Любовь поправшие I. 13

Великая княжна Мария Николаевна, в течение тех нескольких дней, пока императорская семья гостила у князей Юсуповых в Архангельском, нашла таки момент и испросила высочайшего разрешения у отца совершить увеселительную прогулку в сопровождении великого князя Константина Константиновича и его сына князя Олега Константиновича в их подмосковное имение Осташёво на правом берегу Рузы. Константин Константинович обещал преподнести юной княжне подарок к прошедшему дню рождения – парадную форму её драгунского полка, заказанную по её меркам в Москве. Царь, хоть и нехотя, но поддался страстным уговорам дочери, а императрица послала вместе с Марией няню цесаревича Марию Вишнякову и обязала Мари слушаться её неукоснительно. К Архангельскому подошёл заказанный Юсуповыми экипаж, и княжна Мэри, как пташка, выпорхнула из цепких надзирательских уз своей по-германски досконально-щепетильной матери. Наконец-то так случилось, головокружительно и волнующе-прекрасно для юной принцессы Мари, что она впервые из-под прямого надзора властной Александры Фёдоровны вырвалась на свободу и понеслась навстречу своей мечте. Это было настоящее счастье четырнадцатилетней девицы.
Константин Константинович в дороге развлекал княжну рассказами о том, как он десять лет назад купил усадьбу Осташёво как образцовую в хозяйственном отношении и удалился туда от порочных соблазнов столичной жизни.
- Усадьба моя, говорил он Марии, - уютное дворянское гнездо. Она, хоть и весьма удалена от Москвы, но достаточно просторная для проживания всего моего многочисленного семейства. У меня ведь, с вашего позволения, дорогая Мария Николаевна, восемь детей. Было девять, но к великому нашему несчастью в 1905 году Наталия умерла во младенчестве. Старшие: Иоанн, Гавриил, Татьяна, Константин, вас сопровождающий Олег и Игорь; и младшие: Георгий и Вера. Все живут со мной и супругой моей – Елизаветой Маврикеевной, урождённой немецкой принцессой Елизаветой Августой Марией Агнесой Саксен-Альтенбургской, герцогиней Саксонской, вероисповеданием – лютеранкой, православия так и не принявшей. На дому я зову её нежно – Лиленькой, при дворе – нарочито грубовато Маврой, от её отчества. Увы, мой друг, она не разделяет моих творческих порывов и вдохновений…
Константин Константинович слегка нахмурился, задумавшись, и глубоко вздохнул, как-будто груз какой опорожняя.
- Но я отвлёкся, кажется. О чём я прежде говорил?
- О вашей усадьбе Осташёво.
- Ах, да. Прекрасный, чудный мир, оазис вдохновенья! Её построил в конце восемнадцатого века как усадьбу Александрово в селе Долголядье князь Александр Урусов. После его смерти имение перешло в руки декабристскому семейству Муравьёвых. Старожилы поговаривают, что на одном из пригорков где-то даже зарыт рукописный проект конституции Муравьёва. Потом имение ушло с молотка, пока энергичные предприниматели не привели хозяйство в должный вид, придав ему образцовость.
В разговор вступил князь Олег Константинович.
- Сестрица, ты будешь в восторге. Ты только представь: привольная деревенская жизнь, верховая езда, гребля на реке Рузе, той самой, которую Лев Толстой упоминает в «Войне и мире», описывая Бородинское сражение. Наше имение красиво расположено на правом, крутом берегу реки. Большой одичалый парк. А на левом берегу видна розовая церковь с синими куполами. По утрам сладко будит её трезвон.
Вновь внимание княжны захватывал Константин Константинович. Они с сыном наперебой вели увлекательные беседы.
- Там очень уютно и, вот увидите, Ваше Высочество, вам там очень понравится. Я даже воспел усадьбу в своих стихах. Вот послушайте:
Люблю тебя, приют уединённый!
Старинный дом над тихою рекой
И бело-розовый, в ней отражённый,
Напротив сельский храм над крутизной.
Сад незатейливый, но благовонный,
Над цветом липы пчёл гудящий рой;
И перед домом луг с двумя прудами,
И островки с густыми тополями.
- В прошлом году Папа приобрёл в пользу государства Домик Лермонтова в Пятигорске для устройства там музея. В этом домике великий русский поэт провёл последние два месяца своей жизни. Представляешь, Маша? – улыбался, подмигнув княжне, Олег Константинович.
