Любовь поправшие I. 4

Михаил влюбился в Марию Игнатьеву без оглядки, с головой погрузившись в омут восторженного юношеского увлечения. На Новый 1912 год он объявил отцу о своём решении жениться на Маше.
- Что?! Какие глупости, сын! – вознегодовал последнее время чересчур вспыльчивый и нервный отец. – Ты можешь поломать и, скорее всего, поломаешь свою жизнь и карьеру от этого поспешного и пустякового решения!
Николай Николаевич был доведён до крайней степени раздражения этим известием не потому, что понравившаяся сыну девица была не дворянского рода, ведь он и сам с лёгкостью и упоением всегда увивался вокруг молоденьких простолюдиночек, беда была в том, что из-за его разгульного образа жизни на широкую ногу семье Тухачёвых, задавленной судебными исками и запрещениями на имение по долговым обязательствам, в последнее время крайне необходимы были немалые деньги и поэтому выбор подходящей Михаилу партии становился вопросом чуть ли не первостатейной важности. К концу 1911 года Николай Николаевич имел 14 запрещений из-за денежных обязательств пензенским дворянам, купцам, банкам и даже чиновникам. Общая величина его долга превысила 40 тыс. руб. Пензенским губернским правлением уже рассматривался даже вопрос  «о назначении в продажу с публичного торга недвижимого имения землевладельца Чембарского уезда, дворянина Николая Николаевича Тухачёва, заключающегося в 334 дес. 898 саж. земли при с. Вражском на пополнение недоимок земских сборов». Одних только недоимок земских сборов и государственного поземельного налога к концу сентября Николай Николаевич внёс в Чембарское казначейство 860 рублей. Всё это помнил Николай Николаевич, и вместе с муками совести и отчаянием от нестабильности будущего своих детей, в которую он их ввергал доведением до практического раззорения отцовских владений, это новое неприятное в таких материально стеснённых условиях жизни решение сына крайне терзало его болезненно-воспалённую и, буквально, воспламенённую психику.
- Но это не пустяк, отец! – вскипал от волнения в споре и весь краснел Михаил. – Я её очень люблю и ты мне не помешаешь соединить с ней свою судьбу!
- Да кто мне это говорить?! Восемнадцатилетний юнец, иждивенец, который сидит на моей шее и стоит мне почти четверть дохода всего имения в год на содержание его в Екатерининском дворце в Лефортово!
- Да, отец, сейчас я иждивенец. Но будь ты чиновником или офицером, как наши славные предки или хотя бы дальние родственники, я был бы на казённом содержании в корпусе, а не своекоштным интерном, который учится за собственный счёт. Но при этом я живу в Москве в самом корпусе, в казарме, а не как экстерны, только посещающие занятия. Иначе бы тебе пришлось оплачивать и моё проживание, и питание, и одежду в городе, в дорогом городе.
- Ишь ты, как заговорил у меня! А я вот тебя возьму да и переведу в Тамбовский кадетский корпус. Там оплата за пансионера всего сто пятьдесят рублей, за приходящего кадета – пятьдесят рублей, а по одному кадету из уезда вообще бесплатно обучают. Я вот напишу бумагу жалостливую государю-императору да губернатору тамбовскому Муратову Николаю Павловичу. Уж он-то вольнодумский дух из тебя повыбьет!
- Ну что вы вцепились, как кабели на свадьбе! – вступилась за сына мать в чёрной обтягивающей блузке, так подчёркивающей талию в стройной её фигуре и высокую, красивой античной формы грудь.
Матушка по случаю новогодних праздников была нарядна, надев золотые украшения, подаренные ей мужем в пылу их романтической влюблённости. Величавой фигурой, не потерявшей своей прелести и после девяти родов, плавной походкой царевны-лебеди, с чёрными густыми, блестящими волосами, туго затянутыми на лбу под пробор, искусно уложенными на затылке и покрытыми позолоченной сеткой с замысловатым вплетением в них шёлковых нитей, Мавра Петровна напоминала красавицу из русских народных сказок и, должно быть, именно о таких женщинах поэтизировал Николай Некрасов, когда писал свои знаменитые строки:
«Есть женщины в русских селеньях…
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц
…
Красавица, миру на диво
Румяна, стройна, высока,
Во всякой одежде красива,
Ко всякой работе ловка
…
Не жалок ей нищий убогий –
Вольно ж без работы гулять!
