Оромо

Так сложилась, что в жизни мне много чего пришлось по нескольку раз поменять. Не менял только то, что обмену не подлежит. Родителей, детей, других кровных родственников. Друзей можно выбирать, а родственники — это приговор. Менял друзей, из-за обстоятельств, которые разводили с одними и сводили с другими, или из-за того, что эти друзья теряли ценность в моих глазах, в силу их разных действий или бездействий. С возрастом друзей становилось меньше, а расставания с ними мучительнее. Менял сначала девушек, потом женщин, любимых и не очень, жён, и соответственно родню по сватовской линии... Теперь жалею даже о тех, с которыми расставался без сожаления. Чаще чем с другими я расставался с работодателями и заводил новых. В стране развитого социализма это было не сложно, и эту привычку я взял с собой в страну загнивающего капитализма, где такая смена впечатлений, тоже в общем-то оказалось не сложной в моей новой профессии, приобретённой уже после переезда в Германию. Так сложилось.
Но вернёмся в страну развитого лицемерия. Как я в поисках работы попал в город Кант, уже не припомню. Здесь я устроился в одно СМУ, которое занималось сантехникой. Я в этой области большим специалистом не был, как, впрочем, и маленьким, так как закончил техникум по специальности ПГС, что означает промышленное и гражданское строительство. Устроившись в эту контору прорабом, я сразу же пожалел, что не учился по специальности СТУЗ — санитарно-техническое устройство зданий. Мне пообещали квартиру без длительного ожидания, которое обычно длится годы и даже десятилетия. Квартиру я мог получить в том городе, где находился объект. Строительство было многообещающим, на много лет вперёд. Речь идёт о городе Казарман. Это далеко в горах, куда ещё не пришла советская власть, как мы студентами говорили о подобных местах, где бывали в тамошних колхозах на уборке сена или чего-нибудь в этом роде. Там собирались строить и уже начали золоторудный комбинат. Насколько мне известно, золото не в руде залегает, а самородками или на худой конец песком, что собственно тоже есть самородки, только маленькие. А как железо или даже серебро его не надо вываривать из руды. Но строительство называлось так, а не иначе «Золоторудный комбинат». Мне предстояло подналечь на инфраструктуру.
Пожалуй выскажу свою точку зрения по тогдашней жилищной политике в стране. Люди получали квартиры, нередко отстояв в очереди по 20 лет, что одновременно означает что жизнь прошла мимо. Квартиры были дешёвые и тесные, но даже за такое уёбище советскому человеку надо было томиться в ожидании 20 лет. В квартирах нередко жили два и даже три поколения со своими семьями. В зале всегда кто-нибудь спал на раскладном диване. Квартиры были дешёвыми и поэтому почти не сбыточной мечтой.
В Германии  нет очереди на жильё вовсе. Квартиры дорогие. Они бесплатно, как при социализме не даются. Они стоят денег, и если у тебя нет их на оплату твоего жилища, тебе их даст «социал».  Sozialhilfe так это тут называется. Тут в принципе не должно быть бездомных, но если верить СМИ, они всё же есть. В СССР я всегда хотел жить в городе, сначала это был Фрунзе, потом Ростов-на-Дону, Волгоград, но так и не получил ни разу квартиру от производства... В последнем городе из перечисленных за мои выдающиеся заслуги в строительстве газо- и нефтепроводов, всё же получил комнату в семейном общежитии. Но семью там не поселил. Тесно и пошло жить в общежитии семьёй. Когда на несколько семей одна кухня, один душ, одни удобства.
