Трудоворот

--- ТРУДОВОРОТ ---

Адольф Кузьмич Цветничков работал у нас в цехе №4 заточником протяжного инструмента. Выпивал, естественно. Заточники, если честно, все пьющие. Может быть, где-то в природе и есть непьющие заточники, но на практике мне они ни разу не встречались.
 
Оно и понятно. Работа у заточника простая, но опасная. Простая, потому что всего-то и надо, что сидеть и двигать заточной круг по зубу туда-сюда. А опасная – потому что кругу этому всё равно, что резать, хоть металл, хоть пальцы. И в любой момент он может расколоться, и осколки, полетят заточнику прямо в лицо. У того, конечно, на лице всегда должны быть защитные очки, но всё равно, приятного мало. Работа эта считается вредной, потому что заточник, хочешь не хочешь, вдыхает абразивную пыль, а это не очень полезно для лёгких. Заточникам даже молоко положено за вредность. Но, молоко только малым деткам помогает, чтобы росли быстрее, а взрослым, от профвредности, нужны лекарства посерьёзнее. Вот заточники и пьют. Впрочем, не они одни…

Но пьянство пьянству рознь, это у нас каждый знает, и не понаслышке, потому что многие увлекаются. Одно дело, выпить с друзьями после получки в каком-нибудь культурном общественном месте, скажем, на лавочке в парке или за гаражами, это святое, и совсем другое, напиваться каждый божий день прямо на работе. От выпивки на рабочих местах качество и количество продукции падает, а травматизм, наоборот, растёт. Не зря партия м лично товарищ Андропов Юрий Владимирович требует от нас укреплять трудовую дисциплину.

Но нужно учитывать всю сложность и противоречивость исторического момента. Хотя цены на водку правительство и понизило, но, в то же время, с пьянством на рабочих местах партия велела бороться самым решительным образом.

Вот нам, мастерам и приходится выпивох выявлять, от работы отстранять и наказывать. А не отстранишь – тебя самого накажут. Выходит, одни пьют и им хорошо, а другие не пьют, но страдают. Сам-то я на работе никогда не пью, разве что в конце месяца после перевыполнения плана по валу, но это исключительно во внерабочее время. А потом, чтобы подчиненным на глаза не попадаться, сразу бочком-бочком домой. А уж дома можно и стопочку принять, исключительно для снятия напряжения нервных волокон, говоря по-научному, стресса. Это я вам популярно объясняю, хотя вы это уже, наверняка, знаете, и скорее всего, сами такой метод борьбы со стрессом практикуете.

Но не обо мне речь, я, как-никак, представляю интеллигенцию, хоть и техническую, а о заточнике Адольфе Цветничкове. А он, будет вам известно, выпивал настолько часто, что понять, когда он принял последнюю дозу алкоголя, накануне, утром до начала смены или уже непосредственно на работе, было практически невозможно. Постоянно за ним нужно было приглядывать. И если признаки опьянения были налицо, приходилось подходить к нему и вежливо просить идти домой. Вежливо, потому что многие пьют, это мы всё понимаем, все мы люди, а я, вообще, интеллигент, хоть и технический.

Цветничков никогда не спорил, факт пьянства признавал, но сообщников не сдавал и не кололся, где на этот раз ему удалось на работе водку достать. Но, нам, мастерам, и так известны, если не все, то многие пути поставок.

Первый путь, которым можно было раздобыть на заводе водку, причём, даже не имея ни копейки денег, это буфетчица тётя Маня. Это такая маленькая сухонькая бабулька пенсионного возраста, которая единолично обслуживает цеховой буфет. Официально, в буфете продавалось печенье, шоколадки, сигареты и газировка. А неофициально, и водка, завёрнутая в газетку. Водку тётя Маня отпускала без немедленной оплаты, только в блокнотик записывала, кто из рабочих сколько взял. Все ведь свои, заводские, никуда не денутся. А в день получки, работяги дружно выстраивались в очередь, чтобы отдать ей денежки, а она их из блокнотика вычёркивала. Ведь ещё основоположник писал: «Учёт и контроль».
 
