Начинать нужно с малого

Опустив понурые плечи, Настя   брела  по набережной. В  её груди пышным кустом разрасталась обида,  которая   жалила, колола и резала без ножа.  Настя злилась. Злилась на себя,  на Сергея и на весь мир, болтающийся под ногами.  Зря она ему поверила, нет, правда, зря! Никакой  Сергей не особенный – такой же, как и все другие парни, которые были до него. Точнее, могли бы быть. Эгоистичный, корыстный, слабый. И что она в нём нашла?  Тонкий художественный вкус?  И что с того? Кто вообще внушил ей, что Сергей  идеальный,  честный, верный, любящий?

Никто. Сама. Всё сама…  Настя упрямо тряхнула головой и откинула  упавшие на глаза волосы. Ей давно следовало избавиться от грёз о  прекрасном принце на белом коне и понять, что эти самые принцы существуют только в сказках, а   реальная  жизнь полна чудовищ  ; вокруг  одни  Гастоны, матушки Готель  да Хансы, мечтающие оттяпать у тебя последнюю рубашку.  Да и, честно говоря,  не  заслуживала она прекрасного  принца, потому как   сама до  прекрасной принцессы не дотягивала.  Больные почки, сутулая спина, левая нога  короче правой – хорошо, что добрые люди научили класть  подкладку под пятку, а то  так бы и хромала почище многих. Да и  список  достоинств заметно  уступал списку недостатков, о чём Настя  не забывала  предупреждать людей, с которыми знакомилась. В этом отношении девушка  всегда старалась  быть честной, только вот счастья ей такая  честность не прибавляла.

«Напьюсь сегодня вдребезги, – пообещала себе  Настя,  с досадой   пнув маленький гладкий   камень, попавший  под ботинок, – так, чтобы коленки дрожали».

– Ну, и молодёжь нынче пошла. Вообще никакого воспитания! Камни в людей швыряют и даже не извиняются, будто перед ними барахло какое-то, а не живой  человек!

«Что за проклятый день сегодня?! То в постели чужим именем назовут, то камни ходить мешают, то маразматики скандалы устраивают»,  – подумала  Настя, с трудом сдерживая возглас негодования, и нехотя  оглянулась.  На скамейке в паре метров от неё восседал  худой жилистый старик. На первый взгляд, даже приличный: в костюме, при  галстуке, наполовину седой, наполовину лысый,  только голова странная  –  череп  чересчур  длинный и  туго-натуго кожей обтянут.  

– Долго пялиться будешь?  

– Это Вы мне? – Настя выпучила глаза и одёрнула кофту.

 «Значит, в старика попал булыжник, который я  пнула со злости, – размышляла она, покусывая костяшку  левой руки. – Но как? Я  ведь вперёд  пинала, почему чёртов камень полетел назад? И почему у старика голос изменился?»

– А ты ещё какого-то здесь видишь?

– Извините. – Настя на всякий случай  потупила  взор   и уже засобиралась идти дальше, но… Её ступни словно  приросли  к асфальту, не позволяя сдвинуться в сторону даже  на сантиметр.  По спине побежали мурашки. Насте вдруг до боли в печёнках захотелось перекреститься и прочитать молитву «Отче наш»,  хотя она и  знала в ней  только первую строчку.

– А ведь это она.

– Ты думаешь?

– Ступодово тебе говорю! Она! Я сразу приметил по заднице и цвету глаз.

Старик словно разговаривал сам с собой. Отвечал, спорил и доказывал. Самое жуткое, что у него постоянно менялись  голос и манера говорить. Он то размахивал руками и матерился, то степенно поглаживал металлическую трость и поправлял галстук. Настя могла поклясться, что на голове у неё вовсю шевелятся   волосы.

– Да нахуй надо!

– Ладно, она! – И старик, видимо, договорившись со своим вторым я, встал со скамейки и протянул слегка ошалевшей девушке руку. – Эрнест Хемингуэй.

– И Зигмунд Фрейд! – прервал приятный  баритон хриплый, порядком надтреснутый  голос.

