Лермонтов. Как и за что убивали

ЛЕРМОНТОВ. КАК И ЗА ЧТО УБИВАЛИ





Тайна смерти с позором, или  когда никто не хотел умирать.





ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



1


В трудные времена умирать горько. В лучшие - стыдно. А может, и так – бедным умирать горько, богатым – стыдно. Что одно и то же, потому что худшие времена -  если ты разорился и нищий, лучшие – если ты процветаешь. Ну что горько умирать – это понятно, а почему стыдно? А потому, что, достигнув материального благополучия, человек вдруг получает  по голове смертельный удар и понимает:  как бы удачно не выигрывал у жизни в свой покер, она его все равно обыграла и приговорила. Вот от этого катастрофического и рокового проигрыша люди на смертном одре чувствуют стыд, не говоря уже о  родственниках и друзьях. Те бывают потрясены не меньше покойника именно от его проигрыша и постоянно задают себе и всем вопрос: почему так, почему?
            И есть такие смерти, о причинах которых люди рассуждают, спорят и без конца задают этот вопрос: почему так? – не одну сотню лет. Такими были смерти гениев русской литературы, о них говорят: скончался при загадочных обстоятельствах. Хотя у поэтов Александра Пушкина и Михаила Лермонтова и было одинаковое обстоятельство – дуэль, все равно погибшие оставили потомкам массу загадок своих смертей.
           Уж какие только ключи не подбирают почти двести лет историки, криминалисты, политики к тайне этих оглушительных уходов, от которых звон в ушах стоит уже у восьмого поколения  наших соотечественников, но как не было разгадки, так и нет. Конечно, исследования были остановлены, практически не начинаясь, на целых семьдесят лет при советский власти. И уже  здесь возникает вопрос, который тоже требует своего ответа: при  Романовых глубоко историей дуэлей не занимались понятно почему - правящей семье, погубившей  поэтов, было невыгодно, чтобы всплыли нелицеприятные тайны ее действий. Но почему в СССР исследования стояли, а те, которые были, зачем-то коверкали и извращали истину, добавляя путаницы? К примеру, нет ни одного (!) доказательства того, что поэму «Гавриилиада» написал Александр Сергеевич Пушкин. Его «признательное» письмо не было прочитано никем, кроме самого императора Николая Первого, а затем уничтожено, но советские «историки» намертво пришили «Гавриилиаду к Пушкину. И в наше время вопрос никем уже не ставится под сомнение.
           А кто по-настоящему исследовал события, произошедшие накануне дуэли Михаила Лермонтова с Николаем Мартыновым в доме генерала Верзилина? Именно в силу отсутствия таких исследований и правильных выводов  в истории поэт остался  человеком с плохим характером и недопустимыми выходками в адрес знакомых, близких и даже друзей, что якобы и послужило поводом к дуэли. И этот вывод безоговорочно стал «историческим фактом», хотя существуют и известны документы, которые  говорят нам совершенно об обратном – Лермонтов был воспитанный, веселый, доброжелательный и любимый всеми молодой человек, что и демонстрировал  окружающим в Пятигорске накануне дуэли. И снова вопрос: почему вслед за Романовыми, которые ненавидели поэта,  в СССР не стали вдаваться глубже в историю печальных событий, а использовали вероятно подложную версию и на ней строили 70 лет биографию поэта, писали книги и ставили фильмы? Откуда такое единение помыслов (или умысла?) у царей Романовых и у членов Политбюро ЦК КПСС? Почему они предпочли ходить одними и теми же тропами по следам русских гениев?
            Но сделаю маленькое отступление о сугубо отрицательном отношении Романовых к Михаилу Лермонтову, поскольку  немало людей не верят этому и не считают Николая Первого главным действующим лицом убийственной интриги в Пятигорске.



                2


             Царь оставил документальные подтверждения о том, что судил о нем  не просто сурово: он  и его близкие прямо видели в нем…  демона. Они боялись его!
            Николай очень внимательно изучал  творчество Лермонтова. В сопровождении Бенкендорфа и Орлова 12 июня 1840 года он сел на пароход «Богатырь», доставивший его в Петергоф. 12  июня император начал свое письмо к императрице и продолжал его во все время плавания. 13 июня он пишет жене: «Я работал и читал всего Героя, который хорошо написан. Потом мы пили чай с Орловым и болтали весь вечер; он неподражаем». 14  июня  царь пишет: «Вновь приступил к чтению. Сочинение г. Лермонтова. Второй том я нахожу менее удачным, чем первый. Погода стала великолепной, и мы могли обедать на верхней палубе. Бенкендорф ужасно боится кошек, и мы с Орловым мучим его - у нас есть одна на борту. Это наше главное времяпрепровождение на досуге».
               В семь часов вечера роман был дочитан. «За это время, — пишет Николай, - я дочитал до конца Героя и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они производят болезненное действие, потому что в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора».
            Отзыв сестры Николая Марии Павловны, по существу, не отличается от оценки, сделанной ее царствующим братом: «Его роман отмечен талантом и даже мастерством, но если и не требовать от произведений подобного жанра, чтобы они были трактатом о нравственности, все-таки желательно найти в них направление мыслей или намерений, которое способно привести читателя к известным выводам. В сочинении Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это — заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в «Фаусте» диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить».
           Брат царя Михаил Павлович, читая «Демона», выразил общее отношение членов царствующей фамилии к личности и творчеству поэта: «Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Только я никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла, или же дух зла - Лермонтова».
           Все три оценки творчества Лермонтова – убийственные. Это, по сути, прямое обвинение поэта в бесовстве. А нужно понимать, что эту оценку ему дали  люди, обличенные высшей властью в стране религиозной, в которой  церковь считалась государственным институтом со всеми вытекающими последствиями. То есть, со стороны царя считалось объективным, как бы это нам сегодня не казалось странным, признавать существование беса, «ловить» его и казнить! И не в тот ли момент – на палубе парохода «Богатырь», ровно за год до смертельной дуэли в Пятигорске, - Лермонтову был вынесен приговор царем, а присутствующему Бенкедорфу осталось лишь  осуществить его?
          Конечно, Лермонтов знал об этих оценках его творчества и его личности семьей Романовых. Знал он и то, что   супруга Николая Первого, Александра Федоровна, относилась к его творчеству совсем по-другому, особенно ценя стихотворение «Молитва». И  это несогласие в семье также, видимо, пугало императора.  Николай  спешил избавиться от новоявленного «демона» России, отсылая его подальше, на Кавказ. И это не было простым суеверием царя, а  его искренним желанием отвести  беду - ведь Романовы не однажды были тяжело прокляты своими современниками. К примеру, есть легенда, что в 1814 году на Венском конгрессе, созванном по поводу планов Ротшильдов сформировать мировое правительство, русский царь Александр I сорвал эти планы, и тогда Натан Ротшильд проклял его, и поклялся, что он сам или кто-нибудь из его потомков уничтожат весь род царя, вплоть до самого последнего члена царской династии.
           И в июне 1841-го «банда Лермонтова» (его друзья по кружку 16-и), поощрявшая его травлю Мартынова,  выходца из масонской семьи да еще состоявшей в родстве с главным масоном России  просветителем Николаем Новиковым,  тащит его, как агнца на заклание,  на дуэль, на которой он погибает при до сего времени невыясненных обстоятельствах. И отпевать его, как самоубийцу, запрещено. То есть, и убийство поэта, как и его жизнь и творчество, по мнению императора и его семьи, окутано (или было намеренно обставлено?) туманом «бесовства», если даже священник должен был бежать прочь от покойного.
         Интересно, что старшая сестра Мартынова смело уверяла знакомых:  Н. С. Мартынов был вынужден выйти в отставку из-за дуэли с Лермонтовым. Считают, что она лгала. А, может, просто говорила о том, о чем не хотели говорить окружающие – о заказном убийстве? И не просто о заказном – а о ритуальном? На котором был убит «демон», «изловленный» самим царем, защитником всех православных в России, теми, кому поэт  доверял и с кем проводил время в тайном «кружке 16-и».
             Да и сам убийца – та еще «темная ритуальная лошадка»! «Не могу не упомянуть о Мартынове, которого жертвой пал Лермонтов,- писал один из очевидцев. - Жил он в Москве уже вдовцом, в своем доме в Леонтьевском переулке, окруженный многочисленным семейством, из коего двое его сыновей были моими университетскими товарищами. Я часто бывал в этом доме и не могу не сказать, что Мартынов-отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку «Статуя Командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры, беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом. Стоило ему появиться в компании молодежи, часто собиравшейся у его сыновей, как болтовня, веселье, шум и гам разом прекращались и воспроизводилась известная сцена из «Дон-Жуана». Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты, причем его партнеры ощущали тот холод, который, по-видимому, присущ был самой его натуре».
             Некто Ф. Ф. Маурер, владелец богатого московского особняка, подтверждал, что Н. С. Мартынов вел в его доме крупную карточную игру. Маурер даже уверял, что это было единственной доходной статьей Мартынова.
Настоящий демон прожил еще долго,  обладая секретами этого долголетия, которые подарил ему его Мефистофель, но не тот, о котором говорили Романовы, имея в виду Лермонтова. Кто же? Ответ прост: тот, кто оставил Мартынову не только свободу, но и вполне обеспеченную и беспроблемную жизнь – сам император. Вот он, туман бесовства, который и сегодня застилает нам всем глаза на трагедию в Пятигорске. Это убийство было не только заранее спланировано, но и заранее оправдано.

  3

Во всевозможных версиях так и оставшейся неразгаданной дуэли Лермонтова с Мартыновым, представленных и самыми известными  специалистами, опущено (или упущено) очень много фактов, которые при ближайшем рассмотрении проливают дополнительный свет на жизнь поэта и его окружение.
Вот уже сто тридцать лет мир знает: Лермонтов погиб оттого, что его, как человека неблагонадежного, и его произведения, не отвечающие  установленным морально-политическим правилам русского Двора, не любил Николай Первый, а также и оттого, что поэт обладал плохим характером.
Причины  подтверждены множеством документов и свидетельств. Более того,  составлена хронологическая роспись жизни и творчества Михаила Юрьевича Лермонтова по годам, месяцам и даже дням. Которая дает полную картину  26-и  лет  его короткой жизни.
        Попробуем взглянуть на некоторые из них внимательнее.
1829 год имеет в биографии поэта много символических событий. Поэту пятнадцать лет. И он уже настолько хорошо чувствует и понимает французского сатирика-либерала Беранже, которого в этом году в очередной раз бросили за решетку после суда во время правления Карла Десятого, что в унисон его  сатирическому стихотворению «Моя масленица в 1829 году», пишет свои сатирические стихи «Веселый час».
И уже в этом году видны связующие нити между судьбой Лермонтова и Пушкиным,  и даже Дантесом, которого еще и в помине нет в России. Но как уже всех завязала судьба в тугой узел, который – только разрубить и никак не развязать!
В этом году во Франции еще правит Карл Десятый из династии Бурбонов, снова занявших престол после падения Наполеона. Карл энергичен,  демократичен и весьма симпатичен Николаю Первому и даже  Пушкину - тем, как развивает  французское общество. Но власть меняет  недавнего изгнанника, и он начинает изгонять демократические институты, проявляя  ультрамонархизм, который удивляет даже русского императора. Вот тогда Беранже сажают в тюрьму после публичных судебных процессов.
В тюрьме он пишет свою «масленицу»:

Король! Пошли господь вам счастья,
Хотя по милости судьи -
И гнева вашего отчасти -
В цепях влачу я дни свои
И карнавальную неделю
Теряю в чертовой тюрьме!
Так обо мне вы порадели, -
Король, заплатите вы мне!
 
Но в бесподобной речи тронной
Меня слегка коснулись вы.
Сей отповеди разъяренной
Не смею возражать, - увы!
Столь одинок в парижском мире,
В день праздника несчастен столь,
Нуждаюсь я опять в сатире.
Вы мне заплатите, король!
 
А где-то ряженым обжорам,
Забывшим друга в карнавал,
Осталось грянуть песни хором -
Те самые, что я певал.
Под вопли их веселых глоток
Я утопил бы злость в вине,
Я был бы пьян, как все, и кроток.
Король, заплатите вы мне!..


Николай Первый понимает: конец  правления Карла Десятого близок, и предупреждает его от необдуманных поступков, когда тот  пробует нарушить Хартию1814 года о конституционной монархии. Нет, это вовсе не означало, что Николай Первый был сторонником конституционной монархии, о которой мечтали русские либералы, приложившие руку к воспитанию и Пушкина, и Лермонтова. Просто он опасался, что французский народ прогонит Карла, с таким трудом посаженного на престол потомка милых сердцу Романовых Бурбонов.
Карл не прислушался к советам российского самодержца, и французская революция  в 1830 году смела его, а вместе с ним и его потомков. Среди которых был его внук, граф Шамбора, сын герцогини Беррийской. Именно его Карл назвал своим наследником.
Рождение этого ребенка, объявленного наследником Бурбонов, было  достаточно необычным. Он появился на свет  спустя восемь месяцев после смерти его отца.
Отец – Шарль Фердинанд, герцог Беррийский, второй сын короля Карла Десятого. С 1789 года находился в эмиграции в Турине. С 1792-го по 1797-й служил в армии принца Конде, а затем в русской армии. Вернулся во Францию во время Реставрации Бурбонов. В 1815 году после получения известий о бегстве Наполеона с острова Эльбы и высадке его во Франции герцог Беррийский был назначен главнокомандующим французской армией и парижским гарнизоном. По мере продвижения Наполеона к Парижу войска переходили на сторону императора, и герцог был вынужден покинуть Францию.
16 апреля 1816 года сочетался браком с Марией-Каролиной Неаполитанской, дочерью короля Обеих Сицилий Франциска Первого (герцогиня Беррийская, будущая покровительница Дантеса –Т.Щ.).
13 февраля 1820 года при выходе из оперного театра, провожая супругу из оперы к экипажу, был смертельно ранен ножом рабочим Луи Лувелем, шорником, фанатичным бонапартистом, и умер на следующий день. Лувель окончил жизнь на эшафоте. Вот кто был идеалом  Пушкина в 1820 году, чей портрет он показывал всем друзьям накануне его ссылки на юг.
После убийства герцога Беррийского, оставившего только дочь, как рассчитывал Лувель, старшая линия династии Бурбонов казалась обречённой на вымирание. Однако 29 сентября 1820 года вдовствующая герцогиня родила посмертного сына, Генриха, герцога Бордоского, впоследствии известного как граф де Шамбор и претендовавшего на французский престол в 1830 и в 1873 годах.
Чтобы избежать слухов о подмене ребёнка, герцогиня Беррийская не давала перерезать пуповину мальчика, пока ряд высокопоставленных придворных, включая маршала Сюше, не убедился в том, что она действительно родила младенца мужского пола. Новорождённый принц получил при крещении имена Генрих (в честь основателя французских Бурбонов Генриха IV) и Дьёдонне  - богоданный. Он был прозван «дитя чуда». В его честь написали оды Ламартин и молодой Виктор Гюго. Французский народ по национальной подписке выкупил у предыдущих владельцев и преподнёс принцу замок Шамбор в долине Луары.
Воспитанием герцога Бордоского руководил барон де Дама, министр Карла X, выросший в России и во время наполеоновских войн сражавшийся в русской армии. Анри рос в изгнании, в Австрийской империи. В 1832 году его мать без согласия свёкра (Карла Десятого) и к его возмущению высадилась с группой приверженцев в Марселе, а затем в известной роялистскими традициями Вандее, объявила себя регентшей и издавала от имени сына прокламации, но вскоре была арестована, а известие о том, что она родила дочь от своего нового мужа-итальянца графа де Луккези-Палли, привело к тому, что к ней перестали относиться всерьёз как к главе партии монархистов.
Вот в это время сторонником герцогини Беррийской выступает Луи Дантес, по одной из легенд его биографии – яростный сторонник абсолютизма во Франции. Он участвует в восстании в Вандее, а затем уезжает в изгнание « на ловлю счастья и чинов» и с рекомендациями не то герцогини, не то принца Вильгельма Прусского попадает в 1832 году в Россию. Через несколько месяцев после женитьбы Пушкина на Наталье Гончаровой.

4

Конечно, Дантес, как приверженец династии Бурбонов, мил сердцу Николая Первого. И он  очень хорошо принимает его в России. А в салонах великого света в Петербурге блистает Пушкин, который… в 1820 году демонстрировал своим друзьям портрет любимого героя – террориста Лувеля, убившего герцога Беррийского, за  сына которого сражался и которого хотел в 1832 году  видеть на французском престоле Дантес, как, естественно, и русский царь.
Пушкин  отбыл за свои юношеские «шалости» в ссылку на юг, хотя  замышляли сослать его в Сибирь. Тогда же распространили по столице грязную сплетню о том, что поэта высекли в  Секретной канцелярии. И дойди эта сплетня до Пушкина всего на несколько дней раньше, вполне возможно, он пал бы на дуэли уже в 1820 году от руки графа Толстого Американца, распространившего эту ложь по Петербургу. Но узнал о навете уже по дороге в ссылку. Значит, кто-то решил, что ему еще не пора на тот свет?
Однако в историю  причина первой ссылки Пушкина вошла как наказание за его эпиграммы на Александра Первого и на Аракчеева. Ни об увлечении личностью французского террориста Лувеля, ни о написании в это же время гимна для масонов (стихотворение «К Н.Я. Плюсковой», прославляющее жену Александра Первого –Т.Щ.), желающих свергнуть Александра Первого и взамен него посадить на трон его жену Елизавету, особых исследований не велось.
И как-то принято считать, что выслали Пушкина из столицы за его эпиграммы на царя. Хотя  они нигде в ту пору не были опубликованы, а лишь распространялись в Свете в списках и в устном виде. И именно поэтому так и не нашлось почти за двести лет доказательств авторства Александра Сергеевича как на эти эпиграммы, так и на поэму «Гавриилиада» и на озорную староверческую частушку «Сказка о попе и  работнике его Балде».  А вот  стихотворение «К Н.Я. Плюсковой» Глинка опубликовал в конце 1819 года в журнале накануне революций, потрясших Европу через несколько месяцев. И именно этот доказанный факт мог стать обвинением поэта не просто в хулиганстве, как в случае с эпиграммами, а в участии в заговоре с целью  государственного переворота, тот есть, в государственной измене. А демонстративное увлечение  террористом Лувелем – в экстремизме. Ну если события тех далеких лет перевести на современный политический и юридический язык. Так что действительно, Пушкин еще легко отделался, когда вместо Сибири был отправлен на юг.
И вот что показательно: одновременно с расследованием в Секретной канцелярии дела Пушкина в Петербурге возникла и эта грязная сплетня о том, что его там высекли. И распространял ее тот, кто уже убил на дуэлях одиннадцать человек – граф Толстой Американец. Не этот человек  и предназначался стать палачом Пушкина уже в 1820 году?
Причем, если и вправду выбор пал на Толстого Американца, то не случайно. У семейства Толстых были огромные претензии к семейству Пушкиных из-за многолетней тяжбы Устиньи Толстой с дедом Александра Сергеевича  Осипом Ганнибалом, который тайно обвенчался с нею, имея живую жену – бабушку Пушкина, и тем самым навечно опозорил Устинью Толстую, которая приходилась Толстым к тому же родней лишь по мужу. Замечу: досаду  в отношении семьи Пушкиных Толстые  демонстрировали всю жизнь, не прошла она и по сей день у их многочисленных потомков.
Но вполне возможно, что помешала смертельной дуэли  опубликованная  в тот момент поэма «Руслан и Людмила», которая сразу подняла Пушкина на вершину Парнаса. Царь подумал и перевел взведенный курок в обратное положении?..  Пушкин не был спасен, но получил  отсрочку от смерти.
Так кто стоял за этими юношескими увлечениями Пушкина и за его  масонскими стихотворениями «Деревня», «Вольность» и  « К  Н..Я. Плюсковой» (1818 – Т.Щ.),  посвященном достоинствам императрицы Елизаветы?  Напомню это стихотворение:

На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.

