Ирэн. Часть вторая. Фиолент. 2

     В то время о педофилах никто слыхом не слыхивал, но незнакомых взрослых я опасалась. Во-первых могли наказать за самовольство и проказы, а во-вторых – шпионы. Напротив нас находился турецкий мыс Синоп и оттуда частенько забрасывали к нам непрошенных гостей, в основном всякое отребье – полицаев и предателей, бежавших от народного гнева на Запад. Помню, часто, когда объявлялась тревога и все мужчины  были брошены на розыск и захват врага, мы с мамой сидели, выключив свет, одни в доме и около мамы лежал топор.


    Однажды я видела пойманного шпиона, его вели под конвоем по улице в штаб. Мы притихли и отошли с дороги. Среди конвойных шёл плешивый небольшого роста мужчина средних лет с усталым лицом и потухшими глазами. На нём был тёплый свитер, порыжевший пиджак, потёртые брюки и грязные сильно стоптанные кирзовые сапоги. Вид у него был жалкий и нищенский. У нас давно так бедно никто не одевался, даже пастух в Рыбачьем выводил стадо, одетый опрятно и добротно.


    Пока мы с Шариком, стояли, раздумывая, убежать или попытаться пробраться к морю, старик обернулся в нашу сторону и спросил,-
  - Ты кто? Мальчик? Девочка?
Голос его прозвучал резко и повелительно. Застигнутая врасплох, я пробурчала,-
 - Я Ира.
  В песочнике, маечке, на стриженной голове панамка, разбитые коленки в болячках и зелёнке – трудно понять кто перед тобой мальчик или девочка.
 Шарик приветливо гавкнул, значит, незнакомец не представлял опасности, я подошла поближе.
  Старик улыбнулся,-
 - А я Димитриос. Мою жену звали Ирэн, вы тёзки.
Когда он выговаривал имя жены, его голос зазвучал нежно и мелодично.
Меня поразили их имена, как заграничные, вдруг всё-таки шпион и Шарик ошибся?
Но пёс улёгся прямо у ног старика, он его погладил и потрепал за ухом.
 - Ты здесь живёшь?
Я опять насторожилась, но ответила,-
  - Да.
 - Я тоже жил здесь когда-то с 1907 по 1920. Мы жили в большом белом доме на уступе неподалёку от Георгиевского монастыря. К нашему дому вела мраморная лестница, сделанная монахами, потом она спускалась вниз к морю. Здесь родились наши дети, здесь осталась моя жена.
 Он замолчал, видимо что-то вспоминая из своей жизни, а я придвинулась поближе, сев на небольшой камень около него. Я чувствовала всеми фибрами души, что мне предстоит удивительная история и жаждала услышать её.
  -Это было давно, я был молод, удачлив, богат. Я происходил из семьи Палеолог,-
тут он приосанился, расправил плечи, гордо посмотрел на меня.
  - Мои предки происходили из древнего императорского рода Византии, одна из представительниц его вышла замуж за русского царя и привезла в Россию богатую библиотеку и герб с двуглавым орлом, который был гербом России до 1917 года. Мои предки, как и мой отец были банкирами и принадлежали к богатейшим семьям Российской империи, но не в богатстве было моё счастье.  Однажды я познакомился с милой девушкой, я облил её чернилами, испортил ей платье. Девушка была бедна, но очень горда и щепетильна. Она только что окончила гимназию и искала работу. Я нанял её учительницей французского языка.
Он заулыбался, вспоминая, как произошло их знакомство.
Я с уважением посмотрела на него, вот это да! Облить чернилами, чтобы познакомиться! И тут же представила маму и папу в этих обстоятельствах.
 - Мы жили в Одессе, у меня была контора, и я ворочал очень большими деньгами, заключая миллионные  сделки. Я любил деньги, но не копил их, я вкладывал в новые предприятия, в электричество, в электростанции, в порт в Новороссийске, развивал виноделие и сыроварение, неподалёку от нашей дачи были мои виноградники, винодельня и сыроварня. Я привлёк единомышленников – инженера, химика, биолога, был коротко знаком с Григорием Григорьевичем Елисеевым, ты знаешь, он открыл в Москве и Петербурге , теперь вы называете его Ленинградом, первые универсальные магазины, где были представлены лучшие продукты Российской империи и зарубежья.


    В Ленинграде я не была, но в Москву мы ездили часто, мои родители москвичи и все отпуска они проводили в Москве, сбросив меня на бабушек и дедушек. С одним из дедушек я как-то раз побывала в Елисеевском магазине. Он потряс меня своими размерами, хрустальной люстрой, деревянными прилавками, огромными витринами и разнообразными запахами. Тогда дедушка купил чёрной и красной икры, ананас, и докторскую колбасу, которую нам порезали  специальной машинкой. Вкус этой докторской я помню до сих пор.


    Я с уважением посмотрела на старика, он не произвёл на меня впечатление своими богатствами, но он был причастен к истории моей страны.
 - Мы поженились в 1905 году, в  год начала смуты. Власть прогнила и шаталась, её раскачивали все кому не лень, революционеры, националисты, террористы. В 1907 в Одессе прокатилась волна террактов, убивали богатых людей, отказавшихся платить вымогателям. Я тоже отказался иметь с ними дело, и мне пришлось бежать, спасая близких, Ирэн ждала первенца. Я отправил её с матерью во Францию, в Ниццу, а сам с моими людьми переехал в Севастополь. Ирэн выбрала Фиолент, он очаровал её, здесь она почувствовала себя дома. Она очень любила Родину и не хотела уезжать за границу.
   Мой отец, банкир, предчувствуя катастрофу, уехал с моим братом из страны ещё в 1905, сразу после нашей свадьбы с Ирэн, и умолял нас последовать его примеру, но Ирэн категорически отказалась покидать Родину,-
  - Я русская и умру здесь!
Её слова оказались пророческими, она осталась на Родине.
Он опустил голову и замолчал, я заметила на его морщинистых щеках мокрые дорожки.
 - Я был предприимчив, богат, счастлив! Но главное в моей жизни была Она, моя Ирэн! Никого и ничего не любил я так сильно, как её. Вся моя жизнь с ней – это счастливое мгновенье, взлёт, расцвет, без неё - угасание и смерть.
    Я выкупил дачу у адвоката, владевшего ею, который здесь практически не появлялся, мы вернулись сюда из Ниццы, где похоронили мать Ирэн, её застрелила террористка на карнавале. Через три месяца родился наш первенец, Ираклий. Ирэн была счастлива и сама занималась с ребёнком, но я всё-таки нанял девочку-подростка в помощь. Жизнь налаживалась, я был занят на устройстве винодельни и продвижении русских товаров в Европу, казалось, желать больше было нечего. Следом за Ираклием через два года родился Дмитрий, за ним через три года –Михаил, а через год в 1914 началась война. О торговле пришлось забыть, Чёрное море стало ареной военных действий. Против России выступила на стороне Германии Болгария, которую освободили ценой русской крови от Османов и Турция, жалкий осколок Османской империи. У нас в союзниках были французы и англичане, те ещё союзнички, полвека назад штурмовавшие Крым и разрушившие Севастополь. Нам не нужно было ввязываться в эту войну, она была чуждой интересам империи и в итоге явилась её могильщиком.
   Я чувствовал кожей, что надвигается нечто более страшное, очень переживал за Ирэн и детей, но выезжать из страны было небезопасно, и я тянул, ждал чего-то. Нас не коснулись бедствия, которые обездолили народ России, деньги были, я наладил связи с турецкими контрабандистами и беспошлинно торговал с ними к своей выгоде. Они располагались в маленькой бухточке, недалеко от нашей дачи под сенью скал.
   Мои пароходы конфисковали для военных нужд, я не мог воспользоваться ими, чтобы перебраться в Марсель, а оттуда к отцу в Швейцарию. Была опасность, что нас потопят германцы, османы или братушки, но и шанс был сбежать с тонущего корабля, а Россия была именно таким кораблём. Повсеместно процветало предательство, казнокрадство, разгильдяйство и некомпетентность чиновников. Я, было, задумал воспользоваться услугами турок-контрабандистов, чтобы они нас вывезли из Крыма во Францию, но Ирэн заболела. Обычная простуда перешла в сильнейшее воспаление, а после у неё открылся процесс в лёгких. Тогда не было антибиотиков, лечили тем, что давала природа. Воздух Крыма был благоприятен для больных туберкулёзом, но он излечивал не всех. Я увёз жену и детей в Ялту, там более мягкий климат и нет таких сильных  осенних ветров, Ирэн стало легче. Она очень тосковала по Фиоленту и настояла на возвращении домой. Три года пролетели незаметно, Ирэн занималась с детьми, я торговал с контрабандистами и закладывал виноградники. Вино с моей винодельни в бочках мы перевозили в подвалы Георгиевского монастыря, надеясь на окончание этого ужаса и установление мира. Были перебои с продуктами, цены росли ежедневно, нас это касалось в меньшей степени, но народ был на пределе. В феврале семнадцатого скинули царя, по-моему, после его отречения, все выдохнули с облегчением. К власти пришли крупные промышленники, купцы, банкиры, которые понимали экономическую жизнь, были людьми дела и могли спасти страну и её народ. Возглавил Временное правительство некто Керенский, человек мутный и, как поговаривали, ставленник Великобритании. У них ничего не получилось, или не смогли, или одержимые алчностью и, предвидя гибель страны, пытались посильнее набить карманы и сбежать. Потом революция в Октябре, как чёрт из табакерки выскочил Ленин, и Российская империя издохла окончательно.


