Двенадцать месяцев - от февраля до февраля. 5-1

              Часть пятая. После круиза. Москва-Минск

                Глава 1. 1-2 декабря 1973 года

     С трапа я спустился первым, поставил тяжеленные чемоданы с коробкой на землю и принялся натруженные руки разминать, делая вид, что остальных из нашей компании дожидаюсь. Да и себя пытался в этом убедить, хотя на самом деле очень хотел Надежду увидеть и ей кивнуть, да постараться так сделать, чтобы другие это не заметили. Голова Вадима уже в глубине над другими показалась, когда ко мне подошёл Курамов, тот полковник из КГБ, который роль директора круиза играл: 

     - Иван Александрович, хорошо, что я успел вас перехватить. Вместо экскурсии я попрошу вас вон в ту машину сесть, - и он кивком головы на чёрную "Волгу", в сторонке стоявшую, указал, - и на ней в одно место прокатиться. Да товарищей своих, Вадима Никитовича, Виктора Павловича и Наталью Юрьевну с собой прихватить не забудьте.

     "Надо же, подумал я, - профессионал он, однако, с первого раза все имена-отчества запомнил", – а сам в это время глазами ребят искал.

     Он постоял рядом со мной ещё несколько минут, затем ему, по-видимому, благая для нас мысль в голову пришла:

     - Вы вещи вон там, в сторонке оставьте и за них не беспокойтесь. Их на вокзал прямо к отходу поезда подвезут, нечего вам с ними таскаться.
 
     Вскоре вся троица появилась. Наталья шла посредине, Виктор с абсолютно серьезным видом что-то им рассказывал. Но это что-то было, по-видимому, настолько смешным, что Наталья, не стесняясь, смеялась в голос, а Вадим с трудом себя сдерживал. "Вот комик, - в очередной раз поразился я, - надо же, все смеются, а он, сам, идёт с таким видом, словно лекцию им о международном положении читает, даже не улыбнётся. Как так можно? Я бы точно не смог".

      Подошли они, а я им тоже кивком головы в сторону "Волги" показал:

      - А для вас, товарищи дорогие, на весь срок персональное задание имеется.

      Вадим-умница, он сразу понял, что я в виду имел, поскольку с огорчением произнёс:
         
     - Жаль, я в Одессе не бывал, хотелось с хорошим экскурсоводом по ней прокатиться.
       
     А вот Наталья с Виктором на меня с недоумением смотрели, глазами хлопали.
      
     - Пошли, пошли, - поторопил их я, - Видите, водитель вышел, нас поджидает.
       
     Они свои вещи к моим поставили, и мы к "Волге" направились.
      
     В высоком здании нас уже ждали. Развели по разным кабинетам, дали ручки, бумагу и, под пристальным контролем, предложили описать, как это всё в Афинах происходило. А в дополнение нас попросили своё мнение о Диме изложить, ну, а напоследок, за чашкой чая, уже не для протокола, как нам было обещано, немного побеседовали с каждым из нас, и не только о Диме, а так, обо всей поездке, что понравилось, а что не очень, в общем, обо всём и ни о чём. Время они подгоняли, как мы потом поняли, чтобы мы все вместе у "Волги" собрались. Четко у них всё там организовано было, наверное, связь незаметная между кабинетами имелась. Так мы решили, когда уже в поезде своими впечатлениями делились.  В общем, несколько часов пролететь успело, пока мы в том доме большом, с очень общительными людьми в штатском беседовали.  Пришлось Одессе мимо нас промелькнуть в окошках чёрной "Волги".

     Посадка уже шла, до отправления поезда оставалось минут пятнадцать, на перроне мы ещё выкурили, молча, по паре сигарет, да в поезд забрались. Вещи, которые нас на перроне на носильщика тележке под его бдительным присмотром дожидались, только и успели в рундуки запихнуть, как состав в сторону Москвы с небольшим таким скрежетом направился. Наталья к нам в купе пришла, села с краешка. Мы все молчали, и она тоже молчала. Профессор на нас поглядывал, но вопросы не задавал, ждал, когда мы всё в себе, раз по десять переберем, да сами говорить начнём.

