С демонов пала вуаль

Аннотация: Повар, студентка-лингвист и художник - охотники, которые ищут демонов, вселившихся в людей, а в это время ад поднимается в человеческий мир

Края принесенной ветром газеты трепетали, как крылья грязного голубя. Юбер поднял ее — живых чаще увидишь в печати, чем на улице. Слишком многие обратились в тени. Юбер сложил рваные края листка и прочел: «Миллионер Жозеф Дюккас сделал крупное пожертвование госпиталю Св.Одилии». На выцветшем снимке эмблему госпиталя держали склонный к полноте месье и благородная престарелая мадам. Юбер удивился, как хорошо сохранился номер двухгодичной давности, и вспомнил, что один из первых пожаров случился именно в этой больнице. Вслед за домами гореть начали люди. Может, сгорел и тот человек, что принес сюда этот типографский листок, надеясь найти того же, кого искал Юбер — Дюккаса. Юбер скомкал газету и бросил через плечо как мяч для ветра-гончей.
Перед, быть может, последним человеком в Париже поднимался вокзал Монпарнас, который теперь стоило назвать вокзалом в никуда. Битое стекло, некогда занимавшее арки его окон, хрустело под ногами, и Юберу не понравилось, что его шаги столь громки. Однако дома, покрытые копотью и напрасно измалеванные крестами, оставались немыми.
Юбер замер. Иногда его преследовало наваждение, что весь мир проваливается в адскую бездну, а человеческие дома заменяют диковинные и мрачные строения. Сейчас ему показалось, что между омерзительными шпилями, поднявшимися из вокзала, летают крылатые твари с копьями в лапах. Видение спало, можно было продолжать путь.
Наконец Юбер добрался до своей цели — единственного здания, которое оттолкнуло от себя грязь и хаос. На дубовой двери красовалась потрескавшаяся резьба: вытянутые фигуры ангелов с весами и драгоценностями. Торговый ряд, превратившийся сначала в магазин, а потом в пристанище предателя.
Юбер раскрыл двери и отступил вбок. Тишина, только из недр донесся аромат, который он уже почти забыл — свежесваренного кофе. Юбер невольно сглотнул и включил фонарик.
Свет выхватывал из темноты образы ощерившихся стеклянными клыками битых витрин, сползающих гадами со столов женских украшений и шарфиков, рядов неношенных костюмов, крайние из которых забрызгало кровью, прильнувших друг к другу манекенов с накрашенными губами и пентаграммами на лбах… Юбер взошел по пяти мертвым эскалаторам и, чтобы исключить преследование, посмотрел вниз, на фонтан первого этажа. В грязной, булькающей воде плавала мужская шляпа, как чей-то безумный зрачок.
Здесь к аромату кофе добавился запах выпечки. Юбер против воли жадно втянул воздух — корица и ваниль! Как давно это было! Он вошел под табличку «Только для персонала» и прокрался по ковровой дорожке несколько метров до двери, освещенной двумя старинными подсвечниками. Свечи без потеков воска не гасли, их фитили пропитались кровью. Демоническая магия, вне сомнений. Юбер поднял взгляд на золотую табличку «Директор» и повернул ручку— она легко поддалась, но на руке остался пепел.
Подсвечники всех видов и мастей сверкали недобрыми огнями. Они стояли везде — на полу, шкафах с документами, баре, подоконниках и на крытом багряной скатертью длинном столе. Юбер похолодел. Ароматы прикрывали ужасную трапезу, яства которой отличались всеми оттенками красного, ведь были приготовлены из убитых и выпотрошенных людей. Пустовало лишь белое блюдо в самом конце, где сидел, протирая рот салфеткой, Дюккас. За два года миллионер разжирел так, что его глаза почти скрылись под складками век, а живот казался надутым шаром, тронь иголкой — лопнет. Однако голос Дюккаса сохранил мужественность:
— О, посетитель! Неужели есть жалобы? — Дюккас взял с многоярусной фруктовой тарелки глазное яблоко и забросил его в рот. — Я слушаю!
