Закрепив плотный полог бечёвкой, я отгрёб красные угли от края кострища, чтобы между выложенными в круг камнями и тлеющим очагом можно легко поместить ладонь и не обжечься. Отступив на меха, я вновь окинул взглядом палатку - почти как раньше. Разве что новый столб, который мы с Иггой поместили в центр, взамен одного старого, был чуть выше предыдущего и теперь, позволял двигаться вокруг очага, не пригибаясь вовсе. Прикрыв округлый дымоход специальным лоскутом, застегивающимся костяной иглой к кожаной стенке палатки за крохотную петлю, чтобы тепло не уходило так быстро, Игга расстелила меховые шкуры в правом от входа крыле, поверх войлочного настила, покрывающего большую часть полов под палаткой, тем самым обустроив лежбище.
– Странно это всё – задумчиво произнесла она – Разъезд не вернулся, похлёбку отменили, а ведь праздник считай. Столько шли сюда люди, разве можно так с ними? Ещё и причины не говорят, будто тайна какая-то.
–Так и есть, с горой что-то неладно.
– И что же? – округлив глаза, дева взялась за кинжал.
– Патрулей вдвое меньше, чем должно быть, сотник брунийцев хмурый, у котла только дозорные, после дневной смены, будто в обмороке – потому их и оставили. Ты тоже была в разведке, я и командор после ночной скачки, но Альтагасту такое привычно. Вопрос лишь в том, когда нас посвятят в детали.
Помолчав с минуту, снова пропуская сквозь себя недавнее беспокойство, мы сидели в тусклом свете углей. Лагерь за стенками ещё гудел, не успел народ собраться у временной столовой, как поступил приказ взять съестное и устраиваться на ночлег всем кроме вояк. Принёсший известие сквайр выдернул из толпы Алика, что-то передал ему в руки и скрылся в дверях бражного зала, перед которым располагалась кухня и площадь. Народ кинулся к нему с расспросами, но ответа не было. Он только покачал головой, как мог, успокоил люд и отправился за гонцом. Так ничего не придумав, я лишь укрепился в своём подозрении, случилась беда.
Игга, недолго думая, вынесла свой вердикт.
– Утро рассудит, в случае чего, ты первый обо всём узнал бы – отстегнув ножны, она переложила их в изголовье и стала переодеваться в рубаху. Скинув пояс, я последовал её примеру, палаш лёг к кинжалу, у задней стенки тента, позади постели. Ослабив тесьму и стянув с себя кофту, за ней сорочку, светлые онучи, короткие сапоги с оковкой уже давно стояли на сене у входного полога, а следом за ними и бурые порты, так я остался в исподнем.
За время трапезы, пока горел костерок, палатка хорошо обогрелась, её края были надёжно закреплены кольями и подоткнуты крупными валунами, а за импровизированной кроватью полотнище и вовсе примыкало к высокой глыбе, защищающей наше укрытие от ветра, то и дело налетающего с морей. Наш просторный шатёр, состоял из трёх частей, собственно, двух малых в полторы сажени шириной и одной, центральной, в четыре, там же располагался костёр, над которым свисал специальный рукав, выводящий дым наружу. В таком жилище могло спокойно уместиться и десять человек, однако большая его часть была завалена бытовыми вещами.
Вместе с обозом доставили сыромятные сумки, свежие, от кожи ещё пахло горелым. К ним же приложили два пучка стрел, бочонок медовухи, несколько сушеных рыб, вязанку из грубой шерсти, пару сапог, две кольчуги, со следами рубящих ударов, некоторые из которых обратились в прорехи, и три пары поношенных перчаток, много всего, но больше прочего тюки с выделанными мехами. Их неровные штабели загородили противоположную от входа стенку, охотничья доля Игги действительно внушала. Обычно прихожая пустовала и кроме кострища, да скромной снеди и снастей в ней ничего не было, от того теперь палатка и казалась заполненной донельзя.
Усевшись на край постели, когда угли совсем затухли, я ещё раз осмотрел имущество. Зачем нам столько, как вообще эти вещи и связки сюда затащили, телеги то не близко стали, перенести всё в одну или на осла положить, да довезти ещё - надо бы избавиться. Забравшись под покрывало, Игга отставила светец с запалённой лучиной, вода в тазу плеснулась о стенки сосуда и лучики разбежались по палатке, словно танцуя на откосах тента. Она взяла в руки гребень, бронзовое зеркальце и принялась распутывать пряди, сбившееся за день в космы.
Поймав себя на мыслях, что это уже слишком для нас, если придётся сорваться с места, то добро это пропадёт попусту. Снедь то ещё ладно, с ней легко управиться, а что делать с тюками?. Разве что скинуть их в море или поджечь, чтобы стихия позаботилась о пожитках по-своему. Обернувшись, я обратился к Игге.
– Может, продадим шкуры? По-всякому Избыг мужиков на торги отправит не в этой декаде, так в следующей. Походная казна на исходе, последний алтын остался, а за эти можно хорошо выручить. По монете за дюжину или даже десяток, себе купим чего и делу поможем.
Она ответила моментально.
– Давай, только отберу для Марфы пару, она очень просила.
Наши мнения сошлись, и я подытожил.
– Значит решено.
Улёгшись на мягкую шерсть ближе к входу в палатку, я ощутил накопившуюся за последние дни усталость, веки потяжелели, а звуки вокруг смягчились, даже шелест расчёсываемых волос над ухом отдалился. Хоть мне и вновь вспомнился косматый леший и друид, ушедшие к камням, какова их роль? Ведь не могут они быть не причастны к поразившему нас беспокойству, тот чудный говор, взгляды украдкой, но всё это, будто, было далеко и не со мной, сейчас хотелось только спать. Когда мне на лоб легла тёплая ладонь Игги, и раздался её баюкающий шёпоток, я уже проваливался в зыбкое беспамятство.
– Спи, моё золотко – а потом надвинулась мгла.
***
Лапти пружинили, опускаясь на узкую и пыльную тропку, ведущую от резного крыльца за дом. Сойдёшь с него и уже на ней, позади двери и сени, впереди узкая дорога, за которой низенькие дома c глиняными боками и покатыми крышами.
Повернёшь от ступеней за уголок, втиснешься между выбеленными стенами, сходящимися ровно настолько, чтобы можно пройти, не обтирая сыпучую побелку. И вприпрыжку, прочь от опостылевшего учения, пока старик Душан, воспитатель и крепостной, опустив пышную бороду на грудь, задремал на скамейке, погрузившись в послеобеденный сон, прочь от назойливой грамоты, алфавитов и счётов.
Видимо, я прокрался мимо слуг и, одевшись по-простому в льняную рубаху, выбежал на пустующую улочку. Солнце поднялось уже высоко, делать толком нечего, другая детвора ещё на работах, отец в городе, да и видеть его сегодня не положено, разве что сам придёт на ужин, не возвращаться же в опостылевшую читальню. Вот я и поплёлся на задний двор к сараям, если влезть на амбар, то можно в гридницу позаглядывать.
Перед обедом у них случалась уборка, иногда окна открывали, отроки знали своё дело, перетряхнут постели, подметут полы и отдыхают, можно поговорить, а если и не они будут, так всё равно удовольствие за чужой работой понаблюдать. До окон то недалеко, всего дюжина саженей, слышно и видно хорошо, сорвёшь пару яблок в карман, заберёшься по сараям на самый верх, от флигеля тенёк, сядешь и отдыхай.
Быстро проскочив между домами, я оказался под деревянной лестницей для прислуги, ведущей со второго этажа, а затем на вытоптанном участке перед хозяйственной застройкой, и собрался было уже направиться к своему наблюдательному посту, как вдруг заметил что-то неладное.
Во дворе ни души, а боковая пристройка с дверьми нараспашку, в ней хранились инструменты, некоторые из них были довольно дорогими, потому вход в неё перекрывала прочная дверь на двух засовов с массивными замками. Задвижки, уходившие глубоко в брёвна, служившими опорой для всей конструкции, были сдвинуты, замки безвольно свисали с петель, разомкнутые - такого попустительства вовек не случалось. За отворёнными створами что-то колышется и ни единого лучика, от удивления я подошёл поближе.
Неожиданно из дверного проёма бревенчатого сарая вытянулась длинная лапа, да так быстро, что я и среагировать не успел, только замереть в испуге. Лапа эта была, как человеческая только крупнее и покрыта густой смоляной шерстью, а каждый из скрюченных пальцев на ней заканчивался острым когтем.
Что было особенно странно, существо, которому она принадлежала, не могло поместиться в нём, одна кисть заслоняла собой половину двери. Лапа тянулась и тянулась ко мне, пока не замерла перед самым лицом, где заканчивалась отбрасываемая постройкой тень. Полуденное светило замерло над черепичной крышей, покрывавшей хозяйственное здание. Ноги будто приклеились к стоптанной тропе, мне нужно было кричать, бежать прочь, но я не мог. Затем, так же неожиданно как появилась лапа, явился голос, раздался откуда-то из-за раскрытых створок сарая. Еле слышный вначале, вскоре он уже отчётливо шипел на все лады.
– Мальчик, подойди ближе, всего шажочек, у нас для тебя есть мешочек с золотом.
В глубине строения что-то блеснуло, приковав всё моё внимание, я будто забыл о когтях, зависших перед моим лицом. У самого порога звякнул переполненный кошель. Упав на доску перед входом, он раскрылся, и из него высыпались серебряные монетки, самородки, манящие желтизной, и даже несколько самоцветов.
– Нет, со сладостями, иди к нам.
Гнусавил из дверей текучий морок. Рядом с золотом и драгоценностями лёг увесистый свёрток, за узелок кто-то потянул, и края обёртки разошлись в стороны. Глазам открылись свежевыпеченные пироги и печенье, наливные яблоки, мёд и даже чудесный сахар, растущий в дремучих чащах, в далёких лесах по которым и ныне не ходит человек.
– А может - ты хочешь знаний, как побеждать врагов, как покорять сердца?.
Третий голос был звонким, как жёлудь в дубовой бочке, он то сипел, прокатываясь по слогам, то обрывался, скатываясь в еле слышный шёпот. Когда слова вырывались из недр амбара, пальцы дёргались, а кинжалы когтей удлинялись.
– Или мечтаешь о славе, такой, что и не снилась никому в этом мире, чтобы всякий ведал о тебе, о непобедимом воине!
Проём громыхал что есть мочи. Елейные речи чудовища, конечно, были привлекательны, какой мальчишка не мечтал стать героем?. И умом я понимал, кажется, что понимал это, однако каждому обещанию и посулу хотелось верить. А лапы будто и не было, я словно забыл о ней.
– Не слушай их, я научу тебя колдовать, смотреть в суть вещей!
Произнёс следующий тембр и от гласных в его словах воздух дрожал, как бельевая верёвка на ветру. И эта тайны была желанна, может даже интереснее прочих, ведь с её помощью можно получить очень многое.
– Всё сразу, если подойдёшь сейчас.
Взвизгнув на последнем слове, эти голоса наперебой повторяли свои увещевания, перекрикивали друг друга, а выложенные на порожек вещи казались красивее прежнего, сладости - пахучей, а самоцветы - реальней.
– Всё…
По ногам прошло напряжение.
– Если…
Внутри появилось странное, тянущее чувство.
– Сейчас...
Стопа медленно оторвалась от дорожки, холодный пот тёк по лицу, пропитал рубашку, а что, если они не врут, если это правда? Словно погружённый в воду, я плавно двигался к разверзнутой пятерне. Ещё немного и она дотянется, ухватит за ворот и утащит в потёмки или дальше. Нужно развернуться, бежать и звать на помощь, но тело меня не слушалось, а лапа и голоса уже близко, как и белоснежные когти.
–Младан!
Позади, раздался крик, больно ударивший по ушам, кто-то ухватил меня за плечо, и дёрнул назад со всей силой. Но перед этим острые шипы разорвали рубаху и погрузились в грудь, однако боли не последовало, и цепенеющий страх ушёл, разжал свою липкую хватку. Всего мгновения они были там, в груди, где-то возле сердца. А потом пугающая рука втянулась в постройку, прорычав на прощание.