     Первым Виктор не выдержал, но то, что он сказал, никого из нас не удивило. Наверное, он общее желание высказал:

    - Водки бы выпить, да где её сердечную взять? Денег ни копейки, все в долгах. Вань, в каком вагоне Люська с Надькой едут? Может, они у кого-нибудь занять смогут.

     Тут нас Виталий Петрович наповал поразил. Он Наташку с Вадимом, которые рядом с ним сидели, привстать попросил, из чемодана, что в рундуке под полкой лежал, две бутылки "Столичной" достал и на столик поставил.

      - Там пить не хотелось, да и не с кем было. Вам и так хватало, ну а здесь, мне кажется, это именно то, что нужно.

     Виктор к проводнице сгонял. Что он там ей наплёл, не признался, но стаканы чистые принёс, а кроме того, кулёк с пирогами с мясом.

     Водка тёплой была, но пошла, как положено, без каких-либо эксцессов. Выпили мы махом две бутылки, пирожками зажевали, чаем сладким запили, да по полкам расползлись. Утром я снова проснулся в шесть часов, когда весь вагон спал. Дверь в купе была приоткрыта, "приучили мы профессора за время круиза, что спать на свежем воздухе лучше, чем в духоте", - подумал я, и отправился в коридор. Сходил в туалет, плесканул на лицо холодной воды и так, не вытираясь, остановился в проходе, чтобы в окно посмотреть, понять, что в природе делается. Как же резко всё изменилось на улице. Я только сейчас это заметил. Вчера весь день на воздухе мы фактически не были, то на корабле, то в машине, а то в помещении, где не было возможности в окно посмотреть, природой полюбоваться. Здесь же за окном была почти зимняя обстановка – голые, без единого листочка, деревья, ёлки и те какие-то пожухлые, травы не было почти совсем, так, засохшие грязно серые клочки чего-то непонятного торчали по обочинам. Мрачное серое небо. Дождя не было, но впечатление создавалось такое, что полить он может в любую секунду, стоит только свиснуть кому-то, там, наверху, и всё. Подставляйте зонтики, которых у нас кстати, нет. Куда взгляд не кинь, везде виднелись лужи, занимающие значительные площади. В общем, глухая осень, для меня так самое неприятное время года, безысходность какую-то навевающее. На переезде машина, непонятно какой марки промелькнула. Она была такой грязной, что казалось, сейчас корки грязи сами по себе начнут от неё отваливаться. Только успел обо всём этом подумать, как, пожалуйста, по оконному стеклу застучали капли, и стремительные струйки понеслись, сгоняемые потоком воздуха, к краю окна.

     Во рту после вчерашнего было до невозможности противно, зажевать бы чем, но вчера всё смели подчистую. Наташка принесла коробку итальянских конфет, родителям своим в подарок купила, её тоже на стол выложила на общее дело. Так мы содержимое коробки тоже одним махом…

     Сходил, попил тёплой воды из титана, вроде чуть-чуть полегчало. Решил забраться на свою верхнюю полку, да, прикрыв глаза, полежать ещё чуток на правом боку, затем перевернуться на левый и продолжить бездельничать. Но в купе был такой запах перегара, что я открыл дверь до упора, а сам уселся вроде бы и напротив, но в то же время чуток в стороне, там, где ветерок чувствовался, неясно откуда взявшийся, но такой, вполне ощутимый. Сидел и думал, не думал, а так шевелил потихоньку мысли различные, но все при этом касавшиеся дальнейшей судьбы нашего товарища. Что же такое могло с ним приключиться? В какую такую историю он влип? Где он сейчас? Жив ли?
      
      Последний вопрос, внезапно возникший в моей голове, заставил меня встать и начать шагами измерять длину вагона с внутренней его стороны, не заходя в тамбуры, и в хозяйственные с санитарными закутки. Сколько времени я так метался, не знаю. Остановился лишь, когда знакомые из других купе не начали вылезать с одним и тем же вопросом:
      
     - О Диме ничего новенького не известно?
       
    - Господи, - отвечал я, - мы же с вами вместе едем. Что же нового мог я узнать?

