История без эпилога

"…И взял один из камней того места,
и положил себе изголовьем,
и лёг на том месте"
(Бытие. Глава 28:11).

 

В детстве, я очень любил смотреть на усеянное звездами, ночное южное небо. Мне было, вполне, комфортно ощущать себя маленькой частичкой этого бесконечного великолепия.
Должно, быть, я осознавал себя той песчинкой, до которых Бог, клялся Аврааму размножить его народ. Я прожил почти пол века. Мне довелось быть свидетелем очередной русской революции, бесславно, завершившийся, развалом Советской империи и новым "9-ым, кажется, термидором". Мне, в меру моей профессиональной принадлежности, пришлось участвовать в ликвидации последствий этого и ещё нескольких, на мой взгляд, совершенно "бессмысленных и беспощадных", локальных конфликтов, двух землетрясений, двух наводнений, двух лесных пожаров и ещё многих других стихийных и рукотворных бедствий масштабом поменьше.

Нигде нет такого серого неба, как над Владикавказом. Может быть потому, что город плотно окружён грядой молодых кавказских гор и облака, занесённые сюда ветром, не могут найти иного выхода, кроме, как пролиться дождём. Старожилы говорят, что на каком то отрезке своей, не слишком длинной истории, он назывался Дзауджикау. Никто не смог ничего рассказать мне об этом Дзау, некогда первым поселившимся в этих местах. Зато все знают шутливую русско-осетинскую аббревиатуру - "Дождекау". У нас здесь дождливое лето. Наверное, поэтому, птицы, в городской черте летают так низко. Я думаю что, глядя, в такое небо, один из основоположников осетинской литературы написал ту самую строчку, которая долго была моим жизненным кредо - "Весь мир мой храм, любовь моя святыня, вселенная отечество моё" и ещё там же: "Я грудью грудь насилия встречаю и смело всем о правде говорю". Должно быть, Коста часто поднимался в горы, которые выше облаков, хотя поэт, если он настоящий, и так всегда выше табу. Там в горах, на краю пропасти, уже, будучи тяжело больным и безмерно одиноким он написал своего " Безумного пастуха", а где ещё можно написать такое. Эти стихи мой отец читал мне и моему двоюродному брату Саше (любимому его племяннику), более сорока лет назад. Впрочем, может быть, я грешу здесь, против формальной истины, но я пишу здесь - про моего Коста. Он никогда не был с нами в родстве, но без его богоборческих и богоискательских стихов немыслима и наша " семейная хроника".
Я видел лазурное небо над Киевом и Минском, где ещё витала невидимая радиоактивная Чума. Я слышал как над головами миллионов людей, щёлкали счетчики Гейгера, а серую кожу асфальта беспрерывно поливали водопроводной водой. Я видел немую, напряжённую тревогу в глазах людей в маленьком Каменец-Подольском, в Хмельницком, Киеве и Гомеле.
Я видел развалины Спитака и Ленинакана, новостройки которого за 11, кажется, секунд превратились в пыль и только белокаменная церковь на холме устояла, правда на её восточной стороне от купала до основания зияла гигантская трещина, о которой я теперь всегда вспоминаю, если вижу шрамы на лице. Я видел заранее завезённые сюда гробы разных размеров, они штабелями стояли прямо на улицах, рядом с дышавшими завалами и в морозном воздухе носилась облака из сажи и гари, потому что всю ночь пылали костры, а люди боялись возвращаться даже в немногие, чудом, уцелевшие жилища. Я не видел там слёз горожан, обезумевших от внезапно свалившегося на их головы горя.
