Вольные люди. Глава 12. Кара-Чи

Время действия - 1859 год.

Волк, напружинившись, готовился к прыжку. Острый нос его заострился ещё больше, вытянулся, приподняв вверх губу, обнажая жёлтые, острые клыки. Уши были прижаты к затылку, сливаясь с шеей. Словно остекленевшие глаза безумно смотрели на будущую жертву. Хлопья пены падали из его пасти.

Татарочка в ужасе смотрела на зверя, сжимая в руке кинжал так, что костяшки пальцев побелели.

Васёнка замерла. Что делать? Невелик волк, да ведь бешеный. В одиночку напал, хвост поджат, а из пасти слюна каплет. В безумии своём сильнее стаи. А вдруг этот волк кинется на Семёна? Или на кого-то ещё?

Вздрогнула Васёнка от раздавшегося над самым ухом выстрела. Обернулась – а Семён пистолет в руке держит. И лицо у него такое суровое, незнакомое. От пистолета дымок идет и запах противный.

Ахнула Василиса, а Аннушка её молча за руку тянет да глазами на волка показывает. А тот в агонии бьётся среди разбросанных корзин. Татарочка после выстрела ещё больше испугалась – пятится назад, пытается карабкаться вверх по склону, а сама глаз не отрывает от Семёна. И что-то лопочет не по-русски.

- Не бойся, не бойся! Мы тебе плохого не сделаем! – сказал Семён, а потом усмехнулся горестно. Вспомнил про вид свой ужасный. – Тимофей, ты, что ли, успокой её…

- Погоди! – Аннушка выпрыгнула из повозки. – Я попробую.

Руки приподняла – показывает, что в них нет ничего, да пошла к татарочке осторожно.

- Ты не опасайся нас, мы тебе дурного не сделаем! Мы тебе помочь хотели! – а сама на волка рукой показывает.

Татарка наконец опомнилась, остановилась, тоже на волка посмотрела, потом на Семёна с Тимофеем, на Васёнку, сидящую в повозке.

- Ты откуда? Где твой дом? – голос у Аннушки был участливый, ласковый.

Залопотала что-то девушка, заговорила. Объяснять что-то взялась. Да разве поймёшь! А Семён откуда-то лопатку маленькую вынул.

- Давай-ка Тимофей, волка в расщелину какую уберём, землёй забросаем. Да и лошадь оттащим в сторону с дороги.

- Откуда у тебя пистолет? – спросила наконец Васёнка мужа.

- Как же в пути без оружия! Да и местА…

- Что места?

- Татары здесь живут, а русских очень мало.

Василиса вопросительно смотрела на мужа, ожидая объяснений.

- В войну-то многие татары помогали врагам. И провиантом обеспечивали, и дороги им показывали. Под шумок русские поместья грабили, людей наших убивали. Не все, конечно. Были и такие, которые вместе с нами Севастополь защищали и подвиги совершали.

- Значит, они могут…

- А кто знает? Лихих-то людей у любого народа хватает! А места здесь малолюдные, так что лучше поберечься.

- Вона…

Аннушка подвела испуганную татарку к повозке, а та всё на корзины свои оглядывалась.

- Оставь их. На них уже волк поганой своей слюной накапал! – Тимофей покачал головой, руками показал, что не нужно их брать. – Как твой аул называется?

Татарка непонимающе смотрела на Тимофея.

- Аул, аул? Понимаешь?

- Аул? Кара-Чи! – вдруг поняла его девушка, закивала головой, показывая вперёд.

- Ну что, хозяюшки, завезём бедняжку домой? – спросил старик.

- Не бросать же её здесь… - отозвалась Василиса. – Только вот… Не опасно ли?

- Э! – Тимофей усмехнулся. – Была не была! Город видели, увидите теперь аул. Это вроде как село по-нашему.

Кара-Чи был небольшим поселением среди гор, в крошечной долинке под отвесной скалой, защищающей его от холодных ветров. Небольшие домики с террасами утопали в садах. Ветви деревьев склонялись под тяжестью поспевающих фруктов. Земля под ногами была усеяна опавшими костянками черешни и вишни, черными пятнами раздавленных ягод шелковицы.