– Что? Что происходит?

Настя никогда не считала себя трусихой. Она с детства не верила в русалок, привидений и НЛО и основой всех основ уже давно  считала науку, но то, что происходило с ней сейчас, никак  не укладывалось  в рамки разумного.

– Понимаете ли, в теле одного человека нас двое, – начал приятный баритон, – нас соединили для того, чтобы мы…

– Эрни,  на это нет времени.

– Да-да, конечно. Я только хотел…

– Нахуй, – хриплый надтреснутый голос опять не дал договорить «своей половине», – просто скажи, что она та, кто может изменить мир.

На мгновение Настя прикрыла глаза, пытаясь справиться с эмоциями и переварить услышанное, а потом громко и заливисто рассмеялась.  Похоже, это  действительно было ей нужно. Со смехом испарилась часть переполнявшей  грудь злобы, да и дышать стало как-то легче.  «Старик, по-видимому,  сумасшедший, –  в сердцах подумала Настя, – и по нему давно плачет психушка».  

– Я себя-то изменить не могу, – проговорила она,  с трудом прекращая смеяться, – а Вы говорите:  мир.  Простите, но Вам нужен либо Моисей, либо Гитлер.

И Настя с сочувствием  посмотрела на того, кто представился  гибридом Хемингуэя и Фрейда.   

–  Не сомневаются обычно только дураки, – заверил её он,  выводя на земле тростью какие-то знаки.

Настя пригладила волосы цвета молочного шоколада и проверила замки на  сумочке. Неведомая сила больше не удерживала её на месте – ботинки сами собой зашагали вперёд. Девушка  бездумно уходила прочь от скамейки, а безумный старик продолжал громко спорить сам с собой и неистово пинал  камни.

В правом глазу  не то  защипало, не то закололо.  Одна за другой  к подбородку покатились слезинки. Настя чертыхнулась. Она никогда не плакала на людях. Только дома и исключительно  в подушку.  Вместе со  слезами потекла дорогущая тушь: Настя яростно ковыряла в глазу, пытаясь добраться до дурацкой соринки, но выходило у неё из рук вон  плохо. Не придумав ничего лучше,  она  упала на ближайшую скамейку  и вытащила из сумки маленькое двустворчатое зеркало.  На одной его половинке замер во вдохновлённой позе Орфей, а на другой – Эвридика.   Этакий подарок Сергея, символизирующий вечную  любовь. «Выброшу завтра нафиг, – шмыгнув носом, решительно поклялась себе  Настя, – и куплю новое».

Раскрыв зеркальце, она  поднесла его поближе к носу, но вместо покрасневшего и слезящегося глаза увидела всю себя. Но не сегодняшнюю. Другую. Чище. Светлее. Лучше. В зеркале  ей  было не меньше тридцати пяти. У губ образовались заметные  борозды, на лбу залегла глубокая складка, но глаза ничуть  не изменились, хотя в них зародился  какой-то необыкновенный  блеск.  Что-то вроде  сияния. А ещё Настя сжимала ладошку маленькой девочки и шептала ей на ухо ласковые  слова. Девочка улыбнулась и кивнула, а повзрослевшая теперь уже Анастасия Александровна  погладила её по щеке, на которой тут же заиграл румянец.

– Целительница! – резко подытожил хриплый, надтреснутый голос.

От неожиданности Настя вздрогнула и уронила зеркальце. Оно монетой покатилось по асфальту, обогнуло  маленькую  лужицу и упало набок  так, словно всегда лежало на этом месте. За спиной у Насти,  деловито прислонившись к задней части  скамейки, стоял всё тот же жилистый старик.  Скорее всего,  он тоже рассматривал    «занимательный видосик» в зеркале.

– Теперь веришь?

– То есть, я должна стать врачом?

– Совсем необязательно. Каждый целитель – врач, но не каждый врач – целитель. 

У Насти не было сил спорить, и она просто хотела, чтобы её наконец оставили в покое.  Подняв предмет «нового места жительства Орфея и Эвридики»  с земли, она резко бросила его в сумку и зашагала прочь.

