Бельмондо

— Не мною давно подмечено, что Бельмондо возвращал французам чувство достоинства, и после Второй Мировой оно свелось к мускулистой самцовости: Франция бездарно проиграла всё с европейскими союзниками в исторически ничтожный отрезок 1939-1940 годов, без боя впустила нацистов в Париж, наплодила коллаборационистов «Новой Германии», а немногочисленных героев подпольного Сопротивления мало кто вспомнит: англичане и американцы вели войну в Северной Африке, перебрасывали на огромные расстояния армии и технику, открывая второй фронт, пока Париж безмолвствовал.

— Ни о какой «сексуальной революции» 60-х здесь не грезили, поскольку в силу восприятия мира она случилась во Франции минимум на три десятилетия раньше, пока американцы бесконечно уточняли свой викторианский этикет отношений полов, а англичане стыдливо опускали глаза против естества природы, прячась за моралью. Бельмондо стал для колыбели европейской демократии не просто ответом Пирсу Броснану в Голливуде, а настоящим приматом, что покруче всех реинкарнаций Бонда: явится и мигом всё поправит, а после сгребёт в охапку давно сдавшуюся героиню и наконец хоть что-то произнесёт, выкуривая сотую сигарету за день. Француженки, подуставшие от утончённых интеллектуалов без мускулов, визжали и ломились в кинотеатры; в ту же эпоху смертельно уставшие от чопорных нравов с возведённым в добродетель мужским шовинизмом англичанки и американки по уши влюбились в совсем иных героев – The Beatles.

— Собственно, в моей Франции Бельмондо практически отсутствует. И не только оттого, что я не люблю нахалов, расталкивающих всех конкурирующих самцов в борьбе за трофей (на марафонской дистанции эти супергерои всё равно проигрывают). В моей любимой Франции эрос тождественен уму, интеллекту и тому искусству, которое возможно лишь полюбить, но его логос непостижим. Это могут быть Гюго, Ромен Роллан, Моруа, Камю, а могут и, внешне легковесные, Жюль Верн, Дассен и Ришар. На этой территории искусства Бельмондо растворялся, переставая привычно заслонять собой экран – его провал в тандеме с примой Катрин Денёв в психологической картине «Сирена Миссисипи» иллюстрирует всё стократ точнее моих слов.

— Жан Поль, впрочем, попрощался с нами не на днях, а в 2008 году, снявшись в картине «Человек и его собака». Его стало не узнать внешне после 70-ти, но именно такой он явился ко мне в подлинной красоте таланта, свободного от прежней самцовой возни. Сквозь экран в этой картине, что я бы назвал английским словом touching, льётся безошибочное ощущение: при всех грехах молодости и навязанной ему роли альфа-самца, финал Бельмондо светел. Совершенно невозможно представить его нынешним Делоном, который развёл зоопарк на дому и периодически сокрушается, что ему выпали в жизни «не те женщины».

— Для меня это утрата, не связанная с желанием пересматривать культовые фильмы, исключая его последний и не слишком кассовый. Это ощущение, насколько масштабны даже не слишком созвучные личности ушедшей эпохи, которую я неизменно включаю в снах после изобретения машины времени: Западная Европа, 60-70-е годы. Как насчёт Парижа? Почему бы и нет! Там француженки ломятся на «Безумный Пьеро» в кинотеатрах, потому что телевизоры в 1965-м доступны лишь богачам.

— Я тоже попытаюсь купить билет. Потому что знаю, что однажды он дорастёт до роли Сирано в театре и прекрасного эпилога «Человек и его собака».