— Я ищу работу, — Юбер развел пустыми руками. В его некогда белоснежном костюме еще угадывалась форма повара.
Жозеф Дюккас от изумления прижал толстый палец к губам, напоминая пупса. Юбер не обманулся потешной сценой. Пред ним не человек, а демон во плоти. Даже если б Дюккас не потерял души, его следовало убить. Он вместе с кликой сильных мира сего продал землю Юбера демонам! Это он стоял у истоков всей боли, всех смертей, что достались на долю человечества в последний год. Юбер пришел расквитаться.
— Я приму лишь повара высшего класса, — вымолвил Дюккас.
Юбер ответил чистой правдой:
— Я работал шеф-поваром «Серебряной башни». Знаю, вы любили туда приходить.
— О-о, — толстяк взял вилку с двумя зубчиками и наколол на нее ломтик печени из чаши-черепа. — А сможешь ли ты удивить меня чем-то лучшим, чем мой сегодняшний ужин? Это самые красивые мужчины и женщины, которых я нашел в Париже!
— Я готов сделать для вас прекрасное даже из самого уродливого человека мира, — поклонился Юбер и не смог избежать взгляда мертвой головы, лишенной кожи — крайнего блюда к нему. Увенчанная тюрбаном из розовых кишок и темных тюльпанов, она словно улыбалась смельчаку-повару.
Дюккас удовлетворенно кивнул, тщательно пережевывая свой страшный деликатес.
— Но ты хочешь что-то взамен?
— Жить, — произнес Юбер, потому что в разоренных землях больше не ценили золото и деньги.
Дюккас смерил его внимательным взглядом и щелкнул пальцами. Кишки из тюрбана сорвались с места, рассыпая цветы, и сдавили горло Юбера, напрасно пытающего сбросить склизкие путы. Дюккас встал. Он приближался плавно, не ощущая веса своего тела.
— Знаешь, что такое аромамаркетинг? Раньше кофейные автоматы источали усиленный аромат кофе, а специальные устройства через вентиляцию выделяли в атмосферу торговых залов запах клубники, горького шоколада или яблочного пирога. Аромат не исходил от настоящей еды, а лишь служил приманкой, и многие внезапно поддавались греху чревоугодия. Люди не осознавали, что движутся на запах… Я многих изловил именно так, люблю, когда жертвы приходят сами. А ты не такой, Юбер Монтанье? Ты пришел на другой запах — мести. Что ж, уважаю, — с этими словами Дюккас вонзил в бок Юберу столовый нож, а когда выдернул его, в руках демона оказался источающий алое сияние короткий меч. — Я помню, что ты был отличным поваром, и отнесусь к этому с полным вниманием. Я беру тебя на работу, на один вечер. Ты станешь моим главным блюдом! Ты не знал, что я люблю готовить сам? Конечно же нет, об этом не пишут в газетах.
Дюккас занес клинок. Один удар — и Юбер увидел собственные кишки. Второй — и раскрылась грудная клетка. Третий — и голова слетела с плеч.
Дюккас поставил ее на пустое блюдо и сел в кресло. Прямо на коленях он потрошил тело Юбера и пожирал его. Он легко рвал мышцы и жевал кости, и вскоре от Юбера осталась лишь голова. Вдруг окровавленный рот Дюккаса открылся.
— А!.. — вскрикнул демон и схватился за живот. — Режется!
Из его живота вырвалось лезвие, оно пошло по кругу, и вскоре верхняя часть тела Дюккаса съехала вбок и упала на пол.
Лицо Юбера скривилась от боли. Он ощущал боль всю трапезу, и самым сложным было не показать это Дюккасу. Теперь тело Юбера воскресало — плоть срасталась с плотью, капли крови вращались спиралью вокруг заколдованного поварского тесака, ставшего его оружием и жизнью. Голова взлетела и вернулась на шею. Юбер сомкнул веки и прохрипел:
— Проклятье. Разбилось.
Он имел ввиду зеркало в кармане. Охая от боли, обнаженный Юбер подошел к окну и посмотрел на отражение.
