Глава 60, о настройке рояля

Погруженный в раздумья автор как-то сидел в кресле-качалке за чашкой великолепного высокогорного чая Дарджилинг, с плантаций самого сэра Кэмпбэла. Несравненный букет неожиданно взбодрил, освежил чувства, позволил сконцентрироваться на давно занимавшей автора связи учения Спинозы об аффектах с главными идеями теории когнитивного диссонанса Фестингера и структурного баланса Хайдера. «Куда катится современная когнитивная психология», - подумал автор, погружая серебряную вилочку с небольшим кубиком нарезанного яблока в изящную фарфоровую розетку, наполненную новозеландским медом Манука, решив оттенить искрящийся как шампанское аромат Дарджилинга.
 К сожалению, капелька Мануки неожиданно стекла на обшлаг домашнего халата от Derek Rose. Это отвлекло и расстроило автора, ведь ему пришлось вставать из кресла-качалки, что всегда было делом неприятным, а потом еще и переодеваться в нелюбимую бордовую пижаму Isaia, альтернативы которой не оказалось. Из домашней одежды для отдыха в гардеробе помимо Isaia, вообще нашлись всего несколько легких, можно сказать, фривольных халатов и пижам Dolce Gabbana, какого-то голубенько-розового оттенка, совершенно неуместных в этот вечер. И все! Остальное, по-видимому, было в стирке, или супруга отдала бедным людям. «Дожил», - грустно подумал автор, укрывая ноги мягким шотландским пледом. Настроение было испорчено окончательно, чай остыл, его аромат стал каким-то приглушенным, потеряв оттенки и присущую ему яркость.    
 Не позволяя меланхолии захватить чувства, автор, отвлекаясь от горестных дум, начал размышлять о том, что очень непросто найти предмет, которому его коллеги, писатели, не уделили бы достаточно внимания. Первая и последняя любовь, конфликты, коварство, оловянные солдатики, бумажные кораблики... За что не возьмись, - можно разыскать вполне достойный текст, а то и наткнуться на литературную жемчужину.
 «А вот камертон?», - неожиданно подумал автор, погружаясь в воспоминания об одной из покинутых небольших родин. Придя к выводу, что текст о камертоне может порадовать поклонников и поклонниц, а чувства достаточно свежи, классик взялся за перо.
  