    Мне не понравилось его сравнение дедушки Ленина с чёртом. У меня была книжка с рассказами о нём, начиная с детского возраста и заканчивая рисунком Мавзолея на Красной площади. Я невежливо перебила дедушку и заступилась за вождя мирового пролетариата,-
- Ленин был хороший! Он всех учиться заставил, крестьянам землю отдал, рабочим –заводы. Он построил нашу страну, провёл элек-три-фи –кацию. Теперь везде школы и лампочки! А наша страна – самая лучшая! Мы в Отечественной всех фашистов победили!
 Он с уважением посмотрел на меня,-
  - Это хорошо, что ты гордишься и любишь свою страну! И уважаешь её историю! Ирэн думала также, очень любила Родину, а Фиолент был её душой.
  - Я тоже люблю Фиолент! А мой папа защищает Родину! Он моряк!-
Я в запале выдала все «военные тайны», до этого тщательно скрываемые мной.
Старик заволновался,-
  - Твой папа военный? Ты живёшь там, за забором? А дом на уступе цел? Наш дом…
 - Дом цел, я там живу на втором этаже в большой комнате.
 - А монастырь…собор цел? И кладбище при нём?
 - Монастыря нет, собор полуразрушен, там в войну стреляли очень. Сейчас там макароны хранят. От кладбища,-
я посчитала, загибая пальцы, и показала собеседнику ладошку с поджатым большим пальцем,-
  -  Вот сколько могилок осталось, три-
я выделила раскатисто букву РРР,-
 - Со звёздочками и одна с ангелом. Я там часто играю, цветочки приношу.
Старик чуть не подскочил, он оживился, погладил меня по голове,-
 - Значит, её могила цела! Ты добрая девочка, спасибо тебе!
Он опять погрузился в воспоминания и, кажется, забыл обо мне, а мне хотелось услышать продолжение, что же было дальше?
 - А дальше? Ваша жена поправилась?
 - Да, Ирэн стало лучше, но болезнь не ушла, она только затаилась. После новой революции настал крах армии, флот продержался дольше. Начался белый террор, потом красный. Появились дезертиры, они сбивались в банды. Кого только не было в Крыму! Красные, белые, жовто-блакитные, махновцы, интервенты. Человеческая жизнь не стоила и гроша, грабили неприкрыто, отнимали всё – ценности, одежду,  деньги, саму жизнь. Я не хотел отдавать этим хищникам то, что заработал своим умом и трудами и спрятал клад в скале, где водружён крест, как раз напротив мраморной лестницы.
 - Нет там никого креста!
 - Значит, сняли! Безбожники!   Напротив лестницы есть скала, а в ней грот. Там всегда тихая вода, но впечатление обманчиво, под толщей воды мощнейшее течение и водоворот.
 - А я знаю! Я там тонула!
Старик удивлённо посмотрел на меня, предлагая рассказать мою историю.
Я, ободрённая его вниманием, важно начала,-
 - Когда я была маленькой, мне не было ещё трёх лет,-
 ему с трудом удалось удержаться от смеха, а я продолжала,-
 - К папиному командиру приехала дочка, такая взрослая тётенька.


   На самом деле «взрослой тётеньке» было девятнадцать, и она училась в  педагогическом институте в Ленинграде. Мы подружились, и однажды она позвала меня с собой на пляж, куда одну меня не пускали. Маму я в известность не поставила, рассудив, что сходим, искупаемся и быстренько вернёмся до обеда. Нас свободно пропустили по лестнице, там мы разделись и вошли в воду. Плавала она  на спине отлично, я держала её за большой палец на ноге и шла буксиром. Мы добрались до скалы и вплыли в грот. Было тихо и сумрачно, где-то над головой ворковали горлицы, расслабляющая такая обстановка. Девушка раскинула руки и лежала на воде, одной ногой подгребая, я держалась за вторую,  и мне показалось, что здесь мелко, и она просто стоит одной ногой на дне и делает вид, что плывёт, о чём я и не преминула ей сказать.
   Девушка беспечно предложила мне проверить мою догадку, что я и сделала, отпустив её палец. В тот же момент к её ужасу, я камнем пошла ко дну. Меня затянуло в водоворот, страха не было, вернее он был, но о другом,-
  - Панамка! Мама меня за неё убьёт!
Меня несло вниз, было тихо, я ничего не слышала, вода была странного зелёного цвета и как будто живая. Вдруг снизу некая сила подхватила меня и подбросила, но не добросила до поверхности, а выкинула на небольшой уступ, с которого я перелезла вглубь небольшого грота в воздушный мешок. Там было  сухо, темно и одиноко. Я громко заплакала, но никто меня не услышал.
  Девушка ныряла вниз, разыскивая меня, но там было глубоко, и кроме панамки она ничего не нашла. Она выплыла из грота и стала  подавать сигналы, крика её не услышали. Матросы, нёсшие вахту и с удовольствием наблюдавшие за юной красавицей, поняли, что произошло ЧП, передали по инстанции и через три минуты весельный баркас оторвался от берега и помчался к гроту. Девушку подняли на борт, она, рыдая, поведала, что случилось. Лучшие ныряльщики части обследовали грот, потом запросили водолазов. Мой отец, почерневший от горя, сообщил маме о несчастном случае со мной. Мама бросилась к морю, крича, что утопиться, если её дочь не найдут.
Отец с водолазами отправился на катере искать тело дочери, а я сидела испуганная в темноте.
  Водолазы спустились к самому дну, нашли затонувшую не взорвавшуюся мину минувшей войны, ржавый якорь. Течение сбивало их с ног, они поднялись и сказали, что течением тело, скорее всего, отнесло в сторону турецкого берега. Операцию решили прекратить и делать запрос по дипломатическим каналам. Я бы точно пропала, но мой папа в каком-то безумном порыве, разделся и нырнул. Он попал в тот же водоворот и думал, что умрёт, он не боялся смерти, он боялся потерять дочь. Утащив   сначала вниз, его также выбросило на тот же уступ, что и меня. В темноте я не разглядела кто это, но каким-то чутьём поняла, что это мой папа и заорала изо всех сил,-
  - Папа!
   Он схватил меня, обнял, зацеловал. Такой порыв любви у моего сдержанного папы я не ожидала. Я вцепилась в него, как обезьяний детёныш, крепко обхватив его шею. Он со мной на руках снова нырнул и вынырнул на поверхность к величайшему изумлению присутствующих. Моё появление произвело  фурор на морских волков, один из них, постарше, перекрестился и сказал,-
 - Святой Георгий спас!
  - На берегу меня приняла мама, даже за утопленную панамку не ругала, а только плакала.
Я замолчала, заново переживая своё приключение.
 - Так ты была там, в нижнем гроте? А ты там что-нибудь видела?
Я покачала головой,-
 - Там темно было, и я испугалась.


Старик продолжил,-
 - Тебе повезло, тебя действительно спас святой. Мне про этот грот рассказал монах из Георгиевского монастыря. Он был матросом, потом получил ранение в Русско-японскую войну, он служил мотористом на «Варяге», святой Георгий спас его и он ушёл в монастырь. Чтобы попасть в нижний грот нужно дождаться, когда тень от креста ляжет перпендикулярно входу в грот, внимательно смотри на воду, она начнёт зеленеть и появиться небольшая воронка. Тут же прыгай в неё! Водоворот потянет тебя вниз, потом вытянет наверх. В гроте лежит кожаный портфель, там золото и наша родовая икона Палеологов, ею владели Византийские императоры.
     Я стар, наследников у меня нет, я пережил всех, кого любил, и этот клад я оставляю тебе. Обещай, что когда вырастешь, ты отыщешь его и употребишь на благое дело.
  Я торжественно пообещала и с нетерпением спросила,-
 - А что же было дальше с Вашей женой?
 - У Ирэн началась чахотка, последняя стадия туберкулёза. Она похудела, но болезнь придала ей такую неземную красоту, что грабители, забредшие к нам поживиться, увидев её, благоговейно замирали и уходили. Она знала, что скоро умрёт. Однажды я ездил встречаться с друзьями-контрабандистами, а когда вернулся, застал у жены некого господина, как оказалось скульптора из Петербурга, бежавшего от революции и голода в Крым, он снимал маску с лица моей жены.
Увидав меня, он сконфузился и быстро откланялся. Ирэн сказала,-
  - Я заказала ему надгробие на мою могилу, человек без работы, очень нуждается. Мне не хочется, чтобы он высекал моё мёртвое лицо, хочу остаться живой.

 
   Скульптор работал как каторжный, и высек из белого мрамора ангела с лицом моей жены. Ей понравилась его работа, а я был потрясён, переводя взгляд с моей Ирэн на её мраморную копию.
Когда он ушёл, она обратилась ко мне,-
 - Я скоро умру,-
просто и буднично сказала она,-
 - Не спорьте, я знаю, что говорю. Мне известно, что Вы хотите уехать из России с детьми, и это правильно! Многие уедут отсюда, многие останутся и погибнут. А я умру и останусь здесь! Как только это случиться, похороните меня и тотчас уезжайте, так Вы сохраните жизнь себе и нашим детям. И знайте, я благодарна моей судьбе за всё, что мне пришлось пережить, а главное за встречу с Вами.
  После этого я успокоился и принял со смирением посланные испытания, а они были страшными.


