2 Труд, деньги, зависть и справедливость

2
ТРУД, ДЕНЬГИ, ЗАВИСТЬ И СПРАВЕДЛИВОСТЬ

«…То, чего требует природа, доступно и достижимо, потеем же мы ради избытка…» Луций Анней Сенека


…В нынешних политико-экономических движениях страны можно находить подтверждения тезиса преобладания политики над экономикой, духа над материей. Способ производства, т.е. ТРУД, как определённая КУЛЬТУРА становления общества, как некое ВДОХНОВЕНИЕ, побуждающее общество к социально необходимой работе, так или иначе, ОБУСЛАВЛИВАЕТ всю материальную составляющую общественного производства, определяет производственные отношения вообще и ОТНОШЕНИЯ К СОБСТВЕННОСТИ, т.е. к способу распределения в частности.
И дух этот двояк. ТРУД ради сытости, РАДИ простого ДОСТАТКА – это одно, ТРУД же ДЛЯ ИЗБЫТКА – противоположная сторона такого одухотворения. Эти стороны противоречивы, противоположны и малосовместимы. Они ведут общество к противоположным духовным результатам. Если в первом случае труд умерен, ограничен обычным достатком, способствует взаимопомощи, содружеству и общепринятому благополучию, то труд ради избытка требует обязательного стяжания и эксплуатации.
Это разные принципы двух несовместимых культур. Первая, названная в своё время социализмом, идейно ограничивает устремления к излишеству, вторая же, культура буржуазных отношений, идейно оправдывает устремление частнособственнической психологии. Для первой собственность – излишний и весьма вредный атрибут в становлении одухотворённой советской личности, для второй собственность – святыня, основной наиважнейший посыл жизнедеятельности человека.
Потому с этих двух разных позиций видится двояким и само миродвижение. В первом случае понимание ограниченности ресурсов Земли, приводит мысль к расширению границ духовного порядка, призывая к умеренности материальной ради справедливости и достатка всему человечеству. Второй путь из этой же ограниченности ресурсов выводит прямиком к трагичной и апокалиптической кончине мироздания, и предоставляет массу аргументов, оправдывая излишества и пресыщения во всех сферах деятельности человека.
Принципиально, казалось бы, общества этих двух культур строят всю состоятельность на одинаковом капиталистическом производстве средств существования. Различно лишь отношение к избытку произведённого. Социализм, как общество справедливости, в большей мере искусственное образование, предполагает распределять этот излишек в пользу государства, особого механизма для этого и созданного, почему и важна обязательная идеологическая основа такого построения, важны идеи определяющие действия такого механизма в рамках справедливости. Капитализм же, как формация несколько архаичных отношений, задержавшихся ещё несколько на прежних формах гуманной правильности, отдаёт избыток богачам, в высшей общественной стадии олигархам или корпорациям, полагаясь на так или иначе складывающийся на их основе механизм распределения в обществе. Управление государством, образованное в целом из этого же слоя общества, складывается в некий силовой механизм, работающий лишь как инструмент охраны своих «высших» корпоративных интересов.
Между той и другой культурами стоит изначальная разность психологического восприятия сути вещей. В первом случае это миропонимание снизу, во втором – мир видится сверху. Сегодня это очень рельефно проявлено в сравнениях литературы, кино, телевидения эпохи социализма с весьма талантливым, надо признать, численно преобладающим творчеством представителей нынешних искусств. Соревноваться с этой экономически превосходящей, перенасыщенной упрощённой банальностью силищей бессмысленно. Она безжалостно перемалывает любое творчество в скабрёзное месиво беспринципности, превращая всё искусство в потребительскую безвкусицу для разжиженных мозгов, как современный кулинар штампует хот-доги всё без разбора поглощающим желудкам.
Культура снизу, надо признать, на компромиссы не идёт. Она величаво, с гордостью до полной немоты (стоит ли «метать бисер» ?..) признаёт за собой право абсолютного первенства. Культура сверху, тоже игнорируя всяческие компромиссы, просто штампует и штампует самоё себя, безоглядно насилуя любое сопротивление тупым замалчиванием, а в большинстве случаев неудержимым нагромождением бесстыдств.
Попытку сдерживать и ту и другую культуру в распределении результатов производства предпринимает церковь, которая, так же обратившись к формам материалистических отношений с миром, за посредничество между человеком и Создателем определяет произведённый в обществе избыток… себе. Потому больших подвижек в пользу справедливого распределения не найти и в религиях…

…Нынешний порыв – стройка! Гигантские стеклянно-бетонные джунгли вокруг мегаполисов, театры оперы и балета?.. Будет ли ходить в этот театр тот, кто его сегодня строит? Или это только для элиты? А дворцы культуры, построенные при Советах и приспособленные ныне под водочные магазины, – это для строителей новых дворцов?..

…Горби, явно по недомыслию, предавал, его сменщик цинично безобразничал, призывая в помощь мировой капитал, а противников почти не было. Нынешний, кажется, мастерит то, что надо бы делать, но вот противников и явных, и скрытых так много, что «процесс» грозит выйти из-под управления. Что это? Либо он выражает мнение какой-то узкой малой группы, выбившейся в элиту, либо идеи этой группы с изъяном? Просто это идеи властного весьма ограниченного слоя общества. (…так спортсмен, борец легковесник невысокого пошиба, изучив несколько приёмов и используя их в нужный момент в определённой ситуации, каким-то «фокусом» почти уложил на ковёр серьёзного классического борца. Победы ещё нет, и объяснить сложившийся момент можно просто логикой правил разных видов спорта. Но почти победил! Значит можно одолеть? И все видят это! И объяснять ничего не надо. Надо просто давить! И «мочить»! И не распускать сопли! Но… почему так много противников у кажущегося победителя? И ему самому явно хочется знать и подтвердить удачу удивительную свою, призвав за собой «своих». Или чувствует, что принцип «мочить» ненадёжен и случайно сработал, и когда вскоре подведёт, не придётся ли просить остановки состязания, либо задохнуться под громадиной тренированного противника?..)

