Вольные люди. Глава 6. Аннушка

Время действия - начало 1859 года.

Приближалось время отъезда в новые, неизведанные крымские земли. Привезли из мастерской восемь новых кованых сундуков. Восемь, потому что невест было куплено восемь, и казённых денег отпущено ровно столько, сколько нужно для приданого восьми невестам. Аннушке сундучка не досталось.

Варвара устроила смотр девичьих припасов. Уложили в сундуки деревенские наряды, сверху новые, пошитые за время ожидания рубахи, расшитые утиральники да скатерти, холсты, да всякие иголки с крючками, веретёна и спицы, разноцветные покупные нитки.

- Берегите, девицы, запас. Там взять негде будет, коль потеряете, - наставляла Варвара.

Аннушка обиды не держала, помогала Василисе укладываться, возилась рядом. Хлопотали у своих сундуков сдружившиеся уже Прасковья с Полюшкой, весело щебетали две Марьи – большая и маленькая, Грунюшка, Настенька и Дарьюшка.

- Аннушка, а как же ты? Как же ты без запасов? – спросила Васёнка подружку вечерком, когда уже собирались они укладываться спать в своей каморке.

- А что я? – усмехнулась та, развязывая оборы своих потертых уже верёвочных лаптей. – Я не замуж выходить еду. Попросилась в служанки, на самую грязную работу. Что хозяева скажут, то и буду делать.

Она резко встала, тряхнула головой, и вдруг попятилась, странно выбрасывая негнущиеся ноги, теряя равновесие и пытаясь найти руками опору.

- Что ты? Что ты? – Васёнка кинулась к подруге и вдруг отшатнулась, увидев её странный, потусторонний, невидящий взгляд.

Наконец Аннушка остановила своё движение, упёршись спиной в стену, и стала сползать по ней вниз, поникнув головой.

- Ой, кто-нибудь! Помрёт! Помрёт ведь! – Васёнка кинулась к двери.

- Постой... Не зови... Сейчас пройдёт... – сиплым голосом остановила её Аннушка.

- Что ты? Что с тобой? – Василиса метнулась к ней, осевшей, похожей на кучу старого тряпья.

- У меня и дома такое бывало... – голова Анютки опустилась почти до полу, ниже острых, обрисовывающихся под юбкой коленок. – Не зови никого. Пусть не знают. Отправят домой – а для меня это пуще смерти.

- Как же ты в дороге-то?

- Ничего. Я просто поднялась шибко, - Аннушка помолчала, потом медленно подняла голову, посмотрела на Васёнку. - Знаешь, я чувствую, когда накатит. Сначала в глазах темнеет, ничего не вижу, потом слышать перестаю. И по рукам... по кончикам пальцев... как будто иголками холодными колет. Мне тогда сесть надо и голову опустить. Понемногу легчает. А сейчас... я просто шибко поднялась...

- Ой, Аннушка... – Васёнка прижала голову подруги к своей груди. – Страшно мне за тебя.

- Ты не страшись. И не бросай меня в пути. Чтобы ни было со мной, не оставляй. Ежели что... своей рукой глаза мне закроешь. И вот ещё... Там, в сундучке у меня, в уголке узелок лежит. Землица там. Наша, деревенская. Если помру, на могилку мне высыпь.

- Что ты! – отшатнулась Василиса. – Ты чего сама себя хоронишь?!

- Я знаю... Худо мне посля того, как мы в метель замерзали. Уходит кровушка из меня и силы мои уносит. Не доехать мне. Да и не жаль. Жизнюха моя горемычная не в радость мне. Ты не плачь по мне, скажи просто, что отмучилась, мол, раба Божия Анна. Господь милостив...

- Перестань! Перестань, Аннушка! – Васёнка горько заплакала, обняв худенькие плечи подруги. – Молись, и я за тебя молиться стану. Даст Бог, доберёшься до места.

- А там что? – усмехнулась Анна. – Слаще ли будет новая жизнь?

И вдруг вздохнула, засмеялась весело:

- Да всё прошло уже! Давай подыматься! А то, ишь, слёзы развели!

Она осторожно, держась за стену, поднялась с пола.

Аннушка не всегда была болезненной. В теперь уже таком далеком детстве она была пухленькой и миленькой девочкой-резвушкой. Играла с деревенскими ребятишками, бегала в догонялки, купалась в речке. Но однажды поутру она почувствовала, что её горлышко словно охватило, опоясало тугой верёвкой. Не открыть было рта, едва ворочался язык. Напала на девчонку злая хворь, взялась ломать и печь её тело, туманила жаром разум.

Нестерпимо хотелось пить. Анютка лежала на лавке и смотрела на открытую дверь, на яркий прямоугольник солнечного света на полу. Сновали мимо неё какие-то девицы, выбегали на улицу, возвращались в полумрак избы, смеялись, говорили о чём-то. И одна из них как будто бы старшая сестра Манюшка.