     И люди с извинениями в сторону отходили, понимая, что я не волшебник, и даже не желаю учиться этому мастерству или искусству, не знаю, что стоит у них на первом месте. Поэтому, что там, в далёкой теперь Греции, делается, я не знаю и знать просто-напросто не могу. Вопросы людей, знакомых с Димой и понимающих, что с ним произошло нечто экстраординарное, меня нисколько не удивляли и не раздражали. Как можно удивляться, а тем более раздражаться на то, что люди беспокоятся за судьбу человека, с которым нас жизнь свела, пусть и на непродолжительное время, но всё же… Нисколько не удивило меня и то, что на Диминой полке спал незнакомый нам человек. В МПС правильно поступили, что продали это место. Для нас это было хорошо, не маячила перед глазами пустая полка, и не заставляла, как нагнивающая заноза в пальце, постоянно думать, что же такое могло произойти с этим, в общем-то, спокойным и достаточно тихим и совсем уж неконфликтным человеком.

   Началось шевеление и в нашем купе. Первым на волю выбрался Вадим. Вид у него был основательно помятым, волосы торчали во все стороны, на белой майке зияло масляное пятно:

     - Ну, я и нажрался вчера. Прямо, как свинья, ей Богу. Сушняк замучил, чего бы такого выпить, не знаю даже.
      
      Я только спросить хотел, не желает ли он водочки, как Вадим, словно услышав мои мысли, замахал руками:

     - Вот только водку мне не предлагай, целый месяц мы её глушили. Теперь, уволь, месяц в рот брать не буду. Вот при свидетеле говорю, - указал он на свесившуюся сверху голову Виктора, - и побрёл, не спеша, в сторону титана, вода, в котором ещё не прогрелась до кипения, и её можно было пить не обжигаясь.

     Виктор спрыгнул вниз и вышел в коридор. Был он подтянутым и опрятным, ни по лицу, ни по поведению не было видно, что он накануне немало выпил.

    - Слабак, Вадька, - проговорил он, пытаясь делать какие-то движения, хотя бы немного напоминающие утреннюю зарядку, - слабаком всегда был и таким на всю жизнь и останется. "Напился, как свинья". Надо же, какая глупость лезет в его, в общем-то, весьма неглупую голову. Хотя надо признаться, на меня, то, чем нас Петрович вчера-сь угощал, тоже подействовало неординарно.
      
       Я хотел ему что-то ответить, но он меня перебил:
         
     - Ты не посмотрел, когда Фросина Узловая будет?

     Я отрицательно мотнул головой, а он легко так приподнял меня, в сторону передвинул, как будто я не вешу ничего, и помчался к расписанию:

     - Ого! Мы к ней уже подъезжаем, менее получаса осталось. Надо себя в порядок привести, - и исчез в купе.

     Через несколько секунд Виктор с полотенцем на плече и зубной щеткой с тюбиком пасты в руке промчался в дальний туалет. Очередь там была намного меньше, чем в том, который находился в двух шагах от нашего купе. Я тоже решил подсуетиться, и быстренько достав всё, что было нужно для приведения себя в божеский вид, направился следом за ним. В эту секунду Нина Михайловна из АПН, за которой Виктор занял очередь, скрылась за закрывшейся дверью в туалет.

     - Простите, - нагло влез я перед Виктором, - вас должны были предупредить, что я занимал очередь за дамой в цветастом халате.

     Виктор не успел ничего мне ответить, поскольку из предпоследнего купе вылезла Наташка. Видок у неё был тот ещё. Вся растрёпанная, с чёрными потёками под глазами, она умоляюще посмотрела на нас:
      
    - Мальчики, смилуйтесь, если не пропустите меня, может несчастье произойти, я очень пи-пи хочу.
         
     Нам пришлось только плечами пожать.

     Через полчаса мы вчетвером уже бодро шагали по перрону в сторону здания вокзала. Вагон наш оказался в предельной близости от выхода в город, поэтому мы надеялись опередить других любителей пирожков с мясом. Наташка умудрилась у соседок по купе занять ещё одну десятку. Сколько их уже было потрачено нами, я не знал, всеми расчётами занимался Вадим. Где я буду брать деньги, чтобы отдать свою часть этого долга, я уже хорошо знал, не зря тяжеленные чемоданы таскал, но всё равно чувствовал себя очень неловко.