– Целитель – это человек, который помогает, – донеслось до её уха.

– Человек видит то, во что верит, – огрызнулась она себе под нос, – а я не верю. И не хочу верить. И помогать тоже не хочу. Я себе-то помочь не в силах. Мне только девятнадцать, а нет ни семьи, ни друзей, ни подруг.  С отцом и братом не общаюсь, мама умерла, мачеха – стерва.  А парень… Парень, оказывается, всё это время искал во мне другую, которая  дала ему от ворот  поворот.  В целом свете никого, а  Вы говорите: помогать!

Вдоволь наворчавшись,  Настя обернулась. Старичка у скамейки, как водится, не оказалось.  То ли в воздухе растаял,  то ли  в психбольницу вернулся,  то ли вовсе почудился. Непонятно…  «Всё-таки  не стоило   брать сигареты у Лейлы:  в них явно кроме стандартного набора что-то ещё добавили»,  – подумала Настя и похромала  в сторону дома.

Свернув за угол и дойдя до серой хрущёвки,  она  прижала ключ к домофону и поднялась на четвёртый этаж.  Квартира досталась  ей от  родителей матери.  Жаль  все трое  умерли рано:  были бы живы, и жизнь Насти наверняка бы сложилась по-другому. Училась бы в обычной школе, а не  в специальном интернате,  в котором над ней все издевались.  

  Пройдя в коридор, она бросила ключи на тумбочку и включила телевизор.  Упитанный ведущий заунывным голосом вещал о последних сводках курса валют   и пожарах  в области.  Бородатый мужчина лет тридцати семи вынес из горящего дома шестерых детей.  Вынес и пропал. Не человек, а привидение какое-то. Ангел, не требующий вознаграждения.  А местный целитель…

На последнем слове Настя  поёжилась. Это термин и без напоминаний ведущего вызывал  нехилое раздражение да и нервов сегодня   истрепал  немало –  даже покурить  захотелось, но она вовремя себя одёрнула.  Завтра. На сегодня лимит выкуренных сигарет исчерпан. Под ложечкой неприятно засосало. В голове начали роиться чересчур тревожные мысли: «Вдруг старик  сказал правду,  и видение в зеркале  мне не почудилось?  Вдруг я действительно избранная?».  Руки инстинктивно потянулись к ноутбуку,  а  спустя минуту слегка влажные пальцы защёлкали по клавиатуре.

Сайты о   магии, медицине  и архетипах разрывали Настин мозг надвое.  Она читала о «медсестре»,  «воспитателе» и « психотерапевте»,  смеялась над «теневым целителем»,  сочувствовала «раненому».  Ругала себя за излишнюю впечатлительность  и в то же время  мечтательно размышляла о «непонятно откуда взявшемся  даре». Она и сама толком не понимала,  чего хочет больше:   подтверждения или опровержения слов того странного старика.

  Закончив размышлять над   мифом о кентавре Хироне,  Настя  устало потёрла глаза и потянулась к мобильнику. На экране высветилось  пятнадцать  сообщений  от Сергея. Он  искренне не понимал, что случилось  и почему «любимая» ушла утром, не сказав ни слова.   Настя сбросила одежду и босиком прошлёпала в ванную.  «И что именно из произошедшего он не понял? – пронеслось в её голове. –   Как назвал меня Полиной?».  Намылив голову,  она  фыркнула.  Рана на  сердце  только-только  начала покрываться тоненькой корочкой, но Настя  без зазрения совести  сорвала  её, оголив розовое, кровоточащее  мясо. 

– А может, – зазвучало  где-то в уголке сознания, –  он и правда не понял?  Может,  он назвал другое имя интуитивно?  Случайно? 

–  Ну да, – скривила губы Настя,  – а её портреты  в столе  он тоже случайно хранит?  У меня, видите ли,   самые красивые глаза в мире.  Глаза цвета муссон.  Ещё бы не красивые!  Такие же ведь как у неё!

