Получасовые рассказики. Санька

Рассказик двадцать первый



Санька мой друг. Санька на два года моложе меня, а значит я знакома с ним всю его жизнь, а он знаком со мной на два года меньше, чем вся моя жизнь. Друзья детства, так это называется. Слышали песню: «Платок новый батистовый, подарил мне брат крестовый»? Или может это частушка? Я не знаю, что там дальше в этой песенке-частушке, но брат крестовый у меня есть. Это Санька. Моя мама – его крёстная, вот и брат. А если ещё добавить, что Санькина бабушка – моя крёстная, а я крёстная его младшего сына, то даже не знаю, как эта степень крестового родства называется. Но есть ещё и Алёнка, тоже мамина крестница, которая присоединилась к нам через три года после Саньки в виде свёрнутого в кокон одеяла с торчащей из него мордочкой ещё одного Саньки. Первый вопрос в моей пятилетней голове был: «Зачем? Зачем нам ещё один, да ещё и маленький?». Потом до меня быстро дошло, что к чему. Кокон оказался Санькиной сестрой Алёнкой, маленькой девочкой с кудряшками.
    
До школы Санька почти безвылазно жил у бабушки, а мы (мы – это я, мама и моя бабушка) жили с Санькиной бабушкой, моей крёстной, в одном старом-престаром доме без каких-либо замков и запоров. В коммунизме можно сказать, наступившем в пределах нашего двора. Потом, когда Санька пошёл в школу, его привозили на каждые каникулы, позже Санька поступил в институт, у нас же полно ВУЗов и наш город по праву считался городом студентов. Да и сейчас тоже.
    
Будучи студентом уважаемого технического ВУЗа, Санька много чертил и моя маленькая дочка, рано начавшая говорить, ползала или сидела на листе ватмана и, показывая пальчиком, спрашивала: «Саня, а это что?». Ответ был простой и однообразный: «Это редуктор». Ответ изумлял и не устраивал, и она спрашивала, аккуратно указывая пальчиком на другой узел: «Что? И это редуктор?».

Потом Санька женился и у него через время появился сынок Женя. Забирая дочку из садика, я пыталась подготовить её к явлению младенца в доме, рассказывая по дороге, что у Сани теперь есть мальчик Женя и она с ним будет играть. Войдя в дом, она решительно двинулась на половину соседей, призывая неведомого мальчика: «Зеня! Зеня!», заглядывая под кровать, под стол и за дверь. Но, когда я показала ей лежащего на кровати красного «монстрика», а младенцы в большинстве своём таковыми и являются, она горько заплакала. Видно не таким она представляла мальчика, с которым можно поиграть!
    
Мы же с Санькой росли дружно, творили всякие шкоды, типа мотоцикла, перевернутого нами и придавившего нас, так как полезли мы на него с одного боку. Оказавшись под мотоциклом, я молчала, как мышь под веником, а за двоих орал Санька. Тут же прискакали взрослые, подхватили орущего Саньку, а я тихонько удрала. Обошлось.
   
Поорать этот товарищ любил. Однажды, когда нас двоих моя бабушка взяла в церковь, где было всегда чисто, пахло приятно и царила тишина, Санька сначала просто капризничал, но не долго. Пожилой священник, отец Константин, пытаясь успокоить, взял его на руки и тут понеслось. Санька так орал, что даже внесение его в Алтарь, как святую реликвию, не помогло, а только раззадорило ещё пуще. Короче ушли домой.

Потом ещё был случай, когда настало время крестить Алёнку. К ней в качестве крёстной пригласили опять мою маму, а Санька, вырвавшись со двора, бежал за ушедшими в церковь, бежал до самого угла и кричал: «Я ещё раз хочу с крёстной креститься!».
      
Подрастая, мы находили разные забавы, например, строили поезд из перевёрнутых стульев, предварительно задав вопрос: «Можно стулья завалить?». Строили дома, называвшиеся «халабуды», играли в мяч. Наш двор был целым миром, с крышей, чердаком, огромным подвалом. По над забором росли калачики, паслён, сурепка, которые можно было есть. Была тютина (тутовое дерево) и полно абрикосовых деревьев. Потом пришла эра бадминтона и мы скакали каждый день до темноты, пока видно было воланчик.
      
А потом мы выросли.

Целая жизнь прошла, целая пропасть лет, мы живём в разных городах, но телефоны-то теперь вон какие. Ничего не стоит набрать номер: «Привет, Санька!»