Любовь поправшие I. 1

По гулкому пустому коридору гимназии, опаздывая на урок, бежал ученик четвёртого класса Миша Тухачёв в тёмно-синем суконном полукафтане, такого же цвета и фасона шароварах и ученической фуражке. Полукафтан всё равно ему был длинный, на вырост, чуть выше колен, однобортный, со скошенным воротником, застёгнутый на восемь из девяти посеребрённых гладких и выгнутых пуговиц. Непропорционально крупную голову гимназиста с давно не стриженными под машинку волосами покрывала неровно нахлобученная в спешке тёмно-синяя фуражка с гимназической кокардой – жестяным посеребрённым знаком, состоящим из двух лавровых листьев с перекрещивающимися стеблями, между которыми были помещены прописные заглавные буквы названия города и гимназии. Буква стояла «П» - Пенза, гимназия была Первая Мужская, самая престижная в городе, находившаяся на улице Дворянской, из стен которой в разные годы выпускались известные и уважаемые люди, учёные и писатели, в том числе Виссарион Белинский. Но знали гимназисты также, что помимо почётных людей, в традициях этого славного учебного заведения было выпускать и бунтарей, и всяких революционеров и террористов. Так в этой гимназии учился и Дмитрий Каракозов, пытавшийся когда-то застрелить самого царя Александра Второго.
Заканчивалась уже утренняя молитва перед первым уроком. Из инспекторской комнаты выходил директор гимназии, пятидесятитрёхлетний действительный статский советник Николай Александрович Беляев. Заметив бегущего гимназиста, он окликнул его: «Гимназист Тухачёв! Почему вы опаздали на утреннюю молитву?». Ученик, вместо того, чтобы остановиться перед обращающимся к нему директором, не останавливаясь, на ходу, недовольно и басовито буркнул Беляеву: «Проспал!», - и забежал в класс.
Директор был ошарашен такой наглой выходкой ученика. Конечно, он уже не первый год работал в этой гимназии, да и директором был уже четыре года, сменив на посту внезапно умершего в 1905 году своего предшественника, уважаемого во всей Пензе семидесятилетнего статского советника Владимира Степановича Покровского. Но чтобы четвероклассник выкидывал перед директором такую непочтительную выходку, такого не было и при Покровском. Хотя того тоже изрядно вымотали и, видимо, досрочно загнали в гроб бунтарские ученические проступки, возникшие на волне откликов революционных событий, массово происходящих вокруг. Пензу лихорадила смута. С весны 1905 года забастовали железнодорожники. К ним присоединились учащиеся почти всех учебных заведений города: землемерного училища, духовной семинарии, художественной школы, реального училища, мужских и даже женских гимназий. Наиболее ярые пропагандисты беспорядков и непослушания, неповиновения прежним уставам и правилам поведения, огалтелые двоечники и прогульщики стали срывать занятия, заряжая, как заражая, своей радикальной энергией аморфные массы гимназической молодёжи. Тогда даже, помнится, прямо в гимназии учинили старшеклассники протестную акцию, выдвинув требования о демократизации педагогического процесса: отмены утренних и послеуроковых молитв, оценок и переходных экзаменов, прекращения инспекторского и наставнического надзора за учениками на улицах города. Бунтари и смутьяны требовали разрешить курение и посещение театра и цирка без согласования с начальством гимназии, без полицейского контроля и в будни, когда шёл взрослый репертуар. А также требовали отмены выходных годовых билетов, которые выдавала дирекция гимназии ученикам, ставя там отметки о разрешении, и которые потом гимназисты предъявляли городовым и гимназическим надзирателям и помощникам классных наставников, следивших за их поведением повсюду. Эти билеты, по мнению старшеклассников, унижали честь, достоинство и права учащейся молодёжи. Все эти выходки, провокации и бунты согнали в могилу старика-директора Покровского. В городе повсюду грохотали выстрелы и взрывы терактов. Пенза по ночам озарялась заревом пылающих под городом раззорённых поместий. И все эти ужасы и беззакония смущали, отравляли и растлевали послушное ученическое сознание, заставляя просыпаться внутри каждого ученика демонов шалости, вульгарности и цинизма, попирающих все святые устои и те традиции, на которых держалась патриархально-набожная система народного просвещения. Вчерашние гимназисты убивали чиновников, преподавателей, полицейских. Это был их протест и даже месть неосознанная тем стрессам, которые калечили их морально и терзали в гимназии, представляющей из себя казарменное учреждение надзорного типа, словно тюрьма или армия. А кипящая юность требовала свободы, опьяняясь её заманчивыми посылами вседозволенности.