Лежит на ней дельности строгой
И внутренней силы печать».
Николай Николаевич, глядя на свою горячо любимую жену, всегда отходил быстро.
- Кто она у тебя? Ты хоть узнавал её родословную?
- Она дочь машиниста пензенского депо Владимира Игнатьева.
- Вот видишь, Коленька, Миша пошёл по твоим стопам. Он выбирает невесту не по титулу, а по личным качествам, - включилась в разговор и бабушка София Валентиновна, болеющая и одряхлевшая в последний год, жалующаяся на ноги и боли в суставах и мало передвигающаяся сама теперь по дому. У неё была своя «светёлка», как она ласково называла свою комнатку, куда с детства любил бегать за сказками и волшебством её увлекательных рассказов внук Миша.
Она-то, как никто другой в семье, знала и понимала, какое состояние, доставшееся Николаю Николаевичу от продажи имений его отца и её мужа, Николая Александровича, в Орловской, Смоленской и Пензенской губерниях, были им просажены за все эти годы гражданского безделия и утончённого обломовского барства. Но она любила своего единственного непутёвого сына и прощала ему всё, снисходительно позволяя растраты, с лёгкостью отпуская нажитое в пустоту отошедшего небытия.
Её слово всегда было поводом окончательного примирения в бурных домашних сценах, вскипающих по вине и нервозной раздражительности отца.
Миша с детства очень любил свою бабушку и с её стороны был любимым внуком. Баловала она его своим душевным теплом больше других. Вот и сейчас, после бурных выяснений отношений с отцом, она тихонько позвала внука к себе в комнату и, затворив дверь, сказала: «Есть у меня сейф потайной в стене, Мишенька. Пароль на него – твоя дата рождения по григорианскому календарю. Там у меня фамильные драгоценности припасены старинные. Как сойдётесь с девочкой своей, возьми их, часть продай, купи на них квартирку в Пензе и живите счастливо», - помещица перекрестила и поцеловала в лоб своего большеголового внука.
Михаил покраснел и обнял её, переполняемый благодарностью, слезившей глаза: «Спасибо, милая Бабушка!». Она всегда была ему интересна своей самобытностью и неординарной утончённостью вкуса. Когда София Валентиновна была ещё дееспособна и творчески активна, к ней в Александровское и во Вражское наведывались, приезжали разные музыканты и композиторы из Москвы и Питера, Смоленска и Пензы. Михаил с теплотой в сердце всегда вспоминал творческие семейные вечера, их домашний театр – любимое детское действие, когда они с сестрой Надей и братьями Колей, Сашей и Игорёшкой устраивали представления, учили роли, обогащая их лирический драматизм детской впечатлительной непосредственностью.
На Новый год и Святки 1912 года таких представлений в семье уже не было, так как старшим детям было под двадцать лет и за двадцать, а младшим сестрёнкам меньше девяти лет и они ещё даже не поступили в гимназию. Но тепло общего семейного очага и домашнего уюта согревало сердца всем домочадцам Вражского. После Крещения Михаил уезжал в Москву в корпус с твёрдой уверенностью решённой женитьбы на самой красивой девочке Пензы.
В Москве Михаил учился в Первом Московском Императрицы Екатерины Второй кадетском корпусе. Учился он, по сравнению с Первой мужской гимназией в Пензе, отлично. Очень старался теперь, замотивированный роднёй, получать исключительно самые высокие баллы военного образования – одиннадцать и двенадцать в двенадцатибалльной системе, тогда как, будучи пензенским гимназистом, кое-как выпутывался и барахтался в болоте из троек в пятибалльной системе оценок народного просвещения.
В стенах некогда роскошного бывшего Головинского и ныне Екатерининского дворца в Лефортово он штудировал теперь положенные кадету дисциплины и постигал тайну военного искусства. За успехи в учёбе и поведении, которые были отражены в его аттестационной тетради, Михаил проходил обучение в гренадёрской роте, отлично стрелял на стрельбах из бельгийского карабина «Сколер», был первым в гимнастическом классе, в весенне-летних походах-экскурсиях юных разведчиков всегда отличался ловким ориентированием на местности, топографической смекалкой и походной выносливостью и мастерством.