Сверх официальной цены берёт тётя Маня ровно по рублю с каждой поллитровки. Так сказать, наценка за образцовое обслуживание. Если по-научному, чистая прибыль составляет около 20 %, а учитывая, что за месяц к тёте Мане обращались более ста раз, то выходит неплохая прибавка к пенсии. Но, считать чужие деньги, дело неблагодарное – разбогатеть не разбогатеешь, а только обзавидуешься.

Второй путь, это через окно раздевалки. Но тут нужна слаженная работа, как минимум, двоих страждущих. Первый спускает из раздевалки, прямо с четвёртого этажа верёвочку, а второй внизу привязывает к ней авоську с бутылками. Освободив руки, он проходит через проходную, имея при себе лишь закуску, поднимается в раздевалку, а там уже всё готово. Надёжный был способ, но как-то перед Октябрьскими праздниками на фасаде установили стальные рамы, на которых вывесили членов Политбюро. В виде, огромных портретов. А как их повесили, выкидывать верёвочку в окно стало невозможно, верёвочка путалась в перекрестиях рамы.

Но природа не терпит пустоты. Появился третий способ, правда, более рискованный. Коллектив выбирал из своей среды самого молодого и бесшабашного, и делегировал его в ближайший ликёро-водочный магазин. Как в поговорке: «Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца». Когда гонец возвращался с полным водки туристическим рюкзаком за плечами, ему оставались сущие пустяки. Нужно было лишь залезть по металлической раме с портретами членов Политбюро до четвёртого этажа и влезть в открытое окно. Зазор, выражаясь технически, между стеной и рамой с портретами был около полуметра, и бочком вполне можно было взобраться на четвёртый этаж даже с рюкзаком за плечами. Рискованное дело, но кто не рискует, тот не пьёт. Даже пословица такая есть. И вроде бы никто ни разу с этой рамы не свалился, и даже ни одна бутылка не разбилась. Но это не точно…

Но однажды наш инженер по технике безопасности делал обход и заметил одного из этих юных альпинистов непосредственно в процессе восхождения к вершине. Естественно, доложил начальству для принятия мер. Тогда главный инженер велел установить на окнах решётки, хотя это и противоречит правилам пожарной безопасности. Но тут уж приходится выбирать меньшее из зол.

Естественно, природа не терпит пустоты. Некоторым просто жизненно необходимо выпить на работе, так сказать, без отрыва от производства, хотя бы, для снятия тремора после вчерашнего. Вот сметливые сотрудники и придумали четвёртый способ, и пятый, и шестой… Тема эта себя явно не исчерпала, но нам пора вернуться к нашему Адольфу.

Пил он исключительно водку или разведённый технический спирт, ведь от плодово-ягодного вина у него краснела кожа лица. Это по-научному называется аллергия, в журнале «Здоровье» писали.

Заметишь, что Адольф выпивши, проводишь его до раздевалки, и идёшь в свою конторку писать докладную начальнику цеха. По закону положено. А закон есть закон. Дура лекс, как говорили древние римляне, а они, знали в этом деле толк и даже изобрели в своё время римское право. Впрочем, это понятно даже из названия.

Не напишу я, так на меня напишут. А начальнику цеха что делать? Выбор небольшой: объявить замечание или выговор, или совсем уволить по пункту 7 статьи 33 КЗоТ РСФСР (это закон такой, кодекс, если по-научному). Уволить-то недолго. Всё справедливо и законно. Да есть вопрос: кто работать будет? С кем план перевыполнять?

Вот начальник и объявляет таким как Цветничков выговор за выговором. А уже первый выговор за календарный месяц лишает нарушителя трудовой дисциплины права на прогрессивку. По-нашему это называется депремация. А ещё основоположники говорили: «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей». И раз премия за оставшуюся часть месяца тебе уже не светит, до самого конца месяца можно смело пить уже без риска эту премию потерять. Но вот когда у нарушителя пять-шесть выговоров набирается, приходится его всё-таки увольнять. А что делать? Дура лекс! Трудовая дисциплина!