- За сим, ваш покорный слуга, - снова увещевал Марию великий князь. – владеет Мраморным Константиновским дворцом и доходным домом по улице Спасской, двадцать один в Санкт-Петербурге, дворцом в Павловске, этим имением в Можайском уезде Московской губернии, участками земли в районе рек Херати и Кудебти в Черноморской губернии, 1287 десятин, совместных с братом Дмитрием, двумя отдельными участками из состава Мирской казенной лесной дачи Серпуховского лесничества Подольского уезда Московской губернии и  имением Уч-Дере в Сочинском округе Черноморской губернии, куда вас непременно приглашаю в конце лета. Когда вы будете отдыхать в Крыму, заезжайте к нам, милости просим.
Мария, улыбаясь, приняла приглашение лёгким наклоном головы. С роднёй она, тем более не в присутствии Мама, старалась говорить без этикета.
- Дорогой, Константин Константинович! – захлопав в ладоши от восторга и нежности, воскликнула Мария, устремив на него умоляюще-просящий взгляд пай-девочки. – Вы так увлекательно всё рассказываете, я просто в восторге! Я вижу перед собой галантного рыцаря, которого бури и шторма, годы и несчастья лишь укрепили в твёрдости и воле. Вы для меня, как-будто Дон Кихот, последний романтик эпохи и я восхищаюсь вами!
- Благодарю вас, сударыня! – действительно как старый рыцарь наклонил голову старый князь.
- Вы как добрый волшебник, по мановению чьей руки, исполняются любые самые заветные желания!
- Ну, право же вы меня ввергаете в смущение, мадемуазель…, - заулыбался, кокетничая князь.
- Не могли бы вы исполнить моё маленькое и незатейливое желание, дорогой Константин Константинович?
- Просите, ваше Высочество! И если это в моих силах и средствах, то непременно исполню!
- Вы, кажется, мне обещали преподнести в виде подарка парадное платье драгунского полка?
- Пренепременно, Мария Николаевна! Вот только приедем в Осташёво и я пошлю за ним в Москву прислугу.
- Не стоит ждать! Давайте сами туда доедем и заберём его. К тому же я прошу вас сопроводить меня на Военное поле, на севере Москвы, где в Ходынских военных лагерях располагаются сейчас юнкера Александровского военного училища. Мне нужно видеть старшего портупей-юнкера Тухачёва Михаила Николаевича.
- Но, княжна Мэри! Вы об этом не договаривались с Папа, - заверещала напуганная изменением маршрута нянька Вишнякова.
- Да, действительно, всё это как-то странно…, - проговорил Константин Константинович, застигнутый врасплох просьбой Марии.
- Но ничего нет невозможного для пылкого сердца и холодного разума! – поэтически витиевато подхватил Олег Константинович. – Я готов сопроводить Её Императорское Высочество в расположение  Александровских лагерей. – Но что вам нужно там, кузина, и нельзя ли ваш вопрос решить в другом месте, предположив, вызвав этого вашего портупей-юнкера в Москву, в здание училища?
- В лагеря мы не поедем! – сказал, как отрезал, Константин Константинович. - Мы действительно вызовем его на Знаменку. И завтра вы с ним там свободно переговорите. Я напишу записку начальнику училища. Он – мой старый друг и к тому же бывший подчинённый, ведь всё-таки, до марта 1911 года, когда я был назначен присутствующим в Правительствующем сенате, я был Главным начальником Военно-учебных заведений, а позже и генерал-инспектором Военно-учебных заведений, и неоднократно с проверками бывал в Александровском училище, и хорошо знаю генерал-майора Николая Ивановича Геништу. Он, конечно, пойдёт мне навстречу в таком пустячном деле.