…Писательство, как постижение Мира, с любых сторон сродни религиозности. Исторически оно даже явно раньше получает посыл к развитию, после того как человек познаёт Слово. Это особое родство на поприще службы Богу и Слову. Здесь сила. Только служба Создателю – это вообще, так сказать отвлечённо, малопонятно, а вот служба своему языку, своей литературе, народу носителю определённого языка – это конкретная важная сила. И её можно направить в нужное дело, в нужную сторону. У религии удивительная сила в способности долговременно сохранять общественную идеологическую функцию. У писательства та же самая способность. И её нужно целенаправленно использовать на благо общества, на благо его духовности, морали и нравственности. В противном случае эту силу кое-кто использует в направлении развлекательности. И это в лучшем случае. В худшем случае писательство служит лжи, подлости, несправедливости и неравенству людей…

…В условиях остановившейся в развитии социалистической теории Россия в конце прошлого века из искусственной уже почти бессословной формации обратилась к естеству буржуазных отношений. Капитализм возвратился в самых его худших формах и "смастырил" из того, что сохранилось от прошлого в советском обществе, бесправную хаотическую среду, в том числе и своё государство, как механизм утверждения законов капитала. Надолго ли такая «мастырка» продержится в условиях прогрессивного роста технологий связи и мировых коммуникаций?.. Думается, обществу, познавшему пусть и в малой степени бесклассовость и нормы социалистического общежития, понадобится немного времени на постижение азов буржуазных отношений, чтобы вновь обратиться к идеям справедливости. Поскольку история дала возможность возвратиться, казалось бы, уже «окончательно побеждённому капиталу», почему же лишать такой способности социалистическое учение? Остановка за теорией...

…В прошлые века общество забродило процессами развития буржуазного государства в условиях определённых форм собственности на средства производства, сложившихся при царе. В момент слома монархии история сработала в пользу теории социалистического государства, и его теоретики сумели ценою гражданской войны закрепиться на поле мировых социальных подвижек. Формы буржуазной собственности только-только набирали силу, потому социализму при минимально развитых формах общественного производства потребовалось много труда и власти, чтобы изменить общественное отношение к собственности. Отсюда и репрессивный механизм, сложившийся и склонившийся опять-таки к традиционной конфигурации единовластия…

…Нынешние позиции России в некоторой степени являются позитивным опытом для объединённой Европы в связи с её сложными взаимоотношениями со Штатами. Здесь можно наблюдать, как несколько притормаживается процессы глобализма, а народы в национальном порядке чуть сохраняют свои национальные особенности. Наблюдая успехи нынешних коммуникаций в мире, было бы совсем глупо не признавать устремлённости человечества к глобальному перемешиванию языков и народов. Но и ускорять это перемешивание – значит преступно вмешиваться в процессы ещё неведомые и подвластные лишь времени.

…У ленинцев было мало времени на строительство своего государства по лекалам теорий мирового социализма. Тем более мир не пошёл в сторону т.наз. мировой революции. Скорая буржуазная реставрация подтолкнула к освоению сталинского механизма власти, как простейшей формы отчуждения труда в одну копилку. Тому способствовали и силы извне. Чтобы сохраниться народ идёт на такую простую форму общежития. Но время и дальнейшее развитие общества ставят другие задачи, и народ поглядывает на другие формы государственности. Теоретики коммунизма в нужный момент оказались без должных наработок! Тогда народ просто обратился к естеству прежних, может быть и в чём-то архаичных, форм общежития. И не без помощи буржуазных мудрецов вернулся в некотором смысле к феодальным отношениям. Созданный многими усилиями сложный советский производственный механизм остановился. Разобрать его не потребовалось много усилий. Его просто феодальным варварским путём растащили проворные разбойничьи руки, устанавливая свои нормы распределения, утверждая частнопредпринимательскую форму собственности.
Осваивая социалистические формы производства, общество с самого начала испытывало трудности с организацией власти. Само же производство свою принадлежность обществу ли, частнику ли меняет относительно мирно, а вот власть, то есть механизм управлять общественным производством даётся тому или другому всегда с кровью.

…В условиях частной предпринимательской деятельности люди упрямо и безжалостно с неимоверной геометрической прогрессией обкрадывают своих потомков. Идеи любой бережливости, воздержанности, умеренности, скромности воспринимаются до безумия воинственно и непримиримо. Мир летит в тартарары, упиваясь до одури скоростью падения, словно боясь не успеть к собственному погребению…

