Компот из сухофруктов. Чашка 5-я

          ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО БЕЗДЕЛЬНИКА

          (Что видел, слышал, чувствовал, думал)


          Часть первая

          СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. 2009 ГОД.

          Глава 3

          Французское гостеприимство


Следуя логике, теперь мне нужно живописать место, куда мы приехали, и объяснить, что есть такое не на всех картах обозначенный Плодран. Но справедливей будет сначала поведать о том, к кому мы приехали, чьим гостеприимством пользовались в дни пребывания во Франции, рассказать о тех, кто это время занимался нами: возил, сопровождал, предлагал маршруты и достопримечательности, выступал в роли гидов, сажал за свой стол, давал кров.

Что скрывать, мы, россияне, привычно гордимся своим гостеприимством. Нам почему-то кажется, что мы одни такие: и в доме примем, и накормим-напоим до отвала, и споём-спляшем, и культурную программу на любой вкус предложим, и, баюкая, спать уложим. А французы, они что? Спросить — большинство, как доводилось слышать, скажет про них: сдержанный, разумный и расчётливый народ. В повседневной жизни мы легко выносим суждения, признавая одни народы щедрыми и радушными, а другие, мягко говоря, не очень. Порой и совсем жёстко отзываясь — мол, прижимистые и даже жадные, одним словом, жлобы, если резать правду-матку.

Уже после поездки мне в Интернете попалось на глаза суждение одного нашего туриста, тоже недавно вернувшегося из поездки по Франции. Он так прямо и пишет: «Гиды рассказывали про традиционное французское радушие, гостеприимность и так далее. Однако ощущение, оставшееся у меня от видения парижан, абсолютно противоположное. Люди замкнуты, нелюдимы. Такое ощущение, что единственное, что они хотят — это быстро дойти до работы, а потом назад до дома. Большинство ходит с опущенными вниз глазами. Вряд ли это можно назвать радушием. И если в Финляндии народ отшатывается на улице от вопрошающего по причине своего диковатого менталитета, то во Франции люди не замечают друг друга, и если кто хочет спросить у встреченного прохожего что-либо, то может не получить ответа по причине того, что прохожий просто не заметил обращённого к нему вопроса».

Французы, добавлю, народ ещё и грамотный: читать умеют и с подобными оценками в свой адрес не только со стороны россиян знакомы. Надо ли после этого удивляться, что в ответ они вежливо недолюбливают представителей других наций: англичан считают заносчивыми и скучными, американцев — жадноватыми и лицемерными, русских — невоспитанными. Но когда вы встречаете французов радушным, не показным гостеприимством, они им же и отвечают. Мы убедились в этом на собственном опыте.

Но это всё слова, можно считать, преамбула. А на деле пора рассказать о семейной паре, чьим приглашением мы воспользовались для поездки во Францию. И не только о ней. Потому что, если мы были гостями Франции, то в роли её хозяев перед нами выступали ещё семья брата Били, живущая в Шамбон-ля-Форе, семья другого брата Били — Андре, живущая в Ванне, бывшая директор Центра имени Мадлен Даниелу — монахиня Мари-Анриетт, и жена давнего французского друга Гали — Клодин. С большинством из них мы поддерживаем отношения ещё с начала 80-х годов, можно сказать, прошлого века.

Тут, наверное, надо объяснить, откуда вообще взялись наши давние международные связи, среди которых Мишель вовсе даже не 1-я в ряду французских знакомств. Завязывались они, если разобраться, в 2 этапа. 1-й — в конце 70-х, ещё в студенческие годы Гали. Об этом чуть позже. 2-й — когда в начале 90-х у Гали, работающей в московской школе с углублённым изучением французского языка, к тому времени уже заместителя директора по иностранным языкам, завязались контакты по безвалютным обменам школьников между её школой и Центром имени М. Даниелу.

Говоря об истоках этих обменов, следует прежде всего вспомнить Анастасию Борисовну Дурову. Светлый она была человек. Потомок (правнучатая племянница) знаменитой Надежды Андреевны Дуровой, известной своими мемуарами «Записки кавалерист-девицы. Происшествие в России» об Отечественной войне 1812 года, и послужившей прототипом для героини кинофильма «Гусарская баллада». Дочь полковника Генерального штаба царской России. Причудливая судьба эмигранта 1-й волны занесла молодую петербурженку Анастасию Дурову во Францию, где она и обосновалась. Там в 1923 году русская дворянка приняла католичество, а в 1937 году принесла окончательные обеты и предназначила себя к апостолической жизни сестринства Франциска Асизского. Что не помешало ей позже, с 1964 по 1977 год, работать в посольстве Франции в СССР.