 Перед самым концом Советского Союза, один из друзей юности автора сумел поменять свою квартиру в Тбилиси на Москву. Обмен был сильно неравноценен, что можно понять — через некоторое время квартиры в Тбилиси отъезжающие просто бросали, никакие обмены стали невозможны, а о продаже и речи быть не могло. Скорее можно было говорить об отъеме.
 Ну так вот, значит, обмен был неравноценен, но все же состоялся. Частично благодаря козырности тбилисских апартаментов. Это была просторная и светлая квартира, в построенном пленными немцами доме, прямо за резиденцией Правительства, чуть выше проспекта Руставели (бывший Головинский). Действительно, великолепная квартира, да еще и в «правительственном», номенклатурном доме. Въехал в нее очень успешный московский грузин, некий Малхаз, трудившийся на какой-то хлебной должности и решивший покинуть столицу империи в связи с излишним вниманием центурионов из ОБХСС и проснувшимся чувством национального самосознания. Первое, по-видимому, доминировало.
 Денег домой из столицы метрополии Малхаз вывез несколько мешков и немедленно приступил к ремонту своей новой резиденции на исторической родине.
 Кто-то не знает, что такое «тбилисский ремонт»? Тут только можно припомнить коллегу-Гоголя с его пассажем про быструю езду: «Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?»
 Тбилисский ремонт делался в те, отдалившиеся от нас времена, годами. Он не затягивался. Просто он так шел — годами. В нем жили, рожали детей, справляли свадьбы и плакали на поминках.
 Понятно, что никаким гипроком, всякими герметиками, ламинатами, стеклопакетами и прочими изысками современных строительных технологий там не пахло, да и не могло пахнуть. Зато все делалось исключительно натуральными материалами, которые тоже, кстати, доставали по невероятному блату.
 А какие были мастера! На знаменитых плиточников шла охота, стратегии которой позавидовал бы сам Шарль де Бельфорьер, любимый егерь короля-солнце Людовика XIV. Их загоняли в ловушки, подманивали и перекупали. Хороших паркетчиков в миллионном городе вообще было три-четыре.
 Так вот, этот наш Малхаз, благодаря каким-то невероятным связям, деньгам и собственной пронырливости, сделал в квартирке настоящий тбилисский ремонт и в весьма гуманные сроки.
 С кафелем, обточенным в стыках под сорок пять градусов, вырезанными вручную фигурами и вензелями в наборном паркете, целиковыми дубовыми панелями в проемах… Ну что я вам буду рассказывать, в самом деле… Кто понимает, тот понимает…
 И тут произошла к-а-т-а-с-т-р-о-ф-а. В заключительной, доводочной стадии тбилисского ремонта, когда перед расстановкой мебели хозяин шаг за шагом проходит свое обновленное жилье, одобрительно пощелкивая языком, наш грузин вспомнил про рояль.
 Почему эта беда произошла именно с ним? Что затмило его память? Как такое могло случиться? Кто виноват? То ли ревущие на проспекте Руставели толпы вспомнивших о своей национальной уникальности сограждан? То ли мысли о далеких от приятности контактах с сотрудниками московского управления ОБХСС? Может женщина? Или просто вылетело из головы?
 Тут следует несколько отвлечься от повествования и прояснить ситуацию. В доме каждого уважающего себя грузина должен был стоять рояль. Будь это квартира директора ресторана, академика, известного (неизвестного) актера, акушера, заместителя начальника торга, или районного военного комиссара. Пианино был не вариант, — нищебродство и убожество. Только рояль. В крайнем случае рояль мог быть и кабинетным, а то и салонным, но тут уже возникал баланс с неприемлемым компромиссом. Жилье человека состоятельного и уважаемого нельзя было себе представить без полного концертного рояля с благородным породистым профилем.
 Он мог быть цвета слоновой кости, или черный. В принципе, мог быть и белым. Но лучше, все же черный. Потому что на нем хорошо смотрелась какая-нибудь фигурка белого фарфора, например, балерина Карсавина. Про фигурку можно было при случае сказать, что ее сама Тамара Платоновна подарила дедушке-дворянину во время своего знаменитого визита в Тбилиси. А на белом рояле белую Карсавину не поставить.
Можно, конечно, скрасить ситуацию тремя черными слонами, идущими в караване, держась хоботами за хвосты. Но Карсавина – вариант гораздо интереснее. Теоретический дедушка практические отношения с Карсавиной теоретически иметь мог, а со слонами, тем более тремя, — не мог. Поэтому рояли ставили черные.
 Популярными были «Стейнвей» или «Аугуст Фёрстер». Особо в ходу был «Блютнер», он почему-то пользовался в Тбилиси очень хорошей репутацией. Можно было встретить и «Петроф», но это уже попахивало прогулкой по лезвию, с возможной потерей лица.
 Как я рад, что никто не хочет меня спросить, кто и что на этом инструменте играл в доме какого-нибудь директора винзавода или кандидата в члены ЦК компартии Грузии. Все-таки мой читатель — это мой читатель.
 Но все не так плохо, дорогие мои. В определенном кругу считалось, что для достойной партии девочку надо бы пропустить через музыкальную школу. Поэтому худо-бедно, но в этих семьях, женская половина что-то похожее на «Лунную сонату» изобразить могла, после чего гости долго хлопали, симулировали восторг, а иногда смахивали случайную фальшивую слезинку.
 Возвращаясь к нашему Малхазу, забывшему про рояль. Это, конечно, был шок. Решение единственно возможное, понятное всем, хотя и несшее в себе некоторые технические, организационные и финансовые трудности, нашлось сразу.
 Разобрали оконный проем и разбили стену дома под нужный размер. А это были двухметровые кирпичные стены, построенные немцами в расчете на сейсмическую активность. Разбор такой стены с установкой подпорок каждый может себе представить самостоятельно. Ну и филигранная операция — вставка подъемным краном трехметрового гиганта весом больше 500 килограмм в колоссальный проем с полстены.
 Задача была, конечно, выполнена, но восстановление стены и реставрация внутренней отделки отбросила долгожданную сдачу объекта месяцев на восемь. Гостиную, а именно там был установлен красавец «Блютнер», пришлось фактически делать заново.
 Тут опять следует на минутку отвлечься. Политическая жизнь в тогдашней Грузии, а речь идет о 90-м и 91-м годах, просто кипела. Количество партий было как игрушек на Новогодней елке. Власть в описываемый момент захватил некий господин нацистского толка, Звияд Гамсахурдия. Он стремительным домкратом поссорился со своим начальником нац. Гвардии Тенгизом Китовани, любившим в свободное от грабежей и убийств время рисовать, и вором в законе Джабой Иоселиани, возглавлявшем в те развеселые времена целое бандитское войско и поддерживавшим Китовани.    
  
