М. М. Кириллов Социальное пижонство Воспоминания и

М.М.КИРИЛЛОВ

СОЦИАЛЬНОЕ  ПИЖОНСТВО

Воспоминания и размышления

    Впервые это необычное и не частое слово,  пижон, я услышал в своём подростковом возрасте от нашей приёмной матери, женщины простой и прямодушной. Это было осенью 1946-го года, в Москве. Наша родная мама, незадолго до этого, умерла, и мы жили уже в новой семье. 
        Это было так. Братишка мой, Санька, 11-ти лет, обычный ученик 3 класса, бесхитростный  по характеру, искренний и добрый мальчик, отличался частой у детей его возраста, излишней инициативностью. Как говорят, «торопыга», или холерик.
   Ему было свойственно естественное желание  выделиться и покрасоваться в любой компании. У детей это бывает нередко. 
     Я помню, как ещё в его раннем детстве, после того, как ему в женской бане, в которой его помыла ещё наша родная мама и  надела новую рубашку, он стал ходить по рядам сидящих в зале женщин, хвастаясь: «У Сяси новая вилюбашка!»
    Он никогда ничего не делал наполовину. И даже наполовину счастливым или несчастным быть никак не мог. Или, или.
   Поскольку, обычно, он сначала делал, а думал уже потом, за ним даже закрепилось семейное определение: «Тридцать три несчастья». Ошибался он всегда, конечно, нечаянно, просто руки у него были быстрее, чем работала его голова. Зато он, скорее, чем другие, активно откликался на чужую беду. И мы его в нашей семье за это драгоценное качество любили. И приёмная мама – тоже, хотя ей и доставалось от него больше всех – она же была мамой. А отец его никогда не наказывал, а только огорчался.  Маленький ещё, ничего не поделаешь.
    Так вот, она и назвала нашего, очень довольного Сашеньку, увидев его в только что купленном к школе костюмчике, не обидно, но, по-своему, кратко и точно: «Пижон, коровьи ноги!». Прозвучало насмешливо, но одобряюще, и братишка был счастлив.
   В последующем мой брат, отслужив армию, всю активную жизнь проработал на заводе инженером, советскую власть у Дома Советов в октябре 1993 года защищал, но никогда, даже в мелочах, пижоном не был.
     Это моё воспоминание из детства, приятное, конечно, но вряд ли оно может иметь значение для читателя. Тем более, что это никакое и не пижонство, а лишь нормальная эмоциональная особенность ребёнка. Между прочим, даже А.П.Чехов писал в своё время, что в человеке «всё должно быть прекрасно, в том числе, и его одежда».
    Не следует уж очень осуждать несомненное пижонство и в поведении многих литературных героев и видеть в нём, непременно, проявление страшных пороков.  Прежде всего, это
высмеивание этих персонажей для общей пользы.
     Вспомните, хотя бы, француза Тартюфа и образы из произведений русских писателей, Фонвизина, Гоголя  и Островского. Мы же смеёмся над Мальволио в блестящем исполнении артиста Меркурьева. Но это, всего лишь, гротескное пижонство в поведении влюблённого. Оно понятно и потому простительно, хотя и смешно.
   По началу, этот французский термин – пижон – и воспринимался как обозначение чрезмерного излишества в одежде и поведении. Наверное, это было характерно и для хиппи и биттлсов. Конечный смысл их и был в стремлении отличатся от других, пусть даже в протестном смысле.
    Другое дело, если речь идёт о пижонстве, не как о проблеме одежды и поведения, а как о явлении социальном и духовном. А это уже серьёзнее.
     Повзрослев, я и сам иногда встречал людей, страдающих пижонством разного рода, недоумевая, что это с ними и не испытывая к ним интереса. Было непонятно, что заставляет некоторых из них, образно говоря, носить на своей голове не кепку, как все, а непременно корону, да ещё, явно, не будучи монархом.
    Пижонство в жизни не было частым, тем более, в советской среде, но всегда говорило о чём-то вычурном и бросалось в глаза.  И, тем не менее, социальных, как я их называю, пижонов, на самом деле, и тогда было больше, чем мы предполагали. Они, естественно, были разрозненны, как и сейчас, но не редки, особенно, в некоторых социальных слоях и семьях.