Это о ней упоминает, не называя имени, Александр Солженицын, когда вспоминает в книге «Бодался телёнок с дубом» о некой сотруднице французского посольства, тайно переправлявшей его рукописи на Запад. Впрочем, не только Солженицын обязан Анастасии Борисовне. Она способствовала передаче на Запад и публикации произведений многих российских светских и духовных писателей — отца Димитрия Дудко, отца Александра Меня и других. Во Франции её хорошо знали многие друзья России, посещавшие Франко-русский культурный очаг «У двух медведей», где на еженедельных занятиях можно было получить 1-е навыки общения на русском языке. Анастасия Борисовна Дурова, тётя Ася — «tiotia Assia», как все её называли, была одной из тех, на ком долгие годы держалась эта работа.
 
Галя познакомилась с Анастасией Борисовной в 1992 году. Прелюбопытна сама история знакомства. Дурова, монахиня апостолического сестринства, предложила директору одной из женских школ, принадлежавших сестринству, Центра имени М. Даниелу,— мадемуазель Гияр завязать отношения с какой-нибудь ленинградской школой. Для чего они вдвоём, Анастасия Борисовна и мадемуазель Гияр, пришли в Центр русского языка и культуры в Париже. Случай свёл там их с женщиной, москвичкой, чья дочь училась у Гали. Узнав о желании французов подыскать для безвалютного обмена школьников школу в Ленинграде, москвичка воскликнула: «Зачем вам Ленинград? Давайте с Москвой!»
По возвращении в Москву она примчалась в школу к Гале: «Есть уникальная возможность! Я могу через «Спутник» (была тогда такая структура при ЦК ВЛКСМ, занимавшаяся туристским обменом с зарубежными молодёжными организациями) помочь организовать такой обмен».

И Галя загорелась. Напомню, это было постперестроечное время, когда в московских так называемых спецшколах, углублённо изучавших иностранные языки, активно зазвучало словосочетание «диалог культур». Тогда заговорили о том, что культурный россиянин, как в Европе, должен знать иностранный язык, а лучше 2 языка. Тогда свободный выезд за границу перестал быть экзотикой и привилегией номенклатуры.

И 1-й обмен состоялся. Сначала большая группа наших старшеклассниц вылетела во Францию — на языковую стажировку. Жили в семьях, сидели на школьных уроках, совершали экскурсии по Парижу. Через 2 месяца с ответным визитом в Москву прилетели 35 школьниц и 3 педагога из Центра имени М. Даниелу. Тут их буквально носили на руках — очень не хотелось, чтобы 1-й обмен стал последним. Уезжая и прощаясь, юные француженки ревмя ревели: трудно оказалось расставаться с новыми московскими подругами и друзьями. Последнее существенно, т.к. эта французская школа женская.

В ходе их приезда родилась мысль устроить обмен преподавателями. И вот тут самое интересное: французская сторона готова была прислать 10 человек. Можно было и наших учителей отправить во Францию столько же. Но, как в анекдоте, «съест-то он съест, да кто ж ему даст» — только стали готовиться, а тут грянула либерализация цен. На какие шиши ехать? Телефон известил французскую сторону: «Хотим, но не можем!»

И что в этой ситуации предпринимают учителя-французы, те самые «сдержанные, разумные и расчётливые»? Они таковыми себя и показали. 10 француженок спокойно обсудили меж собой сложившийся форс-мажор, прикинули-подсчитали варианты и предложили москвичам план. Вместо прямого полёта рейсом «Париж—Москва» они доберутся до Москвы и вернутся обратно неудобными рейсами с пересадкой в Берлине. Дольше, но значительно дешевле. А сэкономленную разницу передадут московским коллегам для покупки ими 5 билетов для поездки в Париж. Теперь вы понимаете, какие жуткие жлобы эти французы!

Вот так всё начиналось. Потом были постоянные переписка, телефонные разговоры, поздравления с праздниками, деловые переговоры, согласования деталей, результатом которых становились поездки школьников каждые полтора года, приезды и Анастасии Борисовны, которая Галю иначе как Галиночкой уже не звала, и самой директрисы мадемуазель Гияр, ставшей с тех пор для нашей семьи просто Мари-Анриетт. Так что и моё с ними личное знакомство из разряда долгих.