На волне этого всеобщего ученического опьянения свободой оказались и два брата Тухачёвых: старший – Николай, 1889 года рождения, и младший – Михаил, 1893 года рождения. Жили они на съёмной квартире и были предоставлены сами себе. За учебными делами их в Пензе никто не следил. Родители наняли им приходящую прислугу, кормившую их и убирающую за ними, а сами многодетной семьёй жили в имении Вражское Чембарского уезда. Николая отдали в гимназию очень поздно - в 1902 году в возрасте тринадцати лет, Михаила в одиннадцать в 1904 году, и к осени 1905 года это были уже отпетые хулиганы и прогульщики: шестнадцатилетний четвероклассник Коля и двенадцатилетний второклассник Миша. За учебный год 1905/1906 они пропустили 167 и 127 уроков соответственно. Директор Беляев помнил эти цифры из общей ведомости об успехах и поведении. Тогда приезжал в гимназию их отец, вспыльчивый и неадекватный, как показалось директору, дворянин утончённой наружности, явно вырвавшийся из семьи на свободу и ошалелый от бесконтрольности своих низменных необузданных страстей любитель посещения театров, скачек и кокоток. Он вносил за сыновей приличные суммы, задабривая руководство гимназии и заверяя, что эти прогулы были все исключительно по болезни учеников. На следующий год, наиболее революционный 1906/1907, эти проблемные ученики уже нагуляли: пятиклассник – 279, третьеклассник - 193 учебных часов. По сути, это был тот же бунт, открытое и явное стачечное движение, протест, забастовка. Педагогический Совет поставил вопрос об их отчислении. На это приехавший вновь отец, Николай Николаевич Тухачёв, заявил, что в семье у них сейчас сложное материальное положение, что он никак не может выпутаться из банковских и купеческих долгов по кредитам и поэтому на год забирает детей, не имея средств к их содержанию в Пензе.
А через год, весной 1908 года он снова привёз их обратно и, умоляя принять, восстановив в списках, внёс за каждого крупную сумму на продолжение их обучения. Директор не хотел их принимать, но старший, Николай, не обучаясь в шестом классе, сдал переводной экзамен в седьмой класс и тем самым смог обмануть на какое-то время строгого и недоверчивого к людям действительного статского советника господина Беляева. Братья Тухачёвы были восстановлены в списках гимназии, и определены: Николай в седьмой класс, а Михаил только в четвёртый. Правда Беляев предупредил всё-таки их отца, что если оценка по поведению хоть одного из них будет ниже четырёх баллов, то его сыновей он отчислит обоих окончательно и без права апелляции и перевода в другие средние учебные заведения губернии.
И вот уже учебный год 1908/1909 подходил к концу, а братья Тухачёвы: двадцатилетний семиклассник и шестнадцатилетний четвероклассник, опять накопили в своём багаже 443 и 149 прогулов. И тут ещё под самый занавес готовящегося им разноса младший Тухачёв, бегущий на урок, пропустив утреннюю молитву, нагло повёл себя с самим директором, благо, свидетелей его выходки в тот момент в коридоре не было. И, тем не менее, Николай Александрович вызвал его к себе в кабинет. За ним пришёл в класс инспектор и вывел за руку к директору. Глядя на насупившегося шестнадцатилетнего юношу, физически развитого богатыря с серо-голубыми глазами на выкате, директор яростно и неистово как оскорблённый лично стал отчитывать ученика-шалопая, всячески унижая его и подавляя своим административным превосходством и тяжестью бремени совершённых им проступков, требующих, по выражениям господина Беляева, самого жёсткого наказания – воскресного карцера на три-четыре часа с занесением в списки провинившихся в особый журнал Кондуит, где выводилась главная итоговая оценка каждого гимназиста по поведению. Необходимым условием пребывания в гимназиях для учащихся были оценки «Пять» по Закону Божьему и по поведению, поскольку главным принципом народного просвещения являлось именно воспитание, а не обучение. Последнее само должно было приложиться к утвердившемуся и закалённому духовным содержанием характеру ученика. «Четыре» по поведению подлежало уже негласному надзору за учеником, а «Три» - исключению из учебного заведения. Даже с оценкой «Четыре» по поведению в восьмом классе гимназии выпускник не мог уже рассчитывать на поступление в университет. Поэтому снижением оценки по поведению учителя пугали учеников и держали аудиторию в страхе и подчинении. А здесь такой вопиющий случай! Нахальная брезгливость перед директором и духовным своим образованием.
