Сломанные ребра

Петр Николаевич Эпохальный служил в музее. Было ему за шестьдесят, был он лыс, голубоглаз и упитан. Носил приличные возрасту пиджаки с жилетами. Не жаловал перемены, в числе прочего – и в себе самом. Иногда катался на лыжах вокруг поселка, где имелась у него дача. Но более всего из затей подвижных симпатизировал промыслу грибов, которые не ел, потому что не отличал хорошие от поганок, и жена его Алафира Федоровна не отличала.

Принесенные в дом грибы выбрасывались от греха подальше, а на стол подавались клецки в сметанном соусе и форшмак и водочка в узкогорлом штофе, годная подо все на свете, окромя молочного шоколада. Ростбиф Петр Николаевич в силу неизменной привычки откладывал на потом – где-то через час после основного ужина тот, полухолодный, смазанный французской горчицей, шел ему добавкой с еще одной, не более того, рюмкой водки. Затем гражданин Эпохальный ложился спать.

Так бы и быть тому, но однажды, сразу после службы, то есть в семнадцать с четвертью, Петр Николаевич хряпнулся о ступени и так сильно огорчил два ребра, что они сломались.

Сквозь боль и удивление слетели с его губ слова досады и зов о помощи. Сразу же, словно в сказке, по боку разлилась гематома в дивных переливах семи цветов. Мысли стали просты и четки, какими он не помнил их с ранней юности. На миг Петр Николаевич даже помолодел, чего по лицу не скажешь.

Мария Загитовна, шедшая прямо за ним со службы, ставшая невольной свидетельницей всего, то ли перепугавшись, то ли от дезинтегрированных гештальтов, ляпнула на весь двор:

– Накрылись медным тазом твои грибы, Петюня!

И была права: те накрылись. Тазом или чем-то еще, не знаем, но факт остается фактом. Петр Николаевич слег на бюллетень, и хотя расположился на даче, все одно – с подворья не уходил, грибов не собирал да и ничего не собирал, даже самое себя, потому что был зело раздосадован приключившимся.

Ребра ныли, голова ныла, ныли коты за баней, ветер в проводах, дикторы новостей…

Тогда Петр Николаевич сел писать. И писал с непривычки трудно, старательно выводя слова. Все боялся ошибиться, чтобы не переписывать, но вскорости вошел в раж и уже через две недели накропал приличных размеров повесть.

О чем она, не станем распространяться. А скажем, что повесть оказалась пророческой – по ней все произошло в грядущие полстолетия, завершившиеся совсем уже диковинно, даже дико: бумом на оранжевые сапоги из латекса. Никогда Петр Николаевич их не видел, но, словно в бреду, описал их довольно точно.

Эту повесть, при жизни автора не опубликованную, потом нашли в его вещах на той самой даче. Стали разбираться, называли кто «сенсацией», кто «подделкой». Но что толку спорить?

Так вот гражданин Эпохальный описал наше с вами будущее ценою собственных битых ребер. Сломал бы не два, а шесть – может предсказал бы на век вперед…