    В сущности, всех их объединяют отсутствие интеллигентности воспитания, а часто, просто духовная недалёкость, и,                компенсирующее этот их, хорошо осознаваемый, недостаток - стремление к превосходству над другими людьми, без реальных для этого оснований. Стремление выделиться из окружающих, - подсознательная, а иногда и сознательная, потребность казаться чем-то большим, чем они есть на самом деле.
   А это рождает в них неуважение к людям, как правило, значительно более содержательным, чем они сами. Это особенно значимо в социальном измерении, и часто вызывает протест окружающих.
     С изменением общественного строя в нашей стране, приведшем к резкому социальному расслоению общества, пижонство, как и массовая нищета людей, несомненно, выросло и приобрело кричащие размеры. Из проблемы, в основном, личностного характера, пижонство приобрело знакомое отличие и превратилось в  общую проблему ложного социального превосходства экономически привилегированного меньшинства людей над  большинством обделённых, в манипулировании этим меньшинством своими возможностями, на самом деле, ими не заработанными, а присвоенными, а то и вымышленными,  или взятыми с чужого плеча. Образованность пижонов в этих случаях часто ошибочно выдаётся ими за интеллигентность, в принципе, им не свойственную.
   Обычные люди, в том числе, иногда даже школьные учителя и врачи,  оказываются брезгливо отброшенными в резервацию так называемых «совков», в человеческий скот,  «быдло». Я уже не говорю о людях, по их мнению, заведомо низшего сорта из организованного промышленного и сельского рабочего класса. Самокритика у этих господ просто отдыхает. Именно они и есть – классовый адрес социального пижонства.
   Часто они искренне мнят себя даже вне своей Родины, её народа и истории, некими, более высокими, созданиями мира, и не скрывают этого, на самом деле, являясь всего лишь больными с синдромом Мальволио, только не из комедии, а из известной социальной среды. К сожалению, этот порок не лечится. Это – наследуемый дефект воспитания.
    Именно они ездят на Мальдивы, «мажрят» по Тверской, строят дворцы в Лондоне и яхты, занимают посты в парламентах и возглавляют  корпорации. Даже покупают (заранее) лучшие места на государственных кладбищах, как бы претендуя на своё, более высокое, положение и после своей смерти. А это - уже посмертное пижонство.
   Вспомните, к примеру, хотя бы, усыпальницы цыганских баронов, или олигархов и некоторых политических лидеров. А на самом деле, и это - типичное преувеличение, мудро именуемое в народе - как  «не по Сеньке шапка».
    Я подумал, может ли стать пижоном рабочий у станка или животновод с фермы? Это невозможно, по определению. Народ бы их тут же засмеял. Нормальному человеку это и не нужно.   
    Приведу примеры своих редких встреч с такими людьми. Редких, потому, что я их всегда избегал и старался не запоминать. Да и зачем?
   Помню, один наш новый сотрудник на клинической кафедре, с неплохой академической школой, но с очень большим самомнением, как мне показалось, был достаточно одинок в коллективе, в то же время, как бы не нуждаясь в нём.
   Пытаясь сблизиться с ним и помочь ему по-товарищески, полагая, что ему трудно, я как-то что-то приобрёл ему из продуктов для его семьи, как и себе. Когда я с радостью сообщил ему об этом, он, не поблагодарив, отчуждённо сказал мне, посмотрев свысока, «Я же Вас не просил!»
   Меня в тот момент, как будто холодной водой окатили. Я даже не нашёлся, что ответить, а он, так неблагодарно плюнув  мне в душу, как ни в чём не бывало, просто отошёл, будучи, видимо, убеждённым в своей, мнимой, несопоставимо высокой, значимости. Отошёл от него после этого и я, только уже навсегда.
   Много позже, в разговоре  с кем-то, он как-то, гордо заявил, что он «экстерриториален». В советское время это можно было услышать довольно редко и свидетельствовало уже о чём-то большем, чем просто о внутреннем пижонстве. Но и после этого признания он, как ни в чём не бывало, продолжал жить среди нас этаким умствующим «высоколобым интеллигентом», будучи, возможно, на всякий случай, даже членом КПСС.