И всё было сделано, как решил и придумал великий князь. Наутро великая княжна Мария Николаевна, обуреваемая своим четырнадцатилетним импульсивно-впечатлительным темпераментом и облаченная в парадное мундирное платье Девятого драгунского Казанского полка, в чёрной кожаной каске с двуглавым орлом и белым пушистым волосяным гребнем прибыла в Александровское училище в сопровождении свиты из великого князя Константина Константиновича, его сына князя Олега Константиновича и няньки Марии Вишняковой и в доме начальника училища на Знаменке ожидала вызванного туда юнкера Михаила Тухачёва. Её большие тёмно-синие глаза-озёра были глубоки и затянуты, словно туманом, печальною поволокой. Под глазами очерчивались тёмные круги от бессонниц и каких-то страданий, терзаний, тревог. Наконец, после некоторого ожидания, в кабинет к начальнику училища бодрой и лёгкой военно-строевой молодцеватой походкой прибыл старший портупей-юнкер Тухачёв и рапортовал по форме о своём прибытии. Мария заглянула ему в глаза, как русалка, утягивая за собой в тёмный омут своих потаённых страстей. За этот месяц с конца мая по конец июня она посылала ему в тайне от Мама и Папа несколько записок-весточек с девичьим сюсюканьем в розовых рюшечках и цветочках, открытки и любовные признания в виде разнообразных сердечек и теперь, глядя ему в глаза хотела открыто и прямо спросить, почему он не ответил ей и что думает сам об этом.
- Вы почему мне не отвечали, юнкер Тухачёв?! Михаил Николаевич! – Мария специально  публично занизила его звание, чтобы смутить и вызвать на откровенность. – Я пишу вам, пишу послания, признания в чувствах, а вы?! – она изящно изогнула свою благородную тонкую соболиную бровь. – Почему вы не уделяете мне своё внимание? Потрудитесь ответить сейчас же!
Михаил стоял навытяжку во фронт перед этой августейшей делегацией. Краска смущения заливала его восковое лицо. Он не знал, что сказать, путаясь в домыслах, и как повести себя с этой взбалмошной инфантильной девицей, которой взбрело в её юную и настырную головку бог знает что. А главное, Михаил боялся последствий, если даст слабину её вольностям. Ведь всё на виду начальства и даже императорского двора. К чертям полетит карьера и голова честолюбивого юнкера по вине вздорной сиюминутной прихоти этой строптивой и своенравной девчонки, избалованной потаканием всеобщей любимицы. Он был крайне осторожен в тщательно подготавливаемых ответах и в проявлениях эмоций. Чтобы не дать ей никакого повода и предлога, старался показать, что возникшее чувство её – не настоящее, преждевременное, что это не любовь, а привязанность, словно младшей сестрёнки к старшему брату.
- Ваше Императорское Высочество! Мария Николаевна! Я служу верой и правдой Отечеству, не щадя живота своего, вашему батюшке Государю-Императору и Вам всей душой! Видит Бог, и в помыслах не было у меня по отношению к Вам ничего дурного. Служба военная, учение и лагеря отнимают теперь у меня всё свободное время. Я прилагаю усердие, чтобы стать настоящим офицером, достойным своей Отчизны и вашего внимания. Помилуйте меня, дорогая Мария Николаевна! Ничем я не заслужил ещё вашего отношения ко мне, весьма лесного моему самолюбию, но опасного, как в моей, так и в вашей дальнейшей карьере и жизни. Что могут подумать об этом люди, двор? Что скажут ваши родители на такие безумства и опрометчивость? Что могут написать в бульварных газетах, в конце концов?! Распространят слухи и домыслы, гнусные, похабные, распустят на наш счёт. Подумайте о матушке, государыне-императрице Александре Фёдоровне! Итак вся либеральная пресса смакует распутинское на неё влияние, а тут такой повод, простор фантазии. Я вас прошу и умоляю! Оставьте вы ваши безумные помыслы ради вашего же блага! Только о нём и пекусь. Вот, что я должен вам сказать, Мария Николаевна!
Княжна пристально, затаив дыхание, глядела на него, закусив губу. Большие её глаза-озёра наполнились влагой, водяная плёнка их дрогнула, подёрнулась в колыхании на роговицах крупной слезы. Она решительно придвинулась к нему ближе, нарушая все нормы этикета и полушёпотом выразительно произнесла по-французски: «Глупый мальчишка! Я хочу выйти за тебя замуж! Я согласна! Ничего не бойся, милый! Я люблю тебя! ПапА это примет, не будет препятствовать. Хоть за солдата, он разрешит мне выйти замуж за моего избранника. Моё сердце выбрало тебя и мне не нужно другого! А ты противишься своему счастью!
- Ваше Императорское Высочество! – Тухачёв тоже ответил на французском. – Но вы так молоды, так ещё не опытны в сердечных делах и так наивны! Ну, куда это годится?! Вы так обворожительно красивы, что любой принц всякой великой державы был бы горд быть вашим женихом.