     Небольшое симпатичное здание с издалека видимой вывеской "У Фроси" находилось именно на том месте, которое нам описал Дима. Зал был небольшой, стояло там четыре стола с четырьмя посадочными местами каждый. Все они были заняты опередившими нас пассажирами. Мы огляделись. Напротив, столиков находилась буфетная стойка, с выложенным в застекленной витрине ассортиментом имеющихся товаров. Среди них выделялись подушки-думки в украшенных вышитыми картинами наволочках. В торце виднелись три двери, с табличками, на каждой из которых, как в сказке, было что-нибудь написано. На одной, которая с правой стороны была: "Направо пойдёшь, на кухню попадёшь", с припиской мелкими буковками: "Посторонним вход запрещён". На той, что самой левой оказалась: "Налево пойдёшь, в туалет попадёшь", а на той, что в середине: "Прямо пойдёшь, к директору попадёшь".
      
    - Нам туда, - сказал Виктор и решительно постучал в директорскую дверь.
    
     На стук послышалось:
         
     - Войдите.

     Мы приоткрыли дверь и увидели ту Фросю, которую нам описывал Дима. Всё-таки был у него несомненный художественный дар. Так обрисовать несколькими фразами человека, чтобы при взгляде на незнакомую, никогда до этого не виденную женщину, без ошибки признать в ней Фросю, требовалось истинное мастерство. Единственно, что отличало её от Диминой Фроси, был возраст. Из его рассказа следовало, что ей было в районе 25-26 лет, а перед нами стояла зрелая женщина, никак не моложе 40. В тёмных от природы волосах уже начали серебриться тоненькие ниточки благородной седины. Она даже не пыталась их ничем закрасить.
      
      Увидев в руках Вадима свою котомку, она вскочила со стула, побледнела и рукой о стол оперлась, но ничего быстро с собой справилась и к котомке руку протянула.
      
      - Здравствуйте, Фрося, - сказали мы почти хором.
      
      Она нам ничего не ответила, по котомке руками провела, и вопрос задала:
         
     - Стакан, где?

     - Разбился, Ефросинья Семёновна, - тихо проговорил Вадим, - он его на столе оставил, а как судно отчалило, корабль качнуло, стакан упал на ковровую дорожку, которой был пол покрыт, и в мелкие осколки раскололся. Нас в тот момент в каюте не было, там только сосед, пожилой уже профессор находился. Так он нам сказал, что только звон в каюте раздался и всё – стакан развалился.
      
      - Нет, значит больше Димы, - печально произнесла Фрося.
      
      Она подошла к двери, приоткрыла её и негромко позвала:
    
        - Дмитрий, зайди ко мне на минутку.

     Вскоре в кабинет зашёл высокий молодой парень. Когда мы в кафе вошли, я его заметил. Он стоял у правого столика и разговаривал с сидящим там пожилым мужчиной. Мне сразу показалось, что он на Диму похож, но тогда я этому значения не придал. Теперь я убедился, что это его родной сын.
      
       - Звала, мам? – спросил он, не обратив на нас внимания, и подошёл к Фросе.

     - Да, сынок, - ответила она и принялась объяснять ему, где что взять, чтобы начать готовить на завтра.

     - Да знаю я всё, первый раз, что ли? – даже возмутился сын, - там клиенты ждут, а ты из-за такой ерунды меня от дел отвлекаешь.
      
       Он повернулся и быстро, почти бегом направился в обеденный зал.