…Идея аристократического построения благополучного общества не нова и имеет право на жизнь, как и любая благая задумка создания справедливого человеческого содружества. Как долга жизнь такой идеи – вопрос. Нынешний наш верховод сознательно, должно быть, принял такую идею «нового аристократизма» и сознательно же воплощает её в реальность. И очень быстро ему пришлось окружить себя усиленной охраной. Это один из первых результатов такого общественного несовершенства. Впрочем, сознательно можно сразу признать несправедливость за норму и по ней строить общество, что, кажется, он и делает. До какого-то уровня поведение его, так сказать, несколько эпатажное, и его известные речевые перлы можно было объяснить происхождением, детством, дворовым становлением юности. Но дальнейшее становление его личности более чем интеллигентно: университет, достойное место после окончания, служба в серьёзном департаменте, заграница. Это солидный опыт аристократических достоинств. И до некоторых пор он как-то умудрялся на публике прикрывать свой дворовый цинизм. Но когда заговорил об ошибках революционеров, вдруг стало понятно, что неисправимо неприличен, если дошёл до попыток вознестись выше тех, ошибки которых якобы «разгребает до сих пор». Их вождю было отпущено жизнью лишь четыре-пять лет на создание нового незнакомого государства. И он, опираясь на народ, создавал впервые новую форму общежития, призывая народ же к труду на всеобщее благо. Наш же «лидер» рулит этим государством уже более двадцати лет, утрачивая объёмы и территории его, но воображая, что строит что-то иное. Опорой ему явилась лишь ситуативно организованная группа лиц, присвоившая труд этого народа и право распределять его по своему усмотрению…
«Отцы» приватизации и нового капитализма ничего нового не придумали, приступая к дележу социалистической собственности. В условиях оставшегося без должной теории социализма просто разбазарить его индустрию можно было только криминальным путём. Мораль и нравственность советского человека были значительно выше уголовного уровня, но явно недостаточны для достойного сопротивления беспринципному грабежу. А вот мир криминала, особенно подготовленный цеховыми теневыми структурами последних лет социализма, был готов растаскивать народную собственность довольно-таки организованно…

…Поскольку социализм остался без теории и не может в должной мере объяснять сегодня народный поиск нужных принципов достойной жизни в современных условиях, люди попросту обращаются к случайным формам массовых движений, находя в них силу единения, подпитывая тем самым чувство своего достоинства. И эти случайности приводят сегодня к тому, что протестные движения будут использованы в пользу усиления позиций частного капитала, в пользу частной собственности на средства производства. Буржуазные теоретики это знают. Это вернувшееся прошлое работает на них. Сможет ли социализм в этих условиях обновиться и найти пользу для своего продвижения к будущему в кажущемся хаосе общественных протестов?.. Помнит ли чиновничий механизм своё недавнее «рабоче-крестьянское» прошлое. В условиях массовых протестов рабочее движение обязательно проявит себя как наиболее значимое и пугающее капитал не только в экономическом порядке, но и памятью о способности пролетариата подчинять государство для своих нужд. Его теоретики должны будут найти компромисс между необходимостью современного индустриального многопланового затратного, часто граничащего с насилием над природой, труда на благо человека, и осознаваемой ныне землянами возможностью не безразмерной сырьевой базы планеты, компромисс между потенциалом частного буржуазного рвачества и принципами общечеловеческой справедливости в вопросах бережного использования этих запасов для всех.

…Литературный союз (политическое объединение), если речь идёт действительно о дружеском близком единении авторов, всегда формируется неким общим творческим пространством, на основе языка, определённой идеи и способности превосходить сообща в служении народу, а в сложных условиях помогать литераторам, защищать их интересы и т.д. Если этого нет, то союзом называть простое сообщество пишущих людей сложно. Ныне есть попытка определиться с формой сообщества, сохранить прошлое именно союзное единение, закрепить за собой некий людской потенциал в обществе, найти единство интересов творческих, профессиональных, политических и т. д. Но эти попытки не союз. Союз это в первую очередь идейное политическое единство. Профессиональные же особенности писательства ныне направлены именно в поиски возможностей – развлекательного ли свойства, образовательного ли, познавательного ли и т.п. Общество всегда в той или иной степени использует это в своём развитии. Государство же, как политический механизм, так или иначе, стимулируя такую деятельность, экономически поощряет труд нужных ему авторов. Если содружество держится лишь на этом, то это в лучшем случае ассоциация (добровольное объединение). Удержаться же слабому содружеству сегодня в значении союза, сплочённого идеей справедливости ли, правды ли, означает вступить в определённые противоречия с усиливающимся властным механизмом, запущенным в работу совсем другой идеей. Отсюда фактическое игнорирование СП идеологической машиной страны. Идёт проверка идеи и сил, ещё способных объединять писателей в экономически независимый союз. Где силу брать, и в чём она – вот в чём вопрос. Призыв служить почти равносилен предательству. Потому ныне так много смолкло чистых голосов.

…Смена общественно-экономических формаций предусматривает прежде всего изменение в сторону оптимальности развития производства, улучшая и активизируя его. Беда в том, что эта необходимая смена заканчивается сразу же, как только общественное устройство регулирования производством замещается организацией манипулирования людьми…

…Происходит некая локализация государств в относительно направленном перемешивании народов. Российский капитал после «перестройки», сломя голову кинувшийся в объятия мировой экономики, спустя определённое время несколько угомонился и теперь обособляется в индивидуальном миропорядке. Ему, конечно же, не понравилось место, отведённое ему мировым капиталом. Потому можно наблюдать его потуги укрепиться любым способом в рамках одной страны, обособляясь и поигрывая мускулами. И это у него получается, поскольку и миром время от времени овладевают идеи локализации экономик отдельных народов, складывающихся в определённых условиях в несколько обособленные культуры. Если капитализм в своих глобальных имперских формах устремлён к обладанию миром вообще, то начальные мелкобуржуазные его конфигурации, в первую очередь укрепляющиеся в узких национальных рамках, локализуют народы в обособленные категории государств, устраивая их на устоявшихся основах традиционных обществ. Нынешнее желание некоей остановки в развитии государственного устройства многих стран говорит об отсутствии у людей теорий дальнейшего развития социумов. Современность беременна нуждой нового понимания устройства и развития мирового государственного построения обществ.

