И вот опять был декабрь

Декабрь не пожалел ни снежного серебра, ни звёздных самоцветов. Вот ведь что может навеять дорога - хочется говорить красиво о холодных снежных заносах, промерзлой зимней луне…  Это, наверное, от уверенности, что меня не достанут ни мороз, ни ледяной ветер - в машине тепло, уютный полумрак, а за бортом машины вся эта сказочная красота набрасывается люто и беспощадно, заставляя дрожать от холо-да, искать укрытия - некогда любоваться! С утра ещё было сравнитель-но тепло. Градусов 8-12 ниже нуля. К вечеру мороз вплотную приступил к испытанию землян на выживание. Правда, он хитренько подсластил пилюльку: заботливо укрыл пышным покрывалом озеро, близлежащие поляны придорожные, а леса засыпал серебристым холодным пухом. Вот дорога вильнула в желанную сторону, значит –уже близко. Объеду-ка я той деревней, с другого конца  «Берегов» - заробел я! Родители, может, и на порог не пустят! Может, у Степки ночевать придётся, Марфы-то уж нет. А моя дочь.., как она встретит? Ну, да мала ещё родителей осуждать. Голодом не сидит, обута-одета…
За стеклом тихо синеют сумерки, осыпаясь крупными хлопьями сне-га... поворот... поворот… Вот и стёпкин двор. Похоже, у Степана дела в гору! Вон какой доми;на отгрохал. Рядом старая изба светит окошечками, стало быть, дома хозяева. А в новом доме свет погас, как только заглохла «пчёлка». Посидел, подождал - ни лая сигнального, ни скрипа дверей – значит, не слышали мотора. Вышел, хлопнул дверцей - тишина, движенья никакого, и Шарик молчит, может, уж и нет Шарика - сколько лет прошло! Всматриваюсь вдоль улицы. Воо-н, в третьей от меня избе, светятся окна. Может, сразу туда?! Нет, сначала - сюда, сдерживаю свое нетерпение и решительно толкаю калитку. Калитка - настежь, я - в ужасе: грозный рык - огромный зверь, припав на лапах к земле, готов к атаке.
«Кто?» - донеслось из глубины двора.
«Стёп!» - ору: «Спасай! Стёпка! Съест!».
«Ох ты, мать честная! Фу! Место!» - летит ко мне хозяин. «Стоять! ФУ!» - привязывает он своего телохранителя и сам набрасывается на меня, и мы  барахтаемся в снегу, вопя что-то нечленораздельно-радостное.
«Степан, што тамока? Степан!» - тревожно кричат из сеней: «Шшас собак спушшу!». Это предупреждение поднимает нас с земли на ноги, мы вкатываем машину во двор. На крыльце меня уже узнали. Расспросы, объятия... самовар, и прочий марафет, как сказал Степка. От марафета я отказался, горя нетерпением встречи с семьей.
«Дак, поздно уж, цё ноць-от баламутить. Проспите;се, а назавтре и “здрасьте вам!” – звенит стаканами стёпкин отец: «Как живет город?»
«Нормально:  днём - банановые россыпи, утром - малахитовая шкатулка, ночью - дикие джунгли!» - усаживаюсь я на знакомую лавку за столом.
«Об етом-от што! З газет наслышаны. Воно в Хабаровске крупы с прилавка смели; за хлебом оцереди; на Камцятке вот-вот бунт розразицце голодной; на Урале, слышно, народ за мукой давицце, по любой цене берут впрок - скольке отпустят!.. А Госдума предлагает закон о црезвыцяйной продовольственной ситуации! Ак, это, опе;ть жо - закрыть магазе;и, а продукты - по картоцькям!.. Еш давай, еш! Не куплёно, своё!» - подвигает он мне миски с горячей картошкой, грибами, капустой: «Но-ко, мати, давай неси што-не погореце;й! Уж это «церезвыцяйноё» скольке бывало на моем веку-ту, дак, уу-й!: дваццятыё, сороковыё, шестидесятыё, восьмидесятыё... што-то сбилисе нонь с кругу, полуцялосе, примерно, кажы;нныё дваццыть лет, а топе;ря, цц - не дотянули! Ак как быть?» - разглаживает он усы, прицелясь взглядом в бутылку.
