Концерт

…то стихли. Даже галерка (по-старому «раёк») перестала топать ногами и восторженно свистеть. Но кто-то установившуюся тишину все-таки нарушил запоздавшим «Браво!». На него справедливо зашикали.
Раскрасневшиеся, как после бани, лица зрителей улыбались. Лишь сидящая во втором ряду Мария Федоровна Груздева, седая от пережитого за долгую жизнь, продолжала пускать слезу. Только что исполненные «Амурские волны» вызвали волны воспоминаний: Павел, стоящий с вещмешком на пороге, смурной, но решительный, и она, тогда еще почти девчонка, застегивающая блузку. Как сейчас! На блузку, так и не застегнувшуюся полностью (верхняя пуговка-грибок оторвалась) накинула пиджак и тоже, туда же – за порог. За Павлом, которого через два месяца шальной пулей ранят. Он ждал у крыльца, жадно куря:
- Мне на запад. Тебе в другую сторону. Приказ! Даден.
Больше она своего Павлушу не видала. От него остались патефон, кальсоны (до сих пор где-то в комоде) и заезженная до шипения пластинка. Эти самые - «Амурские волны».
На сцену, заслонив собой Корзуна, вышел конферансье.
- А теперь… (нахал выдержал долгую паузу) последний номер нашей замечательной программы. Сюрприз!
Таким тоном, что непонятно – название это, иль в самом деле, приятная неожиданность.
И блестя лакированными ботинками, исчез.
Корзун на миг прикрыл глаза, вновь их распахнул, устремив взор к поблескивающему хрусталю люстры, затем тряхнул вспотевшим чубом и рванул мехи баяна. Чтобы исполнить свою коронную - залихватскую «Трактор в поле не пахал». И не рассчитал. Растянутые почти на метр мехи не справились и с бумажным хрустом порвались. В аккурат, на середине. Надвое!  От чего Корзун чуть не свалился навзничь. Но чудом удержался на табурете, имея в обеих руках зелено-перламутровые полукорпуса с кнопками и регистрами. Но самое в другом. Не в комизме.
Из разорванного многоребристого нутра мехов на сцену посыпалось: стружка, засохшие тараканы, огрызок карандаша и… маленький стальной ключик. На розовой, но уже грязной ленточке. Прыг! Почти на сценический край.
- Это ж…. Это ж… - от волнения он (стоящий за левой кулисой альтист Данилов) не мог говорить – это ж.. От нашей черной кассы. От черной кассы коллектива. Вот он где, оказывается. А мы… а мы… уже месяц, как ищем!
- Да! – подтверждая, дохнул ему (Данилову) в затылок трубач Успенский. Луково дохнул, закусочно. – Вот сволочь! Людям, как воздух деньги нужны. Ищем, с ног сбившись, а ларчик просто открывался. Вот куда его Корзун заныкал. То-то, гляжу, глаза у него на последней репетиции бегают. Ну теперь…
Закончить мысль Успенский не успел. На сцену, заслоняя собой Корзуна, еще не пришедшего в себя от конфуза, выскочил ведущий концерта Чибис.
- Мы надеемся, что зрителям шутка-сюрприз понравилась. – Чибис сделал шаг вперед ко ключику. – На этом наш замечательный концерт окончен, товарищи. Всего вам доброго…
И Чибис сделал еще два шажка в сторону розовой ленточки. И рявкнул:
- Занавес!
И оказался за (перед) быстро ползущим плюшем. И как бы сердечно благодаря за внимание, быстро нагнулся и ключик схватил.
Зал грянул овациями. И разразился дружным рабочим хохотом – шутка дошла. Хохотом «рабочим», потому что девять десятых билетов приобрел профсоюз «Сталепроката». Еще в декабре. Не суть. Пока давились смехом и слезами, свистели, вбивали в паркет каблуки, вопили «Бис!» и лупили в ладоши, Чибис под шумок – не шумок, а шумище, какой бывает, когда «Динамо» обыграло «Торпедо» - сделал следующее.
Взял и прыгнул! В зал! Через пустую сегодня оркестровую яму. И получилось! Поднявшись с четверенек и крикнув «Опа!», он довел хохот до неистовства. Кто-то уже задыхался. А Чибис с зажатым в кулаке ключиком стал продираться к выходу. Ибо многие стояли в проходе несмолкающими аплодисментами, требуя: «Повторить!».
Смеялась даже Мария Федоровна Груздева, впавшая было в печаль. Совершенно по-детски: схватившись за живот, закатив глаза и взвизгивая.