- Что же это они не собирают такое богатство? – удивилась Василиса.

- Это нам оно богатством кажется, - усмехнулся Тимофей. – А для них такое изобилие привычно. Есть уже не хочется. Продавать – а кому? У всех своего в достатке. Часть посушат, сделают сухофрукты, часть в меду уварят – у кого тот мёд имеется. А всё остальное пропадёт.

- Зачем же тогда так много деревьев сажать?

- А почему и не посадить? Они есть не просят. Растут себе и растут. Цветут по весне красиво, ароматы опять же.

- Сёмушка, а может, и нам посадить сад, а? – Васёнка умоляюще посмотрела на мужа.

- Посадим, чего же. Только у нас-то похуже будет. Ветров поболе, чем здесь, влаги в земле помене. А так – чего же, посадим, - Семён был доволен, хозяйственная у него жена!

Навстречу повозке вывернулся откуда-то мальчишка.

- Эмине! – закричал он, залопотал по-своему.

Татарочка что-то ответила, махнула рукой назад, откуда приехали. Пацан, сделав изумленное лицо, с воплем нырнул за плетень, к небольшому домику под черепичной крышей. Из дома послышался шум, и наружу выплеснулась целая толпа – пожилая женщина, старик в папахе, мужчина с хмурым лицом, кто-то ещё – Васёнка даже не успевала рассмотреть. А мальчишка, выбежав из дома, кинулся куда-то вглубь двора и уже через мгновение понёсся по дороге на коне, даже не оседлав его.

Тимофей остановил повозку рядом с домиком, и Эмине спрыгнула на землю, бросилась к родным, рассказывая что-то со слезами на глазах. Запричитала старуха, всплеснув руками. Утирая слёзы, взялась прижимать к себе девушку женщина средних лет, видимо, мать. Старик и хмурый мужчина слушали молча, время от времени поглядывая на повозку.

- А что, дедушка, едем-ка своей дорогой! – сказала Аннушка. Старые рассказы о невольничьих рынках не давали ей покоя.

- И то! Девчушка теперь у родных, никто уж её не обидит, пора нам в путь! – ответил Тимофей.

- Подождите! – вдруг сказал хмурый мужчина. – Вы дочь мою спасли, по нашим обычаям я должен отблагодарить вас. Сколько вы хотите?

- Да что же, разве мы благодарности ради помогли ей? – возмутился Тимофей. – Пропадать ей, что ли, было? А ты бы увидел, как зверь девчушку тиранит, разве прошёл бы мимо? Или запросил бы денег с неё? Нет, мил человек, ты уж не обижай нас. Мы так поступили, как и дОлжно поступать человеку.

Лицо татарина немного прояснилось.

- А всё-таки хотя бы хлеба в моем доме попробуйте. Иначе Аллах накажет меня, - он повернулся к женщинам, сказал что-то коротко, но властно.

Враз замолкли, прекратили причитать женщины, исчезли незаметно во дворе.

- Идёмте, будьте гостями! – татарин сделал приглашающий жест рукой.

Васёнка испуганно посмотрела на мужа, зашептала ему прямо в ухо:

- Нет, Сёмушка, не надо. Боязно мне что-то. Разбойничье какое-то гнездо тут.

Но уже набежала толпа любопытных соседей, люди галдели, шумно обсуждали что-то, дети показывали на приехавших пальцами.

- Дилявер! – окликнул татарина какой-то белобородый старик с богато украшенной палкой, стал что-то гневно говорить ему.

Дилявер сжал зубы, так что выступили желваки, помолчал. Потом что-то сказал старику в ответ почтительно, но твёрдо.

- Идёмте в дом, - повторил он, обращаясь к Тимофею и Семёну. – Не бойтесь за повозку. Её никто не тронет.

Домик Дилявера оказался с секретом. Со стороны дороги он выглядел маленьким, одноэтажным. Тогда как со двора оказалось, что у него есть нижний каменный этаж, уходящий куда-то в склон, а верх окружен террасой, на которую вела деревянная лестница.