В аудиториях корпуса военным мальчикам прививали патриотическую любовь к своему Отечеству, к царю-батюшке, ставили в пример великих полководцев прошлого: Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова, Михаила Скобелева. Тухачёву импонировало, что двум последним из этой плеяды великих соотечественников он был тёзкой, а Михаилу Илларионовичу вообще приходился потомком. Его дальним родственником по линии отца был правнук знаменитого фельдмаршала Николай Михайлович Хитрово, который участвовал в Русско-Турецкой войне 1877-1878 гг. и был генералом от артиллерии в Московском военном округе. Михаил сам помнил его смутно по нечастым визитам генерала во Вражское.
Однажды, когда Михаилу было семь лет, Николай Михайлович, будучи пятидесяти шестилетним молодцеватым генерал-лейтенантом и начальником артиллерии 5-го армейского корпуса, усадил его в один из приездов к себе на колени и хитро спросил: «Мишук, кем ты хочешь быть?». На что он, по рассказам мамы, уже тогда бойко рапортовал: «Генералом!».
- Ну, ты смотри, Бонапарт растёт! – искренне и щедро смеялся Хитрово, а потом увлекательно рассказывал о войне с турками, о своём древнем дворянском роде, берущем исторические корни где-то в туменах Золотой Орды.
Но чаще к Тухачёвым приезжал в гости другой генерал, точнее генерал-майор и двоюродный дедушка Михаила, его тёзка Михаил Александрович, он же дядя Николая Николаевича и младший брат его отца. Михаил Александрович был богатым смоленским и пензенским помещиком и с 1902 по 1908 годы избирался предводителем дворянства в Дорогобужском уезде. Он баловал своего тёзку разными военными подарками, старыми эполетами, походной генеральской фуражкой. Ребёнок принимал эти небрежные подарки дедушки с искренним трепетом и его глаза сияли от этого неподдельным счастьем. Именно под его влиянием у юного внучатого племянника и возник интерес к воинской службе. Старый генерал-майор Михаил Александрович разбудил в восприимчивом Мишке глубинный зов предков, гены, имеющие воинские пристрастия. И, до того ленившийся и часто бойкотировавший учёбу в гимназии Михаил, из-за того, что не понимал и не принимал многие учебные науки, казавшиеся ему скучными и ненужными в его дальнейшей взрослой жизни, как он себе её уже представлял, после бесед с двоюродным дедом начинал даже ходить и глядеть по другому, весь собираясь и настраиваясь на военный лад. В 1908 году дедушка умер. Но перед смертью он призвал к себе любимого внука и вытребовал у него первую мальчишескую клятву.
- Обещай мне, Мишук, - слабым уже с предсмертными хрипами дрожащим голосом говорил генерал-майор своему внучатому племяннику, - что непременно станешь военным! Три вещи мне обещай, парень: что станешь фельдфебелем ещё в военном училище, что выйдешь оттуда обязательно в Семёновский полк и окончишь Николаевскую академию Генерального штаба!
- Обещаю! - плакал наврзрыд гимназист Тухачёв, держа за руку умирающего своего любимого двоюродного деда.
С той самой поры, как похоронили Михаила Александровича во Вражском, стал Михаил по серьёзному относиться к учебе, налегая на гимнастику и французский язык, которые у него были в гимназии на отлично. По остальным предметам удручали его безнадёжные тройки, из которых невозможно было выпутываться, так всё там было запущено. Сын очень часто подходил к отцу и заводил разговоры с ним о переводе его в кадеты. А для его отца, Николая Николаевича, который и сам-то был нестроевым человеком по духу, не переносил дисциплину и ненавидел муштру, эта идея – отдать сына в военные была невыносима. Рано оставшись без отца, Николай Николаевич в своё время не захотел связывать себя ни армейской, ни гражданской службой, долгие годы вёл праздную жизнь, приводя в упадок богатые имения своих родителей. И теперь, на момент взросления своего сына, он не имел в распоряжении достаточных средств, чтобы отправить его учиться дальше Пензы, в которой кадетского корпуса не было. Ближайший корпус был в Тамбове, а Михаил просился и того дальше – в Москву, уже предусмотрительно понимая, что из Тамбова он вряд ли сможет себе проложить дорогу к гвардейской карьере. Отец отказывал сыну, всё откладывая на потом роковое, как он считал, судьбоносное это решение. Михаил психовал, срывался, что обязательно сказывалось удручающим образом в его учёбе в гимназии. Снова пропускал уроки, байкотируя решение отца продолжать учёбу в Пензе. И в конце четвёртого класса, в мае 1909 года, совершив свою, ставшую известной всей гимназии, непочтительную выходку с директором, вообще обрёк себя на отчисление.
