Мои первые шаги в Комсомолке

Собкором «Комсомолки» по Грузии я был утвержден в конце 1981  года. После редколлегии, где главный редактор Геннадий Селезнев представил меня коллективу редакции, зовет меня к себе завкорсетью Алексей Быстров. Напускает на себя важный вид (он всегда держал некоторую дистанцию с подчиненными) и заводит разговор про мои обязанности, про то, как я должен работать, что мне можно, что нельзя. Помните песню Высоцкого о металлурге, который отравлялся на отдых за рубеж, о том, как его инструктировал парень-дока? Так вот, ситуация была схожей. Он начинает про высокое доверие, оказанное мне, про еще более высокую ответственность, возложенную на меня, про то, как я буду строго наказан, если потеряю бдительность и прозеваю какое-нибудь событие в республике, если допущу ошибку в публикации или использую ложную информацию, а кончает про высокую конкуренцию в газете, из-за чего мне чрезвычайно трудно, почти невозможно будет протиснуться на полосу со своими заметками.
- Твоя задача сразу же отличиться, то есть удивить народ, - говорит Быстров. – В «Комсомолке» существует традиция судить о новом сотруднике по его первой заметке. Ее будут читать под лупой. Облажаешься – на «этаже» долго не задержишься. (Этаж – это знаменитый шестой этаж газетного корпуса на улице Правда, где располагалась «Комсомолка»).
В конце разговора он доверительно кладет мне руку на плечо и с потаенной горечью в голосе и обреченностью по взгляде говорит:
- Ника, никто тебе не позволит работать хуже твоих легендарных предшественников – Тимура Мамаладзе и Тани Чантурия. Я тебя не пугаю, но учти, середнячков мы не держим. У нас тут собрались лучшие перья страны. Если что пойдет не так, вылетишь отсюда, как пробка? Ты меня понял?
Я понял и уже начал жалеть, что так безрассудно оставил насиженное местечко заведующего отдела культуры в республиканской газете «Заря Востока». Доказывай теперь себя по новой. А вдруг что-то пойдет не так?
Возвращаюсь в Тбилиси с тяжелым чувством. Бывший редактор на меня зол, требует, чтобы я немедленно вернул редакции выделенную мне однокомнатную квартиру, в которую мы с супругой только-только вселились. Она крохотная, на первом этаже, рядом с мусоросборником, в стареньком доме, но ведь это не общежитие, это то, чего мы ждали целых пять лет. Как теперь с ней расстаться? Что сказать супруге? Мы и «чешскую стенку» успели купить. Конечно, мне, как собкору, положена новая квартира (вне очереди, по разнарядке ЦК Компартии Грузии), но сколько ее придется ждать? И что будет, если я не придусь, как говорится, ко двору? Останусь не только без работы, но и без квартиры.
Короче, я серьезно взволнован, напуган, но отступать некуда. С чего начать? С подготовки «эпохального» материала для газеты или со сдачи квартиры?
Решаю заняться и тем и другим параллельно и сразу натыкаюсь на непреодолимые проблемы. Супруга, как врубилась в ситуацию, так тут же переехала к родителям. На звонки не отвечает. А без ее согласия квартиру сдать невозможно. Мало того, оказалось, что никто никогда по своей воли жилплощадь государству не возвращал – не было такого прецедента. А потому нет и законов, инструкций, норм, которые хоть как-то регламентировали такой случай.
С заметкой тоже оказалось все непросто. О чем писать? Какую тему выбрать? Обо всем, куда ни глянь, описано-переписано моими старшими мастеровитыми коллегами. Но тут же нужно что-то необычное, оригинальное! Думал-думал, ничего не придумал. Иду к Тимуру Мамаладзе, в то время директору информационного агентства «Грузинформ». А тот: брось изобретать велосипед, Ника, напиши о войне – тема бессмертная, никто не взбрыкнется, еще и похвалят.
Точно, думаю я, 700 тысяч грузин ушли на фронт, то есть одна пятая населения Грузии. Не вернулось около 400 тысяч. Можно рассказать о героике тех дней, о народном горе на примере одного грузинского села, скажем, Патардзеули, потерявшем на фронте почти всех мужчин. И еще хорошо было бы послушать Мелитона Кантария, его воспоминания о войне, – мы с ним на съезде грузинского комсомола познакомились.
Еду в Сухуми. Кантария встречает меня на железнодорожном вокзале, важный такой.
- Пошли для начала быстро позавтракаем, - говорит он, глядя на часы, как будто спешит на важное совещание. – Тут у нас одно местечко есть, закусочная небольшая. Готовят там отлично. По ходу задавай свои вопросы...
