Любовь поправшие II. 16

Михаил Тухачёв вернулся с фронта в Петроград в начале января 1918 года. До этого 20 ноября он прибыл в место расположения гвардии Семёновского полка и приказом № 339 от 27 ноября 1917 года официально стал считаться не без вести пропавшим, а попавшим в плен к германцам в бою 19 февраля 1915 года. В пункте 12 приказа говорилось, что «подпоручика Тухачева 1-го, прибывшего из гвардии Семёновского резервного полка, полагать налицо с 20 сего ноября. В традициях полка к его фамилии теперь была приставлена нумерация, так как оба его брата, Николай и Александр, числящиеся прапорщиками в Семёновском полку, продолжили нумерацию его фамилии и значились по документам соответственно 2-й и 3-й Тухачёвы. А пунктом 13 этого же приказа командир полка полковник Попов назначил Тухачёва временно командующим 9-й ротой.
За месяц, проведённый на фронте, Михаил стал поручиком, но это было время, потрачённое им впустую, за которое он досадовал на себя, потому что не имел возможности действительно расти в военном и интеллектуальном плане, не практикуясь в сражениях и не изучая военную науку в её замысловатых тонкостях. Полк не принимал участия в боях и располагался в деревне Лука-Мала в Галиции. Его продолжала лихорадить и разлагать большевистская агитация, ставшая после 20 ноября официальной, после того, как эшелоны нового главкома прапорщика Крыленко захватили Ставку Верховного в Могилёве и, попустительствуя бесчинствам опьяневшей от вина и крови солдатско-матросской толпы, убили отстранённого указом Совнаркома от должности главковерха генерал-лейтенанта Духонина. В полку был организован свой военно-революционный комитет, который признал власть большевиков и декрет о мире и стал готовить семёновцев к демобилизации. В отличие от Семёновского полка на фронте, ещё один гвардейский с Петровских времён Преображенский полк был расформирован его последним командиром – полковником Кутеповым и стал пробираться на Дон для борьбы с большевиками. Семёновцы такой решимости не проявили, скрыв свой политический протест за маской лояльности новому режиму. Кое-кто из гвардейцев самостоятельно убежал в Ростов и Новочеркасск, но остальная масса, ждала отпусков и возвращалась домой через Петроград с отметкой в резервном полку. Также поступил и Михаил и прибыл в распоряжение полковника Бржозовского.
В Петрограде официальная лояльность семёновцев и преображенцев-запасников большевикам была неестественной, но бросалась в глаза вновь прибывшему в резерв боевому офицеру, и не заметить, и не среагировать как-то на эти вынужденные изменения было просто невозможно. В казармах резервного полка были расклеены советские инструкции и новые правила и порядки. Формально хоть и продолжал действовать солдатский полковой комитет, в котором преобладали эсеры, правые и левые, тем не менее, в казармах стали частыми гостями и распорядителями всяческие представители и кураторы из военного отдела Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов или сокращённо ВЦИК. Они бесцеремонно называли уже между собой и в официальных документах Семёновский полк как 3-й Петроградский полк городской охраны. С другой стороны с фронта и с Дона прибыли в полк решительно настроенные офицеры по заданию каких-то тайных подпольных организаций с целями самыми разными в преддверии Учредительного собрания, открытия заседаний которого все ждали 5-го января. Они в доверительных беседах, скрытно подбивали гвардейцев к вооружённому выступлению против большевиков в дни Учредительного собрания. Планы и действия их, как они утверждали, были согласованы с ЦК Партии социалистов-революционеров. Полк лихорадило. Кто-то с пеной у рта отстаивал идею защиты Учредительного собрания и выхода на демонстрацию с оружием в руках. Кто-то заявлял, что нужно держать нейтралитет и не выводить полк в этот день из казарм. Кого-то из офицеров уже вызывали в Чрезвычайную комиссию и допрашивали на предмет подозрений в контреволюционной деятельности. Тухачёв внимательно изучал окружающую его обстановку, но держал нейтралитет.
Накануне Учредительного собрания с очередной проверкой к семёновцам прибыл комиссар из ВЦИКа и объявил постановление о запрете участия в массовых демонстрациях и праздных шатаниях по городу в завтрашний и последующие дни. Особенно он обратил внимание всех его слушающих на то, что возле Смольного и Таврического дворца вообще что бы никто из семёновцев замечен не был, потому как эти кварталы будут самым тщательным образом охраняться матросами, латышами и красной гвардией. Этим комиссаром оказался всё тот же однокашник Тухачёва по Пензенской Первой Мужской гимназии и любитель-музыковед, посещавший его в детстве в имении у бабушки, Николай Кулябко, который уже в октябре 1917 года в Москве, будучи членом Моссовета, активно его агитировал за большевиков. Николай страшно обрадовался, увидев Михаила в офицерском флигеле. Они вновь, как и прежде поздоровались бурно и шумно с рукопожатием, радостными возгласами и хлопками друг друга по плечу.
- Ну, брат, - воскликнул на радостях Кулябко, когда закончил свою официальную часть в полку, - хоть я в судьбу и не верю, но это, похоже, судьба! Тебя настойчиво толкает диалектика обстановки в наши ряды! Ты давно с фронта?
- С неделю как. Хотел выбить вновь отпуск, как бежавший из плена. Прошлый не догулял – рвался на фронт защищать Родину. А там полнейший развал. Солдаты, которые ещё остались на позициях, сидят в окопах голодные, потому что снабжение практически прекратилось. Все ждут обещанного вами мира и демобилизации из армии.
- Да, мы уже начали мирные переговоры с Германией в Брест-Литовске. Но пока там наша делегация тянет время в расчёте на германскую революцию. Не всё так просто. Немцы требуют себе Прибалтику, пока без ультиматумов, но всё настойчивее, аргументируя это тем, что того, якобы, требует самоопределение прибалтийских наций. Хотя они же там и создают марионеточные правительства, под себя в свою выгоду оформляя обещанное большевиками самоопределение. А мы к пролетариям всей Европы обращаемся с призывами мира без аннексий и контребуций. Саму нашу партию лихорадит сейчас по этому вопросу о мирных переговорах. Левое крыло за революционную армию и партизанскую войну с Германией. Ленин в меньшинстве за уступки немцам и мир, какой бы ни был, но мир. У нас во ВЦИКе по этому вопросу тоже такие горячие дебаты – ты бы слышал! Ты сейчас чем собираешься заниматься?
- Не знаю, пока не решил.
- Поехали со мной во ВЦИК? Мне нужна будет твоя консультация по одному военному вопросу. Я не отниму у тебя много времени.
Тухачёв не смог отказаться и Кулябко повёз его на казённом моторе в Смольный.
- Скажу тебе, дружище, по секрету, открою козыри старинному другу, - захлопнув дверцу машины и отдав команду шофёру ехать, сказал Николай. - Сейчас для нас что семёновцы, что преображенцы, как кость в горле. Старая гвардия, она никак не приспособится к новым революционным реалиям. Я вообще удивляюсь, что они все здесь, в Питере, делают. Они же все ярая контра. Как нам стало известно из донесений ЧК, в вашем полку и в Преображенском тоже назавтро готовится вооружённое выступление, которое должно быть подкреплено броневым дивизионом, расположенным сейчас в ротах Измайловского полка. Но броневики, на которые расчитывают эсеры, а это их задумка, и вы как слепые котята в их политических интригах, так вот, броневики к Таврическому не придут. И замышляемого совместного марша гвардии не будет. Нами отдан приказ и сегодня ночью рабочие ремонтных мастерских выведут из строя все бронемашины верного Учредилке дивизиона. Плюс, мы отцепим центр города, и никто туда не пройдёт. Мы не олухи. Нами учтены ошибки прошлогоднего июльского выступления, когда толпа собралась у Таврического дворца и не знала что делать. Сейчас будет всё по-другому.