…На пути к мировому смешению народов и наций, человечество, убегая от голода, когда-то обратилось к массовому производству товаров для своего жизнеустройства вообще, обретая в этом процессе громадный опыт мировых производственных отношений, товарообмена и социальных преобразований. Средством оборота когда-то появились деньги, как эквивалент любого товара. Мировое движение товаров невольно требует мировых денег и мировых банков, как средств систематизации и учёта производства. Чем дальше развивается данный процесс, тем настоятельнее стоит вопрос мировых денег. В качестве таковых пока держит главенство доллар, однажды для этого искусственно приспособленный банкирами. Тому много оснований, одно из них – привязка мировой денежной массы к одной из значительных мировых экономик. Но это, надо полагать, процесс не законченный, и вариант доллара не последний. Всё подвластно времени и зависит от экономических результатов той или иной общественной формации. (Пример современного Китая, показывает, как его деньги поднимаются вровень с долларом, благодаря экономическому росту страны). Процесс формирования мировой валюты всегда неразрывно связан с развитием мирового производства. Конфигурации такового можно наблюдать в явлении транснациональных корпораций, капиталы которых в конечном счёте могут осуществлять свой оборот минуя валютную функцию в обычном понимании. Деньги, как товарный эквивалент стремятся обрести всё более и более абстрактную форму. Нынешнее развитие информационных технологий тому поддержка. Информация, как товар, всё более наращивающий движение и возможности, в условиях растущего спроса, обретает и возрастающую цену. Тут же рождается эквивалент информации-товара – криптовалюта в многообразии своих форм (биткойн, альткойн и др.).
Объём информации, как товара, находится в процессе беспрерывного прогрессивного роста и весьма абстрактен, как и вообще абстрактно явление виртуального пространства. (Тем не менее, кое-какую стоимость этого товара определяет производство механизмов и устройств гигантской электронной памяти, объединяющей или пытающейся объединить ныне человечество). Отсюда беспрецедентная оценка криптовалют. Идёт определение приемлемой цены виртуальных денег. Это беспрестанный опыт движения товаров и обязательный поиск их приемлемого эквивалента. И поскольку деньги всегда устремлены к замене на нечто абсолютно дешёвое и доступное в обращении, то виртуальные деньги вполне подходят для такого процесса. (Пример безналичных расчётов даёт совершенно понятную картину замены реальных денег на виртуальную валюту. Чем дешевле будет сам эквивалент, тем эффективнее его нарицательные стоимости). Утверждать о законченности процесса явления мировых денег в образе биткойна весьма рано, но факт появления виртуальных денег, говорит о том, что такая возможность не исключена.
Процесс многовариантен и сложен с самого начала, потому абсолютно невозможно обозначение авторства, как, впрочем, и авторство давно привычных денег совершенно неопределённо, и не из-за давности событий, а из-за бесконечных вариаций опыта общественных отношений, когда движения товаров бесконечно и непредсказуемо.
Масса товара, определяющая количество денег, складывается стихийно, потому и точно определить количество нужных денег наверно можно лишь в условиях закрытого общества с ограниченным производством. В условиях же глобального движения товаров такое невозможно, хотя конечные какие-то общие величины в таком процессе определяются численностью населения Земли, формами производства, уровнем технологий, успехом развития мировых общественных отношений, взаимопроникновения культур и т.п. Потому до сих пор окончательно не сложилась форма мировых денег, потому так велики претензии криптовалют на роль таковых. Пойдёт ли и далее процесс становления мировой валюты в сторону виртуальных форм, сказать трудно. Пока растёт объём информационной массы, как товара, в эту сторону и будет складываться опыт мировых денег. Пока рост этот ничем неограничен, по крайней мере, так видится бесконечность накопления информации-товара, что в сравнении с материальной товарной массой неиссякаем, бесконечно обновляем и необъятен. И в отличие от товара материального производства, конечно же, при обязательном условии совершенства электронных технологий и непременном удешевлении носителей, информация, как товар, непреходяща…

…Зависть, как и тщеславие – ему нет меры, есть только мера умения скрывать его. Если обобщать это многообразное чувство, то приблизительно можно свести всё к способности самоанализа своих отношений к внешним факторам, в той или иной степени возбуждающих зависть. И никаких тут патологий нет, кроме, может быть, самых выходящих из ряда вон случаев изощрённого злодейства, случающегося на почве раздираемых завистью страстей. Способность к самоанализу дана всем, как и зависть. Наверное, зависть с желанием подражать чему-то по-доброму, направленная в созидание – зависть белая, как говорят. Зависть с желанием присваивать, уничтожать, доводить до абсурда – зависть чёрная. Но всегда нужно соглашаться с тем, что не всё так просто с многообразием эмоций и поступков при этом. В жизни всё намного сложнее…
Сосед по гаражу, когда-то с завистью поглядывая на мой новенький «Запорожец», как-то излишне серьёзно упрекнул:
- Тебе хорошо, тебе машину выделили…
Я засмеялся:
- Тебе лучше!..
Сосед, оглядываясь на свой мотоцикл, недоумевал:
- Это почему же?..
Я, продолжая смеяться, ответил:
- У тебя ноги целы…
Приятель смутился тут же и ушёл в магазин.
Sine ira et studio, как говаривали латиняне («без гнева и пристрастия»), мы раскупорили поллитровочку, и после двух стопарей он ругал на чём свет стоит свою зависть, был смешон, честен и открыт, как мальчишка. А я вдруг стал серьёзен и действительно завистлив к его здоровым ногам. Спустя время с приобретением «Жигулёнка» сосед окончательно перестал завидовать, а моё чувство после его гибели в автомобильной аварии почему-то превратилось в непостижимое чувство вины…
Лишь оценивая ситуацию, понимаешь абсурдность такой зависти в межличностных отношениях. Толковые же словари как-то упрощённо сводят это чувство к ДОСАДЕ, иначе, к раздражению, вызываемому превосходством, благополучием другого, желанием иметь то, что есть у другого. Не так просто разрешается зависть межсословная или как говорят социальная, где в сложности вовлечены общественные отношения, скрывать и разрешать которые поллитровкой не получается. В общественных отношениях время от времени такая ДОСАДА разрешается мятежами…, не всегда подвигающими общество к прогрессу. Да и понятие прогресса, как некоего движения вперёд (к чему?), весьма сомнительно ныне в условиях ускоряющегося бега к саморазрушению. Поэтому на вопрос – «порок или двигатель» – сегодня всё чаще отвечаешь:
- Если двигатель, значит порок…

