Редкая вещь

«Жизнь – это блаженство, вечная  мудрость…»
                Джэй Гуру Дэв

      Крраа! – простуженный вороний голос возвращает меня к жизни. Наверное к дождю – подумалось мне сквозь сон. Зимой она просыпается поздно, часов в семь, и хрипло, коротко кричит «Кра.» - Мороз! – понимал я… Но сегодня ещё сентябрь.. «Кра, кра,..» -  подтверждает ворона. Таа–ак! – заинтересованно приоткрываю глаз. За окном серое осеннее утро. Ворона молчит.
«Пять часов ровно» - сказали часы женским голосом (они у меня говорящие – чудо современной  механики).  И тут же с улицы раздалось «Кра-кра-кр-кра». Опоздала! – злорадствую.
«Крр-ра – печально сказала ворона.  Дождь – понял я… «Уракр-р-кр» - «Дурак?» - опешил я.  «Кгур-рак»...
Когда-то я уже слышал это – припомнил я. Да, тогда была зима…
Кгур-рак, кр-рак… -   высоко надо мной, на фоне прозрачной голубизны морозного неба чернел голыми ветками  старый придорожный тополь. На облысевшей ветке его – ворона. Она то перетаптывалась, устраиваясь, поудобнее, встряхивала перьями, то втянув голову в плечи, замирала, в надежде согреться под ярким зимним солнышком. Несколько минут она неподвижно сидела, уставившись клювом в землю, затем , скосив голову, подняла клюв в небо, очевидно с мольбой к солнцу. Но оно недосягаемо прячет-прячет своё тепло за  небольшими облачками, разлетевшимися по синему безбрежью, словно пух из гнезда. Люди такие облачка называют перистыми. Ворона безнадёжно свешивает голову на бок, тяжело громоздится,  на неудобной обледенелой  ветке, повыше. А злой ветер нещадно выворачивает вороньи перья, тащит бедолагу с дерева. Ворона цепляется закоченевшими от холода когтями, за хрупкие промёрзшие ветки. Растрёпанная, продрогшая, она упорно не сдаётся, и, осипшим простуженным голосом, пытается докричаться до всех, жаждущих тепла в это морозное декабрьское утро: «Не верьте заманчиво-яркому блеску зимних лучей, кр-краа». Ворона осторожно боком перемещается ближе к стволу тополя, встряхивается , скособочив голову всматривается  круглым глазом в движение на земле; сердится на ветер, на людей там внизу, почему-то вдруг развеселившихся. Они, похоже, не верят ей, и радуются голубому высокому небу и яркому обманчивому солнцу. «КГУР-РАК-кра-кра» - сердитые вороньи крики звучат почти по-человечески – «дуррак-кра-кра», и  уличные прохожие весело смеясь задирали головы, отыскивая глазами сердитую вещунью; постояв, посудачив: «..вот шельма, дразнится, что те твой попугай! Не надо и заморских птиц, а поймай родную русскую ворону-сороку и учи её…» - посудачив, люди шли по своим делам.
…«Поймай  ворону…» - эта фраза будит во мне воспоминания лет послевоенных (сороковые, пятидесятые годы): …серые большие вороны, обитавшие на городских уличных помойках, стоявших низенькими (в два-три бревна высотой, длиной в 2-3 метра) деревянными домиками в каждом дворе. Обычно весной их чистили, но они, на радость жировавшим там мухам, очень скоро вновь наполнялись. Содержимое помоек (для бездомных собак и кошек –  возможность выжить), ежедневно добавляемое в огромных количествах, расползалось по двору вонючим болотом, которое летом высушивало солнце, зимой вымораживал мороз. Зимой помои намерзали огромными сталактитами-сталагмитами. Зимой там кормились большие, серые вороны.. Неповоротливые, толстые, отъевшиеся на бросовых харчах, они медленно, важно вышагивали по бугрившимся наледям; крыльями пользовались