- Ты скажи прямо: я тебе нравлюсь? – вдруг просто и напрямик по-русски полоснула сознание юнкеру княжна.
В этот решающий для неё миг, она открыла своё сердце, ожидая в тревожном напряжении смертельного удара или спасительной ласки.
- В Вас не возможно не влюбиться с первого взгляда! – как мог, изворачивался вспотевший от напряжённых усилий по струнке вытянутый перед принцессой юнкер.
Няня Вишнякова, церемониальная, как какой-нибудь придворный камергер, деликатно шептала великой княжне, что пора бы благочестиво удалиться. Великий князь Константин Константинович, чтобы не смущать царевну своим великовозрастным отпугивающим присутствием, отошёл в сторону и беседовал свободно и легко с Геништой. Молодой князь Олег Константинович, старше на год Тухачёва, бледный, высококультурный интеллектуал гордо, свысока глядел на Михаила.
- Как служба, старший портупей-юнкер? – снисходительно-презрительно бросил Михаилу, не ждя ответа.
Тухачёв отчеканил что-то казённое и эхо казарменных анфилад причудливо заплело замысловатое титулование высокой особы – князя императорской крови: «Ва-ше Вы-со-чест-во». Мария кусала пухлёнькую нижнюю губку, ища повода ещё задержаться, остаться подольше. Упрямо и упорно стояла она на месте.
- Где вы спите, господин юнкер? Где ваша кровать? Покажите мне её, пожалуйста! – тоном не терпящим возражений августейшая девица повелела её препроводить в спальный дортуар.
За ней потащился причудливый шлейф её свиты. Больше всех царевне старался угодить начальник училища генерал-майор Геништа. Юркий, он кружил подле неё, рассыпая комплименты. Движение растянулось по длинным коридорам училища. Наконец, все вошли в светлую залу с несущими колоннами, большими окнами и высокими потолками, где стояли кровати второй роты. Михаил остановился возле своей тумбочки. Великая княжна с затаённой детской проказой по-жандармски обыскала тумбочку и достала альбом, из которого при первом нервическом развороте выпала на пол фотография Маши Игнатьевой, подаренная Тухачёву прошлым летом, наполненным очарованием совместных прогулок и свиданий влюблённых в Пензе. Михаил так и не мог с ней расстаться, не смотря на новогодний разрыв, лелея в сердце теплоту прошлых незабытых впечатлений. Княжна с живостью и любопытством нагнулась, подняла фотокарточку и оглядела её с холодной строгостью ревнивой соперницы.
- Она красивая… Кто это? Ваша невеста?
Михаил протянул к ней руку, чтобы забрать фотографию, но Мария проворно отстранилась, пряча её за красный обшлаг рукава своего драгунского колета.
- А это что? – она увидела в альбоме стихи.
- Это стихи, ваше Императорское Высочество.
- Боже, как романтично! – и Мария вслух прочитала следующие строки:
«В тринадцать лет Джульетта полюбила,
Возлюбленный Ромео был счастлив…
Моя судьба меня жестоко била,
В холодных стенах юность заточив.
Мне злобный мир готовил испытаний,
Жестокая их череда была.
Среди врагов, их дьявольских стараний
Испорченною жизнь моя слыла…
- Ваше Императорское Высочество, - шептала княжне, отчитывая и выговаривая её няня. – Это неприлично – публично читать интимные вещи!
- Няня! Перестаньте вести себя как фрейлина двора. Этого здесь никто вам не оценит, - урезонивала её Мария и, обращаясь к Тухачёву, продолжала допрос с пристрастием.
- Это ваши стихи? – заинтересованный услышанным подошёл поближе Константин Константинович, который ценил поэзию и сам слыл поэтом, подписывая свои произведения инициалами «К.Р.». – Весьма недурно. Вам стоит развивать свои литературные способности и пробовать себя в большой литературе.
- Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество! – Михаил наклонил голову, подбородком упираясь в воротник мундира.
- Ах, бедный мой Ромео! Измученный, истомлённый без любви! Я буду вашей Джульеттой, господин старший портупей-юнкер!