– Ты всё вернёшь нам, а пока, это дар – и окончательно скрылась, марево в проёме рассеялось и, чтобы там ни было, оно ушло, оставив незатихающее эхо. Бросив ошеломлённый взгляд внутрь опустевшего амбара, я не успел удивиться. Там словно никого и не было, если бы не раскрытые настежь створки, мне и вовсе бы подумалось, что всё причудилось мне, что это только дневная дрёма, навеянная полуденным солнцем. Но что-то мешало вздохнуть и, дабы прогнать этот ветхий морок, я опустил глаза на грудь.
Рваная рана протянулась под разорванной рубахой, её края словно треснули, кожа пылала болезненным огнём, проникающим до самой кости. Но в довершении всего, она быстро затягивалась и медленно кровоточила. Тяжёлые капли скатывались по льняной одежде и падали на стоптанную землю, а возле самого сердца словно остался острый коготь, одни из тех, что венчал страшную лапу. Он упирался в орган и колол его при каждом ударе, изрекая последнее произнесённое чудовищем слово, повторял его, так что я слышал – “Дар, дар…”
***
Проснувшись в холодном поту, я с трудом узнал очертания родного шатра. Угли успели потухнуть, а воздух стал слегка затхлым. Грудь горела огнём, снова этот сон! Он преследовал меня всю сознательную жизнь, ворошил воспоминания о неспокойных ночах, о тёмных потолках и неосознанном страхе. Единожды даже о сущем, когда деревенская провидица схватилась за горло и упала у гадального варева, едва притронувшись к моему уродливому шраму, тянувшемуся от шеи и до окончания грудной клетки.
Игга спала, уложив свои пышные кудри в свободную косу. Значит, на сей раз я не кричал, такое случалось порой, если наваждение длилось дольше обычного, тогда рубцы обнажали красную плоть, а яростная боль прошивала всё моё существо. От этих кошмаров не было лекарства, и ни один человек не мог мне помочь.
Сменив рубаху на длинный, опускающийся ниже колена, шерстяной хитон, я откинул полог, впуская следы ночной прохлады. Горизонт уже светлел, а по лагерю начали ходить люди. Сменялись дозорные, водоносы запрягали лёгкие повозки - чтобы дойти до реки, протекавшей по ту сторону горы, им нужно выискать или проложить тропу.
Редкие охотники спешили обойти предгорье, пока там есть чем поживиться, ещё несколько отчаянных голов отправились к крутому берегу. Этим умельцам предстояло совершить головокружительный спуск по отвесной скале к нетронутым гнёздам и непуганой морской птице, вскоре там соберётся много рыбаков и никакой охоты не выйдет. Начинался новый день.
Вступив в походную обувь и закрыв палатку, я отправился в сторону выгребных ям по ранней нужде, огибая ночные горшки и, собравшиеся в складочки на дороге, лужи, рядом же находился всякий сор, преимущественно гнильё и прохудившиеся донельзя вещи, так что при всём желании не приладишь. Золотари торопливо собирали мусор в телеги и свозили в кучу за пределы лагеря, отходы сливали в бочки, чтобы переправить туда же, как бы там ни было, при всей стихийности поселения и нашей разношёрстности, мы не были дикарями.
А вот и общественные бани - несколько отступая от палаток, на ровном участке горы мужики складывали в кучу камни на фундамент и очаги, если найдём глину, то будут и печи. Первым делом нужно устроить уклад, всё удобства, закончить частокол, затем и избы, благо палаток хватало на всех, да месяц выдался тёплым, дожди потерпим, а вот гигиена важнее всего. С мором народ точно не совладает, тяжёлый вышел год, несколько артелей обратить в город - шутка ли…
Лето потихоньку подходило к концу, ещё декада и с востока набегут чёрные тучи, будто глыбы небесные, принесут с собой ветер и дождь, станет холодно. А потом, спустя сотню дней и ночей, объявится зима, а вместе с ней старшая луна, потеснив своих младших сестёр на небосводе, затем придёт кусачая стужа и начнётся разгул нечисти. Те же нахцереры от холода сатанеют, собираются в стаи и бродят по землям. Порыв холодного ветра дёрнул края хитона и прошёлся по открытым икрам, забираясь в сапоги.
Последняя палатка осталась позади, поравнявшись со стерегшим выход из лагеря дозорным, я оказался у начала тропы на уступе. Закутавшись в плащ из шкуры для защиты от утренней прохлады, стражник опирался на видавшую виды косу. Надвинув на лоб шерстяную шапку, он лениво наблюдал за тем, как морские волны хлещут о подножья обрыва, разбиваясь об острые скалы, тянущиеся от окончания полуострова и на северо-восток до самого горизонта.
Тут и там из пучины выглядывали гранитные клыки, из-за этих острых бивней воды становились относительно безопасными лишь впритык к берегу. С запада же скалы располагались вдоль края земли и заканчивались у тёмной поверхности океана. Проследив за его взглядом, я сам оказался невольно заворожён открывающимся видом. Наконец, обратив на меня внимание, он встрепенулся и поспешно кивнул.
– Сэр, простите, я не заметил вас.
– Не волнуйся – судя по виду, он, как и все горцы, едва перешагнул порог юности, на его щеках выступал румянец, а усы и бакенбарды перемежались со светлым пухом – Как зовут?
– Алим – выпалил юноша.
– Хорошо, а меня Малгал - будем знакомы.
Пожав ему руку, я вернулся к созерцанию. Стихия разошлась пуще прежнего и волны накатывали на крутой берег так, словно их что-то толкало. Разогнавшись, они обращались в фонтаны из брызг, подлетавших на десятки метров вверх, капли глухо разбивались, падая на прибрежные камни и шершавый утёс.
– Подскажи мне, Алим, со зверем проблем не возникло?
Задумавшись всего на мгновение, он тут же ответил.
– Никаких, Волк скулил и рычал, как обычно – для уверенности паренёк пожал плечами и презрительно сплюнул на склон – Отродье пыталось царапать кандалы, клацало зубами и всё.
– Странно – дела принимали всё более пугающий оборот – вчера в лагере я слышал какой-то вой. А вы?
– Ничего, сэр, за других не ручаюсь, но вечером было тихо, клянусь твердью - ни шороха, ни вскрика – горец смотрел с недоумением.
– Тогда неважно, аккуратнее на посту, если тебя заметят в таком виде, могут высечь, и ещё - передай от меня привет Марку. И скажи ему, что я загляну к нему после обеда.
– Конечно, лейтенант.
И я уже было собирался уйти, когда краем глаза заметил что-то в тёмных водах. Океан вспучился, над его поверхностью поднялась острая пика - риф, возвышавшийся над россыпью различных скал, протянутых от мыска под горой во все стороны. Вода поспешно расходилась, освобождая их от своего покрова, обнажая скрытые под морской поверхностью каменные бока, сплошь покрытые илом и другими наростами.
От него к берегу опять кинулись ряды волн, порождая последовательные всплески и клёкот. В воздухе пахло солью и свежестью, а острие продолжало выступать из моря, поднимаясь всё выше и утягивая с собой валуны поменьше. Теперь он больше походил на острый рог, растущий из исполинского горба. Словно сама твердь выступила из воды, чтобы заявить о своём превосходстве.
Внизу послышались крики, рыбаки поспешно отбегали от берега, с удивительной настойчивостью спасая сети и снасти. Недавно отошедший от земли плот уже возвращался обратно, спеша укрыться от стихии. Ещё немного и волны разобьёт его о края острых скал, стоит им плеснуть чуть сильнее, и он пропадёт в пучине вместе с людьми.
С замиранием сердца я следил за происходящим, может, стоило броситься вниз на помощь, но вот какой-то смельчак взял багор и зацепил бревна посудины, протаскивая её между сходящихся камней к мели. Каким-то чудом ему удалось протолкнуть плот мимо зазубренного края. Сам он при этом качнулся и едва не сорвался с неровного выступа, но опасность миновала. Плот вышел на мель, за считанные секунды моряки вместе со своим спасителем, который нагнал их вплавь, спрыгнули в холодную воду и потащили плот на сушу.
Тем временем эта вершина, взявшаяся из ниоткуда, становилась всё выше, поравнявшись с нижним краем уступа, там, где он сливался с крутым берегом и превращался в извилистую дорожку между глыб, в пятидесяти метрах от воды. Теперь, когда большая её часть находилась в воздухе над поверхностью моря, мне стало ясно, что её опора не так однородна и имеет причудливую форму.
Отдалённо похожий на огромную каплю, с одной стороны, уходящий в воды, массив опирался на несколько коротких и широких столбов, влага до сих пор сбегала с них, а местами отваливались куски налипшего морского дна: комки водорослей, песчаник, галька и всякая живность.
Рыбаки продолжали бежать, оттащив ремёсла повыше, где до них не дотянется прилив. Они взбирались по крутой тропе без оглядки. За спиной поднимался шум, видно в лагере тоже заметили эту перемену в ландшафте. Кто-то кричал со страху, кто охал от удивления, народ собирался у обрыва, разглядывая вышедшую с положенного места скалу.
По морской глади за возвышением прошло короткое движение. У вершины откололся значительный кусок. Она разошлась вдоль длины, до середины основания протянулась заметная трещина, а затем раздался страшный грохот, словно десятки таранов ударили о гору.
Трещина расширялась, её края дрожали так, будто глыба падает, но вместо того, чтобы отколоться окончательно, она лишь раздвинулась чуть шире, а в получившемся проёме мелькнули угловатые сколы.
До странности былые и правильные, словно это и не камень вовсе, а выросшие внутри скалы зубы. Одна из колонн двинулась в сторону, затем другая и весь массив принял горизонтальное положение. Близкие к острой скале выступы разошлись, обнажив белёсую породу, так напоминающую телесную ткань, а потом и она сама отодвинулась. И из-под неё показались огромные, размером с телегу, а то и две, глаза…
В лагере поднялся шум, дозорные били тревогу, только что от неё толку. Итак, уже половина лагеря вывалилась поглазеть на то, как выглядит громадный кет. Оно и понятно, большинство из переселенцев его никогда не видели, только слышали байки.
Зрелище воистину поразительное, однако, знакомое всякому кто отважился ходить под парусом не только вдоль солёного брега. Дважды я плавал к атоллу и обратно, столько же раз мне виделось такое чудище.
– Прекратить, Сипа - хватит, сучье ты вымя!
Десятник рвал глотку, а обезумивший от страха стражник колотил по тревожному колоколу, не переставая кричать, что есть мочи. Вдруг совсем близко раздался голос, лишённый всякого следа утренний хрипотцы, но и свежим его тоже назвать нельзя.
– Лингбакр.
Словно услышав своё имя, гигант наклонил громадную голову боком к берегу, на котором стоял наш лагерь. Теперь каждый из его невероятных глаз бесстрастно изучал снующих по краю обрыва существ. Для него они были также крохотны, каковыми кажутся человеку муравьи. Этот взгляд был столь же мимолётным, сколь и пугающим, порождённая им дрожь прошла вдоль позвоночника, подбираясь к черепу, заползая внутрь, выгоняя наружу холодный пот, от него хотелось замереть и спрятаться. Он был чужд человеку или альву, даже иная чудь смотрела иначе, со злобой ли, ненавистью, с понятными для мыслящего существа чувствами. Однако, во взгляд его также закралось что-то смутно знакомое, будто бы узнаваемое, но я всё не мог понять, что именно.
И ощущение это минуло. Насытившись безрадостным видом, лингбакр отвернулся и потопал вдаль, прочь от нашей горы, пуская высокие волны своими шагами. Казалось, что сама твердь отвечает на эти движения, земля под ногами вздрагивала. С края срывались одинокие валуны, а деревья, растущие над берегом, трясли ветвями.
Наконец, я вспомнил о заговорившем со мной человеке и обернулся к нему, рядом стоял командор. Походные шальвары он поменял на другие со свободным кроем, но плащ на нём был всё тот же, он дважды обернул его вокруг плеч, поверх рубахи и короткой охотничьей куртки. На поясе в ножнах покоился прямой меч. Соседствуя с заткнутыми за пояс перчатками, оружие это опускалось до самых сапог. Лицо его излучало усталость, а в вороньих волосах прибавилось несколько седых волос. Уступая мне ладонь роста, он был настолько же шире в плечах. Над волевым подбородком старый шрам пересекался с краем узкого рта и поднимался к виску, отчего его выражение спокойствия, приобретало драматический наклон.
