Ч. 225 Трагическое возвращение

Предыдущая страница  http://proza.ru/2021/09/12/557

4 сентября, оставив в Кронштадтском госпитале двух заболевших холерой матросов, Унковский повёл «Ореанду» к родным берегам. Это было безумным решением: не проверить состояние здоровья остальных членов экипажа.
 
Погода стояла холодная, штормило. Ушли из Кронштадта далеко. На следующий день выяснилось, что весь экипаж охвачен эпидемией холеры. Скончались пять человек, в том числе и штурман, поручик Чернявский.
 
Их похоронили в море. Через сутки скончались ещё двое. Но Иван Семёнович  не хотел и думать о возвращении в Кронштадт.

К концу недели способными работать оказались только три человека: Унковский, Дмитрий Бутаков и боцман. Втроём они управлялись с судном, заменяя двадцать девять человек, к тому же ухаживали за больными.
 
11 сентября яхта пришла в Копенгаген. Датчане сразу заподозрили недоброе, увидев на палубе большой яхты только трёх человек. Они запретили входить в порт и приказали уйти на карантин, в местечко Кане.
 
Унковский попросил датчан передать в русское консульство, чтобы на яхту прислали врача, медикаменты, воду и провизию. Морякам передали только продовольствие, да и то в недостаточном количестве.
 
Унковский через датчан снова потребовал от консульства, чтобы на яхту доставили столько припасов, сколько им необходимо для плавания. Но никто из чиновников не появился и никакой реакции не последовало.
 
Адмирал Лазарев был впоследствии крайне возмущён тем, что русское консульство даже не попыталось помочь попавшим в беду соотечественникам.

Прибывший датский офицер заявил, что если яхта немедленно не уберётся, то по ней откроет огонь береговая батарея. На что Унковский ответил: «Я судно своё сейчас же поставлю под батарею, чтобы артиллерия ваша не делала промахов и дам вам случай отличиться военным действием.
 
В таком случае заразительная холера не минует нации вашей, потому что судно будет на дне рейда, а утопшие трупы наши при морском ветре сообщатся с берегом». После нескольких часов размышлений портовые власти доставили остальное продовольствие, воду и врача.
 
Врач подниматься на яхту побоялся. Он передал медикаменты и осмотрел больных издали. Выдержав карантин, 19 сентября яхта снялась с якоря и снова отправилась в плавание. К счастью, больше никто не умер.
 
Но и без того в экипаже недоставало одиннадцати человек: двух оставили в Кронштадте и девять умерли от холеры. Оставшиеся в живых были ослаблены после страшной болезни и с трудом возвращались в обычное состояние.
 
По пути зашли в Плимут, где простояли пять суток. Следующую стоянку наметили в Португалии. 

На подходе к Лиссабону попали в жестокий шторм, во время которого порывом ветра сломало бушприт (бушприт –  это наклонное или горизонтальное дерево, выдающееся с носа корабля, для отнесения центра парусности от центра тяжести судна).
 
Пришлось штормовать в океане: яхта не управлялась, входить в бухту боялись, чтобы не  разбило о камни. От Лиссабона пришлось отказаться, направились в Кадис.

Месяц простояли на ремонте, затем в ноябре перешли в Гибралтар. Комендант английской крепости генерал Вильсон встретил Унковского, как родного. Старик участвовал в войне 1812 года в составе русской армии.
 
Он пригласил капитан-лейтенанта к себе домой, представил жене и дочерям. Неизвестно, какие планы зародились в голове у старого стратега, но когда комендант стал под всякими предлогами задерживать  Унковского  в крепости и настойчиво приглашать ужинать дома с его семьёй, моряк насторожился.
 
А когда он почувствовал повышенное внимание дочерей генерала, всё стало ясно. Три переспелые девицы, самая младшая из которых была лет на десять старше Унковского, к тому же не самой привлекательной наружности, показались угрозой страшнее лиссабонского шторма. Иван Семёнович решил спасаться бегством.
 