Больше всего на свете Юбер боялся, что в него попадет частичка демона и на коже проявится дьявольский знак.


Метастазы ада прорастали сквозь реальность. Ньеве научилась жить в двух пространствах. В одной она шагала по университетской дорожке, между елей, приютивших под ветвями почерневшие скелеты, в другой шаги гулко раздавались по каменному мосту, каменных львов которого оседлали не люди, а демоны с флагами на копьях. Наконечники смотрели во вспыхивающее грозовое небо, а через миг Ньеве вновь не видела наверху ничего — в человеческих ночах больше не сияли звезды.
Университет Комплутенсе тихо разрушался, как и весь Мадрид. Ньеве прошла мимо летних кресел. Прошлое, когда студенты собирались здесь и слушали речь преподавателей или сверстников с полукруглой лестницы, подернулось серой пеленой. Однако даже такое  прошлое придавало Ньеве сил. Она прошла под золотыми буквами «Факультет философии и литературы» и очутилась в буквенной преисподней.
Белоснежные коридоры корпуса превратились в листы дьявольского манускрипта, и надписи на них сочились кровью — студентов и всех, кто оказался в тот злосчастный день внутри. Надписи противоестественно не побурели. Они вились неровными строчками, переплетаясь в узоры пентаграмм и сигилл, огибаемых буквенными линиями на разных языках. И, когда реальность менялась, все надписи загорались и Ньеве слышала крики мучеников, вписанных в узоры демоном. Ее кровь тоже могла кричать здесь. Лишь случайность заставила Ньеве Бароху уехать из Мадрида и спастись.
Ньеве отлично знала путь. Мимо фотопортретов известных филологов, теперь пронзенных дротиками и кинжалами, мимо битого витража арт-нуво с женщиной в белом платье, мимо покрытого кровавыми отпечатками стенда с расписанием и языковыми программами — в аудиторию, где обычно проходили занятия по мертвым языкам.
Ньеве на миг прижала к груди книгу и опустила голову, зажмурившись. Она ощутила себя слабой перед силами, вторгшимися в человеческий мир, но из этой слабости и росла ее сила. Больше некому, Ньеве Бароха, больше некому.
Она раскрыла двери, и реальность моргнула, являя круглую комнату, замкнутую витражами, уходящими в небо. В черно-красных сценах демоны повергали ниц ангелов, и настоящая кровь сочилась от окон по полу прямо в центр, забираясь в чашу на треножнике. И вновь университет. Пол, стены и потолки тонули в кровавых надписях, которые тянулись к одной фигуре, будто становясь частью ее наряда. Женщина в черных пиджаке и юбке-карандаш сошла бы за преподавательницу, если бы не старомодная траурная вуаль, прикрывавшая ее сияющие демонические глаза.
— Добрая ночь, профессор Сиснерос, — поприветствовала Ньеве свою бывшую преподавательницу.
— Бароха, ты прогуливала мои занятия два года, — строго произнесли чувственные губы. — Надеюсь, ты готова наверстать упущенное?
— Ваш предмет никогда не был моим любимым.
— Дерзость! — улыбнулась Сиснерос. — Я уже несколько недель не видела дерзких студентов. С чего бы начать тебя отчитывать? С внешнего вида? Камуфляж не является формой Комплутенсе! Или с твоего низкого балла по греческому, что помешает тебе победить. Если, конечно, два года ты не занималась вместо выживания учебой.
— Я прилежно училась, профессор Сиснерос. Прежде, чем мы начнем, я бы хотела задать один вопрос. Почему настоящая Луиса Сиснерос призвала вас.
— А разве это не очевидно? — демоница рассмеялась. — Ей хотелось стать ректором, чтобы все ходили перед ней строем, и разъезжать на красной машине. Иногда я балую ее и катаюсь по Мадриду — так мы ищем новых студентов. Настоящее свободолюбие легко переводится, если снимать с людей головы.
— Начнем, — скупо ответила Ньеве.
— Будешь читать по этой книжке? Не хватает памяти выучить? — глумилась демоница. Ньеве была готова, что та внезапно начнет читать заклинание, и голоса их прозвучали одновременно... однако слова Барохи звучали наоборот.