Под моим чутким (или не очень) руководством работал один машинист трубоукладчика, его супруга — в нашей конторе в отделе труда и зарплаты. Они имели двух очаровательных дочек, которые выросли в этой общаге. Когда это случилось, то есть они выросли, им стало стыдно приглашать подружек к себе домой. Они семьёй, хотя и занимали две комнаты в этой общаге, сообщающиеся между собой через общий коридор, квартирой это назвать было нельзя даже в натяжку. Такой вариант коммуналки, у которой просто поменялось название. Наш трест худо-бедно но всё таки строил жильё своим работникам и поэтому ждали не по 20 лет, а по 8-10. Но этой семье не повезло. Они оказались первыми в очереди после сдачи очередного дома. Любой бы предпочёл быть последним в сдавшемся. Потом наступили Горбачёвские времена и строить даже начатые дома перестали. Они так и остались навсегда первыми в очереди на квартиру. Однако на этом их злоключения не закончились. Моему подопечному машинисту трубоукладчика, его звали Сергеем, повезло. Он сумел попасть на работу за границу. Все люди, поработавшие за кордоном возвратившись оттуда приобретали машины, нередко предел мечтаний советского человека - «Газ-24, Волгу». Однако этот попал в бедную соцстрану Кубу, но оттуда сумел перевестись в Ирак. Он рассчитывал года на три работы, но американский Буш затеял войну и российскому Сергею, как и всем соотечественникам пришлось уносить ноги. Самой последней, как капитан с тонущего корабля, уехала из Ирака начальница отдела кадров треста. Беспримерный подвиг. Хотя злые языки говорили, что она торчала там больше из-за денег, ведь видимой угрозы никакой не было. Сергею пришлось закончить закордонную эпопею раньше, чем он рассчитывал. Однако он успел заработать на машину, если не на «Волгу», то на «Жигули» и поехал покупать предмет вожделения в Москву. Столица нашей родины является одновременно столицей аферистов и разного рода проходимцев и Сергея там кинули. В итоге у этой семьи ни машины, ни квартиры. Потом ещё начались дурные девяностые, не стало и работы, причём у обоих супругов. Сергей запил, супруга выбросилась из окна восьмого этажа, обе дочки пошли на панель. Вот такая печальная история...
Слава Богу, моя семья жила в отдельном доме и своих детей я смог избавить от подобных злоключений и они росли, имея отельные комнаты. Мы проживали в просторном доме, который располагался... в одной дыре под названием город Палласовка. От этой дыры я не смог их избавить. А потом, благодаря предкам, моей принадлежности к многострадальному народу немцев Поволжья, который как народ был истреблён советской властью, я перевёз семью в Германию, где такие вопросы не были такими острыми, если не сказать, что вообще отпали. Дети выросли в Германии, а некоторые даже тут родились. В России я всегда хотел жить в большом городе. В Российских городах хоть какая-никакая инфраструктура была. В остальных населённых пунктах напрочь отсутствовала. Палласовка хоть и имела статус города, но к таковым не принадлежала по всем пунктам.
В Германии наоборот хочется жить в маленьком городке. Они здесь все ухоженные, чистенькие, инфраструктура — лучше чем в городе, где толчея и даже машину припарковать негде. В крупных городах удобнее жить без машины. Но что это за жизнь, без собственного авто?! Без него так же плохо, как без жены.
Но вернёмся к теме. Дом в Казармане, в котором я собирался получать квартиру, уже достраивался, и мне предстояло заняться его санитарно-техническим благоустройством. 
Однако сначала давайте туда доедем. Дорога более чем живописная, и заслуживает того, чтобы её детализировать. Небольшой автобус (на местном, киргизском диалекте - аптогус) фирмы ПАЗ, кажется на 24 места, был загружен полностью, ни одного свободного места. И не напрасно аптогус был маленьким, более крупным туда проехать было бы значительно сложнее.