– Альтагаст, всё не спится?
Мотнув головой, он следил за титаническим созданием, но отстранённо - мысли его были далеко.
– Да как тут заснёшь, земля дрожит, люди орут.
Усмехнувшись на такой ответ, я подметил.
– Ну, ты ведь не из палатки прибыл.
Обречённо поглядывая на лингбакра, не из любопытства, а скорее для того, чтобы убедится в том, что тот всё также ползёт по своим неведомым делам в противоположную от нас сторону, он обводил глазами водный простор. Чаще всего взгляд его останавливался на темной полосе горизонта.
Ночью мимо нас прошла буря. Именно к ней сейчас двигался этот гигант, очнувшийся от тысячелетнего сна.
– Верно - пришли вести с севера. Нас поддержат, но не раньше этой зимы, а может и весны.
– Хорошо, значит, ярлы решились, наконец!
Мной овладело ликование, грудь наполнилась теплотой, и я позволил этому чувству вырваться, улыбнувшись Альтагасту. Но он оставался таким же хмурым, как и прежде. Недоумевая, я тут же согнал улыбку с лица и уточнил.
– Или я чего-то не понимаю?
Тяжело выдохнув, Альтагаст разрушил мои иллюзии.
– Не всё так просто - они предлагают торговлю. Оружие и провиант взамен на золото и серебро. Людей мы от них не получим.
Он повернулся к океану спиной и презрительно плюнул на свежую тропу, недавно вытоптанную вдоль крутого спуска.
– Север слишком далеко от нас. Плаванье займёт весь сезон, до дождей никак не управимся, да и корабля нет.
– А с лихими из Лейцкой? Людей можно на юге поискать по побережью. Да только успеем ли…
Владыка морей, тем временем погружался в океан. И собравшаяся у обрыва толпа расходилась по своим заботам, изрядно насмотревшись на лингбакра. Воды у берега утихли, и упёртые рыбаки в который раз полезли на скалы в поисках снеди.
– Драган не вернулся. Кто-то из охотников видел израненную рыжую лошадь на той стороне горы. Очень похоже на его кобылу, удила оборванны. Выходим в полдень после собрания.
Поднявшийся с моря ветер забрался под хитон, окутывая солёной прохладой. Уронив голову на грудь, Альтагст отвернулся и пошёл восвояси, давая понять, что разговор закончен. Если уж сам Драган со своим десятком канул у подножия пика, значит…
Подняв глаза к вершине горы, я вопрошал у неё, что ждёт нас. Но громадная скала лишь молча возвышалась над землями и лесами, тянула свой грозный пик к небесам. Суровый вид его внушал крепость духа, однако он же в первую же ночь собрал свой оброк с переселенцев.
Знак следовал за знаком, и трижды за минувшие сутки писание пробивалось сквозь покров мироздания, вычерчивало рок, и порой даже чудилось мне, что ветер доносит едва различимый шёпот. Боль бередила старую рану, и отмеченное ей плечо вторило шраму на груди. Тревога медленно, но неуклонно охватывала меня. Край чаровал душу и этот далёкий шёпот нарастал, но оставался таким же неясным.
И ещё раз поднялся прохладный бриз, потрепал меня по голове и понёсся дальше, прервав задумчивый транс. Я неожиданно обнаружил, что руки лихорадочно ощупывают пояс в поисках палаша. И стражник, сменивший Алима, с любопытством поглядывает на меня. Поправив одеяние, я вернулся на тропу, следовало поторопиться и закончить свой утренние дела, пока не вступил в силу полный событий день.
***
Когда я вернулся в лагерь, по округе уже расползался манящий запах каши и жарящегося на вертелах мяса. В котелках у палаток бурлила смесь из зерна, воды и обрезков дичи, распространяя свой аромат на многие метры, даже перебивая человеческую вонь, которая ещё не успела устояться.
Ощипанная на скорую руку птица скворчала над огнём, рядом с ней выпекались постные лепёшки. Хлеб готовили все, у кого ещё осталась мука, кто-то выкатывал его и загребал под угли, от чего он слегка пригорал, но очень аппетитно хрустел на зубах.
Солдаты поступали проще, они лепили из теста булки или оборачивали его вокруг сухой хворостины, а то и нанизывали его на наконечник копья, помещали получившуюся конструкцию возле огня, так чтобы пламя не касалось будущей выпечки своими красными языками и не попортило импровизированный шампур. Иногда получалось вполне сносно.
Семейные люди могли обойтись и похлёбкой, просто разводили ту же крупу водой в чугунке, добавляли все, что было под рукой, чаще овощи, свежую требуху, солонину и бобы.
От полевой кухни же поднимался дымок, для них готовка прекращалось только вместе с пригодными для неё припасами. Заняв почётное и положенное по праву важности место возле бражного зала, который также был сердцем лагеря, повара под предводительством Клары, дородной женщины в возрасте, готовили солонину из остатков соли и дичи, варили фирменную похлёбку и пайки без счёта на стражу и войско.
Сон окончательно покинул меня, оставив хмурые думы и пустой живот в наследие. Ноги наполнились силой после утренней прогулки, а руки желали ощутить тяжесть клинка и копья, с которым следовало поупражняться. А ещё, более всего прочего, хотелось есть. И от того пахучая пища только подогревала аппетит, ускоряя и без того пружинистый шаг.
Повернув от кухни и площади, я отправился к своему шатру, от которого уже поднимался дымок. Должно быть Игга хозяйничает, особый случай. У меня потекли слюнки от одних воспоминаний о её стряпне.
Ободрённый я почти бежал, забывая смотреть под ноги, чуть ли не падая. Вот показался дом, временный, но родной. Его очертания ни с чем не спутаешь, три широких клыка тянулись к небу. Палатка эта повидала свет – её бок тёрли горячие пески востока и ледяные осколки в буран на северных побережьях Кернодата, где начинается Хладное море. Не раз и не два мне приходилось латать её. Убежище, сделанное своими руками - много дороже иного.
И я почти дошёл до распахнутого входа, как вдруг заметил бурое пятно у палаток напротив моего шатра, которое тут же скрылось за грудой ящиков. Знакомое чувство опасности кольнуло в бок, а я безоружен, как назло.
Преодолеть оставшийся десяток метров оказалось куда сложнее, чем весь путь до уступа, перед входом в лагерь, и спуска к каменистому берегу. В затылке поселился неприятный зуд, я словно чувствовал, как спину мою буравит чей-то любопытный или недобрый взгляд. Сосущее чувство под ложечкой пришлось загнать глубже, чтобы оно исчезло.
В голове лихорадочно крутилась назойливая мысль - заскочить в шатёр, схватить палаш и, оголив его, броситься за лазутчиком. Но оружие далеко, у клятой постели!
Копьё, оно ведь совсем близко, вот и решение. Пригнувшись, я проскользнул под откинутый в сторону полог над входом, и притворился, что сбиваю с сапог пыль и грязь на сено, лежащее у порога.
Под кожей протянулись огненные плети, проползли по венам. Рука тянется к древку, так чтобы наблюдатель ничего не заподозрил, словно и не к оружию тянусь. Деревянное ратовище ложится в ладонь, почти прыгает, будто само ищет боя.
Кувырком я оказываюсь на улице, что-то чёрное мелькает между шатров за ящиками. Вопросительный окрик Игги тонет в азарте погони, и я бы рад услышать его, но тело уже уносит меня прочь.
Камень шуршит под стопой, ноги толкают вперёд, за убегающим, за тёмной курткой на его спине. Он бежит быстро, скользит мимо льняных отрезов и верёвок, петляет меж неровных рядов поселения. Цепляется за колышки, чуть ли не падает, но тут же вскакивает на ноги и мчится дальше, так же ловко, как если бы я гнался за кошкой.
Я теряю его и тут же нахожу, уходят мгновения. Люди вскрикивают при виде нас, шарахаются вбок, пропуская, и клянут вслед. Стража, недоумевающая поначалу, включается в погоню.
И мы загоняем его, тесним к недостроенному частоколу, дыхание сбивается, мышцы тяжелеют, но с каждым поворотом эта чёрная спина становится чуть ближе.
Край лагеря, тенты редеют, построек и людей всё меньше, как и участвующих в преследовании. Кроме меня, ещё пара охотников выдержала чудовищный темп. Снова бьют тревогу, второй раз за утро.
Спина почти на расстоянии удара копья. Я мог бы швырнуть его, но что будет, если промахнусь?. Но тут щуплый лазутчик, словно подслушав мои мысли, извернулся и метнул нож, метя в грудь, и он бы попал, будь я на полкорпуса ближе. Изогнувшись в сторону, я выбросил руку с копьём, отвечая атакой на атаку.
Тщетно, наконечник пронзил пустоту, но и нож пролетел мимо, лишь зацепив одежду. Стрела, пущенная кем-то из охотников, пропорола чёрную куртку лазутчика и уткнулась в чьё-то жильё. Он побежал дальше, и погоня продолжилась.
Мы выскочили к тыну, недостроенный частокол с зияющими прорехами отделял поселение от крутого обрыва. И беглец, наконец, остановился, видя, что отступать более некуда. С двух сторон к нам подступала рядовая стража ордена, отставшая внутри лагеря.
Наставив на него копьё, я замер и скомандовал.
– Стой на месте!
Мужики у свежего сруба, только походившего на караулку под смотровую вышку, похватали молоты, топорики и дубины, обступили беглеца, отрезая ему всякий путь к отступлению. А тут и лучники подоспели.
– Ложись-ка ты на брюхо, паря…
Протянул хриплый от гона голос, без тени ехидства или злобы. Его обладатель, знакомый мне охотник, уже взял беглеца на прицел. Зажав вторую стрелу между пальцев, он зацепил тетиву и пустил её в натяг, придерживая кольцом на большом пальце.
– Спокойно, Режка, не бей его.
Бросил я за спину, успокоив ретивого стрелка, не отрывая взгляда от лазутчика, и тут же обратился к беглецу. Кольцо почти стянулось, стражи набралось уже с десяток, а рабочие у сруба и не думали отступать.
– Сдавайся, мы поступим с тобой по чести.
Ореховые волосы торчали клоками на его голове, то сбритые под корень, то собранные в патлы, закрывающие уши, будто резали их наспех. Юное лицо перемазано грязью, простая маскировка или результат неудачного падения.
Глаза его мечутся от клинка к клинку, от острия к острию и не находят прорехи, пути к спасению. Отчаянье и отрешённость медленно наполняли его взгляд.
Чёрная куртка доходила ему до колен, свободная в плечах, мешковатая, где он её стащил или с кого - было не ясно, зато скрывающаяся под ней серая тога сидела прямо по фигуре. Суконные штаны в тон шерстяного отреза на торсе, также в пору, грубо затолканы за голенища сапог из тонкой кожи. Наряд дополняли ножи на двух перевязях, свисающие с боков.
Шаг и ещё один, я подступаю ближе, копьё на уровне пояса, готово вильнуть в любую сторону. За спину ему уже заходит десятник, занося дубинку для удара.
Но тут, что-то почуяв, лазутчик слитным движением перекатился в бок, уходя от запоздалого замаха, извернулся и, пока окружение не успело опомниться, оттолкнул одного из строителей в сторону, вогнав нож тому в плечо. Мужичок испугался, вскрикнул, да и упал, схватившись за рану.
Режка натянул тетиву за один вздох и тут же выпустил стрелу, не целясь, так что, взвизгнув над самым ухом, она пронеслась мимо меня и вгрызлась юноше в бедро, но тот не остановился. Каким-то невероятным образом, он уклонился от моего копья, оттолкнулся от упавшего и бросился бежать дальше, едва избежав удара топором от одного из мастеровых.
Стража перемешалась, теперь нас было слишком много, и мы больше мешали друг другу: охотники видели цель, однако не могли стрелять, боясь задеть своих, строй не успел развернуться - момент был упущен.
Лазутчик протиснулся меж брёвен недостроенного частокола и выскочил к обрыву. Ноги сами несли меня за ним, но совершить тот же трюк я бы не смог, слишком мало расстояние между кольями.