Я помню синее - синее небо над седой, подёрнутой дымкой гладью озера Севан и огромный багряный шар светила, медленно поднимающийся над горизонтом. Я помню, одинокую серую скульптуру девушки Тамар, с серой каменной чашей в руке. Согласно, одной из легенд, она разводила в ней огонь - условный знак для юноши, который каждую ночь приплывал к ней издалека. Но, в одну из ночей, люди завидовавшие их трогательной любви, развели множество огней на берегу и юноша всё плавал и плавал по кругу и не находил любимой и собравшиеся на берегу смеялись над ним. Перед утром, выбившись из сил, он утонул, а Тамар окаменела, и стоит там, и по сей день, ждёт. Я долго не верил в эту историю. Пока не увидел группу туристов, которым рассказали эту историю - они звонко смеялись…
Я хорошо запомнил смог над Новокузнецком. Это когда над одним из районов города, ясное голубое небо, тогда как другая половина города погружена во мрак. Там живут сильные северные люди, они знают толк в охоте, грибах, рыбалке и все от мала до велика, переживают чужую трагедию как свою, когда что - то случается под землёй - в шахте. Их "не проведёшь на мякине". Они знают свои права и умеют за них бороться. Я помню многолюдный шахтёрский митинг на городской площади, когда несколько хорошо организованных негодяев из "общества память" развернули плакаты, с антисемитскими лозунгами, пытаясь изменить вектор "народного гнева". К ним тут же подошли несколько представителей горняцкого профсоюза, напоминающие былинных богатырей и предложили ретироваться, а когда "борцы за Россию для русских" замешкались, молча принялись и за них и за их грузовичок, который в мановении ока резко накренился на бок. Должно быть позже, в пивном кабачке, инициаторы "перехода от экономических требований к политической борьбе" залечивая душевные (и телесные) раны, тоже, сетовали на идейную несостоятельность "своего народа".
Я был во многих местах - и знаю, что и у этой медали есть две стороны. Я уверен, что их не остановят, ни великие стихи, ни красивые легенды, ни переменчивые симпатии толпы, ни цепи гор, ни мудрость Книги, ни наши молитвы - их вообще ничего не остановит, и если "они не пройдут!", то только потому, что наш Бог не с ними. Не может же Бог, возвышаться над "кучами дерьма, возомнившими себя Эверестами.". Конечно империя, в которой адресом "был не дом и не улица" давно "дышала на ладан", конечно, поднялась пена, конечно "люди грешили". И, всё же, всё же…всё же.

Я понял что, ничего или почти ничего не могу изменить, даже в своей судьбе и собственной семье. Теперь, я редко смотрю на звёзды, я больше не ощущаю сопричастности…Я, даже не статист и не заинтересованный наблюдатель, я посторонний… Словом, самое время собирать камни, камни моего безликого преткновения…Я не Иаков. Между тем, мне тоже хотелось бы знать, где и про меня, по крайней мере, могли бы сказать " конечно, он сукин сын, но он наш сукин сын!". Конечно, во всемирной паутине, я мог бы найти тысячи справок на интересующие меня вопросы, выбрать наиболее для меня приемлемые, но тогда это искательство, скорее всего, превратилось бы в пристрастную коллекцию чужих заблуждений и потом там "где два еврея всегда три мнения". Я далёк от мысли подвергнуть тут и где бы то ни было, каким либо сомнениям галахические уложения или предложить теоретикам или чиновникам новое светское толкование очень уж размытому термину "национальность" и всё же, всё же, всё же. Впрочем, по мнению одного закомплексованного сумасшедшего (печально известного по псевдониму Гитлер): "евреи не могут быть определены, как нация, но у каждого из них есть хотя бы капля еврейской крови". По иронии судьбы, почти пятую часть моей жизни, мне пришлось заниматься изучением поведения капли крови больных инфарктом миокарда в гипертонических растворах хлористого натрия. Я не могу сказать, что мне удалось далеко здесь продвинуться, зато я точно знаю, что в этой то среде капли арийской и неарийской крови ведут себя идентично. Пастух Авраам не был ни теоретиком, ни