5

Известно, что  рукопись  оды «Вольность»  нашли в бумагах Александра Ивановича Тургенева.  И не удивительно: в 1817 году юный Александр Сергеевич писал свои  первые и самые знаменитые стихи яркой  антимонархической окраски у него дома. И конечно, был им направляем. Видимо, под таким же влиянием создавались и злые эпиграммы  на Александра Первого, на Аракчеева и даже на Николая Карамзина, с которым Пушкин тогда же и страшно рассорился. О чем впоследствии  очень сожалел и просил прощения у историка.  Но семья Карамзина, похоже, никогда не простила этого именно Пушкину, а накануне роковой дуэли в 1837 году даже совсем «отвратила свое лицо» от него, как писал Вяземский, сводный брат жены Николая Карамзина.
В 1829 году Тургенев писал брату Николаю в Париж: «Сегодня я получил от Mrs. Н. XII т. Карамзина и Полтаву. Сию последнюю читали ходя поутру у колодца. Множество стихов совершенно  похожих на стихи Хвостова (известный поэт-графоман, истративший все свое состояние на издание своих произведений –Т.Щ.). Окончание 1-й песни, где он описывает Марию с Мазепою, только по сию пору нам понравилось. После завтрака прочел вслух несколько страниц из Истории. Плавно, но водяно. Замечание историка «о добродетелях государей и народов», в сравнении Шуйского с Годуновым, совершенно ребяческое, и не основательное, и не философическое. <... > Я начал читать К<арамзи>н а XII т., и горько, и печально, и часто гадко!»
Вот так Тургенев оценивал труды историографа Карамзина. И не одобрил поэму «Полтава», в которой Пушкин описывал предательство Мазепы, поднимавшего на Украине и в Крыму бунт против Москвы и Петра Первого.
Ну как тут не вспомнить планы Пилсудского в 1919-м раздвинуть границы Украины до Москвы, и планы нынешних правителей Украины отгородиться от России колючей проволокой и рвами? И если русский патриотизм подобных произведений, как «Полтава»,  Тургенев называл «тамбовским патриотизмом», а саму Россию «татарщиной», то кого это напоминает нам сегодня?  На чьей стороне  сегодня был бы Пушкин, можно догадаться, своих российских патриотических интересов он не скрывал, особенно в последние дни жизни, когда  начал открытую войну против Геккерена.  Но на чьей стороне сегодня был бы масон Тургенев?..
И вот этот человек был покровителем  Пушкина с самого детства. Это он  помог устроить его в Царскосельский лицей, потому что имел в образовательных и правительственных кругах очень серьезное влияние. А дружил с отцом Пушкина, масоном. Это он был вместе с Державиным в экзаменационной комиссии, которая отметила талант юного Пушкина. И хотя, конечно, «старик Державин нас заметил и в гроб сходя,  благословил», прямо из лицея Пушкин попал в руки к Тургеневу. А еще раньше, заочно, – в масонский  «Арзамас».
Здесь нужно еще одно пояснение. «Арзамас» создал  Уваров, та самая одиозная личность, которую так не любил Пушкин в зрелом возрасте. И было за что! Именно в зрелом возрасте Пушкин, видимо, не мог не испытывать брезгливости к человеку, который лицемерно использовал его юный талант для осмеяния классиков русской литературы Крылова, Державина, Грибоедова, входивших в «Общество русской словесности». Да и все они, участники «Арзамаса», записные масоны, в своих целях использовали талант Пушкина и тем  стали причиной его высылки в Одессу. А как только Уваров посчитал свою миссию выполненной, он тут же выпал из «Арзамаса» и поспешил делать свою сногсшибательную карьеру при дворе. И став министром просвещения,  принес Пушкину столько горя своими цензурными преследованиями и нанес русской литературе непоправимый урон!
Но как бы ни было велико влияние Тургенева и масонов на юного Пушкина, спецслужбы Николая Первого сработали гораздо изощреннее им в противовес. В Михайловском за поэтом был установлен четверной надзор: полицейский, затем в лице предводителя дворянства в Пскове Пещурова, родного дяди будущего канцлера, однокашника Пушкина по лицею, Александра Горчакова, также в лице настоятеля Святогорского монастыря, а затем и со стороны отца Пушкина Сергея Львовича. При этом последний был взбешен навязанной ему миссией, которая требовала от него как раз антимасонской деятельности. Он был поставлен в двойственное и невыносимое положение между своими друзьями и правительством. И всю вину переложил на сына.
Вот что писал Александр Сергеевич Жуковскому: «Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении! Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше; но скоро все переменилось. Отец, испуганный моею ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь. Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, – быть моим шпионом. Вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу моему и прошу позволения говорить откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec се monstre, ce fils denature (с этим чудовищем, выродком фр.). Жуковский, думай о моем положении и суди. Голова моя закипела, когда я узнал все это. Иду к отцу; нахожу его в спальне и высказываю все, что  меня было на сердце целых три месяца; кончаю тем, что говорю ему в последний раз...
Отец мой, воспользовавшись отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить...
Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением?.. Рудников сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостью, хоть Соловецким монастырем. Не говорю тебе о том, что терпят за меня брат и сестра. Еще раз – спаси меня.  А. П.»
Вяземский писал: чтобы вынести ссылку, надо быть «богатырём духовным», и серьёзно опасался, что Пушкин сойдет с ума или сопьётся. Друзья волновались за поэта.  Дружеское письмо от  Дельвига несколько ободрило  ссыльного поэта:
«Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шел, то есть делай что хочешь; но не сердись на меры людей и без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и хорошо мстит. Я не видел ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова, на которого все шишки упали... Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения к слабым. Не дразни их год или два, бога ради! Употреби получше время твоего изгнания...»
Вопреки опасениям друзей, уединение в деревне не стало губительным для Пушкина. Несмотря на тяжёлые переживания, первая Михайловская осень была плодотворной для поэта, он много читал, размышлял, работал и… часто навещал соседку по имению П. А. Осипову в Тригорском и пользовался её библиотекой. Между тем, отец Осиповой, масон, соратник Н. И. Новикова. Он оставил большое собрание книг.

6


Во время первой ссылки  Пушкина Александр Иванович Тургенев возглавлял департамент духовных дел в Министерстве духовных дел и народного просвещения. В это время масонство стало почти государственной организацией, в 1820-м году  император  лично посетил  самую большую масонскую ложу Российской империи «Понт Эквинский» в Одессе. Он не только покровительствовал масонам, но по своим взглядам был даже большим республиканцем, чем радикальные либералы Западной Европы.
В это время Александр Первый не был в полной мере и православным, возглавляя Православную церковь России. Широкий доступ к пропаганде в стране получили иезуиты и англичане. Которые внедряли католицизм, протестантизм и сектантство по всей России, даже в отдаленных и диких ее уголках. Усиленно помогало им в этом правительство. В том числе,  и  начальник департамента духовных дел Александр Иванович Тургенев, который все делал для того, чтобы права самой последней  религиозной секты в России были уравнены с правами  православной церкви.
Но не либеральные ценности в России на самом деле волновали англичан, а возможность внедрения капиталов и бизнеса, который должен был захватить российский рынок. Англичане интенсивно проводили в это время  промышленную и финансовую разведку, подготавливая экспансию иноземного капитала. И чтобы этот процесс проходил безболезненно для англичан,  они должны были провести такую идеологическую работу, после которой русские в один голос бы одобрили все их действия как самые прогрессивные и самые полезные для России. Русские масоны им в этом помогали изо всех сил. И если  практически во главе их стоял сам царь, то кем же он был?..
В истории России у народа перед глазами единственный правитель, которого он в открытую  называет предателем, - это президент СССР Горбачев. Все же остальные, со времен княжеских междоусобиц, имели политические и экономические заблуждения.
Сегодня, имея необходимую терминологию для определения тех или иных исторических явлений, терминологию, которая и при Романовых, и в СССР была недопустима, мы можем по-новому взглянуть на события даже далеких-далеких времен. Возьмем для этого ключевое понятие – оппозиция.
Когда рюрики встали друг к другу в оппозицию и начали войну между русскими княжествами, а Европа, воспользовавшись этим и, разжигая вражду между правителями Руси, начала напирать на нее своими Крестовыми походами, которые благословил  Папа римский, то не было ли монгольское нашествие той самой  зарубежной интервенцией, которую призывают враждующие стороны, желая победить с помощью чужой армии? За свои ошибки многие князья тогда заплатили собственными головами в Золотой Орде.
Но вот рюрики опомнились, объединились и победили монгол. Русь обрела собственную государственность и первого царя-императора Ивана Грозного. И именно этот, самый сильный и мудрый правитель,  по сути, прикончил собственную династию. Нет, не тем, что убил наследника Ивана, а тем, что создал  ужасную опричнину. Желая уничтожить древнее боярство, которое не перестало желать воевать друг с другом и тем разрушать Русь, Иван Четвертый решил расправиться с древними боярскими родами и переделить  их собственность. Он это сделал с помощью «новых русских» - опричнины. И тем самым породил в России такую оппозицию, которая  через тридцать лет смела династию, истребив ее под корень. В борьбе за трон между Рюриковичами, их сторонниками и оппозицией погибло 17 детей тех, кто после смерти Ивана Грозного занимал русский трон или стоял  рядом с ним в ожидании своей очереди властвовать. Так что не только кровью невинного Димитрия в Угличе был окроплен русский трон, но и невинной  кровью его братьев и сестер, а также детей  Федора Иоанновича, Бориса Годунова, Федора Романова, Василия Шуйского, Марины Мнишек.
А разве не было страшной и непоправимой ошибкой  царя Алексея  Михайловича Романова породить  такую оппозицию, как Раскол?  Которая  через  250 лет уничтожила и  династию Романовых, и Российскую империю?
Но  в этом промежутке  была еще оппозиция, которую создала Екатерина Вторая, а затем ее развил  внук императрицы Александр Первый – это масонство.
Конечно, тайные общества были и до Екатерины. Но именно при ней они получили широкий, даже неограниченный, доступ к государственной идеологии в лице поначалу ничем неприметного Николая Новикова. Кому императрица подарила широчайшие возможности по  создании в России книжно-журнального рынка.

7

Новикова Екатерина Вторая приметила во время работы над проектом «Нового уложения», которым она хотела поменять жизнь в России в сторону просвещения и отхода от крепостного права. В комиссии работал тогда неизвестный Николай Иванович.
Екатерина цивилизованным путем, в отличие от Грозного, хотела совершить революцию в стране, переделив собственность. Ибо освобождение крестьян это и был бы передел собственности всего дворянства России. Но такой передел всегда предполагает новых хозяев, и присутствие иностранцев тут вовсе не исключается. А если учесть, что Екатерина вступила  на трон не без помощи иностранных спецслужб, то понятно, что европейские государства имели в этот момент влияние на русскую императрицу и свои расчеты на российские  экономические и природные ресурсы. Был большой соблазн  добраться до  российских богатств без войны. Вот, собственно, для облегчения этой задачи и действовали ( и действуют) всевозможные тайные организации, финансируемые из-за рубежа.
Конечно, Новиков стал  агентом международной масонской сети, которая, видимо,  и сумела выдвинуть его на первый план. А ведь Екатерине он подошел именно по причине его неизвестности. Она полагала, что такой человек будет служить ей честно? Может быть, хотя, практически возглавляя на тот момент внешнюю разведку России, Екатерина мало могла заблуждаться в политике. И работа Новикова показала, что она сделала правильный выбор для  просвещения в стране. Журнальное и книгоиздательское дело при нем начало процветать. Только попало оно в руки прямо изначально все-таки масонам и староверам. Конечно, Екатерина знала это, но ведь на тот момент все передовое и эффективное образование было в руках масонов по всей Европе. Она и сама черпала  многие знания из этого источника.
Более того, Екатерина приветила  иезуитов. Но вовсе не потому, что была легкомысленна, напротив, она использовала их знания и обширный шпионский опыт для собственной внешней разведки. И получила прекрасные результаты,  распространив русскую шпионскую сеть по всему миру с помощью, в том числе, иезуитов и… масонов, конечно. Не случайно ведь этой теме посвятил свою известную статью  «Внешняя политика русского царизма» Фридрих Энгельс,  обличая Россию и Екатерину  в использовании  иезуитского ордена внешней разведки. Он даже утверждал, что именно этот орден и руководил (очень успешно –Т.Щ.) в то время страной.
Вот почему, видимо, императрица снисходительно смотрела на  деятельность чуждых православию  подпольных европейских орденов прямо у себя под боком – в  Петербурге. Но одно дело – столица, а другое – Москва, которая к тому времени уже  стала анклавом русского Раскола, и он с готовностью начал объединяться с масонством. Яркий тому пример – сын  богатейшего купца-старовера  Походяшина, обратившегося в масонство, который принес Новикову все свои деньги полностью разорился ради участия в масонской антиромановской деятельности.
Потому особенно активно издательское дело пошло после того, как Новиков переехал в Москву и арендовал типографию в Московском университете на десять лет - с 1779 по 1789 год. И образованное в 1782 году масонское Дружеское общество было преобразовано в Типографическое общество.
Директором Московского университета  в то время являлся Иван Иванович Мелиссино, старший брат Петра Ивановича Мелиссино, командовавшего всей артиллерией России. Роль этих братьев в истории государства очень велика. От побед в военных сражениях до решающей роли в идеологии и методах управлении Россией.
Оба брата очень любили театр и литературу. Военный генерал Петр Иванович Мелиссино с успехом ставил пьесу Сумарокова силами своих  учеников-кадетов и восхитил императрицу Елизавету. Куратор Московского университета Иван Иванович Мелиссино сдал в аренду Новикову  университетскую типографию, что позволило создать, как бы сейчас сказали, «промышленное» книгопечатание в стране.
И конечно, оба брата  находились, можно сказать, в центре бурлящей масонской деятельности в двух столицах. Но если Иван Иванович, несмотря на свои странные отношения с православием, в Москве обходными путями старался (безуспешно) проникнуть в закрытое новиковское общество и оказать на него влияние, то его брат в Петербурге совершил поистине исторический поступок – нашел для службы государевой  Аракчеева. Который затем десять лет управлял Россией с идеей: «Православие, самодержавие, народность»,  позже сформулированной и озвученной министром народного образования масоном Уваровым, написавшим: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с Высочайшим намерением Августейшего Монарха, совершалось в соединённом духе Православия, Самодержавия и народности».

8

Еще при жизни Аракчеев сам создал о себе легенду «нищеты». Учился, мол, на медные деньги. Но это была, скорее, аллегория.  Глубоко скрытый намек на настоящую историю его невероятного карьерного восхождения. А истина в том, что наместники царей ниоткуда не берутся!
Аракчеевы – древний и заслуженный дворянский род. Их предок вышел из татар, крестился и служил, как это сейчас бы сказали, в администрации Василия Второго (Темного), прадеда Ивана Грозного. Его ослепили бояре как раз за  мнимую дружбу с татарами. Но князь правил слепым еще сорок лет и сумел собрать крупные княжества вокруг Москве и подчинить их ей.
И с тех пор Аракчеевы всегда с достоинством служили России. В «Родословной книге»  генеалогия Аракчеевых начинается словами: «Граматою царей Иоанна и Петра Алексеевичей от 6 марта 1695 г. новгородец Иван Степанович Аракчеев „за службу предков и своего отца и за свою собственную службу во время войны с Польшею при царе Алексее Михайловиче“ пожалован в вотчину пустошами в Бежецкой пятине, в погостах Никольском и Петровско-Тихвинском, в тогдашнем уезде Новгородском».
Вполне возможно, что отец будущего наместника Андрей Андреевич Аракчеев был и в самом деле небогат. Но, думается, вовсе не из жалости или по случаю приняли его сына в артиллерийский кадетский корпус. Направил его туда митрополит Гавриил, который и вправду раздавал бедным медные деньги, присылаемые Екатериной Второй. Но  помещик Аракчеев получил от него три серебряных рубля – по нынешним деньгам это тысяч шесть-десять.
Кто такой Гавриил? Епископ Православной Российской Церкви; с 22 сентября 1770 года – архиепископ Санкт-Петербургский и Ревельский, с 22 сентября 1783 года митрополит; член Святейшего Правительствующего Синода с 27 сентября 1769 года. Богослов и проповедник; член Российской Академии(1783). Как архиерей уделял много внимания развитию духовного образования в своей епархии; при нём было открыто духовное училище в Кашине (1768 год). Гавриил считается одним из основателей института благочинных, возлагал на них обязанности не только административного надзора, но и пастырского руководства; составил для благочинных особые инструкции. Под его руководством в 1776—1790 годах в монастыре был воздвигнут грандиозный Троицкий собор. Известно, что благодаря митрополиту Гавриилу были сохранены многие памятники древней письменности Новгорода; причастен он и к открытию фресковой живописи в древней церкви св. Георгия в Старой Ладоге в 1780 г.
Член Императорской Академии наук и художеств, председательствовал, как «первенствующий член» на заседаниях при отсутствии директора Дашковой. При его участии и руководстве была начата работа по составлению Словаря Академии Российской. Был одним из составителей чина коронования Павла I.
В 1796 году стал первым иерархом Российской Церкви, сопричисленным к высшему ордену империи — Святого апостола Андрея Первозванного — императором Павлом I (ввёл тогда же саму практику гражданских наград для духовенства).Отличался щедрой благотворительностью и воздержанием.
От Гавриила и наверняка с его рекомендацией Андрей Андреевич  привез сына к  любимцу Екатерины Второй Петру Ивановичу Мелиссино, в то время директору Соединенной артиллерийской и инженерной дворянской школы, и юноша был принят в корпус.
Это было время, когда на Новикова из Петербурга пошли гонения. Интересное совпадение:  начать  преследовать  главного издателя страны  было поручено императрицей обер-полицмейстеру Москвы Архарову. Родному деду будущего известного издателя  Краевского и «виновника» народного прозвища  «архаровцы» обортней в погонах.
Причем Екатерина решила бороться с масонами их же оружием – литературой. Вот уж императрица-то могла себе позволить любые вольности и на этом поприще. Вооружившись против мартинистов, она решила действовать против них  везде. Не довольствуясь мерами официальных репрессий, которые  применяла в отношении Новикова, бывшего в ее глазах главою ненавистного ей общества, она использовала… сатиру. Екатерина снова начала писать комедии, в которых осмеивала суеверия всякого рода и изображала масонов обманщиками и лицемерами, эксплуатирующими доверие общества ради своей личной выгоды. В январе 1786 года императрица написала комедию «Обманщик», которая была представлена на сцене эрмитажного театра. За этой комедией последовала другая — «Обольщенный», — игранная и в эрмитажном, и в публичном петербургском театре в феврале того же года. В июле 1786 года она написала комедию «Шаман Сибирский». Все три комедии имели громадный успех и на сцене, и в продаже, когда они вышли в печати. Кроме того, они вызвали своим появлением в Петербурге массу сатир, эпиграмм и статей, направленных против мартинистов.
А вот  в раскольничьей, масонской Москве комедии эти на сцене  не ставились и потому они  не нашли никакого отклика в московской журналистике. Выражая масонам свое негодование, высмеивая их, императрица в то же время продолжала посылать в Москву указ за указом, направленные против мартинистов вообще и против Новикова в частности.

9

А юноша Аракчеев рос, мужал. Получил чин офицера и выделялся особым знанием математики. И вот он уже получает рекомендацию от Мелиссино в свободное время давать уроки по артиллерии и фортификации сыновьям графа Николая Ивановича Салтыкова!  Сам же граф – официальный воспитатель великих князей Александра и Константина Павловичей. Этот  самый Салтыков – родной племянник Глеба Салтыкова. Мужа известной  помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой, которая в это время томится в  келье Ивановского монастыря по обвинению в массовых убийствах крепостных крестьян. Но к нему благоволит  наследник престола Павел (видимо, в пику матушки), который  в знак признания былых военных заслуг сделал его генерал-фельдмаршалом, хотя Салтыков вышел в отставку, не имея сорока лет от роду, и последний раз был на поле боя за четверть века до этого назначения.
Вот кто воспитывал  Алексея Андреевича Аракчеева с самых юных лет. И от этих своих наставников он позаимствовал: от Мелиссино любовь к эпикурейству (роскоши), умение угождать сильным мира сего, от Салтыкова – невыносимый, ужасный характер и железную выдержку.
Спустя некоторое время Павел Петрович обратился к графу Салтыкову с требованием дать ему расторопного артиллерийского офицера. Граф Салтыков указал на Аракчеева и отрекомендовал его с самой лучшей стороны. Алексей Андреевич в полной мере оправдал рекомендацию точным исполнением возлагавшихся на него поручений, неутомимой деятельностью, знанием военной дисциплины, строгим подчинением себя установленному порядку. Всё это вскоре расположило к Аракчееву великого князя. Алексей Андреевич был пожалован комендантом Гатчины и впоследствии начальником всех сухопутных войск наследника. Он был необходим Павлу как «непревзойдённый в России мастер муштры».
А несколько лет спустя он стал необходим его сыну как умелый управитель целого государства. И, в частности, в то время, когда надо было совершенно запретить масонство в России и отправить в ссылку его выученика, только что загоревшуюся звезду мировой поэзии – Александра Пушкина. Это случилось, как известно, в 1820 году.
Примечательно:  в случае с арестом и заточением в крепость Новикова, его сподвижник Иван Петрович Тургенев отделался высылкой в свою усадьбу, а затем,  как только на престол взошел Павел Петрович, стал директором Московского университета, где учились его сыновья, в частности, и Александр Иванович.  А в случае с высылкой Пушкина  его учитель, покровитель и вдохновитель  ядовитых эпиграмм и масонских стихов Александр Иванович Тургенев и рядом-то не стоял. Он в это время осуществлял духовное руководство в России, являясь директором департамента духовных дел, и писал Вяземскому, обеспокоенному ссорой Пушкина в Одессе с Воронцовым: « О Пуш<кине> ничего еще не знаю, ибо не видел ни Нессельроде, ни Сев<ерина>. Последний совершенно отказался принимать участие в его деле, да ему и делать нечего. Решит, вероятно, сам государь; Нессельроде может только надоумить. Спрошу его при первом свидании. Вчера пронесся здесь слух, что Пушкин застрелился ; но из Одессы этого с вчерашней почтой не пишут, да и ты бы от жены лучше знал".
У этого сына знаменитого масона, который уверенно подхватил  масонское знамя мартинистов в России из рук своего отца, состоялась блестящая карьера. Он служил в Министерстве юстиции, принимал участие в трудах Комиссии составления законов, сопровождал императора Александра Первого  за  границу, в 1810 году назначен директором департамента Главного управления духовных дел иностранных исповеданий; одновременно с этой должностью также был помощником статс-секретаря в Государственном Совете и старшим членом Совета комиссии составления законов. Когда в 1817 году было образовано Министерство духовных дел и народного просвещения, Тургенев возглавил один из двух его департаментов - департамент духовных дел.
И на всех своих постах он и его товарищи по масонству не прекращали борьбы «за просвещение», борьбы по инструкциям  их европейских начальников от масонства, которым они подчинялись и которая на самом деле могла лишь разрушить государство. И в это время рядом с Александром Первым стоял  человек,  которого, как уверяли нас все послереволюционные годы  ученые от КПСС, ненавидела вся Россия. А он, между тем, в рамках государственных программ по приказу царя строил как раз новую Россию, это строительство чем-то напоминало масонское строительство Новикова в усадьбе Авдотьино, где он поставил восемь  четырехквартирных «коммунальных» крестьянских домов (чудо – они  целы и сейчас в Ступинском районе Московской области и в них живут люди!). Первую, так сказать, «коммуну». И такие же «коммуны», но из двухквартирных  крестьянских домов строил  Аракчеев в военных поселениях.
И то и другое закончилось в начале двадцатого века сельскими коммунами в Советской России, а затем колхозами с признаками военного коммунизма. Инициатора этого строительства Троцкого товарищи по партии большевиков тут же  обвинили в аракчеевщине.
Но возмездие все-таки настигло всю  семью Тургеневых. В то время, когда Пушкин отбывал ссылку в Михайловском, после декабрьского восстания в 1825 году, брат Александра Ивановича Николай был признан виновным и осужден к смертной казни. От виселицы его спасло только то, что еще в 1824 году он выехал за границу.
                И этот факт, можно сказать, искалечил жизнь и Александру Ивановичу, который много лет затем безуспешно добивался отмены приговора брату. А, кроме того, сделал его злейшим врагом Романовых. Примечательно: на случай своей и брата материальной безопасности Александр Иванович Тургенев отдал все свое состояние в управление банкирскгому дому Ротшильдов в Англии. Позже,  сбежав из России, это же самое сделал и Александр Герцен, получивший огромное наследство от своего отца – помещика Яковлева из рода Кобылы, родственника Романовых. На которое Николай Первый наложил арест, но вынужден был уступить требованиям Ротшильда под угрозой отмены зарубежного кредитования России и оставил деньги Грецена за их владельцем.

