Война без фронта. Часть 2. На уральском заводе

      В предыдущей части своих, может несколько отрывочных, воспоминаний я попыталась описать как убегала от войны с Западной Украины до Южного Урала. Наконец добралась, очень хотелось верить, что все ужасы позади. Осуществилась мечта – меня направили на военный завод, и я смогу помогать фронту.

      Оформление на работу в отделе кадров заняло не более десяти минут. Пожилая женщина-кадровичка, скрепив две-три заполненные бумажки, подвела меня к окну и, показав на стоящую недалеко бетономешалку, сказала:
      - Там найдёшь мужика в очках и в коричневой кепке. Это Павлов, начальник цеха. Скажешь, что принята на работу и уже оформлена у нас. Он тебя направит, куда надо.
      Спустя минут десять, глянув на мою "могучую" фигуру (ростом 160 см., весом 42 кг.), начальник кашлянул, что-то пробормотал, но тут же, неуклюже изобразив улыбку, быстро проговорил:
      - Вот носилки стоят. Сейчас пришлю тебе напарника, и надо кирпичи с этой кучи перетаскать к строящемуся корпусу цеха.
      Действительно, через несколько минут подошёл "напарник" – подросток лет 14-15, чуть выше меня и такой же худой. Мы начали носить кирпичи к будущему цеху. Именно к будущему, ибо под это сооружение был только залит бетонный фундамент. Внутри контура фундамента несколько рабочих делали из того же бетона какие-то прямоугольные формы. Марик, так назвал себя подросток, с видом знатока объяснил, что на эти площадки скоро поставят станки. При этом он указал рукой на деревянный навес, под которым, действительно, стояли какие-то станки, выкрашенные в зелёный цвет. Часа через два юный напарник устало присел на штабель досок, я тоже опустилась рядом, чувствуя, что и мои силы на исходе.
        На правах старшей начала расспрашивать парнишку о его семье. От усталости он был немногословен и несколькими предложениями поведал:
      - Мы жили в Киеве, на Подоле. Отец мой, военный строитель, мать – бухгалтер. С первого дня войны нас всё время бомбили, и мы больше были в подвале, чем в квартире. Мама и бабушка с самого начала хотели уехать к тёте в Горький, но отец не разрешал. Он говорил, что оборона возле Киева крепкая и немцы город не возьмут, да и Сталин не позволит его сдать. Так мы уехали чуть ли не последним поездом и уже не смотрели куда он идёт. Вот и попали сюда. Мать работает на другом заводе штамповщицей. Бабушка сидит с маленькой сестрой дома, ещё варит картошку и носит на тот завод, чтобы рабочие ели прямо у станков. С отцом никакой связи нет, он даже не знает где нас искать, ведь, когда мы уезжали, его уже две недели не было дома.

       Доработав до темноты, как распорядился начальник, мы отправились по домам. Уснуть я не могла. Моё тощее тело будто выкручивал какой-то великан. Болело всё: от стоп до шеи. Но в семь утра я и паренёк уже стояли возле бетономешалки. Только взялись за оставшиеся кирпичи, появился Павлов. Он отправил Марика на разгрузку вагонов и обратился ко мне:
       - Тут я, значит, в "кадры" зашёл, так мне сказали, что ты образованная, в институте училась. Другая работа есть, посерьёзней. Пошли, покажу.
       Через несколько минут он открыл неприметную дверь и галантно пропустил меня вперёд. Всё большое помещение было завалено какими-то железными изделиями, я не знала на чём остановить взгляд, ведь таковые видела впервые.
        - Значит так, - нарушил моё шоковое молчание Павлов. – Это наша инструментальная. Тут всё навалено, но надо привести в порядок. Через месяц цех начинает работать, а без инструментов, сама понимаешь, далеко не уедешь.
      Затем ещё минут пять показывал основные виды этих приспособлений и где на них указаны номера и размеры. Пожелал успехов в работе и поспешил на строительство цеха. Немного подумав, я поняла, что склад, это та же библиотека, только вместо книг – инструменты, а вместо разделов и авторов – размеры, диаметры и прочее. Два дня выгружала всё содержимое на пол, одновременно осваивая, выбитую на изделиях, маркировку. С помощью того же Павлова, договорилась с несколькими рабочими и через три дня вдоль стен уже стояли высокие стеллажи. Все пресс-формы разложила по размерам и видам, резцы по форме и толщине, свёрла по диаметрам и так далее. Возле каждой такой "железки" наклеила бумажку с названием и размером. Теперь рабочему или мастеру не надо было копаться в огромных ящиках, постоянно замеряя те или иные параметры инструмента, а можно было подойти к стеллажу и сразу выбрать нужное.