- Но ведь большевики громче других заявляли один из политических аргументов своего захвата власти – чтобы обеспечить Учредительное собрание и предотвратить буржуазные попытки его срыва, - возразил Тухачёв. - А теперь что же? Вам самим это собрание и не нужно?
- А зачем оно нам? И народу зачем? Большевики за Советскую республику. А Учредилка, как говорит товарищ Троцкий, это палата теней Февральской революции. Мы всё это проходили в феврале. Засядут во власть масоны, пустобрехи и шарлатаны, опирающиеся на имущие классы эксплуататоров и будут народу головы дурить, забирая у него последнее. Нет уж, мы перевернули эту страницу и выбросили всех их в Октябре в сорную корзину истории! Учредилку мы не отменим, не запретим, но вскоре народ сам поймёт, что это пустая затея и в массе своей отвернётся от неё.
- Странно, собрание ещё не началось, а вы уже знаете его итоги! – удивился Михаил. – Значит, судьба демократического развития страны предрешена?
- Чего ради?! А Советы? По всей стране сейчас идёт триумфальное шествие Советской власти! И везде формируются органы подлинной народной демократии, чего нет ни в одной стране мира. Да мы, если хочешь, сейчас самая демократическая республика в мире! И всё прогрессивное человечество нам завидует. Да-да! Чего ухмыляешься?!
Тухачёв недоверчиво в отрицании закрутил головой.
- А как же ваша диктатура пролетариата?
- А чего она тебя беспокоит? Пролетариат – самый передовой революционный класс. Он – опора народной власти. Он – авангард борьбы с эксплуататорами, потому как на своём горбу вынес все тяготы их эксплуатации. Диктатура пролетариата – это защита народа и революции от всех возможных термидоров. Ну, ты меня, надеюсь, понимаешь, по аналогии с Французской революцией.
- Мне не нравятся и не понятны ваши радикальные методы работы с народом.
- Что, например? – недовольный и настороженный нахмурился комиссар.
- Чрезвычайные комиссии. В стране вами отменена смертная казнь, а этой новой структуре развязаны руки. Она может любого обвинить в контреволюции и уничтожить без суда и следствия.
- Это вынужденная мера революционной защиты. Как и Ревтрибуналы. Ты не забывай, что повсюду зреют заговоры и восстания против нас. И нас враги по головке не погладят, если их сторона возьмёт. Расправятся похлеще, чем с якобинцами.
- Ну, это, допустим. А зачем отменили в армии с 16 декабря все чины и звания? В результате вышло черт – те что! Выборность командиров, коллективное командование и митинговое управление. Это худший сценарий развития новых вооружённых сил.
- Ничего не поделаешь, - развёл руками Кулябко. – Творчество вооружённых сил революции…
- И в результате не можете справиться своими партизанскими отрядами, огромными, по численности с армии, с разрозненными кучками плохо вооружённых, по сравнению с вами, офицеров и юнкеров. Какое здесь творчество? Создавать нужно не только живую вооружённую силу, но и грамотный аппарат её управления.
- Вот с этим у нас, действительно, беда. И ты бы нам помог, если бы захотел пойти с нами и вступить в наши ряды.
- Ты предлагаешь мне стать революционером? – удивился Михаил.
- Сначала наёмником, как латыши или китайцы. Ты-то их чем хуже? Будем тебе платить за найм, а потом, глядишь, и прикипишь к рабочему движению.
- Мысль, конечно, занятная, - задумался над услышанным Тухачёв, - к тому же мои предки всегда были наёмниками в этом государстве. Сначала на службе у брянских князей, затем рейтарами шляхты у первых русских царей, потом феодалами за поместный лен, а теперь вот, революционный найм.
- Вот ты над этим и подумай, - зацепился за сомнение Михаила его бывший одноклассник по гимназии. - А что ещё тебя раздражает в наших делах?
- Пенсии зачем отменили людям?
- Ну, это, брат саботажникам-чинушам, у которых выплаты были более 300 рублей в месяц. Чиновники госучреждений сейчас саботируют работу важнейших отраслей народной жизни. Их мы объявили врагами народа. Те, кто усугубляют хозяйственную разруху и подрывают продовольствие армии и страны, являются отверженцами народа и не имеют никакого морального права называться иначе, чем враги, со всеми вытекающими из этого понятия последствиями. И эти все почётные пенсионеры, по знакомствУ и личным связям купившие себе взятками или выхлопотавшие себе другими способами различные привилегии и блага, всё это тля на теле народа, его кровопийцы, пиявки.
- Что? Вы их будете расстреливать?
- Их имена будут публиковаться во всех советских изданиях и списками вывешиваться во всех публичных местах. Такой новый вид позорного столба.
- А этот ваш закон о конфискации доходных домов со сдаваемыми в наём квартирами?
- А там что не так?
- Городская земля перешла в собственность народа - хорошо. Это понятно. Но зачем конфисковать сдаваемые в наём дома? Это же, по сути, грабёж. Квартиросъёмщиков, тех, кого не выселили, обязали платить вознаграждение новым хозяевам – то есть советским учреждениям. Снова грабёж и вымогательства. Люди коробчили, наживали по крупицам своё кровное, а вы взять и отнять в лёгкую, просто так.
- Мелочно ты рассуждаешь как-то, по-буржуйски, по-обывательски. Мы что, для себя отнимаем, что ли?! Всё же народу будет роздано в пользование. Вот увидишь, в эти квартиры, заселятся бедные трудовые семьи, которые всю жизнь влачили жалкое существование в отхожих бараках.
- Знаю я эти бедные трудовые семьи. Общался с одной такой. Ты же меня, помнится, с ней и познакомил.
- С кем это?
- С Ребеккой.
- А, Рива! Да! Неугомонная наша «Красная фурия»! – с восхищением, вспоминая Лурье, произнёс Кулябко. - И чем же она тебе не понравилась? По-моему, во всех отношениях достойный товарищ.
- Она впереди всех ждала этот декрет, чтобы в центр города в княжеские хоромы перебраться.
- Ну, ты, брат, несправедлив к ней. К тому же ты ничего не знаешь, что ей пришлось пережить в Одессе. Чем ещё ты недоволен в нашей политике?
 - Хозяев домов, не сдаваемых в наём, оставили пока владельцами до решения Учредительного собрания. Но ввели запрет на продажу недвижимого имущества.
- А это, чтобы дворяне да буржуи свои квартирки, да дома не успели продать, убегая за границу.
- Ввели всеобщую трудовую повинность по очистке столицы от снега.
- А как иначе?! Никто работать не хочет. Весь прошлый год митинговали, потом винные погромы чинили, а сейчас пора и за лопаты взяться. К тому же это первоклассный метод социалистического перевоспитания имущих классов. Они ничего своими руками никогда не делали. Так вот, пусть теперь снег покидают. Бывший царь Николашка, пишут в газетах, в Тобольске тоже, вон, снег кидает, да ледяные горки для дворовых детей строит. И поделом ему! Пусть до весны пашет. А там суд народный ему учиним.
- С гильотиной? – едко усмехнулся Михаил.
- Ну, это как народ решит, - невозмутимо ответил Кулябко.