10

В мае 1820 года Пушкин был отправлен в первую ссылку после того, как его наставник Александр Иванович Тургенев, камергер и директор департамента духовных дел, и его товарищи по «Арзамасу», в том числе, и будущий министр народного просвещения Уваров, получили от своего ученика все, что хотели на тот момент для борьбы с российским самодержавием. Для Александра Первого наступало время прозрения: Европа запылала, подожженная со всех концов революционерами. С 1820 по 1829 годы произошли революции в Испании, Италии, Португалии, Греции. И российский сочинитель масонских гимнов Пушкин должен был оправиться в Сибирь, но высокопоставленные  учителя все-таки спасли поэта, и он  уехал на юг.
Однако запретить масонство  в России Александр решился только в 1822 году. Все масоны дали подписки и клятвенные уверения в том, что «больше не будут», и никто не выполнил обещаний.
Александр Первый в 1824 году сообщал своему брату Николаю  о плетущихся  сетях  заговора. И в том же году масон князь  А.Н. Голицын был уволен от должности министра духовных дел и народного просвещения. Также был уволен и Тургенев. А Пушкин – только по  письму об атеизме, о котором стало известно графу Воронцову, по его же заявлению в ведомство Бенкендорфа, был отправлен в следующую ссылку – в Михайловское. Скорее всего, это был лишь повод, а высылка планировалась до того. Как писал Воронцов в Петербург графу Нессельроде:  «…удалить его отсюда - значит оказать ему истинную услугу»; «прошу об этом только ради него самого; надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред, и вполне убежден, что, согласившись со мною, ему можно будет предоставить более возможностей развить его рождающийся талант, удалив его от того, что так ему вредит, - от лести и сообщения ему вредных и опасных идей».
Теперь Пушкин томится в сельском заточении, а все остальные, настоящие заговорщики, на свободе. И как это похоже на судьбу просветителя Новикова, который отправился один в заточение в Петропавловскую крепость, а его сподвижники, в том числе, и отец Александра Ивановича Тургенева,  Иван Петрович Тургенев, поехал в свое имение.
Через несколько месяцев декабристы начинают свой бунт победой над Аракчеевым. При загадочных обстоятельствах погибает его любовница и любовь всей жизни, верная помощница по управлению военным поселением в Грузино, под Петербургом, Настасья Минкина. Аракчеев раздавлен и более не откликается  на просьбы государя приехать к нему в Тамбов. Но, скорее всего, он просто  напуган и выжидает.
С Аракчеевым покончено, Александр Первый умирает в Тамбове, и через три недели – декабрьское восстание.
Пушкин же остается в Михайловском. Изолированный от своих учителей, он создает замечательные произведения, и именно во второй ссылке рождается великий поэт.
А Александр Иванович Тургенев покидает Россию вслед за осужденным к казни братом Николаем и становится опальным на одиннадцать лет. Но из-за границы  ведет свою ожесточенную борьбу против  Романовых, не менее эффективную, чем Герцен. Он ведет ее с помощью писем, которые беспрестанно шлет в Россию, а там их публикуют его сподвижники. Это «Хроники русского», в которых Тургенев описывает события в Европе, свои встречи и беседы с самыми выдающимися ее людьми. И снова он – в духовных наставниках российских  писателей, журналистов и политиков. Влияние на Пушкина со стороны Тургенева не прекращалось никогда. И даже историю Петра Первого, которую поэт взялся писать уже как официально  назначенный царем историограф императора, он не мог закончить, скорее всего потому, что Тургенев  работал над материалами о Петре, найденными в европейских архивах. И Пушкин ожидал их.
Более того, теперь он просвещает Пушкина по поводу европейской экономики и политики. И восстанавливает его  сознание против Англии! В 1829 году в статье «Путешествие из Москвы в Петербург» Пушкин писал: «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы станут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смид-та или об иголках г-на Джаксона»…
Но в сентябре 1836 года Тургенев уже иначе отзывается о промышленной Европе в письме к Вяземскому: « Как мое европейство обрадовалось, увидев у Симбирска пароход, плывущий из Нижнего к Саратову и Астрахань. Хотя на нем сидели татары и киргизы! Отчизна Вальтера-Скотта благодетельствует родине Карамзина и Державина. Татарщина не может долго устоять против этого угольного дыма Шотландского; он проест ей глаза, и они прояснятся».  И вернувшись в Россию, об этом же говорил с Пушкиным прямо накануне дуэли: «21 генваря. <... > Зашел к Пушкину: о Шатобриане и о Гете, о моем письме из Симбирска — о пароходе, коего дым проест глаза нашей татарщине».
Действительно,  с этого времени угольный дым Англии уже начинает  «прочищать» глаза «татарщине»: уже повсюду возникают совместные англо-русские  предприятия по  изготовлению мануфактуры. А пройдет еще каких-то четырнадцать лет, и английский  шпион-предприниматель Кноп создаст на английские деньги целую сеть купеческих предприятий в России, и хозяевами их станут раскольники и англичане. Так будут открыты шлюзы для откачивания русских доходов в казну Англии. И чисто национальные  предприятия, поддержанные в свое время царями и казной, просто рухнут. Как это произошло в конце концов с Полотняными заводами Гончаровых. Именно семья Гончаровых и стала одной из первых жертв этого « пароходного дыма Шотландии», а он сам – в большой степени – жертвой семьи.
В 1836 году сбывается мечта поэта – он приступает к изданию собственного журнала «Современник», где широко публикуется Тургенев. Но наставник недоволен своим учеником, из которого вырос большой патриот России. Александр Иванович хандрит, ругается с Пушкиным и Вяземским из-за выправленных публикаций «Хроник русского», и те  горячо извиняются. Причем, в журнале, публично…
Последний год жизни Пушкина. Безденежье, ненависть  высшего света, коллективная клевета, отчаяние. Последняя капля в переполненной чаше – «диплом рогоносца». Почти двести лет весь мир гадает: кто написал, кто поставил красную печать смерти на конверте – масонский знак как неумолимый приговор? А как его разгадаешь персонально, когда на нем можно прочитать и инициалы Пушкина, и инициалы того же Тургенева и Вяземского, и даже  «арзамасский» псевдоним Тургенева Эолова Арфа, и общую букву П как почитание масонов  Петра Первого и принятие ими  его имени как общего отчества – Петровичи?


11

Всю осень 1836 года и до самого конца  рядом с Пушкиным постоянно  в его доме находится вернувшийся из Европы Тургенев. А как иначе - по какой-то причине он теперь его сосед! И с каждым днем гнев Пушкина все сильнее и все исступленнее, в конце он уже сравним с безумием. И никто, кроме царя, в эти дни не помог поэту деньгами не то что на издание журнала, но даже на прожитье его семье. И идут в позорный заклад  женина шаль и ожерелье, чужие серебряные ложки… Все это видит Тургенев: «2 8 генваря <... > опять у Пушкина, простился с ним. Он пожал мне два раза, взглянул и махнул тихо рукою».
Но зачем он здесь – только чтобы  методично записывать агонию гения? А затем отвезти его бездыханное тело в Михайловское? Но прежде налгать всему свету, что на его отпевание в Петербурге не пришел никто из великого света? Хотя были практически все, и далеко не всем  знатным хватило места в храме. Но он писал А. И. Нефедьевой: «Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней почести Гению Русскому: она толкует, следуя моде, о народности и пр., а почти никто из высших чинов двора, из генерал-адъютантов > и пр , не пришел ко гробу П<ушкина>. Но она, болтая по-французски, по своей русской безграмотности, и не вправе печалиться о такой потере, которой оценить не могут».
А потом написал в своем дневнике вот такое о похоронах поэта: «5 февраля. Отправился сперва в Остров, за 56 верст, откуда за 50 верст к Осиповой - в Тригорское, где уже был в три часа пополудни. За нами прискакал и гроб в 7-м часу вечера; почталиона оставил я на последней, станции с моей кибиткой. Осипова послала, по моей просьбе, мужиков рыть могилу; вскоре и мы туда поехали с жандармом; зашли к архимандриту; он дал мне описание монастыря; рыли могилу; между тем я осмотрел, хотя и ночью, церковь, ограду, здания. Условились приехать на другой день и возвратились в Тригорское. Повстречали тело на дороге, которое скакало в монастырь. Напились чаю; я уложил спать жандарма и сам остался мыслить вслух о Пушкине с милыми хозяйками; читал альбум со стихами Пушкина, Языкова и пр. Нашел Пушкина нигде не напечатанные.  Дочь пленяла меня; мы подружились. В 11 часов я лег спать. На другой день, 6 февраля, в 6 часов утра, отправились мы — я и жандарм! — опять в монастырь, —все еще рыли могилу; мы отслужили панихиду в церкви и вынесли на плечах крестьян и дядьки гроб в могилу — немногие плакали. Я бросил горсть земли в могилу; выронил несколько слез — вспомнил о Сереже, — и возвратился в Тригорское. Там предложили мне ехать в Михайловское, и я поехал с милой дочерью, несмотря на желание и на убеждение жандарма не ездить, а спешить в обратный путь. Дорогой Мария Ивановна объяснила мне Пушкина в деревенской жизни его, показывала урочища, места … любимые сосны, два озера, покрытых снегом, и мы вошли в домик поэта, где он прожил свою ссылку и написал лучшие стихи свои. Все пусто. Дворник, жена его плакали. Я искал вещь, которую бы мог унести из дома; две крошечные вазы на печках оставил я для сирот. Спросил старого, исписанного пера: мне принесли новое, неочиненное; насмотревшись, мы опять сели в кибитку-коляску и, дружно разговаривая, возвратились в Тригорское. Отзавтракав, простились. Хозяйка дала мне немец кий > кеер-sakeна память; я обещал ей стихи Лермонтова, Онегина и мой портрет. Мы нежно прощались, особливо с Марией Ивановной, уселись в кибитку и на лошадях хозяйки по реке Великой менее нежели в три часа достигли до 1-й станции. Заплатил за упадшую под гробом лошадь — и поехал дальше».
Если в этих строках и есть сочувствие к  погибшему, то лишь как романтический флер. И даже у могилы Тургенев только выронил несколько слез, да и то в память о своем рано умершем брате... Обо всем тут есть – и о дочери Осиповой, которая его «пленяла» во время рытья могилы для  погибшего, и желание что-то унести из старого дома в Михайловском, и какие-то истинно глумливые строки о скачущем гробе, о теле, которое скакало в монастырь, и оплате за упавшую под гробом лошадь. Все это литературно и даже красочно, но очень сильно смахивает на какую-то бесовщину. И что удивительного: разве мог по-другому описать эти ужасные похороны Мефистофель русского либерализма. И как провидение этих событий в Михайловском вспоминаются строки Пушкина из  его «Бесов» за 1829 год:

…Вьюга злится, вьюга плачет,
Кони чуткие храпят,
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их? куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...


12

Что же это за личность такая – Александр Иванович Тургенев? Как бы сейчас сказали: он – бунтующий геополитик. В России он возбуждал поэтов выступать против российских порядков, а, живя в Европе, присылал в русские издания материалы о западном мире, переживающем промышленную революцию. Вплотную столкнулся он с промышленной Европой летом 1828 года в поездке из Лондона в Абботсфорд и Эдинбург. Потом  не скупился знакомить своих друзей с картинами, столь непривычными русскому глазу.  Он понял, что в окутанных дымом фабричных корпусах, мимо которых неслась почтовая карета, рождалась Европа завтрашнего дня. Перед Пушкиным был собеседник, хорошо осведомленный о ходе промышленного перевоплощения Англии. А поэт интересовался коренной перестройкой английской экономики и социальным антагонизмом в европейском обществе, порожденным движением денег.
Но тут главное понять,  как Тургенев относился к Пушкину, сколько было искренности в его отношении и его действиях? Об этом лучше всего он рассказал сам в своих дневниках и письмах.


А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой в Москву.
С. П. Бург. 1837. Генваря 28. 9 час. утра.
На сих днях, 25 Генваря, был я в Невском монастыре, по сугробам прошел к двум памятникам, и возвратившись в церковь, отслужил панихиду по батюшке, брате Андрее и по брате Павле, думая и о Сереже и о Матушке . Перед отъездом еще раз побываю там и велю очистить снег с памятников, над коими буду служить панихиду. — Вчера встретил журналиста Греча; он объявил мне о кончине своего сына, прекрасного юноши, подававшего прекрасные надежды, любимого и уважаемого своими товарищами студентами. Хотя я давно разорвал все связи знакомства с Гречем, но убедительная просьба его придти сегодня на похороны сына, будет исполнена с моей стороны и я спешу туда. Вчера же, на вечеринке у кн. Алексея И.Щербатова , подходит ко мне С... и спрашивает: «Каков он и есть ли надежда?» Я не знал что отвечать, ибо не знало ком он меня спрашивает. «Разве вы не знаете, отвечал С., что Пушкин ранен и очень опасно, вряд ли жив теперь?» Я все не думал о Поэте Пушкине; ибо видел его накануне, на бале у гр. Разумовской , накануне же, т. е. третьего дня провел с ним часть утра; видел его веселого, полного жизни, без малейших признаков задумчивости: мы долго разговаривали о многом и он шутил и смеялся, 3-го и 4-го дня также я провел с ним большую часть утра; мы читали бумаги, кои готовил он для 5-ой книжки своего журнала. Каждый вечер видал я его на балах спокойного и веселого. — Пораженный словами Ск...а я сказал только слова два Карамзиной: она ничего не знала о дуэли, хотя дети Пушкина в 4 часа пополудни были у кн. Мещерской и мать за ними сама заезжала. Я приехал к к. Мещерской: она уже знала о происшествии, и я поскакал прямо к Пушкину, где нашел к. Вяземского, Жуковского, Доктора . У Пушкиной и у сестры ее сидела кн. Вяземская и фрейлина Загряжская. Мне сказали, что рана смертельная. — Вот как было дело: вы знаете, что в начале зимы Пушкин получил письма, и с ним и другие, его приятели, в коих ругались над ним и над его женою. Он сначала полагал, что барон Гекерн, побочный сын голландского министра Гекерна, служащий в Кавал. полку и называвшийся прежде усыновления Дантесом, писал сии письма , и ревнуя его к жене своей, вызвал его на дуэль; потом, узнав, что Дантес хотел жениться — а после женился — на сестре жены его; он написал к секунданту Гекерна, д’Аршияку, секретарю франц. посольства, письмо, в коем объявлял, что уже не хочет драться с Дантесом и признает его благородным человеком. (Даршияк показывал мне письмо Пушкина) . С некоторого времени, он, кажется, начал опять подозревать и беситься на Дантеса, и 3-го дня, в самый тот день как я видел его два раза веселого, он написал ругательное письмо к Гекерну, отцу, — коего выражений я не смею повторять вам. Нечего было делать отцу после такого письма. Вчера назначен был дуэль за Комендантской дачей на Черной речке между Дантесом, ныне Гекерном. Пушкин встретил на улице Данзаса, полковника, брата обер-прокурора, кот. живал прежде в Москве, повез его к себе на дачу  и только там уже показал ему письмо писанное им к отцу Гекерна; Данзас не мог отказаться быть секундантом; он и д’Аршияк, который был секундантом Гекерна, очистили снег, приготовили место и в двадцати шагах Пушкин и Гекерн стрелялись. Сперва выстрелил Гекерн и попал Пушкину прямо в живот, пуля прошла все тело; но остановилась за кожей, так что доктора могли ее ощупать. Он упал, Гекерн бросился к нему на помочь, но он привстал и сказал, что хочет стрелять. Секундант подал ему пистолет и он выстрелил в Гекерна; бросил в воздух пистолет и что-то вскричал. Гекерн ранен в руку, которую держал у пояса: это спасло его от подобной раны какая у Пушкина. Пуля пробила ему руку, но не тронула кости и рана не опасна. Отец его прислал заранее для него карету, — он и Пушкин приехали каждый в санях, и секундант Гекерна не мог отыскать ни одного хирурга  - Гекерн уступил свою карету Пушкину; надлежало разрывать снег и ломать забор, чтобы подвести ее туда, где лежал Пушкин, не чувствуя впрочем опасности и сильной болезни от раны и полагая сначала, что он ранен в ляжку; дорогой в карете шутил он с Данзасом; его привезли домой; жена и сестра жены, Александрина, были уже в беспокойстве; но только одна Александрина знала о письме его к отцу Гекерна: он закричал твердым и сильным голосом, чтобы жена не входила в кабинет его, где его положили, и ей сказали что он ранен в ногу. Послали за Арндтом; но прежде был уже у раненого приятель его, искусный доктор Спасский; нечего было оперировать; надлежало было оставить рану без операции; хотя пулю и легко вырезать: но это без пользы усилило бы течение крови. Кишки не тронуты; но внутри перерваны кровавые нервы и рану объявили смертельною. Пушкин сам сказал доктору, что он надеется прожить дня два, просил Арндта съез-дить к Государю и попросить у него прощения Секунданту Данзасу, коего подхватил он на дороге, — и себе самому; Государь прислал к нему Арндта сказать, что если он исповедуется и причастится, то ему это будет очень приятно и что он простит его. Пушкин обрадовался, послал за священником и он приобщился после исповеди. Священник уверяет, что он доволен его чувствами. Пушкин продиктовал записку о частных долгах своих Данзасу и подписал ее слабою рукою. Государь велел сказать ему, что он не оставит жены и детей его; это его обрадовало и успокоило. Когда ему сказали, что бывали случаи, что и от таких ран оживали, то он махнул рукою, в знак сомнения. Иногда, но редко подзывает к себе жену и сказал ей: «будь спокойна ты невинна в этом». Кн. Вяземская и тетка Загряжская и сестра Александра не отходят от жены; Я провел там, — до 4-го часа утра, с Жуков. гр. Велгурским и Данзасом; но к нему входит только один Данзас. Сегодня в 8-м часу Данзас велел сказать мне, что «все хуже да хуже». Вчера он мало страдал от раны; тошнило, но слегка; он забывался, но ненадолго. Теперь я иду к нему и уведомлю вас о последующем. Прошу вас дать прочесть только письмо это И. И. Дмитриеву и Свербееву.

13

Читаем далее.
 
 

А. И. Тургенев — А И.Нефедьевой в Москву.
29 Генваря. День рождения Жуковского. 1837.
С. П. Бург. 10 час. утра.
Вчера в течение вечера как казалось, что Пушкину хотя едва, едва легче; какая-то слабая надежда рождалась в сердце более нежели в уме. Арндт не надеялся и говорил, что спасенье было бы чудом; он мало страдал, ибо ему помогали маслом; сегодня в 4 часа утра послали за Арндтом спросить поставить ли пиявки еще раз; касторовое масло не действует и на низ не было. Сегодня впустили в комнату жену, но он не знает, что она близь его кушетки, и недавно спросил, при ней, у Данзаса: думает ли он, что он сегодня умрет, прибавив: «Я думаю, по крайней мере желаю. Сегодня мне спокойнее и я рад, что меня оставляют в покое; вчера мне не давали покоя». Жуков., к. Вя-зем., гр Мих. Велгурский провели здесь всю ночь и теперь здесь: (я пишу в комнатах Пушкина). Мы сбираемся обедать у гр. Велгур-го с новорожденным — Ангелом, может быть в день кончины другого великого Поэта.
1 час. Пушкин слабее и слабее. Касторовое масло не действует. Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страждет; он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно берет его (sic) за руку. Апександрина — плачет, но еще на ногах. Жена — сила любви дает ей веру — когда уже нет надежды! — Она повторяет ему: Tu vivras!!*
Я сейчас встретил отца Гекерна: он расспрашивал об умирающем с сильным участием; рассказал содержание, — выражения письма П-а. Ужасно! ужасно! Невыносимо: нечего было делать. При всем том, когда Гекерн упал от полученной контузии и Пушк. на минуту думал, что он убит, доброта сердца в Пушкине взяла верх и он сказал: «; peu pr;s: Tiens! Je croyais que sa mort me ferait plaisir; ; pr;sent je crois presque que cela me fait de la peine!» (немного pr s хотел бы я думать, что его смерть сделает меня счастливым, pr чувствую, я считаю, почти, что мне это больно - дословный перевод Т.Щ.)
Весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые наполняют комнаты, справляются об умирающем. Сени наполнены несмеющими взойти далее. Приезжает сейчас Элиза Хитрова, входит в его кабинет и становится на колена.
Антонов огонь разливается; он все в памяти. Сохраните для меня сии письма и дайте прочесть И. И. Дмитриеву и Свербееву.
Щербинина 5 февр. едет отсюда; буду писать с ней.
Во многих ожесточение, злоба против Гекерна: но несчастный спасшийся — не несчастнее ли его!
Сейчас сказал он доктору и поэту Далю, автору Курганного Коза-ка, который от него не отходит: «Скажи, скоро ли это кончится? Скучно!» — Он — в последних минутах.
Забывается и начинает говорить бессмыслицу. Il a le hoquet de la mort et la femme le trouve aujourd’hui mieux qu’hier! Elle est a la porte de son cabinet; elle y entre parfois; sa figure n’annonce pas une mort si prochaine (это икота смерти и жена узнаёт сегодня лучше, чем вчера она была у двери его кабинета, она входит в него, иногда его рисунок n объявления не смерти... (дословный перевод Т.Щ.)
«Опустите сторы, я спать хочу» сказал он сейчас. 2 часа пополудни...
На обороте: А. И. Нефедьевой.
 