Под стеной дома благоухали кусты роз, высотой больше человеческого роста. Они закрывали неприглядные, плохо подогнанные камни и придавали двору своеобразный уют. Эти розы были куда роскошнее тех, что росли в оранжерее у барина.

- Что это? – спросила вдруг Аннушка, показывая на примостившееся во дворе у стены амбара странное сооружение, похожее на огромный кувшин, рядом с которым хлопотала старуха.

- А? – не понял Семён, оглянулся. – А, тандыр это. Печка такая, в ней лепёшки пекут.

Девчонкам дом показался удивительно похожим на казачий курень. Разве что здесь на террасе расстилались ковры, да столбики-опоры были увиты лианами с красивыми широкими листьями и кистями зелёных ягод.

Гости поднялись по лестнице, и Дилявер пригласил их сесть на низенькие диванчики, покрытые цветастыми покрывалами и яркими подушками. Прибежала Эмине, поставила лёгкий низенький столик, взялась накрывать его.

Тут только Василиса разглядела её как следует. Длинные темно-русые волосы заплетены в бесчисленное количество мелких косичек. Шапочка, обшитая монетами, словно чешуей, чудесным образом держалась на самой макушке. Длинное платье с широкими рукавами обвивалось при ходьбе, обрисовывая стройную фигуру. Малиновый узкий кафтанчик плотно облегал высокую грудь. Зелёные глаза её, опушенные темными ресницами, смотрели диковато, с интересом изучая и Васёнку, и Аннушку. Иногда она тайком поглядывала на завязанное лицо Семёна, на Тимофея, но тут же испуганно отводила глаза, словно совершала какой-то грех.

Она поставила на стол тарелочки со сладостями, принесла горку горячих лепёшек, только что выпеченных старухой в тандыре, водрузила посередине скатерти блюдо с фруктами. Запахло кофе, и на террасе появилась жаровня со странной формы сосудом, в котором кипел ароматный напиток. Появился и пузатый чайничек со стопкой чашек без ручки.

Василиса смотрела на стол, и ей казалось, что всё происходит не с нею, что это она видит сон о ком-то другом. Фрукты подавались барину на стол, а они, крестьяне, не смели даже мечтать. Кофей по утрам варили для барина. А теперь его свободно может пить она, Василиса, крепостная девка. Ах, если бы вот этого румяного персика дать братишке Федюньке! Что видел он в своей короткой жизни? Какую радость? И чебуреком сегодняшним попотчевать бы его. Может, и окреп бы, набрался сил мальчонка.

А изюм да курага, которые у них с Семёном не переводятся, за большое счастье в деревне были. Оделяла ключница работниц в награду за труд, давала по горстке. А тут – эвон, сколько. Ещё когда только женились они с Сёмкой, Василиса пробовала протестовать – дорого, мол, каждый день изюмом лакомиться. А Сёмка засмеялся – сам ведь насушил по осени. Погоди, мол, на следующую зиму ещё больше запасём. Богатство эдакое…

Дилявер устроился рядом с гостями на диванчике, взялся расспрашивать, куда едут да откуда. Он неплохо говорил по-русски, хотя и с ощутимым акцентом. Узнав, что Тимофей с Семёном отставные матросы, оживился, стал рассказывать о себе. И оказалось, что родственник его, Селим, тоже участвовал в обороне Севастополя, в гвардейском крымско-татарском эскадроне, и даже орденом был награжден за подвиги свои. Правда, семью его порицали за службу русским.

- Не за то ли выговаривал тебе старик недавно? – усмехнулся Тимофей. – Гяуров в дом свой завёл?

Дилявер глянул на старика и тут же отвел взгляд.

- Не надо было нам заходить к тебе. Заклюют теперь тебя, - Тимофей покачал головой.

- Я ответил ему, что по законам дедов я должен отблагодарить спасителей моей дочери. А законы дедов превыше всего.