«На вопросы по сельскому хозяйству армянское радио не отвечает!» - хохочет Стёпка, разливая по стаканам марафе;т:..А газе;тину возьмёш - тушы свет: кабели с ЛЭПа воруют, в утиль здают цветным металлом - это токо додуматься надэ!» - возмущается Степка.
«Опасный промысёл - обу;глицце можно» - сочувствует отец: вот ты, Стёпа, покажы газетку-ту, покажы-покажы;ы!»
«Да што, думаешь, не читал он? И сам в городе живёт. Держы!»- подаёт Стёпка мне стакан. 
«Завязал!»
«Не презирай вина, но презирай пьянство! - назидательно поднял указательный палец дядька Ваня: ...пьянство есть мать всех постыдных дел, сестра любострастия и кораблекрушение целомудрия!» - крякнув, изрек он.
«Вот это предприниматели - дак это да! -  Степка достает из-за божницы газету: водкопровод провели из Белоруссии, то-ли в Латвию, то ли ещё куда - забыл. Короче, это они водку - самоходкой через границу, штоб налоги не платить!»
«Заливай веселяй!» - не верит отец.
«В газете... На, читай!».
«А топе;рече в газетах и наврать могут! Наплетут цево зря, наворо;тят! Аха, так и пишут в конце номера, мол, редакцыя ответсвености не несе;т».
«Вот - разглаживает ладонью Степка помятую страницу газеты: читай: если не веришь! Чёрным по белому - «...молочные лягушки приобретают особый нежный вкус, и цена их в Европе на 50% выше...»  - «Виш, люди на мировые рынки выходят, а у нас болота неме;ряны, лягушки не щитаны - есть резерв!» - хохочет Стёпка.
«Коли хоцёш жыть богато, дак спи головой на юго-восток. А восток и юго-запад обешшают щясливу семейну жысь!» - вещает дядька Ваня, берясь за белоголовую.
«Будёт уж тибе! - хлопнула его по руке хозяйка:..Мотри, с;лом-от нак;питал на половике; – закос;л уж!».
«Остерегайсе балок и  стропил - хозяин с сожалением провожает взглядом отодвинутую за самовар бутылку:..стропила над кухонным столом - сушшоё разореньё дому!» - раздумчиво оглядывает он стол.
«Ле;хшэ стол в друго место передвинуть!»- смешливо предлагает тетка Настя.
«Дак, об е;том-от што?» - ухмыляется её супруг:..Токо вот деньги коли в долг даси - ак тольке и видала, как оддавала!».
«Ну, понёс нецево-то!» - одёрнула его супруга. «Ты-то как?» - пододвигает она ближе ко мне сковороду с мясом:  «Еш-ееш, не стесняйсе! Што-то у вас… Катька - тут, ты - там...»
«Промашка вышла - оправдываюсь я: не везёт мне ни в любви, ни в бизнесе!» - пытаюсь уйти от объяснений:..В городе же каждый сам за себя... вот и прогорели! Да, что всё про меня, да про меня, а вы-то как тут?»
«Живем, шти лаптём тожо не хлебаём!» - усмехается хозяин:..ак, а мы д;си так колхозом и хозяйствуем».
«Вот завтре погледишь - обещает Степка:.. в каждом дворе - новый сруб! Вот лён взялись возрождать!».
«Нужноё дело, п;ря, задумали!» - многозначительно глядит на меня старый:..Лёнзавод воно-ка, стоит – н;цем р;бить! А воно в Афонино таки поля заросли, ;льни с;рцю больнё. Но мы-то дак ышо не здае;мсе!».
«Аха, водоплавающих завели… да, нет не зелёных - усмехается Степка:..ещё не добрались до них, пока уток мно;жым, да гусей, да».
«А што? Две рицьки ак.., цё это - дураком надэ быть, штоб богатым не быть!» - разгорячилась тетка Настя.
«И природные ресурсы - на службу человеку: грибы, ягоды - загибает пальцы Степан:..и сдаём, и себе остаётся!».
«Ак, а ты с Катькой-от...» - возвращает тетка Настя разговор в нужное ей русло:..ты щяс-от - за им;, али так уж?».
«Да, я-то за ней, а она...»
«Дак, уж который раз в ногах валяицце, сама знаэш!» - встает на мою защиту Степка.