Шёл двадцатый год, гражданская война дарила победу за победой красным. Ленин со своими соратниками, отложив распри, смогли сплотиться против идейных врагов и теснили их по всем фронтам. Крым оставался последней цитаделью Белого движения и добровольческой армии. Красные заняли Херсон, и вышли к Перекопу. Моему старшему, Ираклию, шёл двенадцатый год. Он был ещё ребёнок, полный романтических грёз и жаждавший справедливости. Он убежал из дому на фронт, оставив записку, -
  - Дорогие папа и мама! Иду добровольцем защищать нашу Родину и Вас. Остаюсь Ваш верный сын.
  -Его, конечно, остановили почти около Перекопа и хотели с обозом раненых отправить в Севастополь, но началось наступление, и артиллерийский снаряд попал в обоз, от нашего мальчика ничего не осталось, мы хоронили пустой гробик. Ирэн с христианским смирением приняла весть о смерти старшего сына, но это подкосило её силы. Красные накатывали мощной волной, в ноябре началась эвакуация. Из Севастополя, Балаклавы отплывали корабли, переполненные людьми: солдаты, офицеры, их домашние. Они проиграли и уходили с поля боя в эмиграцию, покидали Родину навсегда. Над гаванью стоял  душераздирающий гул прощальных гудков, Ирэн слышала его в свои последние минуты. Она сидела на террасе, закутанная в шали и пледы и плакала, потом закрыла глаза. Мы думали, она задремала, она уснула навсегда. На третий день мы отпели и похоронили. Я был в таком состоянии, что готов был лечь в могилу рядом с ней, был как мёртвый. Я просидел около её могилы сутки и только, когда Ангел её голосом велел мне брать детей и уезжать, я поплёлся домой. О кладе, спрятанном в гроте я и не вспомнил. Утром мы взошли на борт фелюки контрабандистов. Я смотрел и смотрел на удаляющийся берег, где осталась Она, любовь моей жизни. Моё сердце окаменело, и больше никогда и никого я не любил. В кармане у меня был паспорт гражданина Швейцарии, переданный  с оказией моим отцом, поэтому я мог перемещаться везде, не боясь быть интернированным. Мы добрались до Стамбула, а оттуда восточным экспрессом с пересадкой в Ниццу.
    Там было хорошо, война и революция совсем не затронули эти места. Дети выросли, я приложил усилия, чтобы дать им воспитание и образование, только они и удерживали меня в этой жизни. Я потерял интерес к делам, денег было достаточно, я вложил их в ценные бумаги через банк моего отца и жил уединённо и замкнуто. Все интересы были сосредоточены на детях и на портрете моей жены. В тридцатом Димитрий поступил в Сорбонну и уехал в Париж. У него были выдающиеся способности в области химии и медицины, он мечтал создать лекарство, спасающее от чахотки, от которой умерла его мать. Младший Михаил,-
голос его потеплел, глаза увлажнились,-
  - Он из всех наших детей был копией моей жены – такие же глаза, волосы, губы, брови. И такой же характер. Он был очень добр, наш мальчик, добр и открыт. Он всегда приносил с улицы больных котят, щенят, птичек с перебитым крылом и вылечивал их! Он любил животных, понимал их без слов и всегда помогал им, он не мог пройти мимо чужой беды или несправедливости. Окончив школу, он выучился на ветеринара и разъезжал по окрестным фермам, помогая своим питомцам,  собирался жениться. Я не одобрял его выбор – девушка была из еврейской семьи, а мы православные, но препятствовать не стал. Мне очень хотелось побывать на Родине, на могиле  жены, я даже подал прошение в посольство Советской России и ждал ответа, но началась война и всё пошло прахом. Четырнадцатого июня 1940 года немцы вступили в Париж, Франция капитулировала. Я волновался о Дмитрии, писал ему, звал его к нам в Ниццу, у нас было спокойно. Он не отвечал. Только в августе 1944, когда освободили Париж, я узнал от знакомых, что Дмитрий был в Сопротивлении, он на кафедре организовал производство мин и бомб и прятал связных. Предатель выдал их организацию, мой сын и его товарищи погибли в концлагере.
    А в Ницце все было спокойно, наш мэр Медесен делал для города и его жителей всё возможное. В лавках были продукты, работали почта, школы, больницы, выставки. Курорт!
В ноябре 1942нас оккупировали итальянцы, но они вели себя пристойно и не терроризировали нас. Мой сын женился. Они заключили брак в мэрии, избегая религиозной церемонии. Родители невестки были против, и молодые поселились со мной. Итальянцы особенно не грабили, но то, что плохо лежало, могли утащить. Они явились к нам на виллу и потребовали взять на постой четырёх офицеров, при этом стянули какие-то статуэтки и ковёр. Сын был возмущён, а мне было всё равно.
   У нас поселилось четверо итальянцев. Все люди в возрасте, воспитанные и тихие. Сын даже подружился с одним, кажется, его звали Роберто. Он занимался поставкой фуража для лошадей, а мой сын был оформлен ветеринаром при них, но в 1943 Италия капитулировала и Ниццу заняли немцы. Был безоблачный сентябрь, итальянцы убрались из города по морю и по суше. Город был свободен, жители вышли на променад д*Англез, радуясь освобождению, звучало то тут, то там: «Vive la France! Да здравствует Франция!», но в город вступили немецкие войска.  По набережной двигались серые танки с крестами, шла пехота, ехали штабные машины. Их встретила испуганная и молчаливая толпа. Люди быстро рассеялись, почувствовав угрозу, и не без основания. Немцы проигрывали войну, и тем злее и жестокосерднее было их отношение к мирным гражданам. Они начали выявлять евреев, сгонять их на площадь мужчин, женщин, детей, стариков. Их всех убили. И мою невестку тоже, а она ждала ребёнка. Мой сын, обезумев, бросился на конвоира и был застрелен. Так я остался один. Если бы пришли за мной, я бы не пошевелился и с радостью умер. Целыми днями я сидел и смотрел на портрет жены, слабая надежда, что жив Дмитрий, давала силы жить, если можно было назвать это жизнью.
   Он замолчал, перебирая свои воспоминания. Солнце клонилось к морю, Шарик стал проявлять беспокойство, ему пора было на камбуз и на дежурство, нужно было собираться и уходить, пора домой, в конце лета в степи темнеет рано, но уйти от этого старика я не могла. Он разбередил моё сердце своей историей и поставил неразрешимые вопросы,-
  - Как он оказался здесь и зачем?
Он молчал, я ждала. Наконец он вздохнул и продолжил,-
 - После войны я перевёл много денег Советскому правительству на восстановление разрушенного хозяйства, виллу передал племянникам, попросил  советское гражданство. Мне его предоставили, я взял портрет жены, на котором уже не мог  различить её лицо, и приехал сюда. Я стар и скоро умру, мы обязательно встретимся с ней ТАМ, где она и наши дети, где все те, которых я любил в этой жизни. Портрет Ирэн я передал в музей в Севастополе, не распространяясь, кто на нём изображен, отдал, как «Портрет неизвестной дамы», и поехал на Фиолент. Я не знал, сохранилась ли её могила, война прошлась по России кровавым катком, но ты подарила мне надежду, девочка! Ах, если бы я мог побывать на её могиле, поговорить с ней, погладить Ангела и обнять, я умер бы спокойным и счастливым! Но как туда попасть? Там забор и часовой, какая ты счастливая, что можешь видеть Ангела, разговаривать с ним! Кому я должен написать, чтобы мне разрешили пройти туда? Как долго придётся ждать? Дождусь ли?-
 он с тоской посмотрел на  меня. Мне изо всех сил захотелось ему помочь и я ляпнула,-
 - Я постараюсь помочь Вам, дядя. Приходите сюда завтра,-
 я задумалась,-
  -К обеду. Я что-нибудь придумаю, как Вам помочь. А сейчас мне пора и Вы уходите, а то темнеет быстро и скоро пройдёт последний автобус.
Он схватил меня за руку,-
  - Ты, правда, поможешь мне?-
его голос дрогнул,-
 - Спасибо тебе, добрая девочка! Поговори со взрослыми, пусть пропустят старого умирающего старика к могиле жены и я умру спокойно, повидавшись с ней.
 Он поднялся и мы направились в разные стороны, он к остановке, а я к подкопу вприпрыжку за Шариком. Мы вылезли из кустов, он побежал к камбузу, я домой, мучительно думая, с кем поговорить и помочь этому старику,-
  - С мамой? С папой? Влетит мне сейчас за долгое отсутствие или не заметят?