Пришлось прыгать, я оттолкнулся от земли и схватился свободной рукой за необтёсанный гребень. А затем, уперевшись в соседние брёвна ногами, я забрался наверх и перемахнул через тын.
Перед глазами мелькнула синева разлитого за горизонт океана. Порыв солёного ветра вцепился в волосы, толкнул прямо в грудь, прибивая меня к частоколу. Рука всё ещё тянется к брёвнам, инстинктивно пытаясь ухватиться, чтобы смягчить падение.
Две косых сажени я лечу к узкой полосе тверди, рядом крутой обрыв. Мгновение тянется долго, всё тело сковывает страх высоты - если упасть хоть немного правее, то можно прощаться с жизнью. Мне кажется, что ветер вот-вот подхватит тебя и стащит вниз, и от этого нутро холодеет.
Ноги больно соприкасаются с камнем. Я рывком толкаюсь к ограде, чтобы не скатиться вниз к воде, плещущейся о подножье скалы.
Приземление выходит жестким, стопа отзывается болью, ободранные ладони саднят, а каменистый уступ так и норовит уткнуться в тело. Не выдыхая, я тут же озираюсь, выискивая лазутчика, и вот он, всё то же чёрно-бурое пятно маячит в аршине от меня.
Беглец не терял времени зря и двигался вдоль гряды, но каждый следующий шаг давался ему сложнее, чем предыдущий. Всё больше шаркая, он тяжело опирался на частокол.
Капли свежей крови ложатся на камни, алые и редкие, ранен он не так опасно, как мне хотелось бы, но всё же ему от меня не уйти.
Я быстро нагоняю его.
– Замри, если хочешь жить!
И он остановился, медленно обернулся и сокрушённо изрёк.
– Пытать будете?
Его голос был удивительно тонок, может из-за волнения. Силы почти оставили его, он прислонился спиной к укреплению и осел, ожидая ответа. Я не стал лгать ему, в том не было никакой нужды.
– Если не заговоришь, то будем.
Он кивнул, словно именно на эти слова и рассчитывал, а после потупил взгляд.
– Руки - держи так, чтобы я их видел! Куртку и ножи на землю, повторять не стану!
Я сорвался на крик, но команды мои пропали втуне, лазутчик потерял всякий интерес к происходящему. Хоть убивать его мне не хотелось, с одной стороны я рисковал собственной жизнью, пытаясь захватить этого юношу в плен, с другой, не поймав его так и не узнаю - кто он, зачем проник в лагерь.
Противоречия терзали меня, получить нож в горло сомнительная перспектива, отнять жизнь у этого юноши, пусть и пробравшегося в наше поселение тайком, пусть мечущего кинжалы и даже напавшего на батрака, дело подлое, особенно когда погоня окончена…
Я ещё сомневался, но наконечник уже клонило к уступу. Из-за ограды послышался крик.
– Малгал, ты поймал его?!
А вот и подоспел Алик. По ту сторону тына собралось немало народу, кто-то пошёл обходить, кто-то пытался перелезть, но пока все из попытки преодолеть недостроенное укрепление были напрасны. Если помедлю ещё хоть немного, то его просто застрелят, и уж тогда мне точно будет совестно.
– Не совсем, но он тут, уже не убежит.
Перехватив копью одной рукой, положив древком на сгиб локтя, я придвинулся вплотную и взял неудачливого беглеца за шиворот, процедив сквозь сжатые зубы.
– Смотри у меня.
Спустив куртку с плеч до середины спины и перекрутив её на манер пут, так чтобы юнец не пошевелил руками, я принялся за метательные ножи, их осталось всего два, весь свой арсенал он разметал ещё в лагере. Но расслабляться рано, нужен тщательный обыск - в Лейцкой шпана часто прятала в сапогах и рукавах заточки.
Проверив куртку и штаны, я принялся стаскивать сапоги, отложив копьё с ножами в сторону, всё равно он не сможет взять их в таком положении.
Пока я проделывал все эти манипуляции, мой пленник был совершенно безучастен и даже покладист, послушно перемещая конечности по первому требованию, а то и вовсе загодя, приподнимаясь или поворачиваясь в угоду осмотру - всё чисто, ни единой отмычки за пазухой, ничего, и от этого становилось не по себе. Он словно и не готовился совсем.
Горизонт озарила вспышка, дуга прошлась по всему небу, рассыпаясь мелкой сетью. Шторм и не думал никуда уходить, облаков становилось всё больше, а ветер переменился и теперь гнал их к нам.
– Будет дождь.
Я едва расслышал это тихое восклицание, произнесённое пленником.
– Скорее буря и ливень.
Бархатистый голос раздался прямо над головой, спрыгнув с тына, Игга приземлилась на уступ легко и непринуждённо, почти без шума. Я ждал её появления, мне сразу стало спокойнее.
– Ну и устроили вы переполох!
Беззаботно заявила она, и я не мог с ней не согласиться, погоня вышла шумной. Вид у Игги был весьма серьёзным, она облачилась в свой охотничий костюм и убрала волосы в тугой узел, чтобы не мешали, тем не менее, по лицу её блуждала еле заметная улыбка.
– Весь лагерь на уши подняли.
Она окинула взглядом пленника и спросила, без прежних весёлых ноток в голосе.
– А с беглецом что?
Выглядел он и вправду неважно - весь обмяк, глаза полуприкрыты.
Сняв с него оба сапога и так ничего не найдя, я принялся за рану. Аккуратно распоров шерстяные штаны метательным ножом, я осмотрел пробитое бедро, кровь текла медленно.
– Стрела прошла насквозь, повезло, что в кость не попала. Режка своё дело знает.
Оторвав широкую полосу от тоги, я примерился к ранению.
– Сейчас будет больно, потерпи.
Едва договорив, я обломил наконечник и вытянул оперённое древко, сразу же наложив повязку поверх. Пленник вскрикнул от боли и пришёл в себя. Дернувшись, да так резво, что чуть не опрокинул меня, он вырвался и кинулся вперёд, прямо к обрыву.
Я схватил его рефлекторно, почти не задумываясь, зажав скрученную куртку. В один прыжок мы очутились у края, балансируя на кромке отвесной скалы. На мгновение мне показалось, что сейчас он свалится вниз, перевесит и утянет меня за собой, так бы и было, будь он немного тяжелее.
Игга тут же оказалась рядом и обхватила меня за пояс, удерживая нас от падения. И только благодаря этому, я смог приложить все силы и, выгнувшись дугой, дёрнуть его назад, затащив обратно на твердь.
Скрутив лазутчику ноги ещё одним куском его одеяния, я уселся на него сверху, чтобы подобный бросок не повторился, и поднял глаза на Иггу, которая продолжала держать меня.
Она сориентировалась мгновенно, но всё-таки испугалась. И теперь на её лице застыла смесь из беспокойства и злости.
– Чтецы милостивые! Малгал, ты мог разбиться!
Нервная улыбка сковала моё лицо, не знаю от чего, но мне вся эта ситуация казалась слегка забавной. Подавив смешок, я успокоил её как смог, крепко сжав девичьи ладони.
– Да нет, только изувечиться.
Снизу раздался всхлип, слёзы текли по щекам пленника, смывая полосы грязи и обнажая бледную кожу. Ореховые волосы растрепались и из-под них показались острые уши. Тут меня осенила догадка, возможно напрашивающаяся уже давно, я потрясённо выдохнул и утвердил её вслух.
– Да ты альв…
***
Друид задрал голову, уперев тяжёлых взгляд своих карих глаз в пустоту над головами собравшихся, если быть точным, скорее в решётчатые и низкие своды бражного зала. Но в зрачках его словно плескалась некая пустота, нельзя было с точность сказать, на что именно он смотрит, на балки и перекладины или же сквозь них, за пределы видимого мира.
Воцарилось молчание, большинство участников собрания выжидающе поглядывали на него, даже Избыг перестал шелестеть свитками и скрипеть пером, отложив свои записи в сторону.
Альтагаст, восседавший во главе стола, так чтобы старый распорядитель был по левую руку от него, мне же досталось почётное место справа, задумчиво рассматривал своё рубиновое кольцо в ожидании, когда друид, усевшийся со всей привольностью в кресло у очага, спиной к огню, соизволит заговорить.
Узкая полоса рта мистика раскрылась, и он проронил человеческую речь, часто сдвигая ударения и неожиданно обрывая окончания слов. Его голос шуршал слогами, как ворохом сухих ветвей, как ветер над опавшей листвой, и в это же время он опять походил на обычного человека, ветхого старика, чья неоправданно долгая жизнь перестала быть достоянием и обратилась в тяжкую ношу. Вопреки своему предыдущему образу, от которого исходила застарелая властностью и некая таинственность, сейчас он говорил с нами как смертный.
– Мы оказались прямо посреди войны, длящейся многие тысячелетия, возможно она началась задолго до появления разумных рас, но сейчас обрела явную направленность. Лес не боится людей, огня и стали. Их корни крепко держаться за каменистую землю предгорий, и каждый из этих стволов готов умереть ради того, чтобы Дремотный продолжил своё существование, занял новую пядь земель. Также они готовы убивать за это, особенно сейчас, когда их неодолимое право на жизнь находится под прямой угрозой. Естественно, лес сильно отличается от прочих созданий - им от природы не дано двигаться с присущей животным скоростью, они утоплены в течение времени, изолированы в медленный ручеёк его повсеместных потоков. Чтобы заручиться поддержкой леса, а без неё нам не выстоять, нужно встать на сторону этих дерев. Тогда став надежными союзниками друг для друга, мы справимся с общим врагом. Князь Зиг лишь одна из бед терзающая эти земли. Материк полон чудовищ во всяком обличии.
Альтагаст с раздражением потёр глазницы, чёрные синяки расплылись сильнее прежнего. За прошедший с заселения лагеря день он так и не отдохнул.
– То есть ты предлагаешь мне довериться наши жизни лешему?! А где нам брать древесину, а? Углежогам расположиться некуда, бурелом по ту сторону горы скоро закончится, а его заготовка уже занимает слишком много времени и сил. Наши запасы зерна подойдут к концу, здесь нет земель под пахоту, а лес почти мёртв. Кроме чуди по нему никто не шатается, охота на птиц – неблагодарный промысел. Дичь перестанет гнездоваться на утёсе и в предгорье, рано или поздно, а залётными птахами не насытишь четыреста голодных ртов.
Друид поглаживал бороду и кивал на каждый довод, соглашаясь с командором.
– Всё именно так как ты сказал! Именно поэтому я договорился с лесным царём о земле по ту сторону пика. Леса к востоку от горы изрядно пострадали от пожара, эту плешь видно только с вершины. Он уступает нам эти территории, всего около ста акров почвы, от скалистых берегов на севере и по руслу реки на востоке.
Альтагаст переменился в лице, явно не удовольствовавшись таким ответом. Он придвинулся к столу и, поморщившись от негодования, вымолвил.
– Этого мало…
Но мистик просто прервал его, повысив голос и заговорив поперёк.
– Кроме того, вам дозволят собирать хворост и вырубать засохшие деревья по всей чаще. Веток и стволов накопилось в избытке!
Взяв многозначительную паузу, он посмотрел прямо в глаза Альтагасту, изучая его реакцию. Никто не решался перебивать командора, хотя бы из уважения к его персоне. Хотя я сам неоднократно позволял себе делать ему замечания, как давний друг и соратник, но никогда на людях. Лишь тогда, когда он был человеком, а не правителем.
Друид же давал присутствующим понять, кто истинный хозяин положения, кто важнее для общего дела. Всё это вызывало во мне смешанные чувства, с одной стороны я поддерживал друга, с другой же зарождалось невольное уважение к старому мистику, может и навеянное извне. И только воля позволяла оставить голову и сердце холодными.
По залу прошли шепотки, едкие словечки, грязная ругань. Брунийцы из числа доверенных Алика вовсе опешили от такой наглости.
– Какая смелая ведьма!
Раздалось из рыцарского ряда, некоторые не сдержали хохот.
Марк повернулся на месте и строго скомандовал, в свойственной всем сержантам манере, коротко и звонко, чему не смог помешать его глухой шлем.
– Тишина!