Наконец, они прибыли в Смольный. Михаил с волнением разглядывал это знакомое ему из довоенной жизни здание архитектора Джакомо Кваренги, узнавая и не узнавая его. Восьмиколонный портик в центре протяжённого фасада над аркой с входами был весь ощетинен пулемётами и броневиками. Смольный представлял собой две части: Николаевскую и Александровскую, соединённые между собой бывшими монастырскими корпусами. В Николаевской, бывшей непосредственно зданием самого института благородных девиц, теперь располагались Совнарком, ВЦИК и Петросовет, а ещё недавно кишел, как муравейник, сложивший свои полномочия ВРК. В Александровской половине, которую когда-то занимали классные дамы, теперь жили с семьями лидеры большевиков и разместился исполком крестьянских депутатов. Комендант Смольного – матрос Павел Мальков выписал Тухачёву пропуск, после ходатайственной рецензии Кулябко и два бывших пензенских однокашника пошли по бывшим учебным коридорам и лестницам этого оживлённого дворца. Вот Белый или актовый зал, где когда-то шли балы и Михаил познакомился с юной смолянкой – Софией де Боде. Невольно ёкнуло сердце двадцатичетырёхлетнего мужчины, вспомнившего свою яркую любовь, от которой он почему-то отрёкся в виду нелепых, как ему казалось теперь и запутанных, несущественных обстоятельств.
Вот кабинеты, кабинеты за высокими дверьми и длинные ученические бело-кремовые коридоры. Кругом заседания, комиссии, снуёт народ. Вот тихое крыло, поворот в закуток. Два усатых латыша стоят с винтовками к ноге перед дверью с табличкой «классная дама» с номером «55» ещё царским, вензельным и одновременно с номером «67», написанным на листке бумаги и приклеенном к двери. Выкрашенная белым дверь с позолоченной ручкой, наверху два стеклянных проёма занавешаны.
- Это кабинет товарища Ленина, - с нежностью какой-то в интонации и волнением тихо шепчет Михаилу Николай и ведёт его дальше.
В военном отделе ВЦИК, куда вёл Тухачёва Кулябко, шло собрание сотрудников Всероссийской коллегии по организации и формированию Красной армии, а также Народного комиссариата по военным и морским делам или Всеросколлегии и Наркомвоена, как сокращённо стали называть свои военные ведомства большевики. В комнату было не протолкнуться, поэтому, чуть постояв в дверях и послушав докладчиков, Николай повёл Михаила дальше.
- Сюда мы зайдём позже. Понимаешь, нам нужна твоя консультация, как военного специалиста и в то же время не яростного нам противника и даже, может быть, в будущем человека более-менее лояльного нашему революционному делу. Всеросколлегия пишет инструкции и разрабатывает уставы для новой революционной армии. А там энтузиазм зашкаливает, а грамотности в военном деле – на чих не наберётся. Ты бы посмотрел, что они там понаписали, да, может, какую-нибудь статейку, хотя бы тезисно, об организации новой армии с нуля набросал бы нам. А то провисли в этом деле безнадёжно. Одна голомотня. Скоро 3-й Съезд Советов, декрет о Рабоче-крестьянской Красной армии в активной разработке, а понимания, какой должна быть эта армия, нет. Ни армии самой нет, ни всего того, что ей полагается. Кроме вооружения, конечно, и добровольцев. Этого добра пока хватает, ведь все склады с боеприпасами перешли в наше распоряжение и контроль, а красная гвардия набрала многочисленные отряды. Правда, дисциплины там ни на грош. Одна возня с ними.
- Средство от всего этого есть надёжное, к тому же широко известное из истории.
- Какое же?
- Принципы единоначалия.
- Да-да, и в итоге – бонапартизм.
Тухачёв усмехнулся, прекратив открывать свои мысли наивными откровениями.
- Зная твою мечту с детства о создании самой сильной армии в мире и опробовании её в своём руководстве, я верю, что ты непременно будешь с нами, друг, - откровенно произнёс Кулябко, попав в самое яблочко потаённых мыслей Тухачёва. - Потому что только мы можем дать тебе такой шанс, один на миллион, которого у других даже и не будет, - создать и возглавить совершенно новую армию, каких ещё не бывало в истории человечества.
- Заманчиво, чёрт возьми, рисуешь перспективы! – воскликнул увлечённый этим Михаил.
- Я не поэт, не художник и не волшебник, - улыбнулся Кулябко, - но если хочешь, я могу тебя представить самому Свердлову – председателю ВЦИКа Советов, по сути, главе нашего пролетарского государства, которому ты мог бы изложить свои принципы по созданию новой армии, какой ты её хочешь видеть, чтобы она стала самой могучей в мире. За ресурсы не беспокойся, они будут обеспечены.
Михаил, искушённый такой перспективой умолк и глубоко задумался. Кулябко продолжал его обрабатывать, агитируя свою линию.
- Если ты не готов сейчас, я могу дать тебе время, отпустив в казарму, чтобы ты всё хорошенько обдумал. Ты можешь всё это изложить в письменном виде и представить нам на рабочее совещание.
- Я долго сидел в плену, где каждую ночь глубоко и скрупулёзно обдумывал и вынашивал планы по реорганизации старой армии. Мне не нужна подготовка. Я готов хоть сейчас декларировать свои взгляды.
- Отлично! – радостно воскликнул Кулябко. – Тогда идём к Свердлову, если ты, конечно, не против.
- Веди, чего уж, - умехнулся, сдаваясь, Михаил. – Мы – люди не гордые.
Они пришли к Свердлову, который корпел над ленинскими правками к Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Завтра ему уже надо было её оглашать на заседании Учредительного собрания. Михаил оглядел кабинет. Голые стены с высоченными потолками. Где-то вверху скудная лампочка. Стол, где ничего лишнего, повсюду спартанская обстановка аскета. Лишь на стене невольная слабость – выделанная шкура какой-то собаки.
Поймав на ней удивлённо-вопросительный взгляд Тухачёва, Свердлов после традиционных минут приветствия, знакомства и общих распросов, кивнул на шкуру и пояснил:
- Мой туруханский друг, собака по кличке Пёс. Лаем предупреждал нас, ссыльных, что идёт кто-то чужой. Сопровождал меня на охоте и рыбалке. Мой самый верный друг в период тяжелейших испытаний в туруханке. И память о нём - единственная моя слабость и лирика.
Эта простая и трогательная исповедь лидера страны Советов, Чёрного Дьявола, как называть его уже стали на Дону за его кожанку и политику расказачивания и террора, посылаемых им в Область Войска Донского карательных экспедиций, поразила Михаила своей скромностью и искренностью этого загадочного и непростого для него человека, неутомимого работника с бледным измождённым лицом, низким пугающим басом и тяжёлым подслеповатым взглядом умного и внимательного к мельчайшим деталям собеседника. Тухачёва гостеприимно усадили на диван для посетителей и стали внимательно и с уважением, простым, деловым, без наигранного чинопочитания и придворного этикета, слушать. Секретарша принесла чай…
Беседа была не долгой, но запоминающейся для Михаила. Он почувствовал свою нужность и значимость у большевиков, что импонировало его честолюбивой гордости. В глубине души он принял уже решение о сотрудничестве, но, возвращаясь назад с Кулябко в Семёновский полк, пытался своими вредными вопросами развеять последние сомнения в выборе.
- Так, значит, вы хотите строить армию? А как же ваши принципы коммунизма, бесклассового и безгосударственного общества?