До недавних пор директором школы была непременно монахиня сестринства. Но с некоторых пор директором Центра стала назначаться светская женщина. Для Мари-Анриетт это обернулось тем, что в свои 70 лет она была послана в филиал сестринства в африканском Чаде. Пробыла там несколько лет. Всё это время наше с ней общение по Интернету и звонки по телефону не прерывались. Недавно она вернулась в Париж, ей уже 79, но, узнав, что мы собираемся во Францию: «Очень хочу вас обоих видеть и поговорить. Привезите последние фотографии своих девочек. Я вроде как скучаю о них».

Дважды сопровождающей детей с французский стороны приезжала Мишель. До выхода на пенсию она преподавала в Центре имени М. Даниелу историю и географию. Чтобы не возникло неверного толкования, уточню, Центр не религиозная школа. Это обычная средняя школа, которую отличает одно, в ней обучаются только девочки. Монахини сестринства как бы патронируют Центр, осуществляя, говоря нашим языком, морально-нравственное воспитание учениц. О рейтинге среди других школ я говорить не буду, но Центр числится среди самых достойных учебных заведений столицы, хотя и расположен на территории парижского города-спутника.

Приведу пример: как-то вечером в Плодране мы присели перед телевизором, где по какому-то из центральных каналов шли новости. В сюжете была показана Госсекретарь Франции по вопросам экологии в правительстве Саркози Натали Костюшко-Моризе.
— Выпускница нашей школы,— спокойно и с достоинством сказала Мишель, кивнув на экран.

Это выглядело примерно так же — само собой разумеющимся,— как в Москве звучит из уст Гали и её коллег при появлении на телеэкране олимпийской чемпионки Лены Дементьевой или популярной кино- и телеактрисы Лизы Арзамасовой: «Наши девочки».

Что сказать о Мишель? Она заводная, неуёмная, не может усидеть на месте, вечно ей что-то надо делать, куда-то спешить. Когда я говорю про заводной характер хозяйки дома, я имею в виду не столько её способность заводиться с пол-оборота, сколько одну удивительную её черту. Чтобы читателям было понятно, воспроизведу эпизод, происшедший на следующий день после нашего приезда. Гале понадобилось что-то из лекарств, и мы заглянули в аптеку, благо она располагалась в 2 шагах от дома, где мы остановились. Пока мы покупали, туда заглянула и Мишель.

— Наши гости из России,— представила она нас аптекарю.— Галина преподаёт в Москве французский язык в школе, которая готовит для КГБ будущих шпионов. Видите, как она хорошо говорит по-французски? Вот так же говорят и её ученики, поэтому потом, став шпионами, они и не попадаются.

Всё это говорилось с полнейшей серьёзностью, не поверить в которую трудно. Более чем уверен, аптекарь принял сказанное Мишель за чистую монету. Хотя, зная Мишель уже давно, я понимал, что она так шутит. Но примечательно другое. Характер Мишель таков, что не исключено: спустя какое-то время она сама поверит в то, что раньше произнесла как шутку. Такой уж она человек.

За годы тесных отношений с Мишель мы с Галей знавали её в разных проявлениях. Помним, как в начале октября 1993 года, известном как «конституционный кризис», «государственный переворот» после ельцинского Указа 1400, когда телевизионные каналы всего мира беспрерывно показывали картинку расстрела танками Белого дома, у нас дома раздался международный звонок. И из трубки зазвучал взволнованный голос Мишель: «Вы ведь живёте в центре Москвы. Как вы там?»

Мы благодарны ей за тот звонок. Однако помним и Мишель после событий, которые время окрестило как «войну 08.08.08.». Тогда, наблюдая бойкого, но жующего собственный галстук Саакашвили, который собирал пресс-конференции, завтракал, обедал и ужинал с западными корреспондентами, делясь с ними страшилками о коварном русском агрессоре, вломившемся в маленькую, миролюбивую и демократичную Грузию; и видя, что Запад бросил на подмогу трусливому Саакашвили мощь своих информационных сетей и каналов, Галя обратилась к Интернету. По электронной почте она попыталась высказать Мишель иное, отличное от профессиональных западных пропагандистов мнение, обстоятельно рассказать о том, что, «освещая» трагедию на Кавказе, газеты и телевидение, которое Мишель смотрит, сладострастно врут о реальных событиях, по сути, ведут информационную войну против России. Но Мишель засомневалась… и отмолчалась. Впервые за всю историю наших отношений. Надо полагать, она больше поверила тому, что страна, утопившая в крови восстание в Будапеште, раздавившая танками «пражскую весну», вторгшаяся в Афганистан и сбившая корейский «Боинг», не могла не быть агрессором, а юная грузинская демократия, не могла не быть жертвой.

