Крещение

1

Восхождение на амвон

Мысль здравая, но возникла не сразу. Я пестовал ее несколько лет. И вовсе не бабушка стала последней, решающей, каплей. Ее аргументы меня, в основном, забавляли.
—Эх, Леша, Леша, — горевала она, бывало, — хороший ты парень, видный. Крестился б, цены вообще б не было. Ну, как без Бога? Я вот смотрю иногда, как ты спишь, — мука одна. Простыня в одной стороне, одеяло в другой. Ворочаешься всю ночь с боку на бок!
Смеялся, отшучиваясь:
—Природа такая…
—Природа…  — ворчала родственница. — Какая природа? — Бесы тебя донимают! Крестись… Боятся они крещеных!

Церковь и все, что вокруг,  для нее было свято. Не сумев обрести никакого личного счастья в миру, она целиком окунулась в мистику. Целыми днями пропадала в какой-нибудь из бесчисленных московских церквей, а утром и по вечерам, в перерывах между нехитрою кашкой на кухне, зажигала лампаду, усаживалась на колени перед старым комодом, на котором был водружен большой планшет с дешевенькими фотографиями святых,  и молилась.  Это была ее жизнь.
Сколько раз подмывало взвыть:
—Да нет Бога, бабушка! Опомнись. Зачем тебе это?
Но что-то внутри приколачивало к нёбу язык. Вот как-то хватало ума даже в наивные годы не выглядеть круглым дураком . Ни Гольбах, ни Емельянов с его эпохальной «Библией для верующих и неверующих» не превратили меня в окончательного осла.
Но вот крестись… Неожиданно. Страшновато даже немного. Страшненько.  Я ж никогда  не бывал ещё в церкви. Разве что на экскурсиях в Московском Кремле. К тому же ответственность. Не опозориться  как бы.

Сомнения разрешил Нефтяник, в отличие от меня, не умеющий витать в облаках. Решил не раздумывая:
—Крестись! На кону же квартира! Ты что, не хочешь иметь свою крышу в столице?
В миру у приятеля имя Серёга. Он медик, будущий протезист, 3-й курс стомата.  С нефтью ничего общего. Прозвище приклеил ему я. Случайно.
Ночь. Темень. Лишь одинокий фонарь тоскует над воротами лагеря нашего ССО. Возвращаемся от барышень. Из близлежащей деревни. Петляем слегка. Вдруг командир. Хороший, понятливый. Но он не один. Тоже с барышней. Рыженькой куколкой с грудью шестого размера, впечатлившей бы даже слепых. Она инспектор областного штаба студенческих строительных отрядов. Идеалистка. Павка Корчагин в юбке!
Если бы нас уличили в пьянке, пинок из института в армию был бы стремительным и ужасающим, как прыжок со скалы. Но я проскользнул мимо печальной судьбы удачно. Товарищ оказался менее ловким.
—Серёга, — остановил его командир, — что с тобой?
—Он пьян? — воинственно напряглась его спутница.
Услышав такой наглый поклёп, боец ССО, истинный и несгибаемый комсомолец,  развернулся и двинулся прочь из лагеря. Он даже в полусознательном виде осознавал, что институт и водка — не совместимы!
—Серега,  куда?
Боец прижал палец к губам и заговорщицки шепнул командиру:
—Витек, тихо! Я Нефтяник!
И мигом сгинул в сторону соседней стоянки студентов. Там обитали посланцы нефтяного техникума. Действительно нефтяники.
Я это слышал и вспомнил утром, захлёбывая боль в висках холодной водой.
—Привет, Нефтяник! — Поздоровался с коллегой, когда и он открыл опухшие веки.
Многие, кто не знал истории, удивлялись: что за кликуха? Некоторые принимали её за чистую монету. Однажды на день рождения именинник получил  красивую книжку о методике разработки нефтяных месторождений на Крайнем Севере.ыл глаза Он обижался, но только сначала. Потом, пообвыкнув, иногда даже сам, гордо стучал себя в грудь кулаком, как индеец племени сиу, и приговаривал:
—Нефть!

Бабушка была в восторге от Нефтяника. Тот не кривлялся,  не вилял в сторону, как я. С порога признал, что Бог есть, и мы тут же выпили за его и за наше здоровье. Застарелый, почти безнадежный вопрос с крещением был улажен мгновенно, за первой же рюмкой.
Уже через день мы катили в метро на Арбат, где бабушка накануне заказала церемонию. Нефтяник крещен, и рассуждал как человек многоопытный. Главным в его ритуальной науке был кагор.
—Помни, Попович, — напутствовал он, — свечки там, крестики,  — фигня это. Кагор! Выпьешь и сразу станешь христианином. Иначе какое крещение?
—Думаешь?
—Ну, ты, Попович, даешь. Сразу видно — ни хрена ты смыслишь в поповском деле. В церкви вино все равно, что для щуки омут. Праздник души!
—Много дают?
—Стакан или два. В зависимости от ширины морды.
Нефтяник вообще знал много тонкостей. Оставалось только дивиться, где и когда он успел их нахватать. Слабо верилось, что в младенческом возрасте, когда  родители крестили его у знакомого батюшки.