врачом. У него не было матери еврейки. Из Ура Халдейского, он вышел в окружении, нескольких родственников и нескольких сотен овец. Правда, у него была такая безделица, как устный договор с Богом. Нам атеистам (точнее тем, кто верит в то, что Бога нет) сложно его понять. Авраам не закончил медицинского факультета. Только всех новорожденных соплеменников "мужеского пола", детей тех, кто пошёл за ним, обрезал на восьмой день - страшно подумать, чтобы стало бы с Его народом, соверши патриарх сей обряд одним днём ранее. У меня есть права: в соответствии с Израильским законом "О возвращении", поскольку моих капель было бы, вполне достаточно, для того чтобы отправится в печь Освенцима; я мог бы уехать в Германию в соответствии с Немецкой программой "контингентные беженцы", наверное, по той же причине, но для того, чтобы быть самим собой мне не нужны ни программы, ни законы, ни отношение к религии - вполне достаточно свободы совести. Отец однажды сказал мне: "Ты должен разделить участь своего народа, какой бы горькой она не была" и я как могу, делю эту участь, а значит, это и есть мой народ. Что ж, "на будущий год в Иерусалиме!". Я мог бы считать себя и поляком, если бы мой сын, мои сестра и брат жили, например, в Варшаве или Гданьске, а не в Иерусалиме и Раматгане, а "отмороженные" подонки, взрывали свои бомбы, на улицах, по которым они ходят. Но я не могу смириться с мыслью, что на мои действия, пусть даже опосредовано, влияют "Аманы". Неужели это и есть общность исторической судьбы? (Свобода выбора дана нам самим Творцом, даже если у нас с ним сложно складываются отношения. Ведь, по крайней мере, в Эрец Исраэль это "местный разговор".) Единственный язык, на котором, как мне кажется, я могу сносно выразить мои не слишком стройные мысли - русский. Язык, на котором мы думаем и среда, в которой мы живём, должно быть, и определяют наш "менталитет". Тут я, всецело, согласен с моим братом: " Наверное, он есть, если о нём столько говорят, хотя никто, толком, не знает, что же это такое". Мой первенец, живёт в Израиле с трёх с половиной лет. Он говорит на иврите, английском, русском. Он не знает кириллицы, как я к стыду моему, не знаю еврейской азбуки. Не думаю, что у нас разный менталитет…или, что это мешает нам лучше понять друг - друга. На то есть другие, более веские причины…. по которым, мы вот уже 12 с половиной лет, лишены возможности, даже иногда, встречаться, разве в " паутине". Где мой мальчик чувствует себя "как рыба в воде", а я бесконечно путаюсь, как муха…Мой второй сын, говорит со мной на одном языке, не считая, конечно, Паскаль или Бейсик. Он живёт со мной под одной крышей и я не испытываю перед ним комплекса "вины". Правда, ценности наши не всегда совпадают, возможно, потому, что мне почти 50, а ему почти десять. Я благодарен судьбе. У меня два замечательных сына. Должно быть, горная река Терек унесёт немало мутной воды, прежде, чем они скажут: (как я говорю, теперь) "А, всё таки наш отец был прав тогда…". Каждый день, заканчивая дела, и в шабат, когда мы, как можем, благодарим Всевышнего за хлеб и за отдых, которые Он нам даёт, я возвращаюсь к одной и той же мысли (давно уже ставшей навязчивой), - "Настанет день, и мои мальчишки пожмут друг - другу руки, потому что разводов с братом и сыном не бывает. И потом родители не вечны…". Ох, уж этот мне развод…. Как бы мне не было больно, я должен поведать и об этом. Только, не сейчас, когда - ни будь, ведь хроника не исповедь! По крайней мере, мальчики знают о том, что где - то далеко - далеко, есть и у них кровная родня. Когда от старшего сына долго нет вестей, младший (Борис), спрашивает меня: "А, почему Эдик нам не пишет?". Я, рад за него. Он начинает понимать, что в этом мире, есть более важные вещи, чем "оболочки для Паскаля". Как правило, мне удаётся выкручиваться, находить обтекаемые ответы, пока…Я понимаю и Эдика, он не только занят учёбой и массой других важных для него дел, ему трудно, безумно трудно писать. (Я сам, когда - то пережил нечто подобное, и