     - Вот видите, какая мне память от Димы осталась? Я ему ничего не сказала, когда он месяц назад сюда забегал. Димка младший, я его так про себя называю, ещё в десятом классе учится, тогда он в школе был. А сегодня день воскресный. Он мне уже не первый год по воскресеньям помогает. Вот я свою главную помощницу на денёк и отпускаю, передышку ей даю. Сама-то каждый день здесь сижу, в какой-то призрачной надежде, что Дима опять неожиданно, как снег на голову свалится. Теперь больше ждать нечего. Спасибо, что зашли, и котомочку мою вернули. А сейчас садитесь, я вас без завтрака не выпущу. Не бойтесь, от поезда не отстанете. Садитесь, садитесь, - она почти смахнула с приставного обычного четырёхногого стола все бумаги, что там лежали, переместила их прямо получившейся кучей на тумбочку, стоявшую в углу. Часть листков упала на пол и разлетелась в разные стороны, но Фрося на это даже внимания обращать не стала, а принялась тряпкой вытирать пыль со стола, одновременно приговаривая:

     - Сидите спокойно, через пять минут всё будет готово, вы поедите и пойдёте на поезд. Я сейчас дежурному по станции позвоню, чтобы он состав не выпускал, пока вы в вагоне не окажитесь.

     Виктор, он ближе всех там находился, все разбросанные бумаги с пола собрал и на тумбочку положил.

     Минут через пять, никак не больше, Фрося появилась в кабинете с двумя большими тарелками, на которых продолжала скворчать яичница с толстыми кусками обжаренной с двух сторон ветчины. Следом за ней Димин сын принёс хлебницу с нарезанным толстыми ломтями белым хлебом и маслёнку со сливочным маслом.

     - Сейчас вторая порция готова будет, - суетилась вокруг нас Фрося, - на масло обратите внимание. Это настоящее деревенское, сделанное по старинному рецепту.

     Вскоре Дима младший принёс ещё две тарелки с яичницей и тут же исчез. Фрося из холодильника достала бутылку "Столичной", налила по чуть-чуть в пять стопок и сказала:

     - Давайте мы выпьем вместе за Диму. Если жив, то с пожеланием ему долгих лет жизни, а если нет его больше, то за упокой его души.
       
     Мы все вместе встали и, не чокаясь, влили в себя ледяную жидкость. Затем ещё сесть не успели, как Фрося опять засуетилась:

     - Да вы ешьте, ешьте, Дима очень любил такую яичницу, чтобы ветчина было пожирней и кусок потолще. У меня такая всегда в холодильнике лежит, - и она даже всхлипнула.
      
      Мы сидели и не спеша ели вкусную яичницу, а Фрося, подперев голову рукой, рассказывала и рассказывала:

     - Вы представить себе не можете, насколько я счастливой была, когда узнала, что у меня ребёнок будет, а когда мальчик родился, я поняла, что не зря на свете живу. Много лет я ждала, надеялась, что наступит тот день, когда Дима опять здесь появится. Пока он у меня жил, я узнала несколько его любимых блюд, и каждый день готовила их. Если вы меню возьмёте, то увидите отдельный раздел, – любимые блюда. Я не стала указывать чьи, просто любимые и всё.
    
        Она задумалась, потом на часы посмотрела и за телефон схватилась:

     - Петрович, ты на Москву скорый, дополнительный придержи немного, у меня здесь пассажиры с него обедают. Да, да, на пяток минут. Спасибо, за мной будет. Конечно, сразу позвоню, - и трубку уже аккуратно на аппарат положила, а затем свой рассказ продолжила:

     - И вот чудо произошло, Дима в мой кабинет заглянул. Я понимала, что это случайно произошло, что он про меня давным-давно позабыть успел, но сердцу ведь не прикажешь. Оно у меня от радости из груди вырваться готово было. Да и по нему было видно, что он рад меня видеть. Вот тут мне и надо было признаться, что у него сын растёт, но я не осмелилась, поскольку он начал рассказывать, что у него план есть, как свою жизнь полностью изменить, наизнанку вывернуть, он так сказал. А, уж если не выгорит это дело, то он ко мне навсегда вернётся. Я поняла, что дело это опасное, и он может жизни лишиться, вот и попросила, чтобы он стакан свой заговоренный мне назад прислал. Как знала, что несчастье с ним произойдёт, - и из её глаз потекли слёзы.

     Страшно видеть, как человек молча, плачет, сидит напротив тебя и плачет, а ты понимаешь, что ничем ему помочь не можешь, и даже слов для его утешения на свете не существует. Разве такое можно утешить.