…Поскольку было упомянуто о зависти, как о пороке, невольно возникает вопрос: как уйти от недуга сего, как избавиться от власти его над чувствами и поступками? Самый радикальный путь освобождения от грехов – совершенно отказаться от участия в системе общественных отношений, которые принципиально и действуют лишь в условиях всё разрастающейся до бесконечности потребности материального преуспеяния. Навскидку, первым здесь обязательно припоминается Толстой с философией ухода и непротивления злу насилием, личность значительная и близкая к нам во времени. Т.е. уйти из сложившейся в особую культуру общественной формации и определиться как-то в другом строе, исключающем и не допускающем явление смертных грехов, в том числе и зависти. В любом обществе до сих пор такой уход всегда значит согласие на подвиг, на трудный путь, на котором непонятен будешь, и чужд, и неприятен большинству. В идеале это путь предполагающий возврат к Творцу, туда, где человек рядом с Богом был велик и могуч. Самый успешный поход по такому пути, вероятно, был у Будды. В своё время путь к абсолюту аскетизма и как не признавать ценности эпикурейского мира знали киники. Неплохой и наиболее логичный вариант такого пути у Христа – вернуться в эдем к Отцу, попросить прощения и вспомнить все свои начала, если конечно Отец простит. А Он обязательно должен простить, ведь Сын же…
Я иронизирую здесь самую малость, поскольку в умеренном отказе от «благ» современных ценностей действительно есть логика. Некий стопор в поползновениях человека на абсолютное главенство в природе должен обязательно быть, иначе в системе безнаказанности рождается вседозволенность и как результат распад отношений. В любой системе при возобладании любой из функций либо всё рушится, либо возвращается к изначальному хаосу. И логика умеренности и воздержанности давно была бы взята на вооружение человеком, если бы он хоть чуточку приблизился к познанию цели Творца. Но в неведении цели и беда вся. Аскетизм, упрощение жизни, укрощение чувственности – именно в такой среде рождалось христианство. Иисус практически снизу звал отказаться от существующего общественного состояния, видя в первую очередь в устремлённости к материальному благополучию зло и первейшую причину людской розни и конечной гибели. Подняться к такому пониманию проблемы у человечества нет ни желания, ни духа до сих пор. Хорошо если Он действительно ждёт возвращения Сына и в том цель, а если Его цель просто завершить как-то опыт с человечеством? Тогда без сомнения, зависть даны нам как ускоритель, как двигатель.
Конечно же, стоит различать так называемую социальную зависть и чувство досады за своё неблагополучие при виде успешного и состоятельного сверстника, возникающее на межличностном уровне. В общественном же чувстве т. наз. социальной зависти, нужно признать, есть много от сострадания, от сочувствия, от понимания рациональности и возможностей материального производства, от осознания несовершенств распределения и т.д…

…Нередко часть русской литературы, наиболее озаботившуюся вопросами нравственности, проблемами выживания ныне, да и вообще, называют «деревенской», упрекая писателей этого толка в «идеализации деревенской архаики», в бессмысленности возврата к прошлому. У народа, как и у человека отдельного есть память. Так вот Россия помнит себя крестьянкой. Отсюда тянется нить деревенского прошлого. Но главное и особо тревожное то, что в условиях сегодняшней цивилизации народ прекращает рождаться! Потому и пытается отыскать в памяти свои лучшие времена, опоэтизируя их и превознося. Поэтическое начало деревенской литературы привлекательно тем, что явно помогает видеть в прошлом корни сегодняшнего лиха и, кажется, подсказывает способ пережить его. Так поступает любой народ. «Стихи – дети памяти, отцы надежды» – говаривают мудрецы. И ещё Россия помнит себя Русью, а потом и крещёной Русью.
Потому писательство с любой стороны всегда сродни религиозности. Исторически оно вероятно даже раньше получило посыл к развитию. И первая речь, и первые наскальные знаки, передающие во вне от человека приметы его просыпающегося сознания, и первые подношения неведомой силе, сотворившей мироздание, это поступки одного ряда – способы постичь Мир, найти и объяснить своё место в этом Мире. Отсюда и бесконечная жизнеспособность сих отраслей, отсюда и особое родство на поприще службы Богу и Слову (вот оно евангельское – «и Слово было Бог…»!). В способности сохранять духовную, нравственную, идеологическую функцию в обществе и состоит таинство сил объединяющих ныне в России людей пишущих книги и служителей церкви.
Нужно признать, служение Слову вообще совершается даже тогда, когда идёт речь о развлекательной литературе. Потому Слово и роднит всех писак на каком-то недоступном для понимания уровне, но это единение эфемерно и слабеет при первых же различиях состоятельности. Другое дело – бескорыстное служение родному слову, родному языку, народу носителю этого языка. Такое служение действительно способно единить писателей всевозможных политических позиций в Союз, без внимания на их сословные различия. В принципе это и служило основою советской писательской организации.
…По структуре и функционально, отличаясь от политических партий, Союз писателей не столь велик по численности, превосходя, может быть, партии в качественном порядке. Но в последнее время и качество рядов Союза пострадало от фактического вытеснения писателей с активных публичных позиций. Чтобы удержаться на должном уровне, Союзу, вероятно, необходимо действительно структурироваться в издательском порядке в коммерческую организацию, способную отбирать, публиковать, продавать и продвигать своих авторов. Создание же так называемого единого союза, как, впрочем, искусственное объединение или наоборот разделение писателей – отвлекающая от творчества возня. На самом деле писатели менее разделены, чем это представляется, особенно в низу социальной пирамиды.
Принципы же прежнего советского идеологического устройства писательской организации оказались не способны поддерживать её жизнеспособность в условиях жёстких товарно-денежных отношений. Дальнейшее существование прежнего Союза видимо более всего будет напоминать клуб, что грозит рассыпаться численно по мелким объединениям, локализуясь вокруг лидеров, способных каким-либо образом активизировать, либо подпитывать экономически свои группы, выстраивая их работу в соответствии того или иного интереса. Объединить же политически под своё начало писателей всех мастей, направив их силы на ту или иную общественную нужду, способна идея, подобная вере, пример: как было, вера в коммунизм. Обращение писателей к Православию здесь первейший признак замещения такой идеи, скрепляющей Союз, религией. В литературе, в той, что остаётся на традициях русского, если не сказать славянского реализма, всегда проглядывает облик родины оскорблённой, часто не понимаемой, кутающейся в ветхое платье, с лицом горестным и обращённым… к Небу. Отчасти, несомненно, это сплачивает определённую группу писателей. Такое объединение явно расширяет авторитет и возможности церкви, но ограничивается лишь своеобразным «клубом посвящённых» в среде писателей.
Разность состояний развела авторов по группам, и дальнейшее размежевание продолжается. Что и выгодно идеологам нынешней общественной формации. Капитал воспитал уже свою когорту авторов, обслуживающих необходимую писательскую функцию в нужном направлении. Страсти же вокруг Союза говорят лишь о попытке писателей сопротивляющихся капиталу сохранить хотя бы часть своей силы. И от этой силы уже оторвали «своё» приватизаторы и церковь. Свою же партию патриотам сопротивленцам без своей открыто и ясно сформулированной идеи не сыграть. Слишком мало число их, они разобщены и временем и принципами писательского индивидуализма. Вот и разойдуться служить разным партиям каждый сообразно своим сословным интересам.