А. И. Тургенев — неизвестному.
[29-го января 1837 г., в квартире Пушкина].
11 час. утра. В квартире Пушкина, еще не умершего. В 5-м часу начались страдания; он кричал; но после утихли (sic) и он меньше страдает и тих. Государь прислал к нему вчера же Арндта с письмом, писанным карандашом, которое велено прочесть Пушкину и привезти к себе назад; вот ; peu pr;s выражения письма: « Есть ли Бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по христиански и причаститься, а о жене и о детях не беспокойся. Они будут моими детьми и я беру их на свое попечение». — Это обрадовало Пушк. и успокоило. Он часто призывает на минуту к себе жену, которая все твердила: «Il ne mourra pas, je sens qu’il ne mourra pas» (он не умрет я чувствую, что он не умрет - дословный перевод Т.Щ.). Теперь она кажется видит уже близкую смерть. — Пуш.: со всеми нами прощается; жмет руку и потом дает знак выйти. Мне два раза пожал руку, взглянул, но не в силах был сказать ни слова. Жена опять сказала: «Quelque chose me dit qu’il vivra» (что-то мне говорит, что он будет жить - дословный перевод Т.Щ.).
С Велгур. с Жук. также простился. Узнав, что К. А. Карамзина здесь же просил два раза позвать ее, и дал ей знать чтобы перекрестила его. Она зарыдала и вышла.
111/2. Опять призывал жену, но ее не пустили; ибо после того как он сказал ей: Arndt m’a condamn;, je suis bless; mortellement  (арендт m приговорил, я ранен смертельно - дословный перевод Т.Щ.), она в нервическом страдании, лежит в молитве перед образами. — Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности и говорит, что «люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною»: это решило его сказать ей об опасности.
Полдень. Арндт сейчас был. Была урина, но надежды нет, хотя и есть облегчение страданиям. Ночью он кричал ужасно; почти упал на пол в конвульсии страдания. Благое Провидение в эти самые 10 минут послало сон жене; она не слыхала криков; последний крик разбудил ее, но ей сказали, что это было на улице: после он еще не кричал. — Теперь я опять входил к нему; он страдает, повторяя: «Боже мой. Боже мой! что это!» сжимает кулаки в конвульсии.
Настоящего воспаления нет; но тем хуже. Арндт думает что это не протянется до вечера, а ему должно верить: он видел смерть в 34-х битвах.
2-й час. Пуш. тих. Арндт опять здесь; но без надежды. Пушкин сам себе пощупал пульс, махнул рукою и сказал: «смерть идет».
Прежде получения письма Государя сказал: «Жду царского слова, чтобы умереть спокойно»; и еще: «Жаль, что умираю: весь его бы был.» т. е. царев...
Приехала Е.Мих. Хитрова и хочет видеть его, плачет и пеняет всем;
но он не мог видеть ее.
Два часа. Есть тень надежды, но только тень, т. е. нет совершенной невозможности спасения. Он тих и иногда забывается.
2 часа с 1/2. Вот 22 часа ране. Ифламации еще нет, но ее и лихорадки опасаются. Письмо идет на почту, а я опять к страдальцу.

А. И. Тургенев — А. Я. Булгакову.
[29 января].
Отошли и это к сестрице.
3-й час пополудни. Четверг.
У Гекерна поутру взяли шпагу; т. е. домовый арест.
Аршияка, секунданта, посылает Барант курьером в Париж.
Пушкину хуже. Грудь поднимается. Оконечности тела холодеют; но он в памяти.
Сегодня еще не хотел он, чтобы жена видела его страдания; но после захотелось ему морошки и он сказал, чтобы дали жене подать ему морошки.
Сию минуту я входил к нему, видел его, слышал, как он кряхтит; ему надевали рукава на руки; он спросил: «Ну — что кончено?» Даль отвечал: «Кончено», но после подумав, что он о себе говорит. Даль спросил его: «Что кончено?» Пуш: отвечал: «Жизнь». Ему сказали, что его перекладывали и что кончали надевание рукава.
3 часа. За десять минут Пушкина — не стало. Он не страдал, а желал скорой смерти. — Жуковский, гр. Велгурский, Даль, Спасский, Княгиня Вяземская и я — мы стояли у канапе и видели — последний вздох его. Доктор Андриевский закрыл ему глаза.
За минуту прошлась к нему жена; ее не впустили. — Теперь она видела его умершего. Приехал Арндт; за ней ухаживают. Она рыдает, рвется, но и плачет.
Жуковский послал за художником снять с него маску.
Жена все не верит, что он умер; все не верит. — Между тем тишина уже нарушена. Мы говорим вслух — и этот шум ужасен для слуха; ибо он говорит о смерти того, для коего мы молчали.
Он умирал тихо, тихо...
На обороте: Его Превосходительству Александру Яковлевичу Булгакову в Москве.

12
Вот как описывает Тургенев первые дни после кончины поэта. Историки утверждают, что это писал «друг». Да так ли это? Посмотрим тексты.

А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой.
30 Генваря 1837. С. П. Бург.
«Вчера отслужили мы первую панихиду по Пушкине в 8 час. вечера. Жена рвалась в своей комнате; она иногда в тихой, безмолвной, иногда в каком-то исступлении горести. Когда обмывали его, я рассмотрел рану его, по-видимому ничтожную. Государь назначает пенсию жене его, берет двух сыновей в пажеский корпус; со временем сделается, вероятно, что-нибудь и для двух малолетних же дочерей. Я спешу на панихиду. Сегодня день Ангела Ангела Жуковского: он и для Пушкина был тем же, чем для всех друзей своих. Вчера в день его рождения, обедали мы в горестных воспоминаниях о Поэте, у гр. Велгурского; сегодня я выпью за его здоровье у гр. Велгурского. В Академии Русской, кажется сегодня же, дают ему золотую медаль первой степени, но он еще не знает о сем.
Пушкина будут отпевать в понедельник; но еще не знают здесь ли, или в Псковской деревне его предадут его земле. Лучше бы здесь, в виду многочисленной публики, друзей и почитателей его. Деревня может быть продана и кто позаботится о памятнике незабвенного поэта!
Дайте прочесть и это Дмитр. и Свербееву. Государь поручил Жуковскому разобрать бумаги П.и он запечатал кабинет его.
Полдень. Мы отслужили еще панихиду. Лицо П. изменилось сильно. Последовало Высочайшее повеление судить его, Пушкина, и антагониста Гекерна военным судом; но он уже пред судом Божиим; прочие не поименованы, но о них сказано, что — судить «и прикосновенных к делу лиц». — впрочем гр. Бенкендорф сказал князю Сергею Мих. что Данзасу ничего не будет. Предо мною и копия, рукою самого Пушкина, письма его к отцу; но — об этом письме после.
2 часа. Кажется, решено, что его повезут хоронить в деревню, а отпевать будут в церкви Адмиралтейства».

А. И. Тургенев — Н. И. Тургеневу.
С. П. Бург. 1837 г. 31 Janvier/fevrier 22.
«…Я провел почти двое суток у кровати Пушкина, — он ранен в 4 1/2 поплудни 27 генваря, а скончался 29-го в 2 3/4 пополудни в день рождения Жуковского, который теперь для его семейства Ангелом Хранителем. Он, Велгурский, Вяземский, и я не отходили от страдальца: Арндт, Спасский, друг его и доктор Даль облегчали последние минуты его. Жена, за которую дрались, в ужасном положении. Она невинна, разве одно кокетство омрачило ее душу и теперь страшит ее воспоминаниями. Дело давно началось, но успокоено было тогда же. Еще в Москве слышал я, что Пушкин и его приятели получили анонимное письмо в коем говорили, что он после Нар. первый рогоносец. На душе писавшего или писавшей его — развязка трагедии. С тех пор он не мог успокоиться, хотя я никогда, иначе как вместе с его антагонистом, не примечал чувства его волновавшего. Думали что свадьба Гекерна с его свояченицей (sic), (коей сестру: т. е. Пушкиной, вероятно он любил), должна была успокоить Пушкина; но вышло противное. Впрочем d’Archiac расскажет тебе все; но не перескажет тебе нашего горя, ибо он не понимает его. В П.лишились мы великого Поэта, который готовился быть и хорошим историком. Я видался с ним почти ежедневно; он был сосед мой, и жалею, что не записывал всего что от него слыхал. Никто не льстил так моему самолюбию; для себя, а не для других постараюсь вспомнить слова, кои он мне говаривал и все что он сказал мне о некоторых письмах моих, кои уже были переписаны для печати в 5-й книжке журнала его. В первый день Дуэля послал он к государю доктора Арндта просить за себя и за его секунданта Данзаса (полковника) прощения. Государь написал карандашом записку след. содержания а peu pr;s, и велел Арндту прочесть ему записку и возвратить себе: «Естьли Бог не приведет нам свидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет [умереть] исполнить долг Христ. исповедайся и причастись; а о жене и о детях (у него два мальчика и две дочери) не беспокойся: они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение». — Мальчики записаны теперь же в пажеский корпус, а жене будет пенсия, если добрый Жук. не устроит чего лучшего. Сочинения Пушкина на казенный счет будут напечатаны и сумма отдается детям в рост. Завтра отпевают его и повезут, по его желанию, хоронить в Псковскую деревню отца, где он жил сосланный. Отец в Москве и я описывал каждую минуту Пушкина страдания и смерти, дабы ему доставлено было все что есть утешительного для отца в этой потере. <...>
3 часа пополудни. На записке Жуковского о П. государь отметил заплатить все частные долги за него, выкупить заложенное имение, которое вероятно перейдет к его детям, если отец и брат покойного получат вознаграждение, вдове пенсию (вероятно 5/т. кои получал муж). Двум сыновьям до службы по 1500 руб. каждому и тоже вероятно дочерям, 10/т. руб. на похороны и великолепное, издание его сочинений в пользу сирот. — Смирдин сказывал, что со дня кончины его продал он уже на 40/т. его сочинений. Толпа с утра до вечера у гроба. — Жук. говоря с государем сказал ему а peu pr;s: «Так как В.В.для написания указов о Карамзине избрали, тогда меня орудием то позвольте и мне и теперь того же надеяться». — Гос. отвечал: «Я во всем с тобою согласен, кроме сравнения твоего с Кар. Для Пушкина я все готов сделать, но я не могу сравнить его в уважении с Кар. тот умирал как Ангел». Он дал почувствовать Жук. — что и смерть и жизнь П.не могут быть для России тем, чем был для нее Кар. Случилось, что в день отпевания, т. е. завтра в театре дают его пиесу. Пойду смотреть. — Вяземский, и другие, хотят издать в пользу его Современника, каждый по одной части — всего 4 в год — в пользу семейства. Я даю все мои письма, кои хотел напечатать Пушкин в нем.
1 февраля. Вчера получила вдова указ, что ей 5/т. пенсии; да на 4 детей по 1500 на каждого до службы и до замужества. Все долги платят, частных до 70/т. если не более. Если встретишь Соболевского, то скажи ему или дай знать, что Пушк. в первый день дуэля велел написать частные долги и надписал реестр своей рукой довольно твердою. Тут и его долг кажется 6/т. р. Следовательно он верно заплачен будет. Передай ему это от меня, хотя чрез M-me Ансело, где он часто бывает. Заложенное имение выкупается, 10/т. на похороны и великолепное издание на счете Гос. в пользу детей, а друзья издают под председ. Жуковского целый год Современника: Вязем., Плетнев, К.Одуевский, Краевский.
Вчера народ так толпился, — исключая аристократов, коих не было ни у гроба, ни во время страдания, что полиция не хотела, чтобы отпевали в Исак. Соборе, а приказала вынести тело в полночь в Конюшенную церковь, что мы, немногие и сделали, других не впускали. Публика ожесточена против Гекерна и опасаются, что выбьют у него окна. Вероятно его вышлют, после суда32. Вот пригласительный билет. Иду на отпевание.
Совестно было просить д’Аршияка о чае, но может быть пошлется прежний или с ним или скоро. Он очень благородно вел себя; хочет с тобой повидаться. Пожалуйста, побывай у него и пересылай все что будет. — Я надеюсь, что [дни] через [четыре] неделю представят по моим бумагам записку, и что недели через три я буду в Москве. Теперь послать нечего, разве IV-ю часть Современника, где мои письма изуродованные также, но не так ценсурою.
Полночь. Завтра в 9 час. утра д’Аршияк едет. Я сейчас с ним простился и отдал ему письмецо от Карамзиной к сыну и новое на сих днях вышедшее издание Онегина, вместо Современника. Пожалуйста, повидайся и познакомься с Аршияком: он малый добрый и умный и возвратится сюда через два месяца или по первой навигации. Присылай с ним если я еще буду в Москве книг, да и пока он будет в Париже, то можно через него пересылать.<...>»

14

А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой.
С. П. Бург. 1837. Февраля 1.
«Вчера провели мы воскресенье в молитвах за покойного у гроба его. Государь прислал вдове указ о пожаловании ей 5/т. рублей пенсии и по 1500 руб. на воспитание двум пажам и до замужества двум дочерям, следов, всего 11/т. р. в год, и 10/т. р. единовременно на погребение; сверх того будет выкуплено имение и заплачены все частные долги, и сочинения Пушкина, как уже изданные, так и неизвестные доселе, будут напечатаны на казенный счет великолепно в пользу сирот. Друзья покойного — (везде где польза других) — Жуковский, кн. Вяземский, кн. Адуевский, Краевский и Плетнев, издадут 4 части Современника, также в пользу семейства. Народ во все дни до поздней ночи толпился и приходил ко гробу его; везде толки и злоба на Гекерна. Полиция, кажется, опасается, чтобы в доме Гекерна отца, где живет и сын его, не выбиты были окна или что бы чего не произошло, при выносе и отпевании; ибо вместо Исакиевского Собора, назначенного, как увидите в билете, для отпевания, ведено отпевать его в Конюшенной церкви и вчера ввечеру перестали уже пускать народ ко гробу и мы в полночь, только родные, друзья и ближние перевезли тело его из дома в эту церковь. В 11 часов будет отпевание и потом перевезут его в монастырь, за 4 версты от его деревни, где он желал покоиться — до радостного утра! Я расскажу вам слово, которое несмотря на мою привязанность к Пушкину и на мое искреннее уважение к его Гению, очень понравилось мне. — Когда Жуковский представлял государю записку о семействе Пушкина, то сказав все что у него было на сердце, он прибавил a peu pr;s так: «Для себя же, государь, я прошу той же милости, какою я воспользовался при кончине Карамзина: позвольте мне также, как и тогда написать указы о том, что Вы повелеть изволите для Пушкина (Жуковский писал докладную записку и указы о пенсии Карамзину и семейству его)». На это государь отвечал Жуковскому: «Ты видишь, что я делаю все что можно, для Пушкина, и для семейства его и на все согласен, но в одном только не могу согласиться с тобою: это в том, чтобы ты писал указы как о Карамзине. Есть разница: ты видишь, что мы насилу довели его до смерти християнской (разумея, вероятно, совет государя исповедаться и причаститься), а Карамзин умирал как Ангел». — Конечно так: государь не мог выхвалять жизнь Пушкина, умершего на поединке и отданного им под военный суд, но он отдал должное славе русской, олицетворившейся в Пушкине.
Студенты желали в мундирах [идти за гробом] быть на отпевании; их не допустят вероятно. Также и многие Департаменты: напр. Духовных дел иностр. исповеданий.
Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней почести Гению Русскому: она толкует, следуя моде, о народности и пр., а почти никто из высших чинов двора, из генерал-адьют. и пр. не пришел ко гробу П. Но она, болтая по-французски, по своей русской безграмотности, и не в праве печалиться о такой потере, которой оценить не могут.
Великая княгиня Анна Павловна беспрестанно присылала и письменно справлялась о страдальце-Поэте и о его семействе.
Опишу то, что через час увижу в церкви, куда теперь спешу. Пожалуйста, сберегите эти письма до моего приезда. Много подробностей перескажу вам на словах, ибо описывать их и нет времени и не ловко.
Жена в ужасном положении; но иногда плачет. С каким нежным попечением он о ней, в последние два дни, заботился, скрывая от нее свои страдания. Вскрытие нижней части показало, что у него раздроблено было ребро».
«1 час пополудни. Возвратился из церкви Конюшеной и из подвала, в здании Конюш., куда поставлен гроб до отправления. Я приехал, как возвещено было, в 11 час. но обедню начали уже в 10 1/2. Стечение было многочисленное по улицам, ведущим к церкви, и на Конюшеной площади; но народ в церковь не пускали. Едва достало места и для блестящей публики. Толпа генерал-адютантов. гр. Орлов, кн. Труб., гр. Строг., Перовский, Сухозанет, Адлерберг, Шипов и пр., Послы французский с расстроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из знати немногие о П.жалели, сказал: Барант и Геррера sont les seuls Russes dans tout cela!( только в России все это - дословный перевод Т.Щ.)Австрии, посол Неапол., Сакс., Баварский, и все с женами и со свитами. Чины двора. Министры некоторые: между ними и— Уваров: смерть — примиритель. Дамы-красавицы и модниц множество; Хитрова — с дочерьми, гр Бобринский, актеры: Каратыгин и пр. Журналисты, авторы, — Крылов последний из простившихся с хладным телом. К<н>. Шаховской. Молодежи множество. Служил архим. и 6 священников. Рвались — к последнему целованию. Друзья вынесли гроб; но желавших так много, что теснотою разорвали фрак на двое у к<н>. Мещерского. Тут и Энгельгард — воспитатель его, в Царско-Сельском Лицее; он сказал мне: 18-ый из моих умирает, т. е. из первого выпуска Лицея. Все товарищи Поэта по Лицею явились. Мы на руках вынесли гроб в подвал на другой двор; едва нас не раздавили. Площадь вся покрыта народом, в домах и на набережных Мойки тоже. Жуковский везде, где может быть благодетелен другу или таланту или несчастию. — Вероятно вдова будет, благодаря Государя за милость, просить об опеке из гр. Гр. Строгонова, гр. Мих. Велгурского и Жуковского. Всею церемониею распоряжал гр. Строг, он сродни вдове, около коей жена его, кн-я Вяземская и тетка фрейлина Загряжская. Я зашел в дом, она т. е. вдова в глубокой горести; ничего не расспрашивала».


