Игнат

После концерта ребята разошлись не сразу. Но Вите в этот вечер захотелось прогуляться одному. Его охватило задумчивое настроение, в котором он мог уходить в себя так глубоко, что мир вокруг переставал для него существовать. Так он брёл в сторону "Шанхая", погруженный в свои мысли и рассеяно глядя себе под ноги, когда навстречу ему откуда-то из-за угла вывалился пьяный дед Игнат, так что он едва не споткнулся. Очутившись над полулежащим на земле телом,  Витя бессознательно наклонился к нему, чтобы помочь подняться, но тот замахнулся и ударил его по руке растопыренный ладонью с почерневшими от грязи ногтями, матерно выругавшись:
- Да пошёл ты... Слышь!
 В сиплом голосе прозвучала звериная злоба. Чуткий Витин вслух отчётливо уловил её, глубоко затаенную, но неожиданно лютую, словно оскал острых собачьих клыков, при виде которых в животе разливается мертвенный холод, будь даже пёс на короткой цепи. Вот и дед Игнат был так пьян, что подняться  мог разве лишь на четвереньки, но у Вити по телу пробежали мурашки, и он, миг назад ещё витавший в облаках своих мечтаний о прекрасном будущем, уставился на пьяного инвалида так, будто видел его впервые в жизни.
 Всклокоченные седые волосы Игната торчали в стороны из-под сбившиеся на бок грязной засаленной папахи, липли ко лбу и скулам, мокрые от пота; под его мясистым багрово-синим носом топорщились сизые усы. Спутанная борода и кустистые брови были словно сделаны из пакли, и сам обмякший всем телом пьяница походил бы на тряпичную куклу, если бы ни маленькие крысиные глазки, которыми мог бы смотреть на людей какой-нибудь обитатель ада, существуй ад на самом деле.
- Будьте вы все прокляты, выродки! - прошептал Игнат, брызнув слюной.
 Витя, как и все шанхайские ребята, знал, что дед Игнат когда-то пришёл с японской хромой и контуженный, и с тех пор ненавидит всех здоровых людей, у которых целы и руки, и ноги, и голова. Да и дедом прозвали его за сизую бороду и раннюю седину, а на самом деле Игнат этот чуть ли не ровесник Витиному отцу, которому тоже довелось повоевать с японцами, но на той войне повезло больше. Вернувшись в Сорокино, Игнат, говорят, первым делом принялся вымещать обиду на жене, в чьей верности во время своего отсутствия весьма сомневался, а потому считал себя в полном праве. Как бы там ни было, а по рассказам местных старожилов, после возвращения законного супруга ещё молодая женщина не прожила и года. Вите даже припомнилось, что звали её Анной, как его маму. А ещё припомнилось, как слышал когда-то из разговора местных старух, что бедную женщину даже отпевали в закрытом гробу - так изуродовал её Игнат, который с тех пор сделался предметам жалости этих самых старух за своё вдовство, бездетность, подбитую осколком ногу, контуженную голову и пропитые остатки ума. Поразительно, подумал Витя, что все эти случайно услышанные когда-то подробности чужой судьбы так прочно засели в его памяти. Очевидно потому, что его тогда ещё совсем детскую душу глубоко потрясло то, что соседки Игната, с размашистой истовостью крестя свои лбы в честь милосердного бога,  жалели женоубийцу куда больше, чем его жертву, склоняюсь к тому, что она и в самом деле "гуляла". Понять эту жалость было ещё труднее теперь, глядя в злобные чёрные глазки, колючие как иголки. А они вдруг налились кровью и загорелись такой яростью, что от неё затряслась поросшая всклокоченный бородкой челюсть.
- Понаехали тут, шантрапа драная, поналезли изо всех щелей, что тараканы! Роют, буравят землю, будто кроты слепые! Житья уже от вас не стало! Ну погодите же, придёт и наше время! Затрещат поганые вашей шкуры! Поглядим ещё, кто кого!
 Будто кто-то отрывисто, со свистом прошипел эти слова Игнатовыми губами, а потом швырнул его тело, и оно обмякло всё целиком - уже не только ноги, но и язык. Однако ночь обещала быть тёплой, а ночевать на земле Игнату было не впервой.
 Витя уже лежал дома в кровати, а перед ним всё ещё так и стояли злобные чёрные глазки, и яростный шёпот свистел в ушах. Это был взгляд и шёпот врага, смертельного, беспощадного и коварного. Враг чувствовал за собой такую силу, что не боялся раскрыть карты: ведь бред пьяницы это всего лишь поток  бессмысленных слов, которых он сам не понимает и не помнит уже через минуту. Так думал Витя, сам повисая между сном и явью, и враг подмигивал ему левым глазом пьяного Игната и криво усмехался Игнатовым ртом, как будто дергая за ниточки марионетки.
 Распростертая на земле словно бездушная тряпичная кукла фигура вдруг исчезла, а сухая чёрная земля, на которой она только что лежала, вздрогнула и сотряслась как от взрыва внутри её утробы. Тонкая длинная трещина мгновенно расширилась, превратившись в глубокую зияющую рану, в чёрный как безлунная ночь разлом, и внутри его что-то знакомо зашевелилось, опутывая жутью, словно паутиной. Витя уже видел это раньше и знал, что будет дальше: вот сейчас из бездны поднимутся чёрные обугленные руки, схватят его и утащат под землю. Он почти осознавал, что это сон, похожий на другой, давний. В том сне  он вёл через лес за родным селом брата Мишу, на которого маленькие лесные человечки смотрели как на чужака и предателя. Но это воспоминание вместо того, чтобы помочь проснуться, вытащить себя из кошмара, напротив, сделало кошмар ещё реальней и неотвратимей.
Витя вдруг увидел волшебных друзей из своего детства, милых маленьких древесных человечков брошенными в эту страшную трещину. Это они, беспомощные, искалеченные, тянули к нему чёрные обугленные руки, прося о помощи, и он не мог спокойно смотреть на их отчаяние. Витя не заметил, как оказался втянут в бездну. А там, под землёй, горел огонь, в его багрово-красных отсветах плясали тени, бегали и суетились какие-то фигуры. Это было похоже на тюрьму: длинный коридор и множество камер друг напротив друга, только дверей нет, вместо них железные решётки, через которые видно всё, что там происходит. В каждой камере стоит жаровня, в ней горит огонь, сверху на ней тоже решетка, вроде той, что вместо двери. Витя видит маленьких древесных человечков, прикованных цепями к решеткам над огнём, и слышит их пронзительные жалобные крики, от которых он сам начинает чувствовать нестерпимый жар. Кожа у древесных человечков толще чем у людей и больше похожа на кору, но и она  чернеет и лопается от огня. Огромная чёрная фигура палача вырастает впереди. Она стоит, по-хозяйски скрестив на груди руки и широко расставив ноги.
- Отпусти их! - кричит Витя. А в ответ - хохот:
- Они исполняли все твои желания и за это превратятся в уголь! И ты - вместе с ними!
 Хохот сотрясает стены этой преисподней. Злобные маленькие глазки под всклокоченными бровями отливают красным - в них отражается пламя.
- Нечисть лесная! - послышался знакомый свистящий шепот, и на груди у заплечных дел мастера блеснул медный нательный крестик, точь-в-точь такой, как у Игната.
Витя почувствовал, как ему заламывают руки, а спины касаются раскалённые прутья железной решётки, и проснулся в холодном поту.