Любовь поправшие II. 8

На заседании Московского Совета солдатских депутатов бурлит шумное оживление. Бывшие младшие чины и унтер-офицеры запасных полков, а ныне представители солдатских комитетов в накуренной большой комнате занятой на лето гимназии обсуждают последние известия. Высший генералитет действующей армии, штаб- и обер-офицеры полков, поддерживая решения Верховного главнокомандующего, отказались выполнять требования Временного правительства, консолидируя силы в поддержку антиправительственного заявления генерала Корнилова. Главковерх двинул на Петроград 3-й кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Крымова, а также 3-ю бригаду Дикой дивизии в составе Ингушского и Черкесского полков и кавалерийский корпус генерал-майора Долгорукова с целью занять город, обезоружить части петроградского гарнизона и населения, а также разогнать советы. 21 августа немцы заняли Ригу. Савинков стал генерал-губернатором Петрограда. 25 августа в отставку ушёл Чернов и министры-кадеты. Керенский, не имея поддержки в армии, оставшись с нею один на один, метаясь, как испуганная курица при приближении лисы, обратился за помощью к советам. Те предложили реабилитировать партию большевиков, разрешить им выйти из подполья, а также выпустить из тюрем их видных агитаторов и направить в движущиеся на Петроград войска. Все требования и условия советов Временным правительством и подчинёнными ей городскими думами были выполнены. Советы потребовали оружие и правительство открыло им специальным разрешением военные склады, откуда стала производиться массовая выдача оружия рабочим Петрограда. Петросовет, засевший с июля в Смольном институте, создал Военно-Революционный комитет или ВРК с целью организации обороны столицы и защиты революции от корниловского мятежа и его военной диктатуры.
В Москве инициативу по защите города и губернии взял на себя командующий Московским военным округом полковник Александр Верховский. Солдатский Совдеп Москвы, неприятельствуя командующему по случаю жестких подавлений им в июле солдатских выступлений в Нижнем Новгороде, Твери, Владимире, Липецке и Ельце, тем не менее, вынужден был в условиях новой всеобщей опасности солидарничать с этим палачом. На трибуну Совдепа поднимались большевики. Вышел прапорщик, товарищ Угис или Оскар Юльевич Калниньш и с латышским акцентом призвал собравшихся начать организовывать при совете отряды революционного ополчения – Красную гвардию.
- Товарищи! Опыт Декабря 1905 года и Февраля 1917 года, когда при фабрично-заводских комитетах организовывались вооружённые рабочие дружины, показал, что мы можем сплотить вокруг революционного органа выборной власти рабочих и солдат свою гвардию, свою милицию! И час для этого настал. Час пробил! Мы вправе требовать от Городской думы вооружить рабочих Москвы для подготовки отрядов и наступления на Могилёв, где в Ставке Верховного главнокомандующего зреют коварные планы по удушению нашей революции! Они, генералы, вновь готовят нам царский трон, подличают с народом, чтобы захомутать его новым ярмом невиданной доселе деспотии. Но этому не бывать! Рабочий в союзе с солдатом и крестьянином, ведомый партией большевиков, защитит народ от подлых его врагов-контреволюционеров!
Дым папиросный, табачный, махорочный в шуме неистовствующей орды заволакивает глаза и уши, дурманит ажиотажем в зверином дыхании толпы. Поднимается новый оратор, снова латыш – любимец московской молодёжи девятнадцатилетний парень, Генрих Звейнек, член редколлегии журнала «Борьба молодёжи».
- Товарищи! Я как член исполкома московских объединённых латышских секций призываю вас поддержать партию большевиков в деле антикорниловской агитации. Мы, члены исполкома латышских секций, сегодня едем навстречу войскам, которые, задурманенные своими офицерами, движутся на Петроград с карательной целью задушить революцию. Я призываю членов исполкома Московского совета солдатских депутатов направить вместе с нами своих представителей, чтобы организовать братскую встречу с корниловскими солдатами и объяснить им вместе с нами, чего на самом деле хотят от них их офицеры. Мы, не враги солдатам! Мы их друзья, как и петроградские рабочие и солдаты петроградского гарнизона. Их враги за их спинами готовят смертный приговор революции и народу. Это их генералы, которых нужно обезвредить, арестовать и судить военно-революционным судом! Вы согласны со мной?!
Шум, свист, гам в зале.
- Молодой больно горячий латыш, - курит, усмехаясь, седоусый унтер в заломленной на затылок фуражке.
- Молодёжь, она нынче, брат, такая! – вторит ему его сосед по дебатам и лавке.
- Ну ка цыц вам тут! – обрывает их пересуды третий с пышными усами, обожжёнными махоркой. Дайте послухать, что там гутарят!
На трибуну поднимается товарищ Вуй – Павел Дубов. Солдаты запасных батальонов хорошо знают этого напористого волевого большевика из Рогожско-Басманного районного комитета РСДРП(б).
- Товарищи солдатские депутаты! Я передаю вам горячий пламенный привет от Совета рабочих депутатов Москвы. Будьте же солидарны пролетариату, берущему ныне винтовки в свои руки для обороны Москвы и Питера от контреволюции корниловских банд. Я сам, товарищи, с завода Гужона. У нас с февраля организован свой отряд Красной гвардии. И я горячо поддерживаю призыв товарища Угиса к формированию районных отрядов уже не по фабрично-заводскому принципу, а при районном совете. Это увеличит численность рабочих дружин, вольёт в их среду солдатскую массу и организует на принципах единоначалия – все будут подчинены исполкому совета. У нас уже есть свои красногвардейские отряды – десятки, взводы и роты. Но нам нужны сводные батальоны и полки, чтобы стать мощной силой пролетарской революции, с которой будет считаться не только Корнилов, но и Временное правительство. И позора и разгрома, как в июле, уже не будет! Мы снова сила и теперь всерьёз и надолго!