15

А. И. Тургенев — А. И. Нефедьевой.
С. П. Бург. 1837 г. Февраля 9-го, утро.
«Я писал к вам в день моего отъезда. 3 Февр. в полночь мы отправились из Конюшенной церкви, с телом Пушкина, в путь; я с почтальоном в кибитке позади тела; жандармский капитан впереди онаго. Дядька покойного желал также проводить останки своего доброго барина к последнему его жилищу, куда недавно возил он же тело его матери57; он стал на дрогах, кои везли ящик с телом и не покидал его до самой могилы. Ночью проехали мы Софию, Гатчину, к утру 4-го февраля были уже в Луге, за 140 верст от П.бурга, а к 9-ти часам вечера того же дня уже во Пскове; (куда приехали ровно в 19 часов. Псков по новому исчислению в 285 верстах от С. -П.Бурга). Это было в четверг, когда у губернатора Ал. Никит. Пещурова бывают вечеринки. Я немедленно к нему явился, а жандарм предъявил емубумаги от своего начальства и в ту же ночь послано было к архиерею, живущему в пяти верстах от Пскова, отношение гр. Протасова о принятии и о погребении тела в Святогорском Успенском монастыре, а исправнику опочковскому (в уезде сем находится монастырь) дано предписание снабдить нас, в случае нужды, обывательскими лошадьми. Возобновив знакомство с Пещуровым, напившись чаю, я отправился в ночь, опять с гробом и с жандармом, сперва в городок Остров, где исправник и городничий нас встретили (за 54 верст от Пскова) и послали с нами чиновника далее; за 55 верст от Острова мы заехали, оставив гроб на последней станции с почтальоном и с Дядькой, к госпоже Осиповой, в три часа пополудни; она соседка Пушкина, коего деревенька в версте от ея села, и любила П.как мать; у ней-то проводил он большею частою время ссылки своей и все семейство ее оплакивает искренно поэта и доброго соседа. Она уже накануне узнала от дочерей, в П.Бурге живущих, о кончине П.и встретила меня как хорошего знакомца и друга П.  Мы у ней отобедали, а между тем она послала своих крестьян рыть могилу для П.в монастырь за 4 версты, в горах, от нея отлежащий, там-же где положена недавно мать П.После обеда мы туда поехали, скоро прибыло и тело, которое внесли в верхнюю церковь и поставили до утра там; могилу рыть было трудно в мерзлой земле и надлежало остаться до утра. Мы возвратились в Тригорское (так называется село г-жи Осиповой, воспетое Пушкиным и Языковым); напились чаю, отужинали. Товарищ мой, ехавший на перекладных, ушел спать, а я остался с хозяйкой и с двумя милыми дочерьми ея и пробеседовал с ними до полуночи о делах Пушкина, о его жизни деревенской и узнал многое что небесполезно будет для соображений по делам для оставшихся; нашел несколько стихов его в Альбуме, публике неизвестных и сдружился с теми, кои так радушно меня приняли и так хорошо умеют ценить доброго Поэта. На другой день, 5 февраля, на рассвете, поехали мы опять в Святогорский монастырь; могилу еще рыли; моим гробокопателям помогали крестьяне Пушкина, узнавшие, что гроб прибыл туда; между тем как мы пели последнюю панихиду в церкви, могила была готова для принятия ящика с гробом — и часу в 7 утра мы опустили его в землю. Я взял несколько горстей сырой земли и несколько сухих ветвей растущего близ могилы дерева для друзей и для себя, а для вдовы — просвиру, которую отдал ей вчера лично. Простившись с архимандритом, коему поручил я отправляясь все надлежащие службы (к нему заходил я накануне) и осмотрев древнюю церковь и окресности живописные монастыря, на горах или пригорках стоящего, я отправился обратно в Тригорское; оттуда с дочерью хозяйки, милою, умною и пригожею, я съездил в деревню Пушкина, за 1/4 часа по дороге от них: а прямо и ближе, осмотрел домик, сад, гульбище и две любимые сосны Поэта, кои для русских будут то же, что дерево Тасса над Ватиканом для Италии и для всей Европы; поговорил с дворником, с людьми дворовыми, кои желают достаться с деревнею на часть детям покойного, полюбовался окрестностями; они прелестны, как сказывают, летом, и два озера близ самого сада, украшают их. Здесь-то Поэт принимал впечатления природы и предавался своей богатой фантазии; здесь-то видел и описывал он сельские нравы соседей и находил краски и материалы для своих вымыслов, столь натуральных и верных и согласных с прозою и с Поэзиею сельской жизни в России. Возвратившись в Тригорское — мы позавтракали, поблагодарили хозяйку за ее радушное гостеприимство ив 12-м часу отправились в обратный путь. — 6-го февраля в воскресенье в 4-м часу утра были уже мы во Пскове; — в ночной темноте раздавался уже гул колоколов древнего Пскова, богатого ими как Московский Кремль; товарищ мой собрался прямо в П.бург, а я остался на день во Пскове; побрел в 5-м часу к заутрене в новый собор; там сказали мне, что обедню будет служить архиерей; я отправился, все еще до рассвета, в другую старинную церковь Николая Чудотворца, при коей, в часовне, ярко освещенная чудотворная икона, нашел и там молящихся, дослушал заутреню; обошел на рассвете часть города, зашел на свою почтовую квартеру, переоделся и отправился к губернатору дать знать о своем возвращении в Псков: в 10-м часу утра он приехал уже ко мне и взял меня с собою в старинный Троицкий Собор, где мы осмотрели старинные образа, высылаемые из всей Епархии для снабжения оными новой церкви в Дерпте, где учреждено Викариятство Псковской Епархии и викарием-епископом назначен мой флорентийский знакомец [игумен] монах, кажется, Иринарх; видели серебром окованную гробницу князя Гавриила, в 1137-м году преставившегося и знаменитый меч его, с коего следующая на латинском надпись: «Чести моей никому не дам» (Honorem meum nemini dabo) дана в герб защитнику Пскова графу, ныне князю Витгенштейну; — тут и мощи Гавриила, при митрополите псковском и изборском Иосифе положенные в 1705-м году. — Из старого собора прошли мы в новый, где архиерей отправлял Св. литургию: он служил просто, но хорошо; певчие не умничают, а поют также очень просто и очень хорошо. Губернатор представил меня преосвященному и мы хотели отправиться к нему на подворье; но он предпочел заехать к губернатору и там познакомиться со мною: он ученик Филарета и к нему привержен. Губернатор очень хвалил его. Мы пробеседовали с час с архиереем о многом и о многих и распрощались. <...>
В 8 часов вечера я выехал из Пскова третьего дня, и вчера в 7 часов вечера я был уже здесь, на своей квартере; нашел письмо от брата: Клара и Сашка здоровы и получили мои синбирские и московские гостинцы. Ввечеру же был вчера у вдовы, дал ей просвиру монастырскую и нашел ее ослабевшею от горя и от бессонницы; но покорною Провидению. Я перецеловал сирот-малюток и кончил вечер у Карамзиной, а Вяземский, Жуковский и Велгурский ожидали меня у Вяземского и я по сию пору не видел их еще и с почты не получал московских писем. Посылаю за ними: авось не будет ли и от вас! — Вяземский нездоров. Сердце его настрадалось от болезни и кончины Пушкина. Посылаю вам прекрасные стихи на кончину Пушкина. Дайте их и это письмо прочесть и Ив. Ив. Дмитриеву и Свербеевым и попеняйте последним, что они только одною строчкою и то давным давно меня порадовали. — После воскресенья узнаю, когда мне можно будет отсюда выехать; но вряд ли прежде 10-ти дней.
Я ехал из Пскова до Монастыря почти все по реке Великой и обратно верст 30; ибо за Псковом и несколько верст до Пскова нет снега и я иногда запрягал по 5-ти лошадей в кибитку. Хотелось взглянуть на Печорский монастырь, на древний Изборск, но спешил сюда и только в просонье и в тумане видел Феофилову пустынь, где Император Александр неожиданно и с неудовольствием встретил M-me Krudener».
Сжимается сердце от тоски, когда читаешь эти весьма откровенные и, по сути, весьма равнодушные, наполненные всего лишь самолюбованием и самоанализом, записки. И еще – мало скрытой радостью оттого, что сам – жив.

16

Говорят о масонском следе в смерти и Пушкина и Лермонтова. Да ведь  в масонах-то ходил весь высший свет! И русские цари были в оппозиции к русскому дворянству и, увы, к русскому народу (если брать всю историю России, включая ее бытность в составе  СССР). Да, императоры тоже протестовали: Иван Грозный, Алексей Тишайший, Петр Первый, Екатерина Великая, Павел Первый, Александр Первый, Александр Второй, Николай Второй. Хрущев встал во главе пятой колонны, а уж Горбачев встал вообще против всего СССР!
А не хотела ли Екатерина, воодушевленная своими военными и дипломатическими победами, сделать Россию центром мирового масонства? Ведь именно со времени ее правления Европа стала подозревать Россию  в притязаниях на мировое господство… И не это ли желание вырваться в мировые лидеры толкало императрицу дружить с чужаками и вставать в оппозицию к собственным вельможам?
Но тогда как выглядит деятельность Новикова, который построил всю свою просветительскую и издательскую деятельность так, что она означала борьбу с Россией внутри нее? Масоны, которых хотела привлечь Екатерина для целей укрепления государства и для его просвещения ради реформ, которые могли бы  сделать Россию главной державой на мировой политической арене, с помощью типографий Новикова все делали против этой цели, развернув антироссийскую пропаганду и политическую борьбу против Романовых. Иначе как предательство это не назовешь. Екатерина справедливо посчитала это государственной изменой со стороны Новикова. А свою положительную деятельность масоны проявили совсем в другом государстве – в Америке. Которая и стала лидером на мировой арене.
Увы, протесты царей кончаются гораздо хуже, чем протесты поэтов. Грозный завалил династию рюриков, Тишайший родил Раскол, заваливший династию Романовых.  Екатерина допустила Пугачевский бунт.  Павел едва мировую войну не развязал, Александр Первый проморгал восстание декабристов. Великого реформатора  Александра Второго убили, Николай Второй своими запоздалыми протестами против Раскола прикончил и династию, и империю, и самого себя. Хрущев запретил крестьян и Православие и развалил СССР, Горбачев своими «гуманными» фантазиями о  мировом разоружении развалил мирное сосуществование во всем мире, поставив его на грань Апокалипсиса.
И хотя до 1917-го и после, до 1991-го, в России не было революций, которые сотрясали Европу, протестное движение в ней никогда не пропадало, исходя из самых верхов общества, и императоры падали.
Но, с другой стороны: не стоило рождение поэта Пушкина целой революции?
…Разве мог  двенадцатилетний мальчик - лицеист Александр Пушкин, догадываться о своем  необыкновенном и опаснейшем(!) предназначении, о том, что  именно ему Тургенев и его товарищи - масоны предоставят возможность публично, в жестких эпиграммах, высмеивать и Карамзина и самого  Александра Первого:

 Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел —
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!


«Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда…»

А вот о Карамзине:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
    Необходимость самовластья
        И прелести кнута.


Решившись хамом стать
Пред самовластья урной,
Он нам старался доказать,
Что можно думать очень дурно
И очень хорошо писать.


И хотя, как предположительно принадлежавшие ему  стихи, были опубликованы лишь во второй половине 19 века, тогда же, в начале двадцатых, накануне декабрьского восстания, их знали в Петербурге и переписывали. Случайно ли, что авторство этих эпиграмм ставится под сомнение? Не потому ли, что написать их мог любой из тех, кто окружал юного Пушкина? А, может, и написал, да вложил этот меч в руки подростка? Ведь все, кто был рядом с юношей Пушкиным в то время,  занимали очень высокие посты в правительстве и имели значительный вес в обществе. Им было не с руки так баловаться, и они использовали талантливого мальчика.  Вывозив его, прямо скажем, в грязи на веки вечные. Но и прославив одновременно.


17


Прямо после выпуска из Лицея Пушкин становится членом театрального сообщества «Зеленая лампа», которым руководит «Союз благоденствия», а членом  масонского общества «Арзамас» он стал заочно еще в лицее.
Почти два века лучшие ученые умы бьются над загадкой двух  дуэлей, убивших двух российских гениев – Пушкина и Лермонтова. Пытаются понять, кто виноват? И делят окружение поэтов на друзей и недоброжелателей, а то и просто врагов. Но деление это не могло иметь объективности в силу политических пристрастий всего двадцатого века. В СССР не разбирали досконально масонскую деятельность этого окружения, не заглядывали дальше прямых определений – декабрист или  монархист. И Александр Пушкин в советском литературоведении выступает на авансцену истории как декабрист. Но как же тогда быть с его стихотворением «Клеветникам России», где он выступает как убежденный монархист?
И что самое главное – и в том, и в другом качестве он должен быть ненавистен Дантесу! Когда он видел его в образе юноши, приверженном идеалам французской революции и поклонником террориста Лувеля, убившего наследника французского престола из династии Бурбонов. И когда он читал его стихотворение «Клеветникам России», потрясшее либералов и России и  Европы призывами подавить восстание в Польше. Стихотворение, в котором Пушкин показал силу национального духа и мощи России, которые пугали и либералов и королей.
Конечно,  две стороны убеждений Пушкина различаются расстоянием в двадцать лет, ибо, как писал Вяземский, Пушкин в юности и Пушкин в 1837 году – это совершенно разные люди. Но в окружении и юного и зрелого Пушкина были те, которые, в основном, всегда имели несколько лиц да еще и постоянно боролись друг с другом. Вот почему так трудно уловить их истинную сущность.
Ну вот возьмем тот же «Арзамас». Этот литературный кружок объединял сторонников нового «карамзинского» направления в литературе, борясь с архаическими литературными вкусами и традициями. Однако в этом «карамзинском» кружке  присутствовали братья Тургеневы, которые терпеть не могли Карамзина и его монархических убеждений. Да и Пушкин вовсе не лукавил, когда сочинял  жесткие эпиграммы на историографа, в 1836 году он был готов  поставить всю российскую историографию совершенно на иной путь – более реалистический и объективный. Чего  не простили ему ни Вяземский, ни семья Карамзиных.
Так что же закладывало в этих людях общество «Арзамас» - единство идей или их непримиримую противоположность и будущую вражду?
А главное, в подобном  «тихом омуте» была почва для сплетен и слухов, которые в любой момент могли подогреть обитавшие там «бесы».  Такими  представали в том же «Арзамасе» и братья Тургеневы, и Уваров, и  Полетика…
Но самым главным  среди них мне видится Александр Иванович Тургенев. Тот, под чьим тщательным присмотром находились с  юности и Пушкин, и Лермонтов.
Какой-то тоже символический факт: почти одновременно оба поэта пишут  стихи о бесовской силе. В 1830 году Пушкин в Болдино создает своих «Бесов»:

…Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их? куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...


А годом ранее – в 1829-м- пятнадцатилетний Лермонтов начинает писать свою поэму «Демон»:

… Давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта:
Вослед за веком век бежал,
Как за минутою минута,
Однообразной чередой.
Ничтожной властвуя землёй,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья -
И зло наскучило ему.


И это почти за полвека до Достоевского и Лескова, уже ясно обозначивших бесов русского либерализма!


18

Ни Пушкин, ни Лермонтов никогда не были в Европе. Но они, как и многие  ведущие писатели и журналисты в России в первой половине 19 века, были отлично осведомлены, можно сказать,  во всех подробностях и мелочах о литературной и политической жизни Парижа и Лондона. И обеспечивал их ценной и всеобъемлющей информацией ни кто иной, как Александр Иванович Тургенев. Тут он работал без устали, с завидным упорством и самоотречением накачивая лучшие российские умы  европейскими либеральными ценностями. Я бы назвала его  настоящим воспитателем и наставником этих умов. А еще лучше – неким Мефистофелем русского либерализма. И хотя  пятнадцатилетний Лермонтов едва ли мог вполне оценить деятельность Тургенева, но его стихи о Демоне очень соответствуют образу этого деятеля:

…Но, кроме зависти холодной,
Природы блеск не возбудил
В груди изгнанника бесплодной
Ни новых чувств, ни новых сил;
И всё, что пред собой он видел,
Он презирал иль ненавидел.

Тургенев мог ненавидеть и Николая Первого, и всех вельмож, которые заседали в суде над декабристами и приговорили его брата Николая к казни, а других его братьев к безвременной кончине в изгнании. Александр Иванович без устали работал в Европе, встречаясь с самыми знаменитыми ее людьми - Стими Минье, Сисмонди, Сент-Олером, Баланшем, с ориенталистами Жомаром, Ремюза, со многими литераторами, учеными, политическими деятелями. Обширный круг был  английских знакомых: писатели Вальтер Скотт, Томас Мур, Роберт Саути. Политические деятели маркиз Лансдоун, Генри Брум, Роберт Вильсон, историк и публицист Джеймс Макинтош, филантропы Маколей и Вильберфорс и многие, многие другие давали ему свои наставления. С патриархом французской литературы Шатобрианом он много раз встречался в салоне мадам Рекамье, их беседы были живыми и увлекательными.
Когда позднее Пушкин писал статью «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая», он, конечно, знал о «первом из современных французских писателей» много больше того, что мог прочитать из книг, в импровизациях Александра Ивановича перед ним вставал живой Шатобриан. Разговоры с Мериме и Стендалем, приемы у Альбертины Бройль (дочери мадам де Сталь), посещение лекций Кювье по истории точных наук, беседы с историканых заседаниях английского парламента, посещение научных обществ – вот расписание напряженной жизни в европе Тургенева. Его подопечные писатели в Росси могли не ездить за границу – необходимого материала для иделогического либерального влияния было для них в избытке от их наставника, который «…все, что пред собой он видел, он презирал иль ненавидел».

19

После дуэли Пушкина с Дантесом Тургенев уехал за границу. Но в 1839-м снова вернулся и уже не отходил от Лермонтова. И удивительно – только что вернувшийся с Кавказа, куда был сослан за стихотворение «На смерть поэта», Лермонтов тут же попадает точно в такую же историю с французским послом Барантом, в какую попал Пушкин с голландским посланником  Геккереном, переведшим стрелки на своего премного сына-француза Дантеса. Отчего же случилась в течение двух лет эта французская «напасть» на двух великих русских поэтов?
Исключительно из-за событий на международной арене.
Именно с 1829 года события во Франции не дают покоя Николаю Первому. В 1830 году, в результате июльской революции,  здесь  изгоняют Карла Десятого Бурбонской ветви, и у власти становится «конституционный» буржуазный «король с зонтиком» Луи Филипп из Орлеанской ветви. В это время в Россию бежит сторонник Бурбонов Дантес. Которому, как принято считать, благоволил министр иностранных дел Нессельроде. Но это не могло так быть. Несельроде – австриец по происхождению и всю жизнь боролся против Франции, стараясь и на дипломатическом посту всячески способствовать сближению России с Австрией, а не с Францией.
После июльской революции 1830 года Николай Первый едва не разорвал дипломатические отношения с Францией, видя для России угрозу с ее стороны возвратом наполеновских мировых амбиций. И он не ошибался в своих предположениях – Англия и Пруссия, к которым он аппелировал, поддержали Луи Филиппа и отказали Николаю в интервенции во Францию.
Русский император попытался убедить французского посла в опасности доверия Англии, которая и разруливала всю эту ситуацию в Париже. И, как показало время, Николай был прав. Франция плохо кончила спустя четверть века. Но сейчас она праздновала первую победу над бывшими  победителями Наполеона и собиралась продвигаться в этом направлении далее.
Но в пригретом им  Дантесе Николай Первый  разглядел вовсе не того, кем тот на самом деле был – не приверженца именно имперской, наполеоновской, Франции, каким и был Дантес, а желанной Николаю монархической под управлением Бурбонов.
И вот этот последователь наполеоновских идей  имперской Франции сталкивается в России с поэтом Пушкиным, который не только воспевал убийцу французского наследника престола из  династии Бурбонов, но и пел осанну  принцу Оранскому, регенту короля Нидерландов и супругу сестры Николая Первого Анны Павловны. Правда, написал он стихотворение «Принцу Оранскому» по заказу для исполнения во время праздника в Павловске у императрицы Марии Федоровны  по случаю отъезда принца Оранского, который приезжал в Петербург в качестве жениха. Здесь состоялась его женитьба на Анне Павловне. Первоначально стихи для праздника были заказаны Нелединскому-Мелецкому, но старый поэт, не надеясь на свои силы, передал поручение, по совету Карамзина, Пушкину. Тот использовал в них следующие исторические факты. Принц Оранский командовал нидерландскими войсками, сражавшимися против Наполеона, когда тот вернулся с Эльбы в Париж (оковы свергнувший, злодей). Наполеон был разбит союзными войсками, возглавлявшимися английским герцогом Веллингтоном (героем дивным Альбиона), в битве при Ватерлоо. Принц Оранский был ранен в этом сражении (его текла младая кровь). Стихи эти, положенные на музыку, пелись на празднике, где присутствовали и лицеисты. Императрица-мать прислала поэту золотые часы. Впоследствии Пушкин так говорил о заказанных ему строфах «Принцу Оранскому»:

И даже, - каюсь я, - пустынник согрешил.
   Простите мне мой страшный грех, поэты,
   Я написал придворные куплеты,
Кадилом дерзостным я счастию кадил.


 Вот это стихотворение, в котором Александр Сергеевич поносит Наполеона:

Довольно битвы мчался гром,
Тупился меч окровавленный,
И смерть погибельным крылом
Шумела грозно над вселенной!

Свершилось... взорами царей
Европы твердый мир основан;
Оковы свергнувший злодей
Могущей бранью снова скован.

Узрел он в пламени Москву —
И был низвержен ужас мира,
Покрыла падшего главу
Благословенного порфира.

И мглой повлекся окружен;
Притек и с буйной вдруг изменой
Уж воздвигал свой шаткий трон...
И пал отторжен от вселенной.

Утихло всё.— Не мчится гром,
Не блещет меч окровавленный,
И брань погибельным крылом
Не мчится грозно над вселенной.

Хвала, о юноша герой!
С героем дивным Альбиона
Он верных вел в последний бой
И мстил за лилии Бурбона.
Пред ним мятежных гром гремел,
Текли во след щиты кровавы;
Грозой он в бранной мгле летел
И разливал блистанье славы.

Его текла младая кровь,
На нем сияет язва чести:
Венчай, венчай его, любовь!
Достойный был он воин мести.