     Вадим очень нежно погладил Фросю по руке. Неожиданно это подействовало. Фрося тряхнула головой и вопросительно на него посмотрела.

    - Извините меня, Фрося, за тот вопрос, что я сейчас вам задам, но он для меня важен. Ваш сын знает, кто его отец?

     Фрося ответила без раздумий, лишь какая-то непонятная лёгкая улыбка промелькнула на её губах, но когда она начала отвечать, её лицо было строгим и абсолютно спокойным:

     - Наверное, это не мной придумано. Как правило, большинство матерей, воспитывающих в одиночестве своих детей, говорят им, что их отцы или погибли, будучи подводниками, лётчиками-испытателями, полярниками, в общем, людьми героических профессий. Я от них ничем не отличаюсь. Мне тоже хотелось, чтобы сын, который ни разу не видел своего отца, мог им гордиться, чтобы у него возникло не просто желание, а неодолимая потребность быть похожим на него. Поэтому я сказала ему то, в чём мне как-то совершенно случайно проговорился Дима,что его отец - разведчик.

      Она замолчала и задумалась, а нам совершенно ошарашенным таким утверждением только и осталось, что в недоумении переглядываться. Вадим только решил ещё её о чём-то спросить, как она сама заговорила:

     - Как-то Дима сидел, о чём-то глубоко задумавшись, а я к нему начала шутливо приставать: скажи, кто ты, да скажи, кто ты. Он то ли от меня отмахнуться хотел, то ли пошутил так, но потом начал меня буквально умолять, забыть об этих словах и никогда нигде о них не вспоминать. Но, сейчас, если его действительно больше нет, зачем хранить эту тайну? – и она на нас посмотрела с таким вопросом, что мы не могли не кивнуть ей в знак согласия.

     - А нет ли у вас его фотографии случайно, - Виктор неожиданно перевёл разговор совершенно в другую плоскость.

     Фрося подошла к стенному шкафу и открыла дверцу. К ней с обратной стороны была прикреплена большая фотография, на переднем плане которой стояла молодая хозяйка кафе в цветастом фартуке и в брезентовых рукавицах, пытающаяся поднять оконную раму. За ней виднелось уже почти построенное здание кафе, рядом с которым суетились какие-то люди, вероятней всего, строители. А вот из-за большой раскидистой берёзы выглядывал молодой парень, в котором мы все, безо всякого сомнения, узнали Диму.

     - Из-за этой фотографии тут скандал чуть было не разгорелся, - сказала Фрося, - понимаете, в то время в посёлке жил одинокий старичок, – фотограф. Этим искусством он увлёкся ещё в молодости. До революции в Тамбове у него было очень популярное фотоателье, мастером был превосходным. Затем революция, гражданская война. Фотограф принялся метаться от белых к красным, от красных к белым. Дважды его чуть было в расход не пустили, вначале белые, а когда их выбили – красные. Во второй раз его спасла случайность. Целую группу белых офицеров вели на расстрел. К ним и добавили этого Филиппа Прокопьевича, посчитав его врагом трудового народа. Мимо проходил один из красных комиссаров, который когда-то учился вместе с этим тогда ещё Филиппком. Он замолвил словечко, и фотографа отпустили по добру по здорову, но комиссар посоветовал ему уехать в такое место, где его никто узнавать не будет. Вот он в наш посёлок и перебрался. Во время Великой Отечественной он в этих мастерских трудился – восстанавливал паровозы для фронта. Немцы подошли, всех вместе с мастерскими эвакуировали в Сибирь. После войны вернулся уже в качестве пенсионера, вспомнил своё юношеское увлечение и начал заниматься созданием фотоистории посёлка. Везде ходил с камерой и всё подряд фотографировал. Ему люди сколько раз говорили, что он какой-то ерундой занимается, полпенсии в это своё увлечение вбухивая. Но все разговоры стихли после того, как он в нашем доме культуры выставку своих фоторабот организовал. Вот тут люди и поняли, что вовсе это не ерунда, а настоящее искусство.