Шум одобрения в перемежку с овациями вдохновляют оратора продолжать говорить.
- Партия большевиков заявляет, товарищи, - не верьте Керенскому! Он предаёт революцию, прикрываясь лишь голыми лозунгами. Он обманывает и травит рабочих провокационными сплетнями, что Ленин – германский шпион и что действия большевиков подготавляются германским штабом. Это клевета и провокация! На деле Керенский сам готовит вместе с Корниловым и Савинковым нам директорию или триумвират! Что это означает? Что вся полнота власти, минуя даже верное им Временное правительство и будущее Учредительное собрание, сосредотачивается в их диктаторских руках. Эта «святая троица» призвана задущить революцию руками таких же солдат, как и вы, идущих сюда с фронта, измаянных непрекращающейся бойней в угоду мировому капиталу. Верховский – этот цепной пёс Керенского и Корнилова, хоть и готовит, как он популистски заявил в прессе, пять полков для нанесения удара по Могилёву, на самом деле, собирает вокруг себя офицеров, ударников и георгиевских кавалеров из их московских организаций, чтобы, объединившись с войсками генерала Крымова, общей силой ударить по революции и пролетариату Петрограда и Москвы. Не дадим этого сделать Верховскому!
- Не дадим!
- Верна!
- Даё-о-ошь!!!
Гомон толпы будоражит зал.
- Партия большевиков знает, - продолжает заводить публику Дубов, - что Союз офицеров силами мобильных офицерско-юнкерских отрядов планирует провести в Москве ликвидацию Советов рабочих и солдатских депутатов и арест большевиков, которые остаются ещё на свободе. Не допустим этого!
- Не допустим!
- Чёрта им лысого!
- Перестрелять их всех, мать их так!
Дубов поднимает руку в знак тишины и всё же громко кричит, так как перевозбуждённая толпа плохо соображает и реагирует на его жесты, всё более и более распаляясь в гневе. Товарищ Вуй бьёт в самое сердце толпы свой заряд концентрированных призывов.
- Товарищи! Генерал Корнилов обвинил партию большевиков в том, что это она виновата в подрыве Казанского порохового завода. Не верьте этому! Это провокация! Партия большевиков не расхититель народного достояния! И если генералы говорят, что таким образом большевики хотят вынудить правительство отказаться от продолжения войны, то я вам скажу - это чушь собачья! Да, большевики против империалистической войны, но товарищ Ленин прямо призвал рабочих и солдат повернуть оружие против своих помещиков и капиталистов, а также генералов, стремящихся возродить старые порядки.
Ораторов прерывают с задних рядов собрания. Яростные крики пытаются скомпроментировать перед аудиторией завоёванный большевиком авторитет.
- И где ваш Ленин теперь? Почему он скрывается сейчас от правосудия?! Почему не явится открыто на суд и не опровергнет выдвинутые против него обвинения в немецком шпионстве? Что?! Нечем возразить? Не потому ли, что это правда?! Убежал с позором в Германию и оттуда всеми вами руководит.
Дубов спокойно и сдержанно смотрит в сторону крикунов.
- Товарища Ленина скрывает Центральный Комитет нашей партии, потому что понимает, покажись только Владимир Ильич сейчас где-нибудь открыто, и он будет тотчас убит при задержании в разыгранной палачами дешёвой комедии, якобы в попытке к бегству. А не ваше ли Временное правительство взаправду сливает информацию императору Вильгельму? Ведь даже генерал Корнилов открыто обвинил его в этом. Почему любое стратегическое решение Временного правительства и подконтрольной ему Ставки Верховного, не успев быть принятым, сразу же становится известным германскому Генштабу? Именно во Временном правительстве засели теперь настоящие шпионы и предатели, масоны, компроментирующие Ленина и партию большевиков!
- Долой Ленина и Ко!
- Доло-ой!!
- Да погоди ты! Пусть говорит! Говори, Василич!
- Слухаем!
- Режь правду-матку!
Дубов продолжает.
- Товарищ Ленин сказал, что нужно превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Поэтому нам, большевикам, важен и ценен каждый патрон, каждая граната, пулемёт или снаряд, выпущенный на русских заводах. А взорвались они исключительно по халатности и попустительству слабой власти Временного правительства, которое не может контролировать ситуацию в стране и доводит народ до края могилы, до абсолютной разрухи и голода.
Дубов сходит с трибуны и идёт в президиум Исполкома диктовать резолюцию собрания. Принято решение – быстро и массово формировать отряды Красной гвардии, послать агитаторов от солдат московского гарнизона навстречу корниловским войскам с большевистскими листовками. Агитаторы выбираются и назначаются из числа большевиков, снаряжаются документами, оружием и деньгами на дорогу, питание и проживание несколько дней  в черте населённых пунктов вдоль железных дорог Московского и Петроградского военных округов.
После заседания в Совете солдатских депутатов большевики: Дубов, Пилацкая, Кокон, Пече и Калниньш с товарищами идут агитировать запасные полки в Крутицкие, Смирновские, Хамовнические, Спасские, Сокольнические, Фанагорийские и Покровские казармы. Там совсем другая царит атмосфера и большевикам больше рады, чем в эсеро-меньшевистском совете. Дубов залазит на стол, снимает рабочую кепку и начинает говорить: «Товарищи солдаты! Настало время переизбрать советы и вымести оттюда поганой метлой всех прихвостней, соглашателей, меньшевиков и эсеров! Они сидят у власти уже полгода и толку от их пустопорожних дискуссий никакого. Гоните их к чёрту в ваших полках! Давайте голос большевикам из ваших же солдатских комитетов. 