20

У француза и патриота своей страны Дантеса были весомые причины ненавидеть принца Оранского и вообще Нидерланды. Еще в конце 18 века эта страна потеряла независимость, поддавшись на уговоры Англии войти в союз с Францией. В итоге та тут же парализовала  торговлю Нидерландов, в то время как та терпела экономические бедствия и территориальный ущерб. И только после победы над Наполеоном, теперь - опять уже при содействии Англии и, конечно, России, Бельгию и Голландию объединили в одно королевство, способное противостоять Франции. Кроме того, Нидерландам прирезали еще полоску территории от Франции и вернули некоторые колонии. Королем  стал отец  принца Оранского – Виллем Первый.
То, что происходило в Нидерландах далее, очень похоже на то, что сегодня происходит на Украине и в мире в вязи с этими событиями.
Обе части Нидерландов слишком давно были отделены друг от друга, и развитие их пошло по слишком различным путям. Образованное Священным союзом России, Пруссии и Австрии королевство Нидерланды не могло быть по-настоящему прочным. Между протестантскими голландскими и католическими бельгийскими провинциями несколько столетий существовала неугасимая религиозная и национальная вражда. Король Виллем I не мог рассеять общее недовольство бельгийцев, поскольку сам связан был либеральной конституцией. Явные преимущества и предпочтения, данные Голландии перед Бельгией с момента основания единого государства, введение голландского языка в государственное делопроизводство, новые тяжелые налоги – все это справедливо возмущало бельгийцев.
К концу 1820-х годов многообразные неудобства из-за унии Бельгии с Голландией стали очевидны для всех в Европе. Протестантские королевства (Великобритания и Дания) поддерживали Голландию, а католические державы (Франция, Пруссия и Австрия) – Бельгию. В самых различных областях жизни между интересами обеих народностей обнаружились глубокие противоречия, умело распаляемые врагами единого государства и короля, в котором могущественные соседи видели сильного соперника.
Так, северные провинции хотели извлекать доходы из высокого поземельного обложения и налогов на роскошь (обработка драгоценных камней); южные, жившие, главным образом, земледелием и промышленностью, хотели повышения таможенных пошлин. Большое долговое бремя Нидерландов Бельгия несла лишь по принуждению. Выгоды от колоний слишком медленно шли на пользу южным торговым городам, но и эту пользу северные провинции наблюдали с завистью и, по возможности, урезывали.
Хотя реформаторское по вероисповеданию правительство Нидерландов и заключило шестого  июня 1827 года конкордат с Римским Папой и учредило три новых епископства — в Амстердаме, Брюгге и Герцогенбуше, — оно не могло полностью устранить недоверия могущественного в Бельгии католического духовенства. С другой стороны, бельгийские либералы, большей частью валлоны, были недовольны стремлением правительства дать господство фламандскому языку, а также высказывали все большее возмущение самодержавным инициативам и действиям короля. Противники монархии склонялись на сторону республиканской Франции. Вследствие этого влияния июльская масонская революция 1830 года во Франции вызвала бельгийскую революцию.
Король Виллем I во время бунта в Бельгии сначала рассчитывал на силу своего оружия. Восьмого  августа 1831 года наследный принц Оранский Виллем победил бельгийцев при Гассельте, а 31 июля  и при Лувене и грозил покорить всю Бельгию. Однако великие державы, в Лондонском протоколе от 14  июня 1831 года, высказались за отделение Бельгии от Нидерландов. С их согласия Франция в лице короля Луи Филиппа  оттеснила голландцев, овладела 12  декабря 1832 года цитаделью Антверпена и, в соединении с Англией, блокировала нидерландские берега.
  Войне положен был конец Лондонским соглашением девятого  мая 1833 года. Виллем I долго отказывался признать независимость Бельгии, хотя так называемые 24 статьи от третьего  октября 1831 года и признали за Нидерландами право на герцогство Люксембург и часть Лимбурга, а также на уплату Бельгией ежегодно 8 400 000 гульденов, как ее доли процентов государственного долга.
Разве не похоже все это на сегодняшние соьбытия на Украине, которую «выкраивали» Ленин и Сталин вот по такому же подобию, что  и Нидерланды – Священный Союз и где теперь идет гражданская война за языки и веру?
Заметим: именно в это самое время в Россию возвращается посол Нидерландов Геккерен, но не один, а с французом Дантесом! Напрасно в историю России и СССР этот очаровательный блондин вошел как ничтожный простак. Судя по тому, как стремительно развивалась его карьера и росли финансы после возвращения во Францию в 1837 году, Дантес послан был к нам выполнить очень важную миссию. Но каков Геккерен! Вполне возможно, он сам был непрочь нажиться на шпионаже в пользу Франции против Нидерландов, что и сделал, в конце концов. Но, может быть, его все-таки сгубила голубая страсть, и он пригрел змею на своей груди – этого посланца Франции с камнем за пазухой.
Король Виллем I еще ведет успешные войны против Бельгии. А Дантес ведет свою войну против России, защитницы Нидерландов, вместе со своим «отцом» раздувая бытовую интригу  в семействе Пушкина и сестер Гончаровых, которая выльется в большой политический международный скандал. А  в центре этой «семейной» интриги в Петербурге, неотступно, каждый день, Александр Иванович Тургенев. Сосед Пушкина…
Франция и Пруссия хотят ослабления влияния России на судьбу Бельгии и Нидерландов. Геккерен заподозрен в шпионаже и наветах против Оранских,  принц Оранский просит своего зятя Николая Первого решить вопрос с Геккереном. И вопрос решается – дуэлью. Погибает Пушкин, хотя толкали на смерть, скорее всего, Дантеса. Чтобы Франция обиделась. А, может быть, и парламент Нидерландов – за сына своего подданного. Хотя и приемного.
Да, дело сделано – теперь у России есть повод обижаться на Францию из-за  убийства ее подданным национального достояния русских - поэта Пушкина. Есть повод упрекать и воздействовать. Но уже через год вопрос отделения Бельгии решается с помощью все тех же семейных интриг. 13 октября 1837 года скончалась королева Нидерландов Вильгельмина. Стареющий король увлекся ее придворной дамой, графиней Генриеттой, которая была не только католичкой, но и бельгийкой! Это роковое увлечение короля и давление Пруссии и Франции заставило Виллема подписать мир с Бельгией и отречься от престола.
В этих обстоятельствах, когда решался вопрос не только отделения Бельгии от Нидерландов и ослабления этой страны, но и ослабления мирового влияния России, впервые после победы над Наполеоном, Дантес конечно сделал меткий выстрел в самое сердце России. Следом за ним  пришли другие политические интриганы, которые стрелой Эроса   пронзили сердце старого короля Нидерландов. Заметим, что в обоих случаях , и с Дантесом, и с Виллемом Первым, была использована любовная интрига. В первом случае ее жертвой стал великий русский поэт, в другом жертвой стала целая страна.
19 апреля 1839 года император Николай I ратифицировал Лондонский договор, урегулировавший отделение Бельгии от Нидерландов.
Не об этом ли событии сегодня вспоминают в правительстве Нидерландов, когда подбирают обломки сбитого в небе Украины самолета с  гражданами Нидерландии? Не старая ли обида за отказ России  помочь  удержать Бельгию в составе страны вспыхнула сегодня в сердцах и головах голландцев и призывает к  санкциям, как запоздалой плате за ту давнюю ратификацию? Тем более, что  подбирают обломки сбитого самолета на территории страны, которая точь- в- точь повторяет сегодня историю Нидерландов и отсоединившейся от них Бельгии в 19 веке?

21

Увы, и Лермонтов  попал в тот же самый смертельный водоворот тяжелых отношений России и Франции, что и Пушкин. На причину гибели обоих поэтов прямо указывает Петр Вяземский в своем письме Булгакову: «…В нашу поэзию стреляют удачнее нежели в Лудов<ика> Филиппа, второй раз не дают промаха. На Пушкина целила по крайней мере французская рука, а русской руке грешно было целить в Лермонтова». Значит, причина – «король с зонтиком»? Почему?
Мировое влияние России было ослаблено международным признанием Луи Филиппа наследным монархом, что грозило миру новыми имперскими претензиями едва усмиренной в 1814 году Франции. И отделение Бельгии от Нидерландов также не прибавляло международного авторитета России. Теперь Николай Первый настолько сдержанно и настороженно относился к Франции, что ее посол в Петербурге Барант не мог, конечно, этого не чувствовать.
А русский посол граф Пален выехал из Франции в Петербург в декабре 1839 года и оставался дома почти три месяца. Столь долгое отсутствие в Париже главы русского посольства, в момент, когда внимание мировой дипломатии было приковано к участию Франции в «восточных делах», было воспринято французским правительством, как враждебная демонстрация. Русский дипломат в Париже — барон Медем — сообщал 4 января 1840 года в частном письме к министру иностранных дел Нессельроде, что если пребывание Палена в России продолжится, то французский король примет крайние меры и отзовет Баранта из Петербурга на неопределенный срок.
Дуэль Лермонтова с сыном Баранта состоялась 18 февраля 1840 года. То есть, в самое напряженное для  дипломатических отношений Франции и России время. Медем, сообщая Нессельроде о том, что в беседе с ним Тьер, Гизо, Молэ и менее значительные политические деятели Франции выражали досаду и недоумение по поводу враждебной позиции, занятой Николаем I по отношению к Франции, приводил слова Молэ, который выражал «сожаление по поводу всеобщей антипатии к России, возникшей во всех классах французской нации из-за позиции, занятой Россией, и ее усилий не столько ущемить прямые интересы Франции, сколько ранить ее национальное самолюбие».
Это заявление французского политика будет более понятно, если припомнить основные события франко-русских взаимоотношений 1839-1840 годов, после событий в Нидерландах, еще и в связи с «восточной проблемой».
Восстание египетского паши против турецкого султана, поддержанное Францией, стремившейся к захвату Сирии, обеспокоило и русское, и английское правительства, видевшие в этих притязаниях Франции угрозу своему влиянию на Ближнем Востоке. Николай I решил использовать недовольство Англии длительным вмешательством Франции в «восточные дела», чтобы изолировать ненавистную ему «революционную» июльскую монархию «короля баррикад» Луи-Филиппа и разбить дипломатическое согласие Англии и Франции по другим вопросам. Поэтому всеобщее внимание в этот момент было приковано к переговорам царского дипломата барона Бруннова с английским кабинетом, к попыткам России «поссорить» Англию с Францией.
Но помимо дипломатического сговора с Англией, который Николай I старался осуществить через своего представителя фон-Бруннова, русский император не прочь был содействовать политическому перевороту во Франции и приходу к власти племянника Наполеона I - Людовика-Бонапарта. Николай рассчитывал при этом, что борьба за французский престол отвлечет Францию от событий на Ближнем Востоке.
В начале 1840 года тайное сочувствие Николая I замыслам Луи-Бонапарта сделалось явным. Предприимчивые французские газетчики выступили в печати с сенсационными разоблачениями связи русского императора с претендентом на французский престол.
18 февраля  1840 года в газете «La Presse» появилась статья, в которой было сказано, что в руках редактора этой газеты находятся личные письма Николая I к Людовику-Бонапарту. В этих письмах - их, правда, никто не видел (напечатаны они не были) - якобы были изложены условия союза Николая I с Луи-Наполеоном, который в случае захвата престола гарантировал русскому императору мирные взаимоотношения России и Франции. При этом указывалось, что Николай, со своей стороны, обещал Луи-Бонапарту открыть рейнскую границу и отдать ему руку своей второй дочери, вел. княжны Ольги Николаевны. Уверенность в возможности такого брака поддерживалась тем, что недавно состоявшийся брак великой княжны Марии Николаевны с родственником Бонапартов герцогом Максимилианом Лейхтенбергским рассматривался в бонапартистских кругах как дружелюбный акт со стороны Николая по отношению к их претензиям. По Парижу бродили слухи об этом тайном союзе Николая I и английского премьер-министра Пальмерстона с Луи-Бонапартом.

22



Воспользуюсь тут материалами замечательной статьи Эммы Герштейн «Дуэль Лермонтова с Барантом», которая была опубликована в журнале «Наука и жизнь» в СССР в 1964 году. Думается, это единственная публикация тех времен, в которой  обстоятельства дуэли Лермонтова с сыном французского посла, выглядят наиболее исчерпывающе и объективно. Вот некоторые отрывки из нее:
«Тяга Луи-Наполеона к союзу с русским царем несомненна. Об этом свидетельствует дело III отделения, начатое 13 января 1840 года и озаглавленное «О дошедшем слухе, что принц Луи-Бонапарте намерен прибыть в Россию». В секретном письме, содержащемся в этом деле, Бенкендорф извещает вице-канцлера Нессельроде о «высочайшем» повелении «для предупреждения неприятностей как нашему правительству, так и самому принцу Луи-Бонапарте» распорядиться о том, чтобы в случае, если слух этот подтвердится, Бонапарту не был бы засвидетельствован паспорт.
Дерзкие намеки во всех гостиных Петербурга в эти дни о готовящемся в самом ближайшем будущем перевороте Луи-Бонапарта, привели к тому, что атмосфера политических международных закулисных интриг проникла из канцелярии III отделения, министерства иностранных дел и приемных Зимнего дворца в более широкие круги - в «большой свет». Разговоры о Франции и ее политических порядках занимали весь светский Петербург, и заставляли французского посла настороженно относиться к суждениям русских о Франции и о французах. Отрицательное суждение о французах воспринималось в этой атмосфере, как недоброжелательное отношение к существующему во Франции режиму. В создавшейся обстановке вызвать острый политический конфликт было чрезвычайно легко».
Дуэль Лермонтова и сына Баранта состоялась 18 февраля 1840 года, в день публикации во Франции сообщения, что в руках редактора газеты «Ля пресс» находится переписка Николая Первого с Людовиком-Бонапартом. Материалы в газету, как известно, готовятся заранее. И тот, кто знал о предстоящей публикации и о времени ее выхода в свет, мог спровоцировать очередной политический скандал России и Франции.
Читаем далее у Эммы Герштейн:
«…Александр Иванович Тургенев был связующим звеном между Лермонтовым и петербургским дипломатическим кругом. (Посол Барант и его первый секретарь д*Андре были его  приятелями, через которых он  постоянно передавал свои письма в Россию с дипломатической почтой. То же самое он делал и через другие посольства. И он же был посредником между Лермонтовым и французским посольством в момент, когда между ними назревало первое столкновение –Т.Щ.)
В декабре 1839 года на вечеринке у Гогенлоэ первый секретарь французского посольства барон д’Андрэ от имени посла Баранта обратился к Тургеневу с вопросом: «Правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?». Барант желал бы знать правду от Тургенева.
Речь шла о Лермонтовском стихотворении на смерть Пушкина, написанном перед тем за три года. Тургенев точно текста не помнил, и обещал д’Андрэ достать его.
Встретив на другой день Лермонтова, Тургенев обратился к нему самому с этим вопросом. Сообщая ему на следующий день точный текст, Лермонтов писал:
«Посылаю Вам ту строфу, о которой Вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова Ваша милость».
Однако справка Тургенева не понадобилась.
«Через день или два, - писал Тургенев Вяземскому, объясняя ему подробности этого события, - кажется, на вечеринке или на бале уже самого Баранта, я хотел показать эту строфу Андрэ, но он прежде сам подошел ко мне и сказал, что дело уже сделано, что Барант позвал на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию...».
Итак, приглашение Лермонтова на бал во французское посольство было поставлено Барантом в связь со стихами на смерть Пушкина. При этом следует отметить, что Барант интересовался не только текстом стихотворения, но также и мнением Тургенева: следует ли ему - Баранту - трактовать эти стихи, как выпад против представляемой им страны.
Справка Тургенева опоздала. Барант получил текст строфы через кого-то другого; оказалось, что перетолковать смысл строфы невозможно.
Гораздо важнее другое: в 1839 году было придано значение стихам, написанным в начале 1837 года. Причем тогда, в дни гибели Пушкина, никто из иностранных послов, наблюдавших, как восприняло русское общество это трагическое событие, не отмечал, что в стихах Лермонтова оскорблено достоинство Франции. Очевидно, кто-то напомнил Баранту об этих стихах и внушил мысль, что они заключают в себе оскорбительный для Франции смысл.
Судя по тому, что Барант получил текст строфы еще прежде, чем его успел передать ему Тургенев, видно, что возле французского посла были какие-то люди, поспешно доставившие ему стихотворение Лермонтова, а может быть и внушавшие ему мысль, что в нем скрыт антифранцузский смысл.
Это неудавшееся подстрекательство должно было привести к весьма тяжелым для Лермонтова последствиям. Недаром, когда поэт уже находился под арестом после дуэли с Эрнестом Барантом и судебный процесс был в разгаре, общие литературные друзья Лермонтова и Тургенева упрекали последнего в том, что он не только (как они думали) ввел Лермонтова к Барантам, но и принимал участие в обсуждении его стихов. Цитированное выше письмо Тургенева к Вяземскому и было написано им из Москвы 8 апреля 1840 года в оправдание от возводимых на него обвинений. Напомним, что, изложив с подчеркнутой точностью начало инцидента, Тургенев писал: «Я был вызван к изъявлению моего мнения самим Барантом». И заканчивал это письмо к Вяземскому горячим уверением: «Вот тебе правда, вся правда, и ничего кроме правды. Прошу тебя и себя и других переуверить, если, паче чаяния, вы думаете иначе».
Тургенев отводил от себя тяжелое обвинение в том, что он принял участие в завязке этой политической интриги. В своем дневнике он отметил в тот день: «писал к К[нязю] Вязем[скому] - о Лермонт[ове] и Барант[ах]: оправдался...».
Таким образом, наиболее осведомленные современники прямо связывали возникшее во французском посольстве в декабре 1839 года недовольство по поводу стихотворения Лермонтова на смерть Пушкина с неблагоприятными
для поэта последствиями его дуэли с сыном французского посла, весной 1840 года.
Встречу Тургенева с д’Андрэ и письмо Лермонтова к Тургеневу с присылкой строфы о Дантесе мы датируем декабрем 1839 г. на основании уверенного заявления, сделанного во французской статье о Лермонтове, вышедшей в Париже в 1940 года. Автор этой статьи, пользовавшийся документами из архива Барантов, говорит, что Лермонтов был приглашен во французское посольство на новогодний бал, состоявшийся 14/2 января 1840 года. Отсюда следует, что разговор д’Андрэ с Тургеневым относится к концу декабря 1839 года».
Интересно, что именно в это время Лермонтов пишет поэму «Сказка для детей», в которой  говорит и об озабоченности  большого света дипломатическими событиями между Россией и Францией:

Меж тем о благе мира чуждых стран
Заботимся, хлопочем мы не в меру.
С Египтом новый сладил ли султан?
Что Тьер сказал — и что сказали Тьеру?
На всех набрел политики туман...


, и еще раз – о бесе:

То был ли сам великий Сатана
Иль мелкий бес из самых нечиновных,
Которых дружба людям так нужна
Для тайных дел, семейных и любовных?
Не знаю! Если б им была дана
Земная форма, по рогам и платью
Я мог бы сволочь различить со знатью;
Но дух — известно, что такое дух!
Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух —
И мысль — без тела — часто в видах разных;
(Бесов вобще рисуют безобразных).


23

Тут я хотела бы сделать отступление по поводу статьи Эммы Герштейн. Она была написана во времена хрущевской оттепели, но накануне кремлевского переворота 1964 года, когда Никиту Хрущева на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС сняли с поста Генерального секретаря.
В свете этих событий, когда едва не грянула ядерная мировая война из-за непомерных амбиций Хрущева и его претензий на мировое господство СССР после того, как он перегонит Америку, автору статьи яснее виделись события 19 века, когда мир  стал меняться после  войны 1812 года России с Наполеоном. Когда России пришлось отступать от роли ведущей мировой державы и соглашаться с новым переделом Европы, в котором Россия уже не играла главенствующую роль. Когда один за другим погибли два лучших поэта России. Два гения были брошены в топку  мировой дипломатии. И это понятно: они были не просто поэтами, а глашатаями самых  значительных событий своего времени. Чувствовали и писали так же, как современные военные корреспонденты, сложившие свои головы  на Донбассе в 2014-м.
В СССР их печальным «последователем» стал Владимир Высоцкий. Ведь и до сих пор никто не узнал правду о его смерти, хотя произошло все не так уж и давно. Пятьдесят лет назад. И пятьдесят лет народу твердят, что умер он своей смертью от  передозировки наркотиков. При этом даже родные поэта живописуют, как он злоупотреблял зельем… Говорят, даже его родная мать желала скорейшей кончины сыну. Видя его  невыносимые мучения.
Но  никто не хочет понять, что умер он в разгар Олимпиады-80, что его похороны могли совсем сорвать эту несчастную Олимпиаду, которую и без того практически сорвали американцы и европейцы. И на это был расчет у  зарубежных врагов СССР и у его собственной пятой колонны, этих бесов всевозможных мировых катаклизмов, которые тогда  крутились рядом с Высоцким и погубили его.
И не думать именно так сегодня невозможно, потому что только что  в России прошли  зимние  Олимпийские игры в Сочи,  против которых  восстали и Америка, и Европа, и все та же пятая колонна,  получившая такой голос в Сети, который орал на весь мир – «Президент,  останови Олимпиаду, отдай деньги пенсионерам!» И чего только не придумывали, чтобы опозорить Россию, сорвать эти игры. Даже отстрел бродячих собак пошел на это «вооружение».
Но была запасена и главная жертва  - фигурист Плющенко. Изумительного таланта красивый  человек, который поразил  весь мир своим прекрасным выступлением в обязательной программе, но отказался выступать в индивидуальной из-за того, что у него сломался металлический стержень в позвоночнике. Ну вот так «ловко» вставили врачи ему этот  стержень, что как раз «вовремя» он и треснул. Плющенко не вышел на лед и выжил. Смерти на миру не получилось. Хотя, со всей очевидностью, ее очень ждали. Иначе отчего бы поднялся нечеловеческий вой вокруг фигуриста с требованием выйти на лед и умереть! Это было похоже на римские трибуны, с которых патриции, опуская большой палец вниз,  велели одному рабу-гладиатору добить другого, слабого.
Но Плющенко отказался от  «исторической миссии» умереть на льду.  Олимпиада не была сорвана, а фигурист жив и даже здоров. Хотя и густо полит грязью пятой колонной и глупцами, не понявшими, в чем была вся суть этой ситуации в ледовом дворце Сочи.
Все-таки история чему-то учит. Но почему наши историки до сих пор никак не разберутся  в истинных причинах гибели Пушкина и Лермонтова? Почему до сих пор не  изучена и не названа настоящая роль Тургенева? Только потому, что его семья  принадлежала к масонскому ордену мартинистов и боролась с Романовыми, а Николай Тургенев был осужден к виселице? У коммунистов это считалось заслугой перед отечеством. Это понятно. Ну  а сейчас-то почему молчат историки?..
               