усматриваю здесь вопиющую несправедливость - дети неизбежно расплачиваются за вину их отцов, но с этим ничего не поделаешь…). И потом, это ведь внуки моего отца, который в те далёкие времена, когда его наследник, с пеной у рта, спорил с ним, восхищаясь мудростью одного генералиссимуса, который "солдат на генералов не меняет", сказал - "Вначале сопли утри! Поговорим, когда у тебя будет сын". Это ведь, правнуки моего польского деда Яна, менталитет которого всегда сводился к общечеловеческой ценности - семья. И, наконец, я сам был свидетелем того, что творилось на обломках империи с "человеческим тростником". Когда тысячи людей теряли кров, здоровье, близких - теряли навсегда, когда псевдо национальная трагедия, превращалась "в подлинную трагедию отдельно взятого крестьянского двора", а не мелодрамы и фарса. Я думаю, что у всех нас одна ментальность, простого человека, которую аварский поэт, Расул Гамзатов, недавно ушедший из жизни, когда - то обозвал, кажется так: "Я счастлив, не безумен и не слеп, просить судьбу мне не о чем и всё же, пусть будет на земле дешевле хлеб, а человек немножечко дороже". Ну, хотя бы самый близкий. Наверное, эту "ментальность" заповедовал Бог Аврааму, когда повелел оставить ему Ур халдейский и отравиться туда, куда Он ему укажет, и за что размножит его, "как песка морского". Нам никогда не было нужно другой - у нас была Книга. Только, смертному непросто следовать её основным положениям. Тех, кто сумел адаптировать Книгу к реалиям времени, места и психологии каждой отдельно взятой личности (из которых и состоит народ, а не толпа) заботила не ментальность, а Истина. Когда мне говорят, что возрождению еврейского государства мы все обязаны ортодоксам, я согласен только наполовину. Потому что те, кто 2 тысячи лет молился об этом сначала в Вавилоне и Ассирии, в Египте и Каталонии, в тесных и грязных средневековых гетто, а затем катакомбах многих европейских и неевропейских городов, вряд ли понимали разницу между "прогрессивным" и "ортодоксальным" иудаизмом. И их не мучили раздумья на предмет: кто они, зачем и откуда - они знали, что они народ Книги. Миссия досталась им по наследству. Они, никогда не сомневались в том, что у них есть земля, обещанная им Единым Незримым Богом, а потому их храм, в дни величайших побед и не менее горьких поражений, никогда не был грудой камней. Даже тогда , 9 - го Ава. Я думаю, что далеко не все "отцы - основатели" современного нам сионизма знали язык молитв и сами молитвы тоже. Я бы не стал и им приписывать "пальму первенства", ведь первым сионистом был Авраам, правда, он не был теоретиком. Я склонен думать, что именно благодаря этому пастуху, вышедшему некогда из "Ура халдейского", мир обязан торжеству идеи необоримого Единобожия. Даже, основатель новой мировой религии "… Пришёл, чтобы не изменить закон, а исполнить". Я не знаю, почему мир должен был узнать о Едином от Авраама, Исаака и Иакова, но ведь "история сослагательного наклонения не имеет", тем более библейская история. Герой одной из новелл Эфроима Севеллы, в минуту отчаяния и слабости, горько замечает: "Евреи, это те - кому нет места на земле". Теперь никто не может сделать подобного замечания. Благодаря тем, кто молился, и тем, кто разводил сады в пустыне, и тем, кто защищал Эрец Исраэль от новоявленных Аманов с оружием в руках, и нищим, что просили милостыню и толстосумам и праведникам и не очень и сионистам и, даже отступникам, и тем, "кто возделывали лозу в чужих виноградниках", конечно, в разной степени, стоит наш "новый-старый" (наверное, как мир) общий дом. А, значит, это пространное отступление имеет самое прямое отношение и к нашей семейной хронике, тоже. Я думаю, что история антисемитизма, есть история комплекса. Комплекса неполноценности Аманов. Мне импонирует точка зрения английского короля Эдуарда. На вопрос, почему в его стране нет антисемитизма, он заметил однажды, - "Потому, что мы не считаем себя глупее евреев". Пал под ударами, растворившихся, затем в глубинах истории