Заливается и ершится перевозбуждённая серая солдатская масса, стихия, одурманенная наркотиком предчувствия скорого братоубийственного кровопролития. А большевики возвращаются на Большую Алексеевскую, дом 24, где разместился одновременно и районный совет рабочих депутатов, и райком партии, и ревком по обороне Москвы от Корнилова, и формируемый штаб Красной гвардии всего Рогожско-Басманного района.
***
То, что произошло в конце августа 1917 года, не поняли ни Армия, ни народ. Действительно ли Верховный главнокомандующий решил узурпировать власть в своих генеральских руках, наделяя себя диктаторскими полномочиями, или это всего лишь маниакальные предчувствия Керенского, видящего повсюду заговоры против его личной власти, или либеральная пресса в угоду правительству растрещала в газетах о военном заговоре и мятеже высших генералов, а левые радикалы подхватили в своих агитациях обливать грязью последних патриотов погибающего Отечества? Трудно было разобраться простому обывателю, ещё труднее было понять и решить военным, на чьей они стороне, на стороне генерала Корнилова или на стороне министра-председателя Керенского. Каждый сделал свой выбор сам, принимая на себя ответственность за принятое решение.
Полковник Верховский принял сторону правительства и не прогадал – с 30 августа он стал военным министром, а с первого сентября генерал-майором. Керенский арестовал практически весь генералитет Ставки и посадил мятежных генералов во главе с бывшим Главковерхом Корниловым в Быховскую тюрьму. После этого он объявил Россию республикой, а сам стал её Верховным главнокомандующим, оставаясь и министром-председателем полностью подконтрольного ему правительства.
Начальник Александровского военного училища генерал-майор Михеев поддержал Корнилова и поплатился должностью и дальнейшей карьерой. Его сместили, и в белом здании на Знаменке всего через месяц после назначения предыдущего появился новый начальник – генерал-майор Муратов Владимир Павлович, до того бывший преподавателем военных наук в Александровском училище, а ранее командовавший 123-м пехотным Козловским полком. С сентября 1916 по август 1917 года Муратов исполнял дела начальника этапно-хозяйственного отдела штаба 2-й армии. В августе 1916 года он был награждён Георгиевским оружием. Новый начальник грубо и бесцеремонно вмешался в учебный процесс шестнадцатого и семнадцатого ускоренных курсов прапорщиков, поменяв многих преподавателей и устроив внеочередные проверки и смотры в самый разгар полевых лагерей и стрельб. Особо предвзято он почему-то опять был настроен к ударницам. Женщины в военной форме и для него были, словно бельмо в глазу.
Новый военный министр Верховский по всей Москве учинил аресты и смещение верных Корнилову офицеров. Этот факт, а с ним и провал всего корниловского выступления очень сильно раздасадовал барона Боде, командированного в белокаменную в фиктивный отпуск, на деле же для организации подготовки и финансирования офицерского мятежа. Ему опасно было оставаться в Москве, куда Верховский вместо себя назначил командующим военным округом полковника Рябцева Константина Ивановича, бывшего до этого его начальником штаба округа. Рябцев вызвал Боде к себе, строго допрашивал и подозрительно отнёсся ко всем его ответам, однако отпустил обратно в дивизию, разрешив перед этим проститься с дочерью в Александровском военном училище. Николай Андреевич приехал на Знаменку грустный, долго ждал, пока к нему выйдет София, и, наконец, когда девушка выскользнула из-под внимательно-строгих надзорных глаз своего нового начальства, приобнял и расцеловал её растроганно и умилённо.
- Ничего не вышло, Софи, - тихо шепнул отец девушке, прижав её к себе. – Конный корпус не дошёл до Петрограда, генерал Крымов застрелился, Верховный смещён с должности и арестован. Дикая дивизия застряла на станции Сусанино – говорящее само за себя название! Я уезжаю обратно на фронт. Ты учись, тебе остался месяц до производства. Я постараюсь ходатайствовать Савинкову о твоём назначении ко мне в дивизию.
- Только не Савинкову! Он домогается меня, отец. Делал мне на присяге грязные предложения.
- Не может быть?! Неужели?! Все мерзавцы! Продали Россию! Но ты будь умницей, дочка, достойной своих предков! Ты слышишь меня?!
- Конечно, ПапА! Deus, Honor et Gloria!
Барон напоследок поцеловал свою дочь в лоб и смахнул скупую мужскую слезу.
***
 
Сентябрь прошёл в Александровском военном училище в напряжённой полевой подготовке. Огрубелыми, словно мужскими пальцами, девушки-ударницы ловко заправляли ленты в пулемёты, строчили очередями, будто тонкую вышивку вели на машинке Зингер. Сдавали зачёт по маневрированию, рассредоточению в цепь, по стрельбе в цепи, лёжа, с колена, стоя, по штыковой атаке. Изнурённые штыковыми выпадами с винтовкой Мосина через плечо, потные и грязные девушки, шли в баню, после которой румяные и свежие они вновь радовали глаз и привлекали многочисленное внимание парней-юнкеров.
Как-то под вечер перед отбоем в летнем лагере возле палаток, пробрался в расположение ударниц юнкер Григорьев с букетом полевых цветов. Свистнув часовому, он попросил позвать на минуту де Боде. На посту стояли сёстры Мерсье. С короткими мужскими стрижками под Керенского, две большеглазые и любопытные девушки внимательно оглядели Софииного кавалера. Вера была часовым, Мария подчаском.
- Девушки, позовите Софию де Боде, пожалуйста! – попросил Михаил.