Однако даже в такой ситуации отношения с нами она не прервала, приглашение нам для поездки во Францию послала. Что мы должны были сделать в ответ? Отказаться?
И я вспомнил одного из своих друзей, тоже писателя — Сергея Лыкошина. Вспомнил, как, будучи по многим вопросам единомышленниками, мы с ним оказались в одном месте — в Белом доме, но в разное время. Я — среди его защитников в августе 1991 года, Сергей — среди защитников в октябре 1993 года. Но даже эти безумные события нас не развели, не отвернули друг от друга, не поссорили. Мы продолжали встречаться, обсуждать литературные дела, читать написанное друг другом и общими друзьями, не затевая меж собой политических баталий. «Время рассудит и всё поставит на свои места»,— решили оба.

Нечто подобное нам с Галей подумалось и о Мишель. В Плодране мы быстро нашли с ней общий язык. Я шутил, она не отставала. Я язвил, она отвечала тем же: «В Москве Саша казался мне таким серьёзным, а здесь он живой, улыбается. Ему даже французская кухня нравится, он всё ест. Только не всё пьёт».

С едой и питьём тут оказалось совсем не так, как я предполагал. Я ожидал тостики с джемом и салаты, потому что собирался худеть. Но хозяева почему-то мои планы постоянно нарушали. В 1-й день нас встретили шампанским, а потом на стол традиционно подавали вино. Я же не великий любитель вина, и белого, и красного. Но оказывается, пока я в Москве ворчал по поводу времени отлёта, Мишель тоже задавала Гале свои вопросы — они были о моих пристрастиях в еде. Поэтому сначала за обедом и ужином мне если и предлагали, то отведать, например, розовое вино.

— Это не то, что можно встретить в других странах, когда смешивают красное с белым и называют розовым,— объяснял мне Били,— это настоящее розовое, у него лишь короче срок выдержки, но это вовсе не смесь.

Из Парижа позвонила Клодин: «Как, Саша уже 2 дня в Бретани и ещё не пробовал сидр?!»

На следующий же день Били, когда мы в городе Ванн заглянули перекусить в кафе, заказал официанту сидр. С этим заказом у меня в памяти сохранилась удивительная, по российским меркам, сценка. В тот дождливый день мы провожали Мари-Лор с сыном в велопоход до Ла-Рошеля. Перед его началом и присели перекусить. Нас было шестеро, включая 12-летнего подростка. Официант выслушал заказ, глянул на мальчика и сказал, что принести 6 бокалов сидра не может. Только 5. Мальчику не положено.
— Почему? — спросил я, без всякого перевода поняв ситуацию.

— Несовершеннолетним подавать спиртное во Франции нельзя,— ответил мне сконфуженный дедушка.
— У нас тоже нельзя, но сколько градусов в сидре?
— Пять.
— То есть столько же, сколько в обычном пиве?
— Да.
— А как же традиционное вино, без которого французы не садятся за обеденный стол, о чём мы наслышаны?
— Детям мы обычно его не даём. Действительно, не положено.

И я соотнёс увиденное с тем, что наблюдаю на каждом шагу в своей стране. У нас совсем не редкость, когда 12-летний подросток, будь то мальчик или девочка, дома ли, в гостях, или в своей компании спокойно пьёт сухое вино и пиво. И вновь мелькнуло: «Какие-то они не такие, как мы».

Но даже попробовав розовое вино и сидр, я оставался, был сделан общий вывод, любителем немецкой кухни. Поэтому за едой и на аперитив хозяева мне ставят пиво. Правда, и тут пытаются удивить меня пивным разнообразием. В конце концов я не выдерживаю и в нарушение норм приличия говорю, что устал дегустировать и что предпочитаю классическое пиво.