- Как же это девчушка одна на дороге оказалась?

Дилявер вздохнул:

- Поехала навестить родственников в соседний аул. Ехать-то не очень далеко. Гостинцев повезла. Здесь ветров холодных почти не бывает, тепло, поэтому и фрукты поспели уже. А у них урожай недели через три только пойдет. Вот она и решила порадовать родных. Дорогу она знает, здесь всегда безопасно было. Поэтому и не побоялась.

- А если лихие люди повстречаются? А если обидят?

Дилявер посмотрел на старика, и где-то в глубине его желтовато-карих глаз мелькнула насмешка:

- Кроме татар здесь редко кто бывает. Свои не обидят. Чужие… - Дилявер задумался. – И чужие не посмеют. А звери никогда на людей не нападали.

Покоробило Васёнку это «не посмеют». Не посмеют – когда обидеть хотят, но побаиваются. Нешто кто хотел обидеть девушку? Нет, это как-то обидно прозвучало. Но, поразмыслив немного, она решила, что татарин, плохо говорящий по-русски, просто не нашел подходящего слова.

А Аннушка, заметив замешательство Дилявера, задумалась. О каких чужих он речь ведет? Однако спрашивать было неловко, и она молча принялась пробовать лепёшку, посыпанную мелкими обжаренными семечками. Что за семечки такие? Не с подсолнушков, это точно. Узнать бы у кого…

Вскоре примчался на коне мальчишка, закричал что-то, кинул на землю конскую сбрую.

- Алим! – окликнул пацана Дилявер, стал о чём-то расспрашивать. – Сын мой младший! – объяснил он гостям. – Ездил на то место, видел лошадь.

- Поаккуратнее бы там. Волк бешеный был, обкапал всё слюной поганой. Не заболел бы кто, - сказал Семён. – Волка мы прикопали, а кр0вь землёй присыпали.

Алим степенно подошёл к отцу, присел у его ног. Во время разговора Дилявера с гостями он внимательно смотрел на матросов, иногда бросая быстрые взгляды на девушек. Аннушка вызвала в нем изумление – такой худой и бесцветной она ему показалась. А Васёнку он явно одобрил. Понравилась ему румяная сероглазая крепышка. Такую бы в жёны старшему брату Амету. Кто же из этих двоих муж её? Перевёл глаза на матросов. Один старик, у другого лицо завязано, и тряпка совсем плоско лежит, видно покалеченный этот русский. Эх, такой девушке муж красивый нужен и сильный. Да теперь что уж, вон как у неё взгляд теплеет, когда она смотрит на этого увечного.

Эмине сновала от накрытого стола к амбару, в котором хранились припасы, угощала гостей, смотрела украдкой на женщин. Смешные какие... Кофе только попробовали, да видно, не пришёлся он им по душе. Переглянулись удивлённо. Наверное, где-то пили другой, повкуснее. А за чай принялись с удовольствием. Что же, хороший чай, на горных травах настоянный. Бабушка собирала травки, те, что и силы дают, и жажду утоляют. А ещё гостьи кунжут на лепёшке внимательно рассматривали. Сразу видно, что никогда его не пробовали. Спросить нужно у матери, может быть, она мешочек семян им с собой даст. Пусть посыпают свой хлеб!

Странные они, эти женщины. Одна ничего, крепкая. Вот бы такую в невестки! А вторая... Нескладная да угловатая, будто и не женщина вовсе. Глаза только красивые, пронзительно-голубые. Кожа белая, да уж слишком. Как у неживого человека. Отчего так? Бабушка украдкой посмотрела на неё, сказала, что женские болезни женщину терзают, от того и крови в ней мало. Вынесла из чулана горшочек со снадобьем, которое соседу Ильхану готовила.

Ильхан в войну ранен был. Крови много потерял. Едва не помер. Он французских солдат к русскому редуту тайной дорогой вёл.