Сиснерос почти сразу удвоила темп — Ньеве легко подхватила ее темп. Сиснерос воздела красивые руки, что могли бы зачаровать танцующими движениями даже женщину, и сменила латынь на греческий. Ньеве топнула ногой в ботинке, словно начиная танцевать фламенко, и это позволило ей сохранить концентрацию и не прерваться. Сиснерос снова сменила темп — медленно она выпевала слова своего подчиняющего волю заклинания. Ньеве начали чудиться женские и мужские голоса. Они восхваляли стать и ум Сиснерос и насмехались над неуклюжестью и глупостью ее оппонентки. Однако Ньеве осталась верна себе — для нее существовал лишь собственный голос, вторящий голосу демоницы, и жгучая ненависть к этому отродью ада.
Сиснерос улыбнулась, не прекращая величественного речитатива. На несколько секунд она все же замолчала, но тут ее алый рот стал извергать звуки на незнакомом Ньеве языке, и ни одна человеческая гортань не смогла бы повторить это. Ньеве только и ждала этого поворота. Она наградила демоницу лучезарной улыбкой. Чистый голос Барохи заглушил адские слоги, Ньеве пела гимн на эсперанто, в который вкладывала все свои надежды, всю свою свободу.
Реальность задрожала, и Ньеве увидела, как демоница с алой кожей корчится, затыкая себе уши перед чашей на треножнике, и кровь в этой чаще бурлит и проливается вокруг. Вскоре источник сил Сиснерос испарился, и огромные витражи со звоном разлетелись в стороны.
Сиснерос упала на исписанный буреющей кровью пол аудитории. Из носа и рта потекли струйки крови.
— Что это? Это не ангельская магия…
— Ангелы мертвы. Но людей осталось так мало, что голос каждого теперь — голос тысяч.
Ньеве подошла к Сиснерос и откинула вуаль с лица. Лоб и щеки мертвой предательницы оказались обожженными до неузнаваемости. Ньеве открыла свою книгу и вычеркнула очередное имя.


Лунный свет сиял так ярко, что Оуэн мог разглядеть каждую травинку на погосте, а травы между огромных, не по размерам людей могил хватало. Могильные камни обжигали при прикосновении, высеченные имена звучали омерзительны для любого экзорциста. Оуэн, насвистывая, прогуливался по кладбищу, пока не отыскал идеальную для рисования площадку. Складной стул, складной мольберт, банка воды, бутылек краски, и вот он уже измеряет кистью пропорции готического собора. Собора, в котором никогда не служили Богу.
Иногда Оуэн замечал проблески старого мира. Это приключалось с ним все реже и реже. Художник даже измыслил теорию, что его глаза приспособились глядеть во тьму и теперь он видит истинное положение вещей. Ад впитал в себя царство земное. Нет больше церкви Святого Варфоломея, есть это чудовище. Его готические черты обманчивы, и туман снует по саду из чудовищных черных фигур. Все они сплошь полулюди-полузвери, агонизирующие под вечным полнолунием, и рот каждого — гнездо для крика. Издалека можно подумать, что воющие статуи — застывшие черные волны, выкатившиеся с лестницы церкви, и сама она вот-вот сдвинется с места, ведь строгие линии арок и ажур резьбы на самом деле подвижны: вместо камня дьявольские зодчие взяли проданные души людей, и если долго глядеть на стены, то можно увидеть их искаженные страданием лица. Крыши контрафорсов блестели антрацитовыми изломами. Между боковыми башнями провисли темные нити паутины, держащей на себе мечи, копья и луки.
Этот вид мог кого угодно бы испугать, но, когда Оуэн обошел церковь кругом, и кончики его пальцев закололо от предвкушения. Забыв о падении мира, он писал — черной краской, потому что не мог добыть другой, водой, набранной из отравленного колодца, на белом холсте, сделанном из крыла белой летучей мыши. И через час, а может и два, терпение хозяина церкви дало трещину.
