Кчяпса

.


     *
     Какое-то время нужно быть в спячке.
     Нелегко найти верные слова. Накапливается сила слова. Медленный источник, конденсат на камнях. Песчинки еле шевелятся в его движенье.
     Солнечное утро, иней, синеватые тени. Рябая земля.
     Мы идём, хрустит крошево льдинок, мёрзлая земля. Коротко, далеко ли – неважно.
     Горизонтальное солнце в лицо. Ласка.
     День начинается, а душа остаётся спать. Дремлет, щурясь, повсюду.
     Лёгкое дыханье, мороз. Сухость, безветрие, тишина.
     Медленное тепло касается щёк. Наконец разгорелось. Мир оживает, но так тихо, как незаметны птицы, малые, часть тишины. И даже вороны молчат. Изредка, грузные, перелетают. Важно ходят, копаясь носом в каких-то вещицах.
     Тихо: оранжевое тепло повсюду. Наполняются формы, осуществляются вещи, живёт жизнь.
     Мы в мире.

     *
     Я не могу сдвинуть этого ни на шаг. Камень остаётся на месте.
     Есть дни, не имеющие никакого смысла, кроме того, что они – просто есть.
     Кроме того, что они – лишь тень дней, настоящих, как вещь. Они – тень вещи. Но по ним, не имеющим смысла, лишь тени, угадывается отбрасывающее тень, как жажда угадывает воду. В некотором роде – они сон о жизни, сон, в котором сновидец видит сны (именно так, с утроенным повторением – потому что жизнь, третье, бывает на грани встречи двух). Именно это, третье, кажется, и имеет смысл... По крайней мере, так говорит жажда – потому что много вокруг возможностей быть гранью и гранью, но встреча не происходит, соприкосновение не состоится, потому что не является то, что соединяет. Третье...
     Сердце подобно камню, который Сизиф всё закатывает и закатывает на гору, а оно вновь и вновь заходит за горизонт, в облака сна, в туман ничто. В котором, как под крыльями птицы, созревают, а потом и рождаются новые птицы, то, что известно, и всё же, сколько ни повторяй – каждый раз происходит нечто другое. Неузнаваемое, неповторимое, новое... отчего так? Что там является, в повторяемом и идентичном?
     Жизнь, таинство жизни... кто же скажет? Но даже и если скажет, не это главное. Главное то, что – там.
     Оно говорит само. И это – неповторимо.

     *
     Поэтическое. Я узнаю тебя, когда ты отсутствуешь. Когда отсыревшие стены времени полны испариной, а кирпич покрывается плесенью, потом уже мхом и лишайником, когда можно ходить от стены к стене, словно маятник, но сколько ни ходи – тебя не нагонишь. Когда привычное место в груди занято пустотой – не тою, в которой поёт ветер, а той, что словно крик без звука, пауза пауз, вдох без воздуха, взмах без движения, поцелуй без прикосновения, хлопнувшая по ничто одна ладонь.
     Говорят, именно там зарождаются движения, сущности и всё прочее. Ведь Бог творит из ничего. Да это так и есть. Но когда находишься там, в самой среде бездыханности и лишения, всего остального нет. И – странно – всё-таки там есть Тот, кто ходит по водам, поднимается по воздуху, умножает вещественное, изменяет естества. Потому что тогда именно Его там нет.
     И это понимается так же ясно, что всё остальное, именно – всё – хотя и есть, отсутствует. Потому что всё существующее там, где Ты.
     Остаётся ложбинка, пустая ладонь, замершее на взмахе сердце, лёгкие, ищущие опоры, голос, не имеющий сил оторваться от плоскости, как птица, как зверь, всё ещё живой, временами бьющийся, но всё же покорный перед лицом смерти. И всё же человек превозмогает, переходит над этим, словно бы по мосту, не чувствуя воздуха под собой.
     И это самое ничто, по которому тогда ступает он и минует, не чувствуя сам себя, а лишь какую-то опасность, о которой может знать только то, что она – опасность, но какова – остаётся вне чувства, вот это ничто... не ладонь ли это, протянутая к тебе?
     Его, невозможная, непостижимая, крепкая песнь. Вечная и незаслуженная ничем, единственная во всём любовь.

     *
     Ещё раз над временем постою. Но где этот мост Мирабо, на котором тогда человек? Думаю, он – свобода. Его свобода, которую он сам порой не знает, куда девать, в которой он – словно в огромном доме без единой вещи, в лодке без вёсел, раскинувший руки в огромном воздухе... выдержит ли он его?
     Время тогда отстраняется – как и он, стоящий над ним, отдельно взятый.
     На вершине горы всегда ветер, а здесь он иной: он – тишина. Охватившая всё существо его с такой силой, что никакой ветер не может сравниться. Она и довершает мост. Она нужна ему, чтобы услышать. Там, в глубине всего... Что-то важное, что невозможно ни услышать, ни повторить, и всё же... он, по причине тишины, внимающий, выходит отсюда изменённым, словно произошло то самое – слышание. То, что измеряет вес всех и всяких вещей.
     И человек тогда знает – хотя бы на краткое время, и пусть лишь настолько, насколько может – знает он, что есть что. Но и не только это.
     Есть ещё больше. То, что непроизносимо. Он сам, становящийся собою лишь тогда, когда приносит эту свободу, как плод... Это знает ум, но какою невыносимою болью наполнено отделенье плода... Это именуется жаждой, именованием, которая лишь тень имени, а само имя остаётся охваченным солнцем в контражуре и очертанья его расплывчаты, но всё же, всё же... Есть у людей слово, которым они то означают, которое пишут с большой буквы, когда хотят сказать его на полную глубину. То, что соединяет всё.

     *
     Ничего не происходит. Некоторые считали идеалом истории «рассказ-где-ничего-не-происходит». Но вот когда в самом деле ничего не происходит – как тогда?
     Святые считали, что кто действительно молится, у того бывает много внутренних изменений, событий, но что с теми, у кого – не так?
     Ответ и есть, и его нет, потому что он не общий. Главное: в таком состоянии есть некий важный смысл... может быть, даже важнее всех событий. Потому что подобное состояние само и есть – событие.
     Святые говорили: если ты чувствуешь, что ты потерял благодать, знай: она – в тебе. Поищи её... Потому ничего другого нет, как сказать, что в этом движении – и смысл. Преследование. Настигание. И как бы хотелось говорить об этом как можно тише... Потому что оно – любовь.

     *
     Ничто, распахнувшееся, как горизонт.
     Небо пустот, серость.
     Бесконечное, без признаков, пространство, словно выпал огромный снег и охватил собою всё, скрывая неровности, не давая теней, не меняясь, оставаясь непроницаемым. Обращённое вовне чувство, отражаясь от самого себя, возвращается, как выпущенный голубь возвращается на корабль или собаки к охотнику, не нагнав добычу.
     Непросто в это время сохранять постоянство, оставаясь на том месте, где застал тебя этот снег, хотя, кажется, наоборот, всё предрасполагает к недвижности. Оказывается, постоянство не в отсутствии раздражителей. Охваченность пустотой, птенец, ожидающий пробужденья, силуэт человека на берегу, когда корабля всё нет. В этом и есть верность.
     И вот тогда, когда уже ничто не имеет значения, ни внимание, ни ожидание, ни возможность изменения, ни самая эта недвижность, тогда... ничего не происходит. Потому что то, что меняет, приходит неуловимо и просто оказывается, что пространство редеет, словно дно в отлив, проступают предметы.
     И тогда приходит рассвет.


     Декабрь 2020.