«Дак с цево всё у вас повело;се-то? Тако; роскосе;рдьё, ну-ко!».
«Жоницце - не лапоть надеть!» - осуждение сквозило в голосе стёпкиного отца.
 «И всё же хорошо, что ты в бабах запутался, а не в чём-то другом!» - сказал Степка, выслушав мой путаный рассказ: «Давай!» - он протянул мне стакан.
За разговорами не заметили, как побледнела ночь, метнувшись криком петуха в звёздное небо. Забрякала подойником тетка Настя. Запотрескивал в печи огонь, согревая морозные поленья, зашипевшие  талым снегом. И неторопливо (вот всегда так, когда ждешь!) потекло время: пока сварилась картошка, поспели блины, пока пили чай с разговорами, утро разгоралось за окнами розовым горизонтом, полыхало, искрилось в снегах, голубело прозрачно небом, а сердце мое колотилось в нетерпеливом ожиданьи. «Стёп,..» - шепчу: может, со мной?» «Ну, уж неэ-эт - рассмеялся он: сам заработал, сам и кушай, двоешник! Иди-иди, не вздыхай тяжело, не отдадим далеко - провожает он меня в сени:…а хош за курицу, да на свою улицу».
 Выхожу за калитку. Улица пустынна, бела и пушиста. Дома в нахлобученных по самые окна шапках-сугробах, лохматых от кутерьмы зимы, мирно дремали, посапывая печными трубами. Стройные белесые дымы медленно поднимались в небо. Солнце заспанное выглянуло, поморгало сквозь мелкие облака, затем радостно выскочило в апогей зимнего дня и, как скупой рыцарь, принялось с наслаждением разглядывать россыпи зимних сокровищ. В его ярких лучах всё кругом сверкало ослепительными алмазами, и  синие тени от домов и деревьев глубоко залегли в бело-розовых пышных снегах. Низкое солнце не согревало, оно только радужно сияло, веселило сердце и слепило глаза.
«Ур-раа!» - вылетела на крыльцо в одном платьишке и валенках на босу ногу Маняшка:..К нам папка приехал! Наш папулечка!..».
Я подхватил Мариечку на руки: «Скорей в избу, простынешь!».
А она торопится выложить все новости ворохом: «А у нас каникулы! А телёночек - такой маленький, и котята…посмотри-посмотри, а в школу не надо, у нас каникулы!». «А знаешь, что означает слово “каникулы”?». «А то-о!..» - хохочет, хитренько поглядывая вокруг.
«А знаешь кто такие римляне? Правильно. Так вот, они звезду эту -Сириус - есть в небе над Италией в созвездьи Гончих Псов такая звезда, римляне называли её “каникула”, то есть, “собачёнка».
 «Ой, не смешыте миня!» - кокетничает, накручивает косичку на палец. «Ага-а, ты смеёшься, потому что не знаешь, что “каникулы” - от латинского “каине” - собака. Так вот, Сириус появлялся в небе над римлянами в самые жаркие летние дни, когда никакие занятия на ум не идут, и хочется... Чего хочется?».«Купаться!» - радостно прыгает Мариечка. «Какая ты догадливая!».  И мы смеемся - глаза в глаза (мы понимаем друг друга!) «И тогда в Риме  объявлялся перерыв во всех занятиях - и наступали...». «Каникулы!» - торжествует дочь.
«Каникулы! Каникулы!» - подхватил я дочурку себе на плечи. «Кани-кулы, каникулы!» - пели мы, прыгая через половицу, то есть прыгал я на одной ножке, а она подпрыгивала на моих плечах, и визжала от удовольствия, погоняя меня: «Нн-но!».
 «Уймётесь вы, наконец?» - в дверях стояла Катерина.
При звуке любимого голоса сердце моё зашлось, как безумное: «Кать!» - упала душа моя в ноги красавице, спокойно взиравшей на мою растерянность: «Кать!..»
«Я щяс!»- захлопнула за собой дверь.
«Ты нё бойся - она хорошая!»- уверяет меня сочувственно дочь: «Я щяс!..» - бежит она к двери: «Мамулечка, маа…!».
«Иду-иду!» - летит от кухни родной голосок: «Чай будешь?» - ставит на стол самовар Катерина. «Нет, спасибо! Я у Степки только что...».
