Пустота прожитой жизни

************************
- А разве вы не знаете? - тусклым голосом ответил вопросом на её робкий вопрос невидимый собеседник, - Володя умер… Две недели назад… Сердце… Такая трагедия…
Его друг, кажется, ещё что-то говорил или спрашивал, но она уже не слышала. Новость оглушила, придавила её, хотя какая это была новость... Она же чувствовала всё это время непонятную тревогу, всё валилось из рук, мысли разбегались, улетучивались бесследно, ни на чём невозможно было сосредоточиться. Она догадывалась, что тишина эта неспроста. Она обязана была понять это раньше. Но не смогла, а может просто боялась и потому обманывала себя, гнала прочь смутные опасения, неясное беспокойство, тяжёлые, гнетущие сны. После них Наталья вставала разбитой, будто не спала, а занималась всю ночь изматывающей, непосильной работой.
Нет, Наталья вопреки их многолетней договорённости два или три раза всё-таки позвонила ему. Измучившись от неизвестности и тревоги, она нарушила их договор никогда самой не звонить, не приходить и не искать с ним встреч, потому что всегда существовала вероятность нарваться на его жену, нервную, болезненную женщину. Или кого-то ещё. Неважно. После того, как Володя несколько лет назад занялся политикой и баллотировался в областную думу, его всякая мелочь могла скомпроментировать. Потому что враги и завистники есть всегда. А у преуспевающего, известного человека - их более, чем достаточно. Проявлять инициативу следовало лишь в самом крайнем случае. Так считал Володя. И Наталья, разумеется, была с ним согласна.
Она решила, что этот крайний случай как раз наступил. Пару раз на звонок никто не ответил, а в следующий раз она услышала женский голос. Тихий, грустный, нежный. Его жена. Она даже не сразу положила трубку. Что-то было в её интонации такое, что хотелось её слушать. Это удивило и насторожило Наталью. Видимо, она ожидала чего-то другого.
- Как странно, - думает она сейчас, - Володи нет, а она, Наталья, есть. А ведь всегда была уверена, что жить без него не сможет. И ничуть не кривила душой. Потому что действительно любила так, что иногда сама боялась силы своего чувства.
И, тем не менее, она сидит сейчас на диване, раскачивается из стороны в сторону и комкает в руках старую визитку этого самого Паши-ресторатора, с которым Володя познакомил её пару лет назад. Они тогда ужинали у него в небольшом, уютном заведении. Там Паша и дал ей визитку. Они с женой в то время только начинали свой бизнес, и каждый довольный, а тем более платёжеспособный клиент был для них на вес золота.
Она бы, наверное, и не вспомнила об этом случае, если бы не проезжала днём раньше совершенно случайно по той самой улице, где находился Пашин ресторанчик. Сделала приличный крюк только для того, чтобы объехать пробку. Видимо, в мире действительно нет ничего случайного.
Хотя она тогда не сразу поняла, почему у неё из головы не идёт небольшое здание на углу тихой улицы с ярко-фиолетовым баклажаном на вывеске и одноимённым названием. И не удивительно. Во-первых, прошёл приличный отрезок времени, во-вторых, все мысли её, так или иначе, крутились исключительно вокруг Володи. И того, что с ним могло случиться. В то, что Володя не приезжает и не звонит по какой-то другой причине, она не верила никогда. И только потом, подъезжая к дому, она вспомнила про визитку. И пока поднималась на лифте, скидывала плащ и туфли, молилась только о том, чтобы у неё хватило ума не выбросить её. Ни тогда, ни позже. Например, во время столь любимых ею генеральных уборок, которых за эти пару лет было, разумеется, уже немало.
Визитка отыскалась на дне старой сумки ближе к полуночи, когда Наталья уже почти потеряла надежду. В это время порядочные люди обычно не звонят. Особенно малознакомому человеку. Подумаешь, поужинали как-то раз… Наталья кусала губы, мучаясь от неизвестности, желания набрать номер и запрещая себе это. Пришлось отложить до завтра. Днём, когда она звонила с работы, ей никто не ответил. И не перезвонил. Трубку сняли только вечером… И вот сейчас она сидит, раскачивается на диване, тихо подвывая и комкает в руках нежно-сиреневый кусочек картона. С маленьким, смешным баклажанчиком в правом уголке… Дозвонилась… Узнала…
************************
С Володей они знакомы восемнадцать лет. Когда она увидела его впервые, ему было столько же лет, сколько ей сейчас. А Наталье в прошлом месяце исполнилось тридцать семь… Вот такая невесёлая математика…
В то время, он был, конечно, никакой не Володя. По крайней мере, для неё. А Владимир Львович, известный журналист и общественный деятель. Читал у них на журфаке лекции по телевизионной журналистике. Любимый преподаватель. А потом просто любимый… Тогда ещё кандидат, а в впоследствии доктор наук. Наталья всегда светло улыбалась, когда думала об этом. Потому что втайне считала это в каком-то смысле и своей заслугой. Докторскую степень и звание профессора в сорок с небольшим, Володя получил при ней. А главное, не без её скромного участия. Нет, конечно, он и так бы всего этого достиг. Ведь её Володя - разносторонне одарённый интеллектуал. Золотая голова, деловая хватка и беспримерная харизма. Но ей приятно, что и она имеет к этому пусть косвенное, но всё же отношение.
Володя и сам это не раз говорил. И даже иногда особо подчёркивал. По его собственному признанию, в её присутствии и в её доме, ему работать было легче и приятнее.
Конечно, в семье двое избалованных детей. А кроме них - жена, в силу своего болезненного состояния, капризная и требующая внимания, его журналистская и общественно-политическая деятельность, многочисленные обязанности, заботы, проблемы, хлопоты…
Выдыхал ненадолго он лишь у Натали. Так называл её только он один. И больше никто. И она уже не услышит от него этого: мягкого, с бархатной хрипотцой: Натали. Но даже здесь, в этом недоступном и полностью закрытом для чужих, любопытных глаз уютном гнёздышке, он почти всё время работал. А она изо всех сил пыталась сделать его пребывание у неё максимально комфортным.
Бывало он не успевал, и она охотно помогала ему. Правила тексты, иногда даже полностью переделывала отдельные абзацы, когда что-то не клеилось. Подкидывала идеи для статей, мягко подсказывала, советовала, намекала.
Она ведь, как говорили, подавала надежды. В молодости, работая внештатным корреспондентом, много печаталась. Ездила по стране. Собирала материал для очерков о русском севере.
Её хвалили. Читателям импонировал её лёгкий, будто скользящий стиль. Всегда своеобразный, особенный подход к острым и неоднозначным темам.
Но Володе это не нравилось. А в него она погружалась всё больше. И значит, его мнение было решающим. Он сказал ей, что журналистика - это мужской мир. Жёсткий, беспринципный и категоричный. Нужно идти по головам и брать нахрапом, иначе тебя просто отшвырнут в сторону носком не очень чистого ботинка. Или проедут катком.
А она так не умеет. Не может быть безнравственной, злой и циничной. И слава богу, говорил Володя. А иначе он не любил бы её так.
По поводу писательства вообще и очерков, в частности, Володя сказал, что у неё слишком мало жизненного опыта, чтобы всерьёз говорить на такие темы.
- По сути, - добавил он как-то, и чмокнул её в нос, - у тебя нет его вообще… В принципе. А писать нужно тогда, когда тебе есть что сказать людям… Есть чем поделиться. Потому что иначе нечестно, иначе - фальшиво и скучно.
Мне есть чем поделиться, хотела возразить Наташа, и у меня имеется жизненный опыт. Но подумала и пришла к выводу, что Володя прав. Прав, как всегда...
************************
Она фактически жила его жизнью. И смотрела на мир его глазами. И любила. Бесконечно любила. Любви было так много, что она распространялась и на тех, кто был с ним связан. Наталья чувствовала нежность к его жене, за то, что она полюбила Володю, когда он был ещё никому неизвестным, амбициозным, молодым журналистом. И оставалась верна ему, и заботилась о нём...
Однажды подруга Натальи рассказала ей, что встретила его однажды с женой. И что жена выглядела цветущей и вполне счастливой. И никак не была похожа на болеющую много лет женщину. Наташа тогда только усмехнулась, мол, что они все понимают.
Эта женщина родила её Володе дочь и сына. Их Наталья тоже заочно любила, только потому, что это были его дети. Она это чувствовала, она это знала. И никогда не обижалась, что все годы он отмечал праздники с женой и детьми.
- Дети не виноваты, - говорил он, - они должны расти с чувством, что у них есть семья, есть тыл…
И она снова была с ним согласна.
Она бы тоже могла родить. Столько раз хотела. Один раз дело даже чуть не дошло до расставания. Не с её подачи, разумеется. Нет. Она никогда не пошла бы на это. Просто не смогла бы. Володя тогда сказал сухо и жёстко, как отрезал, что у него уже есть и сын, и дочь. И для него лично этого вполне достаточно. А если ей нужен ребёнок, то ей с ним явно не по пути. И он говорит это не потому, что он бессердечная сволочь, а напротив, потому, что привык отвечать за последствия своих действий. И не хочет обрекать ещё неродившегося ребёнка на безотцовщину. Нет, конечно, если она настаивает, он разведётся со своей женой, оставит своих детей с этой нервной, больной женщиной и женится на ней, только…
- Нет, нет, - пугалась Наталья его торжественно-красивого, сурового лица, - что ты, это я так, к слову пришлось…
************************
… Восемнадцать лет, думает Наташа. Восемнадцать лет, что она с беззаветной радостью отдала человеку, которого любила всем сердцем. И к кому не только не могла прийти на похороны, но даже не знала, что он умер. Никто не посчитал нужным сообщить ей об этом. А скорее всего, просто не знал о её существовании.
А она все эти дни, что так отчаянно ждала его звонка или приезда, была так рассеянна и тревожна, что не обратила бы внимания, если бы даже об этом где-то и сообщали.
В комнате давно стемнело. Но Наташа, раскачиваясь взад и вперёд, не замечает этого. Сиреневая визитка превратилась в плотный, белесый комочек.
Наталья не ощущает почти ничего. Почти. Одну лишь бесконечную пустоту. В которой нет ничего. Вообще. Ни конца, ни начала. Ни звука, ни света, ни надежды. Всем своим одиноким и давно разбитым сердцем она ощущает эту пустоту. Пустоту своей прожитой жизни, которой уже тоже, кажется, нет…