   Дома меня ждал неприятный сюрприз – родители поссорились, у мамы сломался керогаз, она не успела приготовить обед во время, а папа прибежал домой повидаться с нами и пообедать. Отсутствие обеда он пережил спокойно, но то, что меня нет дома, а мама не в курсе, где я пропадаю, его возмутило. Наверное, мой заплыв в грот не выходил у него из головы.
   Моё появление сыграло роль громоотвода, они вдвоём набросились на меня и посадили под «домашний арест», я обиделась и надулась. Говорить с ними по такому важному вопросу не стоило и пытаться.
   Папа убежал на свои сутки, мама, ворча под нос, растапливала плиту, чтобы приготовить сразу ужин и на завтра завтрак и обед. Я надутая сидела рядом и «портила ей нервы» кислым видом.
    Я размышляла,-
  - Чтобы попасть на территорию части, нужно было писать заявление на имя начальника, потом он отдавал его на проверку Страшному Оперу и только после его визирования, выписывал пропуск.
   У нас в детстве было много страшных сказок про Красную Голову, Синюю Руку, Чёрную Комнату и Зелёную Ногу. Страшный Опер был из той же серии, только всамделишный, живой. Он был очень секретный человек, его не знал никто, а он знал всех.
  - Даже знал что у кого на обед,-
авторитетно заявлял детсадовец Вовка.
  Я очень боялась попасть в поле зрения Страшного Опера и, тьфу-тьфу, пока мне это как-то удавалось. Страшный опер знал всех шпионов и предателей, у него на них был нюх, как у Шарика на чужаков. Он знал прогноз погоды и районы высадки вражьих агентов по всему побережью и заранее готовил операции по их поимки. Его знал командир и всё. Вот как к такому человеку подойти? Просить папу, чтобы он написал заявление на пропуск, но пока он придёт с суток, день закончится, потом он будет спать, потом чинить керогаз, потом, если захочет, подаст, а если не захочет? А время-то пройдёт, и я не сдержу своё слово перед стариком, а меня родители и жизнь учила,-
  - Дал слово- держись!-
выполняй обещанное. Мысли вихрем проносились в моей голове, я начала ёрзать и стучать ногами. Мама нервничала,-
  - Ты есть хочешь? Конечно, маковой крошки во рту весь день не было!
 - Я с Шариком поела на камбузе.
 - А пропадала где?
 - В Шанхае, потом на кладбище.
- Молока с баранкой хочешь?
 - Да!
Я выпила молоко, съела баранку, в голове созрел план,-
 - Мам, я к Пятачку!
 - Иди, только переоденься, солнце садиться, прохладно.
Я так не считала, но, чтобы не обойти преграды и выполнить задуманное, пришлось вымыть в холодной воде лицо, уши, ноги и натянуть шаровары и свитерок. Мама расчесала мою чёлку и обрастающую голову.
  Мой друг сидел за столом и вечерил, Галя спала у него за пазухой. Он увидел меня и заулыбался, достал тарелку и ложку для меня. На ужин у него были вареники с вишнями, я их очень любила.
 - Это ты сам налепил?
  Он сделал неопределённый жест. Понятно, очередная Галя прокладывала свой путь через его желудок, надеясь пленить Пятачковое сердце.
- Вкусно!
  Мы молча ели, наслаждаясь варениками, но трапеза закончилась. Попили чаю, я не знала, как завести разговор, начала с ерунды,-
 - А у нас керогаз сломался, папа пришёл, а обеда нет. Они поссорились,-
 я горестно вздохнула,-
 - Папа на сутках, придёт, отоспится и починит. Он так сказал.
 Пятачок слушал меня внимательно и сочувственно. Я замолчала, не зная, как подступиться к делу, и вдруг выпалила,-
 - Пятачок, а ты мой настоящий друг?
Он с удивлением и как-то огорчённо посмотрел на меня, обиженный моими сомнениями в его преданности.
- Мне очень нужна твоя помощь,-
я посмотрела ему прямо в глаза, там не было обычных смешинок, он был серьёзным,-
 - Ты знаешь Страшного Опера?
 - Тебе зачем?
 - Понимаешь…,-
и я рассказала ему о сегодняшнем походе и встрече со стариком. Рассказывая о могиле с Ангелом и о любви старика к жене, я заметила, что лицо у Пятачка смягчилось и стало добрым и немного грустным.
 - Ты можешь через Страшного Опера достать ему пропуск? На могилу Ирэн? –
Я горестно вздохнула,-
 - Я пообещала ему.
Пятачок смотрел на меня серьёзно и с удивлением что-ли, по-моему, история старика, пересказанная мной, потрясла его, но вида он не показывал.
  - Завтра я выходной,-
немного лениво, откинувшись на стуле, протянул он,-
 - Давай так, ты покажешь мне ваш подкоп, а потом мы пойдём к этому старику. Если он чист, я проведу его на кладбище без всякого разрешения. Завтра на воротах мой матрос дежурит. Приходи часиков так в двенадцать.
  Я горячо поблагодарила моего друга и счастливая побежала домой. Больше всего я боялась, что пойдёт дождь, и старик не приедет.
   Утро было солнечным и тёплым, я надела платье и шляпку, съела без разговоров нелюбимую манную кашу, а на вопрос мамы,-
 - Куда это ты так вырядилась?
  Отговорилась, что с Пятачком мы идём на свидание. Мама порадовалась, что Пятачок наконец-то образумился и женится, и строго велела мне вести себя прилично, а потом рассказать её как выглядит его дама и про что они разговаривали.
   Пришёл усталый папа с суток, проглотил манную кашу и завалился спать, я ушла за Пятачком.
  Он был как всегда в форме, но я заметила на поясе у него револьвер. Мы пошли вдоль забора, и я показала ему наш лаз, он аж присвистнул, как увидел. Мы подошли к воротам, Шарик сидел на цепи и скулил от такой несправедливости. Пятачок послал матросов закопать лаз под периметром. Мне очень хотелось  расспросить, что это такое, слово мне  понравилось, но я не решилась, мое сердце трепетало в предвкушении чего-то невероятно хорошего, праздничного, сказочного.
  Он взял меня за руку, и  мы прошли в ворота, караульный никак не прореагировал ,-
  - Действительно его матрос.
 Мы молча шли к камням, где вчера я встретила старика. Он сидел там же и озирался по сторонам, он приехал, наверное, с первым автобусом и ждал меня с утра. Меня бросило в жар,-
 - А если бы Пятачок не согласился мне помочь? Как бы я выглядела в глазах этого дедушки? Жестокой необязательной лгуньей?-
из моих глаз были готовы брызнуть слёзы, я сильнее сжала руку друга и от ответил мне рукопожатием. Мы остановились, -
 - Дальше – я один. Если что, беги к воротам,-
сказал Пятачок и передёрнул затвор. Я остановилась, мне было страшно и всё же жила во мне уверенность, что всё будет хорошо.
  Он подошёл к старику и козырнул. Старик вскочил, достал из кармана документ и протянул ему, Пятачок внимательно изучил и вернул старику, они вместе подошли ко мне. Я заметила у старика в руках огромный букет алых роз. Втроём мы добрались до части. Пятачок коротко бросил,-
 - Это со мной,-
и нас пропустили без вопросов. Мы прошли к могиле с Ангелом и остановились поодаль, а старик опустился около неё. Розы он уронил на холмик, а Ангела обнимал, гладил, целовал, он говорил с ним, и я слышала, как Ангел радовался, как утешал его и обещал, что скоро они встретятся. Обо всём этом я поведала Пятачку. Он повёл себя странно, отвернулся и смахнул что-то с глаз. Я с детской беспощадностью спросила его,-
 - Пятачок, ты что, переживаешь?
- Та ни, смитинка в глаз попала.
Точно переживал, он, когда волновался, переходил на мову.
  Мы терпеливо ждали старика, не торопили его. Он сам решил, что свидание окончено, поцеловал последний раз руку ангела, встал, поклонился в пояс и подошёл к нам. У него было такое счастливое и умиротворённое лицо. Он протянул руку Пятачку, обменялся с ним рукопожатием,-
 - Благодарю Вас от всего сердца, Вы благородный человек!
Он погладил меня по стриженой макушке, шляпа свалилась сголовы и моталась у меня за плечами,-
 - Спасибо тебе, милая девочка Ира! Вот, возьми на память об Ирэн, это её любимые серёжки, подарок её матери к окончанию гимназии. У неё были такие же глаза. Она не расставалась с ними до кончины, а я носил их около сердца,-
он с улыбкой протягивал мне на ладони серёжки. Я посмотрела на Пятачка, он кивнул,-
 - Бери!
Я взяла их, они мне очень понравились и вежливо сказала ,-
 - Спасибо!
  Мы с Пятачком проводили старика на выход, как раз подкатил автобус и он скрылся в нём, прижался к заднему стеклу и долго махал нам, пока автобус не скрылся за поворотом, а я махала в ответ.
  Мы пошли домой. Я зажала серёжки в ладошке и раздумывала, как этот подарок представить родителям? Может, спрятать их среди игрушек? Было жалко, вдруг потеряются!
   - Пятачок,-
начала я издалека, -
 - А как ты думаешь, Страшный Опер узнает о сегодняшнем посещении?
Он пожал плечами,-
 - Да нет, на воротах мои матросы, они не расскажут.
 - А как с моим подарком? Как его объяснить? Давай я скажу маме, что тебе не понравилась твоя дама,  и ты эти сережки подарил мне, а хотел ей.
 - Какая-такая дама?-
спросил озадаченный друг.
Я рассказала о том, что соврала, что мы идём на свидание.
Он усмехнулся, -
 - Скажи, что дама сбежала, решив, что ты моя дочь, что сережки я тебе подарил, но сама помни, откуда они к тебе попали. Грустная история.
 - Нет, Пятачок, история настоящая. Понимаешь, такая любовь не всем выпадает,-
выпалила я и прикусила язык. Чтобы не усугублять любовные фиаско друга, я заговорила о том, что родители обещали повести меня в цирк в Севастополе, а там будет укротительница тигров и Пятачок может поехать с нами. Он пройдёт по моему билету, а я буду сидеть по очереди то у него, то у папы на коленях.
   Пятачок обещал подумать над моим предложением.
 Мы держались предложенной версии, мама охала, серёжки ей понравились, но при Пятачке неудобно было их надеть. Она обещала, что мне проколят ушки и я буду носить серёжки. Папа починил- таки керогаз, и мы вместе с моим другом поужинали жареной рыбой и картошкой с салатом.
    Уши мне прокололи на следующий день. Три недели я бегала с верёвочками, а потом мне вдели серёжки с зелёными камушками.
    Про появление постороннего в части узнали и доложили наверх. Наши матросы настучать не могли, их самих отправили на губу.
   -Наччасти надрали уши-
 как объяснил мне папа, когда на его слова,-
 - Наччасти надрали одно место.
Я спросила,-
 - Какое? И где оно расположено?
   Пятачка отправили под домашний арест и я навещала его, принося ему конфеты, виноград, кусочки арбуза и дыни.
   Мой друг не унывал, дрессировал свою Галю, просматривал журналы, читал книги, которые из библиотеки я приносила ему по списку.
    В цирк мы не попали, опять объявили тревогу и ловили шпионов, Пятачка выгнали из-под домашнего ареста, а матросов с губы. Шпионов переловили, опять Страшный Опер отличился.
    Пятачок, вернувшись с поимки, сидел за столом и чистил тарань. Я заглянула к нему в дверь,-
 - Пятачок, ты дома?
 - Как видишь!
 - А к тебе можно?
 - Заходи. Тарань хочешь?
  Я кивнула, села к столу. Он отрывает мне толстый хребет, где нет косточек, а сам гложет костистые рёбра. Тарань очень солёная, даже горькая. Я проглотила кусочек из вежливости, возвращаю спинку ему назад,-
 - Спасибо, я сыта!
- Уже поужинала?
- Да!
- А что на ужин ела?
- Оладушки.
Он взыхает,-
 - Оладушки.
Я срываюсь с места,-
 - Пятачок, подожди, я сейчас!
Убегаю наверх, выпрашиваю у мамы оладушки для Пятачка и варенье и пулей бегу к нему.
Он ест с удовольствием, аж жмуриться, а я смотрю на моего друга и радуюсь жизни.
К сожалению, моя радость оборвалась – родители развелись, они скрыли это от меня.
- Папу отправляют в командировку, на Север, а мы поедем в Москву к бабушке и дедушке,-
говорит мама, упаковывая вещи. Папа ходит с черным лицом. Я едва сдерживаю слёзы, иду прощаться с Пятачком и с моей Родиной Фиолентом. Пятачок дома, он рад меня видеть, пытается утешить,-
 - Выше нос, Москву увидишь!
Я качаю головой,-
- Я не хочу уезжать, я хочу видеть тебя, Ангела, Вовку, море, Шарика. В Москве плохо, холодно, моря нет.
 - Пойдём на прощание искупаемся,-
предлагает мой друг. Море сегодня теплое на удивление, мы залезаем в воду и барахтаемся , потом сохнем на гальке.
 - А где твоя Галя?
 - Дома осталась.
- С кем ты будешь дружить, когда я уеду?
Он улыбается,-
 - Со Страшным Опером.
- Как он узнал, что ты дедушку провёл? Наши ведь не болтали.
- За дедушкой наблюдение было, вот и доложили по начальству из конкурирующей фирмы.
- А Страшный Опер знает о моих серёжках?
- Знает.
- А кто ему сказал?
- Я ему рассказал эту историю.
- А он не сердился?
- Как тебе сказать, он сказал, что мы поступили правильно, любви нужно помогать.
- Тогда он не страшный, он справедливый.
Мы поднимаемся по лестнице наверх, восемьсот ступеней. Пятачок видит, что я устала. Садимся на мраморную скамейку у фонтана. Солнце её нагрело. Пьём водичку, вода холодная, вкусная.
Я смотрю на бухту, скалы и море. Мне снова хочется плакать и не хочется уезжать отсюда никуда. Я прижимаюсь к моему другу, но он говорит,-
 - Отдохнула? Пора!
Поднимаемся наверх, там сердитая мама, собранные вещи, опустевшая комната и папа с печальным лицом.
 - Папа, тебе не хочется на Север?
Он через силу улыбается,-
 -Что значит - не хочется? Я человек военный, приказ есть приказ, его нужно выполнять.
- Папа, а нам с тобой можно?
- Нет, детям нельзя!
 - А маме? Возьми с собой маму! Тебе же одному грустно будет без нас.
- А как же ты? Мама должна быть с тобой!
  Подъезжает машина, папа и Пятачок грузят вещи. Папа едет провожать нас на вокзал в Севастополь, Пятачок провожает до ворот. Там к нему подходит новый лейтенант и начинает докладывать, страшная догадка пронзает мой мозг, и я шепчу моему другу,-
 - Пятачок, так что же, выходит Страшный Опер это ты?
Он  по-ковбойски соскакивает с сиденья машины и машет рукой, улыбается,-
 - Выходит, что я!
Машина выезжает за ворота, я кричу ему,-
 - Пятачок, я тебя никогда не забуду! И Ангела! И Шарика! И Фиолент!
  Мы едем по дороге, я втягиваю воздух степи и моря вперемешку с бензином, стараясь напоследок надышаться и унести этот запах с собой, смотрю и прощаюсь с морем, скалами, с моим счастливым персональным раем. Всё время хочется плакать, я чувствую, как тяжело папе и мамино нетерпение, поскорее сесть в поезд и покинуть это место, где мы были вместе и были так счастливы. Почему-то перед глазами стоит разбитая мамина ваза, а в ушах стоит звон.
    Почему развелись мои родители? Неужели сломанный керогаз стал причиной? А сейчас и не спросишь, ушли родители, ушли в один год, но всю жизнь они вспоминали годы на Фиоленте как самую счастливую и золотою пору, вызывая ревность  моей мачехи и отчима.
     На вокзале в Севастополе папа отнёс вещи в вагон, поцеловал меня, крепко обняв, я слышала, как сполошно набатом билось его сердце. Потом проводница попросила провожающих покинуть вагон, и папа вышел. Он стоял и смотрел в окно, я тоже прижавшись к стеклу носом смотрела на него. Папа был растерян и силился улыбнуться, но улыбка не получалась и лицо у него было, как будто зубы болят. Я не выдержала и заревела  в голос, в тот же момент под Прощание Славянки поезд стал набирать ход, поплыл перрон, а папа побежал за вагоном, он что-то кричал, но я не слышала из-за рёва и марша. Поезд рванулся вперёд, перрон с папой остались позади, в прошлом. Я рыдала, оплакивая моё изгнание из рая, попутчики утешали меня, но безуспешно. Наконец маме надоело слушать, да и она, наверное, нервничала, она дала мне затрещину, и я замолчала. Я очень обиделась на неё и всю дорогу сидела молча, ни с кем не разговаривая. Меня пытались отвлечь, разговорить, утешить, предлагали разные вкусности, но я замкнулась и всю дорогу провела букой.