 Ну так вот. Пока шел ремонт, события во дворе, а проспект Руставели был фактически двором номенклатурного дома, получили новое развитие.
 Между Джабой и Китовани, с одной стороны, и Звиядом Гамсахурдия с другой, вышло товарищеское недоразумение. Они объявили друг друга низложенными и нелегитимными. Партия, как говорится, перешла в эндшпиль. Настоящим тбилисцам, грузинской интеллигенции, сказать по правде, все эти бандиты были одинаково отвратительны, они просто старались о них не запачкаться. А те, кто все же «поучаствовал», потом этого очень стыдились и скрывали.
 Малхаз не был, конечно, ни тбилисцем, ни тем более интеллигенцией, и бегал на все эти бесконечные митинги и потасовки на Руставели, как на работу. Ему вся эта национальная движуха была чистый марципан, щекотала нервы и чувства. А потом возвращался домой, в любимый ремонт.
 В один чудесный вечер, под Новый год, когда, все основные работы после водворения «Блютнера» на предназначенное ему место, были выполнены, к нашему Малхазу пришел настройщик, Исаак. Настройщиками в Тбилиси были, понятно, евреи. Он открыл свой заветный набор инструментов, снял крышку рояля и долго просто любовался струнным рядом, шпатцами, декой, аликвотной механикой.
 Дедушка Исаак был не просто хороший мастер, он по-настоящему знал и любил свои рояли и фортепьяно, их характеры и особенности. Он ухаживал за ними, как внимательный врач смотрит за пациентами, они были для него живые существа, нуждающиеся в помощи и поддержке. Миндалевидные глаза настройщика словно ощупывали великолепный внутренний мир дрезденского чуда.
 Проиграв несколько звуков длинными и желтыми от никотина пальцами, мастер сделал пару движений пацейзеном и поставил на сверкающий черным лаком Блютнер свой любимый немецкий камертон.
 «Здесь очень большая работа, ситуация представляется достаточно запущенной», - сказал Исаак задумчиво. Потом, помолчав несколько минут, поправил дешевую металлическую оправу очков и добавил, - «Что-то мне тут не нравится, но я приду завтра».
 Оставив камертон на Блютнере, он уложил все свои любимые инструменты, клинышки, тряпочки и бархотки в кофр. Мастер рассеянно попрощался с Малхазом, договорившись о времени предстоящего визита.
 Но встрече не суждено было состояться. В ту ночь войска Китовани и Иоселиани решили «выкурить» своего друга Гамсахурдия из дома Правительства. Стрелять особо никто не умел, участвовали во всем этом с обоих сторон люди сугубо деревенские - в результате разнесли весь центр города. Гаубица била прямой наводкой (а какой наводкой эти идиоты еще могли стрелять?) по многострадальному дому Правительства. В ходе всего этого товарищеского столкновения, находившийся в непосредственной близости дом нашего Малхаза стал напоминать дома в Дрездене, после взятия его Советскими войсками. В том самом Дрездене, где и был когда-то произведен «Блютнер».
 Победили на тот момент, словами самого Джабы Иоселиани, «известный вор и неизвестный художник».
 Только вот рассказывают, что Исаак бродил по дымящимся развалинам, поминутно снимая и протирая от слез дешевые, металлической оправы очки с толстыми стеклами, - пытался найти свой камертон. Он не мог без него работать, а значит жить. И никто теперь уже не знает, были это слезы от дыма пожарища, или он просто плакал.

P.S. Вор Иоселиани вообще был мастер на летучую фразеологию. «Демократия — это вам не лобио кушать», - это его. Они с Китовани привели тогда на Грузию почетным зицпредседателем Эдика Шеварднадзе, успевшего в распадающемся Советском Союзе потрудиться аж министром иностранных дел. Этот легендарный коррупционер прославился тем, что грузинский язык забыл, русский не выучил, а английский никогда не знал, в силу чего вошел в историю, как единственный в мире министр иностранных дел, не говорящий ни на одном языке. Так что фигура была — нечего сказать, удобная, хотя все лучше, чем нынешний орел…
Да, мысль. Забыл. Ведь Рабочий полдень к концу движется, а о чем это все? Так вот: не надо было Малхазу рояль настраивать, а дедушке Исааку оставлять где попало свой камертон.

2.09.2021