«Может, съешь что-нибудь? Я, во;то, щей из баранины наварила, жырные, нажо;ристые!». «Спасибо. Я, правда, сыт. Сама знаешь, от тетки Насти никто голодным не уйдёт!».«Ты просто замечятельный гость!» - улыбается Катенька.
Неужели, прощён?! - радостно дышу: «Кать!..».
«А ты изменился!» - разглядывает она меня. (Чужая! Чужая какая-то! - заметалась моя душа). «И не в лучшую сторону!» (Усмехается. Жалеет -значит, ещё любит): «Кать!».
«Меня пригласили работать в областную, на шестое отделение!» - смотрит на меня выжидающе, улыбаясь.
«Катенька!» - бухнулся я в ноги любимой моей: «Катя!..».  Я был прощён, обласкан семьёй. И вот уже везу своё счастье домой. Уснула на заднем сиденье Маняшка. Ей тепло в волчьем дедовом тулупе, в бабкином платке козьего пуха, бабкиными руками связанном. Под звук мотора, ровный, негромкий, хорошо спится. Катюша рядом дремлет - носик в пушистый воротник. Жёлтый огромный блин декабрьской холодной луны выскользнул из-за леса как-то неожиданно. Юрко блеснув в верхушках заснеженных елей, упал за холм, и сразу резко затемнел лес по сторонам дороги, и вечерний сумрак занавесил окна в салоне машины. Но тут луна снова выкатилась из-за тёмного леса: сверкающим мячиком заскакала по верхушкам деревьев, спряталась, снова выскочила и повисла над дорогой огромным уличным фонарём. Ели неровным тёмным забором перегородили далекий свет горизонта. Дорога, ранее петлявшая, как загнанный заяц, теперь летит стрелой в гору, прямо в лиловое вечернее небо. Лес нескончаемой стеной синеет между белеющими сугробами и лунным разливом. Летит дорога, летят мысли. Как только дорога перепрыгнет забор горизонта - считай, уже дома. Я осторожно объезжал выбоины на дороге, я тогда бережно вёз свое счастье домой.
А Стёпка, когда я в тот вечер поведал ему свои грехи, сказал: “Хорошо ещё, что ты запутался в бабах, а не в чём другом!». Но я ему не всё рассказал, а только слегка, так... Про Польшу я умолчал – и правильно сделал – одобрял я себя, проникая взглядом за частокол елей. Забор горизонта упал, и, за ним далеко и ровно простерлось розовое марево. Это отблески  реклам, уличных фонарей - огни большого города светили впереди - ещё далеко, но отсвет его вечерних огней разливается в полнеба. Под колёсами зашуршал асфальт… ещё один поворот, мост… И вот небо полыхающим куполом накрыло всё вокруг; запрыгали цветными светлячками огни в окнах домов -  город!..
  Звонок в дверь выхватил меня из ослепительного провала. «Так-то ты нас встречаешь?» - дверь настежь, на пороге...
«Сердце мое, Катенька! Катюша! Наконец-то ты дома!». 
Закончились мои двухнедельные мытарства: Катюша с Марийкой вернулись из деревни.
«Отец написал, мол, приезжайте, мать хворает. «Простыла, на болоте под дождь попали с бабами. Они все там вповалку после клюквенного похода, дак мы с Машенькой всех вылечили! – обнимает она дочь: «Помощница моя!».
Утром, проводив любимую на работу, я сел за письменный стол. По расписанию сегодня с утра окно, а потом абитуриенты - серьезный народ. Перекладываю книги на полку. “Это было” - красуется на белом листе, выпавшем из кипы бумаг.
 «Это было» - незаконченная фраза моего давнего покаяния одиноко ожидала  продолжения. Я решительно взялся за авторучку, сел и написал всё, что припомнил: «И всё же хорошо - сказал Степка, когда я рассказал ему о том, как мы ездили в Польшу:..хорошо, что ты запутался в бабах, а не в чём-то другом».
А я вовсе не запутался, а, просто, так сложились обстоятельства, звёзды не благоприятствовали. Но всё уже позади, и пора покончить с этим раз и навсегда!   Но прежде, чем порвать написанное, я снова перелистал страницы, испытывая заново все ощущения описанных обстоятельств.



© Copyright: Клеопатра Тимофеевна Алёшина, 2018
Свидетельство о публикации №218012400281