    В Москве нас никто не встречал. Было холодно, и я промёрзла в тоненьком пальтишке, пока мы ловили такси. Нас привезли к двухэтажному деревянному дому, как мне казалось на самом краю города, сейчас это практически Центр, где жили мои бабушка и дедушка, мамины родители. Они вначале очень обрадовались нашему неожиданному появлению, но, узнав его причину, очень рассердились и кричали на маму, ругали её. Мне было всё равно, я температурила, и все, перестав ругаться, взялись меня лечить. Всю первую зиму в Москве я проболела и не выходила из дома, наблюдая снег и зимние забавы детей на улице в окошко. На новый год нарядили ёлку, её принёс дедушка, и в комнате запахло хвоей. На Фиоленте ёлок не было, их мастерили из дерева, а во дворе наряжали самшит. Мы с бабушкой нарядили её вдвоём, пока дедушка и мама были на работе. Помимо игрушек мы повесили сушки, мандарины и конфеты, а под ёлку поставили большого Деда Мороза с суровым лицом, с посохом и мешком подарков. На нём были валенки, ватная шуба, шапка и варежки. Я смотрела на него, а представляла папу на Севере, как же ему там одиноко и холодно! Я написала ему письмо теми буквами, которые уже знала и нарисовала картинку – наш Фиолент, лестница, дом, Пятачок с Галей, Шарик и мы: папа, мама, я. Запечатала в конверт, написала печатными буквами ПАПЕ на СЕВЕР и попросила дедушку отправить его, на маму надежды не было. Не знаю, отправили ли они ему моё письмо, и куда оно подевалось, но 31 декабря дедушка принёс мне подарок – поздравительную открытку от папы. Я выучила её наизусть, заставляя перечитывать  снова и снова. Я верила, что папина командировка закончиться, он приедет за нами, и мы вернёмся на Фиолент.


    Папа приехал через четыре года, и не один. С ним был маленький мальчик, удивительно похожий на него. Папа сказал,-
  - Познакомься, это твой брат!
 Вначале меня пронзила ревность и злоба, как, папа променял меня, свою дочь на этого …брата?
   Но мальчик улыбнулся мне папиной улыбкой и потянул ручки. Папа посадил мне его на колени, и я почувствовала его теплоту, доверчивость и беззащитность. Стало стыдно, и хорошо. Мы сидели на диване рядышком: папа и я с братом на коленях. Наверное, в этот момент проснулись мои материнские инстинкты, но умерла  вера, что мы  все вместе вернёмся на Фиолент, я поняла, что у папы уже другая семья, да и мама собиралась замуж, Фиолент стал окончательно моим потерянным раем.


    Я долго привыкала к Москве, она казалась мне холодной, серой и чужой, но шло время, и мы подружились, приняли друг друга. Мои родители были счастливы в браках, и у меня сложились неплохие отношения с их супругами, а брата я любила больше всех. Удивительно, но он, родившийся на Севере, влюблён в Фиолент так же как и я, и как были влюблены папа и мама. Наверное, это передалось ему генетически.


   На долгие годы Фиолент стал для меня Алыми парусами, я рвалась туда, но разные обстоятельства препятствовали.. И всё же после окончания школы и поступления в институт, мне удалось съездить в Севастополь на экскурсию, конечно, я в первый же день прыгнула в старенький автобус, не изменившийся со времён моего детства, и поехала туда. По дороге мне удалось обаять молоденького лейтенанта, возвращавшегося в часть. Пытаясь блеснуть перед столичной девушкой, он пообещал мне выписать пропуск. Сдержал своё слово! Дежурный, проверив мой паспорт, пропустил внутрь. Я чуть не заплакала, около ворот была будка, и оттуда вылез такой же беспородный Шарик. Он обнюхал меня, я потрепала его по загривку, он облизал мне руку. Около камбуза так же стоял ряд алюминиевых мисок для хвостатых служащих. Мы шли по городку, там произошли большие изменения – вместо деревянного Шанхая стояло кирпичное четырёхэтажное здание, где жили семейные офицеры, чуть пониже, поближе было такое же кирпичное здание –общага для холостяков.
  - Вот здесь я живу,-
махнул в сторону общежития мой спутник, показывая, что сердце его свободно и паспорт чист.
  Мы стали спускаться по лестнице и дошли до уступа, где стоял наш дом. Он сильно обветшал, вместо стёкол окна были забиты досками, вид душераздирающий. Я остановилась, а мой спутник пояснил,-
- Там никто не живёт. Опасно! Уступ обрушился, к счастью, никто не пострадал.
 Мне стало обидно, и я чуть не заплакала, время безжалостно стирает следы моего счастья.
 - Я там жила, наша комната как раз выходила на террасу, на море. Моё детство, мой друг Пятачок или Страшный Опер.
  Новый знакомый с интересом посмотрел на меня, но ни про Страшного Опера, ни про Пятачка, ни про моего папу он не слышал. Много лет прошло, люди сменились. Я рассказала ему про случай с Шариком, он очень смеялся.
   Мы искупались, а потом он взял лодку, и мы пошли на вёслах в грот. Там ничего не изменилось, всё так же ворковали горлицы, зеленела вода, закручиваясь еле заметным водоворотом, было очень тихо. Мой спутник оставил вёсла, момент был очень романтичный, если бы я поддержала его, он бы сделал мне предложение, тем более я здешняя уроженка, дочь офицера, симпатичная девушка из Москвы, чем не пара молодому лейтенанту? Он был мне тоже симпатичен, но что-то удержало меня, я отвела взгляд. Почему-то вспомнилось, как я тонула, стало зябко, и я попросила отвезти меня к берегу.
    Он понял без слов и принял мой отказ, доставил до берега, проводил за ворота, посадил на старенький автобус. Он не спросил моего адреса, просто помахал мне рукой.


