А вы бывали в Котловане?

Размышления о «Котловане» А.Платонова


Вступление

«Народ, спасите!» — вытаращив глаза, вопил чтец. Котлован, громко чавкая, затягивал в своё чрево очередную жертву. Плечи утонули, на поверхности оставалась кричащая голова. Ужас и рыдание сменились последними словами:

«Не читайте «Котлован» Платонова, оставайтесь в неведении, но живите! А хотите кончить, как я — добейтесь сборником Кржижановского, в пятом томе второе произведение "Писаная торба". Прощевайте!» — и всхрапнул с накрывающей песчаной волной затягивающей ямы.

Его понесло вихрем вниз, песок улетучился. Долгое вращение в недра и потеря направления отсеяли чувство смертного страха.

Что дальше, узнаем по прочтении Сигизмунда Доминиковича. Не ранее нам откроются тайны рытвин и обнаружений преследуемых и скрывающихся гениев. К тому же копнуть в себе следопытно никогда не рано и не поздно, а в самую пору. В ружьё, солдат! Точнее, к букве, чтец! Но начать нужно непременно с Платонова. К лопате, или поехали!..


Часть первая.
Не ройтесь в «Котловане» перед сном

Опять мне нужно было что-то, чего я не понимал. Толчок, стимул начала движения, понимание сути пребывания в настоящем. Я попробовал разминать ноги, покрутил стопами, коленями, обеспечил приток крови в застоявшиеся суставы и мышцы. Ноги потеплели сразу. Стали послушными и готовыми действовать. Опять могу сидеть в неудобной позе до новой разминки (набирать текст, пальцем грозя лицу экрана телефона). Или встать и...

Понимание не являлось. Я поднялся и продолжил упражнения. Размял спину, плечи, руки.

Не уверен, что имел ввиду ужин, начиная разминку. Кто уже оседлал такое животное? Как прошло? Второй ужин. Хлеб, земляника с сахаром, чай с липой и базиликом завершили зарядку. Сон, сползавший под ноги, держался меня, пока я шёл до кухонного стола, и там выжидательно распластался вдоль стены под урчаще-булькающим компрессором холодильника. Прикинувшись отставшим, он из укрытия продолжал отвлекать от неразборчивой занятости и предупреждать о грядущем скором отключении зрителя.

Я претерпевал невыносимый процесс понимания, но ничего из должного не определилось. Сомнения в собственности своего существа косили моё скудоумие и вынуждали думать сильнее, от этого жутко хотелось действовать. Куда-нибудь. Мышцы готовы отозваться. Вот зачем делают беличье колесо! Загоняют дурака в него, и voila — бег на месте порождает мысль. Будь я на месте белки, так бы и думал, бежал счастливый, не погружаясь в кромешную пустоту человека, которую не каждому дано познать, изволит ли что-то проясниться в ней и обнаружиться. Кажется, луч просвещения касается дальних слоёв ума, минуя злополучные пустоты. И ещё, что пустота — это тьма разума.

Но бежать в темноту не хочется. Там опасно. Когда у меня появилась семья, я привык не ходить в темноте. Нечего искать друзей в противоположной среде. Сон из-под холодильника пробулькал «вода», я понял «душ». Что я там сегодня пойму? Очередные картинки с орнаментами, очертания каких-то мест, калейдоскоп фрагментов стен, кованых дверей перед закрытыми глазами под текущей водой? К чему и что это? Память прошлого? Моя? Чья-то? Воды?

Ответов нет. Их не было в этой голове, они другой природы. Где их искать, кого вопрошать? Кроме меня, никто не знает. Но не того меня, которому для знания нужно изучить вопрос в справочниках, а того, кто знает верный ответ ещё до спрашивания. Где-то там, откуда приходит всё и куда уходит. Итак, рыть дальше. Полировать слои. Глубже, в этой тяжести осознания всего, в неизбежном пласте одиночества и за его пределами, если они достижимы. Или хотя бы отчётливо распознаваемы...

А потом спать. Потом будет Солнце. Потом поют птицы и хлопают по ушам бабочки. Вы когда-нибудь слышали хлопанье их крыльев? Это неожиданное прозрение: пролетает мимо — хлоп, хлоп! — два хлопка мой слух отсчитал. Днём легче жить. Ночью — опасно. Ночью можно сбежать. Но тело устало, а бежать пора...

А, это ты, сон. Вылезай, пойдём, поговорим. Хотя ты не отстанешь. Сначала в душ. Погоди где-нибудь, погорюй недолго, я вернусь...

Что там за изображения на сегодня? Давайте рассмотрю, неясные вы мои... Но вода смыла все ожидания, и я впервые ничего не распознал. Пора спать.


Часть вторая.
Роем глубже

Я понял, что командовать не люблю. Не от сложности, нет. От непонимания целей, от отсутствия ориентации в коллективном движении, прогнозов, ожиданий от предпринимаемых усилий. Я не упрощённый бизнесмен. Я не толпоправитель.