варваров, Рим, пал Вавилон, Ассирия, Египет. Подавляющее большинство наших современников узнаёт о них из Книги. Ведь стояли они, несмотря на видимость своего могущества, "на песке", а Иаков, возложил голову на Камень. Я прожил почти пол века. Я не верю в Бога, я не всё могу простить Ему. На жизненном пути я набил себе не один десяток шишек и продолжаю в том же духе. Должно быть, кладу голову не на те камни. А потому не знаю, откуда я ушёл и куда мне идти. Я не сумел сделать счастливыми тех, кто жил или живёт со мной рядом, даже тех, кто любил меня, просто так - между-прочим. Моё богоискательство и моё богоборчество до сих пор ещё ничем не закончилось и, наверное, закончится вместе с жизнью. Как и мой учитель, я тоже люблю Гоголя и Достоевского, и мне непонятно зачем потребовались последним антисемитские инсинуации. Впрочем, Бог им судья. Он всем нам судья.
Приближается пятнадцатилетняя годовщина со дня смерти моего отца. Он лежит на иноверческом кладбище, голова к голове с выдающимся хирургом И.Г.Дзилиховым - одним из основателей Северо-Осетинской государственной медицинской академии, только памятники ориентированны в противоположные стороны - от храма и на храм - они принадлежали к разным религиозным конфессиям. Мне неизвестно были ли они знакомы при жизни. Наверное, были. Наш город не мегаполис. Да, и так ли это важно перед лицом вечности. Отец, хорошо знал знаменитого ленинградского профессора, академика Колесова, кардиохирурга, одного из первых, оперировавших на сердце с использованием АИК первых моделей. Ведь, они долгое время жили в одном дворе, у старого законопослушного приказчика Хаима, рядом с его неугомонным зятем - народным целителем и контрабандистом, Шмилом, и "старьёвщиком" Израилем - сын которого выбрал себе поприще врача - психиатра. Может быть по этой причине, или потому что в 1962 году, скромная женщина - рядовой кардиолог Н. А. Нинюкова " вытащила" любимую его женщину (мою мать) с того света - в прямом смысле, отец так хотел видеть меня врачом. В те далёкие дни, когда мать моя уехала в Москву на операцию, я впервые, решил сменить жезл регулировщика уличного движения на скальпель хирурга. Врач, в те далёкие дни, был для меня чем - то вроде ангела Божьего. Недолго, как только ситуация разрешилась благополучно, я вознамерился посвятить себя археологии, совсем, как у В.С. Высоцкого, помните: "Наш Федя тесно связан был с землёю, домой таскал и щебень и гранит…". В этом нет ничего странного - я жил в той стране, где каждый второй мальчишка мечтал стать лётчиком или космонавтом, теперь её уже нет…. Мечта моего отца сбылась ещё при его жизни. В 1983 году я закончил лечебный факультет СОГМИ. Этому способствовало ещё, по меньшей мере, несколько сот, ничем не связанных между собой случайностей. "Пути господни неисповедимы", зато поприще врача Скорой помощи я избрал вполне сознательно. К этому моменту, я уже 4 - е года, "в поте лица" зарабатывал себе на хлеб, работая там фельдшером. Мне безумно повезло на учителей: "Моими докторами" были удивительные люди, кто у нас здесь не знает имени Ивана Тазеевича Дзилихова, (внука того самого Дзилихова), прекрасного невропатолога и кардиолога ССНМП…, Николая Васильевича Ливенца, "академика" непопулярной тогда "нетрадиционной медицины", настоящего философа от медицины, лучшего психотерапевта из всех, с которыми меня когда - либо сводила жизнь. Их давно уже нет, светлая им память. Лекции по госпитальной терапии читал Леонид Михайлович Мосин, профессор написал уже не один учебник для "врачей обшей практики", которые читаются как увлекательный роман, основал свою школу, но дело не в регалиях и памятниках при жизни - дело в необыкновенно ясной мудрости этого бесконечно скромного человека. Моими учителями были заслуженные врачи России, "врачи от бога": Алан Андреевич Бесолов, Сергей Дмитриевич Беляев, Раиса Васильевна Сандул, Диана Георгиевна Баракова и многие - многие другие. Все они передавали, нам (молодым тогда) своё искусство, совершенно бескорыстно и с полной