Краткая семейная хроника

Считается, что каждый человек способен написать одну книгу – о себе. Я же, вознамерился написать краткий исторический очерк о моей семье, предать широкой гласности её субъективную хронику. Зачем? Ну, во-первых, портреты моих пращуров не сохранилось, поскольку, в отличие от царствующих особ - были они сапожниками, кондитерами, а наиболее удачливые из них - шорниками ( шили сбрую для гужевого транспорта). Во-вторых, я думаю, что история простого человека, о котором в летописях ни строчки, не менее важна для понимания того, что происходит с нами , ибо "нас"-( "маленьких людей") больше, значительно больше... И, наконец, затем, чтобы немногочисленные сородичи, ныне проживающие в странах постсоветского рассеяния (Израиле, Австралии, Германии, Польше и ещё Бог весть где), могли бы меня дополнить и поправить. Ведь, это генеалогическое древо потеряло много ветвей, начиная с пучин и бедствий постигших сохранившиеся и затерянные Колена Израилевы, Катастрофе расстрелянной идишистской цивилизации, многочисленных катаклизмах добровольной и насильственной ассимиляции, а теперь ускользают и корни!

О маленьком человеке Мастерами пера от Шолом-Алейхема до наших дней написано много и талантливо, даже последняя Нобелевская премия по литературе присуждена за работу на эту животрепещущую тему. Однако, мои не придуманные герои, могут быть и интересны тем, что в памяти, некогда знавших их людей, сохранились лишь обрывочные семейные предания. Начиная повествование о них , я не знаю чем закончится эта затея, но очень надеюсь найти истоки собственных заблуждений в незамысловатой семейной истории. Когда – то великий французский Безумец вознамерился писать «Исповедь»... Теперь весь мир знает, что сие невозможно. Разумеется, я тоже, не питаю иллюзий…

Первые сведения, которыми я располагаю, приходятся на первую половину 19 века, когда Россия была империей, а в основание крепости Владикавказ не был заложен первый камень. О моём прапрадеде известно только то, что, бедняга, будучи отцом многочисленного и голодающего семейства, украл на кухне у барина щепотку соли и был, на месте этого "вопиющего преступления" пойман «дворовыми». Барин рассудил по «справедливости». Злосчастного раба привязали к телеге и водили по окрестным сёлам с табличкой на груди, на которой, кажется мелом, было начертано «Вор». А чтобы другим крепостным неповадно было «правила установленные богом» нарушать, по месту прибытия - в каждом населённом пункте, истязали. Какими судьбами, попал он, на Кавказ я выяснить не сумел, но по - видимому случилось это уже после отмены крепостного «права». (по никем непроверенным слухам - вместе с генералом, у которого служил денщиком). Другой мой прапрадед (тоже по матери) проживал в Польше, где-то под Гданьском. Он был главой такой же нищей и такой же голодающей семьи – только польской. Пахал землю у пана, а в «свободное» время чинил обувь деревенским, однако семью прокормить не мог - не сходились концы с концами. Семью кормила корова. И вот однажды (ну, что за семейка такая - "криминальная!") Вытоптала таки кормилица панские угодья. Пан, за этот грех «корову-то» у прапрадеда, в качестве компенсации за причинённый ущерб и наказания за неслыханную дерзость, отобрал. И стояла вся семейка целый день под проливным дождём под панскими окнами на коленях –«просила». Да, только, пан корову не отдал. В том же году, младший, прапрадеда сын «помер», впрочем, может пан в том и не виноват вовсе – большая тогда была детская смертность… от голода. Женских портретов я даже набросать не могу – знаю только, что была она, эта женская доля бессловесной. Оба прапрадеда по отцовской линии жили то ли в Польше, то ли в Украине – в черте оседлости. Молились своему Незримому Богу, который, в пределах этой черты, да и за её пределами, Свой народ, особенно не баловал. Оба они пережили «небольшой еврейский погром» - в семье живо предание: «во время оного, один из прапрадедов, будучи георгиевским кавалером, вышел к разъяренным казакам в парадном своём мундире, и те повернули коней», должно быть к другому еврейскому кварталу…. Такая вот грустная сказка. Нет, не такой уж он был бессмысленный этот русский бунт, да и только ли русский?