Краешек сознания молчал. У него больше не было аргументов в защиту  Сергея и его «огромной любви».  Не было их и у Насти.  Натянув пижаму и расчесав  волосы, она  забралась под одеяло.  Перед глазами замелькала  ровным счётом ничего не значащая  фраза с последнего сайта об архетипах:  «Глубокая психологическая рана, изменившая человека, может толкнуть его  на путь целительства».

Психологических ран у Насти было предостаточно.



***

Ночью  она  спала беспокойно, а утром не выглядела ни бодрой, ни отдохнувшей. На протяжении нескольких  часов Настю  мучил один и тот же сон. Сон,  в котором она нашёптывала маленькой девочке что-то хорошее.

«Да уж, ; произнесла она, глядя в зеркало, ; главное  – не стать «теневым» целителем, ; а потом, почесав за ухом,  добавила: ; Да и вообще становиться целителем  – дело неблагодарное».

Внутри зарождалось что-то новое и пугающее. Само слово «помогать» приятно будоражило мысли и чувства. Помогать когда-то учила мама. Когда-то давно, когда была ещё жива и относительно здорова. И Настя пыталась помогать. Честное слово  пыталась! Раз в месяц ездила в собачий приют, чистила клетки  и гуляла с нечёсаными, мохнатыми псами на поводке. Однако помогать людям Настя не любила да и  не пробовала.  Ещё учась в интернате, она  усвоила одну прописную истину и всегда старалась ей следовать: не делай добра  – не получишь зла.  А тут раз и такое…

Сергею она так и не перезвонила,  поэтому ровно в восемь пятнадцать утра  он набрал её сам и   заискивающим голосом попросил  о новом свидании.

– Вряд ли, – резко на полуслове оборвала его Настя. – Не в тебе дело. Во мне.

– Почему? – не сдавался он.

– Потому что не могу я тебе помочь.  Как  и ты мне. Не помощники мы друг другу.

Настя кожей почувствовала, что он насупился. На минутку её охватил страх: а правильно ли она поступает, а не пожалеет ли потом?  Но  желание быть не  копией, а оригиналом оказалось   сильнее. 

– Прощай.

В глубине души Настя знала: не разорви она эту связь сейчас, и это никогда не закончится. Ситуация созависимости будет мучить их постоянно. Обоих. И она, зажмурив глаза, наощупь отключила мобильник.

Из правого глаза   выкатилась  слеза. Теперь уже настоящая. Горькая, выстраданная. Живая. А за ней новая, и ещё одна следом. Настя рыдала  как ребёнок, тёрла кулаками лицо, хныкала и шмыгала носом. Ей было не привыкать терпеть боль. Физическую, моральную – без разницы. Но сейчас к отвратительному чувству боли примешивалось что-то новое и гадкое.  Утраченная  надежда. Надежда,  разбитая  вдребезги.  Настя любила  Сергея  и  не просто любила,  она  доверяла ему.  Всем сердцем.  Прямо  как мама отцу. А он её предал. С самого начала обманывал. Долго обманывал.  Прямо как отец маму.   

– Начинать нужно с малого. – Встав с пола,  Настя  стёрла со щёк следы размазавшейся  косметики и сполоснула холодной водой  лицо.  – Дорогу осилит идущий,  – подытожила она и  накинула плащ.

Ей  хотелось свернуть горы, устроить революцию и начать жизнь  с чистого листа.  Измениться и изменить.  Но это её желание было слишком волшебным, слишком сказочным и  слишком не настоящим, а  Настя жаждала  «пощупать»  реальность.  «Может,  покрасить  волосы,  сделать яркий маникюр или  сменить стиль в  одежде?» –  она старательно искала решение, но никак не могла найти, а  потом… потом ноги привели её к университету.

С восьми лет  Настя  грезила о   карьере журналиста. Мечтала  размазывать по стенке зажравшихся  олигархов, вскрывая,  как гнойник, скандальные  тайны  их личной жизни, но… Баллов для учёбы на бюджете хватило только на  филфак местного пединститута, куда ей и пришлось отправиться, чтобы отец не лишил  карманных  денег. Месячное содержание в размере десяти тысяч  и проживание в отдельной квартире полагались только за учёбу без «троек».