- Тухачёв, - по-чиновнически важно начал директор, строго глядя на ученика. – По вашему сегодняшнему поступку мы будем вынуждены собрать Педагогический Совет гимназии и поднять на нём вопрос о дальнейшем вашем пребывании здесь. Все эти ваши систематические прогулы, опаздывания на занятия, пререкания с учителями и наставниками, поздние приезды из дома после рождественских и пасхальных вакаций, ваша бесконечная грубость с учителями, особенно по Закону Божьему - всё это не оставляет нам выбора и понуждает нас распрощаться с вами в самое ближайшее время. К тому же нас вынуждает и ваша неопрятность в одежде, в причёске, ваш неряшливый внешний вид, с оторванной пуговицей на полукафтане. Вы посмотрите на себя в зеркало! Не рассчёсанный, не умытый… Тулья фуражки грязная, выпушки на ней давно не белые. А сегодняшняя ваша выходка – есть бесцеремонная наглость и презрение всех правил приличия и благовоспитанности, и это закономерный итог попустительного отношения к вашей учёбе со стороны родителей, вашего личного разгильдяйства и духовной деградации даже не сформированной ещё личности. Немудрено, молодой человек, так и скатиться по наклонной плоскости на самое дно общества. Но, зная не по наслышке, о праздном образе жизни вашего отца, его увлечении картами, скачками и театром, я, впрочем, ничуть не удивлён всем происходящим с вами. Вы отвратительно не воспитаны и запущены донельзя. И, с самого начала, с появления вас здесь в гимназии в 1904 году в списках 167-ти первоклассников, вы были приняты под номером 41 условно, с натягом, на два года позже всех остальных принимаемых мальчиков, не подвергаясь вступительным испытаниям, поскольку у вас подготовка к гимназии просто отсутствовала. И теперь, Тухачёв, мы будем вынуждены окончательно и бесповоротно ставить вопрос о вашем исключении из гимназии. А сейчас потрудитесь встать в коридоре к позорной стене, чтобы вся гимназия видела, выходя на перемену, что вы подвергаетесь публичному наказанию за ваш тягчайший проступок.
Михаил с опущенной головой и весь красный вышел из кабинета директора, но, не смотря на угрозу ещё более жёсткого наказания, преодолевая свой страх, он не пошёл к стене, а хладнокровно вернулся в класс. Через какое-то время, не найдя ученика стоящим у стены, в аудиторию прибежал помощник классного наставника и вызвал его к стене. Михаил проигнорировал это стоически, как каменный сфинкс, погрузив своё сильное тело за парту, буквально срастаясь с ней. Помощник наставника убежал за инспектором. Тот ворвался в класс и силой попытался оторвать ученика от парты, но ему это не удалось. Чтобы не вызывать комического эффекта реакции других учеников, которым эта сцена стала напоминать действие русской народной сказки «Репка», инспектор бросил Тухачёву гневную угрозу недвусмысленного содержания и убежал к директору.
- Что это за бунт гимназиста, молодой человек, извольте отвечать?! – вместе с инспектором и помощником классного наставника в класс пришёл и сам директор, выпроваживая всех учеников в коридор. – Почему вы не встали, как я вам указал на то, к стенке?!
Михаил набычился и занял глубокую оборону морального сопротивления.
- Я не маленький мальчик и к стене становиться не буду!
- Ах, вы уже большой, гимназист Тухачёв! Ученик четвёртого класса. А ведёте себя, как дошкольник. Разве вам не позорно самому быть недорослем с более младшими вас одноклассниками? Разве они вас не высмеивают, не дразнять за это? А вы ещё даёте им такой повод для злорадства. Или вы себя чувствуете с ними Михайлой Ломоносовым, запоздало пришедшим из деревни за знаниями?
- Мне неприятно учиться с младшими по возрасту. Они меня дразнят «Переростком» и «Бегемотом».