Тем не менее, бретонские блины с начинкой (cr;pes), типичное блюдо Бретани, я отведал. Сравнивать их с нашими, русскими, блинами не буду, чтобы не выглядеть куликом, который своё болото хвалит. И похрустел крок-месьё. И сырами на десерт полакомился с удовольствием. И съел несколько арбузов, которые, как оказалось, могут быть не только астраханскими, но и марокканскими.

Уже вернувшись домой, прочитал в случайно попавшем в руки журнале, что родина арбуза — именно Африка. Что египтяне выращивали арбузы ещё 4000 лет назад, а вот в Россию «заморскую ягоду» ввозили вплоть до XVII века. Что лишь в 1660 году по указу царя Алексея Михайловича эту зелёно-полосатую диковину стали выращивать на берегах Волги, в районе Астрахани. Что русское слово «арбуз» произошло от иранского «харбюза» — в буквальном переводе «огурец величиной с осла».

Что-что, а арбузы я люблю. Помню, наша семья со мной, 16-летним школьником, переехала из Владивостока жить в Саратов. В ту лучезарную пору, когда, любой подтвердит, солнце светило ярче, трава была зеленей, мёд слаще, я впервые и попробовал эту ягоду. Она стоила 2 копейки за килограмм. Мы выбирали сахарный арбуз килограммов на 18 и покупали в хлебном магазине большой саратовский калач — ароматный, пышный, белоснежный под золотистой запечённой корочкой. Особенность саратовского калача (прошу не путать с обычным круглым пшеничным калачом, что по форме сгибень с дужкой) в том, что при высоте 40 см его можно было сплющить до толщины лепёшки, но стоило отпустить руку, и он вновь принимал первоначальную форму. Отщипываешь мякиш или корочку от саратовского калача, заедаешь арбузом — и никакого тебе обеда не надо: и сытно, и лучше любого лакомства.

Но в один прекрасный день арбуз стал стоить 5 копеек, потом 10, позже и того больше. А сладости в нём, наоборот, становилось всё меньше. Ныне, заметил, я уже не каждый год покупаю в конце лета арбуз к столу. Виной ли тому — случались в семье отравления — пестициды? Или потому, что отечественные арбузы и впрямь почему-то перестали быть сахарными? Или оттого, что порой взрежешь и видишь — не дозрел, семечки белые, мягкие? Да и величиной некогда «огурец величиной с осла» ныне чаще напоминает маленького ослика.

А тут купил, возвращаясь вечером после очередного гуляния по Парижу, стал есть и вспомнил свою юность в городе на Волге. Попробовал вместо саратовского калача употребить французский багет. Вкусно, но с калачом было лучше!

Теперь несколько слов о Били. Он из небогатой бретонской, а значит религиозной семьи, где, являясь старшим сыном, должен был стать священником. Поэтому детство его прошло в семинарии в Сент-Анн-д'Орэ. Но служить священником он не захотел. Стал в конце концов финансистом, довольно крупным, занимался аудитом в банковской сфере. Кстати, четырежды избирался мэром Сен-Клу, т.е. в общей сложности возглавлял мэрию 24 года. Сейчас Били — один из руководителей организации (что-то вроде нашего союза предпринимательских объединений мелкого бизнеса «Опора России»), имеющей предназначение предоставлять кредиты этому самому малому бизнесу.

Помните у Юлиана Семёнова: «Характер выдержанный, нордический»? Это словно портрет Били. Он действительно очень спокойный, хочется даже сказать, тихий. Глядя на него, понимаешь: во-первых, верность утверждения, что деньги любят тишину; во-вторых, справедливость суждения психологов, что противоположности сходятся. Как-то, глядя на них обоих, я сказал Мишель, что ей повезло с мужем. И она без всякой рисовки ответила: «Я знаю».

Что касается семьи брата Били — Бернара и Мирей,— то знакомству с ними мы обязаны опять же Мишель. Дело в том, что после 1-й своей поездки в Москву, ей захотелось показать мужу Россию: достопримечательности Москвы и Ленинграда. Так вот, собравшись в Москву, Мишель и Били, люди откровенно правых взглядов, решили взять с собой в поездку Бернара и Мирей. Опять же, надо объяснить, почему решили. Дело в том, что Бернар и Мирей, оба придерживаются, наоборот, левых взглядов. Так что 2 семьи смотрят на мир под разными углами. Что, впрочем, не мешает им любить друг друга. И хотя редкая встреча обходится без споров, на родственных отношениях это не сказывается. Беря с собой Бернара и Мирей, Мишель намеревалась переубедить родственников, мол, вы всё говорите «социализм, социализм», вот и взгляните собственными глазами, каков он в реальности.

