Шефская помощь. 1981 год

               
     Мы стояли около невзрачного, построенного из посеревшего белого кирпича, здания правления колхоза и терпеливо ждали своей участи. Солнечные лучи играли в мартовских лужах, пористый, здорово осевший за последние дни снег медленно, но верно превращался в хлюпкую жижу под ногами. Весна наступила, и это чувствовала наша обувь, предназначенная не для форсирования растущих не по дням, а по часам временных водных преград. Мы были экипированы для сбора веточного корма среди лесных сугробов. Нас, троих самых молодых сотрудников Псковского музея-заповедника, отправили в колхоз рвать, как утверждали областные газеты, богатые витаминами сосновые ветки. Правда, в народе говорили, что веточный корм заготавливали не от хорошей жизни, а от жуткой бескормицы.
       Начальство в те годы требовало от колхозов поддерживать уровень поголовья скота вопреки обычной человеческой логике. Даже слабость кормовой базы не являлась препятствием. Считалось, что, если разрешить хозяйствам держать меньше коров, то и кормов меньше заготавливать будут. Меньше полуголодных бурёнок – меньше молока. Поэтому гнались за количеством. Но каждый год план по заготовке кормов не выполнялся, и скотине весной еды не хватало. Однако на бумаге цифры выглядели красиво – столько-то тысяч голов крупного рогатого скота находятся в области на стойловом содержании. То, что эти головы нужно прокормить, да порой нечем, и коровы превращались в иждивенцев (существовал даже такой термин в нашем сельском хозяйстве), казалось проблемой второго порядка. Колхозы старались, держали требуемое количество голов, а оголодавшие коровы давали всё меньше молока, надои на Псковщине падали каждый год. Даже местная пресса не скрывала этого безотрадного факта. Но для поддержания колхозной экономики на плаву у каждого хозяйства имелись так называемые шефы из городских предприятий и организаций. Вот и привёз нас, трёх музейных молодцев, служебный автобус за шестьдесят вёрст помогать подшефным в трудной ситуации путём совершения увлекательной прогулки по заснеженному лесу. Преодолевая бурелом, требовалось не наломать  дров и некоторых частей тела, а только богатых иголками веток. Шофёр – музейный хитрован Боря, ухмыльнувшись во всю рыжую щетину, обнадёживающе крикнул напоследок: «Ждите, если не сломаюсь, к вечеру приеду за вами!» Тут же подумалось: «А если сломается?» Но, словно угадав ход моих невесёлых мыслей, старший нашей группы Паша-большой из оформительского отдела развеял страхи:
    - Сломается, колхозные отвезут, у них транспорта хватает. Вон, автобус ихний стоит.
   Я уважительно посмотрел на Пашу-большого. Даже взрослые в моём тогдашнем понимании сотрудники величали его почему-то Пал Палыч, несмотря на 27 лет и моложавый вид неженатого любителя женского пола. Действительно, высокий симпатичный парень, вполне себе молодой человек на невысокой должности, и почему к нему так пристало имя-отчество в нашем, понимающем в субординации коллективе? Но он так и представлялся всем: «Пал Палыч», не смущался даже если его визави был раза в два старше, правда, видимо, осознавая некоторую нелепость ситуации, он произносил имя и отчество очень быстро, практически слитно: «Палпалыч».
   - Ага, коров запрягут, когда подоят, к утру доедем, – поддержал тему второй Паша, мой ровесник, но уже судивший обо всём с апломбом завзятого антисоветчика. Его негативное отношение к окружающей советской действительности подогревалось, правда, маячившим на горизонте призывом в армию. Ему, как и мне, стукнет восемнадцать в ближайшие месяцы.
   Паша, всегда снисходительно посматривал на меня, честно протиравшего штаны в историческом отделе и при первой же возможности достававшего заветную книгу студента-заочника - учебник по какой-нибудь древней истории. Он считал меня чудаком, слишком серьёзно относившимся к жизни. Сам же, обладая весьма оригинальной внешностью, где вместо лица имелся один профиль с длинным носом и совиными глазами, прекрасно уживался в любой компании и умел извлекать выгоду из любого положения, производя при этом минимальное количество усилий. Счастливый талант, помогающий многим на трудной стезе взрослой жизни. Кстати, в ряды вооружённых сил он не попал, сначала отбрыкивался всеми правдами и неправдами, получал разные отсрочки, но завести жену и двоих детей – самый надёжный способ отмазаться от армии в то время – не желал. Оно и понятно, семья требует и времени, и денежных средств, а Паше пелёнками заниматься не хотелось и зарабатывать на прокорм детей тоже желания не имел. Он в музей-то пошёл работать помощником оформителя на минимальную зарплату по протекции – большую часть времени его коллеги проводили в собственной курилке. В конце концов, получив повестку, он чем-то сознательно траванулся, потом, полежав в больнице месячишко, вышел оттуда весь зелёный и получил желанный белый билет. Не знаю, насколько сильно это отразилось на его здоровье, но через семь лет я его снова встретил в музее почти в том же качестве, с неизменной сигаретой в зубах и постоянным желанием хорошо посидеть в тёплой компании.