     - Вот лет через пять, а может и побольше, я уж точно не скажу, - говорила и говорила Фрося, пока мы яичницу доедали, - давно это было. Знаю только, что незадолго до своей смерти Филипп Прокопьевич очередную выставку организовал и на ней вот это фото выставил. Мне сразу же сказали, что на выставке моя фотография есть. Я пришла и обомлела, там был запечатлён Дима. Он, по-видимому, не заметил, как в кадр попал. Видите, он в этот момент куда-то в сторону смотрел. Я сразу же к Филиппу Прокопьевичу. К этому времени он стал завсегдатаем моего кафе. Договорились, как выставка закончится, он мне фотографию подарит. А тут Гаркави, наш председатель исполкома, туда заглянул и сразу же ко мне:

     - Так это твой дружок ко мне под видом сотрудника правоохранительного органа явился и подбил кафе для тебя построить?
      
       Она даже головой покачала, вспоминая эту историю:

     - Я дурочкой прикинулась, говорю, какой знакомый я это лицо первый раз увидела, да и сами посмотрите, он же просто мимо идёт. Проход, небось, рабочие перегородили, вот пассажиры и вынуждены были пару дней через деревья пробираться. Михаил Филиппович очень разозлился, пообещал, что пошлёт фотку в КГБ, пусть там разберутся, кто это такой. Но ничего больше сделать не смог, его чуть не на следующий день арестовали за растрату государственных средств. Мы его больше и не увидели, а жаль, неплохой начальник был. Следующий, которого к нам прислали, вообще алкоголиком оказался. А, я ведь только благодаря Гаркави узнала, что Дима помог это кафе построить, - и она снова замолчала и опечалилась.
       
      Виктор подошёл с фотоаппаратом к шкафу:

     - Фрося, можно я перефотографирую этот снимок, где вы с Димой, как бы вместе, но в то же время порознь?
      
       Она лишь головой кивнула.

     Мы доели и начали собираться, поезд уже несколько лишних минут на станции простоял. Наташка десятку достала и протянула её Фросе, но та даже обиделась и фразу повторила, которую она Диме при их первой встрече сказала:
      
       - Вы же у меня в гостях.

     Мы извинились и бегом помчались к своему вагону. Стоило нам всем в него подняться, как состав тронулся и быстро набрал скорость. Мы, молча, стояли в коридоре, говорить было не о чем, всё стало ясно. Знаете, как из отдельных кусочков мозаика складывается, вот так и все Димины слова и недоговоры, и вопросы, которые он задавал то Ивану в Неаполе, то Петру в Риме, каждое слово в свою ячейку легло, и картина ясной стала. Скорее всего, действительно он был сотрудником органов, но вот бежал из нашей страны, а почему, куда и зачем так и не стало ясным.

     - А ведь действительно ни у кого из нас его фотографии не осталось, - сказал вдруг, ни к кому персонально не обращаясь, Виктор, - как-то ловко у него получалось избегать фотографироваться, хотя наших рож у него полным-полно было.
    
     Все головами покивали, соглашаясь, и опять наступило молчание.

     - Знаете, что, ребята, - прервал его Вадим, - об этой встрече и о том, что нам Фрося наговорила нигде и никому ни слова. Особенно этим без погон, которые.

     Мы снова согласно кивнули головами, и пошли в наше купе. Виталий Петрович был там не один, напротив него на Вадимовом месте сидела Аглая Петровна. Она бегло бросила на нас взгляд, нос её хищно принюхался, и мы услышали её скрипучий голос:

     - Как же тебе Виталик с соседями не повезло, такая пьянь попалась. Так и хочется на них заявление в горком партии написать, но марать свои руки кляузами не буду, - встала и вышла в коридор.
 
     Я решил, что он сейчас её догонять побежит, но он усмехнулся только и сказал фразу, которая нас всех потрясла, и мы совсем другими глазами на него смотреть стали:

     - Бывают же такие стервы на белом свете, и как их только земля носит.

      Поезд нёс нас к Москве, надо было собраться с мыслями, чтобы понять, как жить дальше. 

     Продолжение следует