На третий день просыпаюсь в гостинице с больной головой и понимаю, что надо делать ноги, пока живой. А на пороге уже стоит мой энергичный и веселый друг.
- Я тебя сейчас угощу таким хаши, пальчики оближешь! - говорит Кантария, покровительственно улыбаясь.
Через неделю возвращаюсь в Тбилиси. В голове мешанина фактов, настроение ниже плинтуса, а тут еще надо срочно сдавать квартиру – помогли мои письма в разные инстанции, да и супруга смягчилась, подписала-таки согласие.
Начинается новая круговерть. По дешевке продаем заветную «стенку», перебираемся к моим родственникам. А время летит. Уже месяц почти прошел.
Срочно мчусь в Патардзеули, набираю материал и сажусь писать. Тема тонкая, трепетная, тут особый настрой нужен. А у меня уже паника. Не идет заметка, хоть ты тресни.
Звоню приятелю, прожженному журналюге, которому материал настрочить на машинке, причем на любую тему, как нечего делать, ты ему только факты подавай. Приезжает, привозит пару бутылок кахетинского. Я – ему, нервно так: а вино зачем? Он возмущается: чтобы я в гости с пустыми руками ходил!
Прячу вино подальше, начинаем работать. Через пару часов очерк готов, но это обычный проходняк, без изюминки. Да и вообще не мой стиль. Одна голова хорошо, а две хуже? Пробуем наше совместное творение как-то приукрасить, упорядочить при помощи кахетинского. И правда, материал начинает оживать. Я срочно бегу еще за двумя бутылками...
На следующий день, пошатываясь с жуткого похмелья, выходим мы с приятелем на балкон и видим – все былым-бело кругом. Оказывается, ночью в Тбилиси случился настоящий снегопад. Мы рот открываем от изумления. Это сейчас снегом в Грузии никого не удивишь, а тогда его там и в помине не было. Если и выпадал, то жиденький и сразу таял. А тут замело-запорошило все. Сказочная картина.
- Вот о чем надо писать, - вырывается у меня, - о красоте этой, о радости бытья. А мы все о грустном и печальном.
- Эврика! – восклицает приятель. - Набросай для Москвы про снег, строк пятьдесят, не больше. Это чтобы там фамилия твоя засветилась. Все равно у нас с тобой пока ничего не получается.
Приятель уходит, а я сажусь и пишу про снег.
На следующий день звонит мне Быстров, металл в голосе.
- Послушай Ника, ты неправ, так настоящие грузины не поступают.
У меня душа уходит в пятки.
- Что случилось? - выдавливаю из себя.
- А то и случилось, - вдруг радостно восклицает Быстров, - что твоя заметка про снег вывешена на доску «гвоздей». Поздравляю с успешным началом работы.
Вот, что я послал в Москву:
. . . . . . .
Снежные сюрпризы февраля.
Глаза широко раскрыты. В них и радость, и удивление. Не узнать двор из окна. Кто-то взял и разукрасил все белым цветом. А через минуту выбежал на улицу. Споткнулся и упал. Встал. Посмотрел на руки. Краснющие! И засмеялся, счастливый.
- Мераби! А, Мераби, выходи в снежки!
Снег!
В парке. На лыжах. Еле передвигается. Пыхтит.
- Дядя! Ты бы сигаретку выбросил. Дай, покажу, как надо кататься.
- А ну марш отсюда!
Снег!
На лавочке. Сидят, скучают. В руках по тросточке.
- Покойный Вахтанг говорил: будет снег в Тбилиси, будет и урожай.
- Хороший был человек...
Снег!
У газетного киоска. Сам грузный. И усы торчком. Вдруг по шляпе — бац. Снежком.
- Девочка. Зачем обижаешь. Иди подними, что уронила.
Снег!
На переговорном пункте.
- Алло, я Кахети просил. Телави? Это ты, Васо?  У нас в
Тбилиси так намело, пройти невозможно. Десять сантиметров! Как у вас? Что?.. Тоже десять? Ты с ума сошел. А как виноградники?..
...в Кутаиси пятнадцать сантиметров...
...в Боржоми двадцать...
...в Лентехи сорок два...
- Рикотский перевал перекрыт. Не могу выехать. Как что делать? Отложить. Никакой свадьбы, слышишь?..
- Алло, из Бахмаро беспокоят. Приезжайте   откапывать.
У нас здесь четыре метра навалило...
Снег!
. . . . . .
Через полгода я получил трехкомнатную квартиру в лучшем районе Тбилиси с видом на Куру и фуникулер.
По итогам года был назван лучшим собкором газеты. (На фотке я возлегаю на ковре среди коллег-товарищей в Голубом зале "Комсомолки" с полученной грамотой).
А очерк про войну я написал позже.
Он тоже стал «гвоздем».