- Это когда будет? Когда все станут друг другу братья. А сейчас мы будем строить Советское государство - рабочую Республику, которой нужны свои профессионалы и специалисты в любом деле, в том числе и военном. Повсюду саботаж специалистов из имущих классов. Так они выражают свой политический протест и думают, что пролетариат не сможет овладеть их навыками и знаниями. А чёрта им лысого! Мы вырастим своих специалистов! И в армии тоже. Нам нужна сейчас новая армия. На партизанских отрядах мы далеко не уйдём. Немец уже под Питером. Его дальнобойные орудия скоро смогут бить по улицам города. А Вильгельм – это не Керенский и не Краснов, ты сам понимаешь. И кто поведёт нашу армию в бой? Народные командиры? Мы видим, как наши комиссары, бездарно кладут красных бойцов под офицерские пулемёты на Дону. Нам нужны командиры нового типа. Отрази всё это в предложенной тебе к написанию Яковом Михайловичем статье и я буду ходатайствовать о приёме тебя на работу к нам в военный отдел ВЦИК. В наше голодное время - это надёжная перспектива и гарантия выживания для человека, остающегося в Петрограде, где продовольствие отпускают по карточкам.
При расставании они крепко пожали друг другу руки и Кулябко, словно в назидание, добавил:
- Ты с детства мечтал создать свою армию, самую сильную в мире, и с нею покорить весь мир. По сути, это сможет тебе предложить Советская власть. Думай и решай, с кем ты в новое время, с нами или с контреволюцией. Третьего не дано. В стороне отсидеться не получится.
Михаил остался озадаченным важностью и серьёзностью предстоящего выбора. Он понимал, что остаться в стороне бешено разворачивающихся событий – значит,  обречь себя на прозябание без перспективы на будущее. А это для него было страшнее смерти.
Кулябко выписал ему по договорённости пропуск свободного выхода из расположения полка, тогда как всем остальным офицерам было строго запрещено покидать казармы, особенно в день открытия Учредительного собрания, которого так ждала вся русская интеллигенция, обиженная большевиками, укравшими у неё свободу. И вот этот день настал. Толпы интеллигентов и чиновников, саботирующих работу государственных и бывших частных учреждений, высыпали на улицы Петрограда и стали стекаться колоннами в лавину на Литейном проспекте. Им преградили путь солдаты и матросы, стянутых большевиками к Таврическому дворцу воинских частей. В некоторых частях города между ними произошли стычки. Рабочие колонны с красными знамёнами были обстреляны своими же – красной гвардией с соседних заводов. Тухачёв стал случайным свидетелем того, как солдаты выхватывали у манифестантов, шедших в поддержку Учредительного собрания, их красные знамёна и ломали древки и рвали полотна. И в том было что-то магически запредельное пониманию смысла, словно 9 января 1905 года наложилось на 5 января 1918 года. И только в роли карателей, разгоняющих манифестантов, стояли теперь революционные войска, но уже облачённые властью, также стреляющей по мирной демонстрации и убивающей своих граждан, как и 13 лет назад. Они так же стреляли, как протопоповские шпики из подворотен и с чердаков в феврале 1917-го. Но теперь это были то ли провоцирующие всеобщую бойню савинковские подпольные офицеры, засланные смутьянами и провокаторами в «колыбель революции», то ли сами большевики или их соратники – анархисты. Было трудно понять. Пули свистели с разных сторон – город был всё ещё напичкан оружием и не разоружён после народного разграбления военных складов, не смотря на то, что ещё ВРК строго-настрого приказал всем домовым комитетам изъять под опись и сдать оружие домовых жильцов. И вновь были кровавые жертвы. И пьяная разгульная матросня ворвалась в ночь с 6-го на 7-е января в помещение Мариинской тюремной больницы и зверски убила находившихся там по состоянию здоровья арестованных депутатов Учредительного собрания и членов ЦК объявленной врагами народа партии конституционных демократов Кокошкина и Шингарёва. Убийцам ничего за это не было. Они скрылись на кораблях «Ярославец» и «Чайка», чьи флотские экипажи восторженно одобрили их акты революционного террора. А ленинско-свердловскую Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа, закрепляющую всю власть за Советами, Учредительное собрание не приняло и было разогнано матросским караулом во главе с Анатолием Железняковым.
Всё это было в те дни и ночи, когда Михаил Тухачёв, бродя в одиночку по городу, мучительно думал о своём будущем, о роли в истории, о реванше главной мечты его жизни – военной карьеры. И эти мрачные события накладывали мрачный отпечаток на его размышления.
В один из долгих зимних вечеров Михаил как-то просматривал свои личные вещи и на глаза ему попался старый потрёпанный блокнот с  цитатами великих людей прошлого, которые он выписывал когда-то в юности девизами для своей будущей жизни. Пролистав его, он случайно наткнулся на цитату Наполеона и был ею заворожён – настолько она отвечала нынешнему его переживанию, разгоняя своим прямым недвусмысленным контекстом всякие сомнения. Цитата гласила следующее: «Революция мне пришлась по душе и равенство, которое должно было меня возвысить, соблазняло меня». Этот намёк от кумира его юности стал отправной точкой принятого им накануне решения и тяжело вынашиваемого в эти дни в сердце. Он решился окончательно пойти служить к большевикам. «Чем чёрт не шутит!» - мысленно он себя оправдывал. «Пойду наёмником. Как прадеды мои царям служили, буду служить этим опричникам нового царства». И он усилием натренированной воли заставил себя погрузиться в чуждую ему от природы разрушительную революционную среду, чувствуя себя в ней, словно оборотнем ломающихся ценностей и прежних взглядов.
Пребывание в стане большевиков потребовало бы от него ярой политичности и он стал заранее морально и интеллектуально уже готовить себя со всей страстностью и ответственностью прилежного ученика к теоретическим выкладкам марксизма. «Если заниматься чем-то, то совершенно», - таков был девиз его отношения к любому делу. Михаил обратился к Кулябко и, сообщив о своём согласии работать у большевиков, попросил у него для штудирования революционную литературу. И стал заучивать наизусть терминологию и принципы коммунистического мышления, чтимые большевиками и изложенные адептами их политической философии. И в назначенный день следующей встречи с комиссаром ВЦИК, Михаил был уже практически обольшевичен.
Кулябко снова повёз его в Смольный к Свердлову. Тот внимательно ознакомился с подготовленной Тухачёвым статьёй и, оценив в ней новые политические взгляды бывшего царского офицера, направил её в Наркомат по военным и морским делам к Подвойскому и Антонову-Овсеенко. И предложил Кулябко свёсти офицера с главным агитатором Всеросколлегии Лазарем Кагановичем. После этого слух о «поручике-коммунисте» стремительно стал распространяться в большевистской среде и через несколько дней Яков Свердлов решил представить Тухачёва Ленину, уже полюбопытствовавшему как-то в кулуарах власти об этом новом странном кандидате в советские работники. И вот Тухачёву был назначен приём у Ленина.
- Не волнуйся! - морально настраивал его на встречу с лидером большевиков вездесущий Кулябко. – Ты не на аудиенцию к царю идёшь. Оставь все эти формальности церемониала. Ильич ценит людей дела. Он буквально влюбляется в ценных для дела людей.
Но, несмотря на все воодушевления комиссара, призванные побороть робость бывшего поручика, Тухачёва морально трясло от волнения перед этой встречей. Он шёл по коридорам Смольного в гражданской одежде, обысканный охраной на предмет оружия к этому большевистскому Робеспьеру, понимая, что именно от встречи с ним и зависит вся его дальнейшая карьера в жизни. В приёмной вождя Октябрьской Революции, как пафосно стали называть свой вооружённый захват власти большевики, сидела какая-то женщина и разговаривала с ленинской секретаршей. Михаилу указано было сидеть ждать и он невольно прислушался к разговору этих двух женщин. Из того немногого, что ему удалось услышать и понять, он уловил то, что это была дочь какого-то умершего старого революционера, пришедшего просить новую власть выделить её матери правительственную пенсию за покойного. Секретарша записывала её данные и обрывками отвечала, что аудиенция сейчас невозможна, поскольку председатель Совнаркома занят на очень важном совещании.