самоотдачей, как делал, может быть, сам Гиппократ, поэтому мне так трудно выделить кого - то одного…. И если мы сегодня что - то и упустили, то в этом только наша вина. Неправда - ли симптоматично: более 20 лет спустя, я ничего не могу сказать ни об их "конфессиональной принадлежности", ни об их "менталитете", остались только дела … и заповеди древнегреческого врача - Гиппократа. Мне трудно судить о том, Была ли Советская империя, "империей зла", "тюрьмой народов" или, как заметила "маленькая Вера": "одной большой деревней". В 1983 году, на одном из практических занятий по политэкономии Фатима Дрисовна Албегонова, долго спорившая с автором учебника на предмет, участвуют ли врачи в производстве, и является ли сама рабочая сила товаром, сказала нам - своим студентам, что с такой скоростью оборота капитала ни одной стране не выжить. Мы решили тогда, что она "у неё поехала крыша". Прошло ещё несколько лет и то, что казалось незыблемым, рухнуло как карточный домик. Это не у неё "ехала крыша"… После смерти моего отца, рухнула не империя. (Он до её крушения не дожил). Рухнула моя семья. Я не справился с той ношей ответственности, которая вдруг свалилась на мои не подготовленные плечи. Заканчивался тот период моей жизни, когда я мог позволять себе, то, что по существу всегда являлось непозволительной роскошью - "чувствовать себя зашищённым", "перекладывать ответственность за себя и свою семью, на чужие плечи", и "между амбициями и деньгами", всегда делать выбор в пользу амбиций…. Я думаю, что при жизни отец в большинстве случаев был доволен мной, настолько, насколько вообще отец может быть доволен сыном в семье, в которой "вождь всегда прав". Он первым одобрил мой выбор, хотя с моей первой женой Фаиной, его отношения складывались не гладко. У него вообще, не с кем не было "гладких" отношений. Этот человек, проживший бурную, полную невзгод и тяжёлых лишений жизнь, так никогда и не обучился двуликому искусству компромисса. Здесь, я просто обязан отдать должное Фаине. Выросшая, в семье совершенно иного типа, девятнадцатилетняя студентка из Украины, пыталась проявить такую покладистость, на какую только была способна. Фаина "понимала идиш". То, что она немного понимала немецкий и что, прожив в Осетии менее пяти лет, знала осетинский язык лучше всех нас, вместе взятых, изучала в университете французский, английский, а также в совершенстве владела украинским, для моего отца никакого значения не имело. Он всегда считал идиш, своим родным языком, хотя его же мать утверждала, что он " только думает, что понимает…". Я думаю, что моя жена всегда относилась к его бескомпромиссной любви к этому диалекту с глубоко скрытой иронией, ведь в Каменец - Подольске, многие понимали на идиш, по крайней мере, евреи. В этот период мой еврейский мир, был ещё ограниченнее, чем у моего отца. Несколько сочных фраз от Бени Крика, из одесских рассказов Бабеля, герои Фейхтвангера с которыми я был всегда солидарен, местечковые персонажи Шолом-Алейхема, которых я тогда ещё не понимал. Несколько песен сестёр Берри и "Голос Израиля", из старого радиоприёмника", с трудом преодолевавшего "глушилки", да несколько близких родственников в Орджоникидзе и в Украине - вот, пожалуй, и всё. Я высокомерно считал себя гражданином вселенной, ещё не понимая, что тем самым обрекаю себя на одиночество, на незавидную роль "Ивана, не помнящего родства". Каждый вечер отец вызывал меня "на ковёр" и не отличаясь деликатностью, спрашивал, - "когда, наконец, моя жена подарит ему внука?.". Когда, его долгожданный внук, Эдик появился на свет, его отношения с моей женой заметно обострились. Педагогическое образование моей жены и слепая дедова любовь стали настоящим камнем преткновения. Когда годовалый Эдик сокрушил очередные, кажется шахматные часы, которые дед любезно ему для этого предоставил, Фаина ещё смолчала. Но малыш тут же затребовал ещё и её будильник, последний работающий хронометр остававшейся в нашем доме, и "коса нашла на камень". Впрочем, Эдик всё - таки получил, что