Цветничкова после увольнения с нашего родного завода исполком направлял на работу на другой завод. Ведь у нас в СССР нельзя человека без работы оставлять. Это же тунеядство получится! А что может быть хуже?

Там его тоже месяца два-три воспитывают, выговоры объявляют, прогрессивки лишают, а потом, делать нечего, увольняют по статье. Ну, исполком его на третий завод направляет. А потом и на четвёртый.

Только заводов у нас в районе всего четыре. Поэтому не проходит и года, исполком присылает Адольфа работать обратно на наш завод.

– Здравствуйте, Адольф Кузьмич, добро пожаловать в наш дружный коллектив, с честью несущий переходящий вымпел цеха высокой культуры производства! Надеемся, на этот раз вы у нас подольше продержитесь…

Сам по себе Адольф был человек не скандальный и не вредный. С ним можно было даже по душам поговорить, когда у него философское настроение.

– Скажи, Адольф, почему опять со старых дрожжей на работу пришёл? –спрашиваю я его бывало, затянувшись. Тогда можно было прямо на рабочем месте курить, чтобы не снижать производительность труда.

– А где же я тебе утром водки найду? – резонно отвечает он, выпуская кольца дыма.

– Ну, если бы ты с утра выпил, я бы тебя сразу от работы отстранил. Сам знаешь. Я не об этом. Я спрашиваю, почему ты вчера перебрал, по какому поводу? – продолжаю докапываться я. Признаюсь, некоторые подчиненные меня за мою дотошность недолюбливают, но такой уж у меня принцип: во всём до самой сути докапываться.

– Во-первых, Тимофеич, ничего я не перебрал. А во-вторых, кум заходил, принёс четыре поллитровки, – отвечает он без всякого пафоса.

– Так это ж много: четыре бутылки на двоих! – удивляюсь я.

– Не, не много. Водки много не бывает. Чего там пить, всего по литру на рыло. И потом, мы же с ним не в подворотне выпивали, а дома. С комфортом. Огурцы, котлеты, картошечка, закуска, пивко. Правда, засиделись за полночь. А как всё выпили, кум сразу ушел к себе домой спать, у него смена в шесть тридцать начинается. Сам знаешь, опаздывать на работу нельзя, дисциплина страдает.

– Слушай, Адольф, а если бы у вас с кумом вчера была ещё бутылка водки, вы бы и её выпили? – спрашиваю я, прикидываясь наивным юношей, хотя мне уже двадцать пять, и за последние три года на производстве я многое перевидал.

– Непременно! Это такие как ты, Тимофеич, гнилые интеллигенты с высшим образованием, умудряются початые бутылки до следующего праздника хранить, пока из них весь дух не выветрится. А я спать не лягу, пока початую бутылку не допью.

– Чего это я по-твоему гнилой? – спрашиваю я, стараясь не показать, что задет этой несправедливой критикой снизу.

– Ну, это не я придумал вас, интеллигентов, так называть, – отвечает он примирительным тоном, продолжая возить кругом по зубьям. Разговоры разговорами, а работа – работой.

– А если ты, скажем, лёг спать, а потом вдруг вспомнил, что в холодильнике стоит початая бутылка? – по-иезуитски спрашиваю я.

– Тогда я встану, и допью, – с достоинством отвечает Адольф, показывая мне, что не на того я нарвался со своими иезуитскими вопросами.

– А если окажется, что там только непочатая бутылка?

– А мне это по барабану! – говорит Адольф, – если уж я встал, то почну и выпью.

Вот такой принципиальный был человек! Прямо не человек, а карбид кремния зелёный. Я его где-то даже уважал за его твёрдость и верность принципам. Да и заточник он был от бога. Любую протяжку брался точить, не то что его коллеги. И, если честно, даже пьяным всегда хорошо затачивал, почти без брака.

Но, как выпьет, начинай всё сначала: отстранение от работы, докладная, приказ, выговор, ещё выговор, увольнение, исполком и так далее. Наш нормировщик Шурик называет это «трудоворот». По аналогии с круговоротом воды в природе, который вы изучали на уроках природоведения.

Но, как говорится, дура лекс.