        Начальник цеха оценил этот порядок и даже позвал директора завода, чтобы показать какую работу провернула тощая девчонка. У директора не было времени на распевание дифирамбов, срок до пуска завода шёл на часы, поэтому он одобрительно кивнул головой и произнёс:
       - Невероятно, выдать премию, немедленно.
       На следующий день Павлов вызвал меня в свою конторку и без цветов и поздравлений вручил свёрток. Внутри оказалось очень красивое атласное красное платье, какого у меня в жизни и близко не было. Полюбовавшись и покрасовавшись перед подругами, я, с сожалением, продала его на базаре за тысячу рублей.
         За последующие три месяца я полностью освоилась в "инструменталке" и с радостью помогала мастерам и рабочим, экономя их время. Выпуск продукции на заводе набирал обороты и нужны были старательные люди на более серьёзную работу. Меня перевели в ОТК (отдел технического контроля) на должность браковщицы. Требовались точные замеры готовой продукции перед отправкой на оружейное предприятие. Очень уставала от напряжения, но сама работа нравилась и гордилась её важностью.

        Ушло в прошлое постоянное чувство голода, поскольку питалась в заводской столовой, где давали белый хлеб, похлёбку с тёмной лапшой, гречневую кашу, а иногда и американский шпиг (сало). Хлеб я не съедала, собирала несколько дней. Также, как могла, экономила хозяйственное мыло, что выдавали небольшими кусочками на заводе. Всё это моя квартирная хозяйка продавала на базаре и отдавала мне деньги, оставляя себе небольшую часть выручки.

        Ни тогда не знала, ни сейчас не знаю, почему была уверена, что моя семья в родном посёлке Ярунь жива. Поэтому, почти все средства я тратила на покупку одежды для семьи, белья, простыней, полотенец, считая, что после оккупации ничего у них не останется. Хозяйка осуждала меня за неразумные, по её мнению, расходы, но я была непоколебима.

       Совершенно неизвестна была мне судьба старшего брата Якова. К началу войны он был курсантом танкового училища в Орле, но город захвачен немцами ещё в октябре сорок первого. Что с ним? Жив ли? Не ранен ли? Как можно узнать хоть что-то о нём? Но, видимо, какое-то провидение опекало меня свыше.
        В один из летних дней сорок третьего года я, как часто бывало, вышла на работу в ночную смену. Неожиданно, где-то ближе к полночи, в ОТК позвонили с проходной завода и велели мне подойти к ним. Я ответила, что если кому-то скучно дежурить ночью, то пусть заигрывает с кладовщицами, а мне отлучиться с рабочего места не так просто. Через минуту в трубке послышался суровый голос старшего вахтёра:
        - Немедленно на проходную. Тут серьёзный человек ждёт, а не подружка-вертихвостка.
        Совершенно недоумевая, я подбежала туда и …….еле удержалась на ногах. Рядом с будкой охраны стоял в новенькой военной форме с погонами лейтенанта брат Яков. Мой же вид был ужасный: в промасленной спецовке, лицо и руки в металлической пыли, волосы кое-как связаны в пучок на затылке. После объятий, поцелуев и моих слёз, он спокойно, но коротко рассказал свою историю.