Отец знал, что Настю  никогда не прельщала  педагогика. Школа, дети, уроки, звонки – всё это казалось ей настолько прозаичным, что хотелось кричать и биться головой об стену. Но выхода не было – пришлось идти в педагогический  и читать Макаренко,  втайне мечтая о новой сдаче ЕГЭ в следующем году и поступлении на желанный журфак. Однако  экзамены не пересдались, а мечта  перепоступить так и осталась  просто мечтой.  Конечно, можно было обвинить в своей неудаче власти, планету Нибиру  и индейцев племени майя, но в глубине души Настя понимала,  что причиной  всех её злоключений  служит  обычная лень.  Она   постоянно жалела себя и потихоньку  превращалась  в  подобие Манилова из «Мёртвых душ» Гоголя, но сегодня с Маниловым Настя решила покончить.

Помещение деканата встречало её прохладой.  Высокая, отглаженная секретарша  никак не могла взять в толк, что Настя хочет и зачем отнимает у неё выкроенное  для  соцсетей время.

– Мне нужен  академический отпуск!  – настаивала Настя,  глядя на женщину снизу вверх.

– Беременна?

– Нет.

– А что тогда?

Настя задумалась. Самым честным ответом было: «Не хочу учиться  в вашем заведении», но он бы вряд ли сработал, поэтому пришлось соврать быстро и, не раздумывая:

– Проблемы со здоровьем. Больные почки. Кладут в больницу.

– Справку приноси, – простонала  секретарша, – и будет тебе отпуск.  

Настя кивнула. Угрызений совести  в моменты вранья  она не испытывала, а врать ей приходилось часто,  причём  по поводу и без.  «Прочесть» её было практически невозможно, и она  использовала эту  свою особенность без всякого зазрения совести.

«В больнице   договориться наверняка получится, – размышляла она, попивая кофе «три в одном» из студенческой столовой. – С почками действительно дело  – дрянь. Могут в стационар положить, а там начну готовиться к русскому и литературе. Запишусь на онлайн-курсы. Глядишь,  и отец отстанет.  Главное – всё делать вовремя. Чтобы изменить мир, нужно сначала измениться самой, –  и, произнеся последнюю фразу на весь зал,  Настя вышла из столовой. 

***   

Настя стояла у окна и смотрела, как с неба падают огромные белые  хлопья. На дворе стоял декабрь: морозный, трескучий и снежный. Каждый день, когда отметка на термометре не опускалась ниже пятнадцати градусов, на улице шёл снег. Настя любила такие зимы, жаль, что в последние годы они выпадали нечасто. Снег напоминал ей о маме и том времени, когда они вместе лепили снеговиков, катались с горки и ловили  снежинки варежкой.  

Четыре месяца пролетели быстро.  Настя со скоростью африканского гепарда  бегала по больницам и даже успела полежать в стационаре. Но  всякий раз, встречаясь со своим лечащим врачом, Кокшаровой Лидией Семёновной,  получала  только усталое  покачивание головой да  тихое причитание: «Что ж ты так гемоглобин за неделю уронила?»  или «А ты как думала?  С белком в мочи шутки плохи».

И всё же благодаря этой самой Лидии Семёновне Настя  познакомилась с Оленёнком.  На самом деле Оленёнка звали Алиной. Её мама   разбилась  на машине около года назад, а отца девочка  не знала с рождения. Алину воспитывала престарелая бабушка, которая, как и Настя, лечилась от злосчастного пиелонефрита у той самой докторши  Кокшаровой. 