Загрузились рано утром, ехать предстояло часов двенадцать. Сначала дорога шла по направлению к озеру Иссык-Куль. Добротная асфальтированная дорога, хорошо мне знакомая, по поездкам на это озеро. Дорога, ведущая вдоль речки Чу, которая ещё довольно чистая в своих верховьях, но не настолько, что прозрачная. Совсем немного не доехав до Иссык-Куля, свернули в сторону Нарына. В эту сторону я ещё не ездил и мне, «молодому специалисту» по унитазам было очень интересно смотреть в окно, на такие восхитительные пейзажи, которые предлагали горы! Что может быть для наблюдателя красивее гор? В лесу видно только пару соседних деревьев, в степи — однообразие степи, в море — его однообразие. А в горах вся палитра красок. Причём горы самой разной величины, растительности на них, или полного её отсутствия, скал всех сортов, речек и ручейков, всевозможных озёр, поблёскивающих на солнце своими водами. Те же леса и поля, но не на плоскости. Разнообразила действительность ещё сверх всякой меры и погода, то дождь, то солнце. Тучки цеплялись за вершины высоченных пиков, закрывая их вершины собой, или ложились внизу, в долине, и мы их наблюдали сверху, с очередного перевала.
Река Нарын, давшая, очевидно, название областному центру и всей области. Река дымится своими иссиня-зеленоватыми водами, этаким крупным изумрудом, рассыпаясь в мелкие на порогах и перекатах. Однако далее вниз по течению в эту реку вливались всевозможные речушки и ручейки, и гасили этот её изящный колор своими примесями. А мы это изящество имели удовольствие наблюдать в её верховьях. Река бурная, но не настолько, чтобы образовывать собой водопады, в силу своей полноводности. Переплыть её - это весьма опасное мероприятие, из окна автобуса мне это казалось совсем невозможным. Специалистам по рафтингу здесь раздолье, как начинающим, так и продвинутым, для каждых найдётся соответствующий участок реки. Но таковых тут не наблюдалось.
Самый высокий перевал, по пути в Нарын — Долон, 3030 метров над уровнем моря. Но горы рядом тоже высокие, поэтому сам перепад высот был сравнительно небольшим. В Нарыне некоторые пассажиры вышли, другие вошли и мы поехали дальше. Я вообще из своей Каинды выехал в три часа утра поездом. Во Фрунзе пересел на автобус и продолжил путь к цели. Связанное с этим сонное состояние прошло, так как все кое-как доспали, хотя и не дома в удобных постелях, а в неудобных жёстких сидениях автобуса, но всё-таки. В автобусе я был единственным европейцем. Киргизы называли русских орус. Я был немцем, но в те годы не афишировал этого, так как немцы развязали две мировых войны, и я должен был как и все мои волжские предки чувствовать навязанную советской властью коллективную вину нашего народа за это. Народа, приказавшего долго жить. Должен был чувствовать, да не чувствовал.
Я живу в общем-то счастливую жизнь, если не принимать во внимание некоторые несчастливые её моменты. И это в то время, когда всем простым людям, к которым отношу себя, очень не просто жилось и живётся до сих пор в постсоветском пространстве. Что такое голод, точнее не голод, а систематическое недоедание, я узнал в зоне, куда загремел по молодости. Это было кратковременно и я знал, что очень скоро закончится. Этим и жил. Это «очень скоро» тогда мне не казалось даже «просто скоро», и я очень долгих три года недоедал и работал на измор. Приговор суда был недостаточной мерой наказания разного рода преступникам, надо ещё и унизить осуждённых, создать невыносимые условия для жизни. Разумеется мои лишения лишь отдалённо напоминали тот измор-голодомор, который устроили моим предкам большевики. У нас, в зоне некоторые люди опустились из-за недоедания. Они ели то, что и свиньи бы есть не стали. Но большинство всё-таки продержалось и не потеряли своё человеческое достоинство. Во всяком случае от голода не умер ни один. А наши предки? - От голода и изнурительной работы в большевистских концлагерях вымерла одна треть!
Мне даже совестно перед предками, я считаю в некотором роде следствием их систематического голодания и работы на измор то, что я теперь жирую. Вследствии того, что они были немцами, им пришлось претерпеть столько, что уму непостижимо. А я, благодаря этому факту, смог перебраться в цивиллизованную страну и насладиться жизнью сполна, понять её вкус и даже смысл. Я считаю оскорбительным по отношению к памяти предков, имея возможность уехать из страны советов, не сделать этого. Этим невольно и вольно подчеркнув бессмысленность всех многочисленных жертв. Этим жестом, невыездом из СССР, или из его обломков, признать допустимость этноцида нашего народа. Только потому, что предкам было настолько плохо, - настолько хорошо теперь потомкам. Об этом геноциде-этноциде надо кричать каждый день на всех площадях. А остаться в России — означает собакой лизать бьющую тебя руку.