- Мань... Мань... – звала Анютка.

Но Манюшка не слышала, весело щебетала о чём-то с подружками. О чём – убей Бог, не могла разобрать девчонка.

- Мань... Мань...

- Что тебе? – раздавалось над ухом.

Анютка открывала глаза – темно, ночь. Рядом матушка стоит.

- Пить ...

Мать совала Анютке кружку, но край её не помещался меж сведенных отеком челюстей, и вода плескалась мимо, едва попадая в рот.

Закрывала девчонка глаза и снова видела яркий отсвет на полу и весёлых девиц...

Постепенно хворь отступила, и Анютка стала выходить на улицу, и вроде как по-прежнему играла с ребятишками, и помогала матери по хозяйству. Только вот была она теперь худа, словно щепочка.

- Ничего, были бы кости, а мясо нарастёт, - утешала её мать.

Но нарастать ничего не спешило. И вот уже сверстницы её становились девушками, и надевали взрослые юбки, а она всё бегала в детской рубахе, с нетерпением ожидая первых вестников своего взросления. А потом они, эти вестники, появились – только вместо радости обернулись бедой.

Не помогли и бабки-травницы, поившие её то крапивными отварами, то жабником, от которого потом кружилась голова, то какими-то таинственными сборами. Облегчение приносили только июль с августом, с их жаркими днями и теплыми, ласковыми ночами. Тогда Анютка чувствовала себя настоящей девушкой, и снились ей ласковый муж и орава маленьких ребятишек.

А потом наступала осень, приносила новые страдания и понимание, что о муже и детях надо забыть. По крайней мере, пока.

Тем временем она вытягивалась ростом, становилась высокой, как отец и братья. И если бы не злополучная детская хворь, унёсшая её здоровье, то стала бы Аннушка крупной, сильной и ухватистой девахой. А вместо этого она превратилась в тощую безгрудую жердь с малокровным бледным лицом и слабыми тонкими ручонками.

Вот уже сверстницы все замуж повыходили, и к себе неудачливую подругу не подпускали. Подрастающие девицы тоже её сторонились – как бы не навела порчу от зависти, не сглазила их. А потом и вовсе дурочкой её объявили. Так и повелось – Аннушка-дурочка, да кикимора болотная.

Жалели отец и мать дочку. Знали, что на беду свою выжила она тогда, в детстве. Да что их жалость! Разве этим поможешь...

Решению дочери отправиться в неведомые края они не противились. Может, и повезёт девчонке, выпадет ей судьба добрая. Благословили в дорогу, положили в сундучок самые лучшие наряды, вынули из-за божницы последний рубль. А когда увёз Михайла девиц в самую метель, вдвоём всю ночь на коленях под иконами стояли. И пока не явился старик живой и невредимый, пока не отчитался, что сдал девиц по нужному адресу в целости и сохранности, всё молили Господа быть милостивым к странницам.

На что надеялась Аннушка, отправляясь в далёкий неведомый Крым? Она и сама не знала. Просто хотела что-то изменить в своей жизни. Потому и просила Васёнку никому не говорить о болезни её. Боялась, что вернут её в деревню под насмешки и издёвки односельчан.

Обоз в шесть повозок тронулся в путь во второй половине февраля. Снег уже темнел на гребнях сугробов, оседал и становился ноздреватым. Чуть подтаивающая на солнышке поверхность дороги прихватывалась холодным ветром и покрывалась тоненьким слоем льда, по которому сани катились легко и плавно.

Возницы – нанятые здоровые мужики, знавшие дорогу и способные при случае защитить женщин, держали под сиденьями заряженные пистолеты, а в голенищах сапог ножи, которыми владели они мастерски. Были у них и кистени в рукавах припрятаны, ну да про то они предпочитали помалкивать.

Ехали в обозе и две старухи лет сорока-сорока пяти – Марфа и Алёна. Приказано им было приглядывать за несмышлеными девицами да устраивать их быт на остановках и ночёвках. Марфа – полнотелая, однако подвижная и словоохотливая, охотница поговорить и порассказать разные байки. Алёна была суше и жилистей, лишних слов не любила, но замечала каждую мелочь.

Девушки то шли рядом с санями, весело перекликаясь, то усаживались в повозки.

- А что, Марфинька, - заводила разговор одна из девиц. – Каково там, в Крыму-то? Старухи баили, что живут там татары, которые православных девиц в полон берут да на рынках невольничьих продают. Верно ли?

- Иии... милые... Когда это было! А ведь было! – и старуха начинала рассказ про Кафу, про Гезлёвскую крепость, в которую свозили пленников, про море, про корабли, увозившие несчастных навсегда от родной земли.