редко, и то лишь затем, чтобы избежать опастности: охотника-кошки, или камня, брошенного мальчишками. Мальчишки, прицелясь, бросали в ворон камни. Вороны, тяжело взмахнув крыльями, отпрыгивали и снова садились, некоторые падали подбитые. Мальчишки с торжествующими воплями удачливых охотников, хватали их за крылья и тащили домой – будет мясо к обеду. Народ голодал. Вороны стали лёгкой охотничьей добычей. Не требовалось ни ружья, ни снарядов, а (голь на выдумку хитра – не теперь сказано), подними камень, прицелься и…
…КГУР-РАК  Ветер безжалостно гнёт, раскачивает ветки тополя, будто пытается сбросить назойливую крикунью.  КР-Кра… - взъерошенная ворона, сопртивляясь нападкам свирепого ветра,  отчаянно цепляется за обледенелую ветку тополя. Ветер, пытаясь сбросить ворону, тащит её, тащит тёмные тучи, тащит стужу…
Крр кра-кра, дурр-рак-кра – очень уж явственно прозвучало над ухом. Сплю! – понял я. Надо открыть глаза. Веки медленно, и сухо (словно наждачная бумага,) проша;рпали по, ноющим болью, глазам. Ночь не принесла успокоения. Усталость – вот всё, что я чувствовал просыпаясь в это утро. За окном ещё довольно сумрачно. Всё так же шуршит листьями ветер. Всё так же, всё то же, но, что-то (что?), всё-таки, что-то изменилось в этом мире! Что? – я вяло повёл  вокруг глазом из-под ресниц. Взгляд мой споткнулся, и приник к оконному стеклу.Жёлтый любопытный глаз в обрамлении чёрных перьев, изучающе следит за мной сквозь стекло. Чёрный клюв постукал по подоконнику. Я приподнял ресницы – надо бы,  наконец, проснуться. Жёлтый глаз продолжал нахально пялится.. «Па-а-шёл ты!» -резко, чтобы спугнуть наваждение, прыжком вскакиваю на ноги…Но (напрасны мои спортивные потуги) от этого мало что меняется. Хотя, нет…что-то, всё же… То, что я увидел, ошеломило – комната, вещи (мои вещи!) стали огромными - почти гулливеровские! Инстинктино тяну руку пощупать лоб, и…Сердце горохом посыпалось в уши – чёрная мохнатая лапа вместо руки! Панический ужас кипятком шпарнул по телу, душу защемило где-то между 16-м и двадцатым позвонками!..
«Кра-кха-кхаарр» - раздался за окном старческий хохоток. Обернулся, узнал. Ворон!?.«Што-о, кр-расавчик, опять забывшысь!  Всё никак в себя не придёшь, котёночек? А уж пор-ра, давно бы пора забыть, что когда-то ты был человеком. А мне когда-то один старый ворон говорил, будто раз, только раз за все многомиллионные жизни душа обретает счастливый шанс – поселиться в человеческом теле. Это редкая вещь!»
Ммр-мбрысь ты! - сержусь на непрошенного советчика. Итак, я – кот! Странно, и горько сознавать это. Но и любопытно, чёрт побери! Ведь жив же! Жив! И такие метаморфозы!.. Кому сказать – не поверят! Впрочем, кому расскажешь? Ведь всё равно не поймут! А если и поймут, скажут – сказки старого кота… а вот и мой хозяин. Ммау, какой рыжий! Кажется я его где-то раньше… уже видел…гдет-то…Мм-яаау! – не слышит. Ммы,  несомненно, с нимм знако-оммы !..  И шш-што это он читает? Ппа-азвольте-с, мм…- ну читать я ещё, вроде, не разучился, пока ещё, мяаау-у!  «…ноги её начинались от ушей…» - вот это даа! Мне бы такие, фиг бы кто догнал! – мечтательно заглядываю через плечо в книгу  «…от ушшеэ-эй…» - а где же всё остальное? Стра-анно-странно …урродина, а может и вовсе, мутант! А рыжий-то – иышш-ш, увлёкш-шысс… - родного кота не замечает!.. Ах ты,..надо же,..потерял, «от-ту-шей… ммыушш-ээи…вот!  «…от ушей, и вся она как-то светилась…» - эко диво, тоже мне, торш-шер! «…дыхание его перехватило от пьянящего запаха…» (Видно пьянь хозяин-то!) «…запаха женского тела…»  (Было бы от чего!)  «… алыми, как лепестки роз губами она обхватила его …» (мрооуу!..)  «…и слегка покусывая и дразня, стала заглатывать…»  Сожрала! Воу т-тварря! – волосы, то есть шерсть на моём хвосте вздыбилась, позвоночник резко свился в кольцо, глаза упали на усы, когти вонзились в пятки, но любопытство жгло моё мужество, и я сквозь усы , прижмуренным глазом, заглянул в книгу – «…душа его затрепетала и, ликуя взвилась к звёздам…»  Ммр-мр мрмяу, хорошш-аау – аж копчик холоди;т! – затрепетал и я в, давно забытых, страстях:  Мр-мр-мрмя…ауоий! – хвост мой внезапно обожгло дикой болью, и злая сила швырнула меня со стола:
«Ах ты, скотина!» – рыжый резко дёрнул меня за хвост, и я, растопырив все четыре лапы, чтобы не ткнуться носом в стену, плашмя пролетел до дверей, пулькой вылетел в коридор, и с кошачьим проворством увернувшись от угрожающе наезжавшего на меня шкафа, сгорбившись, юркнул под кровать. Вылизывая с помятой шерсти противный запах обидчика, я вдруг отчётливо вспомнил, что это невпервой! Когда-то такое уже бывало…Но,.. швыряли не меня! И, вроде бы…Неужели я!?. Яаа! Это я так же вот  однажды швырнул своего  рыжего кота! Рыжего!? Да! У меня был свой кот…не может бы-ыть…ры-жий!…Об-бал-дееть… -точно: рыжий!  Я - хозяин Рыжего! Мр-приятно мры-мыр-мр…
«Прошла боль?» - голос был далёкий, чужой: «Две ампулы!..  Ну пора  бы  уже, просыпайся!»
«Так это сон?..»
«Просыпайся, просыпайся!  …дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!»
«В школу-то зачем? Я не могу – у меня сегодня совещание в министерстве!»
«Что-о? Ах ты двоешник! Поглядите-ка на него – он уже министр!» - мамочка, смеясь, стягивает с меня одеяло, но мне это - как-то фиолетово, потому как в мозгу моём неразбериха: мысли шарахаются поперёк извилин, мелькают разрядами молний, путаются, оставаясь во мне лохматым клубком тоскливой тревоги…и я лечу в пустоту.
«Ха-ха-ха…» - обрадовалась пустота голосом Михаила Задорного. 
Господи, как страшно жить, когда же это всё кончится!?. Маам- ммау! - пытаюсь выговорить родное, до боли в челюсти родное слово: мма… .
«… вот  щас смажу… две ампулы, и – ни в одном глазу!.. две ампулы, две ампулы…».  И тут (будто кто-то переключил кнопку телевизора)  – сочувственный голос откуда-то издалека посоветовал: «Рот пошире открой!» Это ещё зачем? - пугаюсь я.
«Ты получил наследство» - торжественно сообщили мне. Ну и зигзаг! - челюсть моя в молчаливом изумлении отклячилась, и не стало сил собрать её в пучёк. «Две ампулы!.. И не берёт!»- удивляется сочувственный голос..
«…от тётки, что жила  в Занзибаре где много диких обезьян».
Э-э – до боли в зубах силюсь припомнить закордонную родню.
«…Завещание твоё…» - торжественно продолжал тёткин посланник: «…дошло до тебя спустя триста лет и три года после смерти.  Она простила тебя и спокойно отдала свою облегчённую душу Богу, отказавшись от неё в твою пользу».
Небо пошло на меня горой, и я поплыл в радостной невесомости эйфории, захлёбываясь, невесть откуда, пахну;вшими флюидами спирта: «Жить будешь!»   Слава те… кончились мытарства мои… размазываю по щекам счастливые слёзы, приближаясь к огромному праздничному пирогу: «Родные вы мои-и, вот и свиделись (за столом  - друзья, родня ближняя и не очень), уж так ли я счастлив, уж так ли я рад!..Дайте я вас всех расзз-ццелую!» 