Настя мысленно окрестила новую подружку  Оленёнком, потому что у той были большие оленьи глаза, и она смешно морщила носик. Раньше   Настя никогда не  играла  с детьми и, встречая  мамаш  с колясками, раздражённо закатывала глаза, но теперь, словно специально бегала в поликлинику, чтобы увидеть девочку. Оленёнку недавно исполнилось восемь, но она  была на удивление  смышлёной и не по годам  развитой девочкой. Иногда Настя приносила ей почитать свои детские книги, а потом, после  долгой отсидки в очереди,  бежала  на вечерние курсы для  подготовки к экзаменам. И не онлайн, как она рассчитывала четыре месяца назад,  а очные, те самые, которые с трудом удалось выторговать   у отца.

В тот вечер  в конце августа он молчал,  с беспокойством разглядывая потолок и пыльную люстру,  а мачеха как всегда орала.

; Так  и знала, что она учёбу бросит. Бестолковая. Пьёт, курит, гуляет. Мы тебя до пенсии содержать будем?

Настя смотрела на неё исподлобья, так, как привыкла смотреть с детства, и  мысленно считала до десяти и обратно. Не помогало.   Она не любила приходить к отцу домой, предпочитая общаться с ним на нейтральной территории. Мачеха не просто  раздражала Настю  всем своим видом,  а  вызывала с трудом сдерживаемую  тошноту. 

; Я беру академ не для того, чтобы болтаться, а для лечения, но кому-то, похоже,  очень хочется, чтобы я закончила   как мама.

Мачеха  цокнула и закатила глаза. Отец погладил подбородок.  Оплачивать курсы он отказался, но «ежемесячного пособия» не  лишил. Впрочем, таким решением Настя вполне  осталась довольна. Русский язык она подтягивала, занимаясь с   неуспевающими  школьниками  (спасибо общению с Оленёнком),  а литературу и  обществознание повторяла в образовательном центре.   

Самое забавное, что она даже подружилась с соседкой сверху,  с которой целый год почти  не здоровалась. Звали её Алевтина Аркадьевна. Одинокая сгорбленная старушка восьмидесяти трёх лёт, которая прошлым летом  похоронила мужа и двух сыновей.   По дому Алевтина Аркадьевна справлялась, да и помощница из соцзащиты к ней часто наведывалась, пенсия устраивала – на еду и лекарства хватало, чего не хватало так это человеческого общения, а потому Настя решила иногда забегать к ней в гости.  Пару раз  тётя Аля толкала ей в карман «тысчонку» просто так на «День молодёжи». Настя отнекивалась, но  брала, хотя и чувствовала угрызения совести. Ведь она целитель. Должна помогать людям  бескорыстно,  но пока помогать бескорыстно  получалось от случая к случаю, а вот тосковать  по Сергею – с регулярным постоянством.  

За прошедшие четыре месяца не проходило и  дня, чтобы  она не мониторила его страничку  в социальных сетях.  Судя по фотографиям,  Сергей по-прежнему был один.  Как и раньше, в конце августа, его аватарку украшала фотография, на которой он сидел в обнимку с мольбертом. И время от времени, глядя на этот снимок,  Настя   ловила себя на совершенно преступной мысли о том, что неплохо бы позвонить ему и попросить о встрече, но, коснувшись телефона, обычно откидывала несчастный аппарат в сторону.  Сергей  для  Насти  находился  под запретом, так же как выпивка, сигареты  и излишнее содержание соли в пище. Под запретом теперь было почти всё.  Всё, кроме собачьего приюта. В этом отношении Настя  оставалась верной себе, продолжая любить животных  больше, чем  людей.

Вот и сегодня она стояла у окна, поджидая директора «Верности», чтобы поделиться с ней идеей  насчёт гениального проекта  «Помоги лохматому другу».  Дело это  Настя  начала  вместе с мамой одного из  своих учеников. Как-то  утром  они  повесили несколько плакатов на дверях  местной школы, бросили клич другим родителям в вайбере и стали потихоньку собирать  тёплые вещи и еду для собак.  Благо учителя не возражали и постепенно подключили  всех школьников, сваливая провизию со старыми одеялами и  шприцами в углы классных комнат.  Дети работали слаженно и быстро, акция должна была закончиться в конце февраля, и Настя, наблюдая новые поступления,  каждый раз удовлетворённо потирала ладошками.     Количество вещей  для приюта росло  день ото дня, и сегодня  девушка  пришла выпрашивать у директора приюта машину, чтобы  привезти   собранное,  но директор всё не появлялась и не появлялась.   