   По-видимому, он был из тех, кто был убеждён, что носить на своей голове он может только «корону». Одевать же  банальную «кепку» было для него не престижно и даже оскорбительно.
  Он и приехал-то к нам на кафедру, полагая, что он будет подарком для всех, а оказался в результате жизненной проверки весьма бесполезным сотрудником. Этот интеллектуальный Мальволио,  так и не вырос у нас, но ему вполне хватило личной уверенности в своём внутреннем превосходстве и совершенстве.
    Он вполне удовольствовался и теми, кто привык его слушать, открыв рты. Говорить он умел лучше, чем работать. Эта патология воспитания обычно очень устойчива. Это тебе не пижонистый детский костюмчик, за который, тем не менее, тоже нужно было платить…
    Другой пример на эту тему, но уже из переломного периода памятных  всем нам 90-х годов. 
    Шесть лет тому назад я даже рассказ об этом написал. Назывался он «Полуяпонец» (в книге «Красная площадь и её окрестности», Саратов, 2015). Привожу его здесь с очень небольшими изменениями.
     «В 90-е годы, писал я тогда,  многие люди внутренне очень изменились, особенно, так называемые интеллигенты.  Рабочий человек, он разве что стал больше пить водку или чаще торчать за домино во дворе, да и то, если работы не было. А интеллигенту вдруг остро надоедало нищенствовать, или он обнаруживал в себе таланты, неопознанные при советской власти, особенно в области бизнеса, необыкновенные способности, наконец-то, ставшего свободным человека, ещё вчера бывшего обыкновенным «совком». Он и ходить-то стал как-то иначе, как будто стал парижанином. Как сказала бы по этому поводу наша мама: «Пижон – коровьи ноги!» На этот раз, достаточно точно.
       И у нас, на Военно-медицинском факультете, тогда появились такие, быстро освободившиеся от «совка». Один из них вдруг публично принял православие: стал проповедовать заповеди Нового Завета, просто сидя в офицерской столовой за обедом, и проклинал марксизм. Можно понять этого убогого - освободился человек, как оказалось, скованный марксизмом.
    Другой, ранее даже член парткома, в мае 1993-го года, неожиданно для всех,  поддержал омоновцев, разогнавших первомайский митинг москвичей. Уволившись из армии, он стал заведовать кафедрой общественных наук Университета (бывшей в советское время кафедрой научного коммунизма) и прославился тем, что из кафедральной галереи портретов философов тут же убрал портреты Маркса и Ленина.
   Позже, превратившись то ли в юриста, то ли в экономиста, стал писать книги об экономике в эпоху дефицита. Съездил в США, приобрёл нужный имидж. Ещё позже возглавил одно из московских издательств. Стал появляться в передачах по центральному телевидению. Презентабельный  такой, умничающий очкарик, утративший ненавистные ему признаки «совка», и  уже вполне свободный человек мира. А ведь ещё вчера – вполне толерантный продукт советской высшей военно-медицинской школы и сын офицера-фронтовика.
      Я не видел его много лет и мало знал о нём, даже забыл. Но так получилось, что, однажды, встретив его в коридоре поезда «Саратов-Москва»,  зашёл  к нему в купе. Тем более, что там был ещё один саратовец - бывший прапорщик.
     Разговорились. Зашла речь о трудностях жизни и службы наших выпускников на Дальнем Востоке, о том, сколько пота и крови стоило нашим людям отвоевать его когда-то от японцев, в том числе в Гражданскую войну. Прапорщик служил там раньше, и ему всё это было знакомо.
   Бывший профессор-философ, отхлёбывая чай, молча поддакивал. Я вспомнил о подвиге Сергея Лазо, дальневосточного комсомольца, сожжённого японцами в паровозной топке живьём за то, что тот считал Приморье – советским. Философ возбудился вдруг и уверенно сказал, что Дальний Восток и острова – давняя японская территория и что поэтому гибель Лазо  вполне закономерна. То, что он был сожжён живьём, его не интересовало. «Это – детали», сказал он.