     Сейчас, прожив большую часть жизни, испытав  любовь, пережив развод, вырастив детей и внуков, я спрашиваю себя, не совершила ли я ошибку, отвергнув того лейтенанта? Может, это было моё счастье, а я не ответила, прошла мимо, испугавшись, что здесь со мной повториться история моих родителей и мне снова придётся покидать Фиолент с разбитым сердцем? Не знаю, но тень развода всегда витала надо мной и однажды приземлилась на мою семью. Я этого не хотела, но заставила пережить моих детей то же горе, что пережила и я.


   Наше время богато одарило моё поколение всевозможными потрясениями, уже счастье, что удалось выжить. Мне кажется, что девяностые сравнимы с послереволюционными годами и Гражданской, так же рухнул старый мир, так же к власти пришли новые старые люди и стали устанавливать свои порядки, приходилось приноравливаться, я уже была главой нашей маленькой семьи, моего мужа смыло с палубы волнами перестройки, а дети были малы. Потом развалилась страна, и было дико, что моя Родина осталась за границей. Вроде и люди остались прежними, но между нами появились границы. Дальше больше, на Украине, которой «подарили» Крым ,  к власти пришли фашисты, вылезли из своих гробов обветшалые фюреры и гауляйтеры. Как же мы переживали за Крым, какое счастье, что его народ отверг эту нечисть и вернулся в родную гавань. Я очень захотела побывать там, но всё не получалось. Наконец, построили Крымский мост, я поняла, это знак и собралась в дорогу.