- Как вы говорите имя вашего отца? – спросила она молодую женщину.
- Иосиф Дубровинский, - повторила пришедшая.
Михаилу понравился её взгляд больших тёмных, словно с иконы Богородицы, задумчивых глаз. Тут стремительно открылась дверь и какой-то грузин, выглянув в приёмную, с заметным кавказским акцентом, словно выстрелил фразу:
- Кто тут Тухачёв? Зайдите!
Михаил поспешно вошёл. За ним следом забежала и секретарша и, уверенно пройдя по комнате, стала что-то шептать сидевшему за рабочим столом человеку. Всё внимание Михаила тоже было приковано к нему. Это был Ленин, в костюме-тройке, невысокого роста, коренастый, энергичный и подвижный, с большим оголённым черепом и затылочными остатками ржавых тёмно-рыжых волос. На смуглом его лице выделялся острый сосредоточенный взгляд умных и пытливых карих глаз. Услышав фамилию Дубровинского, он брезгливо сощурился.
- Отп’авьте её к Све’длову, пусть он занимается этими объединенцами, - и отмахнулся глазами от этой темы.
Тем временем впустивший Тухачёва грузин продолжал что-то обсуждать с Лениным.
- Товарищ Ильич, - медленно говорил он, недоброжелательно мельком поглядывая на Тухачёва. – Когда вы были на Рождество в Финском доме отдыха, ко мне приходили делегаты – члены калединского войскового круга, с вопросом, на каких условиях мы могли бы прекратить военные действия и посылку карательных экспедиций против Каледина. Я писал вам тогда записку. Теперь им нужен наш ответ.
Ленин, быстро обежав глазами кабинет, и остановив свой любопытный взгляд на Михаиле, с творческим дерзновением вдохновлённого властью властолюбца, ответил, кортавя:
- Това’ищ Сталин, сообщите им, что они тепе’ь сами без атамана вп’аве ‘аспо’яжаться всей полнотой власти в Области Войска Донского че’ез своих п’едставителей в Советах. Пусть фо’мируют свои Советы, кото’ые п’ишлют своих делегатов на 3-й съезд. Только Советская власть на Дону будет га’антией их безопасности. У вас всё ко мне?
- Ещё есть одна занятная новостёнка, - криво усмехнулся в усы грузин.
- Какая?
- Норвежские социалисты выдвинула вас с Троцким на Нобелевскую премию мира.
- Да, действительно, забавная нелепица! – подхихикнул ему и Ильич. – И что же им ответили господа меценаты?
- Из Стокгольма пришёл ответ, что поздно подали заявку, но если господа Ленин и Троцкий сумеют в ближайшее время восстановить в стране мир и порядок, то в следующем году эта заявка будет ими рассмотрена.
- Ми’ и по’ядок им, - презрительно усмехнулся Ленин. – Ишь чего вздумали?! По’ядок мы наведём, будьте покойны, а вот ми’а не ждите, господа бу’жуи! Пока всю внут’еннюю и внешнюю конт’еволюцию не изведём под ко’ень! Так и напишите но’вежским товарищам! Хотя пусть сам Троцкий с ними ‘азби’ается. Он же у нас на’коминдел.
Нетерпеливый до скорых и решительных мер и действий, Ленин, встав из-за стола, отправил грузина выполнять его поручения и быстрым шагом направился к Тухачёву.
- Това’ищ Тухачёв? Михаил Николаевич?! – хитро улыбнулся он Михаилу и открыто протянул ему для рукопожатия свою широкую ладонь.
Его снова отвлекла секретарша, заглянувшая в кабинет что-то уточнить по тексту, набираемому ей на печатной машинке.
- Да-да, - подтвердил он ей, - ‘ешительный п’отест п’отив баснословных жалований в 500 ‘ублей всем на’комам.
Спровадив секретаршу, Ленин пригласил Михаила присаживаться на гостевой диван.
- Уже наслышан о вас и впечатлён вашей эне’гичной ‘аботой. Скажите, Михаил Николаевич, п’и каких обстоятельствах вы бежали из немецкого плена?
Тухачёв, как на экзамене, стал ему рапортовать, но Ленин, не любивший формальностей, перевёл разговор в русло доверительной беседы.
- Как вы смот’ите на ст’оительство нашей новой социалистической а’мии?
Михаил, запинаясь, стал что-то говорить пространное насчёт этой темы, изложенной им ранее тезисно для ВЦИК, но Ленин его прервал.
- Я читал вашу статью и абсолютно с вами согласен. К’асная гва’дия, эта Freischaren, меня не удовлетво’яет! – сощуренные глаза вождя пролетариата лучились радостным блеском. – Вы, как бывший офице’, как сейчас относитесь к войне с Ге’манией?
- Отрицательно!
- Почему? – взгляд большевика буквально пронизывал поручика.
- Армии толком нет. Старая развалилась, новую ещё не создали, страна обессилена, чтобы вести затяжную войну.
- П’авильно! Поэтому нужен ми’. Тяжёлый, позо’ный, но ми’. Восстановим экономику сейчас, потом выбьем немцев с Ук’аины, П’ибалтики, Бело’уссии. Не будет ми’а – катаст’офа.
- Н…да.
- Вас что-то не уст’аивает?
- Да вот, насчёт позорного мира…
- Чепуха! Сегодня позо’, завт’а – слава! Надо не бояться унижений, а диалектически к ним относиться! Но сейчас о д’угом. Пите’ в опасности! Надо, во что бы то ни стало надо защитить го’од! А что мы имеем? ‘аз’озненные от’яды ‘абочих, ана’хистов-мат’осиков и га’низон без командования. Нужно ‘уководство, как вы считаете?
- Обязательно! Дисциплина, порядок, план!
- Вот именно. Не поп’обовать ли вам, батенька, заняться этим делом?
Ленин поставил вопрос ребром, глядя в упор и, прищурившись, с лукавством улыбаясь.
- Можно попробовать, - улыбнулся в ответ и Тухачёв.
От этой ленинской простой манеры общения волнение Михаила незаметно прошло и наборот, какая-то воодушевлённая радость от доверительности беседы окрыляла.
- Поп’обуйте, Михаил Николаевич! – Ленин встал, протянул руку и Тухачёв пожал её с трепетом, чувствуя при рукопожатии крепкую и тёплую ладонь пролетарского вождя.
- А как вы относитесь к нашей ‘еволюции? – лукаво спросил председатель Совнаркома.
- Положительно! – не раздумывая, выпалил, как на экзамене, готовый к этому вопросу Тухачёв. – Это великий подъём! Потрясает эта гуманная справедливость первых декретов на фоне всеобщего озверения!
- А знаете почему? Потому что ‘еволюция вняла чаяниям т’удящихся масс, показала, что она – единственно ве’ное ‘ешение политического к’изиса. А насчёт всеобщего озве’ения – вы не п’авы. Мещанские ф’азы. Вот увидите, на’од ещё ‘одит величайшие таланты во всех областях. Потому что идея коммунизма на’одна, служит на’оду и будет всегда его аванга’дом! Будет толкать людей на подвиги. Это ск’ытая эне’гия, подобна эне’гии малых частиц.