…Мы всё чаще приходим к пониманию двуполярности жизни, к пониманию того, что жизнь всё далее распадается на два мира. Истинно размышляющий о жизни человек не может этого не замечать. Отсюда неприязненное отношение к миру рвачества, стяжательства, миру преступному и отвратительному. Нелегко оставаться собой в окружении алчности и вседозволенности.
Но мы живём и служим в мире деятельном, активном, властвующем, утверждающем напор, силу, в том числе и с помощью подлости и лицемерия. Служим честно нечестному миру! Этот мир нам близок и более понятен. Все негативные стороны его нынче рисуем смачно, со всех сторон, образно, в красках (казнокрадство, ложь, прелюбодейство, непристойность и т.д.). Лучший крестьянский мир уже забыт, для него почти нет ни плохих, ни хороших слов. Лишь подсознание тянет оттуда ниточку добра и человечности. Скупо, пунктиром, лишь догадываясь о прошлом благе.
А жизнь взялся делать нахрапом другой мир, не спрашивая нас. Другой, «лучший» мир! Алчный, бандитский! (по-другому, мол, лишнего у природы не вырвешь!). Вот и рвут, якобы для всех. Только вот cui bono? «Кто от этого выигрывает?» – как говаривали древние. Ведь, сытый мир, смыкаясь в элиту, развращает и разрушает всех, как проходящая сквозь лес трасса или нефтяная труба оставляют за собой исковерканную безжизненную полосу, залечить которую у природы уже не хватает сил.
В принципе мы все хотим того, что имеют они, причём пытаемся достичь этого тем же безжалостным путём, используя современные формы производства и общественных отношений, сокрушаясь лишь над явным тупиком пути («жаль лесов уже не осталось, но и без торговли лесом нельзя!»). Мы видим важнейшие ценности в их роскоши и излишествах. И они знают об этом, потому чувствуют себя вершителями необходимых «главных» дел. Противостоять (только в теории, давно названой толстовством) этому можно лишь не признавая ценности, не участвуя в таких отношениях. Все же другие способы ведут к распаду на «два образа жизни», два мира – и нет выхода из этого! Хотя цивилизация давно бы устоялась на сбалансированных формах социального устройства умеренного труда и умеренного же потребления, если бы не постоянно разрастающиеся аппетиты элиты при якобы беспрестанном поиске воздержанности. Так было всегда.
И в нынешних формах, и в темпах производства явно просматривается тупик. Об этом говорит, прежде всего, стремительно заканчивающийся запас природных ресурсов и тут же прогрессирующее до алчности потребление, явные неравномерность и переизбыток производства и тут же прекращение рождаемости, обусловленное якобы недостатком средств для жизни, разрастающиеся города с их кажущимся ростом «окультуривания» общества и тут же массовое падение нравственности. В людях произошёл раскол. В состоятельности людей, в экономике, в политике, в мировоззрении, в семье, в душах, в сердцах пролегла рана-трещина, которая теперь будет со временем расти во все стороны, пока не взорвутся сердца. И люди отныне разделены, и разошлись по разные стороны разлома, и будут отныне всё более и более удаляться друг от друга. Теперь и с той и с другой стороны будут прозревать свои «пророки», вершиться своё мировидение, созревать свои идеи. И странным образом непонятны те, кто тужится и пытается как-то срастить рану, стянуть расходящиеся края её, залечить, заглушить боль.