                24

 Лермонтов после выстрела Баранта на Черной речке остался жив. Но был выслан на Кавказ в действующую армию. Пуля Баранта все еще летела за поэтом вдогонку.
В Пятигорске Лермонтова убил  другой человек – русский дворянин, офицер в отставке Мартынов. Однако не стоило бы исключать одну из версий этого убийства – как месть  посла Баранта Лермонтову за неудавшуюся карьеру сына.
Эрнесту Баранту был 21 год. Он окончил высшую школу, носил звание доктора Боннского университета и числился атташе Кабинета министра иностранных дел Франции. Отец хотел сделать его дипломатом, но Эрнест Барант интересовался, главным образом, «многочисленными победами у женщин», вызывавшими «не менее многочисленные отчаянные письма его матери». В 1838 году посланник вызвал сына к себе в Петербург и стал готовить его к дипломатической деятельности. Когда в феврале 1840 года д* Андрэ уехал из Петербурга, Эрнест уже смог временно заменять его в делах посольства.
«Это теперь единственный помощник, которого я имею при себе, - писал Барант-отец премьер-министру Франции Тьеру. - Зная Вашу обязательность, я уверен, что Вы примете во внимание его право на назначение вторым секретарем: это будет справедливо по отношению к нему и знаком расположения ко мне».

Эрнест Барант был посвящен во все дела посольства. Об этом можно судить по его письму, написанному из-за границы уже после отъезда из Петербурга: «чаша терпения была переполнена более, чем Вы предполагали», сообщал он отцу, описывая настроения во французском министерстве иностранных дел по поводу затянувшегося отсутствия Палена. Касаясь далее секретов дипломатической почты, он проявляет полную осведомленность в делах французского посольства в Петербурге.
Тем не менее, Эрнест Барант, очевидно, не производил серьезного впечатления. Рассказывая о своей дуэли Белинскому, Лермонтов охарактеризовал Баранта, как «салонного Хлестакова» - такой, по крайней мере, вывод сделал Белинский на основании лермонтовского рассказа.
Посвященный отцом во все сложные перипетии его дипломатической игры, молодой атташе проявил тем не менее исключительную неосмотрительность, когда, в самый напряженный момент обострения франко-русских отношений, бросил в ссоре с Лермонтовым свою вызывающую фразу: «Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело».
Лермонтов тотчас дал ему понять, как прозвучала эта фраза в устах дипломата, и придал спору принципиально-политический характер: «В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, - отвечал ему Лермонтов, - и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно».
Именно в это время Барант-отец сообщал министру иностранных дел Франции Гизо свой взгляд на положение Франции и считал, что ошибки во внешней политике королевского правительства могут повести к оскорблению французской «национальной гордости» и к вооруженному вмешательству держав, в первую очередь, России, в дела Франции. «Будет война, — писал Барант, — но не 1792 года, а 1813-го». Он имел в виду не победную войну наполеона в Европе, а его поражение от России в 1813-м.
В ответе Лермонтова сыну Баранта содержался намек и на переживаемый политический момент.
Эрнест Барант вызвал Лермонтова на дуэль, но в то же время он, очевидно, ясно понял свою ошибку: о ссоре и о дуэли он не сказал даже отцу. Но по городу пошли слухи о том, что дуэль состоялась, и они стали известны в Зимнем дворце.
«Я полагаю, что Баранту неприлично здесь оставаться. Необходимо, чтобы он уехал, либо навсегда, либо хотя бы в отпуск, - писал после дуэли председатель Ученого комитета при Морском министерстве историк и литературный критик Л. И. Голенищев-Кутузов в своем дневнике 17 марта. - Наш августейший монарх, всегда настроенный против Людовика-Филиппа и французов, безусловно рад, имея вескую причину засвидетельствовать свое неудовольствие, и Барант-отец возможно тоже уедет в отпуск на некоторое время».
Однако дело повернулось иначе, чем предполагали Голенищев-Кутузов и другие здравомыслящие люди. В первых числах марта царь в разговоре с Нессельроде высказал свое действительное отношение к дуэли. Он распорядился привлечь Лермонтова к суду, а сыну посланника на время суда порекомендовал выехать из России. Это свое решение царь сообщил в тот момент, когда франко-русские дипломатические отношения достигли высшей степени напряжения.
«Государь не может решиться отпустить Палена, однако, мой муж надеется, что медлить с этим больше не станут... Некоторые из здешних дипломатов утверждают, что Барант уедет, если Пален продолжит свое пребывание, — писала жена министра иностранных дел К. В. Нессельроде своему сыну 18 марта 1840 года. - Со вчерашнего дня я в тревоге за  Баранта, которого люблю; у сына его месяц тому назад была дуэль с гусарским офицером: дней пять только это стало известно. Государь сказал моему мужу, что офицера будут судить, а потому противнику его оставаться здесь нельзя. Это расстроит семью Барантов, а потому тяжело для твоего отца (министру иностранных дел России Нессельроде –Т.Щ.) Напрасно Барант тотчас не сказал ему об этом: он бы посоветовал ему тогда же услать сына».
Из этого письма жены  дипломата можно понять, что Николай Первый и без того пребывал в тяжелом раздумье – отправлять обратно в Париж русского дипломата Палена или продолжать демонстрацию дипломатической обструкции Франции Россией?  Барант должен был  в эти дни принять решение – оставаться ему  в Петербурге или уезжать в ответ на долгое отсутствие русского дипломата в Париже.  И тут дуэль его сына с Лермонтовым, которая, конечно, подстрекала царя к какому-то решению не в пользу дипломатических отношений с Францией.
Те, кто раздувал этот конфликт в Петербурге, участвуя  в интриге, предшествующей дуэли, а это были, как мы теперь точно знаем, Александр Иванович Тургенев и … первый секретарь французского посольства  барон д*Андре,  проиграли.
Вскоре после ареста Лермонтова жена Нессельроде снова делилась новостями с сыном в письме от 28 марта: «Я тебе сообщала о дуэли Баранта, - писала она. - Офицер Лементьев (так она  назвала Лермонтова –Т.Щ.) под судом, а его секундант, который сам себя выдал (Столыпин Моного-Т.Щ.), под арестом. Надеются, что наказания не будут строги. Государь был отменно внимателен к семье Баранта, которой все выказали величайшее сочувствие. Сын их уезжает на несколько месяцев».
Военно-судная комиссия начала свою работу 15 марта. Начальник штаба Гвардейского корпуса Веймарн, распорядившись допросить арестованного Столыпина, должен был позаботиться о снятии показаний и с противника. Однако он не мог решить этот вопрос самостоятельно и поверг его «на усмотрение» великого князя Михаила Павловича:
«... вменить в обязанность сей комиссии, — приказывал Веймарн генерал-адъютанту Кноррингу, — дабы оная о всех предметах, до г. Баранта касающихся, не сносилась прямо с французским посольством, но представляла о том по Начальству для доклада его императ[орскому] высоч[еству] и чтоб комиссия начала это дело немедленно».
18 марта комиссия военного суда заготовила вопросы для Баранта и, согласно указанию Веймарна, препроводила их при секретном рапорте для передачи Баранту «через кого следует».
Великий князь Михаил Павлович в свою очередь передал «предметы до г. Баранта касающиеся» на усмотрение графа Нессельроде, приказав: «переведя вопросы на французский язык, препроводить их г. министру иностранных дел».
Однако предписание Михаила Павловича пришло к Нессельроде лишь 23 марта. Нессельроде распорядился: «Отвечать, что Барант уехал...». Между тем, еще накануне Барант находился в Петербурге. 22 марта, как мы знаем, он был на свидании с Лермонтовым на Арсенальной гауптвахте.
Нессельроде, выполняя, конечно, указания  Николая Первого, торопил сына Баранта с отъездом, чтобы не усугублять и без того шаткую дипломатическую ситуацию. Однако родители дуэлянта изо всех сил старались удержать его в Петербурге, чтобы решить вопрос о его назначении для службы в русском посольстве. Но не дремали и интриганы – Эрнест Барант вместо того, чтобы тихо сидеть дома и ждать назначения, отправился на гауптвахту к арестованному Лермонтову выяснять с ним  отношения по поводу слухов о показаниях  поэта на следствии. Барант выступал против  заявления Лермонтова, что он после выстрела противника стрелял в воздух. Они встретились на гауптвахте, и Лермонтов  выразил желание снова драться.
Кто же были интриганы, желавшие развития  скандальной дипломатической ситуации между Россией и Франицей? Наверное, все те же, кто эту интригу и начал - Тургенев и барон д*Андре, находящийся в это время в Париже. Но барону, скорее всего, этот скандал был нужен для его личной выгоды – он ведь с назначением Эрнеста Баранта первым секретарем  посольства в России лишался этой должности.


25

Но вся эта интрига  получила  совсем обратный эффект. Видимо, Николай Первый был взбешен тем, как его старались подставить политические интриганы. Он  тут же отправил Палена в Париж, и Барант со всем его семейством вскоре также отправился туда, а Лермонтов поехал в ссылку на Кавказ. Об особом неудовольствии императора действиями поэта говорит  тот факт, что Бенкендорф потребовал от Лермонтова дать показания, что он стрелял в сына посла и принести  ему извинения. Лермонтов отказался и пожаловался императору, от которого не получил ответа.
Эрнеста Баранта так и не назначили служить в посольство. Его отец числился еще послом в России, но постоянно проживал в Париже. И его карьера в России была закончена.
Однако  еще какое-то время мать и отец Баранты надеялись устроить  дипломатическую карьеру сына. «Эрнест может возвратиться, - писал 12 мая посол Барант барону д’Андрэ в Париж. - Лермонтов вчера должен был уехать, полностью и по заслугам уличенный в искажении истины; без этой тяжелой вины, едва ли он был бы наказан. Я хотел бы большей снисходительности, - Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы полагаться ни на что; он возобновил бы свои лживые выдумки, готовый поддержать их новой дуэлью. После одной или двух бесед, которые я должен иметь, я напишу г-ну Тьеру о том, что прошу возвратить мне Эрнеста. Поговорите же, я вас прошу, об этой доброй услуге, чтобы ему обеспечили командировку в первой половине июня».
Барант очень уверенно говорит в этом письме, что Лермонтов был осужден собственно не за дуэль, а за показание, которое обидело его сына. Барант не ожидал, что царь пошлет Лермонтова под чеченские пули. Но, уже зная о суровом приговоре, он не отказался от своих претензий. Французский посол не усомнился в своем праве ставить судьбу русского поэта и офицера в прямую зависимость от своих узко личных интересов. Русское общество отвернулось от него и било холодом.  В  письмах посол продолжает жаловаться на «досадную изоляцию», в которой он очутился после отъезда Лермонтова. Лица из петербургского литературного круга, прежде постоянно встречавшиеся с Барантом, очевидно, теперь перестали его посещать. У Баранта продолжают бывать только те, кто равнодушен к судьбе поэта.
А вот еще одно письмо - госпожи Барант к ее мужу. Оно отправлено из Парижа в Петербург 2 января 1841 года. Она пишет, что добилась окончательного согласия Гизо на утверждение ее сына вторым секретарем французского посольства в Петербурге: «Очень важно, чтобы ты узнал, не будет ли затруднений из-за г. Лермонтова, потому что я более, чем когда-либо уверена, что они не могут встретиться без того, чтобы не драться на дуэли. Поговори с г. Бенкендорфом, можешь ли ты быть уверенным, что он выедет с Кавказа только во внутреннюю Россию, не заезжая в Петербург. Справься, возвратили ли ему его чины. Пока он будет на Кавказе, я буду беспокоиться за него. Было бы превосходно, если бы он был в гарнизоне внутри России, где бы он не подвергался никакой опасности...».
В начале 1841 года Лермонтов все же получил разрешение прибыть в Петербург в трехнедельный отпуск. Эрнеста Баранта в столице не было; он приезжал ненадолго осенью 1840 года, еще пытаясь сделать карьеру, но назначение его секретарем посольства так и не состоялось.
Лермонтов в отпуске в Петербурге, и Барант-отец еще здесь и его сын разъезжает  туда-сюда из Франции в Россию. Императору не нужно было продолжение дипломатического скандала. А кому еще  было неугодно присутствие поэта в Петербурге? Барантам – это естественно. А  не опасался ли Александр Иванович Тургенев, что Лермонтов расскажет что-то лишнее их общим друзьям?
И вообще Лермонтов не только как человек с плохим характером и зачастую сомнительными стихами, как цикл о Наполеоне, был неудобен и министерству иностранных дел, и Третьему отделению. Для некоторых он  был опасен смертельными разоблачениями дипломатических интриг, которые могли сойти и за заговор…
Конечно, это были хорошие друзья – Барант, д* Андре, Тургенев. Были и другие фигуранты, из  посольства Германии,  к примеру, но они поспешили после дуэли уехать за границу.
И нет ли причины рассматривать  дуэль Лермонтова в Пятигорске как продолжение дуэли на Черной речке? И пулю Мартынова (или кого-то другого, как предполагают иные историки) могли направлять из Петербурга и даже из Парижа?


26


В этой связи представляется  особо важным письмо Тургенева Вяземскому. В котором он  снимает с себя вину за организацию интриги между Лермонтовым  и  Барантом  и их ссору  на приеме у госпожи Лаваль. Вяземский сохранил это письмо Тургенева, в котором  последний оправдывается, и оно дошло до нас. Не для того ли, чтобы  было понятно – это Вяземский отстраняется от интриги, это письмо оправдывает в первую очередь его. И это важно для Вяземского, ибо он уже в подозрении в интриге с «дипломом рогоносца» против Пушкина. Не хватало ему еще быть запачканным и тут.
Но откуда бы не прилетела смертельная пуля для Лермонтова на Кавказе, необходимо повнимательнее присмотреться к окружению поэта в те дни. А сказано об этом еще далеко не все.
Одно обстоятельство никогда в деталях не обсуждалось в исследованиях о судьбе поэтов. Это  деньги. Деньги, без которых  и Пушкину, и Лермонтову невозможно было издавать журналы и печатать самим книги. А это обстоятельство очень важное, потому что именно оно портило поэтам настроение и доводило их до отчаяния. Если бы не это чувство, может быть, они и сохранили бы свои жизни, как сохранил ее поэт Беранже, доживший в бедности до 80 лет и чьи похороны  во Франции стали национальными.
А начинать разговор о деньгах нужно с того, чтобы понять,  какое место они вообще занимали тогда в жизни романовских вельмож, которых так любил обличать Пушкин и от которых он зависел до конца жизни.
Хотя сегодня можно сожалеть о заблуждениях юного Александра Сергеевича, который нередко в своих горячих высказываниях был просто несправедлив к  сановникам и к самим императорам. А ведь именно с его легкой поэтической руки  Воронцов, Аракчеев и Бенкендорф вошли в историю как персонажи ярко отрицательные. Но давайте посмотрим, кем они были на самом деле.
Граф Алекса;ндр Христофо;рович Бенкендо;рф — русский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии; шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В войне 1806 -1807 состоял при дежурном генерале графе Толстом и участвовал во многих сражениях. В 1807—1808 гг. состоял при русском посольстве в Париже.В 1809 отправился охотником (добровольцем) в армию, действовавшую против турок, и часто находился вавангарде или командовал отдельными отрядами; за выдающиеся отличия в сражении под Рущуком 20 июня 1811 был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. Во время Отечественной войны 1812 года Бенкендорф сначала был флигель-адъютантом при императоре Александре I и осуществлял связь главного командования с армией Багратиона, затем командовал авангардом отряда барона Винцингероде; 27 июля произвёл атаку в деле при Велиже, а по уходе Наполеона из Москвы и занятии её русскими войсками был назначен комендантом столицы. При преследовании неприятеля он находился в отряде генерал-лейтенанта Кутузова, был в разных делах и взял в плен трёх генералов и более 6000 нижних чинов.
В кампанию 1813 года Бенкендорф начальствовал летучим отрядом, нанёс поражение французам при Темпельберге (за что получил орден Святого Георгия 3-й ст.), принудил неприятеля сдать на капитуляцию г.Фюрстенвальд и вместе с отрядом Чернышёва и Тетенборка вторгся в Берлин. Переправясь через Эльбу, Бенкендорф взял г. Ворбен и, состоя под начальством генерала Дорнберга, способствовал поражению дивизии Морана в Люнебурге.
Затем, состоя с своим отрядом в Северной армии, участвовал в сражениях при Грос-Верене и Денневице. Поступив под начальство гр. Воронцова, он 3 дня сряду с одним своим отрядом прикрывал движение армии к Дессау и Рослау и награждён был за это золотою саблею, украшенною алмазами. В битве под Лейпцигом Бенкендорф командовал левым крылом кавалерии барона Винценгероде, а при движении этого генерала на Кассель был начальником его авангарда.Затем с отдельным отрядом был отправлен в Голландию и очистил её от неприятеля. Сменённый там прусскими и английскими войсками, Бенкендорф двинулся в Бельгию, взял города Лувен и Мехелен и отбил у французов 24 орудия и 600 пленных англичан.
В кампанию 1814 года Бенкендорф особенно отличился в деле под Люттихом; в сражении под Краоном командовал всею конницею гр. Воронцова, а потом прикрывал движение Силезской армии к Лаону; при Сен-Дизье начальствовал сперва левым крылом, а потом арьергардом.
В 1824 году, когда было в Санкт- Петербурге наводнение он стоял на балконе с государем императором Александром I. И сбросил с себя плащ, доплыл до лодки и спасал весь день народ вместе с военным губернатором Санкт - Петербурга  М.А.Милорадовичем.
Известие о наводнении в Петербурге Пушкин получил, находясь в Михайловском. Не зная о масштабах этого стихийного бедствия и о страшных его жертвах, он с юмором  высказался по поводу этого происшествия и об участии в нем Бенкендорфа и Милорадовича, сравнив слухи о бедствии в Петербурге с  раздутыми и неточными историческими сведениями о пожаре в Александрийской библиотеке. А в 1833 году в Болдино, закрытый от Петербурга и жены  ходлерными кордонами, он пишет совсем иное о наводнении в Петербурге в 1824 году:

       В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы4
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Но, увы, в стихах -  нет для потомков, которые будут изучать каждую написанную поэтом строчку, ни имени царя Александра Первого, ни имени генералов  Бенкендорфа и  Милорадовича, убитого к  тому времени декабристами на Сенатской площади.
Мог ли поэт не сожалеть о своих юношеских заблуждениях? Давайте посмотрим еще на одного «героя» пушкинских эпиграмм – на графа Воронцова.

27

Князь Михаил Семенович Воронцов (1782—1856) - русский государственный деятель из рода Воронцовых, генерал-фельдмаршал (1856), генерал-адъютант (1815), герой войны 1812 года. В 1815-18 годах командир русского оккупационного корпуса во Франции. В 1823 -1844 годах новороссийский и бессарабский генерал-губернатор; в этой должности много способствовал хозяйственному развитию края, строительству Одессы и других городов. Заказчик и первый хозяин Алупкинского дворца. В 1844—1854 наместник на Кавказе. Крестник императрицы Екатерины II. В кампанию 1806 года находился в сражении под Пултуском.В кампанию 1807 года, командуя 1-м батальоном Преображенского полка участвовал в битве под Фридландом. В 1809 году Воронцов, назначенный командиром Нарвского пехотного полка, отправился в Турцию, где участвовал в штурме Базарджика. В 1810 году участвовал в сражении под Шумлой, затем был послан с особым отрядом на Балканы, где занял города Плевна, Ловеч и Сельви. В кампанию 1811 года Воронцов участвовал в сражении под Рущуком, в 4-х делах под Калафатом и в удачном деле под Видином.
В Отечественную войну 1812 года  находился сначала при армии князя Багратиона, принимал участие в сражении под Смоленском.В битве под Бородином  командовал 2-й сводно-гренадерской дивизией, которая первой приняла на себя атаки на Багратионовы флеши, и получил рану в штыковом бою, принудившую его оставить ряды войск, а его дивизия практически прекратила существование. Отправляясь на излечение в своё имение, он пригласил туда же около 50 раненых офицеров и более 300 рядовых, пользовавшихся у него заботливым уходом. Едва поправившись, Воронцов вернулся в строй и был назначен в армию Чичагова, причём ему был вверен отдельный летучий отряд. Во время перемирия (летом 1813 года) он был переведён в Северную армию; по возобновлении военных действий находился в деле под Денневицем и в битве под Лейпцигом.В кампанию 1814 года Воронцов при городе Краоне блистательно выдержал сражение против самого Наполеона. Награждён 23 февраля 1814 года орденом святого Георгия 2-го класса № 64
  В сражении под Парижем, командуя особым отрядом, с боя занял предместье Ла-Вилетт. В 1815 году Воронцов был назначен командиром оккупационного корпуса, занимавшего Францию до 1818 года. Представлял Россию на Ахенском конгрессе 1818 года. По некоторым данным, Михаил Семёнович, будучи на посту командира оккупационного корпуса, был вынужден продать полученное по наследству имение, чтобы расплатиться с французскими кредиторами за кутежи офицеров и гусар, которые, как правило, кутили в долг.
Возвратясь в Россию, Воронцов командовал 3-м пехотным корпусом, а 19 мая 1823 года назначен новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником Бессарабской области. Наполовину девственный Новороссийский край ждал лишь искусной руки для развития в нём земледельческой и промышленной деятельности.
 Воронцову обязаны: Одесса - небывалым дотоле расширением своего торгового значения и увеличением благосостояния; Крым - развитием и усовершенствованием виноделия, устройством великолепного Воронцовского дворца в Алупке и превосходного шоссе, окаймляющего южный берег полуострова, разведением и умножением разных видов хлебных и других полезных растений, равно как и первыми опытами лесоводства. По его почину учреждено в Одессе Общество сельского хозяйства Южной России, в трудах которого сам Воронцов принимал деятельное участие. Многим обязана ему и одна из важнейших отраслей новороссийской промышленности — разведение тонкорунных овец. При нём же в 1828 году получило начало пароходство по Чёрному морю. 29 декабря 1826 года Воронцов был избран в почётные члены Императорской Академии наук.
В 1826 году Воронцов, вместе с Рибопьером, был послан в Аккерман для переговоров с турецкими уполномоченными по поводу возникших между Россией и Портой несогласий. В 1828 году он принял, вместо раненого князя Меншикова, начальство над войсками, осаждавшими крепость Варна. 17 августа Воронцов прибыл к месту назначения, а 28 сентября крепость сдалась. В кампанию 1829 года, благодаря содействию Воронцова, войска, действовавшие в Турции, безостановочно получали необходимые запасы. Чума, занесённая из Турции, не проникла вглубь Российской империи во многом благодаря энергичным мерам Воронцова.