Врата со скрипом открылись. Оуэн услышал далекий стук копыт. Из-за эха невозможно было понять, откуда приближается этот звук. Художник не обращал на это внимания — он продолжал трудиться над картиной.
Перед ним появилась высокая тень — голова козла, сюртук и копыта на непропорционально длинных ногах. В следующее мгновение из тумана вышел вполне себе человек. Оуэн не побоялся поглядеть прямо в глаза и нашел, что искал — в темных зрачках на миг вспыхнул знак, отмечавший демона.
— Нечасто встретишь живых людей в моих владениях, — голос Боннера звучал жутко. Так жутко, что Оуэн сразу представил, как можно это нарисовать. Подарив демону еще несколько секунд рассматривания, художник вновь протянул кисть к холсту.
Демон усмехнулся.
— Твоя душа тронута тьмой. Потому ты выжил.
— Я знаю, — Оуэн еще раз взглянул на демона и добавил штрих.
— Ты видел правду и не продашь мне душу. А убивать тебя — слишком скучно. Быть может, заключим пари? Если ты сможешь нарисовать мой истинный облик, я, так и быть, сохраню тебе жизнь.
Оуэн откинулся на спинку своего ветхого стула.
— У меня давно не было зрителей. Мне все равно, демон ты или человек, если ты умеешь ценить искусство. Судя по этой церкви — умеешь.
— Так да или нет? — усмехнулся демон.
— Да, — Оуэн отложил кисть в сторону.
И Боннер, бывший архиепископом, начал меняться. Глаза вывалились из глазниц, на животе раскрылось восемь новых. Вокруг них затрепетало восемь лепестков плоти с ресничками век. Из старых глазниц вытягивались прозрачные рога, теряя зеленоватую слизь. Рога загнулись назад, и вся спина Боннера пошла волнами, заколыхалась и вдруг прыснула в стороны паутиной. Как на холсте, на ней возникали твари, опутанные паутиной, а когда покров из белесых нитей спадал, они раскрывали пасти и тянули когтистые лапы к Оуэну.
— Я видел, — сказал художник осипшим голосом. — Но я успел нарисовать тебя раньше.
Одна из козлиноголовых тварей упала перед Оуэном и поднялась рядом с ним на змеином хвосте. Оуэна обдало жутким парализующим смрадом. Он с трудом указал кистью на свою картину, и тварь сощурилась, пытаясь разглядеть свою фигуру. А когда это произошло, она издала сиплый крик и замахала недоразвитыми пальцами, однако перестать смотреть не смогла, и вскоре вся паутина чудовищ пришла в движение, заколебалась паутинным океаном. Все головы Боннера кричали и стонали. Они умоляли убрать картину, выдавливали и выкалывали себе глаза.
Поздно — они увидели безумие Оуэна.
Все так же насвистывая, Оуэн начал собираться — палитра, бутылек, мольберт и стул, а картина… что ж, ее он оставил на кладбищенской земле, вдруг кто-то из демонов выберется наружу. Теперь ему предстояло найти черной пыли, чтобы сделать краску. Там, где живут демоны, всегда есть эта чертова пыль.
Однако он не успел — реальность качнулась в сторону той, человеческой, забытой. Оуэн стоял в заброшенном сельском сарае, дверь в который, похоже, он выломал только что — пыль стояла столбом. Оуэн чихнул, и понял, что не один. Выхватив пистолет, он нацелился в темный угол — и опустил ствол.
— Ты не демон, — сказал он девушке, которая меньше всего напоминала выжившую. Ну что это еще за белая ночнушка, босые ноги и распущенные светлые волосы? Как в этом бежать, как обороняться? И в то же время было в ее фигуре свое очарование. Чистота, которую позабыл мир.
— Я так рада, что ты меня не убил! — воскликнула она. — У нас мало времени, Оуэн Дансон.
— Кто ты? Зачем искала меня?
Живые люди — большая редкость.
— Сказать, что твоя душа в опасности. Ты убиваешь демонов, но они забрались в голову тебе и другим охотникам куда сильнее, чем вы думаете.
— О чем ты?