Я представитель безвременно ушедшего народа, замордованного непосильным трудом, заморенного голодом, загубленного Советской властью, коммунистами-большевиками. Народа нет, остались отдельные его представители, которые постепенно интегрируются, ассимилируются с местными немцами в Германии, или с местными русскими в России. Но я ловлю себя на мысли, что к этой трагедии отношусь поверхностно. Она меня может быть и цепляет временами до глубины души, до слёз, но в то же время я воспринимаю это как неотвратимое, неизбежное. А когда-то на Земле был один народ, одно наречие...
Многие киргизы в аптогусе говорили по-русски, но далеко не все. Во Фрунзе и в округе около него, было много русскоязычных, и там все местные, как минимум молодое поколение, говорило по-русски, а вот дальше в горы — нет. Вместе с советской властью кончалась цивилизация. Не знаю насколько это соответствует действительности, говорили, что для поступающих в учебные заведения существовали квоты, чтобы местное население тоже могло принимать участие в обучении и, стало быть, в прогрессе. Наверное это было правильной политикой со стороны коммунистов, иначе те, кто учился в русских школах, имели бы преимущество, перед обучающимися в киргизских, у которых русский язык был как иностранный, а все техникумы, ВУЗы и т.п. в Киргизии вели своё обучение исключительно по-русски. Мало того, как минимум диктант, был вступительным экзаменом, а то и сочинение, разумеется по-русски, и по русским писателям-классикам. Если взглянуть на это дело со стороны, то это нонсенс, мы же в Киргизии, а нам тогда казалось это в порядке вещей. Приехавшим из дальних горных аулов было поначалу очень трудно в их столице без знания русского языка. Но с другой стороны они были свободны от родительской опеки, от бдительных соседей своего аула, где все друг друга знают. Многие этой свободой пользовались по полной. Особенно, что казалось удивительным, молоденькие девчата, которым эта свобода сносила крышу. Когда парень имеет много девчат, то он считается успешным, а когда девчонка имеет много парней — шалавой.
Я был молод, около 25 лет от роду, уже женат, скромен, даже скорее застенчив, не знающий местного языка. Из всех перечисленных достоинств только первое можно отнести к положительным данным.
Выспавшись, пассажиры активизировались. У киргизов есть интересный обычай или что-то наподобие этого, о котором я ранее не знал, хотя всю свою сознательную жизнь на тот момент провёл в Киргизии. Мало того, все мои познания в киргизском языке ограничивались тем, что я мог сосчитать до пяти, и знал ещё пару ругательств. Пассажиры передавали друг другу какую-то кружку с огрызком яблока внутри. Если мне не изменяет память, этот обычай-игра называлась «Оромо»... Или так называлось какое-то блюдо национальной кухни(?!) Причём первые две буквы «о» имели поперечную палочку в середине. И произносились несколько иначе, отчасти в направлении «э». Тот, кто получал этот символ (наверно микрофона) имел свой выход. Он должен был спеть, станцевать, показать любой фокус, что-нибудь из того, на что был способен. Один из пассажиров, после того, как влил в себя ровно столько, сколько способен вместить его молодой организм, собственно и затеял эту канитель. Он достал комуз и стал «наяривать» на нём в свой выход, а потом подыгрывал и другим. Закончив показательные выступления, он отложил на время инструмент, передал символ микрофона одной рукой соседу по сидению, а второй — наполненный доверху огненной водой граннёный стакан опрокинул в себя не моргнув глазом и не закусив. Этот подвиг значительно возвысил его в глазах окружающих, все сто процентов которых были направлены на него, включая водителя, правда через зеркало заднего вида. Герой исполнил какую-то мелодичную песенку, часто прерываемую речитативами, вызывающему взрывы смеха у слушателей. Я же, ничего не понимая, тихонько хихикал в соответствующих местах, как бы показывая тем, что слишком дорожу своим смехом, чтобы позволить ему улетучиться в звук. Моя глупая улыбка не отражала проблеска веселья, царившего в аптогусе, который гудел, как пчелинный улей. Веселье стремительно переходило в буйство. Музыка, может быть, и объединяет, сближает людей, пусть даже воспитывает, организовывает в известном смысле, но не прибавляет порядка, скорее наоборот, создаёт хаос.