Они вчетвером приехали по нашему приглашению в Россию. Остановились у нас. Чтобы им разместиться в нашей 3-комнатной квартире, я с дочками пребывал на даче, лишь изредка наезжая в Москву. Галя на несколько дней свозила их в Ленинград, благо там тоже хватает наших родственников. Так что у французов была возможность поглядеть, как живут обычные россияне. А по возвращении в Москву Галя устроила гостям в дополнение к экскурсиям встречу, позволявшую проиллюстрировать их бесконечные разговоры о свободе, о диктатуре, о репрессиях и т.п.

Галя познакомила приехавших французов с писателем Львом Оваловым, давним другом нашей семьи, человеком непростой судьбы. Известный больше как автор детективных повестей о майоре Пронине, он в мае 1941 года был арестован,.. и началась «15-летняя пауза» в творчестве писателя. Состоялся долгий захватывающий разговор о жизни: лагеря, поселение, реабилитация, восстановление в партии, возвращение в литературу и до последних дней твёрдое убеждение, что чувства большей свободы, чем в лагере, он никогда не испытывал. Я при этой встрече не присутствовал, но Галя говорила, что французы, и правые, и левые, уходили от Овалова потрясённые.
Замечу, даже после развала СССР и после поездки в Россию Бернар и Мирей своих взглядов не изменили. Очередной словесный поединок между Мишель и Мирей произошёл на наших глазах, когда мы заехали на 3 дня в Шамбон-ля-Форе.

— Идеи хорошие, руководители плохие,— мотивировала свои симпатии Мирей, когда зашла речь о политических пристрастиях и о минувших выборах (они с Бернаром голосовали, конечно, за социалистку Сеголен Руаяль).— Хотя многим, голосовавшим против Саркози, сегодня он как руководитель страны нравится.

…Наконец, следует представить читателям Клодин, жену давнего нашего друга-приятеля Дидье, который в момент, когда мы пребывали во Франции, находился в Москве с рабочей командировкой. Собственно, с него-то и начались 1-е международные знакомства Гали ещё в пору, когда она училась в московском пединституте. Как-то на одной из встреч с иностранными стажёрами ей представили филолога из МГУ, француза, пишущего работу по творчеству Лескова, попросили составить для него культурную программу и показать достопримечательности Москвы. Совместные гуляния по музеям, театрам, почти что подпольная поездка в Ленинград в итоге вылились в дружбу семьями, продолжающуюся по сей день.

Впервые Галю, ещё студентку, выпустили во Францию в 1976 году — после необходимых в таких случаях характеристик, соответствующих райкомовских собеседований и долгого утверждения на совете ветеранов партии с их откровенно недоумённым вопросом: «А зачем вы туда едете?». И впрямь, зачем советской студентке ехать в страну изучаемого языка, да ещё на 2 месяца?

Сегодня, когда русская речь звучит во Франции пусть не на каждом шагу, но довольно часто, уже странным покажется рассказ о том, как молодую россиянку встретил Шани, небольшой городок наподобие Плодрана, только в провинции Бургундия недалеко от Шалон-сюр-Сон, куда Дидье привёз Галю на свадьбу своей сестры, которая выходила замуж за состоятельного виноградаря тех мест. Весть, что к ним приехала русская, залетела тогда, кажется, в каждый дом Шани.

Это вам не российский городок, а уголок Франции, где не принято запросто ходить в гости и вообще без особой нужды, тем более без приглашения, являться даже к близким знакомым или родственникам. Но появление Гали в Шани смешало все представления провинциальных французов о том, что принято. В дом, где остановилась Галя, по разным поводам стали заглядывать соседи — надо же, русская, самая настоящая.

На свадьбу съехались человек 100 гостей и родственников. Гуляли, вполне по-русски: и день, и ночь. Конечно, происходило некое соревнование сторон, обычное на свадьбах и в России, и во Франции: кто больше? кто лучше скажет? что подарят? что придумают? Но соревнование сникло, когда отец невесты объявил, что «предоставляет слово» подружке Дидье, приехавшей к ним из России. С того момента московская студентка «Галья» превратилась в свадебного генерала.