Офицеры и советники нахмурились, пытаясь скрыть улыбки и усмешки. Это простое по своей природе оскорбление всё же изрядно развеселило братию. Однако друид пропустил его мимо ушей, демонстрируя всем собравшимся чудеса выдержки или отрешённости.
Крум, самый тощий и низкий из всех присутствующим в зале войны, как бы невзначай крутил в руках свои тонкие заточки и недвусмысленно поглядывал на кривой кинжал, висевший на поясе друида. В его, похожих на щели, глазах читалось отчётливое желание, пожалуй, даже жажда - зрачки замирали, как прикованные, когда лоскут пламени отбрасывал свет на заветное лезвие чудного гостя, и только беспокойные ладони, этого человека, продолжали играть с оружием.
Но и этого друид словно не замечал, оставаясь таким же смиренным и уверенным, как прежде, несмотря на насмешки и открытую неприязнь к своей персоне.
Альтагаст же, хоть и стал мрачнее обычного, невозмутимо повторил свои слова.
– Этого мало для жизни, но меня больше волнует то, как скоро эти леса пропустят нас на запад.
– Доверие требует времени…
– Да, вот только его у нас в обрез. Пока эти земли начнут плодоносить, уйдёт год или два, но проблема даже не в этом. Когда Зиг доберётся до этих земель? Когда его рабы и ищейки возьмутся за этот край всерьёз - что будет с нами?! Что с твоими лесами?! Они вырвут себя с корнем и пойдут на восток, крушить города и армии? Чушь и бред! Они будут падать под топорами, и гореть, подобно обычным деревам! Это лишь слегка замедлит продвижение Зига, не больше. А потом Транди закопаются под землю, вместе с прочей чудью покинут Сокрушённый простор, спрячутся на материке или подчинятся князю. Из всех нас, кто выживет, сделают трэллов и это в лучшем случае!
Голос его громыхал так, словно он вновь оказался на поле брани, а не в длинном доме. Поддавшись своей речи, он встал на ноги, и каждое новое слово падало тяжелее предыдущего, отдаваясь звоном в просторном зале.
Воины наклонили головы, некоторые поднялись вслед за своим командиром. Альтагаст продолжил свою речь, взор его пламенеет, а лицо хмуро, под острыми скулами играли мышцы. Он вещал, опираясь на стол одной рукой, а второй жестикулировал, больше обращаясь ко всем собравшимся, чем к одному мистику.
– Гнуть спины перед творениями богов, которые возомнили, что мир вокруг принадлежит им одним, по праву сильного! Нет, такого не будет! Ведь людям не пристало жить так, словно зверю, гнуть спины и кидаться ничком, подставляя живот, как собака перед хозяином. Я, как и вы, был рождён на свет свободным. Как и вы боролся за свободу и отстоял её, боролся со злом человеческим и извращённым, чуждым злом, что наполняет сказание. И буду бороться с ним, во всех его проявлениях и до последнего вздоха, пока путь мой не кончится, пока смерть не накроет моё тело и душу саваном!
Отступив от стола, он шёл по залу и вглядывался в лица воинов. Люди вставали ему навстречу, многие из них кивали, улыбались. Кажется, что под сводами не осталось ни одного не вовлечённого человека, так или иначе его слова находили отклик в их сердцах.
– Чтецы снова испытывают меня, испытывают каждого из нас, маленьких человечков, чьи имена не удостоились внимания со стороны Троицы. Быть может, станет так, что о делах наших не останется не единого слова, ни повести, некому будет вспомнить нашу жизнь и смерть, не останется на земле детей, зовущих нас, как отцов, и не останется жён, скорбящих об утрате.
Тут голос командора стал тихим и тягучим. Усмешка исказила его лицо. Перед тем как продолжить, он мотнул головой, отмахиваясь от дум, что прокрались в его голову.
– Но нас будут помнить, хотя бы только наши враги, которым мы явимся в самых страшных кошмарах этого или иного мира! И если принять такую судьбу и познать забвение, значит попытаться сделать сказание лучше, очистить его от чудовищ - я с радостью приму такую судьбу! А вы, разделите ли вы её со мной?!
И так наше собрание обратилось в мрачный призыв. Рыцари и воины горячо соглашались с командором, по залу прокатились одобрительные возгласы и девизы. Ратники взметнули кулаки и заревели, какую-то смесь боевого клича, разнящегося от человека к человеку, от культуры к культуре. От коротких и звонких слов, до целых предложений, тонувших в общем гомоне. Марк зашёлся смехом, да так, что его доспехи бряцали в такт вырывающегося из-под шлема хохоту.
Друид внимал эту тираду, потупив взор и запустив пальцы в бороду. Перебирая прядь за прядью, он слушал, но не слышал, оставив смысл сказанного смертным. Плечи его поддались усталости, и он откинулся в кресле, сжался под напором блуждающих в речи страстей.
Я встал на ноги вместе со всеми, вскрикнул со всеми, но не мог не думать о том, что мы сильно ушли от изначальных речей. Взгляд мой остался прикованным к древнему старцу.
Прошло немало времени, прежде чем все успокоились. Каждый выпил по пинте разбавленной медовухи, так скоро принесённой по наставлению Клары, несколько оруженосцев и отроков раздали напитки, хлеб и вернулись на кухню.
После короткой трапезы разговоры вернулись в деловое русло. Избыг сетовал на нехватку рабочих рук, на проблемы в хозяйстве и с оснащением лагеря всем необходимым.
За ним говорил Булат, атаман Камнеруких, так и не сменивший походный тулуп, речь его свелась к тому, что горцы уже освоились в лагере, и он горд, быть частью этого начинания, а также к тому, что вскоре прибудут новые переселенцы – семьи горцев и подкрепление, а также тучные отары.
В самом конце, когда хмель выветрился из наших голов, держал доклад Войтех, светловолосый и худощавый заместитель Драгана. Как и все прочие всадники, что служили под началом ордена, он был немногословен, знал лошадей по имени и больше говорил о своих подопечных, нежели обо всём прочем.
Потом зашли новые люди, пара старейшин и ведуний представлявших переселенцев. Всех их я слушал краем уха, мысли мой крутились вокруг предстоящих поисков. Куда именно Драган увёл свою дюжину и, что важнее, зачем?. Может ли между полуночным криком, леденящим душу, и пропажей этого отряда быть какая-то связь…
Тем временем к Войтеху, вернувшемуся за стол, подбежал его оруженосец, шепнул что-то на ухо и тот оживлённо вскинулся, поднялся на ноги и во всеуслышание заявил.
– Кони сёдланы! Можно выступать, мой господин?
Альтагаст утвердительно кивнул.
– Скачи, осмотрите южные склоны у края лесов. Как закончите, встретимся у скал на востоке, за подножьем пика, у источника и двинемся к кургану.
Войтех коротко поклонился собравшимся и покинул зал, вместе с несколькими рыцарями, служившими под его началом.
За ним ушли Алик, Марк и Булат, уводя воинов и своих доверенных из зала, пехоте надлежало выйти уже сейчас, чтобы поспеть к назначенному месту вовремя.
Зал опустел, кроме самого командора, распорядителя и друида, остался только я и один из старейшин. Худой и сгорбленный старик замер у выхода из зала, до того он представлял крестьян с материка. Льняные одежды на нём слегка износились, на ногах его красовались остроносые башмаки из мягкой кожи, а опирался он на резную трость. Пока все прочие расходились по делам, этот старик нарочно тянул время, пропуская их перед собой.
Остановившись в дверях, он обернулся и обвёл нас взглядом, жамкнул губами и, что-то решив для себя, зашагал к столу. Не дойдя пары метров, он остановился и обратился к Альтагасту.
– Сэр Иганто, есть одно дело.
Командор в этот момент бегло изучал свитки, подготовленные Избыгом. Заслышав это обращение, он ответил старику, не отрывая взгляда от бумаг.
– Чего тебе, Томаш?
– Когда мы выберем командира стражи - доброго кмета или бонда из числа уважаемых жителей, эм…
Он попробовал найти слово, которым можно обозначить наш лагерь. Наверное, это следовало сделать давно, у поселения должно быть имя.
Откинувшись в кресле, командор уставился на Томаша. И тот, растеряв былую уверенность, закончил уже начатую фразу.
– …из числа жителей нашего городка.
Альтагаст ненадолго задумался, а затем ответил старейшине.
– Когда - хмм, это хороший вопрос, Томаш! Что до того, кто именно станет командовать стражей, могу расстроить тебя, я не доверю подобный пост никому из крестьян, ремесленников и иных переселенцев, которых не знаю сам.
Томаш не сдавался.
– А мэр? Кто станет мэром этого славного места…
Произнёс он с нажимом и вновь запнулся там, где следовало назвать город.
– Славного места, да?.
Командор повторил последние слова старейшины автоматически, словно ни к кому не обращаясь.
– Как же появиться мэр, если у этого места нет даже имени. Бургомистр лагеря под Серединным пиком - даже звучит глупо…
Произнеся это, он поднялся на ноги и двинулся к каменному очагу в противоположной части зала, спиной к которому дремал друид. Только сейчас я понял, как сильно затекли мой ноги. За всё собрание мне так и не подвернулся повод размять их.
Отодвинувшись от массивной столешницы, я потянулся и поднялся вслед за Альтагастом.
– Так может пора дать ему имя?!
– Ха, и какое же?
Расшевелив погасшие угли кочергой, командир опёрся плечом на камин и опять погрузился в себя.
– Нужно гордое название, говорящее само за себя, и чтобы понятно было, что-то вроде Западного Подгорье или Верховья. Хотя по Кернодату походишь и с десяток таких посёлков соберёшь. Эх, молодые годы…
Замечтался Избыг, включившись в разговор. Томаш тем временем поглаживал свою белую бороду, свисающую до груди, и кивал.
– Вышнелом!
Это слово вырвалось из меня невольно, но как только оно слетело с губ, я убедился в его правильности. Оно подходило нашему лагерю, стремительно обращающемуся в город.
Альтагаст вскинул бровь и спросил.
– Что за имя такое?
Избыг, как выходец с востока, тут же подметил.
– Вышний, не ломаемый, хмм… А не плохо, совсем неплохо, почти что здорово, Малга. Тебе бы в сказители, с твоими-то корнями и образованием…
– Полно вам, батюшка. Я воин, а не писарь.
И хоть я отнекивался, похвала мне льстила. Командор послушал нас и кивнул.
– Согласен, в этом что-то есть. Я думал назвать город Подпиком, но это имя больше подходит для крепости. Так пусть же будет Вышнеломом!
Томаш одобрительно крякнул.
– Мне тоже нравится! А главное, если назвать город этим именем и не перебирать названия дни напролёт, как это любят делать всякие аристократишки с большой земли, то вскоре у нас будет нормальный бургомистр. Я надеюсь, что его выборы пройдут до того, как моё сказание окончится…
После этих слов Томаш замолк на мгновение и поёжился, словно сам не ожидал от себя таких речей. В его глазах отразилось недоумение и страх, старческая рука невольно схватилась за символ троицы, спрятанный под льняными одеждами.
– Ох, дурная примета, чур меня, чур! Ну полно, мне ещё на вече надо бежать - господин Иганто, Тробыш, Радик.
Проговорив фамилии, он поклонился каждому присутствующему в зале, даже спящему друиду, его имени и рода никто не знал, мирянам такое не положено, и потому старейшина согнулся перед ним пополам, ниже, чем перед командором, так что его белая борода чуть не коснулась пола. Затем Томаш выпрямился и направился к выходу из залы, постукивая посохом по половицам.
Альтагаст проводил его безмолвно, одним взглядом, а затем вернулся к каменной печи. Добавив несколько хворостин, он подошёл к мистику и хотел притронуться к его плечу, но остановился.
Очаг потрескивал свежими поленьями, а в воздухе запахло дымком. Избыг вновь склонился над своими свитками, добавив на стол чистый рулон, раскатал его, обмакнул перо в чернилах и вывел в углу надпись: «Земли близ свободного града Вышнелома».
Меня наполнила гордость, я неожиданно осознал свою причастность к этому месту и к его будущему. Несколько десятилетий орден останавливался у камней, всегда на почтительном расстоянии, наученный прежним горьким опытом.