…Общество взрывается не от ненависти к богачам. Во взрыве надеется отменить принципы, позволившие так глубоко и непримиримо расслоиться людям в социальном порядке. Богачу непонятен этот взрыв, поскольку именно эти принципы способствовали росту его состоятельности, и он обязан их защищать волею сложившейся в его пользу системы общественного труда. Лишь сознание, воспитанное на гуманистических началах, способствует его пониманию губительности замкнутого в таких принципах возрастающего неравенства и подталкивает искать пути примирения и сглаживания отношений в ситуации взрыва.

…Если советская система, так или иначе, пусть в декларативном порядке, но, тем не менее, ставила в идеологии задачу человеку с помощью общества стать выше, чище, здоровее, добрее, то нынешняя система отношений перевернула всё к противоположному знаку. Сегодня уже не в декларативной форме человеку предложено стать ниже, невежественнее, злее, иначе общество, опустившееся к принципам естественного отбора, затопчет, уничтожит либо оставит в одиночестве. Ныне завуалированная в развлекательные формы идеология изо дня в день напоминает человеку о его скотстве, о его низменных, никогда никем якобы не изменяемых наклонностях. Это испытание гнусностью наш великий народ ещё не одолел.

…Кажется, нет разницы между коммунистами, взявшими власть в начале прошлого века и демократами либерального толка, верховодящими ныне в начале двадцать первого века. Нахраписто взявшись вести народ, и те, и другие силой устанавливают свой закон, силой овладевают недрами и землёй, силой «переделывают» под свои порядки человека и т.д. Но разница между ними всё-таки есть! Первые были разуты, раздеты, как и народ, сами, с горящими глазами мечтателей, брались строить хорошую состоятельную жизнь… для всех(!). Вторые же сыты, богаты, захватив землю и недра, строят с помощью всё также не всегда сытого народа более состоятельную жизнь, но уже только для себя, лицемерно пообещав, правда, прикармливать некоторых «инвалидов и других малообеспеченных граждан». За первыми, увлечённые социалистической идеей, зачарованно, бескорыстно шли многие и многие. За вторыми с их идеей капитала так же многие идут и сегодня, только теперь в людях возобладали меркантильность и зачарованность индивидуализмом.

…Выше я неслучайно заговорил о «деревенщиках», о России-крестьянке. Жизнь в любых её формах – всегда обязательная смерть. В этом трагизм мироздания и определённая безысходность познаний этого. Отсюда желание законсервировать, остановить время, либо вернуться в каком-то порядке назад. Возврат в крестьянство в какой-то мере определён надеждой на сближение с природой, с началами, с истоками высшей силы, пробудившей однажды этнический рост и движение.
Те мудрствования, что обещают жизнь после обязательной гибели Мира, в большинстве своём сложны и основаны на религиозности, использующей основою мировидения веру. Опираясь на нравственные установки, якобы предписанные высшей мировой силой, они убеждают жить для обязательного лучшего продолжения… после смерти. И, надо признать, народ, опираясь на религиозность, как на обязательное одно из первейших условие становления человека разумного, действительно сохраняет своё единение и силу своего продолжения в природе, небезосновательно приписывая эту способность высшему порядку своих духовных основ.
Потому и возврат на землю в современных условиях и по форме, и по численности видится подобным движению ранних христиан. Думается, как и у христиан, это будет путём противоречивым, сомнительным для большинства, трагичным, но… спасительным. Так было всегда, если только разница в состоятельности людей делалась слишком большой. Пока эта разница невелика, людям снизу есть резон подтягиваться за верхом, но как только разница недостижима, нищему проще идеализировать своё уничижение, доводя до абсолютного аскетизма. И тогда чувства отвращения к испорченным нравам городов, потеря надежды сохранить свои родовые начала толкают людей уединяться, обосабливаться, возвращаться к земле, отрицать противоестественные скопища мегаполисов.

…В таких же условиях в определённой среде зарождались идеи чистого богоявления и непорочного зачатия. И нынешний поворот к земле, сформировавшись в движение, однажды потребует главного события для провозглашения основ своих принципов, как в своё время казнь Христа явилась тем событием, вокруг которого затем с веками состоялось верование. Ему и подвижникам дано было найти в своё время из набора обычаев, традиций и правил то действо, то движение, в котором отрицание столь важного старого, в то же самое время становилось самым величественным новым. По сути такое свершается в природе ежесекундно. Но выявить это сознанием, определиться в действиях, предугадать момент, определиться в возможностях есть явление божественного порядка…
Материалистические же воззрения не заморачиваясь проблемами гибельности, ограничиваясь необходимым набором моральных границ, чтобы оставаться всё-таки людьми, упрощают задачу бытия и призывают просто жить и работать, всячески героизируя такой процесс. Материалисты часто отбрасывают или оставляют без внимания явление субъективных сил, обрекающих народы на некоторую обособленность друг от друга в природе, и тут же вдохновляющих на единение в выборе форм достойного существования. Они видят истину в ускорении перемешивания народов, в усложнении и умножении труда, и, следовательно, в росте городов, правда, догадываясь о тупике, ограничиваются малыми городами и обязательно ставят задачу переделывать Мир, в то время, когда может быть по-прежнему перед человеком стоит проблема объяснять его…

…Религиозность – изначальное чувство, подвигающее человека к осмыслению основ общественной морали, одно из начальных форм самопостижения жизни вообще. Складываясь в определённую систему, это чувство приводит к созданию общественного института церкви, несмотря на свои архаичные формы и способы, в причину многих условий сохраняющего до сих пор влияние на людей. Есть мораль, как божественное чувство совести, значит будет церковь, а затем и современные формы институтов управления обществом. Не наоборот!.. Это чувство преподносит возможность выживать обществу. Усовершенствуя это чувство, человек продвигается в жизнеспособности дальше, опять-таки используя прежние и создавая новые институты управлять общественной жизнью. Церковь – архаичный институт. Живучий, приспосабливающийся к современности, но древний. Социальные же учения предлагают более современные конфигурации общественных институтов управления (…вплоть до неприемлемых форм и способов насилия, приносящих больше вреда, чем пользы в деле воспитания нравственности). Отрицать напрочь основу религиозности в людях – непростительная ошибка. В религии – фундамент морали. Древний несовершенный, неказистый, но фундамент, на котором до сих пор громоздится здание совести людской. И вот это здание должно быть современным, способствующим к продолжению достойной жизни…