28

Вот об этом человеке, можно сказать, царе новороссийском, отстроившем весь дикий  юг России, мы, с легкой руки советских руководителей, отрезавших  Новороссию от страны, бездарно и предательски потерявших Крым,  на протяжении ста лет имеем представление только по эпиграмме Пушкина:

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Главное, конечно, тут уничижительное – полу милорд, полу-купец. Сын и внук главного масона России екатерининских времен  Романа Воронцова, родного брата канцлера Воронцова (при Елизавете Алексеевне) – Семен Романович и Михаил  Семенович – долго жили в Англии, были англоманами. И называться этим потомственным вельможам купцами было низко.
И вот тут надо заметить, как юный Пушкин ошибся – уже наступило время, когда от вельмож требовались именно предпринимательские, деловыке качества. Именно эту тему делал главной в проекте своих реформаторских преобразований России Сперанский. В стране должны были развиваться порты, железные дороги, промышленность. И во всем этом просто обязаны были разбираться российские чиновники самого высокого уровня. Время немецких управляющих уходило. И надо отметить, что русские царедворцы  брались за эти новые и сложные дела. Пример тому – граф  Михаил Воронцов.
Да ведь и Бенкендорф принимал участие в ряде финансовых предприятий. Так, например,  он числился среди учредителей общества «для заведения двойных пароходов» (1836); его доля должна была составлять 1/6 от первоначального выпуска акций, или 100 000 рублей серебром по номиналу. Входил в специальный Комитет, учреждённый для строительства Николаевской железной дороги вместе с другими официальными представителями власти. Дорога была сооружена в 1842-1851 годах между Санкт-Петербургом и Москвой. Согласно некоторым данным, лоббировал интересы одной из крупнейших страховых компаний в России середины 19 века – «Второго Российского от огня общества».
В нашей стране страховое дело берет свое начало от учрежденного в 1827 года «Российского страхового от огня общества». До его появления защитой рисков в России занимались иностранные страховые компании. Его учредителем стал председатель департамента государственной экономии граф Н. С. Мордвинов. Будучи частным акционерным обществом, оно пользовалось мощной государственной поддержкой, так как помимо члена комитета министров Мордвинова председателем совета директоров являлся придворный банкир Л. И. Штиглиц. Благодаря этому обстоятельству, акции общества пользовались ажиотажным спросом. Ему способствовали и немалые льготы в число которых входило 20-летнее монопольное право на страхование имущества в крупных городах. Успех был колоссален: дивиденды составили 40-50% годовых, а цена акций взлетела с 57 рублей 14 копеек в 1827 г. до 600 рублей в 1850 г. Общество 1827 года занималось страхованием лишь каменных строений и поэтому его клиентами были состоятельные граждане, которые желали не только застраховать свое имущество, но и поучаствовать в престижном мероприятии, почувствовать свою принадлежность к высшему обществу. Успех первого частного страхового общества обеспечил появление последующих.


29

И  все эти вельможи были известными масонами. Но интересы у них в России были разные.  Например, Сперанский  хотел провести  реформы  по распространению предпринимательства в обществе. Но без участия  20 процентов ее крепостного населения  и еще без 30 процентов  бедного населения. То есть, прогрессивные реформы масона Сперанского, которые одобрил Александр Первый, предназначались лишь для половины населения страны.
Интересно, что самые отвязанные масоны и раскольники - социал-демократы, победившие всех в октябре 1917-го года, по первой своей Конституции 1918 года  дали право  голоса крестьянам весьма своеобразно – на выборах  засчитывался только один голос от пяти. То есть, и большевики  оставили за бортом демократии четыре пятых крестьянского населения России.
Масон Мордвинов, член кабинета министров, дедушка  дяди Лермонтова Столыпина Монго, тоже добивался своей цели – пожизненных привилегий для  русских вельмож наподобие парламентских  прав для пэров в Англии.
А масоны-мартинисты типа «друга» Пушкина Александра Ивановича Тургенева мечтали о свержении династии Романовых.
Но как бы то ни было, а в 19 веке пришла пора зарабатывать всем. Купеческие дела перестали быть постыдным и недопустимым делом для  самых сиятельных вельмож, и они кинулись зарабатывать и конкурировать. Конечно, изначально им давались великолепные преференции от царя. Можно было Воронуову и порты строить, и торговлю развивать при том, что он всему этому был хозяин. Также   Бенкендорф как министр внутренних дел обладал огромными возможностями участвовать в коммерческих и финансовых предприятиях. Что, кстати, не удержало от банкротства его компанию по производству парусины, которую захватили англичане. Это произошло как раз во время дуэли Пушкина и Дантеса. Что, вполне возможно, и стало причиной растерянности Бенкендорфа, когда он послал жандармов, которые должны были предотвратить  поединок, в другое место.
Новое время – новые герои. И вот среди  вельможных дельцов появляются люди, которые тоже хотят работать и зарабатывать. Причем зарабатывать много, не имея особых царских милостей на приобретение достатка.
На ступенях пониже толпятся и совсем невельможные. Такие, как Салтыковы и Мартыновы из Пензы. Вспомним: пьеса Лермонтова «Маскарад» после долгих мытарств  много позже его гибели была поставлена на сцене Малого театра. А ведь этот театр  был создан на основе частного театра Алексея Емельяновича Столыпина, отца бабушки Лермонтова, который продал этот замечательный театр в казну Александра Первого ради покупки участка земли под Пятигорском, где обустроилась его усадьба Новостолыпиновка и был выстроен винный завод. Одним из наследников которого являлся Столыпин Монго, дважды ставший секундантом на дуэлях поэта.
Бабушка Лермонтова занималась бизнесом - винными откупами (лицензированное производство водки).
Этим же прибыльным делом занимались и Мартыновы, соседи Столыпиных в Пензе и в Москве - и там и там у них были рядом усадьбы.

30


Чем же  Пушкин и Лермонтов хуже Воронцова и Бенкендорфа, что были подстрелены на взлете к своей мечте издавать собственные книги самим и зарабатывать на своей собственной славе капитал? Именно факт их оплаты народными деньгами был опаснее их собственных произведений. Потому что это и мог бы быть факт революции массового общественного сознания в России. Это было  неожиданно для царя и его двора и этого он допустить не мог хотя бы до полного анализа ситуации и ее последствий.
Давайте разберемся. Вельможи царского двора работали  на деньги из казны, зарабатывая на них еще большие деньги и отправляя их в казну. Они действовали в русле государственной политики и царских установок. Из этих средств на задуманный ими издательский бизнес  ни Пушкин, ни Лермонтов брать  ничего не могли, за исключением  небольшой зарплаты. А на доходы от частных издательств вполне могли рассчитывать, исходя из высокого спроса на их произведения в обществе. В том числе, в народной среде.
Что же получалось: из оставшихся после всех налогов средств народ был готов отдать  еще долю Пушкину и Лермонтову? И  он уже отдавал, если учесть, что годовой доход Пушкина накануне смерти составлял 40 тысяч рублей (сорок миллионов «на наши» -Т.Щ.)
Весь цинизм ситуации после смерти Пушкина, а затем и после смерти Лермонтова, заключался в том, что с 1837 года, когда  издание книг Пушкина сразу же было поставлено под  контроль государства, и до наших дней в доход казны идут колоссальные средства от изданий книг Пушкина, а затем и Лермонтова.
Это народ  уже почти два века платит государству  своей любовью к поэтам, любовью, которая воплощается во вполне конкретные деньги.
Оказалось, государству куда как выгоднее (и, главное, безопаснее) иметь бизнес на мертвых поэтах, чья слава выше царской, чем на живых. А вот француз Беранже, выйдя из тюрьмы, отказался от всех должностей и материальных выгод, и остался жив до самой своей естественной смерти. Прозябая, правда, в кромешной нищете. Чего не могли позволить себе наши гении, в первую очередь, по семейным обстоятельствам. Причем эти обстоятельства  у Пушкина и Лермонтова радикально отличались, но привели, увы, к одинаковому результату…
Может даже возникнуть подозрение, при нашей, ныне  капитализированной, жизни, что все злые  эпиграммы Пушкина против вельмож и  Александра Первого не были уничтожены и благополучно дошли до современников исключительно в целях вечной рекламы издательского бизнеса на костях поэта.
А тот, кто толкал юного Пушкина на подобное  смертельное озорство, едва ли искренне горевал у его смертного одра. Дневники и письма Александра Ивановича Тургенева – тому свидетели.
«…Сегодня впустили в комнату жену, но он не знает, что она близь его кушетки, и недавно спросил, при ней, у Данзаса: думает ли он, что он сегодня умрет, прибавив: «Я думаю, по крайней мере желаю. Сегодня мне спокойнее и я рад, что меня оставляют в покое; вчера мне не давали покоя». Жуков., к. Вя-зем., гр Мих. Велгурский провели здесь всю ночь и теперь здесь: (я пишу в комнатах Пушкина). Мы сбираемся обедать у гр. Велгур-го с новорожденным — Ангелом, может быть в день кончины другого великого Поэта».
«Вчера отслужили мы первую панихиду по Пушкине в 8 час. вечера. Жена рвалась в своей комнате; она иногда в тихой, безмолвной, иногда в каком-то исступлении горести. Когда обмывали его, я рассмотрел рану его, по-видимому ничтожную. Государь назначает пенсию жене его, берет двух сыновей в пажеский корпус; со временем сделается, вероятно, что-нибудь и для двух малолетних же дочерей. Я спешу на панихиду. Сегодня день Ангела Ангела Жуковского: он и для Пушкина был тем же, чем для всех друзей своих. Вчера в день его рождения, обедали мы в горестных воспоминаниях о Поэте, у гр. Велгурского; сегодня я выпью за его здоровье у гр. Велгурского. В Академии Русской, кажется сегодня же, дают ему золотую медаль первой степени, но он еще не знает о сем.
«…лишились мы великого Поэта, который готовился быть и хорошим историком. Я видался с ним почти ежедневно; он был сосед мой, и жалею, что не записывал всего что от него слыхал. Никто не льстил так моему самолюбию…»
«Вчера, входя в комнату где стоял гроб, первые слова, кои поразили меня при слушании Псалтыря, который читали над усопшим, были следующие: «Правду твою не скрыть в сердце твоем». - Эти слова заключают в себе загадку и причину его смерти: то есть то, что он почитал правдою, что для него, для сердца его казалось обидою, он не скрыл в себе, не укротил в себе, — а высказал, в ужасных и грозных выражениях своему противнику — и погиб!
Верный словам Поэта, который некогда воспевал меня:
«О ты который с похорон
На свадьбу часто поспеваешь»  —
я еду сегодня же на свадебный обед к Щербинину, который празднует замужество к. Дадьян., — а с кем не помню.
Смирдин сказывал, что он продал, после дуэля П. на 40 т. его сочинений, особливо Онегина».
Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней почести Гению Русскому: она толкует, следуя моде, о народности и пр., а почти никто из высших чинов двора, из генерал-адьют. и пр. не пришел ко гробу П.Но она, болтая по-французски, по своей русской безграмотности, и не в праве печалиться о такой потере, которой оценить не могут».
И тут же пишет обратное: «1 час пополудни. Возвратился из церкви Конюшеной и из подвала, в здании Конюш., куда поставлен гроб до отправления. Я приехал, как возвещено было, в 11 час. но обедню начали уже в 10 1/2. Стечение было многочисленное по улицам, ведущим к церкви, и на Конюшеной площади; но народ в церковь не пускали. Едва достало места и для блестящей публики. Толпа генерал-адютантов. гр. Орлов, кн. Труб., гр. Строг., Перовский, Сухозане, Адлерберг, Шипов и пр., Послы французский с расстроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из знати немногие о П.жалели, сказал: Барант и Геррера sont les seuls Russes dans tout cela!* Австрии, посол Неапол., Сакс., Баварский, и все с женами и со свитами. Чины двора. Министры некоторые: между ними и— Уваров: смерть — примиритель. Дамы-красавицы и модниц множество; Хитрова — с дочерьми, гр Бобринский, актеры: Каратыгин и пр. Журналисты, авторы, — Крылов последний из простившихся с хладным телом. К<н>. Шаховской. Молодежи множество. Служил архим. и 6 священников. Рвались — к последнему целованию. Друзья вынесли гроб; но желавших так много, что теснотою разорвали фрак на двое у к<н>. Мещерского. Тут и Энгельгард — воспитатель его, в Царско-Сельском Лицее; он сказал мне: 18-ый из моих умирает, т. е. из первого выпуска Лицея. Все товарищи Поэта по Лицею явились. Мы на руках вынесли гроб в подвал на другой двор; едва нас не раздавили. Площадь вся покрыта народом, в домах и на набережных Мойки тоже. Жуковский везде, где может быть благодетелен другу или таланту или несчастию. — Вероятно вдова будет, благодаря Государя за милость, просить об опеке из гр. Гр. Строгонова, гр. Мих. Велгурского и Жуковского. Всею церемониею распоряжал гр. Строг, он сродни вдове, около коей жена его, кн-я Вяземская и тетка фрейлина Загряжская. Я зашел в дом, она т. е. вдова в глубокой горести; ничего не расспрашивала».
Да, невыносимо «правдив» был Александр Иванович Тургенев. Много уже написано о том, как танцевал и веселился высший свет в дни смерти и похорон Пушкина. Как обедали и были заняты своими интимными делишками вельможи крупные и помельче. Из дневников Александра Ивановича Тургенева – «лучшего друга» поэта,  легко можно понять, что одним из них и был он сам.


31


С тех пор, как Гнедич  помог Пушкину в 1822 году издать за деньги его поэмы «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник», и  Александр Сергеевич стал получать по тысяче (миллиону «на наши») рублей за стихотворение, поэт задумался о проблеме денежного вознаграждения писателей в России, котрое было пока еще в ту пору не принято. Хорошо известно его высказывание о 36  буквах российского алфавита, с которых он хотел бы зарабатывать, как и  предисловие к «Евгению Онегину» - «Разговор поэта с книгопродавцом»:
Книгопродавец.

…Внемлите истинне полезной:
Наш век - торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что Слава? - Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
Предвижу ваше возраженье;
Но вас я знаю, господа:
Вам ваше дорого творенье,
Пока на пламени Труда
Кипит, бурлит воображенье;
Оно застынет, и тогда
Постыло вам и сочиненье.
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.



А также известно его письмо  начальнику канцелярии Воронцова А.И. Казначееву, написанное 22 мая 1824 года В Одессе:
«Почтенный Александр Иванович! Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, не знаю, вправе ли отозваться на предписание его сиятельства. Как бы то ни было, надеюсь на вашу снисходительность и приемлю смелость объясниться откровенно насчет моего положения.
Семь лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношении ни с одним начальником. Эти семь лет, как вам известно, вовсе для меня потеряны. Жалобы с моей стороны были бы не у места. Я сам заградил себе путь и выбрал другую цель. Ради бога не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека: оно просто мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мне пропитание и домашнюю независимость. Думаю, что граф Воронцов не захочет лишить меня ни того, ни другого.
Мне скажут, что я, получая 700 рублей, обязан служить. Вы знаете, что только в Москве или Петербурге можно вести книжный торг, ибо только там находятся журналисты, цензоры и книгопродавцы; я поминутно должен отказываться от самых выгодных предложений единственно по той причине, что нахожусь за 2000 верст от столиц. Правительству угодно вознаграждать некоторым образом мои утраты, я принимаю эти 700 рублей не так, как жалование чиновника, но как паек ссылочного невольника. Я готов от них отказаться, если не могу быть властен в моем времени и занятиях. Вхожу в эти подробности, потому что дорожу мнением графа Воронцова, так же как и вашим, как и мнением всякого честного человека.
Повторяю здесь то, что уже известно графу Михаилу Семеновичу: если бы я хотел служить, то никогда бы не выбрал себе другого начальника, кроме его сиятельства; но, чувствуя свою совершенную неспособность, я уже отказался от всех выгод службы и от всякой надежды на дальнейшие успехи в оной.
Знаю, что довольно этого письма, чтоб меня, как говорится, уничтожить. Если граф прикажет подать в отставку, я готов; но чувствую, что, переменив мою зависимость, я много потеряю, а ничего выиграть не надеюсь.
Еще одно слово: Вы, может быть, не знаете, что у меня аневризм. Вот уж 8 лет, как я ношу с собою смерть. Могу представить свидетельство которого угодно доктора. Ужели нельзя оставить меня в покое на остаток жизни, которая, верно, не продлится.
Свидетельствую вам глубокое почтение и сердечную преданность».
Что такое были эти 700 рублей в год ( 700 тысяч «на наши» -Т.Щ.) от казны, если одно стихотворение давало ему тысячу рублей! Отставка и работа на литературном поприще с целью заработать хорошие деньги, как уже показали первые гонорары, - вот мечта Пушкина.
Но каковы были возможные доходы от литературы в то время? Именно постоянством литературного заработка начал отличаться Пушкин от своих российских предшественников. Сумароков и Тредиаковский, Херасков и Державин, Жуковский и Шишков, Карамзин и Рылеев — все они получали гонорары (не всегда деньгами — порой и ценными предметами). Но жили они отнюдь не сочинительством: до 20-х годов XIX века литература рассматривалась в российском обществе как забава, как барская прихоть. Лишь после войны с Наполеоном в Россию пришли западные представления о том, что литература и журналистика - это профессия, способ прокормиться. На смену литературному аристократу начал приходить «литературный работник». Гонорары поэтов и прозаиков стали стремительно расти.
Уже в 1815 году издатель и книготорговец Селивановский заплатил Карамзину неслыханную сумму в 6 тысяч рублей (шесть миллионов – «на наши» деньги –Т.Щ.)) за собрание его сочинений. А через 10 лет А.Ф.Смирдин купил у Крылова его сочинения за 40 тысяч рублей (40 миллионов «на наши»- Т.Щ).
До "Руслана и Людмилы" Пушкин печатался 47 раз - и не получил за это ни копейки. Первый настоящий гонорар принес Пушкину только "Бахчисарайский фонтан", изданный Вяземским в 1824 году. Обрадованный поэт писал ему: "Уплачу старые долги и засяду за новую поэму. Благо я не принадлежу к нашим писателям 18-го века: я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть для улыбки прекрасного пола".
 Пушкин стал первым русским профессиональным литератором: "Я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами". По подсчетам исследователей, среднегодовой доход Пушкина в последние годы его жизни составлял уже не менее 40 тысяч рублей (40 миллионов «на наши» –Т.Щ.)
 Но поэт нес большие потери от книжного пиратства. Еще в 1824 году петербургский почтовый цензор Евстафий Ольдекоп сумел получить разрешение на выпуск "Кавказского пленника" в переводе на немецкий. Однако выпустил он эту книгу с параллельным текстом русского оригинала, ничего не заплатив автору.  Отец поэта, тогда находившегося в ссылке, теперь был занят уже не перехватом его писем и нравоучениями по поводу истинной веры, а тяжбами за возмещение убытков сыну. Сергей Львович подал прошение в Санкт-Петербургский цензурный комитет с просьбой защитить законные права сына, потерявшего не менее 3 тысяч рублей на срыве переговоров о переиздании поэмы другими издателями. Но тут выяснилось: Ольдекоп никаких законов не нарушал, поскольку таковые в России отсутствовали. Авторские привилегии, защищавшие от пиратских перепечаток, практиковались в России как разовые, а не как система. Поэтому в июле 1827 года поэт обратился к Бенкендорфу с пространной запиской о необходимости ввести в стране «закон противу перепечатывания книг» и «оградить литературную собственность от покушений хищников». Такой закон, подготовленный приятелем поэта В.Ф. Одоевским, был одобрен и принят в 1828 году под названием "Положение о правах сочинителя" и утвержден как приложение к новому цензурному уставу.

32
Известно, что Пушкин женился на бесприданнице. Конечно, ко времени замужества Натальи Гончаровой дела ее семьи так сильно пошатнулись, что за красавицей и дать-то особо было нечего. Но странно, что, выдавая замуж за Дантеса Екатерину,  ее братья изыскали возможность подписать в конце 1836 года, когда Пушкины особенно нуждались в средствах, обязательство выплатить ей приданое в размере 30 тысяч рублей ( 30 миллионов «на наши» -Т.Щ.). Правда, не выплатили, и Дантес всю жизнь судился с Гончаровыми за приданое жены. Хотя был несметно богатым человеком, одним из самых богатых во Франции…
И в это же время Пушкин писал отцу: «Дорогой отец, прежде всего - вот мой адрес: на Мойке, близ Конюшенного мосту в доме Кн. Волконской. Я вынужден был покинуть дом Баташева, управляющий которого — негодяй.
Вы спрашиваете у меня про Натали и про малышей. Слава богу, все здоровы. Не знаю ничего про сестру, которая из деревни уехала больною. Муж ее, выводивший меня сначала из терпения совершенно бесполезными письмами, не подает более признаков жизни теперь, когда речь идет об устройстве его дел. