Страх

    Медленно проволокся хмурый день… потом тёплый вечер… наконец настала холодная ночь. Весь дом уже затих и заснул, а я долго ворочался в постели и о чём-то думал. В одно мгновенье мне вдруг показалось, что на окне сидит бледная мужская фигура. Я протёр глаза, вгляделся пристальнее и ничего, конечно, не увидел, но какое-то странное чувство тревоги и страха охватило меня. Я боялся оставаться один, один в этой неизвестной темноте. В темноте роились образы, неясные, спутанные, до мурашек пугающие, и порой они выступали вперед, подходили ближе, ложились рядом и ждали, когда тревожность окутает голову, когда я весь покроюсь испариной страха. И тогда они начинали глумиться над моей личностью, смеяться над успехами, над драгоценными чувствами, часто дразнили они меня голосами дорогих мне людей тем, что современный мир погубит творческую мысль, что эта самая мысль умрёт под гнётом материальной жизни, что не будет более живого и искреннего, а будет процветать только точный расчет и выгода.
   Так продолжалось из одной бесконечной ночи в другую. Я свертывался в комок, натягивал на себя тёплое одеяло и в полудремоте пытался не думать о их словах. Но голоса были сильнее, громче меня, они впитывались, проникали, поселялись в моём нутре, отравляя душу и сердце. Я чувствовал себя беспомощным, растерянным и слабым, как заблудившийся ребёнок в толпе людей, а в мыслях шевелился настоящий животный страх — страх того, что у меня уже не будет возврата с этого тёмного круга бесчисленных ужасов, что чья-то чужая, огромная воля приводит ко мне все эти образы и тихо, но беспощадно смеётся надо мной, сидя где-нибудь в углу комнаты. Я сопротивлялся этому смеху, затыкал уши и напевал любимую песню, но эта сила несла меня беспощадно и стремительно глубоко вниз, в холодную яму безразличия, повиновения и злости.
    Теперь я чувствовал, как что-то безобразное совершалось со мной: мне казалось, что кровать заколыхалась и поплыла подо мной, а стены и потолок медленно поползли вперёд, на безлюдную улицу. С шумом и громом, треща, звеня, ломаясь, вся комната покатилась по городу, точно увлекая меня за собою в безбрежную, куда-то плывущую тьму. Жёлтый, призрачный свет уличного  фонаря на миг осветил мне глаза и тут же потух с угасшим зрением, с угасшим сознанием, которое быстро затихло крепким сном.
    Всё, что произошло потом, я помнил смутно, точно в каком-то ужасном горячечном бреду.
   Я вижу незнакомую комнату. Просторная, небогатая, но чисто меблированная, с тремя окнами на улицу; на левой стороне располагался маленький диван и два кресла по бокам; на стенах были картины и в рамках коллекция засушенных тропических бабочек; в глубине отворенная дверь в залу, откуда доносятся странные звуки… Как-будто кто-то кричит, плачет. Да, это — крик. Лежит ли в соседней комнате человек такой же забытый, потерянный, погруженный в страшный бред? Мне хочется узнать, действительно ли я не одинок здесь. Я хочу подняться, встать, но решительно не понимаю, почему не могу шевельнуться, ощущая во всём теле странную, непонятную боль. Я с усилием попытался было ещё раз, но кто-то будто железными ладонями сковал руки и ноги и с каждым моим движением они сжимались всё безжалостнее. Крики прекратились, кажется захлопнулась дверь.
— Перестаньте! — раздался рядом со мной звучный мужской голос. Я оглянулся назад. В шагах десяти от меня, перед сидящим стариком в кресле, ходил любопытный господин. Это был мужчина красивый, зрелый, в оправе, в пиджаке нараспашку. Он мерными шагами двигался взад и вперёд, как маятник; иногда поглядывал направо, налево, на своего собеседника, но как будто бы нарочно не смотрел в мою сторону. Во всю жизнь мою не забуду этого лица: бесчувственное, но вместе с этим открытое, приятное, умное, на котором начертано какое-то оживленное спокойствие, твёрдость, холодность. Заметив мой пристальный взгляд, он с преувеличенной важностью, с улыбкой продолжал говорить, обращаясь к своему собеседнику:
— Это будет общество людей новой породы. Потому что стоит только впрыснуть одну десятитысячную грамма Эр-Эйч самому неповоротливому человеческому существу, как оно мгновенно ощутит огромное интеллектуальное могущество. Вот вам и решение всех проблем. Разумеется, всё за очень приличную сумму. Нет больше ни богатых, ни бедных. Есть только элита, живущая в новом Эдеме: политики, бизнесмены, актёры, певцы, музыканты.