2

Под сенью арбатских вязов

Москва… Чем удивить этот город, который перевидал и воплотил в себе всё, казалось бы, даже немыслимое? Наверное, есть ещё чем — жизнь движется. Рождаются новые идеи, воскрешается старое, отвергнутое прежними эпохами. Можно удивить даже лаптями, если добавить к ним фрак и ужин в ресторане с выпускницей МГИМО. А вот с церквями сложней. Их много. Просто не счесть. Больших, маленьких, помпёзных, как Василий Блаженный, и затрапезных, наподобие той, что изображена на картине «Грачи прилетели». Церковь в Староконюшенном переулке, указанная бабушкой, оказалась, впрочем, ни то, ни сё. Ни одного окна в переулок — только входная дверь с цветным, расписным витражом, раскинутым над ней полукругом. Если бы не крохотные византийские маковки на крыше с крестами, обращенными по традиции на восток, я бы подумал, что передо мною большой одноэтажный пакгауз или какая-нибудь полузасекреченная военная шарашка.
—Это точно здесь? —  усомнился я вслух, ещё раз проверив адрес по бумажке.
Но приметы были. Вдоль тротуара, на паперти, точно линейные на парадной дистанции, обосновалась местная голытьба. Целая гвардия всевозможных калек. Мы приостановились на минуту возле одного вонючего оборванца, выдававшего себя за слепого.  Жара. Мы в рубашечках с коротким рукавом, а он в шубе и шапке. Та перед ним. Внутри — пока ничего.
—Надо дать, — шепнул Нефтяник. — Так положено.
Я запустил ладонь в задний карман своих, модных тогда, «Super Rifle» и выудил пятнадцать копеек. Тогда на эти деньги можно было, например, сходить на ВДНХ. Но, быстро сообразив, что культура — вряд ли в планах этой публики, добавил ещё пятачок. Это уже на кружку пива в автомате. Когда монетка плюхнулась в нутро шапки, глаз один приоткрылся. Чуть-чуть. Хотя этого было достаточно, чтобы понять, что кружка для гражданина, как для слона пряник.
Взглянул на часы. Двенадцать. Оговоренное заранее время. Пора!

Внутри храма прохладно и сумрачно. И очень уютно. Не то, что в жарком, пыльном переулке. Длинный коридор. В конце — зал, просторный и ослепительно красивый. Лампады, иконы в золоченых окладах. Вдоль стен на круглых мраморных столиках — свечи. Много свечей. Когда мы приблизились, бабушка как раз поправляла несколько штук. Иссушенное годами лицо ее было благостным и наполнялось то радостью, то печалью, в зависимости от того, должно быть, за здравие она это делала или за упокой. Заметив нас, засияла от радости и засеменила куда-то.

Вернулась уже не одна. Рядом с ней молодой, красивый гражданин в расшитом позолотой церковном одеянии. Батюшка!
Он сразу быка — за рога. Протягивает мне руку и деловито представляется:
—Николай.
Подтянутый, энергичный, бравый. Если бы не усы и бородка, не поп — офицер. Я представляюсь тоже.
—Алексей, — интересуется, видимо,  для проформы, — вы сами-то  хотите креститься или…
И выразительно кивает на бабушку.
Та смутилась. Отвела виновато глаза.
—Сам, сам! — поддержал я свою благодетельницу, тоже заволновавшись.
А вид у меня — обормот! Волосы до плеч, борода, потертые джинсы. Утешало лишь то, что Иисус на картине Иванова выглядел ещё хуже.
—А как ваше имя, молодой человек? — обратился батюшка уже к Нефтянику.
—Сережа.
—Как? — строго переспросил священник.
—Сергей, — пролепетал тот, покраснев.
В официальной обстановке он уже не казался таким уверенным, как в быту.
—А вы крещеный, Сергей?
—Ещё в колыбели!
—Тогда вы, Сергей, будете ему крестным!
Что ж дальше,  не терпелось узнать мне?
—Пройдемте, молодые люди!