Согласно Галахе, «национальность у нас по матери», а по сему продолжим в таком же ключе. Отец моей бабушки (по матери) был кантонистом – согласно семейному преданию, мальчик из бедной еврейской семьи, отданный «в солдаты» то ли на 15, то ли на 25 лет. Каждую субботу(позже, даже такой веротерпимости правительства будут дивиться), «горе воин» мог отправиться в «шабат» к своим единоверцам, которые, что такое «мицва» знали не понаслышке. Увы, так называемый «бытовой антисемитизм», не был чужд и казарменному – в течение остальных 6-ти дней, пока Незримый творил мир, добровольные ревнители православия, из числа сослуживцев, связывали своего «заблудшего» товарища по оружию, дабы смазать губы его свиным салом.( разумеется, руководствуясь самыми благими намерениями о его душе). Видимо так они понимали учение их обрезанного Учителя... А может быть это и была квинтэссенция самого Учения... Доступная пониманию этими простыми людьми... Как бы то ни было, но отец моей бабушки (а был он не робкого десятка - 4 - е "Георгия", ордена воинской славы вручаемой "низшим чинам" за личные подвиги, кое - что до значат) издевательств всё же не выдержал, и к окончанию срока «воинской повинности», «православие» принял... Понимая, что обратного пути для него нет, прадед, (Матвей, в другой жизни), поселился на Северном Кавказе навсегда, и именовался «рабом божьим Дмитрием Фарфель». От соседей, своих, он отличался кротостью и какой – то грустной (я полагаю, еврейской) задумчивостью. Водки никогда не пил, жену свою – прачку в господском доме, не бил, вообще странный был мужик, блаженный…. Его женитьба выглядела не совсем обычно, ибо его жена - настоящая русская красавица, была на 25 лет младше избранника, способствовали этому странному обстоятельству воинские заслуги, забота генерала о судьбе бывшего денщика, не признающая никаких границ любовь или происхождение девушки.... (по слухам - родители её погибли во время одного из еврейских погромов и 6-и летнюю девочку "подобрала" и крестила в православную веру русская семья, жившая тогда в Малороссии), или что то иное так и осталось неизвестным. В тоже время, где-то под Гданьском, другой – польский прадед – сапожничал и обучал своих восьмерых детей игре на скрипке, (дабы были они как господа), посредством тумаков и шпандыря. По иронии судьбы, самым бездарным музыкантом, оказался младшенький - мой польский дед, до конца дней своих, сохранивший неприязнь и к отцу и к скрипке. Впрочем, в отличие от прадеда Дмитрия, тяжёлый на руку сапожник Косцянский винил в обрушившихся на него малых и больших несчастиях не себя и не обстоятельства, а жену, которую, на основании полнейшего отсутствия музыкального слуха у моего деда подозревал во всех смертных грехах и нередко поколачивал спьяну. Отец своего дедушку (по отцу) помнил плохо. В памяти остался лишь серебряный бокал, который наполняли для Ильи пророка, да неизменный новый картуз - подарок на Хануку. Это тот его дед, который позже, много позже, привезёт свои, кажется «13 ртов» вначале в Нальчик, где, «как он слышал, была уже Синагога», а затем во Владикавказ, где согласно «высочайшему повелению» могли (или не могли) селиться евреи – ремесленники. Это уже потом, после НЭПа, шорный его инструмент «конфискует артель, а «несознательный» элемент закончит дни свои в богадельне. Другой прадед, где - то под Одессой, открыл крошечную лавку, которая гордо именовалась «кондитерской». Работников своих - жену и тринадцать их детей, младшей из которой, носившей странное имя Пашета, новоявленный предприниматель эксплуатировал нещадно. (Все рождавшиеся в семье девочки умирали, и когда ее мама, Вита, родила в очередной раз девочку, то обратилась то ли к знахарю, то ли к мулле, имевшему какое-то отношение к туркам, с просьбой помочь. Он то ей и сказал каким именем назвать новорожденную, что Вита и сделала. Так баба Паша выжила, получила свое, (вероятно, турецкое) имя - Пашета " - М. Кравец). А в крепости Владикавказ единственная дочь русской прачки и повара – «выкреста»- (термин этот представляется мне странным, ну, как скажите на милость можно выкреститься, крестившись?) с отличием закончила три класса церковно-приходской школы и беззаботно играла, с такими же хорошо одетыми детьми в городском парке, пока те не спросили её : «Где её бона ?» А узнавши, что боны у неё нет, и что мама её прачка, а отец повар бросились прочь – как от чумы. Это норвежские принцы женятся на официантках…. Не случись этого маленького несчастья, как знать, может быть, и не проголосовала бы потом маленькая Лиза за третий, кажется большевистский номер. Официанткой она была хорошей. Но однажды, накормила хозяйским хлебом, пленных поляков. Хозяин был «в ярости» ,однако из жалости к старому повару ("у него уже дрожали руки") - Лизу «на улицу» не выгнал. Бабушка сделала вывод: отныне, своего Яна, она подкармливала тайком. Восьмой сын польского сапожника разительно отличался от всех её бывших знакомых – был он почтителен и трудолюбив, пил мало и что казалось ей особенно странным, прощаясь, неизменно целовал её руку. Внешние обстоятельства способствовали вспыхнувшему чувству: ревностные католики Косцянские были, теперь, бесконечно далеки от России ставшей Советской. В письмах сына и брата их более всего удивляла непростительная расточительность русских , которые, даже, картофель ели с хлебом. Ян же быстро, по газетным обрывкам, выучился читать, затем писать, с ударениями, правда, было неважно. Его живо интересовал язык и нравы этих людей, которые на глазах всего мира открыли новую главу всемирной истории. Он добросовестно силился понять их душу – увы, я не уверен, что это у него получалось. В отличие от своего великого соплеменника, Железного Феликса, дед был далёк от абстрактных идей. В новой России, с любимой и любящей женщиной он просто хотел быть счастливым. Православная родня избранницы отличалась веротерпимостью, или тем, что теперь зовётся «толерантностью и политкорректностью», правда в чисто русском стиле… Предстоящий брак их сестры с католиком, не мешал величать её будущего жениха: «польской мордой», по пьянке .Вскоре, Советская власть, отменила церковные браки…. От своих, новых родственников Ян отличался практичностью и деловитостью. Он быстро продвигался по службе, не вынашивал мессианских идей, не знал, «как красные отбили Перекоп». Приносил с работы в фин. инспекции толстые конторские книги и засиживался над ними «до петухов». После смерти прадеда Дмитрия(Матвея) и его жены, он, фактически один, кормил не только свою, теперь уже большую семью, но и брата бабушки - Егора, некогда воевавшего за красных с « белополяками», а потом начавшего пить..., а чуть позже и её сестру (они не оставили потомства - оба умерли молодыми «от водянки и чахотки»). Умерли и два первых сына деда, кажется от скарлатины и кори. Так, моя мать, стала старшим ребёнком в семье. Деда тяготила работа в фин. инспекции – приходил он мрачным усталым, никогда ни о чём жене и детям не рассказывал, но по мнению бабушки, на его голову, равно как на головы его коллег по службе, нередко сыпались проклятия, ведь страна жила по правилам «Новой Экономической Политики» последние часы. Дед был дружен с ксёндзом и ещё одним выходцем из «Панской Польши» – мелким лавочником. По вечерам он любил сидеть с ними в « чайной » и медленно – должно быть, по-польски, цедить дешёвое красное вино, закусывая тонко нарезанными ломтиками белой редьки - «орхонским сыром». По-видимому, этих людей объединяла тоска по их бедной далёкой родине. Вскоре, дед стал директором хлебозавода. Любые его проекты удавались, при этом семья, в которой росли уже трое детей, тоже не бедствовала. В ВКП(Б) его, однако не приняли. В решающий момент фанатичная большевичка, с бледным, как мел, худым лицом спросила: - «гражданин директор, кого бы вы выбрали между партией и семьёй?»