  Однако в тот весенний день волею судьбы мы оказались в одной упряжке и продолжали ждать. Мартовское солнце хоть и пригревало, но колючий, ещё совсем зимний, ветерок тоже давал о себе знать. Первыми, как всегда, стали подмерзать ноги, но с этим ещё можно бороться – попрыгать, поприседать на глазах у изумлённых колхозников. В деревне ведь своей физкультуры хватает, поэтому о пользе физзарядки мало кто догадывается. Ответственная за трудоустройство городских шефов колхозная начальница средней руки всё никак не появлялась на крыльце правления. Мы уже не знали, как убить время. Два Паши устроили соревнование по произнесению сложного названия нашего музея – ПГОИАХМЗ – Псковский Государственный объединённый историко-архитектурный и художественный музей-заповедник. Выигрывал тот, кто по моей команде быстрее всего чётко выговаривал это сложное словосочетание. Победителя было трудно определить, для этого требовался электронный секундомер и не менее электронная реакция судьи. В конце концов, сошлись на том, что старое название, которое Палпалыч ещё застал, звучало лучше – ПИХАМЗ (Псковский историко-художественный и архитектурный музей-заповедник). ПИХАМЗ к тому же великолепно трансформировался в ПИХАМЗуй, а оттуда уже неуёмная человеческая фантазия вела в ещё большие лингвистические дебри. Но и эта тема быстро исчерпалась. Тогда Паша-младший, видать, от скуки начал подшучивать надо мной:
    - Ну что, братец Иванушка, не спешат тебя, сознательного нашего, отправлять на комсомольскую стройку курятника из сосновых веток?
    В отличие от него я никогда не увиливал от частых музейных авралов, когда весь оказавшийся под рукой мужской персонал, включая моего начальника и единственного «остепенённого» наукой сотрудника, Константина Моисеевича Плоткина, вызывался нашим завхозом на погрузку-разгрузку очередного книжного шкафа или скульптуры какого-нибудь талантливого местного ваятеля. Про запас всегда имелся и вынос мягких фондов для проветривания.
   - Да уж сестрица Алёнушка, - парировал я, - не спешат, водички попить что ли сходить, заодно и погреться?
   - Так зачем ходить, вон сколько её вокруг, - Паша махнул в сторону залитых водой подступов к монументальной  по местным меркам конструкции с табличкой «Колхоз имени Первого мая».
  - Не пей, трактористом станешь, - выдавил из себя Палпалыч, - а вот и наша мадам, пальтишко накинула вместо фуфайки, к параду что ли готовится?
  - Ага, - поддержал второй Паша, - парад, значит, среди весеннего половодья будет. Глянь, плывёт в резиновых сапогах, как гусыня в уличной грязи, а мы как послушные гусята потянемся за ней вереницей обедать на скотный двор.
  В нашу сторону двигалась долгожданная начальница, у неё и вправду была странная, переваливающаяся гусиная походка. Синенькое аккуратное пальтишко с меховым воротником совсем не гармонировало с замызганными резиновыми сапогами, впрочем, так же, как и напускная серьёзность в выражении лица с неумело нанесённой зачем-то косметикой. «Пока мы тут мёрзли, девушка-то прихорашивалась, никак на танцы поведёт?» - шепнул Палпалыч. Но вид начальницы был строгим и решительным, совершенно не подходящим для развлечений, он, скорее, говорил о предстоящем  походе во главе нашей небольшой группы поддержки колхозного строя на штурм самых высоких рубежей, то бишь сосен района.
  - Ну вот, ребята, поехали, - крикнула она нам и обратилась к курившему неподалёку водителю, - Серёга, заводи!
   Серёга, однако, не торопился запускать мотор, вместо этого он вступил в долгие препирательства с нашей командиршей, видимо, предстоящее задание не отвечало его амбициям главного колхозного бездельника. Наконец, Серёга сдался, махнул рукой, и мы все устроились в «его» автобусе и поехали. Выяснилось, что ни о каком веточном корме речь уже не шла. Почему, нам объяснить не удосужились. Может, накануне колхоз им обеспечила армия бесплатных городских рабов с самого большого в городе завода радиодеталей, может, коровам уже обрыдло жевать иголки, все языки перекололи. Наверное, главное в сегодняшнем мероприятии было наличие городских шефов, а не результат их тяжёлых трудов. Музей тоже вполне удовлетворял такой расклад, он ведь по разнарядке людей послал в колхоз – это самое важное.
   Оказалось, теперь нас везли в соседнюю деревню, на ферму, откуда нужно было забрать мясо для сдачи на мясокомбинат. Хотелось надеяться, что обеспечат спецодеждой - я совсем не представлял, как буду грузить кровавые туши в единственном зимнем пальто. А раз везут троих человек, значит, придётся попотеть, иначе чего было заморачиваться с шефами. Но с другой стороны, я мысленно обрадовался, ведущее и единственное мясоперерабатывающее предприятие города находилось совсем рядом с домом. Там трудились в две смены, южный ветер регулярно доносил до нас запах протухших обрезков, но в магазинах города мясо народу продавали только по талонам – в месяц килограмм мякоти с костями, или килограмм костей с мякотью – как повезёт. Говорили, что почти вся продукция уходила в Ленинград и Мурманск.