- Княжна Мэри! Это переходит всякие границы приличия! – взорвалась возмущением наставница Вишнякова. – Если вы немедля не покинете здания училища, я еду сейчас же на моторе на телеграф и сообщаю обо всём тут происходящем вашему ПапА в Архангельское! И уж он-то поговорит с Вами по-другому, так, как вы того заслуживаете! Немыслимо! Верх разнузданности! Что за фривольность! Так вести себя при мужчинах! Позорить всю свою августейшую фамилию!
Мария обернулась и гневно на неё посмотрела.
- Мисс Вишнякова! Вы хотите быть уволены, как и мисс Игер? Вы кого это обвиняете здесь в разнузданности нравов? Вы на себя посмотрите! Вы думаете, я не знаю про скандал февраля прошлого года? Когда Распутин вас соблазнил и водил с собой в баню? Вы сами признавались Маман об этом, называя святого старца дьяволом! А я случайно подслушала ваш разговор и никому не говорила об этом, даже Насте.
- Что? О, Боже! Этого не может быть! – Вишнякова вся залилась краской стыда и закрыла лицо руками. У неё перехватило дыхание, будто она проглотила горячий кусок пищи и обожгла себе внутри всё. Глаза заслезились.
- Я скажу матушке и вас уволят тотчас же! И не посмотрят на те шестнадцать лет, что вы проработали при нашей семье. Так что уйдите с моих глаз долой и чтобы до самого Архангельского я вас не слышала!
Вишнякова, мещанка из Петербурга и ровесница императрицы, бледная и морально раздавленная, отошла в сторону. Великая княжна повернулась ко всем присутствующим.
- Господа! – заявила она, высоко подняв голову. Я оставляю это уютное заведение. Прошу случившийся инцидент считать исчерпанным и не выносить из этих стен. А также не упрекать августейшего ребёнка в невинной шалости.
Мария поклонилась всем и гордо вышла из залы, унося с собой фотографию бывшей михаиловой возлюбленной и альбом его рукописных стихов.
- Смотрите у меня, Тухачёв! – подбежал к юнкеру Геништа, гневный по отношению к подопечному и подобострастный перед великой княжной.


***
Узнав о выходке Марии в Александровском училище, «Хозяин земли Русской» был очень рассержен. Интеллигентская воспитанность и религиозная кротость мешали ему прийти в ярость, но меры, предпринятые в наказание дочери, последовали весьма жёсткие. До самого отъезда семьи Романовых в Ливадию она лишилась почти на месяц свободы передвижения и заточалась, как Рапунцель, в Александровский дворец без права прогулок, общения с кем бы то ни было, кроме ближнего круга и переписки. Великой княжне были вручены книги духовного содержания, которые должны были послужить ей лучшими наставниками и воспитателями для богоборчески метущейся души. А няню Вишнякову тут же уволили. Правда при этом  ей предоставили в пожизненное пользование трёхкомнатную квартиру в Комендантском корпусе Зимнего дворца, полностью обставленную, оплатив все издержки «из сумм августейших детей». Также ей была назначена пенсия в размере её оклада в две тысячи рублей в год и выданы деньги на лечение в Крыму.
- Ну, что ты хочешь, Ники! У девочки повышенная нервозность во время визитов от «Мадам Беккер», - увещевала царя императрица Александра Фёдоровна.
- Знаю я эти ваши отговорочки про тяготы менструальных циклов! Домашний арест! Пусть посидит в заточении! Может, поумнеет. Будет знать, как позорить честь рода и нашей фамилии. Этим газетчикам дай только повод – накинутся, как собаки на кость, вгрызутся в любую мелочь. А тут такое! – негодовал император.
Императрица ласково, но настойчиво вразумляла свою темпераментную дочь прекратить безумные навязывания себя молодому юнкеру. Она даже не прочь была пригласить его во дворец, познакомить с семьёй, с Распутиным, чтобы тот своим зорким провидческим глазом оценил внутренние помыслы юноши. А Маша, как и её мать, благоговейно трепетала перед Распутиным и доверилась матери, немного успокаиваясь и приходя в себя от разрушающей её психику навязчивой одержимости. И, тем не менее, перед самым отъездом императорской семьи в Крым, в начале августа Мария написала ещё одно письмо Тухачёву и сумела его незаметно отправить через своего камер-юнкера, проявив природную свою находчивость.
Письмо было следующего содержания.