хотел, поскольку отец заявил мне, что в его доме никто не вправе сказать нет его внуку, а я вместе с моей женой, могу отправляться, хоть к чёрту на кулички. Понимая абсурдность происходящего, моя мать попыталась за нас вступиться, но тут же получила отпор. Отец заявил, что она тоже может отправляться с нами. Они же, с внучком будут жить здесь "по своим правилам". Эдик, в младенчестве, был смекалист и находчив. Определившись с тем "кто в доме хозяин", он, каждый раз услышав от нас "нет", тут же направлялся к деду с жалобой " мама (или баба) меня побила" (чего, разумеется, никогда не было). И тут, всё начиналось сначала. На папу он никогда не жаловался - папа занимался то медициной, то "мировыми проблемами", то собой. Это очень удобно - ничего никогда не решать. Но так никогда не бывает долго. Мой "виртуальный рай", в котором я беспечно пребывал, рухнул в одночасье. Женщина, которую я любил, как умел, и которая смею, надеяться тоже любила меня какое - то время, твёрдо решила со мной расстаться. Убеждён, её решение эмигрировать из России, не посоветовавшись, толком со мной, было лишь внешним поводом. Должно быть, на сцену вырвались другие, подспудные, долго накапливающиеся, подлинные причины. Я думаю, она не чувствовала "плеча", тепла, ласки - каюсь! Я пытался стукнуть кулаком по столу, пытался остановить её, тщетно. Отца уже не было, а сила духа не передаётся по наследству. Потом, была так называемая " экзогенная депрессия". Так, наверное, называется тоска здоровых телом и душой эгоистов, утративших, наконец, некоторые из своих сверхценных иллюзий и столкнувшихся с реальностью лицом к лицу. Я не знаю, как сложилось её судьба, но я желаю ей счастья. Пусть она обретёт, наконец, то чего я не смог дать ей, и чего она без сомнения заслуживала. Пусть удача сопутствует также её родителям - я не видел от них ничего, кроме добра. Однако, я не могу не чувствовать мою невольную вину перед сыном. (Надеюсь, это мой последний "комплекс" в этой скоротечной жизни.) Потом, было много всего. Запомнилась забастовка врачей, которой я руководил на своей " Скорой", и которая, конечно - же, не могла решить ни одной из многочисленных проблем. Словом, это была "Пиррова победа". Полемика в прессе по национальному вопросу, закончившаяся в суде, который никому, кроме меня и моего "процессуального противника", не был нужен. (И, конечно, каждый остался при своём мнении). Кооперативы, частная медицинская практика, прощание с наукой, второй брак. Я благодарен Флоре, (так зовут мою вторую жену). Она переживала со мной, все мои небезопасные затеи, помогала, чем могла, поддерживала, когда я падал. Мой отец, говорил мне, когда - то: " Важно, чтобы тебя любили сереньким". Я думаю это про неё. Она родила мне сына, которого в соответствии с обычаем ашкеназских евреев, назвали в честь моего отца - Борисом, так как он родился после его смерти (вскоре маленький Борис принялся за часы - должно быть, проснулись наши гены…). В канун наступления субботы она надевает платок, зажигает свечи, ставит на стол мой " кидушный" бокал, до краёв наполненный сухим красным вином и читает молитву. Я не знаю точно, с какими просьбами обращается она к Богу, но надеюсь, что он ей поможет… Мы прожили вместе одиннадцать не самых простых лет. (Я знаю, что для того, чтобы прожить со мной столько и сохранить при этом некоторый запас адаптационной энергии, одной только любви маловато…). Она много работала, когда нам было трудно, то в одной аптеке, то в другой … Флора, не так давно потеряла отца. Он умер в Москве, и теперь там живёт только её сводная сестра Лиза. Девочки, нечасто встречаются, но у них тёплые сестринские отношения. Их отец - Ефим Григорьевич, прожил непростую жизнь, шестилетним мальчишкой был в гетто, вместе с младшей сестрой и родителями. Они все выжили там тогда. (Им спас жизнь, какой то румын охранник. И там были праведники…). Его сестра живёт где - то в Австралии. Борис, этого своего деда не помнит, хотя видел его несколько лет назад, здесь в городе.