  Тем временем, автобус, окатывая нерастаявшие придорожные сугробы тысячами грязных водяных брызг, докатил нас до места погрузки сырья советской мясной промышленности. К нашему удивлению, за дверями постройки лежала всего одна туша какого-то худосочного телёнка. Мы переглянулись, губы Палпалыча растягивались в ироничной усмешке, а Паша явно обрадовался простоте поставленной задачи. Я недоумевал, гонять музейный автобус за тридевять земель, потом морозить нас на улице добрый час только для того, что мог бы сделать бездельник Серёга при помощи какой-то матери и нашей серьёзной и ответственной начальницы. Утешало только то, что из города нас обратно в колхоз уже не повезут и таким образом, проблема доставки из милой буколическо-тракторной деревни в шумный областной центр решится сама собой.
     Но такая приятная перспектива внезапно оказалась под угрозой, туша подванивала, накануне никто не подумал положить её в ледник, а на дворе круглосуточно держалась плюсовая температура. Наша начальница устроила короткое совещание с внушительных размеров тёткой с фермы, по результатам которого было решено груз в город везти, но сначала на ветстанцию, потому что с запахом мясокомбинат груз никак не примет. «А что ветстанция умеет устранять запах протухшего мяса?» - мелькнула у меня в голове крамольная мысль.
     Мясо погрузили в два счёта, рабочих спецовок нам, конечно, никто не дал, но мы умудрились не замараться. Я и Паша взяли за передние ноги, более крепкий Палпалыч за задние, так и втащили тушу в автобус. Там её расположили рядом с водительским сиденьем. Руководительница экспедиции уселась во втором ряду, я за ней, тёзки-коллеги – за мной. Получалось, что забитый телёнок занял после смерти почётное место старшего группы, логично, ради него, собственно, всё и затевалось.
    Пять человек, один автобус и килограмм сорок-пятьдесят в убойном весе ехали в город часа полтора. В салоне воздух наполнялся понятными ароматами, пришлось открыть пару окон, а мы и без того замерзали. Печка более-менее отапливала только пространство около места водителя, то есть тепло получал лишь он и, в качестве посмертной награды, телёнок, что, конечно, ещё больше ускоряло процесс превращения его бренной плоти в несоответствующий санитарным нормам продукт. Наконец, когда мы стали околевать до такой степени, что решили снова закрыть окна, показался город, по обеим сторонам дороги поплыли новостройки, ещё минут десять, и мы остановились перед одноэтажным зданием с отваливавшейся жёлтой штукатуркой. «Приехали!» - сказал Серёга.
     Руководительница операции по сдаче протухшего мяса, кряхтя, вылезла из автобуса и скрылась где-то в дебрях ветстанции. Палпалыч с Пашей вышли покурить, к ним присоединился водитель. Я слышал только обрывки фраз, исходивших в основном от нашего «Козлевича». По большей части они состояли из легко узнаваемых, но не поддающихся письменной передаче элементов великого и могучего. Через некоторое время в сопровождении женщины в белом халате показалась начальница. Она старательно пыталась доказать ценные питательные и вкусовые качества протухшей туши своей спутнице. Однако та даже в автобус заходить не стала, а только приоткрыла дверь и, потянув носом воздух, тут же захлопнула её, покачала головой и, что-то сказав нашей неугомонной колхознице, решительно повернула назад. Догонять и уговаривать было бесполезно, даже наша мать-командирша осознавала это.
   Тушу повезли обратно в колхоз, как с ней поступили, не знаю. А нас отпустили по домам обедать, шёл уже третий час пополудни, и наши молодые желудки требовали срочной подпитки. После обеда никто, конечно, на работу уже не поехал, мы намёрзлись, растрясли все внутренности на разбитых дорогах, с нас было достаточно. Рабочий день прошёл абсолютно зря. Жалко, я мог бы поработать над аннотациями для новой экспозиции, старшие товарищи, наконец, поручили мне что-то интересное, до этого только переписывал бумажки. Но муки творчества тогда меня не сильно терзали, успокаивала мысль о том, что пару лишних часов смогу посвятить увлекательно написанной истории Древней Греции. С паршивой овцы хоть шерсти клок. И то хорошо.  Спасибо тебе, колхоз имени Первого мая, за тепло и уют родного дома и за подаренное время, проведённое за чтением интересной книги. А нашу энергичную начальницу, наверное, утешало сознание выполненного долга, бездарно потраченное время пяти человек и сожженный напрасно бензин, видимо, во внимание не принимались. Вот такая была экономика у нашего подшефного хозяйства (или бесхозяйства?), недаром оно числилось в миллионерах по долгам. Однако долги в то время колхозам и совхозам списывали на каждом партсъезде, то есть раз в пять лет.
Рассказ из сборника "История моего преступления". Его можно найти на платформе "Литрес"