«Здравствуй, мой дорогой Миша! Пишу тебе это своё письмо, не таясь, не сомневаясь боле в том чувстве, которое уже давно испытываю к тебе. Я люблю тебя, мой дорогой красавец-рыцарь. Влюбилась в тебя, увидав на майские торжества в Кремле, где ты старательно нёс караульную службу. Хотя открою тебе тайну, что видела тебя и на Бородинских торжествах в августе прошлого года. Память моя на лица цепкая и твои прекрасные мужественные черты запечатлелись в моём сознании уже с той поры.
Не считай меня вздорной девочкой, не способной принимать самостоятельных решений. Я уже взрослая и могу сама решать свою судьбу. Пишу и обращаюсь к тебе на «ты» исключительно в знак духовной привязанности и сердечной близости к тебе, а это не терпит всяких титулов и чинов, этикетной фамильярности и холодной великосветской аристократичности скорее отчуждённого и равнодушного, чем уважительного, обращения на «вы».
Ты стал кумиром моего сердца, моей надеждой на всё то лучшее и светлое, что грядёт в моей жизни. Я не обманываю тебя. В моей искренности не сомневайся. И, чтобы доказать тебе правоту моих слов, я открою тебе сейчас самые сокровенные тайны моей жизни, которые никому не афишируются нашей семьёй, чтобы ты видел, какая я честная и откровенная перед тобой.
Вся жизнь моя и моих сестёр унылая и замкнутая, считай – затворническая. И если ты думаешь, что мы живём во дворце райскою безмятежною жизнью, то ты ошибаешься. МамА воспитывает нас в суровой аскетической закалке, как принято в сдержанных пуританских традициях английского и германского двора. Мы не избалованы ни пышными нарядами, ни дорогими подарками. Обстановка наших комнат скромна, как в пансионе. Мы не видимся и не общаемся со сверстниками. В неустанной молитве и рукодельном труде или за чтением книг непраздно проводим мы всё своё время. Матушка не любит безделие и досуг. Сердце моё до тебя не испытывало чувств ни к кому из мужчин, кроме ПапА и брата Алёши, но ведь это же другие чувства – родственные. Я не избалована вниманием кавалеров и шлейф свиты поклонников не тянется за мной послушным хвостом.
Ты спросишь, чего я хочу от тебя. Мне больно и грустно, что нет тебя рядом. О, нет-нет, ты не игрушка в моих руках! Ты та сила, та основа, что даёт мне уверенность в будущем, манит своим развитием и перспективой. Я хочу связать свою жизнь с тобой. Возьми меня в жёны, мой Хороший, по окончании училища и достижении моего шестнадцатилетия, как того требует императорский указ 1830 года о минимальном возрасте вступления в брак. Я готова (ты не сомневайся), разделить с тобой все тяготы суровой, походной армейской жизни. Если хочешь, то ради тебя я отрекусь от всего данного мне Богом и родителями: от титула, от имени! Я сменю фамилию и по поддельному, даже революционному подпольному паспорту готова бежать с тобой хоть на край света, в Америку! Я согласна нарожать тебе кучу детей, хоть двадцать хорошеньких малюток, ангелочков, похожих на тебя, мой дорогой Принц! О, нет! Не в смысле титула, а в значении важности для моего сердца я так обращаюсь к тебе. Не отвергай мою любовь, прошу! Буду честна – без тебя не умру я, конечно, но жалка и тосклива будет жизнь моя. Не считай моё внимание, мою тягу к тебе домогательством. Прости меня за выходку в училище. Но именно таким провокационным и отчаянным поведением я смогла вырваться из дворца, убедить свою воспитательницу (теперь уже бывшую) Мари Вишнякову сопровождать меня, а с ней и моих родственников: великого князя Константина Константиновича и его сына князя императорской крови Олега Константиновича. Они мне оба большие друзья и мне не на кого, кроме них, было положиться в том трудном и щепетильном деле. Надеюсь, что тебе не устроило нагоняй начальство из-за моего взбалмошного визита. Зато ты убедился на что я способна и как далеко я могу зайти в неудовлетворённой страсти к тебе.
Будь здоров, Мой Хороший, береги себя и пиши мне обязательно, раз уж видеться нам нельзя пока в силу независящих от нас обстоятельств: твоей армейской уставной дисциплины и моих дворцовых казематов. Целую! Твоя Мария.
PS. На веки твоя М.
PSS. Люблю тебя навек и жду твоего мужского поступка. Делай, что должен»!