- А далеко ли эта крепость от того места, где нам жить придётся?

- Вёрст тридцать, не более...

- Ой... – пугались девицы.

- Да ведь она теперь наша, русская! – хохотала Марфа. – К тому же вам теперь чего бояться? У вас мужья будут, защита ваша.

- Так ведь отставные... Нешто старые, али, положим, безногие могут жену защитить?

Возницы молча усмехались в бороды, а Марфинька хитро щурила глаза:

- А ведомо ли вам, девицы, что после венца вы станете вольными жёнками?

- Как вольными?!

- А так... Из крепостных крестьянок вы перейдёте в матросские жёны, это уже и сословие другое, вольное. И забота о вас будет у военного ведомства. Дети ваши тоже будут вольными, и грамоте обучены, а если кто таланты какие покажет, скажем, к наукам каким, то за казённый счет его учиться отправят. Глядишь, и станет сын крепостной девки полковником али инженером...

- Надо же... – удивлялись девицы. – Скажи тогда генерал в деревне про это, небось, многие попросились бы.

- Потому и не сказал, - усмехалась Марфинька. – Чтобы девки не за волей ехали, а за мужем.

- А каковы они? Молоды ли? – допытывались две Марьюшки.

- Так мне откуда же знать! – смеялась Марфа. – Вот приедете, всё и узнаете!

- А как же они выбирать-то будут, кому какая невеста? – гадала Дарья.

- А вдруг кто из нас сразу двоим понравится? – округляла глаза Груня. – А вдруг кто-то да никому не приглянется?

Так в разговорах и коротали дальний путь. Ночевали на постоялых дворах. В воздухе всё настойчивее чувствовался будоражащий запах тающего снега, всё веселее чирикали воробьи и громче кричали вездесущие галки. Иногда налетали метели – короткие, нестрашные, лепили на землю огромные пушистые хлопья быстро тающего снега и уносились прочь.

Аннушка, поначалу бодро шагавшая рядом с санями, всё больше уставала и всё реже поднималась с саней. Васёнка беспокойно поглядывала на подругу, бессильно лежащую на соломе, однако расспросами не беспокоила.

Однажды – была уже середина марта - пошёл дождь. Нудный серый дождь, топивший снег и превращавший дорогу в месиво из воды и снежной каши. Лошади едва вытягивали ставшие вдруг тяжелыми сани, и людям пришлось идти рядом, облегчая измученным животным их нелёгкую службу.

Возницы шагали по дороге в добротных яловых сапогах, не опасаясь промочить ноги, и с жалостью поглядывали на лапотки девиц.

- Эх, погубим девок... – ворчал в густую бороду старший, звероватого вида мужик, которого все называли Сашкой, качал головой.

Аннушка с трудом брела по ледяной шуге, а идущая следом Василиса со страхом замечала красные пятна, остающиеся за подругой.

- Вот что, девки! – наконец сказал Сашка. – Эвон, за рекой, станица казачья. На постой они не берут, ну да вас, чай не выгонят, обогреют. Марфа, Алёна, ведите девок туда. Только моста здесь нет, нужно по льду переходить. Не сробеете?

- А вы что же? – испуганно спросила Дарья, поглядывая.

- Мы дойдём до станции, там уладим дело с телегой, тогда заберём вас.

Сашка осторожно спустился к реке, сошёл на лёд, потоптался, испытывая его на прочность. Поверх твёрдой поверхности шла вода, доставая до щиколоток.

- Ништо, дойти можно! – наконец махнул рукой возница. – С Богом!

Первой пошла грузная Марфа, опасливо ступая сапогами и поминутно крестясь. За нею, выждав немного, пошла Грунюшка. Следом две Марьюшки, Настя и Дарья. Пропустив их далеко вперёд, шагнула на лёд Алёна. Огляделась, махнула рукой Параше с Полюшкой. Потом дала знак Василисе. Замыкала цепь Аннушка.

Васёнка беспокойно оглядывалась на подругу – не нужна ли помощь какая. Однако нет – Аннушка молча шла, сосредоточенно глядя под ноги.

Вот и берег другой. Выбралась, пыхтя и отдуваясь, Марфинька, вытянула вверх Груню. А там и другие девицы поднялись по откосу. Выкарабкались Алёна, Параша и Полюшка. Ступила на берег Василиса, вздохнула облегченно, оглянулась.

Поднимаясь наверх, оттолкнулась Марфа ото льда – весеннего, истончившегося, ненадёжного – и появилась на нём маленькая трещина, совсем незаметная. После каждой девицы становилась она всё больше и больше. А когда шагнула с него на берег Аннушка, обломилась льдина, пошла под ней вниз, потянула обессилевшее тело в воду.

Эх, Аннушка, Аннушка, несчастная твоя головушка! На беду родила тебя матушка. На беду да на горе горькое...