Тухачёв улыбался, заведённый энергетической улыбкой Ленина. Ильич послал дежурного за руководителем военного отдела ВЦИК Авелем Сафроновичем Енукидзе, партийный псевдоним которого был «товарищ Абдул». И когда этот ещё один грузин появился в кабинете председателя Совнаркома, Тухачёву невольно стало неловко от переизбытка у большевистской власти нерусского элемента. Вокруг сновали либо евреи, либо кавказцы или латыши. Славян можно было по пальцам пересчитать. Но он тут же прогнал эти мысли, развеяв свои сомнения новым убеждением, привитым ему главным лозунгом пролетарской партии – «пролетарии всех стран соединяйтесь!».
Ленин обратил внимание Енукидзе на Тухачёва.
- Това’ищ Енукидзе, введите това’ища Тухачёва в ку’с дела. Сейчас главное – сде’живать немцев, пока мы с ними не подпишем ми’ный догово’. А для этого нужно создать заслон на подступах к Пет’ог’аду. Уберечь, защитить во что бы то ни стало ‘еволюционный цент’! До свидания, Михаил Николаевич!
- До свидания, Владимир Ильич! – на выдохе выпалил бодро Михаил и, увлекаемый Енукидзе в коридор, вышел из ленинского кабинета.
 Тухачёв был потрясён Лениным. Лидер большевиков буквально энергетически его заворожил. Кулябко, когда снова встретил Михаила, спросил его:
- Ну, как тебе, Ильич?
- Великий человек! Вот это масштаб! Нет! С такими планами мы горы перевернём!
- А я предварительно рекомендовал тебя в РСДРП(б), - хитро улыбнулся Кулябко.
- Ты?! – удивился Михаил – Да ну?! – и радостно, с силой пожал ему руку.
В итоге этой большевистской аудиенции Тухачёв был назначен начальником Нарвского оборонительного участка. Только, собственно, никакого участка ещё не было.
Продвижение германских войск на территорию России было временно приостановлено перемирием, подписанным на период начавшихся мирных переговоров в Брест-Литовске. В это время фронт окончательно рухнул, расползся по швам, как гнилая одежда, выбрасывая из своих дыр отдельные рваные лоскутки – разбегающиеся по тылам бывшие воинские формирования. Организованная ещё генералом Корниловым система заградительных отрядов из состава ударных батальонов после Октября лопнула. Ударники в массе своей потянулись за своим создателем к Дону. Теперь красногвардейские отряды с комиссарами ВЦИКа и Совнаркома двигались на эшелонах навстречу этой самостийно демобилизованной и деморализованной орде, неорганизованно откатывающейся на восток с германского и австро-венгерского фронтов. Красногвардейцы, латыши и матросы разоружали дезертиров, мобилизуя из состава бывших солдат добровольцев 1895, 1896 и 1897 годов рождения. Декрет СНК от 15 января 1918 года о создании Рабоче-Крестьянской Красной Армии, предусматривавший добровольный набор, позволил привлечь из прифронтовых округов и молодёжь более ранних возрастов, а именно 1898, 1899, 1900 годов рождения. Тем не менее, это была лишь малобоеспособная масса, без дисциплины и с непривитым чувством порядка.
На подступах к Петрограду предполагалось выстроить как минимум два оборонительных участка: Нарвский и Псковский. Под Псковом к этому времени находились отступившие сюда остатки частей 70-й пехотной, 15-й кавалерийской дивизий и двух ударных батальонов старой армии. Влив в их ряды отряды питерских рабочих, кронштадских матросов и латышских стрелков, из полученной при этом разнородной воинской массы, нужно было организовать боеспособную оборону под общим оперативным командованием бывшего полковника Генерального штаба Пекливанова. Под Нарвой размещались остатки 15-го Украинского гусарского, 15-го Татарского уланского и Копорского пехотного полков. Временно этим участком уже командовал бывший командующий 12-й армией генерал-лейтенант Парский. Тухачёву было поручено его заменить, усилив нарвскую оборону присланным из Петрограда красногвардейским эшелоном. Комендантом Нарвы большевики назначили наркомвоенмора матроса Дыбенко, вождя Центробалта и героя Октября, который с отрядом гельсингфорских матросов должен был выехать туда в начале февраля на поезде из Петрограда. С ним в Нарву собирался и Тухачёв. До этого он на неделю отпросился домой, чтобы в очередной раз, повидавши родных, отправиться на фронт.
- Куда ты, горемычный! – крестила и кляла Михаила как непутёвого по её мнению сына, раздасадованная таким его поступком мать Мавра Петровна. – Зачем к большевикам подался?! Все с фронта домой едут, а ты на фронт? Ради кого, спрашиваю, воевать будешь? За чьи интересы грудь под пули германские подставлять?! Большевики украли у тебя душу, лишив тебя ума-разума, зрелости и самой даты твоего рождения и двадцатипятилетия, когда перевели время на григорианский календарь своим новым декретом.
- Что ж, - отвечал он ей, - буду праздновать теперь свой день рождения не 4-го, а 16-го февраля, по западно-европейскому календарю. Мама, - снисходительно выдерживал ругательно-нравоучительный тон матери её сын, - когда ты успела стать такой набожной и суеверной?! С отцом ты была другой. Это война сделала тебя слишком религиозной. Сейчас это не модно, мама.
- Тут ещё и не такой станешь, когда столько раз сына на одну и ту же войну провожать будешь, - негодовала спокойствию сына Мавра Петровна. - Поседеешь вся. Дурак ты, сына, ей богу, дурак! Не пойму я твоего решения – продаться большевикам. Не пойму и не приму. Они, антихристы, святые храмы поганят, а ты им прислуживать будешь. Говорят, они Троице-Сергиеву Лавру штурмом захватить пытались, но монахи её отстояли.
- Говорят, в Москве кур доят, а коровы яйца несут, - отмахнулся поговоркой от наставлений матери Михаил.
- Уж лучше бы ты женился, наконец, дурья твоя башка! Детишек бы завёл, о доме, о семье бы думал. Нет, ему бы всё мотаться по казённым делам, а на себя и времени нет! Жизнь свою устраивать некогда! Глядишь, скорёхонько пройдут молодые годочки, оглянешься в старости, а ничегошеньки-то и не нажито, жизнь прошла впустую, за цацки-эти, награды ваши, всё здоровье, а то и, не дай Бог, и жизнь свою положишь. Одумайся, сынок, пока не поздно!
Мавра Петровна умоляюще посмотрела на сына, но он был непреклонен в своём решении, молча отрицательно и упрямо кивая ей в ответ. С тем и расстались на этот раз мать и сын. Впервые она отпускала его от себя с непониманием и раздражением. А сёстры, стараясь не перечить матери, тоже хмурились на него, но каждая по своему, снова надолго расставаясь с братом.
И вот Тухачёв уже ехал в Нарву в теплушке с дыбенковскими матросами Но самого наркома в поезде не было, он добирался до Нарвы отдельно. Костяк эшелона составляли моряки из отряда Николая Ховрина, обвешанные пулемётными лентами и ручными гранатами, в чёрных бушлатах, они представляли собой ту самую «красу и гордость революции», из кровожадных лап которой в июле 1917 года председатель Петросовета Троцкий вызволил у Таврического дворца захваченного ими не то в заложники, не то для расправы лидера эсеров Чернова. С этими морячками Ховрин и матрос Железняк обороняли занятый анархистами особняк Дурново, штурмом брали Адмиралтейство и Зимний дворец, участвовали в боях против казачьих частей генерала Краснова, воевали на улицах Москвы и Харькова, устанавливая там Советскую власть, побывали в боях с ударниками под Белгородом и Чугуевым, охраняли и разгоняли Учредительное собрание и стояли в карауле III-го Всероссийского съезда Советов. Теперь они ехали к своему любимцу, ставшему наркомом по морским делам, которого все в отряде звали на украинский манер Павло Дибенко, под Нарву воевать с немцами. К Тухачёву матросы приглядывались с недоверием и злобой, особенно двое, сидевшие подле. Один из них, здоровенный эстонец, стал приставать к Михаилу с вопросами, пытаясь своей оскорбительной развязностью вызвать его на конфликт. Тухачёв был в своём офицерском мундире, но без погон, что очень сильно раздражало морячка-эстонца.