Дед, он ведь никогда не был героем, на одно мгновение задумался, а потом твёрдо и глухо ответил - «Зачем же такая партия, если она не защищает семью?!». Ячейка посовещалась, и «товарищи» решили: «не дозрел ещё – из мелких собственников … отказать!». Прикрепили к несознательному директору кого–то, вроде «комиссара». Пришлось начинать всё с нуля –руководить крошечной пекарней, практически в одиночку – получилась. А вот «у них» на заводе нет…. Поэтому, и предложили деду, возглавить городской исполком. А о собрании злополучном для него, забыть(это у них называлось «головокружением» и «перегибом»). Сын, внук и правнук польских сапожников был человеком честным, и принципиальным. … Возглавить городское хозяйство он согласился, а вот вступать в партию не стал…

Вскоре, начали сбываться проклятия … Беспартийного председателя руководящие товарищи терпеть не могли и дед вновь стал директором хлебозавода, на котором однажды случилась авария. Конечно, Владикавказ маленький город, и до «процесса Пром Партии» ему далеко, но ведь в истории « … всё повторяется дважды – сначала в виде трагедии, а уже потом, в виде фарса». Словом, деда забрали в НКВД… «содержали» его там, то в камере, в которой воды было по колено, то в «каменном мешке», недолго – месяца два, а потом выпустили - то ли из - за недоказанности вины, то ли из – за недостаточности улик, то ли по состоянию здоровья .

Только, вернулся он , совсем седой, мочился кровью и чинил домочадцам обувь. А месяца через два - умер. Соседям, бабушка сказала, от тифа…. Шёл 32 – ой год.

Однако, вернёмся в начало века. Отец моего отца (по матери) - был, по местечковым, понятиям, человеком благополучным. В его многочисленной семье (с 13 –ой попытки), родилась (и выжила) дочь. Младшие сыновья донашивали обувь, и одежду, некогда, принадлежавшую старшим, читали Тору, и только Пашете покупали «всё новое» .За это Незримый, должен был вписать раба своего Григория в книгу жизни в Судный день. Постепенно, забота братьев о нравственности единственной их сестры «Пашеньки» превратилась в семейную навязчивость. А у Пашеты заветная мечта как то от неё освободиться.... ( "Однажды, ещё до встречи с будущем мужем баба Паша имела первую (платоническую) любовь В начале 20 века сбежала в Палестину с неким Петей - Тарнголем, ехали они в "теплушке с матросней" (термин от бабы Паши), но далеко не уехали - братья отловили их на ближайшей станции и сняли ее с поезда. Дальше Петя-Тарнголь ехал один. Позже, по слухам, вышеупомянутый Тарнголь - "Петух" - (ивр) бывший одним из лидеров Паалей Цион, стал одним из отцов основателей государства Израиль..." - М Кравец.) Может быть, поэтому, увидев на рынке, суженного своего – двухметрового верзилу - Сашку, узрела она в лице его, черты библейского царя Давида.

Двухметровый гигант был восьмым или девятым ребёнком в семье. Бог наделил его не только недюжинной силой ,красотой и ростом, главным его достоинством был детский, неменяющийся с годами взор, и не вязавшееся с мужественным обликом доброе сердце. В округе Сашку боялись, о подвигах его ходили легенды, в любой работе не было ему равных. Защищал он всех - младших и старших, своих и чужих, а по вечерам пел в Синагоге и играл на скрипке. Была у него с Незримым какая-то особая доверительная связь…. Накануне кончины местечкового идишистского мира, в умах Пашенькиных братьев уже царили разброд и шатания – большинство сочувствовало лидерам левых партии – анархистам, эсерам, а один, к беспомощному неудовольствию отца, накоротке якшался с безбожниками – большевиками. Единственной отрадой прадеда был его Сашка. Старшего своего сына - Мотю, прадед тоже безумно любил. Но тот давно уже был отрезанный ломоть. Он не ходил в синагогу, он ходил « на дело». В отличие от остальных детей, кормил себя сам - дерзкими налётами, на таких же мелких лавочников, каким был его родной отец - Григорий.

Позднее, когда начнётся гражданская война, Мотя будет прятать своих меньших братьев, то от белых, то от красных то друг - от друга… Ненавязчиво, покупая то урядника, то комиссара. Нет, великая русская революция не была свободна от криминала и на этом местечковом уровне. Я не могу рассказать, как сложилась судьба каждого из них - вмешалась ЕЁ величество История, в которой были и Гитлер и Сталин, наверное, выжили немногие и боюсь не лучшие…. Сашка не выжил, ведь подобно библейскому Ною, «был он человеком праведным и ходил под Богом» (здесь, я забегаю вперёд - трагедия произошла немного позже ). А тогда в начале века - ни один из Пашеткиных братьев не решился встать у него на пути. Вскоре, сыграли свадьбу, а уже на следующий день у молодых случилась ссора. Отправившись в свадебное путешествие с молодой женой, ( наверное, в Жмеринку ) увидел дед на перроне, замерзающего нищего… Сашу не интересовало, был он праведным иудеем или черносотенцем (он вообще плохо разбирался и в политике и в торговле) - просто отдал ему в подарок – единственное своё, модное по тем временам пальто и шапку. Так он понимал заповеди своего еврейского Бога.

К счастью, его ссора с моей бабушкой по этому поводу разрешилась благополучно - Вскоре, Сашка, стал любящим отцом – Старший, мой отец, его первенец, родился на золоте… в прямом смысле. (Позднее, я обязательно расскажу эту историю.) Второго ребёнка назвали Давидом. Дед не был удачлив в делах, а потому жил с женой и детьми у дальней своей родни, почти из - милости. Жил счастливо, Господи, ему было надо так мало… В1927 году эту идиллию прервала «Испанка»… Наверное, Незримый призвал его к себе, а было ему 27 лет от роду….Так, дочь благополучного и набожного кондитера, греховно считавшего своё скромное ремесло вечным, осталась с двумя малолетними детьми «на руках», без куска хлеба.

Через несколько месяцев после смерти дедушки Яна все имеющиеся в доме ценности перекочевали в «Торгсин», по – видимому так называлось государственное учреждение, занимавшееся вымогательством семейных реликвий у голодающего населения.