Под прикрытием ночи «Ореанда» бесшумно выскользнула из гавани. Иван Семёнович исчез не прощаясь, слегка мучаясь угрызениями совести по отношению к доброму старику, но зато с большим душевным облегчением. Наверное, англичане подумали: ушёл по-русски, хотя Унковский считал, что ушёл по-английски.

10 марта 1849 года яхта вошла на Севастопольский рейд. Иван Семёнович Унковский ожидал чего угодно, но только не такой встречи. Никто не явился встретить победителей, кроме карантинной службы и таможенников.
 
По приказу Лазарева яхту поставили на 28 дней в карантинную бухту. На берегу, в карантинном доме, у потрясённого всем пережитым и оказанным приёмом, у Ивана Семёновича началась истерика, он зашёлся в припадке смеха так, что пришлось оказывать медицинскую помощь.
 
Карантин сняли через три недели. Лазарев встретил победителя холодно, сделал выговор за потерю бушприта и за то, что Унковский оставил приз на сохранении в Петербурге, а не привёз с собой.
 
Лишь спустя много лет отец рассказал ему настоящую причину такой встречи. Оказалось, что адмирал беспокоился, чтобы у капитан-лейтенанта не закружилась от успеха голова и не появилась самовлюблённость вместо самолюбия, поэтому Лазарев решил сразу поставить его на место.
 
Унковский долго и болезненно переживал изменившееся отношение адмирала, которого он глубоко чтил и уважал. В июле 1849 года Ивана Семёновича назначили командиром брига «Эней» и отправили за границу. Он понимал, что обязан этим Лазареву.
 
Заграничное плавание было мечтой всех черноморцев. Они получали повышенное денежное содержание, избавлялись от утомительного крейсерства вдоль кавказских берегов и видели места, о которых раньше только могли читать в книжках.
 
Началось плавание по Средиземному морю. Унковскому, конечно, в жизни везло. Во время стоянки «Энея» в Триесте туда вошёл пароход под флагом австрийского императора Франца-Иосифа.
 
Австрия хотела завести военно-морской флот. Для его организации пригласили советником английского адмирала Непира. После обмена салютами австрийский император, который, кстати, был одного возраста с командиром «Энея», выразил желание посетить русское судно.

Гости попросили провести учение. Бриг снялся с якоря, вышли в море. Высоким гостям показали парусное учение, а затем артиллерийское. Сбросили с брига буй с красным флагом в качестве мишени.
 
Первый же выстрел сбил флаг. Несомненно, это была чистая случайность, но всё происходило на глазах у поражённых зрителей. Сыграли отбой учению. Франц-Иосиф обнял Унковского и подарил удачливому комендору десять золотых монет.
 
Позже он с восхищением написал об этом случае Николаю I, а я уже упоминал, что у царя была феноменальная память. Но ожидало Унковского и горе.  Жена Лазарева, Екатерина Тимофеевна, написала ему, что находится с мужем в Вене для консультации по поводу состояния здоровья адмирала.
 
Врачи сказали ей, что дни Михаила Петровича сочтены, поэтому, если он хочет с ним проститься, то пусть приезжает в Вену. Вид адмирала его поразил. Михаил Петрович ничего не мог есть и ужасно исхудал.
 
Унковский, не выдержав, разрыдался в соседней комнате. Вскоре после этой встречи на бриг пришло скорбное известие о смерти Лазарева. Иван Семёнович перешёл на бриге в Ифу.

Там он разделил команду на две части и на свои деньги обеспечил им поездку по очереди в Иерусалим, чтобы помолиться за Лазарева.
 
В 1877 году, после смерти вдовы адмирала, Унковскому доставили тот памятный приз за яхтенные гонки. Драгоценный кубок завещала ему вдова адмирала. Вернувшись на родину в конце октября 1851 года, он узнал, что царь назначил его в свиту флигель-адъютантом.
 
Продолжение http://proza.ru/2021/09/15/975