Но даже стоянка наша не имела названия. Мы говорили о ней просто и непринуждённо, однако избегали давать ей имя, пусть самое короткое. «Лагерь у Серединного пика, что вздыбился над Разбитым простором у самого края мира» - как-то так следовало именовать эту стоянку летописцам и бардам, на деле же выходило что-то вроде: «Утёс под капищем» или «Каменная плаха», «К Серединному». Было ещё несколько названий, не слишком лестных, довольно популярных в солдатском круге.
Однако, сейчас всё тут изменилось и, я хочу верить, перемены эти только начинаются. С тех пор как мы привезли сюда первые клети с чудовищами по заросшим тропам Дремотного, неприветливый край стал понемногу привыкать к нашему присутствию - кругом пролегли свежие дорожки, на покатых склонах горы расположились постройки и палатки.
Когда-то кроме чуди и всякого зверья здесь никто не водился. Ни транди, ни альвы не решались поселиться у Серединного пика. Что же, кому предстоит быть первым…
Ближе всего к горе жил Пушна. От нашего лагеря к его хозяйству день пути, почти сорок вёрст, это если идти по прямой - заросшими дорогами и зверинами тропами.
Возможно, мне стоит расспросить его об этих землях, когда в следующий раз нужно будет переправить клеть с очередной тварью, через полуостров. Должна же быть какая-то причина в прежней нелюдимости этих земель…
Оторвавшись от размышлений, я осмотрел зал. Друид спал, укутавшись меховым плащом, который ему принёс Альтагаст. Избыг принялся листать ветхую книгу, сверяя что-то из неё со свежими картами наших лазутчиков и вырисовывая на бересту.
Все занялись делом, и мне тоже стоило поторапливаться. Пора готовиться к походу, наточить палаш, надеть доспех, взять припасов впрок, ну и конечно распрощаться с Иггой, до того, как она уведёт воительниц в обход, прилегающих к Вышнелому территорий, искать заложенных покойников или иную нечисть, вроде русалок, пока те не напали на жителей.
Обойдя стол, я поднял руку, привлекая внимание командора, который ушёл в дальнюю часть зала за своим снаряжением. Он понял меня без слов, мотнув головой, указал подбородком на дремлющего мистика.
– Ступай, Малгал. Встретимся у конюшен. Я скоро подойду, мне нужно кое-что обговорить с друидом сглазу на глаз.
Избыг встал со стула и сложил свои принадлежности, записи, свитки вместе с книгой в сумку, закинул её через плечо и двинулся к выходу вместе со мной.
– Ох, что-то я засиделся. Мне пора бежать, мужичьём командовать! Ты бы видел какой они сруб выложили, тьфу! А я говорил тебе, Альтогаст, гони ты Ваника взашей - он пройдоха и пьяница! Так теперь из-за его умельцев околицу нужно ниже сдвигать или избу сносить… Какая она кривая! Ужас просто!
Распорядитель зашелся, на щеках выступили бордовые пятна, а ноздри раздувались от гнева. Он не терпел лодырей или лентяев, во всяком случае тех, кого сам считал таковыми. Даже если мастеровый толком не напортачил.
Альтагаст поначалу растерялся от такого напора. Подняв перед собой руки, он поспешно ответил ему.
– Я… Эх, хорошо, я поговорю с ним. Но выгонять его не смей, только ругай!
Выпустив распорядителя из зала в просторные сени, я обернулся, чтобы прикрыть дверь и услышал, как мистик заговорил с Альтагастом. Голос его разительно отличался от того, что я слышал ранее. Он приобрёл звонкость и резкость, с толикой жесткости, а прежней величавости, словно никогда не бывало.
– Хорошая речь, мальчик. Ты стал настоящим лидером…
Дверь захлопнулась сама собой, а я не заметил, как выскочил наружу и направился к своему шатру.
***
Палаш опустился на уродливую голову нахцерера. Под пепельной шерстью, больше похожей на мокрую ветошь с жирными пятнами и рваными клоками, клинок встретился с шишковатым черепом чуди.
Лезвие вздрогнуло и выгнулось от удара, а его острый кончик пошёл под толстой шкурой в сторону. Неспособный проломить крепкую кость, палаш снимал с чудовища скальп, срезав половину косматой гривы и часть морды, оставив при этом кровоточащую рану от темени и до зияющего отверстия на том месте, где раньше было ухо.
Рваный кусок полетел прочь, роняя на редкую поросль капли тёмной крови. А тварь, обезумевшая от боли, повалилась на бок и захныкала, будто позабыв о горячке схватки. К счастью для нас эти отвратительные порождения ночи чувствовали боль явственно, подобно людям, из трупов которых они происходили.
Широкая пасть, тянущаяся вдоль всей морды, изогнулась, выпуская страдания этого существа под лунный свет. Сквозь ряд кривых клыков прорвался стон, от которого холод застывал в моих жилах, в нём не было ничего человеческого или звериного, как звук, рождённый в недрах кошмара, как лик смерти, выраженный с помощью глотки.
В уголках глаз скопился едкий пот, затуманивая зрение, грудь и руки налились жаром и силой. Даже мгновения промедления может стоить жизни мне или одному из моих соратников, ведущих собственный бой. Подняв палаш к плечу, я шагнул вперёд и выбросил руку в уколе, метя скорчившейся твари в серую грудь, туда, где бьётся её сморщенное сердце.
Острие встретилось с рёбрами и отскочило, отпружинив от тугого каркаса. И шанс был упущен, чудовище пришло в сознание, два тёмных зрачка уставились на меня из-под мощных лап, прикрывавших его морду. Оно среагировало практически мгновенно.
Подтянув задние конечности под себя, тварь перекатилась в бок, уходя от второго укола, уже запоздалого, и раскрыла свои мощные челюсти, чем-то напоминающие обычные людские. Только у нахцерера они были в несколько раз шире, так что в пасть легко бы поместился поросёнок, и ещё бы осталось немного места. А зубы заменили, торчащие во все стороны, ряды острых клыков и резцов, вздувшихся и сгнивших, ныне обагренных.
К каменистой почве устремилась струйка коричневой слюны, смешанной с кровью, стекавшей по щеке. Вслед за ней из груди сочилась тёмная жидкость из свежего прокола, удар достиг цели, даже на обнаженных рёбрах виднелся отчётливый скол.
Взяв палаш в две руки за полуторную рукоять, я встал в низкую стойку, готовясь парировать его бросок. Правая нога выдвинулась вперёд, весь вес смещается на левую ногу, корпус вполоборота к врагу, а клинок притянут к поясу, и проходит вдоль колена под небольшим углом, смотря в сторону чудовища.
Если бы у меня в руках был двуручный меч, то исход можно считать решёным, но с палашом дела обстояли иначе, использовать сабельную стойку было нельзя, иначе удар лишь оцарапает его жилистое тело.
Двухметровая тварь сжалась как пружина, готовясь атаковать. Её зрачки дрожали, метались между клинком в моих руках, блистающим в тусклом свете лун, и кольчугой, ловящей звёздные блики. А вокруг кипел неравный бой, ржали испуганные кони, хрипели и ругались люди, нахцереры рычали, стонали и лязгали зубами, временами раздавался хруст и рыдания.
Неизвестность обуяла нас, нельзя отвернуться от врага, ни оглядеться и понять, что происходит и кто побеждает, ведь здесь один из нас умрёт, погибнет навсегда или на долгую вечность, пока духу его не будет позволено отбыть из посмертия, переродиться в этом или ином мире.
Сущее уменьшилось до узкой полосы стали зажатой в руках, сжалось меж белёсыми и грязными зубами чудовища и собственного шумного дыхания, оставалось только понадеяться, что кто-то из товарищей прикроет открытую спину и фланги. Позади что-то чавкнуло и упало в считанных шагах.
– Сдохни, мразь! – ещё один глухой удар и плевок, исполненный отвращения. Смешавшись вместе, звуки были неким сигналом для меня и моего оппонента. “Тыл защищён” спокойно подумал я, а для него это стало побуждение к действию.
Наконец, нахцерер решился и, выбросив вперёд верхние конечности, кинулся прямо на меня в полном безмолвии, даже не пытаясь уклониться от лезвия. Чернота в его зрачках стала бездонной. Она плеснулась навстречу моей затаённой ярости, притягивая полосу острой стали.
Палаш мгновенно поднялся навстречу чуди и, обежав короткую дугу, резанув одну из лап, оставив на её месте лишь повисший на лоскуте кожи обрубок.
Заученное движение уводит острие вбок, а лезвие ныряет под врага. Обратив свой корпус навстречу твари, я повернулся на ноге так, чтобы клинок упёрся в тощую грудную клетку, направил меч наудачу, прямо в предыдущий прокол и надавил на него что есть сил.
Инерция его тела, на удивление грузного, довершила начатое, с некоторой натугой, но палаш вошёл под рёбра, и что-то внутри него лопнуло, так что дрожь прошла по оружию, усугубив отдачу от удара. Клинок прошил чудовище насквозь, показав почерневший от крови кончик из пепельной спины, уродливая голова дёрнулась и обвисла на обессилевшей шее.
Я упёр обитый металлом сапог в плечо и вытащил палаш, опрокидывая существо. Нахцерер опал наземь, с сипом выдыхая воздух, в тёмных глазах отразилось звёздное небо, в последний раз видимое им и, возможно, именно таким образом, а затем сверкнуло занесённое над головой лезвие. Оно замерло на секунду, чтобы начать свой бег, опускаясь на шею побеждённой твари.
Оружие отделяет голову от тела с хлюпаньем и хрустом, по уродливой морде пробегают последние конвульсии, и она затихает, откатившись вниз по каменистому склону - всё кончено.
– Чтецы милостивы.
Изрёк я напоследок, провожая чудовище в смерть. И только тогда смог вдохнуть спокойно. По щекам бежит горячая влага, лоб колет солёный пот, я пережил это столкновение, можно осмотреться.
Палаш поднимается сам собой, даже кажется, что он ничего не весит, будто он обрёл лёгкость пушинки. Освободившаяся рука поправляет остроконечный шлем, чтобы полоса, закрывающая переносицу, не загораживала обзор.
Над ратным полем у крутого обрыва медленно расцветает тишь, звуки отдельных схваток затихают сами собой, когда один из сражающихся умирает. Благо, что чаще побеждают люди. Несколько порождений ночи разбегались кто куда, смекнув, что дело дрянь. Смешавшись с темнотой и тенями, они отступали, а значит выискать их вокруг пика и в предгорье будет ох как не просто!
Марк, а именно он защищал мои тылы, размозжил своим кистенём голову ещё одной твари, зашедшей мне за спину, всего рядом с ним на камнях лежали три туши, и какие?! Самая маленькое из них должно быть с косую сажень в холке, а иные и того выше. Его мастерство боя, полностью окупало дурной характер, несмотря на замкнутость и нежелание снимать доспехи, на него действительно можно было положиться в схватке, особенно неравной.
Луны обхватывали его бронированное тело лучами, каждая чешуйка доспехов переливалась, подобно настоящей. Он так же, как и я закончил со своей частью боя и теперь осматривался, стараясь понять, где же нужна его помощь.
В прорезях массивного шлема сверкнули бусины глаз, он повернулся ко мне, одним взглядом спрашивая - всё ли у меня в порядке. Я незамедлительно кивнул, выказываю благодарность, он ответил тем же, так что перо на его шлеме вильнуло мне навстречу.
Чуть ниже по склону пронеслась конница, те из нас кто не потерял лошадей, соединяясь с арьергардом, которому посчастливилось избежать столкновения с этими тварями. Авангарду и флангам повезло гораздо меньше, если к передовому отряду мы сразу же пришли на помощь, судьба войсковых крыльев оставалась неизвестной.
Всадники рубили с плеча, пронзали нахцереров копьями и крушили их булавами, немногие очаги боя затухали окончательно. Осталось только несколько отвратительных существ, что за время своего существования успели вымахать до четырёх метров, вдвое выше любого из нас.
В отличии от своих сородичей, что оказались поменьше, эти не хотели умирать и тем самым избавить писание от своего тлетворного присутствия. Пепельная шкура крупных особей была в несколько раз толще и во столько же раз прочнее, шерстяные патлы сбивались в плотные шапки и ороговевшие наросты, вдавленные в их массивное тело. Эти образования имели самую разную форму от плоских щитков и до игольчатых пластин, но с защитной ролью они справлялись одинаково хорошо.