Вскоре, бабушка Лиза тяжело заболела, а трое её маленьких детей - (старшей – моей матери, едва исполнилось восемь) узнали, что «голод не тётка». Бабушка, работала тогда в прачечной – в ночную смену – гладила, а ещё «ломала» кукурузу, и что – то « сторожила,» однако трудов её редко хватало на мамалыгу(кажется, это такая каша из кукурузы). У неё не было деловитости деда. От своего отца она унаследовала честность и доброту, с коими так трудно жить в этом мире… Иисуса – сына Божьего она считала … первым коммунистом. Я живой свидетель того, что эта идея эта у нашего Геннадия Андреевича Зюганова родилась не вдруг. В устах моей бабушки она не казалась кощунственной...Странный конечно симбиоз религии и атеизма ..... Наверное, я так никогда и не узнаю ответа на эту чудовищную загадку - она всё ещё им верила, верила в их сказки о «перегибах», о "головокружениях от успехов», о «победе в основном и окончательно», о грядущем на земле царстве небесном. Ведь, это её вожди сидели теперь в Кремле, откуда обязательно приедет её народный барин, приедет и рассудит по «справедливости». В церковь никогда не ходила, часто цитировала Блока: «Тайком к заплёванному полу, горячим прикоснутся лбом…». Бедная, как церковная мышь, она никому не могла помочь материально, редко давала советы, однако вся улица ходила к ней с малыми и большими бедами - она умела слушать, а это редкий дар! А, между тем, «беды, которые никогда не ходят в одиночку», то и дело врывались в её собственное вдовье жилище: по совершенно нелепой случайности, её младшая шестилетняя дочь попала под трамвай и потеряла ногу, а потом перенесла ещё шесть операций. О тётке, на несколько лет заменившей мне мать , можно написать целую книгу, но это уже совсем другая история, здесь лишь заметим, что в этом маленькой девочке, таился, поистине великий дух: уже в восемь лет она подрабатывала -помогая нянчить чужих детей, чуть позже была лучшей певицей в школьном хоре, (хотя петь приходилось в платье до пят, чтобы спрятать под ним протез), душой любой детской компании, а по совместительству главной нарушительницей незыблемой школьной дисциплины. Ни один школьный забияка не рискнул с ней тягаться… Она дважды была замужем, одержала свою маленькую победу над пьянством своего мужа ( который, нужно сказать, был большим мастером, теперь таких уже нет…), выстроила с ним два дома и воспитала сына - мечтательным, непрактичным, совсем не похожим на неё и её незабвенного отца - Яна. Дядьку своего - Адольфа Яновича Костянского, я никогда не видел. За несколько месяцев до моего появления на свет он «получил» 10 лет за подделку чека, на который он и его друзья «купили» закуску и две или три бутылки водки. Говорят, что до суда адвокат намекал, что приговор мог бы быть мягче… Вся семья тогда искала деньги и нашла, но «рецидивист»- (первый срок он «тянул» на "малолетке" , за то что украл на фабрике катушку ниток и клочок бракованной кожи), он собирался её продать , а на вырученные деньги купить лепёшку),на первом же судебном заседании от услуг адвоката наотрез отказался…. На волю он вышел только в шестьдесят седьмом ( ещё 2 года - получил «в зоне» за то, что сбросил в карьер «начальника,» после очередного «встать! – лечь!».

Во Владикавказ не вернулся. К сёстрам и к матери в гости приезжала из далёкой Воркуты только его жена, с которой познакомился в «заключении». Однако, все десять лет писал письма - они слишком личные …. Письма 15 летнего мальчика укравшего у Советской власти кусочек бракованной кожи. Он не пережил свою мать,  его часы остановились раньше … Ёщё раньше. Мать моя, была едва ли не лучшей ученицей, она писала стихи и к ней «прикрепляли поэта», чтобы стихи о любимой родине получались оптимистичными и гладкими. В 16 лет мать оставила школу, ведь стихами сыт не будешь. Никто, уже не помнит когда и при каких обстоятельствах Косцянские стали Костянскими (В 38 году Ксёндза кажется «посадили», старый лавочник куда – то исчез и переводить письма, которые всё ещё приходили из Польши, было некому, впрочем, и получать их было уже небезопасно.). А может быть, после смерти мужа бабушка вдруг вспомнила о своих еврейских корнях? Наверное, всё же ошиблась паспортистка.

Бабушка Лиза прожила нелёгкую жизнь и умерла также тихо и праведно, как жила. Когда Началась агония, меня послали за апельсинами, для бабушки… Дети не должны видеть лицо смерти. Впрочем, для меня она всё ещё жива, ведь этой необыкновенной женщине я обязан всем, тем, что делает из заносчивого homo sapiens Человека. В память о бабушке остались у меня её последние подарки – шахматы, любовь к этой игре, я пронёс через всю мою жизнь и книга Н.Островского «Как закалялась сталь»…. И ещё я помню колючий жёсткий взгляд её всегда очень добрых карих глаз, когда однажды её любимый внук , вернувшись с улицы, брякнул, что-то нелицеприятное в адрес целой национальности (уже не помню какой.). С тех пор, если подобные мерзкие мысли, время от времени, если и приходили в мою голову, то слова тотчас же застывали на языке. Однажды, на старом могильном камне, я увидел незамысловато начертанные слова, поскольку я не читаю на иврите, друг перевёл мне,- «Умер тот, кто забыт». Странно всё это... Дочь георгиевского кавалера кантониста, жена "белополяка" - католика, ревностно обустрающего народное хозяйство Советской России, праведная и бескомпромиссная в вопросах совести и чести-. то топила в Тереке ордена отца, то письма мужу, от родни из - за "железного занавеса"... Такими были гримасы эпохи... Много лет спустя , один из бывших сотрудников, ныне печально известного НКВД скажет мне " Знаешь, степень порядочности, в значительной мере определяется степенью воздействия..." Благословляя брак дочери с моим отцом - евреем, бабушка грустно улыбнулась и обронила : " Будь счастлива Ида, это твоя судьба, может быть не самая лёгкая, но видимо никуда нам от этого не уйти..."

Второго мужа бабушки Пашеты, звали Хаим. Этот уже не молодой человек, стал отчимом моему 6 – ти летнему отцу и его младшему брату Давиду. До революции Хаим верой и правдой служил своему польскому хозяину – в лавке. В 1916 году, тот, будучи человеком умным и дальновидным, вывез свою семью и свой капитал в Северную Америку, а то, что продать не сумел – дом и крохотную лавку оставил преданному ему Хаиму. Так, отчим моего отца стал почти олигархом. Неожиданно свалившаяся на его плечи удача, укрепила его в мысли, что « выйти в люди» можно посредством благочестия, профессионализма и упорного труда. Этой, «американской мечте» не суждено было прожить долго…. Первый удар по иллюзиям Хаима нанёс его старый знакомый (прежде, они время от времени встречались в действующей некогда синагоге), а теперь служивший в ЧК. Когда Хаим вернулся от художника, который сделал, для ничтожной лавчонки, громадную вывеску. Чекист, с грустной улыбкой посмотрел на незадачливого коммерсанта и тихо сказал по-еврейски, - «В наши дни нужно, чтобы дело было большое, а вывеска маленькая», потом купил что-то и, пожав плечами, ушёл.