А что же я? Какие уроки вынес из прошлого? Увы, я мало изменился. Мне кажется, что подобное редко удаётся после сорока. Я по-прежнему, могу невольно обидеть тех, кого люблю больше жизни. Разве, детей с годами, понимаю, всё лучше и лучше, и всё чаще вижу в них себя. И если чему и стоит учиться, то у них, нам взрослым - добру. Потому, что наша "житейская мудрость", только "умножает скорбь". Может быть, тогда и не будет пресловутой проблемы?
Много лет меня болезненно занимал вопрос: " Почему большинство, более десятилетия молчаливо взирало на то, что фашисты вытворяли с евреями". Теперь я знаю ответ. Мне довелось бывать в зонах, так называемых национальных конфликтов. Мне случалось слушать реплики, весьма напоминавшие тезисы "майн кампф", в адрес нескольких "некоренных" и "коренных" народов тоже. И хотя масштабы трагедии не были, конечно, сопоставимы - это почти ничего не меняло, по сути. Голос нормальных людей всюду был плохо слышен, в распоясавшейся толпе. А однажды, и сам смолчал, потому что, успокаивал я свою совесть - "Сие не касается меня и моего народа, и потом у меня тоже дети и мне за них страшно". Господи, почему мы ничему у Тебя не учимся?! Больше я не
участвую в общественно - политических митингах, религиозных собраниях, забастовках и коллективной трудовой деятельности, полемиках с "наци". Я не хочу ничего выкрикивать из-за широкой спины толпы, ничего не хочу доказывать тем, кто понимает только один аргумент, если получает в морду…Я, как мне кажется, должен заниматься своим делом - лечить больных, помогать, тем не многим, чем могу не "людям вообще", а вполне конкретным Игорям, Исаакам, Иванам. Кормить семью, ждать письма от сына…Мне вполне достаточно моей виртуальной трибуны, да и с неё мне нечего сказать…, разве только самым близким, даже если они далеко. При этом, у меня нет никакой уверенности в том, что и им это нужно. Я не верю и в то, что " Вначале было Слово…". Я ощущаю себя эмигрантом в стране, из которой никуда не уезжал. У меня застревает кусок в горле, когда я вижу, как нищие роются в мусорных баках у меня под окнами. А на окне сидит премилый проказник - кот, над которым, Бог, кажется, в шестой день творения, почему - то поставил человека.
Я плохо сплю по ночам, по-видимому, 25 лет ночных дежурств, окончательно поломали мои биологические часы, вспоминаю моё босоногое детство, когда ничего этого ёщё не было, и я, каждой клеточкой моего естества, ощущал лучи нежаркого владикавказского солнца. Ждал сидя на ступеньках нашего бедного жилища, возле которого на крохотной грядке рос "душистый табак", посаженный бабушкой, далёких, не обязательно " углеродных", таинственных пришельцев. И если не был вполне счастлив, то только потому, что они всё не прилетали…. Наверное, также, как маленький Авраам, Исаак, Иаков…