Руки этих долговязых выродков стали много толще и сильнее, каждый кулак размером с хороший валун крушил доспехи так, будто они выполнены из старой и сухой скорлупы, а не из кожи и стали. Вокруг этих тварей, которые, судя по разъярённому виду, и не думали отступать, собралось много народа - горцы осыпали их камнями из пращей и сдерживали с помощью боевых кос и рогатин. Рядом с ними в одном строю стояли брунийцы, орудуя копьями и щитами, а некоторые стреляли по ним из луков, метили в глаза, заставляя нахцереров защищать морду.
– Марк, ты к ним?!
Вояка уже шагал в сторону чудовищ, бежать его облачение позволяло лишь с большим трудом, приходилось экономить силы. Он поднял кулак над плечом и ткнул им в сторону сражения.
– Я за копьём и к вам. Попробуем выцепить тощего!
Бросив это через плечо, я побежал к коню, на котором прискакал сюда. Точнее к его изувеченному телу, животному достался укус, предназначавшийся мне. Он лежал там же, где и упал, с огромной раной вместо головы, череп снесён начисто, только нижняя челюсть уткнулась в лужу стынущей крови.
Сердце кольнуло чувство вины и благодарности. Я не знал этого коня прежде. Ведал только его имя, которое назвал мне ответственный за табун конюх, вручая удила.
– Ну вот, Бурый, спи спокойно - ты отомщён.
Погладив холодный бок, я снял с седла кабанье копьё, к счастью, оно не пострадало. Конь упал на седельные сумки с провизией, а не на оружие. Сам я чудом избежал переломов, спрыгивая на полном ходу, когда один из нахцереров застал меня врасплох. Для нас всё могло закончиться иначе, если бы Бурый не встал на дыбы. Промедли он хоть немного, погибель ждала обоих.
Сжав в руках древко, недавнее приобретение с которым ещё предстояло освоиться, освежив полузабытые знания, я двинулся вниз. Навык владения этим оружием должен был притупиться при отсутствии практики. Палаш же вернулся в ножны.
Бросившись прямо по каменистому склону, я следил за страшной троицей. Стрелы отскакивали от толстой шкуры или запутывались в шерсти, камни отлетали, не причинив вреда - большинство снарядов пропадали попусту, но чудовища всё равно прикрывали морды и жмурились, когда особенно меткий выстрел бил возле глазницы.
Импровизированное войско действовало на удивление слаженно. Им раньше не доводилось стоять в одном строю, однако опыт прежних сражений давал плоды.
Да, в рядах сражавшихся не было той слитности, которая возникает при длительной муштре, когда части войска свыклись друг с другом, когда всё приёмы заучены и отработаны, однако случайные заминки были коротки, а манёвры выполнялись безошибочно и споро. Брунийцы и горцы не мешали рыцарям, подпуская хорошо защищённых воинов, облачённых в кольчуги и закрытые шлемы, вплотную к чудовищам.
Сквайры держались позади, присоединившись к лучникам. Всё больше и больше людей стекалось к схватке. Казалось, что вот-вот одна из этих тварей падёт и остальные последуют за ней. Однако этого не происходило, вопреки всем надеждам и ожиданиям – они стояли крепко.
В небе сверкнула молния, озарив Серединный пик. Тёмная вершина, нависавшая над нами, дёрнулась в этом свете. Не прошло и мгновения, как по утёсам и хребтам прокатился хохочущий гром, многократно отражённый скалистой грядой.
Тяжеленые тучи, цеплялись за гору и её выступы, закручивались вокруг и неслись дальше, с порванными боками. Часть облаков спадала по крутым склонам, опускаясь на нашу высоту в виде водянистой хмари. Небо быстро потемнело, его заволокло за считанные минуты.
С моря задул ветер. Порывы его толкали меня в спину, подгоняя поближе к нахцерерам, которые бились в остервенение. Их шкуры так и не были пробиты, но град ударов сделал своё дело.
Иной раз, пропустив очередной укол копья, твари морщились или рычали, не как обычно, нет. В рыке их слышалось что-то обречённое.
Не добежав до боя десяток саженей, я замедлил ход и оценил ситуацию ещё раз. Войско взяло чудовищ в клещи, зажав со всех сторон. Люди рубили и кололи без устали, стараясь угодить в неприкрытые мехом участки шкуры.
Ближайшая ко мне образина была самой крупной в троице, возвышаясь над другими выродками на несколько локтей, едва ли я смог бы достать копьём её косматую голову. Иные удары против таких существ, почти всегда бесполезны, значит нужно спустить его пониже. Вот только как?. Эх, был бы Бурый жив…
Да и вообще, любой боевой конь сгодился бы, для того чтобы пырнуть тварь в перекошенную морду или в шею, туда, где наросты редели. Однако лошади их боялись настолько, что просто отказывались приближаться к нахцерерам ближе, чем на сорок метров.
Отвратительный запах, распространявшийся от этой нежити на многие сажени, смесь из аромата давно сгнившей плоти и едких выделений, напрочь отбивал всяческое желание приближаться к ним. Чего уж говорить о внешнем виде этих тварей…
Их худые тела, кожа обтягивала рёбра так, что их можно было сосчитать, местами вспучивались
Это убийственное сочетание вони и неестественного уродства вселял животный ужас не только коням, но и людям.
Уцелевшие всадники держались поодаль, изредка пуская стрелы. Другая их часть, не павшая на этом склоне, отправилась в погоню за бежавшими порождениями ночи.
По ту сторону битвы раздался надрывный возглас, каким-то чудом, прорвавшимся сквозь шумиху схватки.
– Алик, стой!
Кто именно кричал, было не разобрать, однако причину крика я понял сразу.
Одно из чудовищ, после очередного удара, разъярилось и бросилось на солдат, игнорируя копья и снаряды. В его череп, обтянутый тёмной кожей, воткнулось несколько стрел в опасной близости от глаз, однако тварь уже не обращала на это никакого внимания.
Она опустила лапы, прекратив прикрывать ими морду, сжала деформированные ладони в кулаки и молотила без разбора, то по земле, то по воинам.
Рык, издаваемый тварью, смешался с криками и треском ломающихся щитов, копий и людей.
Воодушевившись успехом сородича, прочие нахцереры оживились и пошли в наступление, пренебрегая полученными ранениями. В их мрачных глазах, более не мерцавших в лунном свете, ибо небо окончательно заволокли пришедшие с моря тучи, ничего не отражалось.
Эти пятна, как чёрные кляксы, стали неотличимы от шерсти и прочих наростов, смешались с опустившейся на предгорье темнотой, целиться по ним стало сложнее. Раскачиваясь из стороны в сторону, чудовища отбивались наотмашь и скалились, давя людей.
Всё чаще снаряды летели мимо, рискуя задеть своих же, вскоре стреляли лишь самые меткие лучники, чьи стрелы находили цель в темноте.
Нужно было что-то делать, и при том срочно, иначе всех нас положат на камни у пика, а потом пожрут без остатка или обратят в таких же плешивых выродков. Решение нашлось само собой.
Проскочив мимо дюжины стрелков и метателей, которые лихорадочно пытались поджечь мокрые ветки, обнаруженные на склоне, иные искали в седельных сумках трут, факелы и фонари, чтобы развеять мглу, я двинулся к передней шеренге сквозь ряды воинов.
Бросившись в самую гущу, я прокручивал в голове битву с огром, минувшую много лет назад. Он был выше и злее любого нахцерера, даже этих переростков. Та заварушка отдалённо походила на нынешнею: кони трусили, пеших он раскидал дубиной, а стрелы ему - что зубочистка. Убить его удалось лишь с большим трудом, пришлось отвлечь его, подрубить колени бердышом, и лишь затем нам заколоть его копьями.
Вот только сейчас бердыша под рукой не было, даже самой завалящей алебарды не сыщешь, редкое оружие в этих землях. Однако, рогатина может сгодиться…
В эту секунду ближайший ко мне нахцерер, будто услышав мысли и ощутив угрозу, взревел и прыгнул вперёд, прямо на остатки копейщиков. Пики упёрлись в его тело и затрещали, вся формация сдвинулась на несколько метров. Сталь ринулась навстречу твари, щитоносцы и рыцари приняли натиск на себя, пока копейщики брали дистанцию.
Большинство копий и рогатин к тому моменту сломались о шкуру и кости чудовища. Обломки меняли на запасные пики, но и тех осталось немного. Оруженосцы рыскали по склону в поисках копий, но это действо требовало времени. Так что нам приходилось медлить, сражаться в неравных условиях.
Выцепив вытолкнутого из строя солдата, вооружённого совней, я, схватил его за плечо, оттащил от шеренги, повернул к себе и прокричал прямо в лицо, стараясь криком заглушить рёв, издаваемый нахцерером.
– Меняемся! Держи копьё, потом вернёшь!
Он часто моргал, будто не понимает меня, этот человек был уже не в себе. Выдернув совню из его рук и всучив своё копьё, я подступил к фаланге вплотную. Оружие непривычно тянуло наконечник к земле. Древко длинной в человеческий рост, может чуть больше сажени, венчало вытянутое лезвие, заточенное с одной стороны и загнутое с другой.
Это ничего, нужно лишь примериться. Закинув совню на плечо, я вышел в первые ряды. Два десятка отбивалась от нахцерера пиками, столько же вояк прикрывало строй щитами, кто с палашами, кто с дубинами. Они больше надеясь на крепость защиты, чем на оружие. Тварь подходила, они отступали, отдавая метр за метром.
После очередного рывка, чудовище выдохлось и слегка успокоилось. Бой измотал его, но иногда удары лап приходились не в землю или воздух, когда тварь промахивалась, а в защитника, сокрушая тонкий заслон между человеком и чудью. Вот и сейчас, раздувшаяся конечность с треском врезалась в щит, превратив его в мелкую щепку, прямо в руках щитоносца.
Он отлетел в сторону, вопя от боли. Его тут же оттащили от чудовища, и повели к полевым врачевателям. Эти самоучки и знахари, попавшие в наши ряды волей судьбы, спасли немало жизней. Может и в этот раз помогут.
– Рука, моя рука!!
Бормотал этот солдат, ошеломлённый от шока. Когда горцы провели раненного мимо меня, я разглядел его изувеченную руку, точнее то месиво из костей и плоти, что начиналось чуть ниже плеча. Внутренности скрутило гадкое чувство, словно крюк зацепили за рёбра и тащат наружу. Ком подступил к горлу, но я подавил тошноту.
А вот и чудище: помимо очевидной разницы в росте, из-за которой по позвоночнику проходила неконтролируемая дрожь, помимо вони, бившей в ноздри, да такой, что, казалось, будто воздух наполовину состоит из миазмов разложения и желчи, у этой твари была ещё и аура, присущая всякой нежити.
Ощущение пустоты, словно нахцерер ничего не весит, а его живописный образ является обыкновенной иллюзией, лихорадочным бредом. Опасное неверие заполняло разум от основания черепа и до самой макушки. Стоит только поддаться ему, и умрёшь.
– Раз!
Десятник взмахнул рукой, дополняя короткую команду жестом. Половина копейщиков шагнула навстречу чудовищу, выпадами они метили в грудь и шею, вторая половина упёрла пики в землю, направляя наконечники на впалый живот твари, чтобы она не подступила к строю. Щитоносцы держались у копий, готовясь принять удар, заслонить собой товарища.
Слитный укол, сразу несколько пик клюют косматую фигуру и отскакивают прочь. Нахцерер фыркает, но всё же не закрывается от тычков. Уличив момент, он хватает одно из копий и выдёргивает его из рук копейщика. К счастью, тот вовремя отпускает древко.
– Два! Назад!
Строй качнулся и попятился на два шага, уходя от чудовища. Оно вновь хлестнуло по тверди, прямо туда, где ещё мгновения назад были люди. От места удара полетела мелкая галька и сор. Тварь выпрямилась и замахнулась для новой атаки.
Но тут его накрыли стрелки, войско разошлось достаточно для того, чтобы пращники, лучники и метатели могли беспрепятственно бить по нахцерерам с фланга. И хоть от выстрелов не было большого толка, но чудовище отвлекалось на них.