Через несколько лет началось «уплотнение» и Хаим поселил в своём большом, пустующем доме, свою сестру Веру и её молодого тогда мужа – Шмила, нескольких своих близких друзей, старьёвщика Израиля с женой, соседа по лавке, некогда младшего офицера царской армии Мисостова и ещё одного такого же неудачника как он сам, кажется Демурова. В душе Хаим был рад «уплотнению», ведь был он уже не молодым и одиноким человеком - эти люди давно уже и были его единственной семьёй.

Про каждого из этих людей я мог бы сказать несколько добрых слов, чего бы потом между ними не было. По вечерам, сестра Хаима ставила на длинный обеденный стол нехитрое угощение, которым эта честная компания располагала, а после ужина , как правило, они играли в лото или в карты – в 66, жарко спорили о политике. Хотя, Хаим и был их благодетелем, он не был даже «первым среди равных». Его зять Шмил, отличался от остальных, мягким , уживчивым характером, его политические взгляды всегда полностью совпадали с генеральной линией партии о которой он узнавал из газет – тут он всегда был совершенно бескомпромиссным. У него было странное «хобби», львиную долю своего свободного времени он посвящал лечебной работе, слава о бескорыстном лекаре – ювелире переходила разумные пределы, вскоре к Шмилу стали приезжать из других городов целыми делегациями не только простые смертные, но даже ответственные партийные товарищи. Шмил применял (от всех болезней), только одно средство – концентрированную азотную кислоту. В зависимости от его собственных представлений о недуге, капал кому одну, а кому три капли на ведро холодной водопроводной воды ….