Можно смеяться, но буквально каждый пришедший старался дотронуться рукой до девушки из Москвы. Хотите — верьте, хотите — нет, это выглядело так, словно к ним прибыл передвижной цирк — глядите! живая, говорит по-французски, одета по-людски и вообще человек, не отличишь от обычной француженки. Откуда она такая взялась в далёкой северной стране медведей?

Со всех сторон посыпались вопросы: «А у вас есть президент?», «А есть ли в Москве транспорт?», «А что вы там едите?», «А откуда вы так знаете французский язык?», «А платье, которое на вас, куплено в Париже?». Услышанный ответ, что платье она сшила у знакомой портнихи, присутствующих шокировал: «У неё есть своя портниха!».
Они-то привыкли покупать всё в магазине. Отсюда это несоответствие восприятия — им ведь и в голову не могло прийти, что в наших магазинах в ту пору купить было нечего. Газеты и телевидение рассказывали им, что в Советском Союзе голодно и пусто, а приезжает обычная студентка, у которой папа — пенсионер, мама — педагог, и у неё своя портниха, как у кинозвезды.

Впрочем, самый частый вопрос был следующий:
— Вы хотели бы выйти замуж за француза и остаться жить во Франции?

И когда слышали отрицательный ответ, недоумевали и даже обижались.
— Я больше чем уверена,— с улыбкой говорит мне Галя,— когда французы видят, слышат нас, в их головах вертится то же, что у тебя сейчас: «Какие-то они, русские, не такие, как мы».

В один из дней пребывания в Шани Галя в сопровождении мамы Дидье отправилась в местный колледж. Они зашли к директору школы, и Галя, объяснив, что она студентка московского пединститута, попросилась посидеть на уроках. На что директор сказала (трудно представить подобный ответ из уст директора нашей школы): «Мне надо посоветоваться с коллегами». Заметьте, не с начальством, а с коллегами. Весь следующий день Галя присутствовала на школьных уроках, а в конце дня её спросили, не согласится ли она прийти ещё раз — встретиться с учениками и рассказать им о своей стране. Галя, разумеется, согласилась.

В школе отменили занятия, встреча состоялась. Гале тогда немного повезло. С собой она привезла в подарок Дидье много диапозитивов о Москве, о столичном метро, о музеях Москвы и Ленинграда, с красочными пейзажами разных уголков страны и панорамами Москвы. Она удачно воспользовалась всем этим видеорядом и провела то, что сегодня мы назвали бы презентацией житья-бытья у себя на родине. А потом хлынул поток детских и учительских вопросов. Разговор длился около 3 часов. После этого на улицах городка с Галей здоровался почти каждый встречный.

Сегодня даже в глубокой французской провинции такое вряд ли случится. Прошло всего 33 года, но и Россия стала другой, и Франция, поверю Гале, изменилась до неузнаваемости. За это время Дидье резко поменял профессиональную стезю, несколько лет жил и работал французским представителем-управленцем в Одессе, Москве и, в конце концов, сын железнодорожного электрика из Шани стал топ-менеджером одного из ведущих французских банков. Завёл семью, лет 25 назад женился на медсестре по уходу за недоношенными младенцами, у них появились собственные дети. У старшего, Алекси, раннее детство прошло в Москве. По-прежнему наши семьи связывают не только телефон, Интернет, но и частые встречи то на московской, то на парижской земле.

Вот и сейчас Дидье в Москве, Клодин в Париже. У неё чемоданное настроение: готовится к переезду к мужу (ему вновь предстоит работать в России), однако, предлагает совместную прогулку в Версаль. Даже извиняется: «Уже продала машину, придётся на электричке».

Собственно, не было дня, чтобы мы ни получали куда-нибудь приглашение, чтобы кто-то ни предлагал свои услуги отвезти, сопроводить, показать. Наоборот, нам приходилось планировать, чьё предложение принять, да ещё так, чтобы не обидеть другого. Мы ни разу не почувствовали себя лишними, ненужными, обузой. Не знаю, насколько мы были типичными гостями своих французских друзей, насколько проявление ими гостеприимства по отношению к нам было типично для других французов. Скажу так: нам было удобно и комфортно, душевно и тепло среди принимающих нас французов. Только поэтому мы смогли поколесить по Франции, хотя за рулём были люди в возрасте от 70 до 79 лет. Только поэтому мы смогли так много увидеть, услышать и узнать о Франции и её людях, глядя на которых, несмотря на их дружеское радушие, у меня всё же очень часто мелькало досадное: «Какие-то они не такие, как мы».