Чибис медленно ускользал из зала:
- Разрешите, товарищи! Мне в уборную. Приспичило, знаете ли. Позвольте, дамочка! Концерт окончен, товарищи, разрешите… Гардероб работает только до двадцати ноль-ноль часов… Будьте любезны, дайте мне дорогу, благодарю.
Знал конферансье, что делает. От выхода в фойе самый короткий путь – налево, по коридору, там на служебную лестницу, по ней на второй этаж в бухгалтерию, где стоял сейф с «Черной кассой».
Но можно и по-другому, через гримерные. Мимо них, по коридору, на третий, там направо к служебной лестнице и вниз к бухгалтерии.
 Этим путем рванули Данилов, Успенский и гобоист Лемешев. Раскусили, значит. Чибис там, за занавеской, они здесь - на сцене. А Корзуна вообще нигде – пустая табуретка, и два полукорпуса возле. Но тот свое уже получил.
Минуту, две, пять…
- Чой-то?
Раздвинули щель. Глянули. Ни Чибиса, ни ключа. Народ бушует от восторга. Стоят столбами.
- Ага!
И рванули. Лемешев, Данилов, Успенский.
Рви не рви, а все уже знают. Оркестр, в смысле. Ну и… Тоже – деньги нужны, как воздух.
Есть вариант через буфет. От курилки в тамбур, оттуда в реквизиторскую (не заходя), еще тамбур. и вот она стойка – пиво, апельсины, конфеты «Белочка», полусухое. И столики. Не обращать внимания, и по главной лестнице на второй. Бухгалтерия стразу справа.
Можно через галерею, где портреты.
Здесь, в сущности не траектория важна, а кто шустрей. Главное – Чибиса опередить. Или одновременно. Или в момент открытия сейфа – не отвертится.
Контрабасист решил подловить. У туалета.
- Альберт Андреевич, вы куда? А что это у вас в кулаке?
И по зубам – мол, пьяный был, не помню.  А ключ себе. И домой. Какой, ключ? Не знаю, пьяный был.
Арфистка смекнула через администрацию. Кружок, но шанс есть. В платье (узкое, длинное)? Нет! Сорвать к чертям, и в колготках. Босиком!  Так тише, да и туфли концертные не жмут.
Не вышло у арфистки – погубило бабье любопытство. Семенит, проклиная свои габариты и полумрак, и вдруг видит свет. Из-под двери директора. Не Чибис ли гасится? Приоткрыла и оцепенела. Всякого нагляделась, особенно на гастролях, но такое впервые.
Что? А вот что – директор Борис Борисович в красной кофте своей секретарши лежит на диване. На Борисе Борисовиче сидит секретарша в его же полосатом пиджаке. Оба без низа. То есть, до пиджака и кофты голые. Пыхтят, ничего на свете не замечая. Абсолютно. На столе бутылка конька. Без коньяка.  Какой здесь Чибис? Не конкурент. Прикрыла Элеонора Дмитриевна дверь и в замочную скважину продолжать.
Виолончелист, как бывший спортсмен прикинул снаружи по балконам - костюмерной и библиотечным.  Через стену бухгалтерия. Есть резон, была бы ловкость. Из курилки на третий, там в костюмерную. И по прямой вниз. 
Народ творческий. Кто как. С разными мыслями насчет денег и их деления. Допустим, Чибису и себе, если успеет раньше других. Или только себе, если раньше других, а Чибису по зубам, как собирался Авдеев, который на контрабасе.
Знай и люби свой театр!
А это к чему? К тому, что в бухгалтерию все вломились одновременно с Чибисом. Секунда в секунду. И не поместились, поэтому часть осталась контролировать из коридора.
- Как распорядимся суммой?
- По старшинству!
- По званиям!
- По рабочему стажу!
- Хрен вам! Согласно приложенного к сумме списка!
- Тогда голосовать!
- Дело советуешь!
- Кто воздержался, считать, как согласие!
- Верно заметил!
Проголосовали. Двенадцать «за», восемь «против». Вышло – согласно списку.
Приложенному к сумме. А суммы-то… и нет! Сие установили, когда Данилов (альт) сейф с «Черной кассой» открыл. Нет суммы.
В этом смог удостовериться каждый член оркестра лично - глазами и рукой.  Исключая Элеонору Дмитриевну (арфа), сорвавшегося с балкона Силкина (виолончель) и сгинувшего неизвестно куда Корзуна (баян).  Нет суммы в сейфе!
А с чего все решили, что она там должна находится?
Смешные люди музыканты, право. Не хуже циркачей. Или тех же пожарников. Как вы считаете?