Но Михаилу помог ещё один его родственник-тёзка, Михаил Николаевич Балкашин, тоже навещающий семью Тухачёвых двоюродный брат Николая Николаевича. Он был 1877 года рождения, с 1898 года подпоручиком 51-го Литовского полка. Балкашин был тайно влюблён в Мавру Петровну и проявил по отношению к её сыну свой рыцарский поступок великодушия. Офицер настоял в семейной беседе на том, что надо отдавать парня в кадеты и даже выделил на его учёбу свои сбережения, которые смутили Мавру Петровну и растрогали её супруга неуверенным и вялым родительским согласием. Михаила отправили учиться в Московский кадетский корпус, а родственник Балкашин к 1912 году уже стал штабс-капитаном и начальником 3-й ездящей пулемётной команды 4-го пехотного полка в Отдельном корпусе Пограничной стражи в Особом Заамурском пограничном округе. Этот крепкий, коренастый усач с густыми бровями и крупными чертами лица, был настойчиво неравнодушен к Мавре Петровне и выказывал ей всякий раз по приезду в гости особые знаки внимания, дарил цветы и даже волочился, когда Николая Николаевича не было рядом. Он с увлечением рассказывал Мише о своей боевой службе на Дальнем Востоке, о кровожадных разбойниках-хунхузах и о поимке их бродячих банд по всей территории Маньчжурии.
- За отличие в деле против хунхузов, оказанное 13.05.1904 года у деревни Юдиона, я получил орден Св. Анны 4-й степени, - торжественно объявлял он всем слушающим его и, красуясь, поглядывал с вожделенной надеждою на Мавру Петровну, которая краснела и отводила глаза.
А Мишка с подаренной ему двоюродным дядкой трофейной японской саблей носился по двору, размахивая ею и радостно гарцуя и прискакивая на воображаемом коне.
Тогда же Мише рассказывала и бабушка София Валентиновна про её детство, про своего отца, Валентина Петровича Гаспарини, карачевского дворянина-помещика, у которого было также девять детей, как и в семье Тухачёвых, только из них было семь дочерей и два сына. Она рассказывала, что раньше, с 1246 года по 1360 год было даже отдельное Карачевское удельное княжество, которое образовалось после уничтожения Батыем Черниговского княжества и было завоёвано литовцами, и что до начала XIV века в него входил знаменитый своей героической семинедельной обороной от монголо-татарского нашествия город Козельск. Прадед Михаила, Гаспарини, был итальянским военным из наполеоновской армии, попал в плен и перешёл на русскую сторону после краха французов в русской кампании 1812 года. За усердную службу русскому царю Валентин Петрович и стал карачевским помещиком и фамилия его зазвучала в разрядных книгах как Гаспарин.
О 1812 годе, о Бородино, о славе русского оружия в подготовке к столетию этой знаменитой даты много было говорено учителями-офицерами на занятиях в корпусе. И преподаватель немецкого языка у кадет в седьмом выпускном классе Эрвин Теодорович Рар и сам директор корпуса генерал-лейтенант Владимир Валерианович Римский-Корсаков в своих речах к кадетской аудитории не упускали пафоса грядущего военного юбилея.