- Здесь тебе не девушки! – строго отрезала старшая Вера. – Куда прёшь?! Стой, где стоишь! Слышишь, а ну ка иди отсюда, а не то, как пальну по причинному месту, так всякое желание свиданий сразу отпадёт!
- Да, брось ты, Вера! – унимала грозную сестру Мария, - Что ты с ним так строго? Это же наш, александровец, а не какой-нибудь залётный из гарнизона. Давай я сбегаю за Софией, позову её.
И, глядя на юношу, подмигнула: «А ты нашёл тоже время женихаться, бедовая голова!».
София подошла без фуражки, туго перетянутая ремнём. Мерсье отвернулись. Юнкер, волнуясь, вручил девушке букет.
- Снова зову тебя в кино! – поспешил поделиться с баронессой своей радостью Михаил.
- Куда на этот раз? – немного нахмурилась де Боде.
- «На алтарь красоты», драма Петра Чардынина с твоей любимой Верой Холодной и Владимиром Максимовым, двадцать первого сентября, в четверг будет идти в Художественном электротеатре на Арбатской площади…
Видя нахмуренное лицо Софии, Михаил робко покосившись на неё, спросил: «Ты не рада?»
- Ты видишь, какое время сейчас? Тут всё идёт к чёрту, родина умирает, а ты в киношку, как ни в чём не бывало, собрался. Пади, опять уже билеты успел купить и номер в гостинице заказал? Да?!
Парень густо покраснел.
- Ты вот это читал? – де Боде протянула Григорьеву воззвание Корнилова.
Парень бегло пробежал многократно скомканный и поспешно размятый листок, где знакомые до боли сгустились строки:
«Русские люди! Великая родина наша умирает. Близок час её кончины. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на рижском побережье убивает армию и потрясает страну изнутри. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России и клянусь довести народ – путём победы над врагом – до Учредительного Собрания, на котором он сам решит свою судьбу и выберет уклад новой государственной жизни и, произведя давление на Временное правительство, заставить его:
1. Исключить из своего состава тех министров, которые по имеющимся у меня сведениям являются явными предателями Родины;
2. Перестроиться так, чтобы стране была гарантирована сильная и твёрдая власть.

Предать же Россию в руки её исконного врага – германского племени – и сделать русский народ рабами немцев я не в силах. И предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли. Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!».
- Конечно, читал…, - ком стоял в его пересохшем от волнения горле.
- А тогда какого чёрта замышляешь тут увольнительные?! Я из расположения училища никуда не пойду до самого производства. Не об том ты думаешь, Михаил, о чём надо бы сейчас думать.
- Почему же? - встрепенулся ещё какой-то своей идее парень. - Я принёс тебе и другой подарок.
Юнкер бережно вытащил из кармана штанов аккуратно завёрнутый в тряпицу свёрток, развернув который, он протянул девушке новенькие погоны прапорщика императорский армии. София обомлела и ахнула.
- Откуда ты их достал, бедолага?! Это же погоны четырнадцатого года!
- У отца были припрятаны. Зная, как ты ценишь именно царские погоны, я дарю их тебе!
- Мишутка! Ты – прелесть! – София повисла у юнкера на шее и расцеловала его нежно.
Сбывалась её заветная мечта, о которой она как-то мимоходом обмолвилась с Григорьевым в училищной столовой.
- Если получать погоны прапорщика, то уж лучше Русской Императорской армии, а не эти вшивые керенки! -  категорично она когда-то заявила и забыла, а парень запомнил и выносил в душе этот невольный порыв девичей мечты, превратив его в реальность.
Он специально в отпуске заехал домой и от отца оставшиеся новенькие полевые погоны, которые тот подарил ему на память, уходя на войну, взял с собой обратно в училище. Это были погоны прапорщика 1914 года, зелёные, защитного цвета с продольной оранжевой тонкой галунной полосой, с одного края на которую был наложен мельхиоровый шар с выгравированным в нём двуглавым орлом, а с другой стороны витиеватый серебристый вензель, похожий на две перекрещённые металлические дуги, образующие внутри хитросплетённый эллипс. Посередине каждого погона красовалась имперская корона, которая венчала никелированную рифлёную офицерскую звёздочку, ту самую, заветную, ради которой и приходилось четвёртый месяц потеть юнкерам на многочасовых изнурительных занятиях, терпеть испытания всей военной подготовки.
София поцеловала Михаила в губы и прошептала, собираясь уходить: «На свидание я согласна, но только после производства в офицеры». Юноша хотел ей что-то ответить, но баронесса уже убежала, оставив после себя тонкий аромат девичей спелости.

***
Московский женский ударный батальон после чествования генерала Корнилова в дни проходившего в Москве Государственного совещания попал в немилость к руководству штаба округа и петроградских властей. Сам Керенский принял смотр частей батальона и был скептически разочарован в его боеспособности. На что полковник Верховский ему объяснил, что прибывшая в июле в Москву Мария Бочкарёва отобрала в свой батальон двести лучших московских ударниц, ещё девятнадцать учатся на прапорщиков в Александровском военном училище, а остатки, крайне неэффективные и неспособные, тянут лямку нестроевой службы, пригревшись на казённых харчах.
- Уж в чём- в чём, - высокопарно заявил командующему московским военным округом министр-председатель, - но в этом генерал Корнилов прав – женщины совсем не пригодны для театра военных действий. Пора закрывать эту лавочку и изыскивать иные резервы энтузиазма народных масс.
- Вы что же прикажете мне их батальон расформировать? – осведомился Верховский, поправив на носу пенсне.
- Нет, но больше не набирайте. Приказ Корнилова о прекращении наборов в женские батальоны по всей стране я ратифицирую.
- А с ударницами что делать?