А зачем повёл? Так ведь Ибраим-паше помогал. До войны много приезжало умных людей из Турции. Они говорили, что русские отняли у татар Крым, который принадлежал им веками. Говорили, что Англия и Франция помогут изгнать русских. Говорили, что лучше дружить с Турцией, которая исповедует ислам, лучше быть под покровительством Франции, чем провинцией России. А потом откуда-то привезли Сеит-Ибраим-пашу. Ходил слух, что он потомок рода Гераев*.

--------

*Гераи (Гиреи) - династия крымских ханов, правившая полуостровом с начала XV по конец XVIII в.

--------

А комендантом Гёзлёва союзники назначили поляка Токарского. Гёзлёв русские Евпаторией зовут. Как будто забыть хотят, что это город, из которого когда-то уходили в Турцию корабли с христианскими невольниками. Дааа... Старик Кудрет всегда вспоминал об этом. Он хоть и маленьким мальчиком в те времена был, а всё же помнил. И про то, как отец его в набеги ходил, приводил пленников, продавал в Гёзлёве скупщикам. На том и разбогател. Дом-то у него на самом лучшем месте в ауле стоял, и сад был огромный. И работников много. Женщины их рода всегда ходили, золотом осыпанные. Мужчины даже конскую сбрую драгоценными камнями украшали. А потом пришли проклятые русские и захватили крепость. И стали устанавливать свои порядки. Перестал богатеть род Кудрета. За это и ненавидел он пришельцев. И очень обрадовался, когда к крымским берегам подошла эскадра чужих кораблей.

И многие татары поверили, что лучше помочь союзникам. Встречали их как дорогих гостей. Куда там гостей! Как новых правителей. Руки целовали. А Ибраим-паша, охмелевший от почестей, кричал на мурз и старейшин и пинал их ногами. Дедушка Бекбай на него очень обиделся за это.

А потом пришли русские войска и встали вокруг Гёзлёва. Продовольствие в городе закончилось, и люди стали голодать. И тётушка Гульзара, сестра отца, которая ещё до войны вышла замуж туда, умерла. Потому что еды не было, а французы кормить татар не стали. А ведь могли привезти на своих кораблях! Не захотели... Неблагодарные... Зачем же тогда помогать им? И комендант Токарский жестоким оказался. Русские ведь разрешали женщинам и детям выйти из города, а он не выпускал. Врал, что русские их убьют. А вышло, что убил он. Голодом заморил.

Ильхан вот тоже вызвался помочь французам, провёл их отряд к русскому редуту. А когда начался бой, и Ильхана ранили, французы даже не перевязали его, не помогли ничем. Оставили умирать в поле. Так и лежал бы, если бы не русские монахи. Нашли, помогли. Вернули его, полуживого, родным. Много он тогда крови потерял, вот такой же был, как эта женщина. Бабушка ему много снадобий готовила из трав разных. А ещё делала лекарство из смеси мёда, кураги и грецких орехов. Вылечила парня.

Как боялись в ауле, когда союзники ушли! Оставили татар. Отомстят русские за помощь их врагам? Отправят на каторгу? Сошлют в далёкую и страшную Сибирь? Многие уплыли в Турцию, не дожидаясь мести. Всё побросали – и дома, и сады, и скот. Старик Кудрет с семьёй тоже уехал. Только дом свой разрушил до основания и сад вырубил, чтобы не доставалось русским. А царь всех простил. И в Сибирь никого не отправил. Правда, турецкие проповедники опять стали приезжать. Уговаривают бросить всё и ехать к ним. Старейшины говорят, что это правильно. Что подчиняться российским властям никак нельзя. Вон как старик Гази на отца накинулся за то, что русских сегодня в дом пригласил. Да только не любит Делявер, когда на него кричат.

- Эмине! – позвал отец. – Собери корзину фруктов для гостей да пусть Алим отнесёт её в повозку. И лепёшек положите.

Быстро исполнили дети приказание отца – загрузили в телегу подарки. Старая бабушка вручила Аннушке снадобье, а Эмине, смущаясь, сунула в руки Василисе мешочек с кунжутом.

День уже клонился к вечеру, когда повозка, нагруженная дарами, наконец отправилась к пасеке Христони.