Оуэн насторожился. Все охотники отличались странностями. И кое-кто слышал голоса в голове.
— Оуэн Дансон, ты спишь. Ты крепко спишь, как и многие люди, которых они испытывают. Ты убиваешь демонов, но это все подстроено. Они учат тебя, как полюбить убийство, а потом подкидывают опасные встречи с людьми. Рано или поздно ты, как и все, начнешь убивать людей. Монтанье и Бароха уже переступили черту.
Оуэн молчал. Он знал этих двоих, людей с непоколебимым духом, выведенных судьбой на тропу убийства. Легко было представить, как они лишают жизни человека. Что хуже, Оуэн в самом деле мог убить эту девушку, защищаясь. Думая, что защищается. Нетрудно догадаться, что ему бы могло это понравиться.
— Уходи, — велел он девушке. — Нет, лучше я уйду.
— Этого мало! — она отчаянно повисла на его руке. Теплые пальцы, пронзительный взгляд серых глаз. — Проснись, Оуэн! Проснись и никогда не возвращайся в эти сны.
— Но тогда… — он не договорил, лишь посмотрел себе под ноги. — Я проснусь, — решил он.
— Просто ляг. Я дам тебе снотворное.
— Ты будешь бороться за этот мир? — спросил Оуэн, принимая из ее рук бутылку с водой и таблетку.
— Мы будем, — пообещала девушка, указывая ему на худой матрац в углу сарая.
 Оуэн в самом деле заснул. Сон был как падение вверх, и, просыпаясь в другой яви, он услышал далекий женский смех, полный издевки.
— Который час?! — воскликнул Оуэн в тот миг, когда его помощник и сиделка в одном лице раздвигал шторы.
— Вы спали до одиннадцати, сэр, — сообщил Уэбстер. — Сегодня хорошая погода, хотите позавтракать в саду?
Оуэн кивнул и, когда помощник вышел из светлой, яркой комнаты прочь, схватился за голову. Он вспомнил все.
О, он действительно спал! Спал по доброй воле, чтобы добраться до каждой твари, пытающейся проникнуть в их мир. В настоящий человеческий мир. Он, потомственный граф Дансон, как и все его предки ожидал нашествия демонов. Признаки были налицо, и доктор Бергман, старый соратник, придумал особое вещество, гипниум. Оно погружало в сон, в котором охотники добирались до демонов, успевших захватить человеческое тело. И теперь, Оуэн был уверен, для него лично эта реальность закрылась навсегда. И это только полбеды! Оуэн поглядел на свои ноги и попробовал пошевелить пальцами. Как и всегда, ничего. Он вернулся в обыденность своего бессилия.
— Зачитай некролог, — потребовал Оуэн за завтраком. Пальцами он барабанил по подлокотнику инвалидного кресла. Его холод успокаивал Оуэна. Он давно уже свыкся с этой конструкцией.
Помощник кивнул и открыл список в телефоне. Его хозяин был довольно странным, но  в пределах приличий. Ну и что, что сэр Дансон хотел по утрам знать, кто из сильных мира сего умер ненасильственной смертью? Это придает графу сил продолжать жить.
— У нас — от сердечного приступа епископ Боннер. Во Франции — миллионер Жозеф Дюккас, обстоятельства выясняются. В Испании — молодая ректор Комплутенсе, Сиснерос Луиса, обстоятельства выясняются.
— Дай мне газеты, — велел граф, переходя к кофе. Он ценил типографию. В ней лучше, чем на экране, можно было рассмотреть глаза. И сейчас, листая «Таймс», он отыскал еще двух демонов. Значит, тихая война продолжается.
Настроение Оуэна поднялось. Он вспомнил свою последнюю картину во сне — все же это была прекрасная работа!
— Я бы хотел продать картину, — внезапно произнес Оуэн.
— Да, сэр, — помощник сделал вид, что не удивился. Обычно сэр Дансон не любил делиться творчеством.
— И пусти два слуха о ней. Первый — «картина привлекает демонов». Второй «картина убивает демонов».
Оуэн рассмеялся про себя:
«Демоны не смогут сдержать любопытства».