- Переведите их в другие казармы, подальше от центра города. Пусть не мозолят глаза гарнизону своим бабским патриотизмом. Толку в них сейчас мало, но, может быть, они нам ещё в чём-нибудь да сгодятся, например, в карательных операциях против советов.
- Но если мы их переведём на окраины, то советы их переагитируют на свою сторону.
- Позаботьтесь, чтоб этого не произошло.
- Слушаюсь, Александр Фёдорович!
Итогом всех махинаций с Женским батальоном стало то, что его лишили руководства и изолировали от всех в пустовавшем здании фабрики Бутикова, выделенном ему под новые казармы. Там ударницы затомились в бездействии. Даже практические занятия с ними прекратились. Из находящихся по соседству мужских казарм к доброволицам стали проникать агитаторы от Совета солдатских депутатов, от солдатских комитетов запасных полков Москвы и представители Красной гвардии. Патриотический настрой в батальоне рухнул. Девушки, разочарованные в добровольческом движении и распропагандированные против Временного правительства и продолжения войны, в своей среде разделились на два непримиримых лагеря. Одни, большей степени из интеллигенции, всё равно желали идти на фронт, не дожидаясь приказа, другие решили уйти по домам, оставив батальон. Прекратив сношения с Женским союзом, батальон к тридцатому сентября полностью развалился. Четыреста двадцать его ударниц, записавшихся первыми в ряды доброволиц, без приказа Временного правительства по собственному желанию отправились на Западный фронт в состав 10 армии. Остальные разбежались. Доброволицам в Александровском училище об этом рассказала Вера Попова из Женского союза, введя их тем в немалое замешательство.
- Так как же теперь быть, Верочка? – спрашивала за всех Попову Зина Реформатская. – У нас уже завтра производство в прапорщики. И куда мы без своего батальона?
- Не знаю, девочки, родненькие, ничего не знаю! – пятидесятилетняя болезненная маленькая женщина, щурила свои подслеповатые глазки и разводила руками.
- Куда-куда?! – резко отвечала Реформатской как конкурентке по влиянию на коллектив София де Боде. – В Действующую армию! Не в женский, так в мужской ударный батальон! В Корниловский ударный полк к подполковнику Митрофану Осиповичу Неженцеву, в Ставку, в Могилёв!
Девушки посмотрели на баронессу с азартом и восхищением.
- Да, голубушки, - обвела взглядом ударниц Попова, - я что сказать-то ещё хотела. Женский союз «Помощь родине» в честь вашего производства в офицеры устраивает в среду четвёртого октября  в Юридическом собрании светский раут. Приглашено четыреста человек, военных, московских чиновников разных ведомств, бизнесменов, фабрикантов, купцов, учёных, писателей, журналистов, в том числе иностранных, депутатов, гласных думы, земских чиновников или комиссаров, как их сейчас все называют. Всё высшее общество Москвы и гости из Петрограда. Так что, девочки, мы с вами с размахом отметим ваше офицерство!
Доброволицы оживились, приятно обрадовавшись такому известию. Они были счастливы, наконец-то пройдя все испытания, и теперь ожидали самого главного – офицерской присяги и вручения погон и значка Александровского училища. Проводив Попову, девушки вернулись в свой общий дортуар, шумно беседуя и поверяя друг другу заветные желания и потаённые и несбыточные ещё надежды. Время тянулось медленно к последнему отбою в стенах училища. Яркий электрический свет резал глаза, утомлённые нагрузками последних дней напряжённых всматриваний в бесконечные цели на итоговых стрельбах. Безумно хотелось спать, чтобы выспаться и набраться сил для завтрашнего важного и волнительного торжества. В дверь женской спальни кто-то тихо постучался. Бойкая и вездесущая Юлия Пылаева выглянула и сквозь приоткрытую дверь переговорила с дежурным. В коридор звали Софию де Боде.
- София, тебя, - выпалила Пылаева, вернувшись от двери и блаженно плюхнувшись на койку, распрямляя свои уставшие члены.
Де Боде вышла в коридор. С дежурным стоял без одной ночи прапорщик Григорьев и торжество осуществляющегося успеха важно сияло в его уверенных повзрослевших глазах.
- София, дорогая, можно тебя на пару минут? А то всё как-то на Ходынке не пересекались с вами. Нашу роту совсем загоняли в последний месяц, было не продохнуть. Ну, как? Всё сдала на отлично?
- Конечно! А ты?
- Я тоже! Пришёл, вот, с тобой попрощаться… Мне вызов пришёл…
- Как, уже? И куда? – глаза Софии волнительно и участливо буквально обволокли юношу.
Он нахмурился по-взрослому, а потом просиял, как ребёнок, не сдерживая гордость и счастье сбывающихся надежд.
- В 105-й Оренбургский полк! В тот самый, где служила сестрой милосердия Римма Иванова, геройски погибшая в 1915 году.
- Я поздравляю тебя, Миша! Ты счастлив?
- Не совсем, - чуть помедлив, выпалил парень.
- А что мешает?
- То, что ты не со мной…
- Ну, Мишутка, я же тоже становлюсь, как ты знаешь, прапорщиком. И тоже поеду на фронт. И твой подарок – погоны империи, буду бережно хранить на память о тебе.
- Ты знаешь, я отбываю не сразу. У меня до пятницы свободные дни. И мы могли бы с тобой где-нибудь встретиться, погулять вместе. Возможно, это будет последняя наша встреча в жизни…
- Ну что ты так обречённо-фатальное тут запел! Прекрати! Глупости! Подумаешь?! Война не вечна! Мы всё равно победим немчуру! И вернёмся с победой в Москву! И, возможно, я стану даже твоей женой!
- Милая! Неужели это возможно?! – снова воспрял духом понурый до этого юнкер.