«Аах-ты-ы,..! Ну никакого житья от комарья!» - резкий удар в челюсть и дикая боль опрокинули меня в тартарары. Задыхаясь болью, обидой, я пушечным ядром  пронзаю леденящую мглу.  Яркая вспышка…Костёр…  Ужас, застрявший в глотке, метеором проскочил по кишкам и брызнул в пятки. «Преисподня!» -  метнулась мысль, и я окунем нырнул в омут искр, мощным фонтаном извергавшихся из, пышущей жаром, глотки дракона. И быть бы мне горелым окороком, но меднозелёного цвета, живое холодное кольцо, захлестнув мои ноги, резко затормозило моё паденье. Красный драконий глаз вперился в меня. Мороз продрал мою, разгорячённую полётом, шкуру от макушки до кончиков ногтей, вздыбив все, трепетавшие болью волоски. Господи, помилуй, Господи… Мыслей не было, не было желания дышать, жить,  сопротивляться - ни-че-го, только «Господи помилуй!» - два слова, слившись в одно дыхание, беззвучно падают из меня в пустоту. Сердце горохом сыплется где-то меж ушей, а вокруг горла, стягиваясь всё туже и туже, наматывалась шершавая нить: …жж… – Жуть!  …ЖЖЖ… -  жужжит, крутится веретено. Так вот почему я не успеваю ничего рассмотреть в этой круговерти – осенило меня: веретено – это я! Тупое недоумение, головная боль…и так отчаянно мутит – хоть кричи!  Надо проснуться, выскочить из этой кошмарной свистопляски!  - спасительная мысль - зигзагом молнии (ото лба к макушке моей, отупевшей от боли, головы). Надо проснуться!  …жж..   Жиыы-ть!   
 « Ды-ши-и, глубже дыши! Хара-шоо!»
 …ыхы-ыых –старательно глотаю воздух .
 «Та-аак…ещё ра-аз! Уже легче? Жить будешь»
…жжЖах!.. – сухой треск обломившейся ветки… и так тихо-тихо стало. А небо высоокое–высокое, сиинее-синее -  голубым озерком в изумрудных травах; шелестят на ветру листья…  Душа моя блаженно замерла: Благодаать-то какая-а! Но, надо оглядеться  (ещё не известно, что там, так сказать, «за поворотом»), перевести дух! Трепет зелёных листьев мелкой дрожью сотрясает мою кожу, волосы…  листья … Листья повсюду: и  вместо волос на голове листья … Ли-сть-я-ааа!..
 « Надэ жэ - две ампулы - и  не берёт!»
…Не хо-чуу!.. 
«Этого требует этикет…»   
Ещё чего!  - сопротивляюсь я, но тут  боль, пронзительно уходящая под коленки извлекает из меня  дикий вопль: …уу-уоойии!
 «Успокойся, уже всё позади. Вдохни носом – это нашатырь. Ну как?».
 Мог бы и не спрашивать! Мне было «КаК!»: захлебнувшись нашатырём, я, не в силах произнести ни звука, розевала рот, хватая воздух, как рыба на берегу.
«Н-ну, вот и всё - вырвали мы твой зуб. Жить будешь» -  сунули мне под нос ватку с нашатырём, от чего глаза мои полезли на лоб.
     «Жить будешь» - легко сказать! Ещё на следующий день после экзекуции над моим зубом, я струдом поднималась на, дрожащие в коленках, ноги; голова кружилась, язык не повиновался, глаза ни на что не смотрели. «Отходняк» - констатировал моё состояние, умудрённый опытом, зять и был любезен, предупредителен и вежлив. Внучка жалостливо поглядывая, ходила на цыпочках; дочь ухаживала с явным удовольствием(мы тебя люу-бим, и ты не права;а…). А я лежала, отходя от наркокошмара(«Две  ампулы, и - хоть бы щто!.. ».   - удивлялся зубодёр). Шесть раз тыкал в мой , доверчиво открытый, рот! Жыводёр! – вспоминала я, но уже не вздрагивала. Тихо дышала, наслаждаясь покоем(спешить на работу не надо…), отдыхала душой и телом; бережно лелеяла проходящюю боль; глотала пенталгин и принимала сеансы кошкотерапии, которые щедро прописывала мне моя Кисюня. Изредка подходила Рада – добрая, в пышных мехах, афганочка. Тёрлась лохматой головой о край дивана и тёплым языком нежно лизала мой локоть. Постояв в раздумчивости  (она тоже любила поваляться на диване), с тяжёлым вздохом укладывалась на свою подстилку. А я, обласканная семьёй, впадала в состояние тихой дрёмы под мерное тик-так,  и нежное, завораживающее мр-мр-мырр - жить будешь.
Это случилось вчера утром  09.10.1996–го. Живу.

© Copyright: Клеопатра Тимофеевна Алёшина, 2017
Свидетельство о публикации №217122100302 
© Copyright: Клеопатра Тимофеевна Алёшина, 2018