       Уже летом сорок первого их училище перевели в Майкоп, где и состоялся ускоренный выпуск офицеров-танкистов весной сорок второго. Половину свежеиспеченных командиров танковых взводов сразу отправили на фронт. Другая половина, в которую попал и он, больше недели ехала в эшелоне на восток и прибыла на берег реки Амур, где-то между Биробиджаном и Хабаровском. Все понимали, что необходимо готовиться к отражению возможного нападения японской армии. Около года его полк располагался среди невысоких сопок, а две недели назад их погрузили в поезд и привезли в Свердловск. Тут на военном заводе они должны получить новенькие танки, прямо с конвейера, и отправиться на фронт. Куда именно, конечно, сам не знает. (Как выяснилось в последствии, он, вместе с другими необстрелянными лейтенантами, попал в самое пекло – на форсирование Днепра).
      Весь год, находясь на Дальнем Востоке, Яков писал в различные эвакуационные бюро, пытаясь хоть что-то узнать о нашей семье. Ни о ком никаких сведений не было. Лишь два месяца назад пришёл ответ из информационного центра в Бугуруслане, что я проживаю в Кировграде Свердловской области. Пока шла погрузка танков на платформы, его отпустили на сутки повидаться с сестрой. Я отпросилась со смены, и мы всю ночь проговорили в моей квартире.
        Брат похвалил меня за то, что прошла тяжёлый путь эвакуации и сейчас достойно тружусь на заводе. Осторожно, стараясь не пугать меня, намекал на то, что вряд ли кто-то из нашей семьи выжил, и надо быть готовым к этому. По сообщениям радио и газет, по рассказам беженцев все знали о массовых убийствах евреев на оккупированных территориях. Он также посоветовал мне прекратить тратить деньги, а приберечь их, чтобы потом купить всё нужное, если отец с сёстрами и братом выживут. Перед расставанием мы сфотографировались, и я очень просила его беречь себя. Он пообещал и добавил:
           - По возвращению в полк сразу же оформлю на тебя свой воинский аттестат, и ты, как член семьи фронтовика, будешь получать часть денег моей офицерской зарплаты. Питайся получше, ведь в свои девятнадцать лет ты выглядишь от силы на четырнадцать.

          Он уехал, а я стала ещё внимательнее слушать сводки Совинформбюро. Ничего утешительного не было, шли тяжёлые бои за освобождение Украины, но на родной Житомирщине ещё хозяйничали фашисты. Чтобы приблизить желанную победу и отвлечься от тяжёлых переживаний я работала, на сколько хватало сил. Вскоре была назначена старшей браковщицей, и резко повысилась моя ответственность за выпускаемую продукцию. Я уже проверяла не весь ящик, а выборочно, только десятую часть, но ставила подпись на ведомости за всю партию. После меня эти победитовые сердечники принимал майор, представитель армии, и дальше их отправляли на другой завод для выпуска снарядов.
       Вскоре меня, как старшую браковщицу, командировали в Златоуст. Весь этот город был похож на один огромный военный завод. Я представляла своё предприятие на испытаниях снарядов. Качество наших победитовых сердечников оказалось настолько высокое, что приёмочная комиссия даже рекомендовала несколько снизить их удельный вес в снаряде, сэкономив на этом часть дефицитного сырья.

       Наступило лето сорок четвёртого, а с ним и освобождение большей части Украины от фашистов. Когда же в сводках Совинформбюро прошло сообщение о боях за город Новоград-Волынский, я немедленно написала письмо в Ярунь своей подруге детства Ганне Осадчук. Она была украинка, а значит, у неё было больше шансов выжить в оккупации. Очень просила её сообщить, хоть что-то, о нашей семье. Сама же считала дни, пытаясь предположить, когда должен прийти ответ, но проходила неделя за неделей, а я ничего не получала.
       Через несколько месяцев меня, как всегда неожиданно, вызывали в заводоуправление. Шла быстрым шагом, а сердце, казалось, бежало впереди, стуча так громко, что слышал весь завод. У входа в здание стояла улыбающаяся секретарша и держала в руках открытый конверт. Она извинилась, что открыла чужое письмо и, видя, как дрожат мои руки, начала читать его. Это писал младший брат Лёня. Слёзы радости текли из глаз, и я их даже не вытирала. Братишка описал на нескольких листах их мучительную жизнь в гетто при оккупации и историю чудесного спасения. Не дослушав до конца, я схватила конверт и помчалась на своё рабочее место, мысленно благодаря неведомые высшие силы за свою семью. К тому времени от Якова получила два письма и знала, что он всё время на передовой, бои очень тяжёлые, что был дважды ранен, но сейчас снова в строю.