- Чё, ваш бродь, из офицеров будешь? – сплюнув на пол теплушки, презрительно спросил его с эстонским акцентом морячок в заломленной на затылок бескозырке.
Михаил ничего не ответил, только скулы на его лице заходили под кожей щёк. Видно было, что он с силой стиснул зубы. Другой матросик, сосед эстонца, вторил ему провокационным разгулом.
- Давай, расскажи нам, ваше благородие, как ты в девятьсот пятом рабочую кровь пил, паскуда!
Этот матрос, распаляясь всё более, взвизгнул и, обращаясь ко всей своей флотской братии, повысил голос, - Он у нас, братишки, не просто офицер, а гвардеец, семёновец! Расскажи нам, как ты в Москве и Питере расстрелы учинял в карательных операциях!
- Да, отстань от него, Яшка! – оборвал его на полуслове матрос Железняк, которого Михаил знал в лицо, видев неоднажды у Таврического дворца. – И ты, Оскар, уймись! – осадил Железняк и эстонца.
Молодой двадцатидвухлетний Анатолий Железняков с выразительными чертами волевого лица в свитере-вязанке с большим воротом, под бушлатом на распашку закрывающим горло, смотрел на Тухачёва с уважением. Матросы Матвеев и Крейс, участники нашумевшего в Питере убийства депутатов-кадетов Кокошкина и Шингарёва, а это именно они попытались разжечь перепалку с офицером, по его команде послушно затихли и отстранились. Железняк продолжил вразумлять распоясанную братву.
- Он ещё пацаном был тогда, школяром. Ты не там классового врага различаешь, братишка. Товарищ Тухачёв с нами. Ему товарищ Ленин мандат подписал Совнаркома.
- А, ну тогда извиняй, браток, - разводил руками Матвеев. – Без обид. Я просто офицерьё ненавижу. Вот этими, вот, руками кончал многих, - и он показал Михаилу огромные свои ручищи.
Дальше эти два задиры-матроса болтали между собой и Тухачёв вынужден был слушать их мерзостные описания.
- Я при разгоне манифестантов в поддержку Учредилки одну курсистку заколол, - хвастливо говорил Матвеев, а Крейс ему улыбался. – Барышню, буржуечку. Выкрикивала против Советского правительства запрещённые лозунги, да в поддержку кадетов настраивала народ. Ну, я и ткнул её штыком в горло, чтобы заглохла. Она на землю упала, корчится в судорогах и хрипах. А я её доколол, приткнув штыком в снег. Чтобы усмирить гадов! А потом стреляли по ним на Фурштадской и с пулемётов на Литейном жарили.
- Да, бить надо контру! – поддакивал ему эстонец.
Михаилу было до тошноты противно слушать эту раздражающую его своей анархической недисциплинированностью матросскую сволочь. Он ехал и обдумывал молча под стук колёс, как будет наводить порядки, насаждая железную дисциплину в новой мечтаемой им армии. Дыбенко тоже не понравился ему. Здоровый, грубый, развязный наркомвоенмор с тупым самодовольным взглядом ничего не имел общего с интеллигентным, деликатным и любознательным Лениным. Бывший матрос Дыбенко больше всего сходил за анархиста, этакого атамана или батьку разудалой матросской вольницы. Да и в военном деле он понимал немного, особенно в сухопутном, прослужив полвойны корабельным электриком на броненосце «Император Павел I» и баталёром на военно-транспортном судне «Ща» в Гельсингфорсе.
Знакомство Тухачёва с самим Дыбенко произошло уже в Нарве в следующей обстановке. Нарком приехал туда отдельно от своего отряда со свитой телохранителей-сорвиголов и ввалился поздним вечером в штаб участка. Запорошенный снегом, здоровый мужик в кожанке и с маузером в деревянной кобуре.
- Здравствуйте, товарищи! Я член наркомата по военным и морским делам Павло Дыбенко, - заявил он с порога.
Мокрые его усы и бородка смешно растопырились во все стороны. Глаза хитрые, но спокойные, железные только поблёскивали.
- Кто здесь главный? – спросил всех присутствующих Дыбенко.
- Я, - сказал Тухачёв.
Наркомвоенмор изучающе окинул его взглядом.
- Из бывших? – презрительно выцедил он из себя брезгливые слова.
- Да.
- А какого чёрта?!
- Не понял.
- Какого чёрта вы тут?!
- Назначен товарищем Лениным и Енукидзе.
Дыбенко навремя затих, но было ясно, что Михаил ему не пришёлся.
18 февраля германские и австро-венгерские войска объявили о прекращении перемирия и начали наступление по всему Восточному фронту. Лоскутная Красная армия, наспех сшитая из красногвардейских отрядов, со своими начальниками и командирами, не имеющая общего руководства плохо противостояла даже малочисленным, но организованным и дисциплинированным немецким передовым отрядам, продвигающимся на восток на поездах и автомобилях. Практически не встречая должного сопротивления и наводя ужас и панику на русских одними только слухами о своём приближении, немцы легко занимали города и станции, брошенные красноармейцами без боя. Двинск, Режиц были оставлены. И только под Псковом, в 15 верстах от города, 23 февраля передовой отряд германцев встретил первый отпор новой армии большевиков и попятился под их огнём. Город защищали наспех собранные войска под командованием бывшего полковника Пекливанова. Это был 2-й красноармейский полк Черепанова, сформированный из солдат Северного фронта, отряды латышских стрелков, псковских красногвардейцев, питерских рабочих и солдат, а также остатки 70-й пехотной и 15-й кавалерийской дивизий старой армии, бывших при отступлении в распоряжении полковника. Город Псков с 24-го по 28-е февраля переходил три раза из рук в руки. Немцев остановили под станцией Торошино с помощью прибывших из Питера батальона 1-го корпуса Тукумского латышского полка, 2-го запасного пулемётного полка регулярной Красной Армии и красногвардейцев петроградских заводов.
Под Нарвой дела обстояли хуже. Прибыв в штаб Парского, Тухачёв с торжествующим честолюбием и используя своё служебное положение, стал всячески унижать генерал-лейтенанта, без конца его одёргивал и без повода постоянно напоминал, кто здесь главный. Двадцатипятилетнему бывшему поручику было сладостно упиваться властью над умудрённым опытом, службой и чинами возрастным генералом. Это так ласкало самолюбие Михаила, что он, как лоснящийся жиром кот, был весь окутан ореолом самодовольства. Но упоение властью продлилось для него не долго, пока не приехал наркомвоенмор. И тогда, как гадюки в банке сплетаются в смертоносный клубок, три амбициозных военачальника стали отстаивать своё право на общее командование, что не способствовало общему успеху операции.
В результате чего, непонимание и в итоге недоговорённость Дыбенко с генерал-лейтенантом Парским и бывшим поручиком Тухачёвым привели к тому, что город 3-го марта, в день заключения Брестского мира, был сдан врагу.