…Нынешняя состоятельность воздвигнута на рвачестве. Когда говорят о временных трудностях на предприятии, то надо полагать требуемое в таких случаях воздержание и тяготы должны распространяться на всех, по крайней мере, в рамках корпорации, коллектива и т.п. Но, когда небольшая группа управленцев делает себе зарплату в десятки раз больше, чем всем остальным, это не назовёшь трудностью для всех. Когда необходимостью «затянуть пояса» оправдываются долги предприятия и под эту же марку сокращают работников, сохраняя при этом фонд заработной платы для себя, тогда со всех точек зрения это сложно называть рациональной экономией. Как-то по прошествии некоторого времени на место старых долгов уже появилось ещё больше новых, зарплата внизу у многих стала меньше, но кое-кто за это время все-таки неплохо пожил, иначе как рвачеством подобное положение вещей не назовёшь.

…Городская торговля поражает хаосом и безалаберностью. Одно слово – базар! За сутки здесь обращаются миллионы рублей, а подъездных дорог как не была десять лет назад, так и сегодня нет. Какие-то контейнера, заборы, перегородки, тряпичные крыши, в углах к вечеру горы мусора, на автомобильных стоянках заторы и повсеместный хаос, одним словом – временщина и рвачество! Это капитализм?.. Тогда он отличается от социализма лишь бОльшим беспорядком, да миллионы теперь оседают не в государственном кармане, а в незначительном количестве частных кошельков…

…Чем объяснить сегодняшнее «ничегонеделание» в сравнении с советскими временами и, тем не менее, так или иначе безбедное существование? Первое, что приходит для объяснения – это объём наработанного и до сих пор распределяемого потенциала советского производства, что всё-таки говорит в пользу той формации. Ещё некоторым ответом могут быть совершенно другие производственные отношения, когда старшее поколение просто зажато формами прежнего потребления, а в некоторых областях и вообще отодвинуто от него. Потому пришедшее поколение, несколько расширив свои возможности за счёт вхождения страны в мировое производство и потребление товаров, кажется более обеспеченным в материальном плане. Можно предположить, что Россия, так или иначе, каким-то боком всё-таки входит в международное разделение труда, попадая, таким образом, в механизм товарораспределения в глобальном порядке. Внедряясь в мировое производство поставками сырья и, наверное, энергии Россия получает долю другого товара. И что, если в каких-то областях она пробует силовым путём влиять на мировые отношения, выбивая, как ныне говорят, «откат»? Не думаю, что такие отношения идут на пользу благонамеренности и миролюбию нашему…


…Долго не понимал, почему распалось гигантское советское производство? Казалось бы, достаточно незначительного разворота в идеологии и централизованное управление советским крепким хозяйством перейдёт в энное число частных рук, закрепившись собственностью в основном за директорской и ближайшими к ней сословными группами. Главное убедить общество в необходимости смены собственника. Но всё рухнуло! Тут же приходило объяснение – такой процесс понадобился для перехода «ничьей народной» собственности в «чью-то частную». Чтобы перейти из одной категории в другую и затем юридически закрепиться за «новым собственником», ей необходимо исчезнуть, раствориться, развалиться, совсем потеряв при этом большую часть определений своей социалистической сущности.
Собственность же, освящённая буржуазной идеологией, сравнительно «безболезненно» переходит из рук в руки, сохраняя при этом свою суть и материальное содержание. Только общество должно обязательно «непрерывно убеждается» при этом в никчёмности других форм собственности на средства производства. Во времени же, ускоренном социалистическими преобразованиями, произошло рассекречивание идеологических условностей, диктующих право собственности и определяющих либо абстракцию всеобщей собственности, либо всеобщую устремлённость каждого к присвоению как можно большего труда в свою пользу. Это совершенно противоположные точки миропонимания. Это разные мировоззрения! Отсюда противостояние и беспринципный, граничащий с обыкновенным грабежом, делёж собственности, случившийся в «перестройку»! Несколько скрашивают его лишь витиеватость перестроечных идей да достигнутый-таки уровень нравственных устоев, сложившихся на тот момент в обществе.
Если бы не эти, чудом сохраняющиеся, рамки, сегодня в обществе младшее поколение выбросило бы стариков «на свалку», поскольку у старшего поколения в миропонимании отсутствует навык и умение «честно присваивать» чужой труд. А поскольку такое умение в советском обществе не культивировалось вообще, то случившийся возврат в прошлое и делёж общественной собственности всеми признаются незаконными, но допустимыми. Отсюда приходит всеобщая «допустимая безнравственность», которая не сгладится ни временем, ни идеологией, как это имеет место быть в обществах, где социализм не «случался». Наоборот, явление нашего дележа разрастётся в социальном теле злокачественным нарывом, грозящим смертельно заразить с уходом старшего поколения в один неблагоприятный момент «допустимой безнравственностью» всё общество. И благо если теоретики смогут правильно оценить обстановку, а практики вовремя развернут государственную машину в нужную сторону. Пока же можно заметить одно – теоретики монаршей России не знали, что делать в конце девятнадцатого века, не выдали ответа на этот вопрос и через сто лет в советском обществе. И до сих пор обращаемся к «допустимой безнравственности», а завершается всё противостоянием…

***
Приморский край