   Вы спросите: а кто же будет работать? Правильный вопрос. Молодчина. Работать будут представители неполноценных рас, прошедшие специальную психохимическую обработку, но в совершенно иных дозах. Причём на этом пути открываются возможности поистине сказочные.
    Во-первых, эти люди по-своему совершенно счастливы, поскольку они начисто лишены памяти. Они отрезаны от какой бы то ни было информации извне. Ведь отчего люди страдают больше всего? От сравнения. Кто-то живёт лучше, кто-то талантливее, кто-то богаче, кто-то могущественнее. А человек, прошедший психохимическую обработку, будет радоваться непрерывно. Радоваться, что ему тепло. Что помидор красный. Что солнце светит. Что ровно в два часа, что бы ни случилось, он получит свой питательный куриный суп, а ночью женщину — при условии, если он будет прилежно трудиться. Ну разве это не милосердно?
    Он свободно сел на диван и стиснул обеими руками свою ногу.
— А дальше Эр-Эйч сможет постепенно создавать определённые типы служебного человека. Ну так, как это мудро сделала природа в улье, в муравейнике. Представьте: человек-ткач, человек-пекарь, человек-шофёр. Причём у такого человека нет никаких других потребностей. Никакого комплекса неполноценности. Ну нет же у вола комплекса неполноценности от того, что он вол. Правильно. Ну вол, и слава богу. Человек-робот ни о чём не думает, всегда доволен, и он размножается, производит себе подобных. От человека-золотаря так же не может родиться математик, как от кошки не может родиться слон. Исключено. Потому что влияние Эр-Эйч затрагивает генетическую структуру человека — вот что особенно важно, а вы говорите!
    Господин резко остановился.
— Подождите, подождите… Кто это у нас?
    Он медленно подошёл ко мне довольно близко и погладил меня своей большой горячей рукой по волосам и со своей обворожительно-страшной улыбкой сказал:
— О, человек-юрист… юрист, прежде всего, а не человек. Вы согласны со мной?
    Я смотрел прямо ему в глаза. Он несколько смутился, он ждал какого-нибудь ответа.
— Значит будете молчать… Так-с… — он немного подумал, а затем почти шёпотом проговорил: — Вы, любезнейший, по правде сказать, ещё хуже, чем прошлые; они начинали кричать, молить, потом вот изводили меня своим шумом. Бывало ударишь их, ну, или по крайней мере плюнешь в лицо и успокоишься. А вы молчите… Нынче тверды стали студенты… Что же делать? М-м-м… Тогда… тогда, вы увидите будущее, может своё, может близких, это не имеет никакого значения. Вот посмотрите на монитор… не закрывайте глаза. Ну-ка… Зачем же вы это? Рано или поздно, вы всё равно станете частью системы, и поверьте мне, вы даже этого не заметите. Так зачем же сопротивляться сейчас? От вас ничего не требуется, кроме того, как просто открыть глаза и смотреть на монитор. Ну вот, молодчина. Видите себя? Да, это вы. Смотрите, как же жизнь благосклонна к вам в грядущем: работа — дом — дом — работа, вперемешку с совершенно маленькой дозой развлечений и, конечно же, гора сомнений, страхов, неоправданных надежд и смыслов. Вот проходит день, проходит ночь. Всё то же. Наступает утро. Всё то же. Проходит ещё один день… И так до бесконечности… Вы перестали сопротивляться. Хорошо-с. Благодарю, ассистент. Да, вот так. Тише… тише… Теперь посмотрите на меня, — строго сказал господин. — Вот, совсем другое дело… Я рад, что вы теперь улыбаетесь, студент! Так держать! Теперь вы будете по-настоящему счастливы…
    И господин ласково потрепал меня по плечу и с осторожностью опытного человека развязал мне ноги и руки. Никакой боли в теле и в душе я уже не чувствовал. Не было ни страха, ни тревоги, ни сомнений, я был счастлив, и счастлив настолько, что хотелось обнять весь мир и работать… и работать на благо государства, на благо новоиспеченной элиты, пока не иссякнут все мои жизненные силы.
— Очередной счастливый Человек-юрист! Вы были правы, ассистент. Этим студентам нужен другой подход… Вы молодчина…

    Я просыпаюсь весь в поту, с бьющимся сердцем. Привычные звуки как будто заслонялись чем-то выдвинувшимся с того света сна, чужим и странным. Я заплакал горько и до утра не смыкал глаз, всё мучительно глядя в белый потолок.