Едва оно поворачивалось, чтобы отыскать источник обрушившихся на него снарядов, как у копейщиков появлялся шанс. Они совершали манёвр и кололи. В итоге у твари просто не было возможности переключиться на стрелков.
За каждым залпом слышалось хриплый приказ:
– Раз!
Удар, обстрел и отход, манёвр повторялся снова.
Войдя в строй и взглянув на командира, я узнал его. Из-под островерхого шлема выглядывал угловатый нос, под которым чернели пышные усы. Поверх кольчуги он носил короткую стёганку, прикрывающую воротом шею и тело от плеч до пояса, с длинными рукавами, скатанными у перчаток. В одной руке меч, в другой тарч без гравировок и узоров.
– Митрий!
На мой оклик, вместо приветствия, он махнул рукой, указывая куда-то за спину нахцерера. В сторону того места, где эти твари прорвали наше окружение, растащив войско по всему откосу.
– Ряпе уже не помочь… у него лицо лопнуло… сам видел. Мерг вроде бы шевелился.
Старые знакомые, примкнули к ордену немногим раньше меня, а сейчас лежат на холодной земле, убитые или увеченные.
Грудь обожгло огнём. Волна жара омыла шрам и потекла от сердца по шее, поднялась к вискам, чтобы вгрызться в голову. Перчатки скрипели о древко, а зубы скрежетали о зубы. Вспышка гнева озарила меня изнутри, вызвав сильнейшую жажду мщения. Еле совладав с чувствами, я удержался от гневного вопля и лишь выдавил из себя.
– Тогда - давай вытянем эту дрянь подальше.
Митрий наклонил голову и спросил.
– Далеко?
Отступив на несколько шагов, я обернулся. Склон утонул в предгрозовой темноте, надвинувшейся на Серединный пик. Однако тут и там уже горели тусклые факелы, дрожащие от сильного ветра, и редели фонари, вместе они позволяли ориентироваться по каменистой гряде.
Силуэты людей и чудовищ сливались с твердью, так что не отличишь от валуна, коряги или кочки. Без огня вообще бы ничего не увидел. Разобрать что-либо в этом мареве было сложно, но вот, бегло осмотрев местность, я нашёл то, что искал.
– На двадцать шагов, веди его левее, на сгиб.
В этот момент, одновременно с моими словами, Марк вынырнул из темноты и направился к нам. Вот уж кого я был рад видеть. Когда созвездия и луны скрылись за налетевшими тучами, броня его перестала искрится в их слабом свете. И без того мрачный, он стал ещё суровей. Шаги размашисты, борода раскачивается в такт движениям и каждое из них сопровождает шорох подогнанных друг к другу пластин.
Кажется, тёмных пятен на его доспехах прибавилось, с кистеня на землю то и дело срывались частички крови. Пока он переходил поле боя, на него нападали и не один раз.
Вдруг над головой раздался щелчок, а за ним последовал треск. Чудовище рвануло на нас, надломив копья своей грузной тушей. Тварь нацелилась на Митрия.
Мда, хитрости нахцерерам не занимать… Должно он догадался, что между выкриками «Раз», «Два», «Назад» и действиями людей есть какая-то связь.
Строй рассыпался под его напором. У самого плеча просвистела стрела, а в бок угодил камень, отозвавшийся болью во всём теле. Пришлось бежать так быстро, как только можно, я едва поспеваю за Митрием, палаш стучал по бедру, а со всех сторон летят дротики и стрелы, вперемешку с пулями и камешками, так застрельщики пытаются утихомирить тварь.
Волна вони движется по пятам, чуть обгоняет. Я чувствую, как зловонная громада преследует нас, слышу, как её кости бьются о землю в шаге за спиной. Челюсть твари ходит вверх и вниз, сквозь ряды клыков прорывается короткий хрип - вот-вот догонит…
Ноги толкают меня вперёд, и я бегу в темноту, не разбирая дороги. Проходит мгновение, минута, потихоньку шумное дыхание нахцерера отдаляется. Оно стало порывистым и частым, чудовище выдохлось.
Снаряды продолжают лететь в него, и оно отступает.
Я остановился и развернулся, тварь свернулась клубком, бока её колышутся – восстанавливает силы.
Взмахнув рукой, я позвал подоспевшего рыцаря.
– Марк, сюда!
Когда он подошёл ко мне, я указал ему в сторону складки, где земля уходила горкой ещё выше, устремляясь к вершине кручи, где холм проседал перед более плотной породой, размытый дождями и талыми ручейками, что появляются здесь весной.
– Там крутой подъём, занимайте высоту, а я зайду сзади.
Марк повернулся, проследив за моим жестом и, обнаружив тот самый изгиб, забряцал в указанном направлении, лишь что-то хмыкнув себе под шлем.
Пока чудище взяло перерыв, мы успели собраться духом. Воины вернулись в некое подобие строя. Семь копий и восемь щитов, ещё несколько тел легло на склон. Ранены ли они, мертвы ли – пока нахцерер не будет устранён, им не помочь. Лишь самые первые потери, те из павших, что оказались в относительном отдалении от чудищ, уже отправились в руки лекарей или Чтецов.
Строй подступил к чудовищу, Митрий уже посвятил солдат в детали. Копейщики выставили пики и укололи, тварь взвизгнула и перекатилась, из бока её торчал обломок копья – наш первый успех.
Борьба продолжилась, порождение ночи ранено, но не утратило своей силы, нет, напротив, теперь оно билось ещё яростней. Удары лап стали мощнее, а броски быстрее. Быть может, оно ощущало, что сейчас всё решиться и от следующих десяти минут сражения зависит, кого будут клевать вороны, а кому жить и пировать.
Нахцерер спустился в яму, следуя за пехотой. Боль подгоняла его, стрелы и прочие снаряды уже не летели, должно быть в тот момент ему казалось, что он побеждает. Люди бегут от него, а острый ветер более не беспокоит толстую шкуру. Он выпрямился и зарычал, ехидно, так, как хохочет сильный над слабым, как потешается садист над своей жертвой. Вот только эта тварь не учла одного – люди завоевали мир не одной лишь хитростью, хотя куда простой нежити до таких мыслей.
Я вильнул в сторону от фаланги ещё до того, как тварь поднялась на лапы. Отойдя на десяток метров, я обошёл её и крался по пятам, зайдя в тень за чудовищем. Каждый манёвр пехоты подводил меня ближе, каждый бросок чудовища.
Не издать не единого звука, не издать даже слабого шороха – все, о чём я думал в тот момент. Дыхание пропало само собой, воздух сочился через ноздри, проникая внутрь лёгких, однако я его практически не чувствовал, даже вонь улетучилась.
Я слился с ночью и тенями. Темнота и холод заполнили меня, вытеснила всё живое. Когда рядом падали снаряды, когда пули вгрызались в щебень и укатывались ниже, они словно были невероятно далеки от меня. Ни страха, ни сожалений, только древко в руках, наконечник совни и жертва для алчной стали…
Когда эта тварь выправила спину, чтобы возвестить о своём превосходстве, я был готов. Припав на колени, я опустил своё оружие до пояса, взяв древко за самый край и середину, протянул к чудовищу. Почему-то в этот момент я ощутил, что совня в моих руках очень похожа на тонкую фалангу, которую венчает кованый коготь.
Подведя лезвие под бедро нахцерера, у самого колена, я резанул его, надавив со всей силы и вытягивая древко на себя. Загнутая кромка с шорохом прошла по толстой шкуре, распарывая её вместе со связками до самой кости. Лезвие оставило глубокую рану, из которой нехотя потекла чёрная кровь. Порождение ночи удивлённо всхлипнуло, покачнулось и завалилось набок. Морда чудовища разом опустилось до земли, в самый раз для того, чтобы добить.
Остатки копейщиков, откинутые нахцерором в очередной раз, уже сменили сломанные копья и пики на целые. Сразу несколько наконечников уткнулись упавшей твари в рыло – тут она заверещала, схватившись за голову. Задние лапы её рыли землю, а верхние накрыли морду, однако, глаз у неё уже не было.
Марк шагнул к ослеплённому монстру и обрушил на его шею свой кистень. После первого же удара мне послышался хруст, заглушенный рыком. Позвонки треснули, но тварь всё ещё дышала, хоть и с трудом. Чешуйчатый рыцарь поднял оружие над собой, окровавленная гиря повисла у плеча, а затем Марк взмахнул ей, опуская шипастый груз на врага.
Он ударил ещё раз и чудовище захрипело. Третий удар завершил это тёмное подобие жизни, нахцерер перестал дёргаться и сопеть.
На душе стало немного легче. Одним выродком меньше, уже хорошо. Их осталось двое, не считая той мелочи, что сейчас бежала от нашей конницы под предводительством Войтеха и Рапаля, молодого десятника из числа прежних оруженосцев.
Вытянув совню перед собой, я двинулся к следующей твари. Но ещё до того, как я преодолел половину расстояния, разделявшего нас, нахцерер растянулся на склоне и схватился за горло. В свете чадящих факелов торчавшая из него пика вздрагивала. Она шаталась, когда его лапы задевали древко, тщетно пытаясь закрыть прокол.
Кровь толчками выходила из шеи, даже фонтанировала, обдавая холодными брызгами людей, сгрудившихся вокруг чудовища. Дубины, мечи, топоры опустились на чудовище со всех сторон. Вскоре кровь остановилась, оставив тёмную лужу под грузным телом.
В стороне грянул разношёрстный клич.
– Рубка! Смерть!
И вместе с этими вскриками перед чудищем что-то мелькнуло. Красноватое свечение, длящееся миг. И этот блеск привлекал внимание, бардовый и затаённый, отчего-то он был заметнее многих источников света, что попадались мне на глаза.
Рубиновый всполох виднелся издалека. Еле заметный в отсветах факелов, ничтожный в сравнении с вспышками молний, то и дело озарявших пик, он всё же оказался достаточно отчётливым для того, чтобы всякое живое существо на этом, восточном подножье горы заметило его.
От излома на юге, что разделял Серединный пик надвое, и до самого кряжа на северо-востоке, за которым бугрились низкие холмы, уходящие под воды между материком и Разбитым простором, кто мог поднять глаза к крутым склонам местных высот, тот не мог проглядеть эту короткую вспышку.
Она пробивалась сквозь дождь и смог, сквозь густые кроны дерев, даже сквозь закрытые веки. Так сверкнуло кольцо на руке Альтагаста.
И вместе с тем взвыл ветер, зашумели еловые купы, вторя редколесью. Над горою пронёсся шквал, расталкивая ветви и разгоняя дымку, неокрепшую в туман. Но ещё до этого, как стихия возвестила о себе, последний Нахцерер вздрогнул и оцепенел.
Командор, словно вытянулся, стал на целую голову выше. А чудовище съёжилось перед ним, замерло в страхе или нерешительности.
Альтагаст поднял двуручный меч к плечу. Его фигура размылась, оплыла, нельзя было сказать, где заканчивается его плащ и начинается земля. Плечи раздались вширь, мышцы взбугрились под доспехом – весь вид его возвещал о готовности, излучал уверенность.
Мгновение будто остановилось, ветер затаился, а деревья перестали двигать ветвями. Мир вокруг ждал того что произойдёт дальше. Напряжение витало в воздухе, и тут, из-за туч вышло солнце.
Командор шагнул вперёд, коротко взмахнул клинком, так быстро, что я не сразу понял, что же произошло.
Иганто рассёк Нахцерера пополам, разрубив от пупа до шеи. Он умер мгновенно, не проронив и звука, просто развалился на две части перед человеком. И войско взревело, кто-то кричал от радости, кто-то от горя.
Всё было кончено. На поле брани пролился редкий и крупный дождь. Тёплые капли попадали в прорези шлема, пропитывали кольчугу и куртку, смывая кровь.
Едва стоя на ногах, я озирался. Дымка таяла, сбегала по склону в ущелья и леса, собиралась в тонкие облачка и утекала прочь, обнажая тела людей и монстров. Начинался бардовый рассвет…
И камни испили крови II
© Copyright: Никита Гротеский, 2021
Свидетельство о публикации №221091000710
Свидетельство о публикации №221091000710
Рецензии