     Комфортабельный поезд, приветливые проводники, мои дружелюбные попутчики сделали путешествие приятным и душевным. Севастополь встретил нас снова маршем, оттуда я поехала в гостиницу, жадно всматриваясь в город моего детства. Везде кипела стройка и обновление, я не узнала город, только пирамидальные тополя и памятник затонувшим кораблям остались прежними.
      Гостиница порадовала доступным комфортом и неплохим ресторанчиком. Я еле дождалась утра, чтобы поехать на Фиолент. На том же месте была современная остановка, подошёл новый комфортабельный автобус. Пассажиров было мало, и я положила купленные розы на сидение рядом. Я везла их Ирэн, моему белому Ангелу. Доехали быстро, я жадно всматривалась в пролетающий пейзаж, всё такое родное, узнаваемое, хотя многое поменялось, но те камни, где я встретила старика Палеолога так и были на том же месте, недалеко от побережья. Правда их теснили со всех сторон дачные домики, похожие на скворечники, на заборчиках вились лозы и какие-то вьюны, на огородах ещё лежали на грядках кое-где арбузы, дыни и зелёные тыквы.
    Мы подъехали к конечной, военной части не было, не было и «периметра», огораживавшего мой Рай от внешнего мира, зато высился отреставрированный собор. Всё же входные ворота были, они были открыты, около них также стояла собачья будка. Я вошла на территорию, как шагнула в прошлое. Из будки вылез лохматый пёс, похожий на Шарика, обнюхал меня, не проявляя агрессии, но  погладить себя не дал, просто пропустил. Я шла по тем местам, где прошло моё детство. Вот здесь стоял наш Шанхай, где мы жили в десятиметровой комнате. Здесь на меня напал петух, а тот старый Шарик спас, здесь росло дерево, на которое мы часто забирались с Вовкой, а там стоял часовой и охранял склад с тушёнкой, здесь были наши качели, сделанные нашими отцами – простая деревянная доска с прорезями для верёвок, перекинутых через толстую ветвь. Двое посильнее и постарше стояли по краям и раскачивали их, приседая в такт, а в середину, как воробьи, набивались малыши. Я остановилась, почувствовав ветер в лицо, как при раскачивании и услышала снова голоса моих друзей, смех, восторженные крики, когда мы взлетали прямо в небо.
     Два корпуса общежитий превратили в гостиницы для паломников, но сейчас они были пустынны, отстроенные кельи были за собором на месте штаба и дальних казарм. Откуда-то потянуло чем-то вкусным, как с нашего камбуза,-
  - Интересно, а монахов тоже кормят борщом и макаронами по-флотски? Самые мои любимые блюда.
    Кладбище привели в порядок, могилы были ухожены.  Появилась новая могила, наверное, кого-то из братии. Я подошла к Ангелу, вспомнила, как я сидела здесь и она, Ирэн, говорила со мной.
 -Здравствуйте, Ирэн! Вот я и приехала! Это Вам!-
 положила розы на могилу и присела рядом на установленную монахами скамеечку. Прежде её не было, и я сидела на земле или на могиле.
    Мне показалось, что она улыбнулась и ответила мне. Слов я не расслышала, но на душе стало легко и тепло, как в детстве, когда все любили тебя, а ты любила весь мир.
    - Надеюсь, Вы счастливы, вы и Ваш муж, Ваши дети.
Клянусь, Ангел качнул утвердительно головой.
  - А я вот не очень. Завидовать нехорошо, но я завидую Вам -  Вы встретили свою любовь, а мне не довелось. Нет, я-то любила, а вот любили ли меня? Не уверена. Так и живу одна. Хорошо, что есть дети, внуки. Я их люблю, они любят меня, всё хорошо. Но я всегда вспоминаю Вашего мужа, когда встретилась с ним, и он рассказал мне о Вас и подарил эти серёжки. Я не люблю украшения, но с ними не расстаюсь, они для меня счастливые. А ещё у меня остались мои воспоминания, как здесь всё когда-то было, папа, мама, мой друг Пятачок, Вовка, Шарик и Вы. И наш дом, и море,-
я замолчала, снова переживая золотые минуты моей жизни.
Ангел смотрел на меня и дарил утешение, печаль исчезла, и снова стало тепло, кажется, я услышала,-
  - Ничего не уходит безвозвратно, всё хорошее возвращается.
 - Да, иногда, в снах, но я их тут же забываю, стоит  открыть глаза.
 - Дети, внуки, ниточки судьбы.
  Мне стало стыдно, Ангел засмеялся. Я почувствовала его дыхание и меня словно в детстве погладили по голове. Действительно, чего я сижу и плачусь? Жизнь сложилась и сложилась неплохо, особо неисполнимых желаний нет, дети и внуки – хорошие люди, у меня есть всё необходимое, есть мои прекрасные воспоминания, есть мой Ангел Ирэн. Я повеселела.
  - Вот видишь! А ещё у тебя есть клад!
   В моём мозгу отчётливо всплыли слова её мужа о спрятанном кладе. Я не стяжатель, довольствуюсь тем, что заработала, не прельщает меня мишура и блеск, я ценю комфорт и удобство, а на гламур мне наплевать. Но клад! Любопытство  исследователя и азарт приключений накрыли меня, как в детстве и потянули в неизведанное.
   Ангел засмеялся, как серебряные колокольчики зазвенели,-
 - Ничего не бойся! Я буду с тобой!
 - С Вами я ничего не боюсь!
 Поклонилась и пошла к морю по нашей мраморной лестнице, только нет нашего дома и уступа уже нет, обвалился, время разрушило.
   На пляже пустынно и тихо, под ногами галька, я стала всматриваться- не попадется ли мне сердолик? Нашла Куриного Бога, посмотрела в дырочку на солнце, загадала,-
  - Чтоб всё было хорошо!
   Разулась и прошла по прибою, вода была прохладная. Предо мной была скала с гротом, на скале сиял золотом крест.
     В Севастополь я приехала вечером, когда зажглись фонари и магазины были закрыты. Соседка по номеру взахлёб рассказывала о посещении  Херсонеса и экскурсии по городу, на следующий день было запланировано посещение художественного музея. Она очень нахваливала гида и горячо рекомендовала мне принять участие. Я поблагодарила её и пообещала последовать её словам.
     Утром нас собрали, покормили, посадили в автобус и повезли в музей. Гид – молодая милая девушка, влюблённая в свой город, рассказывала о каждом доме, об улицах, об истории города и связанных с ним исторических деятелей.
     Музей – старинный особняк с колоннами, восстановленный по сохранившимся в архивах чертежам с фундамента, представлял собой анфиладу небольших уютных залов. На стенах висели картины золотого века русской живописи, встречались весьма известные имена. Были статуи и мебель, придававшие музейной экспозиции домашний уют. Мы послушно переходили от картины к картине и внимательно выслушивали музейного экскурсовода об истории создания полотна, авторе – прославленном или безвестном, о том, откуда эта картина попала в их музей.
    Нас подвели к Портрету неизвестной – на большом полотне была изображена молодая красивая женщина с удивительно знакомым лицом, я силилась вспомнить, где, на каком полотне я видела её прежде, так она была мне знакома. Женщина стояла на веранде, опираясь на перила, за ней расстилался красивый сад, сбегающий к морю. Я внимательно всматривалась в лицо незнакомки и вдруг меня обожгло! В ушах незнакомки были серёжки с зелёными камушками, точно такие, которые подарил мне старик Палеолог когда-то. Я даже вытащила одну из уха и сравнила, точно, они. Группа ушла вперёд, я стояла перед портретом моего Ангела, но здесь была живая женщина. Я поймала её взгляд, мне показалось, что её грудь вздымается при дыхании. Показалось, что я внутри картины стою с ней на веранде, слышу звуки сада - шелест листьев, перекличку птиц, слабый шум прибоя и ароматы неведомых цветов. Он женщины шло такое тепло, вот она шевельнула рукой, вот приветливо улыбнулась.
 - Здравствуйте, Ирэн!-
слова сами сорвались с моих губ. Ко мне подошла музейная служительница, довольно молодая интеллигентная женщина,-
  - Вы знаете, кто изображен на полотне?
  - Да, знаю, но немного. Это Ирэн Палеолог, жена Димитриоса Палеолога. Они жили неподалёку, на Фиоленте на даче, но дом разрушен временем, ничего не осталось. Ирэн умерла в 1920 году в ноябре в дни Великого исхода белой армии, она похоронена около Георгиевского монастыря. Могила с белым ангелом. У них было трое сыновей: Ираклий, он погиб от снаряда недалеко от Перекопа, Дмитрий, учился в Сорбонне, там же преподавал. Искал лекарство от чахотки, которая сгубила его мать. Участвовал в Сопротивлении. Их организацию выдал предатель, они все погибли в концлагере. И Михаил, очень любил животных, выучился на ветеринара, женился на еврейской девушке, она ждала ребенка. При оккупации Ниццы их расстреляли гитлеровцы. Их отец вернулся из эмиграции, будучи очень старым. Он передал Советскому правительству свои сбережения, а этот портрет подарил Вашему музею. Перед смертью он побывал на могиле жены и подарил мне эти серёжки.
    Музейная дама, взяв с меня слово, подождать, побежала за экскурсоводом и заставила меня снова повторить то, что я ей рассказала. Дамы забросали меня вопросами, на которые у меня не было ответов, затем к ним присоединилась наша гид, потерявшая меня и я снова рассказала историю Ирэн, вернее то, что мне было о ней и её семье известно.
     У всех троих горели глаза и щёки, ещё бы, целое открытие в краеведении!
 - Надо проверить архивы! Теперь, зная о ком искать, можно найти много материала!-
резюмировала наш гид. Музейные дамы, помявшись, предложили мне продать или подарить музею серёжки Ирэн,-
  - Правда свободных денег сейчас нет, но мы кинем клич и быстро соберём нужную сумму. Какая Вас устроит?
 - Никакая. Мне их подарили, и я их не продам и не отдам, это – память.
   Они разочарованно вздохнули и потеряли ко мне интерес. Я, сославшись на головную боль, отказалась от дальнейшего осмотра достопримечательностей и сказала, что пройдусь, подышу воздухом. На самом деле я пошла в магазин для рыболовов. Там же продавали и необходимые приспособление для дайвинга. Я купила водонепроницаемые фонарик и кофр, верёвку с крюком и очки для плаванья, маленький рюкзачок, куда сложила свои приобретения. Потом я пошла в Центр города, там мало что изменилось, так же отцветали розы, а плакучие ивы стояли совсем зелёные, как будто им осень нипочём. По дороге мне встретился магазинчик этнических товаров, я зашла туда из любопытства. Нежно звякнул колокольчик, молодой парень в ярко-оранжевой одежде и с пучком на затылке, оторвался от книжки, которую читал и приветствовал меня. В магазинчике приятно пахло ароматическими палочками и кофе. Я вдохнула этот аромат, и мне очень захотелось чашечку.
  - Нельзя ли у Вас купить чашечку кофе?
Он улыбнулся, скрылся за занавеской и вернулся с подносом, на котором дымилась чашка кофе и стояла вазочка с печеньем. Всё это он водрузил на столик около стены и придвинул мне стул. Я отлично расположилась, кофе был удивительно ароматный и как я люблю, с густой кремовой пенкой. Печенье таяло во рту.
 - Сколько я Вам должна?
 -Нисколько, это угощение от нас.
Мне стало неудобно. В этом магазине меня ничего не интересовало, но уйти без покупки было неловко. Мы разговорились, он посетовал, что здесь почти ничего не покупают, что приверженцев восточной философии в городе нет, этника спросом не пользуется,-
- Берут по мелочи, палочки, камушки, духи, масла и всё. На этом выручку не сделаешь, хорошо, за аренду не дерут пока.
 Я приняла решение,-
 - А сари у Вас продаётся на меня?
Он обрадовался и вывалил мне ворох материи на выбор. Я остановилась на оранжевой ткани с золотой полосой по краям. Вот с блузкой вышла незадача, ни одна не сошлась у меня на груди.
 - Да ладно! Я свою обрежу, и будет не хуже индийской. Вы меня только научите правильно заворачиваться, у нас намечается карнавал, хочу всех поразить.
   Он терпеливо учил меня как из куска материи создать платье и головной убор в одном флаконе. После преподал урок нанесения макияжа в область третьего глаза мягким карандашом, подозрительно смахивающим на губную помаду. Пришлось приобрести и его.
  Да, чашечка кофе дорого мне обошлась, но меня охватил какой-то бешенный азарт шопоголика, в конце я прикупила маленький продолговатый барабан на вышитой тесёмочке. Сари запихнула в рюкзачок, барабан повесила на шею, попрощалась с любезным продавцом и пошла в гостиницу, завтра мне предстояла экспедиция за кладом.
      Моя соседка по номеру не дала рано заснуть, мучила расспросами о картине и об Ирэн. Я опять пересказала, всё, что знала и под её ахи и охи уснула, сославшись, что завтра рано утром еду к родственникам в Балаклаву.
     Утром, только рассвело, я поднялась. На цыпочках, чтобы не разбудить соседку собралась, завернулась в сари и поверх надела плащ, утром было прохладно. В рюкзак ещё с вечера я положила полотенце и кошелёк.
    Наверное, я ехала первым рейсом, никого кроме меня в салоне не было. Автобус был не новый, но комфортабельный, мягкие сиденья, высокие спинки, большие окна. Я порадовалась за крымчан, но ехала и вспоминала наши старенькие ПАЗики, возившие нас из части в город и обратно.
     Вышла на остановку раньше, где когда-то встретила Палеолога, спустилась к бухте. Мне повезло, какой-то прихрамывающий мужичок готовил лодку, наверное, собирался рыбачить.
    Я скинула плащ, ударила в барабан и постаралась изобразить Приветствие солнцу, замерла, сложив руки на груди и затянула,-
  - Харе Кришна, харе Рама!
  Он остановился и с интересом наблюдал за мной, мне этого и было надо- поймать его фокус внимания.
  Оставив прославления Кришны и Рамы, я поздоровалась с ним и поинтересовалась,-
 - Рыбачить собрались?
 - Да, так, кошке на обед. Сейчас рыбалка плохая.
- А меня не доставите к гроту? К той скале с крестом? Я заплачу.
 - Сколько?-
в предчувствии денег у него разгорелись глаза.
 - Дело в том, что меня надо туда доставить ближе к полудню, я хочу там помолиться как в ашраме, прославить Кришну, а потом часа через два Вы бы меня забрали и довезли до берега к лестнице, где монастырь.
 - Зачем тебе в монастырь? Ты же в своего Бога веришь, в не православного?
- Бог один, как его не называй, мне ближе звать его так. На лестнице есть источник, мне нужно к нему.
- Ааа, к источнику! Сколько дашь?
 - Сколько хотите?
Он подумал, с сомнением оглядел меня, боялся продешевить и боялся спугнуть неожиданно свалившуюся сумашедшую клиентку.
 - Три тысячи!
 - Хорошо, высадите меня у лестницы, получите пять, но доставить меня Вы должны за полчаса до полудня и через два часа забрать.
 - По рукам!
    Был десятый час, он решил не рыбачить, чтобы не подвести меня и пригласил к себе погреться и попить чаю. Я приняла его приглашение, солнце было низко, на пляже  прохладно.
  Жил он неподалёку, мы быстро дошли. С первого взгляда было видно, что живёт он один, заметив мой взгляд, он, скривившись, сказал,-
 - Когда нас Россия присоединила, жинка к своим подалась, в Киев. Вот, живу один.
   Он заварил крепкий чай, поставил в жестяной банке песок, сделал бутерброды с салом и чёрным хлебом. Ах, какое же вкусное было сало! Я откусила большой кусок и блаженствовала, он внимательно смотрел на меня,-
 - А тебе сало можно? Религия не запрещает?
 - Мне – можно, это мусульманам и иудеям нельзя.
 - А ты по вере-то кто?
 - Я – индуистка.
  Он покачал головой,-
  - Эвон что!
Так за чаем и приятной беседой проскочил час, мы начали собираться. Стало значительно теплее.
Сели в лодку, он на вёсла, я на корму. Грёб он неторопливо, ритмично, расчётливо. Как же здорово, снова идти на вёслах, особенно, если гребёшь не ты. Расстояние до скалы быстро сокращалось, мы подошли к гроту. Я обратила внимание на тень от креста, оставалось чуть-чуть до перпендикуляра. В гроте было тихо,  сумрачно и тепло. Вода была спокойна, как застыла. Он подошёл к уступу и высадил меня, спросил,-
  - У тебя телефон, наш местный есть? Если что, вот мой, позвони! Вдруг замёрзнешь!
 - У меня нет телефона, в молитве я не замёрзну. Через два часа заберите меня и высадите у лестницы, я с Вами на берегу расплачусь.
   Он уплыл из грота. Я, имитируя религиозное рвение, ударила в барабан и затянула прославление Кришны и Рамы, внимательно наблюдая за водой. Вот  снизу через толщу стала проявляться зелень, я разделась до купальника, сложила вещички в уголке,  зацепила крючок с верёвкой и сбросила конец в воду, натянула очки, укрепила на руке фонарик, включила его и стала ждать. Честно сказать, волновалась, и страх ко мне подкрадывался,-
  - Вдруг не выплыву? Всё же не девочка, пенсионерка уже! Может, не стоит рисковать? Ну его, этот клад!
  Но тут прямо около меня появился водоворот, и какая-то сила потащила меня туда, я прыгнула. Меня как- будто мягко подхватили сильные и добрые руки. К моему удивлению я была в центре большой воронки и могла дышать, вода как-бы расступилась. Там было очень благостно и тихо. Почему-то подумалось,-
 - Как эмбрион в утробе матери.
 Падение вниз оборвалось, вода сомкнулась, хорошо, я успела сделать вдох, но в тот же момент сила снизу выпихнула меня аккурат в нижний грот. Зацепившись за уступ, я вскарабкалась по моей верёвке. Было очень низко, пришлось согнуться пополам. Осветила фонариком место, где уже была когда-то и увидела прямо у стеночки портфель. Ох и трудно же было пробраться к нему! Всю спину расцарапала! Я открыла его, там, в белой материи была икона в серебряном окладе – Богоматерь с младенцем. Я человек не религиозный, но лик Матери, полной Вселенской любви, потрясал. Икона была небольшая, где-то 14 на 20. Я снова завернула её в материю и положила в кофр, она отлично в нём поместилась! Золотые монеты с последним русским императором, которого я, признаюсь, не любила, оставила в портфеле. Прежний владелец аккуратно разложил их по мешочкам. Кофр с иконой поместила обратно в портфель, подхватила его, в другой руке верёвка, глубокий вдох и в воду!  Вынырнула чуть поодаль, по верёвке перебралась к месту подъёма, еле-еле вскарабкалась, силы на исходе, портфель тяжёлый. Посидела, отдышалась.
  -Брр, холодновато!
 Отряхнулась, как Шарик, обтёрлась полотенцем – сама и портфель. Кое-как намотала на мокрое тело своё сари. Портфель не влезал в мой рюкзак, и я, сложив туда, уже не нужные мне причиндалы вместе с мокрым полотенцем, задвинула его подальше к стене, а портфель спрятала в складках сари и под плащом.  Хорошо, что у меня короткая стрижка и волос на голове немного, они быстро высохли. Скоро должен был вернуться мой перевозчик. Я взяла барабан и, постукивая по нему, снова затянула своё,-
  - Харе…
   Он появился точно в назначенный час, я услышала всплеск  его вёсел. Причалил, весело спросил, помогая  перебраться в лодку,-
  - Не замёрзла?   
Я проскочила, прикрывая портфель, барабан болтался у меня на шее,-
  - Нет, тепло!
 - А руки-то холодные!
 - У меня всегда руки холодные.
 - Аа, сосуды!-
посочувствовал он,-
  - Коньячок пить надо по чуть-чуть.
  - Так и делаю, когда деньги есть.
  - А когда нет?
 - Чай.
 - Замужем?
 - Да, дети, внуки, полная семья.
Он, что, ко мне прикадриваться стал?
Он вздохнул,-
 - А я один. Вначале дочь за границу уехала, в Америку, ещё в девяностые, теперь вот жена.
   Никого, ни дочери, ни внуков, ни жены.
 - Печально! Женитесь снова.
 - Рад бы, да нет подходящей пары.
 Ого, вот это самооценка! Учитесь, девушки, себя ценить. Интересно, какая у него была жена?
  Лодка мягко уткнулась в берег. Как воспитанный джентльмен, он выбрался первым и помог сойти мне. Я достала обговорённую купюру и протянула ему, поблагодарив за помощь.
  Ему не хотелось расставаться со мной. Помявшись, он предложил,-
  - Может, сходим куда-нибудь? Коньячку выпьем? Я угощаю.
  Мне только этого сейчас не хватало! Я вежливо отказалась, сославшись, что у меня вечером поезд,  я уезжаю домой.
     Он пошёл к лодке, а я рванула к лестнице, первые десять ступеней, я преодолела на одном дыхании. Он, собираясь отчаливать, решил послать мне прощальный привет, обернулся и заметил портфель, я вытащила его из-под плаща и держала в руке.
  - Эй, это что у тебя такое?-
крикнул он и пошёл за мной следом.
 - Сумка!-
Я продолжала взбираться, но начала терять темп.
- У тебя другая была! Где ты это взяла? В гроте нашла?
Уже не отвечая, я продолжала подъём, пыхтя как паровоз. Он поднимался за мной, если бы не его хромота, он бы догнал меня.
  Я старалась вызвать второе дыхание и делала глубокие вдохи и резкие выдохи, перекидывая себя со ступеньки на ступеньку, он не отставал. Когда я преодолела половину, где-то около двухсот ступеней, дыхание остановилось, я чуть не упала. Сердце бешено колотилось в грудь, ноги подкашивались, тяжёлый портфель тянул меня вниз, а мой преследователь неумолимо приближался, сокращая расстояние между нами. Чуть отдышавшись, я поползла вверх, бежать сил не было. Он, видимо, тоже притомился и сбавил темп, разумно полагая, что никуда я от него не денусь на безлюдной лестнице, и рано или поздно, но он настигнет меня и отберёт портфель.
  На моё счастье второе дыхание открылось, стало легко, я прибавила темп и дёрнула по лестнице. И вот он, источник! Я выдохнула с облегчением, около него  на мраморной лавке сидел в благочестивых размышлениях молодой монах. Я ворвалась к нему на площадку, он аж вздрогнул и перекрестился,-
  - Молодой человек, помогите мне,-
я протянула ему портфель,-
  - И проводите меня к настоятелю.
   Он, не выказывая удивления, безропотно взял портфель и пригласил  следовать за ним. Я злорадно оглянулась на моего преследователя, он, видя, что добыча уплывает от него, погрозил мне кулаком, а я показала ему язык и пошла за монахом, не оглядываясь. Мы неспешно поднялись, прошли мимо собора. Около него была группа людей, видимо экскурсанты, они с любопытством проводили нас удивлёнными взглядами. Да, парочка из нас та ещё! Монах с портфелем и бабенция в ярком сари с барабаном на шее.
     Настоятель, если и удивился, то виду не подал. Монашек поклонился, вручил мне мой портфель, получил благословение настоятеля и вышел.
  - Чем могу Вам помочь?-
Настоятель пригласил жестом меня сесть.
 - Эээ, видите ли… Не обращайте на мой вид внимания, это маскарад. У Вас есть время? Я должна Вам рассказать историю из моего детства и кое-что передать.
 Время у него было, он приготовился слушать. Я рассказала ему всё, и о жизни на Фиоленте, о могиле с Ангелом, о Пятачке, о Шарике, о встрече с незнакомцем и его историю любви.
  -Там похоронена Ирэн Палеолог, надо бы восстановить табличку.
 - Обязательно сделаем! И панихиду отслужим, за рабу божью Ирину и как звали её мужа?
 - Его звали Димитриос, а сыновей Ираклий, Дмитрий и Михаил.
После этого я рассказала ему, что ныряла за кладом.
 - Вы смелая женщина!
 - Скорее азартная и безбашенная! Не в этом дело, этот клад оставил Димитриос.  В мешочках золотые монеты, -
я стала вытаскивать их и выкладывать на стол перед изумлённым настоятелем.
- Если Вы возьмёте на себя уход и восстановление могилы Ирэн и поминание её семьи, она верила в Бога, то этот клад Вы можете употребить на благо Вашей обители.
  Он обрадовался и пообещал ежедневно поминать Ирэн и её домочадцев.
 - С Вашего позволенья, я возьму себе пять монет, оправдать расходы, пенсия небольшая, я здорово потратилась.
  Он без слов придвинул мне кучку монет, я отсчитала пять и продолжала,-
 - Я человек неверующий, да и такая ценность должна быть либо в музее, либо в храме. Возможно ей понадобиться реставрация,-
 я достала кофр и поставила перед ним.
 - Эта икона принадлежала Византийским императорам и хранилась в семье Палеологов.     Возьмите её!   
    Он вскочил, попытался открыть кофр, царапая крышку. Я тоже встала, отстранила его, открыла кофр. Трясущимися руками он развернул материю и вынул икону, перекрестился и поцеловал её.
  Действительно, это была святыня!
Я поднялась, он пошёл провожать меня до ворот. Кивнув на будку, я спросила,-
  - Как зовут Вашего пса?
  - Шарик!
  И вправду, история повторяется. Настоятель устроил меня в автобус с паломниками и дождался, когда мы отъедем, благословлял нас. Паломники с любопытством смотрели на меня и дивились за что же выпала такая честь неправославной?
    А барабан я подарила одному маленькому мальчику, он так горько плакал, вцепившись в отца, который беспомощно озирался по сторонам. Я сунула ему в руку барабан и ударила по нему, малыш заинтересовался, перестал рыдать, стукнул сам. Я накинула ему верёвочку на шею. Он заулыбался и стуча в барабан стал маршировать. Отец облегчённо побежал за ним, что сказала их мама мне неизвестно.