- Всё возможно! Надо только верить и добиваться своего! А пока мы поступим вот как. Вечером четвёртого, Михаил Яковлевич, я жду вас в Юридическом собрании на светский раут, проводимый Женским союзом в честь первого выпуска женщин-офицеров. Вот пригласительный билет. Спокойной ночи! - девушка сунула ему заветную бумажку и закрыла перед самым носом входную дверь.
И счастливый будущий прапорщик Оренбургского полка, как радостный козлик, побежал-поскакал вприпрыжку по длинному полутёмному в поздний час коридору училища.
На следующий день, в воскресенье первого октября был Покров Пресвятой Богородицы. На утрене в училищной церкви разлился полиелейным дымом праздничный благовест с долгим побудным трезвоном. Около тысячи двухсот новоиспечённых прапорщиков шестнадцатого ускоренного выпуска в новеньких офицерских мундирах с полевыми защитного цвета погонами, с шашками на левом боку и револьверами в кобурах на портупее по ротно, держа фуражки в руках, проходили на службу.
Затем шумно и радостно все они шли строем в столовую, а после выстроились на плацу также с непокрытыми головами. В училище на офицерскую присягу приехал командующий округом полковник Рябцев со свитой штабных офицеров и адьютантов. От Всероссийской Православной Церкви был председатель идущего в Москве Поместного Собора сам митрополит Московский и Коломенский Тихон со своей свитой важных архиереев в литургическом облачении. От городской думы был её голова Руднев в окружении чиновников и гласных. Начальник училища генерал-майор Муратов торжественно и чинно приветствовал всю приглашённую публику и в своей поздравительной речи напутственно обратился к первому своему выпуску прапорщиков-александровцев.
- Господа офицеры! В этот знаменательный день я очень рад поздравить вас с производством в чин прапорщика и пожелать вам безмерного мужества и стойкости, присущих русскому офицерству, в котором ныне так нуждается обескровленная в боях наша родина!
Далее выступил думский голова Руднев. Этот залысый эсер-интеллектуал с большим оголённым лбом и взглядом фанатика-террориста призвал молодую военную публику не посрамить надежды Москвы, вложившей в её подготовку всю свою душу всех городских учреждений, работающих на оборонку и верящих не смотря ни на что в русскую скорую победу над германским милитаризмом.
Потом своё слово держал и полковник Рябцев. Он увещевал молодых прапорщиков вступить в Союз офицеров, рассказал о том, что в Москве активно действует и отстаивает интересы офицерского корпуса Русской армии Совет офицерских депутатов, и пожелал всем александровцам удачи в военных операциях на фронтах Великой европейской войны.
Под вынос училищных знамён, бравые марши оркестра и тихий вкрадчивый, проникающий в самую душу, в самые потаённые и укромные её уголки, благославляющий тембр митрополита прапорщики склоняли непокрытые головы и целовали знамёна и говорили привычную им клятву присяги Временному правительству, волнительно и торжественно делая в ней теперь акцент на своё офицерство. Потом был торжественный смотр и стройные ряды молодых офицеров уходили, словно на фронт, окуренные дымом кипящего в кадильне фимиама.   
А четвёртого октября, как и планировал комитет Женского союза, в здании Юридического собрания проходил светский раут в честь выпущённых женщин-офицеров. Салонная публика в фуршетно-банкетной обстановке рассыпала комплименты молодым смущённым девицам в офицерской форме. София обводила глазами снующих с бокалами шампанского гостей. Мелькал вездесущий проныра, георгиевский кавалер, капитан Скаржинский, выпивший и уже немного развязный, который щипал девиц за ягодицы в офицерских шароварах и шептал им всякие непристойные шуточки. От 56-го запасного полка был командир полковник Пекарский. Он важно ходил от гостей к гостям в сопровождении своих офицеров. С полковником Рябцевым был комендант Москвы – полковник Мороз. Генерал-майор Муратов благосклонно беседовал со своими выпускницами и их наставницей - руководителем Женского союза Марией Александровной Рычковой, торжественно нарядившейся по случаю раута. Она была в сопровождении мужа - Вениамина Вениаминовича Рычкова, генерал-квартирмейстера штаба 1-й армии. Всегда подле неё были её активистки – молодая красавица Мария Якубовская в великолепном дамском наряде и облачённая, словно монашка, в костюм сестры милосердия пожилая Вера Попова. Был предводитель Московского дворянского собрания шестидесятидвухлетний Пётр Александрович Базилевский, ротмистр гвардии в отставке, действительный статский советник, шталмейстер, который, объявляя свой тост, высказал неудачную шутку о том, что московское дворянство в ситуации почти повсеместных советов и советизации общества и его сознания подумывает уже о создании собственного Совета дворянских депутатов. Иностранные журналисты с переводчиками брали интервью у девушек-офицеров. Вспышки их массивных на треногах фотоаппаратов и тарахтение кинохроники заглушало возгласы оживлённой светской московской публики, собравшейся чествовать офицерш. Де Боде искала глазами своего Григорьева, но его почему-то всё не было. Зато перед глазами девушки вновь нарисовался прапорщик 56-го полка Сергей Эфрон. Он был в свите полковника Пекарского и прогуливался с молоденьким офицером его полка. Лёгким поклоном головы он приветствовал знакомых офицеров и их дам. Его чёрная голова со строгим пробором лоснилась смазанная каким-то восточным маслом. От него за версту несло одеколоном. «Эфрон - одеколон», - стала смешливо накручивать в голове рифму София, как он тут же подошёл поприветствовать и её.