Вот где должен присутствовать дирижёр с исключительным слухом для построения ровного звучания концерта: указываемые палочкой инструменты тотчас отзываются, как клавиши — порождая звуки от едва слышных до пронзительных, резких — в строгой зависимости от качества взаимодействия с клавишей-человеком. Но дирижёр во мне спит беспробудно под храп симфонии.

Я легко переключаюсь от текущей внешней работы над повседневными вопросами к сфере эфемерной, фантазийной, теряя контакт с реальностью — умею бродить в тучах малоэффективного мышления. Часто из последнего я выхожу опустошённым и уставшим, потому что добиваться результатов в неизведанности вряд ли кому удавалось, кроме разве что лотерейных выигрышей. В общем, недоумение у ближнего вызываю я запросто — от непонимания ним природы потоков вихревой задумчивости, и когда снимаются разряды охлаждающей фразой или словом ближнего, мне доводится пребывать и там, и тут, а как сказал ещё Сенека, «кто везде, тот нигде». Поэтому «нигде» и есть долгое время срединное место моего пребывания с ожидаемыми фигурами последствий — фигами.

Когда я решил, что только лопата мне поможет, отыскал одну, ту, что мы с отцом больше тридцати лет назад использовали для картофеля: майского захоронения и августовского археологического поиска под землёй, — с полированным, тёмным, блестящим держаком, с глубокими продольными трещинами-морщинами.

Тогда открыл я «Котлован» Андрея Платонова и начал погружение, чтоб докопаться до обездвиживающих глубин и их устранения. Но не предполагал, к чему это приведёт. Углублялся в страницы, утопая в сокрытых смыслах, и не было шанса бросить своего глупца на полдороги понимания. Я наблюдал, как он дальше вязнет в своём скудоумии, спотыкается, упирается в стену и проваливается под фундамент, заложенный тёзкой, и вопреки сомнениям настойчиво выползает к новому повороту бетонного блока, на первый взгляд более прочно стоящему. На, дружище, руку, вылезай! Смотри, здесь ведь лучше дышать, чем под землёй? Или куда тебя опять несёт?


Часть третья.
Смысл

Он уподоблялся камню. Вокруг потемневших глаз глубже чернели круги, напитываясь слабостью грубой эйфории встречных масс. Оскалы, толчки, прыжки и ругань дырявили задыхающееся сознание Смысла, но он продолжал идти против давления навстречу возникавшему просвету. Но был то не просвет, а очередной встречный, ярко бледнеющий от узнавания смысловых усилий. Толпа поглотила весь мир, и одиночки становились редки, в итоге изнемогая от ходьбы против потока и разворачиваясь спиной к своей цели; дальше брели сумасшедшие, бледнея при виде последних встреченных противящихся, таких, как Смысл.

Когда он проходил мимо дома ближе к вечеру, заходил до утра отлежаться от уличного ритма ходьбы и набраться сил.

Ранее, когда он не был ещё Смыслом, а жил Человеком, который не знал чужого внешнего ритма и как все находился среди нажитого хлама, обносков и коробков с недоумением, просыпался одинокий и ждал назначения. Но не мог дождаться. Тщедушное стремление пустело с утра до ночи и наваливалось новыми обломками стареющих мыслей. Одеяло ещё давало в глубине теплоту, и он искал её всё глубже.

Рядом незаметно жила она. Он пускал в ход щипки и пинки, когда она беспробудно засыпала, забывала о его древности и о том, как они возились в обустройстве пребывания. Но укромность одеяла источала тихое спокойное тепло без сопротивления, и он привыкал к его тёплому бездыханному бытию.

Она же отключалась в сомнениях засыпания и не боялась усилий слабого, поверившего в суть одеяльего ожидания, где проходила их ночная укромная укрытость.

Однажды Человек повалился в сон. Рутина рыхлой бездумности не давала всматриваться в несуществующее пространство. Мысли-призраки вышагивали ходуном, распирая затылок застывшей скульптуры лица, а навстречу без устали маршировала толпа, образованная необразованными. И тут Человек увидел волну, возникшую от грозного топания миллионов ног в непредусмотренный унисон, отчего затрясся весь его темный скудный мир, и Человек услышал: «Отныне ты — Смысл. Иди». Волна коснулась его лишь однажды и навсегда, затем, закашлявшись, исчезла, оставив ему, наконец, понимание и силы действовать. Никто не знал природы её мощного воздействия — ни Человек, во сне ставший Смыслом, ни тем паче толпа, не понимающая, что такого произошло.

Смысл поднялся и направился на расталкивающий обыденность звук, поймал его амплитуду и шум ног рядом и принялся против них ходить топотом.

Иногда, думая о предыдущей жизни и создании совместного бытия, заходил укрыться в теплоте одеяла и вспомнить, как жил простым Человеком. Сейчас ему нужно было позабыть до утра усилия, приводящие круговорот его отсутствия дома в шагание навстречу неумолимо приближающемуся забвению. И так будет до тех пор, пока слово его хранит все буквы и рождает смысл.