– Коту помощь нужна. Мне бы ветеринара.

 Скрипнувшая дверь и столб холодного воздуха заставили Настю оглянуться. На пороге стоял парень чуть старше  её. Высокий, худощавый,  в тёмной куртке, похожей на  телогрейку, и  в нахлобученной   на брови чёрной шапке.  «Как  маяк посреди океана», –  почему-то подумала   Настя  и улыбнулась.  Покрасневшее от мороза лицо парня  показалось ей знакомым, но вспоминать было некогда:   кот, завёрнутый в шарф,  почти не подавал признаков жизни.

– Машина сбила. До города далеко, – второпях рассказывал новоиспечённый спасатель. –  Вот я и отнёс сюда. В приютах ведь есть ветеринары?

– Есть, – кивнула Настя и постучалась в коморку к Светлане Павловне, которая  в  «Верности» исполняла обязанности  Айболита  и считалась женщиной строгих правил.

– Не выживет. Травмы очень серьёзные, – сказала она двумя минутами позже, укладывая раненое животное на стол для осмотров. Парень насупился. Настя закусила  костяшку левой руки. 

– Давайте попытаемся. Может, прооперировать?

Настя дотронулась рукой сначала до кота, а потом до плеча Светланы Павловны. Ветеринарша  кашлянула и стала доставать какие-то ампулы.

– Операция и процедуры обойдутся  тысяч в шесть, – отчеканила она так, словно зачитывала кому-то смертный приговор. – Но надежды на выздоровление  мало.

Парень покраснел   и  зашарил по карманам. Настя услышала  звон монет. Он с трудом насобирал двести рублей и насупился  ещё больше.

– Я займу у друзей, – пряча глаза в пол,  пообещал он.

Настя достала телефон и открыла нужное приложение. Конечно, с человека, который проявил милосердие к уличному  коту, взыскивать такие деньжищи  было, по её мнению, настоящим кощунством, но   здешний  приют  к государственным учреждениям не относился. Деньги  на его нужды  с неба не падали  –  директору приходилось крутиться.  К тому же Настя  понимала, что Светлана Павловна, чтобы спасти  кота, использует   препараты, рассчитанные на собак,  а тех  и без него не всегда  хватало.  Впрочем,  в городе с парня содрали  бы в разы больше.

Шесть тысяч Настя отправила на имя директора. Те самые  шесть тысяч, что заработала   для оплаты курсов.

– Я  отдам. Постепенно, – уверял  парень, когда они вместе выходили из смотровой.

– Хочется в это верить.  Ну и как зовут тебя? Чёрный плащ?

– Глеб.

– А меня Настя.

– Учишься или работаешь?

– Учусь в политехе. Специальность – металлургия. А ты?

– Академ взяла. Весной перепоступать хочу.

Глеб расстегнул куртку и стащил с головы шапку.  Его длинные ресницы и тёмно-серые глаза нравились Насте всё больше и больше.  Даже порядком заношенные брюки не смущали.

– Почему коту помог? Он ведь уличный. Машина чужая сбила. Другой бы на  твоём месте мимо прошёл.

– У меня в детстве такой же был,  тоже машина сбила. Никто не подошёл, а  в посёлке, где я жил, ветеринара сроду не было.

– Понятно. – Настя почесала нос. – А ты откуда?

– С области.

– А  здесь живёшь где?

– В общежитии на Красноармейской.  Третий курс.

– Классно.

– На кого перепоступать планируешь?

– На журналиста, – хотела ответить  Настя, но у Глеба зазвонил телефон. Тяжёлый, кнопочный, с маленьким экраном.

После слов «Да, мама», парень побледнел и выбежал на улицу. Шапка и шарф так и остались лежать на скамейке. В тот день он не вернулся,  номер телефона, естественно,  тоже не оставил.