От вознаграждения отказывался наотрез. 2 или 3 раза в год Шмил исчезал, исчезал на долгие недели, а иногда и месяцы. Много позже, причина его затяжных командировок перестала быть тайной – другим его занятием были пешие рейды в Иран, за золотом… Этой своей основной профессии Шмил обучился ещё при царе, не изменил ей и при новой власти. В голодный годы, а их слава Богу, хватало, тихий , политически подкованный контрабандист , кормил не только своего непутёвого сына Изю,( последнему пришла в голову странная идея « погубить своё будущее»,(ведь с войны он вернулся «весь орденах»,) женившись на темноглазой Мусе , которой было суждено пережить гетто и фашистский концентрационный лагерь, а теперь предстояла «проверка» в своём. По этой причине молодожёны ударились в бега и жили все эти годы Бог весть где, родили в «бегах» двух замечательных дочерей и всё эти 10 лет что то ели, (разумеется, за его Шмила деньги), но и других многочисленных родственников и соседей, которые в поте лица строили наше «светлое будущее». Его жена , маленькая и добрая Вера прожила странную жизнь – каждый день( и ночь), начиная со времён Николая Второго Кровавого и кончая Никитой она в ужасе ждала, что «за ним придут», (не пришли, ни разу…), при этом сохраняла, по крайне мере, видимость беспечной весёлости и радушия. Она очень гордилась своей дружбой с партийными функционерами .Часто её рассказы начинались примерно с такого оборота, - « А Маркус мне говорит, мадам Шкловер…». Мой отец родился на золоте, нет это золото не было золотом Шмила…. В 1922 году бабушка Пашета была счастливейшей из смертных – она наконец - то освободилась от плотной опеки 12 братьев, её избранником стал юноша, не уступавший, по её мнению, самому царю Давиду ни лицом ни станом, их приютили дальние родственники, которые взимали с них за жильё символическую плату, словом , это был настоящий «рай в шалаше». Кроме, них , в доме жили только их любезные хозяева , да ещё постояльцы – двое загорелых, широколицых парней, которые могли провести кого угодно, но только не бабушку. Дело, в том, что их манеры, мало чем отличались от манер её «непутёвого» брата, водившего дружбу с «князьями» от Молдаванки. По вечерам, они приносили «четверть» и просили Сашку играть им на скрипке, при этом к псалмам библейского царя Давида, относились с плохо скрываемым, но почтительным равнодушием. Бабушка и сама, по правде говоря, ничего в псалмах не смыслила, зато она ясно понимала, откуда дует ветер…. Впрочем, постояльцы надолго уезжали в их ( «азохен вей , командировки »), и тогда они оставались совсем одни во всём ветхом флигеле, в котором бабушка чувствовала себя не хуже, чем царица Савская в своём дворце... Чекисты нагрянули в дом, когда у бабушки начались схватки, а Сашка побежал за акушеркой. В этот критический для неё момент, один из его постоянных слушателей, протиснувшись за перегороженную платяным шкафом дверь, сунул, свёрток под матрас рожающей женщины и исчез за перегородкой. Служители фемиды, перевернув всё « вверх дном» ретировались, не соло нахлебавшись– они искали везде, разве под матрас роженицы не заглянули… Их крепыш , командир, чуть было не стал «крёстным отцом», только что появившегося на свет младшего из семейства Розенштейн - Бориса. Акушерка ушла только, когда на город Симферополь опустились сумерки, она хорошо делала свою работу. Постояльцы тут же явились с поздравлениями, ( по словам, бабушки, «устроили такой пир, какой и царю Соломону не снился»). Но, прежде, они вытащили, из под матраса, важной составной части её «приданого», небольшой синий мешочек, из которого высыпался жёлтый металл. Это золото не было золотом Шмила, тот всегда выбирал сухопутные тропы… А это доставляли в Севастополь морем, а затем прятали в ветхом флигеле в славном городе Симферополе, двое других «джентльменов удачи», теперь никто не сможет назвать их имён… Может быть поэтому мой отец долго, «лет до двенадцати, считал себя царём, всё ожидал что тайна его происхождения вот - вот раскроется и все узнают правду…», а может потому , что « смутно, но помнил ( я думаю , по рассказам) , своего отца – местечкового богатыря Сашку с его худым и благородным, как у царя Давида лицом. По свидетельству родни, его младший брат – Давид, был почти копией их отца и, хотя фотографии деда мне не доступны я, могу, составить суждение на сей счёт, поскольку хорошо помню моего дядю. Дядя Давид своего отца не помнил, или почти не помнил – тот умер, когда он был, совсем крошечным, царём себя не считал, в отличие от моего отца - упрямца охотно ел томаты, а Хаима принял. С отцом моим, Хаиму было сложнее…, несмотря на то, что старик лез из кожи , чтобы заслужить уважение пасынка (ведь своих детей у него не было).. Хлопот хватало и у бабушки …в отличие, от младшего брата, Борис прилежанием к учёбе и кротким поведением не отличался. К двенадцати годам, он освоил уже несколько смежных специальностей, а в некоторых из них (торговле холодной водой и папиросами на рынке) достиг совершенства. Посещение школы этим благим начинаниям только мешало. Вскоре, Борис обучился и карточной игре. Эта игра разительно отличалась от той, в которую играли Хаим и старый Царский офицер Мисостов после каждодневной, изнурительной борьбы за существование. Проиграв, последний костюм Хаима (а карточный долг дело чести), Борис счёл ,за благо не попадаться матери на глаза и отправился жить к дядьке – в Крым. Добирался долго, «спал в трубах, свернувшись калачиком», попутно приобрёл не мало полезных знаний, например: как следует открывать вагонные форточки, чтобы выдернуть чужой чемодан «крючком» Поэтому, добравшись до Одессы, отправился не к дядьке, а прямиком на «привоз», откуда вернулся с подарками... Геня - жена дядьки  сразу сообразила, какой "подарок " она получила…Немедленно, сообщила, Пашете, что её блудный сын нашёлся. Они с бабушкой всегда были «не разлей вода», оставались подругами даже, после разрыва с братом, после войны, когда тот отказался отдать моему отцу (теперь уже его полноправному компаньону по артели, выпускавшей карамель «подушечка») его долю полностью, скрупулёзно подсчитав сколько стоило ему проживание племянника в его доме 10 лет тому… Бабушка вспоминала, что согласившись с дядькой и получив то , что ему «причиталось», отец демонстративно бросил все свои деньги в горящую топку, на которой варили они свою карамель…Больше они никогда не встречались, но тогда в Одессе отец прожил около года, т к возвращаться домой категорически отказался , потом жил у другого бабушкиного брата , где – то под Симферополем , работал в еврейском колхозе ,который только что перестал быть коммуной, потом у третьего, который тоже делал конфеты, кажется «петушки»…Отец считал, что и он отличался патологической скупостью, ("ел конфеты в тайне от домочадцев, а по утру они находили «фантики»")а потому был «сказочно богат». После смерти , «скупого рыцаря», его сын, перекопал весь сад в поисках зарытых сокровищ, но так ничего и не нашёл… Я, думаю, что эта басня, очень похожа на ту, когда мой отец «был царём» и могла принадлежать только его буйному воображению. Однако , доподлинно известно, что в тайне от мужа, его жена, кажется Феня, помогала его же кровным родственникам, всем, чем могла …. Ещё несколько месяцев отец прожил в соседнем Севастополе , «у тёти Раи» … Там , младший из братьев его матери и Рая , ставшая его женой привязались к нему как к сыну… Бог дал им многое – эти бедные труженики были счастливее иных царей – они беззаветно любили друг - друга , наверное как «Ромео и Джульетта»), только брак их был бесплодным… Но, тем временем, мой отец , уже превратился в Колобка , заразившегося бродяжничеством. Он исчез также, как появился – внезапно… ( Спустя много - много лет мне довелось навестить тётю Раю в её маленькой квартирке, недалеко от набережной, в которой дружно уживалась одиночество, бедность и какая - то музейная чистота, на стене висел портрет мужчины лет тридцати пяти, он погиб на войне, под Курском сгорел в танке…,а ещё через восемь лет я получил наследство – умирая тётя Рая завещала сыну Бориса ( т. е. мне), своё массивное обручальное кольцо из жёлтого - червонного золота и набор из шести столовых серебряных ложек… Отец, отвернулся, … он плакал.). В Москву Борис Александрович отправился в товарном вагоне, там жил один из Сашкиных братьев, которого он никогда не видел и адреса его тоже не знал. Пожалуй, это был последний, пусть даже иллюзорный шанс - найти пристанище… ( о дядьке женившимся на японке, и уехавшем в Манчжурию, ничего не было известно, с тех пор, как опустился «железный занавес»).

До Москвы, Борис не доехал, зато когда вернулся в родной город, родители , прежде водившихся с ним детей, чад своих попрятали, ведь он уже был «в авторитете». Потом было так как было, следствие, допрос свидетелей, свидание с родственниками . Пашета, демонстрировала дознавателю комсомольский билет сына , уверяла , что её Борис, ну никак «не мог быть в этом замешан и вообще , он собирался стать лётчиком». Следователь только качал головой - «лётчик-налётчик". Однако, до суда дело не дошло.

В камере однажды появился полковник , предложивший отцу и ещё нескольким таким же «героям,» сидевшим в основном за кражу продовольственных товаров у сытых «чертей» - так на бандитском сленге именовались все не желающие жить по принципу : «Не верь, Не бойся, Не проси» - искупить вину собственной кровью. Так, мой отец ,узнал что началась война …Узнал через несколько месяцев после её начала – через тюремный козырёк плохо просачивались новости…. Своих товарищей по Буйнакскому военному училищу, отец легко обыгрывал и в терц и в шахматы, у него был продолжительный опыт камерных университетов. Когда полковник сообщил, что первыми на передовую пойдут добровольцы из строя вышли все… Да - да, и ЭТО действительно было. Чести, однако, удостоились только первые трое – в их числе и мой отец.(Это обстоятельство спасло ему жизнь - через несколько дней после отбытия в часть фашистская авиация разбомбила эшелон с курсантами буйнакского училища - почти все они погибли) . Война для него началась в 1942 году на Керченском направлении, Красная армия только что, перешла в наступление. После освобождения очередного Населённого пункта, отец впервые увидел массовое захоронение. – во рву лежали старики , женщины и дети , в основном евреи.