      Мы оторопели. Прапорщик потерял дар речи. Знаток истории коммунизма невозмутимо продолжал отхлёбывать чай. А я, заявив, что, в отличие от него, «не полуяпонец!», тут же вышел из купе.
     Когда вернулся к себе, меня долго трясло. Больше я его не видел ни в том поезде, ни позже. Этот «полуяпонец» и сейчас, судя по СМИ, крутится в московских издательских и даже в депутатских кругах. Элита современного либерального российского общества!»
    По мне, так уж действительно, лучше пить водку, если есть на что, но оставаться русским человеком. И ведь он уже что-то большее, чем просто социальный «пижон», а скорее, «мутант» нового российского времени, по определению известного драматурга Виктора Розова, а в известном смысле, предатель.
  Сейчас мне к этому воспоминанию и добавить нечего.
   Приведенные примеры, всё-таки, дополню ещё одним наблюдением.
    В 90-е годы, а может быть и раньше, мелькал на нашем либеральном, и уже потому, во многом, пижонском, телевидении, считаясь достаточно популярным, журналист-политолог Владимир Познер. Журналист и один из ведущих на телевидении. Был известен как создатель передачи «Свежая голова».
  Он и сейчас мелькает, приобретя уже, как ему кажется, функции мудреца, мыслителя, предсказателя, историка, а главное, своеобразного телевизионного мэтра   высокой значимости. Теперь он уже вещает.
   Человек-претензия, хотя и не без таланта, он и раньше всегда претендовал на своё право пропаганды идеи либерально мыслящего человека, желательно такого, как он сам (то есть, - не примитивного «совка»). Прошло время, миллионы россиян обнищали и его «свежая голова»,  стухла, как и само буржуазное либеральное общество…
   Позже, господин Познер, на фоне вынужденной, массовой, ностальгии народа по своему советскому прошлому, стал глубокомысленно, дозированно и как бы даже сочувственно, сводить в своих передачах эту народную идею реального возврата к прежнему  обществу всего лишь к мифологичности этой ностальгии и к неизбежности и даже целесообразности её утраты.
    Он присвоил себе право поучать народ, не решив ещё для себя даже к какой стране он принадлежит сам.
    Образованный, владеющий многими европейскими языками, не скандальный, в меру всеядный, но всецело угодный власти и   навязываемый ею нашим людям, либеральный, по существу, добровольный знаток-арбитр современного буржуазного общества с французской колокольни.
     Да ладно бы. Пусть мелькает и дальше, не страшно, он давно понят людьми, сделавшими свой выбор. Может быть, он и сам понимает, что его миссия оказалась мельче, чем он старался  доказать, претендуя на заявленную ранее  вечную «свежесть своей головы». «Пижонился», «пижонился», но, увы, увял.
     Оказалось, что он и в самом деле, уже много лет, - гражданин одновременно и России, и США, и Франции. Само по себе, это ещё не достоинство и не недостаток, хотя так бывает не часто. Но, по его собственным словам, он везде одинаково родной, просто в России он пока больше востребован. Зато Париж он любит, как свою реальную родину, как-то особенно трогательно. Это вполне нормально и, видимо,  там и его истинное пристанище. Но пока он ещё не выбрал. Вот это и есть его подлинное достоинство: человек мира! «Наш» человек!!
     В.В.Маяковский тоже писал когда-то: «Я хотел бы умереть в Париже, если б не было такой земли – Москва». Но Маяковский, в отличие от господина Познера, духовным пижоном никогда не был. У него не было в этом никакой нужды - он же был признанным великим пролетарским поэтом. И это не было  претензией, таким его выбрал сам народ.
    Тут мне в Интернете встретилось одно из каких-то давних, видимо, французских определений с у т и  феномена пижонства и самого термина – пижон. Сказано: «Пижон - это пустая бутылка». Просто гениально, это же всё равно, что сказать  ф о р м а   б е з    с о д е р ж а н и я.
  Если вдуматься, это, к сожалению, применимо ко многому, что нас окружает. Встретил бы это определение раньше, я бы и этого очерка не писал.
     А как читатель относится к предложенной теме данного очерка и к утверждениям его автора?