Православные священники в кадетской корпусной церкви, службы в которой обязаны были не только посещать, но и участвовать в них все интерны, торжественно-литургийно проповедовали начищенным в одежде до блеска мальчикам о том, что сама императрица Екатерина Вторая, будучи ещё принцессой Анхальт-Цербской, крестилась в этой церкви в православную веру. И ротные командиры, и воспитатели с дежурными ходили по казармам кадет и проверяли у изголовий кроватей, висят ли образки-благословения и совершаются ли молитвы перед ними утром и перед сном каждым будущим офицером. Религиозная пропаганда была тем политическим стержнем в Российской империи, который крепил государственную мораль единством трёх её постулатов: самодержавие, православие, народность. Михаила же невыносимо коробила эта навязчивая религиозность. Он по примеру отца глубоко не верил в бога. Да и как можно было искренне верить в того идола, именем которого когда-то сжигали людей, как еретиков, вешали по приказу Столыпина бедных крестьян и великого писателя Льва Толстого, которого ценит весь мир, отлучили от Церкви в последние годы жизни за его религиозную философию и роман «Воскресение», и похоронили, как скотину, зарыв в яму без креста и без должных почестей. Великий гений русской словесности и художественной мысли, Лев Николаевич был дорог и ценим Тухачёвым. А его роман «Война и мир» был любимым произведением для Михаила. Он восхищался образом Андрея Болконского и старался во всём ему подражать: в аристократизме, холодной рассудительности, гордости, в офицерской отваге, во всех его рассуждениях и взглядах, а монологи Андрея Михаил заучивал в гимназии наизусть.
Но был и ещё один кумир из этого романа и даже не литературный герой, а историческая крупная фигура – Наполеон Бонапарт, чьей стремительной военной карьерой и императорской славой был с детства заворожён Тухачёв. Не раз близкие в имении и одноклассники в корпусе наблюдали за тем, как Михаил перед зеркалом или в разговоре с собеседником вставал в наполеоновскую позу – гордо выпрямившись, закладывал правую руку за борт кадетского мундира, как это изобразил в портрете императора Франции Поль Деларош.
Михаил с пятнадцати лет стал предаваться в тайне от всех пылким мечтам, что его постигнет такая же стремительная, ошеломляющая карьера и он станет великим военачальником, а все другие грозные полководцы и красавцы всего мира покорно склонятся перед его величием. И, чтобы этого достичь, Тухачёв не щадил в спартанских условиях кадетской жизни, морально и физически закалял, прилагая усилия во всём быть лучшим. Этим юношеским честолюбием и были наполнены его учебные будни. Ежедневно в шесть утра подъём, с шести до семи – умывание, молитва, утренний чай, с семи до семи сорока пяти – утренний воспитательный осмотр, утренние физические занятия, далее до восьми утра – прогулка. С восьми до двух часов сорока минут – уроки (шесть уроков по пятьдесят минут с переменами по десять минут, одна из которых большая часовая с десяти часов пятидесяти минут до одиннадцати пятидесяти, во время которой предусмотрены завтра и прогулка). Прогулки в холодное время года до минус 10 градусов проводились без шинели для закаливания. С трёх до четырёх часов дня обед. С четырёх до шести свободное время, которое можно было занять музыкой, ручным трудом, фектованием или пением. С шести до восьми вечера – время самоподготовки и приготовления уроков. В двадцать ноль-ноль – вечерний чай, чистка, умывание. В девять вечера – отход ко сну младших кадет с первого по пятый классы. В двадцать два ноль-ноль – отбой у старших кадет шестого и седьмого классов. И так изо дня в день, из года в год. Подчинить этот унылый, ежедневный, неизменный режим, поставить его себе в привычку, забыть и не допускать мысли спонтанного творчества, ночных искр вдохновения, влюблённости, возбуждения, страсти, всего себя, и духом и телом сковать и подчинить этому тупому ритуалу, смирить себя, свой темперамент, буйный нрав. Михаил это смог. Стоически переносил лишения и железную дисциплину, научился находить в этой серой, монотонной казёнщине редкие проблески радости жизни, юмор, интерес военных наук. Набегавшись и наупражнявшись за суматошный день в волю, вечером он ложился на правый бок и засыпал без снов, проваливаясь в предрассветную яму непроглядного мрака. Тело ломило от физических нагрузок, но ощущение мышечной силы приятно будоражило воображение будущими подвигами и победами. Михаил, сомкнув глаза, засыпал, слыша краем уха в спальне-дортуаре монотонное брюзжание нехитрой молитвы одноклассника-соседа перед домашним образком у изголовья кровати.