Дальше шло, как по маслу. С творческим огоньком. Чувствовался годами отшлифованный опыт. Сначала отец Николай увлёк нас всех за какую-то перегородку.
Полумрак. Тусклая лампада, свисающая со стены на позолоченных цепочках, выхватывает из  темноты тумбочку, покрытую белой салфеткой и лежащий на ней фолиант. Отец Николай раскрыл его и стал читать. Нефтяник и бабушка стеснительно маялись за моей спиной, а я слушал. Вслушивался, ибо священник лишь шевелил губами. До меня доносились только маловразумительные отрывки типа «Амен!» и «Господи»..
А книжица — с праздничный торт.
О, это надолго, подумал я уныло. С четыре тома «Война и мир!! Осилю ли?
Наивность…События развивались с космической стремительностью. Пространный текст был отшлюзован минуты за три. По-военному.
—Сюда, Алексей! — скомандовал мэтр, отложив священную книгу.
И жестом попросил меня встать перед какой-то огромной  чашей, похожей на вазу. Вроде тех, в которых в парках высаживают цветы. Внутри, почти до краёв, вода.
Что знал я об омовении? Мои представления об этой процедуре ограничивались картиной художника Александра Иванова «Явление Христа к народу», выставленной на первом этаже в Третьяковке. Христос где-то сзади, а на переднем крае — толпа и Иоанн Креститель в хламиде из верблюжьего волоса. Сама процедура не прописана мастером,  но я слышал, что детвору просто окунают в сосуд с головой. Но во мне — метр 83…
Наивность… Всё та же наивность.
—Прикройтесь, Алексей!
Опять же жестом мэтр указал, что нужно прикрыть лицо ладонью. Затем окунул свои пальцы в чашу и слегка обрызгал мою физиономию.
Слегка. Очень деликатно.
Интеллигенция!
Потом протянул чистое вафельное полотенце:
—Утритесь!
Верит ли он в Бога? Возможно. Но биться об пол лбом, как моя бабушка, точно не станет. Не тот заквас. Рациональней!

В следующий момент командующий выстроил всех нас друг за другом, и мы двинулись вокруг чаши. Он впереди, я за ним. Процессию замыкал Нефтяник.
Надежный и могучий, как ледокол «Ленин», отец Николай чинно разгонял своим кадилом арктический лед атеизма, который, признаться, всё еще сковывал вековую гладь православия. За ним безвольно, как два подвыпивших ишачка, семенили мы с Нефтяником. Я волновался, как на первом свидании. Тыкался своими тремя перстами то в лоб, то в пупок. Боялся сбиться. Многоопытный же в этом деле товарищ вёл себя куда смелей. Он осенял себя крестным знамением то слева направо, то справа налево, а иногда вообще крестился левой рукой. Со стороны эта картина выглядела, видимо, до того трогательно, что бедная моя бабушка Марфа то и дело осушала свои подслеповатые глазки уголочком затянутого под подбородок платка.
Три круга мы одолели споро и весело.
И всё-таки не хватало огонька. Я чувствовал!
—Идите за мной, Алексей! — как бы прочитав мои мысли,  кивнул пастырь.

Нефтяник, перехватив мой взгляд, заговорщицки подмигнул.  Мол, что я говорил!
Отец Николай завёл за какую-то ширму.  Вокруг никого. Только иконы. Обстановка — задушевнее некуда. Как за углом на троих. Соответственно мысль — неужели нальёт?
Финал оказался более прозаичным:
—Молитесь, Алексей!
Подкачал Нефтяник с кагором. В апофеозе нарисовался только крестик! Простой оловянный значок. Невзрачный, намекающий как бы на смехотворность всей церемонии.
Бабушка, прослезившись от счастья, суёт в руку священника «четвертной». От сердца всё. От исподнего. Не лишнего вовсе.
Приличная такса, не ровня копеечному крестику. Не так уж и бескорыстен сей храм, где бедность и нищета испокон провозглашаются достоинством.
И метрики тоже не дали. Ведь не поверит никто!
Впрочем, решил: это тоже к счастью. Узнали бы в институте — выгнали б сразу. Такая уж шла эпоха.
Когда мы, наконец, покинули богоугодное заведение и распрощались до вечера с бабушкой, Нефтяник напомнил:
—Это дело нужно обмыть!
Не возражал. Удачным в целом получился спектакль.

Смоленская площадь. Пивбар.
Оловянный символ веры плюхнулся на дно пивной кружки.
Мужик с соседнего столика отреагировал:
—Вот за это примерно и попадали в старину на костёр.
Мы с Нефтяником переглянулись.
Я улыбнулся:
—Лихо!
Сосед лишь пожал плечами:
—Я крещёный.
Нефтяник под нос себе буркнул:
—Придурок.
А вот бабушка меня больше ни в чём не упрекала. Хотя зря. Я по-прежнему ворочался  ночью в постели с боку на бок,  жил не в Москве и не был религиозным фанатиком. Есть на свете многое, куда более важное, чем даже самая стойкая традиция или желание. Например, обстоятельства.