- Так почему же вы усугубляете своё положение? Оттого, между прочим, и все ваши бесконечные стычки с учениками. Ведёте себя совершенно не управляемо, как уголовник или бандит. Никто не может повлиять на вас, как в семье, так и в гимназии, ни авторитетом, ни силой внушения. Ваша недисциплинированность переходит уже все границы разумного. Но смысла вызывать вашего родителя в гимназию я не вижу. Мне хватило встреч с вашим отцом, этим неадекватным, опустившимся нигилистом, забывшим честь, совесть, Бога, наконец! Насколько мне известно, у вас вся семья не жалует причастия и исповеди. Я специально списался со священником вашего прихода – Михайло-Архангельской церкви села Вражского, с отцом Михаилом, так вот он мне ответил, что за весь прошлый 1908 год всё ваше многочисленное семейство на исповеди у него не бывало ни разу. Немудрено, молодой человек, кто из вас вырастет после этого. Разбойник и смутьян, предающий свою родину, своего царя и народ, бегающий по подложным паспортам по заграницам. Но я вам хочу сказать, молодой человек, что годы смуты, слава Богу, у нас прошли, стараниями нашей государственной власти и сейчас у нас во всём стабильность и порядок. И, как говорит наш председатель Совета министров Пётр Аркадьевич Столыпин, умница и великий государственный деятель, нам нужна Великая Россия, а не великие потрясения, к которым такие как вы, Тухачёв, смущали неправдой народ, подстрекая его на разбои и грабежи. С таким поведением, как у этих мерзавцев, вам прямая дорога в Сибирь, на ссыльные поселения или на проживание в отдалённой черте осёдлости, как, скажем, каким-нибудь евреям, как террористам и прочей сволочи из отбросов приличного общества.
Тухачёва выпроводили вон из гимназии, а на утро их вместе с братом туда уже не пустил  старый и вредный сторож, отставной унтер, с которым не раз у них происходили всякие неприятности, вызванные их баловством. А через неделю во Вражское привёз на лошади почтальон письмо, в котором была выписка из протокола педагогического Совета 1-й Пензенской мужской гимназии от 12 мая 1909 года в отношении Михаила Николаевича Тухачёва, ученика четвёртого класса, где чёрным по белому каллаграфически красиво пером было написано следующее. «Обсуждали вопрос о проступке ученика IV класса Тухачёва Михаила. Проступок его заключается в следующем: будучи спрошенным г. директором в коридоре, во время утренней молитвы перед началом ученья, почему он опоздал на молитву, Тухачёв, не останавливаясь, на ходу ответил: «Проспал!». За такой непочтительный ответ Тухачёв был поставлен к стенке г. директором. Но Тухачёв к стенке не стал, несмотря на напоминание ему об этом помощника классного наставника и вслед за этим на приглашение г. инспектора исполнить требование директора, ответил, что он не мальчишка, а потому не станет к стенке. Совет, признавая такого рода поведение, несовместимым с понятием об ученике, постановил: оценить поведение Тухачёва за последнюю четверть и за год баллом «три» и предложить родителям взять его по окончании переводных испытаний. Председатель педагогического Совета директор гимназии г-н Беляев Н.А. Председатель родительского комитета гимназии пензенский нотариус г-н Гуль Б.К.».
Родители, конечно, на это известие всполошились, наняли бричку и помчались в Пензу. Мать плакала. Отец хорохорился и напускно ершился: «Ничего-ничего! Мы ещё посмотрим кто кого! Будь она трижды неладная вся эта чёртова система народного просвещения с её надзирателями, казарменным укладом и тупой зубрёжкой ненужных в жизни предметов! В конце-концов, хватит уже плодить этот тип лишних людей, многому учёных и ничему не обученных, тип чеховского интеллигента, мечтателя чужой старины, ревнителя чужеземной культуры, презирающего всё русское по неведению».
Итогом вынужденной поездки родителей Тухачёвых к сыновьям в Пензу стало следующее. Михаила забрали из гимназии и увезли в Москву, где ценой немалых усилий и трат Николая Николаевича с обиванием порогов, прошениями и использованием старых родословных связей, отчисленного гимназиста приняли в пятый класс Первого Московского Императрицы Екатерины II кадетского корпуса. А Николая перевели с грехом пополам в восьмой класс 1-й Пензенской мужской гимназии.