- Знакомтесь, баронесса, - подойдя к ней вплотную, Эфрон поцеловал её ручку, - это мой друг и сослуживец по полку прапорщик Александр Трембовельский. Оба служим в десятой роте, которая размещена у Покровских ворот.
- Я рада за вас, господа, - коротко, как отрезала, проговорила София, давая понять, что она не желает продолжать с офицерами диалога.
Но они, как не замечая её неловкости, продолжали к ней приставать с посторонними разговорами.
- А мы-то как рады поздравить вас с производством! Теперь вы наша коллега, тоже прапорщик. И что теперь? На фронт? В составе какого соединения, позвольте полюбопытствовать?
Слащаво-наглый тон Эфрона раздражал де Боде.  «Тон - Эфрон», - опять мелькнула рифма в её голове, которой она и улыбнулась. Видя её непонятную ему улыбку, Эфрон поинтересовался её причиной.
- Это вас не касается, господин прапорщик! – заявила девушка, окатив его холодом своих глаз, и быстро отошла к другим групкам беседующих.
Эфрон, восхищённо провожая глазами отходящую Софию, произнёс другу: «Теперь ты видишь, насколько она невероятно красива!».
- Да, это редкий бриллиант красоты! – подтвердил молодой Трембовельский, которому тоже понравилась де Боде.
Они выпили поднесённое им прислугой шампанское и медленно пошли за ней следом, вороша и раздевая её глазами. Навстречу им попался писатель Арцыбашев. Он был уже сильно пьян и потребовал брудершафта с господами офицерами. Те нехотя согласились, но поинтересовались у него, как относится писательская интеллигенция к выпуску женщин-офицеров. Арцыбашев расплылся в кислой мине лица.
- Пустое! – нахально заявил он, задирая подбородок и глядя на окружающую его публику свысока. – Пышные речи, торжественные тосты, а всё ради чего? Всё это ненужная жертва богу войны. Женщины-офицеры… Что за нелепость?! Я вас спрашиваю! Поглядите на них. Перетянулись мужскими ремнями, раздутые как подушки. Чёрт те что такое! Пищат своё бабское «ура» под грубый мужской смех псевдопатриотов. Завтра этих девочек увезут на войну, а тысячи мужиков будут продолжать скрываться в тылу под всякой липовой бронью и банкетничать во славу русского оружия и скорейшей нашей победы. А победы не будет, господа!
- Это почему же?! – схватил его, как бы отрезвляя, за грудки фрака Эфрон.
Писатель блуждающим взглядом недоумённо посмотрел на кулаки прапорщика, оказавшиеся подле его скул и медленно, словно ворочая валунами, произнёс.
- Потому что просрали Расею! – и теряя равновесие, в пьяном угаре осел на руки офицера. Прапорщики вдвоём, подхватив его обмякшее тело, кое-как дотащили писателя до стула и оставили бредить и безумно вращать пьяными и ничего не соображающими глазами.
- Идиот! – поправляя и отряхивая, словно как от прилипшей грязи, свой мундир, воскликнул Эфрон. – Что за писатели нынче пошли, ей-богу! Пишут всякую чушь в жёлтой прессе в угоду глумливым заказчикам, всё более германским агентам и предателям. Сволочи! Судил бы их всех военно-полевым судом, ей-богу!
- Дюже строг ты с ними, брат, - улыбнулся возмущению друга Трембовельский.
- А с ними так и надо. Шушера позорная! – сымитировал плевок презрения Эфрон.
Потом начались танцы, как в Благородном собрании. Появился прапорщик Михаил Григорьев. Он, жадно ища глазами свою любовь, был в сопровождении друга Леонида Колгушкина, косо и неприветливо поглядывавшего на всё это праздное сборище.
- Зачем мы сюда пришли, Михаил? – возмущённо трепал тот друга за плечо.
- Пойми, я должен её увидеть ещё хотя бы раз! – отвечал, сияя глазами, влюблённый в Софию прапорщик. - Тогда и умирать не страшно.
Де Боде увидела его, расплывшегося в глупой улыбке, и поспешно пошла на встречу. Эфрон, всё время выслеживающий её, словно дичь, ревниво метнулся следом и перехватил недобежавшую несколько метров, с отчаянием схватив за руку.
- Да вы мне прохода не даёте, господин прапорщик! – возмущённо воскликнула девушка, тщетно пытаясь высвободить свою перехваченную возбуждённым молодым мужчиной руку.
А он в порыве нахлынувшей страсти быстро зашептал ей какую-то нелепицу.
- София! Я вас люблю! Влюбился, как увидал! Я весь ваш без остатка! Мне позавчера исполнилось двадцать четыре года. Но все эти годы прошли впустую, поскольку я не знал вас, не видел вашей ангельской красоты. Сжальтесь надо мной! Поверьте моему чувству! Последуйте со мной! И я сделаю вас самой счастливой женщиной на свете! Я ручаюсь вам в том своей жизнью, которую с лёгкостью кладу на алтарь вашего сердца.
- Что за бред вы несёте, молодой человек? – воскликнула, наконец высвободишаяся баронесса, отстраняясь от безумного влюблённого и с нежностью женского милосердия глядя на него, словно жалея безнадёжно больного или раненого. – Напомню вам, что у вас, между прочим, есть жена и две маленьких дочки. Вы что же, забыли совсем о них?
- Вся моя прежняя жизнь меркнет в лучах вашего сияния. Вы одна затмили их всех, затуманили моё будущее, которое я не в силах теперь прожить без вас, ни дня, ни минуты! Хотите, я застрелюсь на ваших глазах? Настолько мне противна жизнь без вас, дорогая София! Хотите, я сделаю для вас немыслимый подвиг, чтобы доказать вам свою любовь?