Накануне, ночью под завывание вьюги открыла огонь немецкая артиллерия. В штабе было слышно, как под городом загрохотало.
- План есть? – продолжал оказывать давление на Тухачёва Дыбенко.
- Пассивная оборона.
- Я вас не понимаю! – глаза наркомвоенмора загорелись бешеным огнём. – Мы что, революцию пришли защищать или свои шкуры?!
Присутствующие в штабе одобрительно загудели. У Михаила тоже заиграли нервы.
- Товарищ Дыбенко! Я назначен Совнаркомом!
- Я тоже член Совнаркома!
- А мне плевать!
- Что-о?! Шкура! – Павел Ефимович выхватил маузер.
- Спокойно, товарищ Дыбенко! – между ними встал комиссар ховринского отряда моряков Иван Павлуновский.
Его мощный волевой подбородок с линией губ, словно сдавленной заводскими тисками и твёрдый решительный взгляд остановили запал наркомвоенмора.
- Мы здесь не для того собрались, чтобы выяснять отношения.
- Так вот, - продолжал Тухачёв, - властью, данной мне я не намерен делиться! Или я командую обороной Нарвы, или увольте! Третьему быть не дано. Я так понимаю.
Дыбенко глазами метал громы и молнии.
- Мы, моряки Балтфлота, будем воевать самостоятельно! – сказал наркомвоенмор и демонстративно покинул штаб.
- Товарищ Тухачёв, - встал председатель Нарвского комитета партии, - круто берёшь! Здесь командует не один человек, а коллектив, то бишь комиссия. Ты царские свои привычки бросай.
- Попрошу на вы! – вздёрнул его Тухачёв.
- Хватит! – опять вмешался комиссар Павлуновский. - Что предлагаете, товарищ Тухачёв?
- Сегодня пошлём разведку, - стал развивать свою стратегию Михаил. – Нащупаем, обнаружим врага, а под утро ударим. Хорошо бы артиллерию у противника штурмовым броском нейтрализовать.
- Это можно, - усмехнулся командир отряда матросов Ховрин.
- Сейчас все по своим отрядам, привести в боевую готовность. Я осмотрю позиции противника. Через час продолжим совещание.
Тухачёв вышел из штаба с комиссаром. На реквизированном автомобиле бывшего градоначальника они объехали с Павлуновским отряды и из биноклей долго изучали позиции врага. В красногвардейских отрядах Тухачёва всего передёргивало от матерщины докладчиков и от их невоенного, нестроевого вида полубандитов. Когда ехали обратно в штаб, Павлуновский его спросил:
- А что это вы нежинка такой, товарищ Тухачёв? Матерщину, как девица, не переносите.
- Нежинки сейчас на диванах у каминов нежатся, товарищ Павлуновский, - у Михаила скулы свело от обиды.
- А если нет диванов? – перевёл всё в шутку комиссар.
Тухачёв что-то пробурчал, обиделся. Павлуновский рассмеялся.
- Да ладно! Не обижайся. Тебе сейчас каждый день мат и ругань придётся слушать, и не только слушать, но и самому в лексиконе употреблять, потому как простой черновой народ идёт на войну, он ваших пансионов не кончал. Он от сохи, да от станка оторван, чтобы перекрыть немчуре дорогу на красный Питер. Привыкай. Вот смотрю я на вашего брата и удивляюсь, какой вы слабый народ – офицеры!
Тухачёв сжал кулаки.
- Слабый, говоришь?!
- Ну.
- А давай, кто кого кулаком с ног сшибёт? Бей первым!
Павлуновский усмехнулся, приказал шофёру остановить и вылез за Тухачёвым из машины.
- Ну, смотри! – сказал он и врезал Михаилу с размаху. Кровь из носа и рта брызнула у Тухачёва, но он не упал, присел только и сплюнул выбитый зуб, отхаркиваясь кровью.
- Ну что, получил? – со злорадством и каким-то моральным превосходством заглядывал ему в глаза Павлуновский.
- Становись! – отчаяние и злоба душили Тухачёва.
В свой удар он вложился весь и комиссар рухнул, умылся снегом. С криком и руганью подбежал шофёр.
- Да вы что, одурели что ли, командиры хреновы?!
Дальше поехали молча. И Тухачёв, и Павлуновский отплёвывались, утирались. Резь чесночная в костях носа и скул слезила глаза.
- Это я к тому, - сказал вдруг Павлуновский, - чтобы ты понял, что Советская власть церемониться не будет. Но ты тоже ничего, авантюрист, - рассмеялся комиссар и с кровью сплюнул в снег.
Дыбенко увёл свой отряд и бросил в бой под станцией Исвве. Цепями матросы чёрными точками на снегу пошли в атаку. Немецкие позиции, протянувшиеся серой полоской вырытой наспех земли, оскалились огнём. Матросы, теряя убитыми и ранеными, отступили. Теперь уже немцы густыми цепями с броневиками пошли в атаку. В рядах добровольцев-красноармейцев возникла паника, многие бросили позиции, разбегаясь, и город был открыт для вторжения. Только отдельные красные отряды с революционным фанатизмом проявили мужество и стойкость, сдерживая натиск рвущегося в город врага. Они покидали Нарву последними, походным порядком. Обозы из саней эвакуировали советские учреждения. Дыбенко руководил отправкой из Нарвы кораблей. Не смотря на семидесятисантиметровый лёд, военные корабли в спешном порядке покидали порт. Тухачёв оставлял город со своим кое-как организованным им штабом участка в одном из последних отрядов защитников Нарвы. Он ехал в машине, кутаясь в шинель, и с грустью и досадой думал о том, что это опять не его Тулон долгожданной военной карьеры. А мимо по стылым дорогам шли бойцы с винтовками через плечо, в шинелях и папахах, в матросских бескозырках и бушлатах. Сидевший рядом с Тухачёвым в машине комиссар Павлуновский, осматривая колонны отступающих красноармейцев, тем не менее, с пафосом вслух рассуждал.
- Вот, товарищи, получила Красная Армия своё боевое крещение.
- Какое к чёрту крещение?! – председатель нарвского комитета нервничал и курил. – Потеряли три сотни убитыми и калеками, сдали артиллерию и город. К чёртовой матери! Какое тут крещение?!
- Надо объективно смотреть на вещи, - заспорил комиссар. – Здесь неудача, зато под Псковом немцам задали трёпку.
- Да уж, бьёмся за эти земли с немцами испокон веков, - примиренчески зафилосовствовал остывающий от гнева председатель комитета.
 - Главное, новая армия родилась. Немцы-то думали – армии у нас нет, развалилась. Но не тут-то было! Сколько они сегодня потеряли? Поле было усыпано. То-то! Есть армия, есть! Есть революционная Красная Армия!
Тухачёв молчал, смотрел на дорогу. Уныло брели за штабной машиной отступающие отряды.
Дыбенко с отрядом своих матросов бежал в Гатчину, а оттуда в Ямбург, захватив с собою и генерала Парского. А Тухачёв с кое-как организованным им штабом участка, чуть было вновь не попал в плен к германцам. Эвакуировав штаб, Михаил прибыл в Петроград с отчётным докладом на имя председателя Совнаркома, где, не смотря на неудачное боевое крещение, действия его по созданию заслона были оценены в военном отделе ВЦИК высоко и он был принят по ходатайству Кулябко и Павлуновского 5-го апреля в РКП(б), так стала зваться после мартовского съезда партия большевиков, теперь коммунистов. Военный отдел ВЦИК дал ему новые полномочия и направил для обследования Рязанской, Тамбовской, Воронежской губерний и области Войска Донского на предмет организации в них Красной Армии.