         Война продолжалась, и я работала ещё энергичней, надеясь на скорую встречу с семьёй. В один из дней поехала в Свердловск в обком комсомола на однодневную конференцию. Там, стоя в коридоре, держала в руках свои бумаги и обсуждала что-то с девушками из других городов. Вдруг сзади подошёл незнакомый парень и, увидев лист с моей анкетой, сказал:
      - Привет, блондинка! А я знаю ещё одну красавицу с такой же фамилией.
       Затем, глядя на моё удивлённое лицо, добавил:
    - Она у нас в Первоуральске на новотрубном заводе в столовой работает. Имя её не знаю, ещё не познакомился. У неё сестра есть, тоже на заводе работает.
      Я быстро вычислила, что это, вероятно, семья папиного брата Шмуэля. Надо же, почти три года находились рядом, не зная ничего об этом. Полной уверенности, конечно, не было, ведь могли оказаться и однофамильцы, и какие-то дальние родственники. Недели через три я не выдержала и, выпросив несколько дней отпуска, поехала в Первоуральск. Сразу же отправилась на новотрубный завод и вошла в помещение столовой. Глянула на двух девушек, стоящих на раздаче еды, и сразу же в одной из них узнала Фаину, старшую дочь дяди Шмуэля. Она же, увидев меня, замерла на несколько секунд, потом что-то сказала своей напарнице, быстро подошла, мы обнялись и вместе расплакались.

       Через полчаса я уже сидела в их крошечной квартирке на втором этаже ветхого дома, рассказывала о себе и слушала историю их спасения. В последние годы перед войной они жили не в посёлке, как мы, а в самом городе Новоград-Волынске, где была крупная железнодорожная станция. В первые дни войны город уже бомбили, и Шмуэль с женой, двумя дочерьми и сыном-подростком, захватив самые необходимые вещи, сел в первый же поезд, идущий в Киев. Там в технологическом институте училась его средняя дочь Фира. У неё они рассчитывали пробыть неделю-другую, пока разобьют немцев и прекратятся бомбёжки родного города. Время шло, враг подходил всё ближе к столице Украины, и институт, вместе с другими организациями, получил приказ об эвакуации. Фира, как активная комсомолка, была в институте известной личностью, и ей удалось упросить кого-то из начальников разрешить её семье подняться в один из товарных вагонов. Так через несколько недель они оказались в Первоуральске.
         Средняя дочь Фира продолжила учёбу в институте, сам дядя Шмуэль, младшая дочь Бася и пятнадцатилетний Лазарь работали в одном из цехов этого же завода. Его жена, тётя Мара, сильно простудилась в первую уральскую зиму и постоянно болела. Услышав, что я на днях собираюсь ехать в родные края, Фира сказала, что можно возвратиться с её институтом. Для этого необходимо было подать заявление с просьбой о приёме в институт и присоединиться к эшелону как студентке. Она убедила меня, что сейчас небезопасно ехать девушке одной за тысячи километров по разрушенной стране. Я послушала её и так сделала.

       В середине августа сорок четвёртого мы прибыли в Киев. Весь центр города представлял собой груды развалин, на разборе которых работали пленные немцы под охраной наших солдат с собаками. Мне же пришлось две недели поработать на расчистке территории разрушенного здания "своего" технологического института. После этого, сославшись на семейные обстоятельства, я уехала домой. Начиналась мирная жизнь. Впереди была радостная встреча с семьёй, прошедшей через страшные испытания, и ожидание вестей от брата Якова, который с тяжёлыми боями продвигался со своей ротой на запад. Война всё ещё продолжала ежедневно уносить тысячи жизней, а мне, вместе со всей разорённой страной, предстоял нелёгкий труд для возвращения к нормальному существованию в послевоенном мире.