     Я постаралась проскользнуть в гостиницу незамеченной, но моя соседка поймала меня на лестнице и, захлёбываясь от восторга, стала пересказывать их сегодняшнюю экскурсионную программу, я еле освободилась от неё. Пошла, переоделась. Я не обедала, на ужин опоздала. Из-за возбуждения есть не хотелось, а сейчас я почувствовала голод. В гостинице можно было найти какую-то еду, но мне хотелось выпить и побыть одной. Вышла в город, увидела вывеску какого-то кафе, заглянула. Там было малолюдно, тихо и вкусно пахло. Тут же подошла официантка, приняла заказ. Я заказала жаркое и сто грамм местного  коньяка. Жаркое было восхитительным, а коньяк согрел меня изнутри.
     Я сидела и думала, как интересно переплелись нити моей судьбы с судьбой Ирэн и её мужа, как Фиолент одарил и её и меня самым полным и глубоким счастьем, как мы обе потеряли наш рай, пережили разлом жизни.
    -Ирэн осталась здесь навечно, а я обрела Москву. Её жизнь оборвалась так рано, мне удалось дожить до пенсии. Линия их рода пресеклась, а у меня любимые внуки, как молодые веточки на нашем древе. Как разобраться, где счастье, где несчастье? Стоит ли оплакивать и киснуть над ошибками или стоит идти вперёд и радоваться, что ты можешь идти? Жизнь – движение, движение чувств, обстоятельств, твоего отношения к жизни. Кто-бы сказал мне, когда я сорвала спину, передвигая тяжёлый шкаф дома, вот пригорело мне, и после этого ходила, скрючившись, на уколы и процедуры, что через три месяца я полезу в холодную воду, буду нырять за кладом и бегать по крутой лестнице, я бы рассмеялась тому в лицо, если бы боль позволила мне рассмеяться. Я тогда даже чихнуть не могла, так меня скрутило. Но ведь прошло, и я ныряла, бегала, а главное поставила точку в этой истории. И я благодарна всем, с кем свела меня жизнь с самого детства: и родителям, и Пятачку, и Вовке, и Шарику, и военно-морскому флоту, где служил мой отец, и Палеологу, и Ирэн, и настоятелю и даже моему перевозчику, без него бы я не добралась бы до грота.
    Я размякла и почувствовала, что сейчас заплачу. Именно в этот момент я поняла, что повзрослела и попрощалась с моим светлым и таким счастливым детством и с Фиолентом, где оно прошло. Я поняла, что уже никогда больше не вернусь сюда, но память о нём и тех, кого я знала, будет внутри и в трудную минуту, я всегда смогу обратиться к ней и она обязательно поможет.