Весь следующий месяц Настя сидела без курсов и  изучала  экзаменационные темы дома самостоятельно.  Светлана Павловна ошиблась: кот выжил, даже раздробленная лапа не помешала.

– И что с ним делать? – убивалась она. – Не усыплять же после такого лечения? И на улицу обратно не отпустишь. Хромой – как пить дать, собаки задерут.  И в приюте не оставишь: собачий, как-никак. В помещении одно место для кошки, да и то отдано кормящей матери с пятью котятами. Три дня назад подбросили под крыльцо, а она возьми да окотись.

Настя не стала думать и  взяла кота к себе. «Хоть не так одиноко будет по вечерам», – рассуждала  она, покупая лоток, миску и корм.

Кот оказался хорошим. Ел за двоих, мимо лотка не промахивался,  мурлыкал регулярно. Настя быстро поняла, что он не так давно попал  на улицу  и долгое время жил с человеком.

– И чего  хозяин тогда тебя выбросил? – недоумевала  она, почёсывая  питомцу серый животик. – К туалету приучен, обои не дерёшь, ешь аккуратно.

 В ответ кот принимался  громко мяукать, вероятно, рассказывая  печальную историю своей жизни, а Настя надувала  губы, жалея, что не понимает кошачий.

Она назвала его  Счастливчиком и разрешила спать на кровати.  К началу февраля  вернулась на  курсы, продолжила обсуждать  книги с   Оленёнком и по-прежнему  развлекала  разговорами  Алевтину Аркадьевну.  Настя   не спеша  прокладывала   свой  жизненный путь и превращала  малое в среднее. Размышляла, доказывала   и…неожиданно  начала писать.  Рано утром или поздно вечером просто открывала тетрадь в клеточку и записывала всё, что приходило  в голову.  Мысли,  чувства, планы... Счастливчик тёрся о ногу, за окном светила  Луна, и даже звёзды в такие моменты  сияли  ярче, чем обычно.   На писательство в день выделялось не более часа, но однажды этот час у неё  бессовестно отобрали.

Протяжный   звонок в дверь заставил Настю вздрогнуть.  Маленькая стрелка на циферблате  приближалась к  «девятке». Девушка встала со стула и  на всякий случай  взяла на руки Счастливчика. С ним она чувствовала себя в безопасности.

Заглянув в глазок,  Настя  ахнула.  На лестничной клетке   стоял  Глеб собственной персоной.  За  прошедшие  полтора месяца он  ничуть не изменился:  всё та же  телогрейка и чёрная  шапка,  разве только щёки  стали  заметно  бледнее.

– Пришёл деньги отдать, – промычал он, сверля взглядом коврик у дверей, когда она открыла.  –   Мне сказали:  ты курсы оплатить не смогла.

– Допустим.

– И кота забрала.

– Ну, –   пожала  она плечами, – не выбрасывать же. Почему убежал тогда?

– Маму на скорой увезли. Инфаркт.

– Жива?

– Нет.

– Мне жаль.

 Настя переминалась с ноги на ногу.  Только сейчас она поняла, кого  напоминал ей Глеб. Девочку из зеркала.  «Словно отец с дочкой», – произнёс давно молчащий краешек сознания.

– Угу. Ладно вот, –  он вытащил несколько купюр из кармана и вложил в её ладонь. – Возьми.

– А сам?

– Мне не привыкать.

Глеб  постоянно косился в сторону лестницы, а Настя не знала, как его удержать.  Именно сейчас, в эту минуту,  она  вдруг поняла, что Глеб  как раз тот человек, которому ей и стоит помогать, потому что он и только он может помочь ей.

–  Чаю выпьешь? – предложила она. – Посидим на кухне. Я книгу писать начала. 

– О чём?

– Не знаю пока.  Придумала  только начало:  «Однажды мой учитель сказал, что одна хорошая история способна изменить мир. Тогда я ему не поверила…». Мысли насчёт продолжения есть?

И Глеб неуверенно кивнул…