Некоторые объединялись по двое-трое и исполняли свои номера. Комузчи, так зовётся на местном диалекте играющий на комузе, мастерски подыгрывал каждому выходу. Порой удивляло, как много музыки можно извлечь из двух струн, да ещё таких глухих, где-то даже металлических. Также удивляет, что никому из групп, играющих в направления хэви-металл не пришло в голову использовать этот инструмент в своих аранжировках. Комуз, или родственные ему инструменты: у казахов это домбра, у узбеков, таджиков, туркмен — дутар, а у русских — балалайка.
Помню по киргизскому телевидению выступления таких ансаблей. 7, 9, может быть даже и 11 комузчей наяривают, доводя зал до состояния близкого к экстазу! Они играют на инструменте не только так, как принято всеми, держа как гитару, но так же как на скрипке (без смычка), держа комуз за головой, сзади туловища, между ног... При этом работая всем ансамблем совершенно в унисон как по изображению, так и по звуку. Они лабали, в самом прямом смысле слова. Наш комузчи в этом плане не отставал по изобретальности поз и тоже лабал настолько самозабвенно, что ему мог бы позавидовать симфонический оркестр «Виртуозы Москвы». Его музыкальность возрастала пропорционально приложениям к граням стакана.
   Я и не подозревал, что когда-то это кружка придёт и ко мне, получив которую я весь съёжился, словно хотел занять поменьше места в пространстве и остаться незамеченным. Но с этими мерами предосторожности я опоздал. По части сценического выступления я не умел ровным счётом ничего и боялся сцены, читай выступления на людях, как огня. Мне приходилось, как прорабу по работе преподавать технику безопасности своим подчинённым, что было большой проблемой и я старался отлынивать от этого. Предмет в моих руках парализовал все остальные органы. Моё лицо изображало тупое замешательство, не лишённое комизма, и это на фоне всеобщего веселья, уже перешедшего в буйство. Напрасно я встряхивал головой, чтобы расшевелить силы ума. Пробуждения даже какого бы то ни было инстинкта не произошло, не говоря уже о разуме. Я с детстсва отличался той скромностью, которой обычно отличаются все гении. Правда в моём случае дальше скромности дело не пошло. Потом я частенько говорил, что скромность — это недостаток, с которым я борюсь и не безуспешно. А ещё позже, что скромность — признак больного самолюбия. Моё больное самолюбие окрасило лицо в характерный цвет, идентичный тому, который приобретает рак от процесса варки. Я держал кружку трясущейся рукой, с приходом которой меня покинуло душевное равновесие, и я готов был расплакаться. И это в 25 лет! Объедениться мне было не с кем, но от меня долго не отставали другие пассажиры, однако так ничего и не добившись, оставили всё-таки в покое. Кроме кружки мне, как и другим, тоже предлагали гранённый стакан, наполненный, правда, уже не доверху, от которого отказаться оказалось намного проще, видимо по причине дефицита жидкости в закромах.
Нам предстоял затяжной подъём — перевал Карагоу. Дорога была не асфальтированной больше, а посыпанной щебнем и хорошо укатанной,. Такого добра в горах — завались. Но сначала мы вскарабкались на вершину очередного, промежуточного перевала и перед нами, как книга, открылось ущелье, прорезанное речкой за миллионы лет стремительного бега. Открылось во всей своей первозданной красе. Внизу дорога ныряла в туман, разлитый молоком по дну ущелья. Несколько редких капель молока медленно и величаво скатывались с окрестных вершин по склонам и присоединялись к основной массе. Мы окунулись в туман и не стало видно ни зги. Почувствовав не столько страх, сколько дискомфорт, я заёрзал на сиденьи. Наверное это отразилось и на моём лице, потому как водитель произнёс по-русски, очевидно ради меня, так как остаток пассажиров владел его родным языком:
Аптогус, хорошо знает дорогу. Он, как хорошая лошадь, которая пьяного хозяина всегда домой довезёт.