Так, отец впервые узнал, о холокосте…. При его жизни я не раз расспрашивал его и других фронтовиков на сей счёт. Загадка сталинской стратегии, в области информационной политики, в этом «щекотливом вопросе», и по сей день представляется мне ничем не объяснимым кощунством. День, этот, стал для командира пулемётной роты переломным. Отец никогда прежде не проявлявший никакого интереса к религии повздорил с еврейским Богом (до конца своих дней он придерживался жуткого тезиса, кажется принадлежащего Стендалю: «извинить Бога можно только за то, что он не существует».). У отца было много орденов и медалей , но гордился он только одним - орденом Красной Звезды второй , кажется степени , который получил в отступлении.(по славам отца , в периоды наступлений ордена давали охотней и чаще.). Отец, всегда с дрожью в голосе рассказывал один страшный эпизод: после его команды «За Сталина, вперёд!!!» из третьего окопа, там окопался его «комиссар» и ещё два пулемётчика никто в атаку не поднялся, хотя в период оборонительных действий из окопа стреляли. Во время краткой передышки, отец подозревая то ли трусость, то ли измену спрыгнул в третий окоп, бурно пересыпая свою речь ненормативной лексикой. Его глазам открылась поистине, великая и страшная картина, рядом с убитыми бойцами лежал его девятнадцатилетний комиссар, давно потерявший возможность к передвижению .

У этого мальчика началась гангрена, да только он не считал возможным покинуть поле боя, запретил санитарам его выносить…. «Сильнее львов они были..», ах если бы все. А, Отец вспомнил совсем другую вполне мирную историю : в той его недавней, не слишком праведной жизни , он и его друзья, с Осетинской слободки, ходили на каток – хулиганить . Имеющие коньки , да ещё и с ботинками , в их детских глазах были, почти классовыми врагами. Завидев, что один из счастливчиков не катался, а сидел в сторонке компаньоны, предварительно прорубив прорубь, окунули в неё этого самого малыша - по колено -, сидишь, мол тут, не катаешься, в то время как мы несчастные….

Мальчик ничего не сказал обидчикам в свою защиту, никого не позвал на помощь, только когда его вытащили на лёд, он расшнуровал ботинок, и потрясённые босяки увидели, что вместо голени, был у несчастного искусно сделанный деревянный протез. На каток отец больше не ходил… никогда. «Робин Гуд» был совестливым человеком. Эти очень разные истории видимо, попали в резонанс и отец, много лет спустя, часто говорил мне: «Мой сын никогда не обидит слабого, а если выбор состоит в том, что обидят тебя или ты, то выбирай первое. Обиды забываются, а подлость никому не прощают, даже себе.» Вообще, о войне отец рассказывал неохотно. Мальчишкой, я всё пытал его на предмет, скольких фашистов он убил, лично. Отец говорил, обычно : « все стреляли, я тоже стрелял , многие падали …, но единственный отпрыск всё не унимался – сто , двести , триста? У тебя , ведь много наград…. Тогда отец замыкался в себе , отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи, а однажды сказал :«это очень страшно стрелять в человека , даже в бою, даже если он враг» .Другого ответа я так и не получил. Однажды, был у нас в гостях очень большой воинский начальник, когда то они встречались в залитой человеческой кровью Керчи. Потом их пути разошлись .Отец, после ранения командовал народным ополчением в Баку, затем уже в конце войны, служил комендантом в Советском военном транспортном управлении в Иране. Его же боевой друг дошёл до Берлина. Они долго вспоминали какие - то мало знакомые мне географические названия, имена командиров. Потом, отец заговорил про холокост. Подвыпив, его боевой товарищ, очевидно из желания понравиться …скорее мне , чем отцу, рассказал как он мстил нацистам ( а за что мстить - было). Он рассказывал о «трофейных» вещах, которыми он обзавёлся в поверженной Германии, об изнасилованных им немецких женщинах , о том как за три дня до обустройства советской комендатуры «делал , всё что хотел» , расстреливал пленных… Каюсь…я смотрел на этого человека почти с восторгом , а потом спросил отца : « а , что же ты?». Тогда , отец, не склонный к компромиссам , к явному неудовольствию нашего гостя спросил (обращаясь, по – видимому к нам обоим) : « а, чем же тогда ты отличаешься от них?». Расстались они холодно, на прощание отец не протянул ему руки. В Иране отец впервые увидел чопорных англичан, развязных, по его мнению, американцев, а среди них негров и индусов, сидевших на задних непрестижных скамьях…

тоже, солдат армий победительниц. Сейчас, в это уже трудно поверить…. Но как я могу не верить ему?! Свой «аттестат», отец посылал матери и брату – они были в средней Азии – в эвакуации. Бабушка Пашета считала, что во многом благодаря этому «аттестату» они и выжили. Вернувшись, в «город дождей», так старожилы прозвали наш город, они нашли своё жильё разорённым, (нет, не фашистами, "сверхчеловеков" наголову разбили ещё в 1942 году, на подступах к нему), своими нееврейскими друзьями, которых облагодетельствовал когда-то старый приказчик Хаим, а эвакуация обошла стороной. Я бы не судил их слишком строго, это были бедные люди, собравшие нехитрую утварь на пепелище, да, прорубили дверь в комнату временно отсутствующего соседа, чтобы не ютиться большой семьёй на жилой площади в 16 метров, ведь комната пустовала… И потом они отдали, что осталось… (Я, наверное, рассуждаю так, потому что там не был… Потому, что сыт и сижу сейчас за «персональным» компьютером в хорошо натопленной комнате…Были, конечно и праведники… Но их так мало в нашей человеческой породе … Отец, попал в те счастливые три процента мужчин, которые, родившись в 1922 году, пришли с фронта живыми. Он, как теперь говорят, - «сделал неплохую карьеру». В партию большевиков , вступил в окопе, замполит бросил партбилет в заснеженный окоп, за несколько минут перед боем. Риторических слов: «прошу считать коммунистом» не писал, как позже не прикалывал к пиджаку орденских планок, не покупал продукты без очереди. Однако, не служба в военкомате, не учёба в институте Востоковедения, не должность начальника «Союзпечати» не были близки его, склонной к авантюрам натуре. Оставив эти занятия, по различным, ничем не связанным между собой причинам, старший лейтенант запаса, инвалид Великой отечественной Войны руководил то одной артелью, то другой … пока у Хаима, костюм которого, он проиграл в детстве, не случилась растрата… Кажется, у старика украли товар. Отец дал отчиму денег на время , но это были казённые деньги … Потом была ревизия, нары. Не мне его судить…и по правде говоря не только и не столько в беспечности было дело…В начале, был 48, а потом и 53 год. Нет, нет, отец не сидел по 58 статье.