- Откуда в вашем народе столько любвиобильной страсти? – удивилась де Боде. – Южный, веками гонимый всеми народ, евреи, как вы смогли остаться столь темпераментны и полны сил продолжения своего рода?! Насколько вы живучи и неистребимы, можно диву даваться, после всех тех погромов и притеснений русификации, которые вам пришлось испытать даже в Русской империи, не говоря уже о других, более кровожадных и фанатичных до пыток и инквизиций странах, как Германия или Испания.   
- Мы чтим женщину, как мать, как богиню всего сущего, богиню жизни и продолжения рода. Мы не рукоблудствуем, не занимаемся онанизмом и содомией, не выбрасываем своё семя впустую – только в женщину мы пускаем свой жизненный сок. В этом залог выживания нашего древнего племени - в многодетстве и в многожёнстве, формальном и неформальном. Я хочу вас немыслимо и вы должны непременно этой ночью стать моей!
Странные его речи и манеры их изложения действовали гипнотически на молодую женщину и она, наперекор себе, своим ценностям и вкусам, не осознавая, что она делает, как бы машинально, под диктовку, стала подпадать под его влияние и поддалась его напору.
Эфрон взял де Боде за руку и повёл к выходу из собрания. Их бы никто и не заметил, если бы не дальнозоркий острый влюблённый взгляд молодого соперника Эфрона – прапорщика Григорьева. Он подскачил навстречу и преградил путь умыкания загипнотизированной страстью мужского желания и находящейся в трансе девушки.
- Что здесь происходит? – коротко прозвучал его отрезвляющий и холодный вопрос.
София вздрогнула и, словно очнулась от забытья.
- Ой, Миша… Я шла навстречу тебе, а тут…
- Вам, собственно, что за дело до нас? – также ледяным тоном спросил его, ставший, словно железным, Эфрон.
- Это моя девушка. И по какому праву вы обращаетесь с ней столь развязно и коротко? Вы кто ей?
- А вы кто ей? – взгляды двух прапорщиков вцепились друг в друга, словно рога баранов, бьющихся за свою самку в период брачных танцев в дикой среде непуганных человеком пастбищ и лежбищ.
- Господин прапорщик! – раздражённо повысил голос Григорьев, - я не посмотрю на то, что вы старше меня и в офицерском чине состоите дольше. Я отшвырну вас сейчас, как паршивого пса, путающегося у меня под ногами! И никакой суд чести в том мне не будет помехой! Вы видели в зеркало свою и мою комплекцию? Вы не соперник мне в физической схватке!
- Мерзавец! – вспыхнул, униженный в присутствии дамы сердца, оскорблённый до глубины души и чести, Сергей Эфрон. – Каков подонок! Я требую от вас сатисфакции и немедленно! Стреляться на берегу реки! Ночью! С тридцати шагов!
К ним подбежали их друзья – прапорщики Трембовельский и Колгушкин. Видя, как взбешены их сослуживцы, и подпадая под влияние конфликта, они мысленно уже записались к ним в секунданты. Дело принимало скандальный оборот. И тут не выдержала и взорвалась гневом София.
- Послушайте меня вы, оба: Михаил и Сергей! Прекратите немедленно это безобразие! Если вы не остановитесь сейчас же, я не знаю, что я с вами сделаю! Я вас прокляну!
Но, видя, что её угроза проклятия не действует на молодых влюблённых, она, взвинчивая голос до самого высокого своего фальцета, отчаянно прокричала: «Я вас не люблю обоих! Слышите вы, два дурака?! Подите оба с глаз моих прочь! Навсегда!».
Молодые мужчины, услышав такое, оторопели, а их друзья, прапорщики, воспользовавшись вызванной шоком заминкой, быстро развели их в разные стороны и, вытолкав на улицу, без разговоров увезли на извозчиках по домам.
А София, возбуждённая яростью отрешения, выпила залпом стакан вина и разрыдалась на руках у подоспевших к ней ударниц.
- К чёрту всё! – отчаянно размахивала она руками в припадке прорвавшихся чувств и долгое время сдерживаемых и подавляемых своих эмоций.
Она не помнила, где и как она провела эту ночь. Но утром, проснувшись с подругами в дортуаре училища, она быстро умылась, оделась и засобиралась в Женский союз. С тяжёлой хмельной головой после вчерашнего бражничества и с синими мешками под глазами, она появилась в Союзе на Арбате и предстала перед проницательным взглядом мамки всех доброволиц – Марии Рычковой.
Та её встретила строго и с порога стала отчитывать, как гимназистку воспитатель.
- Ну что, набедокурила вчера? Запуталась в своих кавалерах? Этому дала, тому дала, а этому не дала? Так что ли прикажешь тебя понимать, София Николаевна! Это что за позорище вы мне вчера устроили в Юридическом собрании на виду у всей элиты Москвы? Что скажут теперь в газетах про нас, про всё наше движение? Писатель Арцыбашев, вчерашний приглашённый, вот, погляди, уже настрочил злую статейку про вас, женщин-офицеров. Позор! И так в армии наших ударниц считают слабыми на передок девицами лёгкого поведения, а тут ещё ты добавила масла в огонь - позоришь честное имя русской женщины-доброволицы! Зачем дала повод обоим офицерам надеяться на твою взаимность? Замуж тебе надо, девка, срочно, да детей рожать!
- Отправьте меня на фронт! – закусив губу, зло прокричала нахмуренная де Боде.
- На фронт она собралась! Чтобы армию там разлагать?! Нет уж! Будешь пока при мне! Вчера капитан Скаржинский проговорился, что в виду рижского наступления немцев, в скором времени открывается прямая угроза осады Петрограда. И вы все, мои александрочки, будете в распоряжении Союза офицеров готовить ополчение к обороне столицы.