К счастью мы не долго пребывали в тумане. Дорога пошла на подъём и мы вернулись в солнечный свет. Извилёшенность дороги пересекали отдельные рваные космы тумана на своём пути вниз, мы то и дело ныряли в них, как в молоко и снова возвращались к солнечному свету..
   Аптогус гудел надрывно, но в гору тянул. За один присест на перевал вскарабкаться ему не удалось — закипела жидкость, охлаждающая мотор. Пришлось остановиться и дать ему остыть. Когда мы всё-таки забрались на вершину перевала, нам открылся, захватывающий дух, вид! Весь мир у твоих ног! Я пришёл в восторге от этого вида, жалел что супруга не со мной, и был весь в предвкушении, что когда-нибудь ей это покажу. Величавые снежные вершины, куда хватает глаз. Скалы, скалы, скалы... далеко внизу, очень далеко где-то внизу — тоненькая извилистая черта пенящейся речушки. Перевал Карагоу, сама гора на вершине лысая, лишённая деревьев и кустарников, но там где отсутствовали скалы — покрыта травой, свежей и сочной, не выжженной безжалостным солнцем, как обычно встречалась она в долине, где дожди не так часты.
   Мы услышали надрывный звук мотора, поднимавшейся машины, а потом и увидели само транспортное средство. Напрасно наш водитель торопил всех с посадкой, мы всё-таки не успели тронуться раньше и пришлось пристроиться вслед за ним. На спуске мы стали очевидцами маленькой аварии. Наш путь преградил трал, который на первом серпантине вниз, завалился набок, но не в сторону пропасти, тогда бы он долетел, вероятно, до самой речушки, поблескивающей внизу. Он завалился в сторону горы, при этом поднялись в воздух его многочисленные колёса. Машина, могучий КРАЗ, «лаптёжник», тянувший на прицепе трал, остался на дороге, разве что переднее колесо на противоположной стороне зависло над пропастью. Грузом был электрический трансформатор. Его изготовили в Болгарии, видимо до Фрунзе довезли железной дорогой, а далее, по причине отсутствия оной в горах, везли автотранспортом. И до места не довезли совсем немного, каких-нибудь 50-70 километров. Он пришёл, конечно в негодность, после такого падения. Мы все, кроме комузчи высыпали из автобуса. Наш художественный руководитель в конечном итоге влил себя больше огненной воды, чем мог вместить его молодой организм и оставался неподвижен на заднем сиденьи. Высоко оценённый талант, оказался неспособным переварить плату за него.
Менее талантливые устроились на свежей травке, вытягивая ноги, разминая кости после неудобных сидений. Стали с неприличным любопытством наблюдать, как вокруг трансформатора нарезает круги водитель, почёсывая голову, покрытую лишь на затылке растительностью, но зато до плеч.. Его спутник, наверное трейлерист, поначалу тупо смотрел на только что изготовленный натюрморт. Отойдя от прострации, он не стал почёсывать затылок, а принялся как-то странно суетиться, делая один-два шага вправо-влево, вперёд-назад. Его движения были стремительны и порывисты, но ограничивались вышеуказанным сектором. На удивление, эти двое без посторонней помощи с тралом справились довольно быстро. Просто перекусили огромными кусачками проволоку, связывающую трансформатор и трал. Причём с риском для жизни. Трал с шумом вернулся в горизонтальное положение, слегка подпрыгнув на колёсах, после приземления. Трансформатор остался лежать на обочине.