Дело было уголовное. Отец, всегда считал , что «нашей семье повезло – никто по большому счёту, непосредственно, не пострадал от Гитлера или Сталина». Так ли? Если только, тяжёлое ранение, контузия, голод и болезни близких, гибель друзей, «сума и тюрьма» не в счёт, то нам действительно повезло. Таким оно было, его «еврейское счастье». После войны из нашей жизни как - то незаметно исчезли коммуналки, Я думаю, что «хрущёбы» - тесные, «полуторные» квартиры, были первой подлинной победой Советской власти после победы в Великой Отечественной Войне. Да, был Юрий Гагарин, Да, была водородная Бомба, другие «пушки вместо масла»..Вместе с «коммуналкой» ушёл из нашей жизни и их дух…

Моя мать написала Сталину шесть писем, она хотела на фронт. Ей не ответили, по двум прозаическим причинам: у неё была миопия высокой степени, и родилась она в 1924 году. Впрочем, дел хватала и в тылу – копала окопы, противотанковые рвы, котлован ГЭС , работала по 18 часов в сутки, одалживала государству деньги, получая за труд облигации вместо зарплаты. Иногда ей приходилось прятаться, от иных доблестных бойцов, отступающей Красной Армии, которые требовали «любви», мотивируя своё необычное поведение странной формулой: «для немца себя бережёшь». Работать приходилось много в любое время года, не имея обуви и тёплой одежды. Атаки немцев, «рвавшихся к Бакинской нефти», вскоре отбили. «Сверхчеловеки», закончили свой бесславный путь на окраинах города. На этом месте разбили Комсомольский парк. Жизнь потихоньку налаживалась. Конечно, люди всё ещё не ели досыта ... Но все эти трудности, казались поколению победителей, сущей безделицей. Первую атаку ревматизма мать перенесла в 1949 году, потом была вторая, осложнившаяся приобретённым пороком сердца, но ещё были и молодость и ремиссии, и встреча с моим отцом. Я думаю, они дополняли друг – друга: «эпилептоидный» характер моего отца и «шизоидный» матери. Между тем, их семейная жизнь не всегда складывалась гладко, но они без сомнения любили друг – друга, всегда были вместе, когда одного из них касалась беда. Делить минуты тихой семейной радости им удавалось не всегда. Даже, когда родился я – их единственный сын, подолгу не жили вместе. Они пытались искать лучшей доли и вместе и порознь… В детстве, я осуждал их за это, мне казалось, что им не хватало гибкости, выдержки, уступчивости.( Теперь, спустя много – много лет, я менее категоричен. Куда девалась «святая простота?», Должно быть не осталось ни простоты , ни святости.) В 1962 году случилась третья атака. Мать направили в Москву, в институт кардиологии… Я учился, тогда во втором классе и, насколько себя помню, собирался работать в государственной, автоинспекции, должно быть, мне импонировали белоснежные перчатки и жезл регулировщика уличного движения… Но, «пути господни неисповедимы», спустя много лет, мать показала мне моё сочинение образца 1962 года – она хранила мои школьные тетради. Я писал, что хотел бы стать врачом – кардиологом… Бог, всё-таки соединил их, или они убедившись в том, что не могли друг - без друга не оплошали сами. ( Ведь, мать мою я тоже не могу считать верующей – она рассказывала правда, что перед войной видела, наряду с другими обитателями этих мест, знамение – чёрный крест, в сером небе над городом, что пыталась молиться, когда слышала свист , летящих авиационных бомб, что просила творца, сохранить ей сына, когда я был болен... Однако, на этом её религиозность и заканчивалась.). Я думаю, что когда приходит час и души смертных предстают пред Создателем, Он судит их, не только по числу зажжённых для Него свечей. Родственников моих в Польше не знаю, переписка прервалась в тридцатых, задолго до моего рождения. Дядя Давид и его жена Лиза не раз принимавшие, судьбоносное участие в моей судьбе , покоятся в Святой Земле, …Пусть земля будет им пухом… Их дети и внуки работают в Израиле и защищают его. Их правнуки будут уже сабрами.

Двоюродные брат и сестра отца ( сын и дочь заведующей овощного ларька т Гени) давно Австралии ( после смерти бабушки Паши письма от них не приходили, не сохранился и адрес…). В памяти остался только один эпизод : в 1972 – ом, когда мы были у них в городе – герое Одессе бабушка Паша произнесла дивный тост: « за мир и там тоже».

Мир так и не наступил ни там, ни здесь , ни в наших душах. Две двоюродные сестры отца живут теперь в Германии, я видел только одну из них - мать моего брата и друга Саши - т. Нору. ( другая по слухам переехала в Израиль, но мне так и не довелось встретиться с ней). А другом моём брате Вове я уже упоминал, у него растут две замечательные девочки. Мне ничего неизвестно о судьбе двоюродного брата отца - тоже Бориса , прежде он жил в Москве , а теперь, по слухам - в Америке или Израиле.

В Израиле живёт мой первый сын – Эдик с его бабушкой, дедушкой и мамой ( моей первой женой Фаиной). Я безумно скучаю по нему, мечтаю, что когда-ни будь он подружиться с Борисом, моим сыном, от второго брака с Флорой. Но здесь, я должен остановиться по двум причинам: этот вопрос «слишком касается моей души» и не только моей.

Владикавказ вернул себе историческое название. На развалинах Советской империи, оно звучит, несколько высокопарно. Кавказ уже не тот. Да, и сам Владикавказ тоже. На главной площади давно уже нет монумента Железному наркому Серго. Строятся православные храмы, функционируют мечеть, синагога, ремонтируют костёл, на кладбищенских плитах всё больше знакомых имён… Господи, храни нас всех И ТАМ ТОЖЕ. Помоги нам осознать себя, «не потерять лица» и друг – друга, Ты же у нас один - на всех!