Когда трансформатор падал на землю, прихватив с собою трал, водитель КРАЗа, несомненно, был взволнован. Ещё бы, очевидно его машину потянуло в противоположную сторону, в пропасть. Но сцепка оказалась надёжной и весь автопоезд остановился. О ручном тормозе, само собой, водитель не вспомнил ведь приземлились надёжно. Теперь же, когда машина с тралом благополучно освободилась от трансформатора, она пришла в движение, ведь уклон будь здоров. Весь автопоезд стал набирать скорость, водитель не сразу сообразил, а когда всё же сделал попытку догнать, чтобы задействовать ручной тормоз, было уже поздно. Многотонная груда будущего металлолома оставалась на дороге до первого серпантина и, игноррируя поворот, поехала дальше с ужасающим грохотом по прямой, подминая под себя кустарники и подпрыгивая на камях. После пересечения дороги, которая вернулась на путь следования после очередного серпантина, сцепка не выдержала, и две груды металла полетели вниз, каждая своим путём. Чем дальше, тем стремительней, начали кувыркаться, теряя колёса, куски железа, и прочее. Совершив бессчётное количество кульбитов всё в конце концов пришло в состояние вечного покоя, достигнув речки отдельными мелкими частями. Две основные груды металлолома остались лежать на земле довольно далеко друг от друга. Сцена сначала заворожила, а потом изрядно потешила, основательно подогретых пассажиров. Ведь никто же не погиб. Проснувшись комузчи оставалось только посажалеть, что проспал такой сольный выход. Гвоздь программы Оромо.
Спустя две недели я ехал обратно, Трансформатор всё ещё лежал на том же месте. А спустя 10 лет один знакомый сообщил, что металлолом внизу хорошо виден сверху, хотя и порос основательно кустами. В Германии есть специальные службы, которые занимаются последствиями от аварий на дорогах. Пока всё не уберут, как правило, движение перекрыто. И если там с этим делом затянуть, то парализуется всё. Многокилометровые пробки на автобанах после часа-двух таких работ.  Кроме того, если водитель делает аварию — весь ущерб оплачивает работодатель, у которого всё застраховано, как груз, так и транспортное средство (обязаловка). Водителя это не касается или почти не касается. Бывает у некоторых зарплата платится на сто-двести евро больше, при условии работы без аварий, равно как и без больничных листов. Самое страшное наказание — увольнение. А найти новую работу водителем проще, чем в любой другой отрасли. А в бывшем СССР, за груз, за транспортное средство отвечает водитель, который стал виновником аварии. Наверно долго бедолаге водителю пришлось выплачивать. Одно радует, что за этим пару лет спустя последовала инфляция, которая все большие долги сделала незначительными, равно как и сбережения граждан сожрала (последнее не радует)...
На объекте я познакомился со своей бригадой, состоявшей из шести человек. Сенсации своим приездом я не произвёл, так как предшественников у меня было немеряно, и никто из них не задерживался тут надолго. Даже факт выдачи квартиры был слабым аргументом в пользу оседлости. Бригадиром оказался опытный рабочий и хороший человек. Мою неопытность, некомпетентность он нисколько не осудил, а наоборот помогал поскорее вникнуть в суть дела, которое оказалось в общем-то простым. Назад, после вахты, мы с моим бригадиром ехали на Камазе. Эта машина чего-то привезла в Казарман, и ехала обратно пустой. Запомнилось то, что мы однажды срезали путь между двумя серпантинами на перевале Карагоу, на спуске, так что стало страшно. Водитель давил на тормоза со всей мочи, а машину несло и несло вниз, мы вылетели на главную дорогу, благо на ней никого не оказалось, и едва не опрокинулись после резкого поворота на неё.
   Я был в восторге от новой работы и заразил своим восторгом супругу, ей уже захотелось поскорее перехать с сыном на руках туда. Её удерживало только то обстоятельство, что квартира в Казармане пока не готова. После выходных я снова собрался на объект на следующую вахту. Завёл будильник на три часа ночи, но кнопочку забыл нажать и он не зазвенел. Так я проспал на поезд! Поехал на следующем в Кант, в управление... и уволился!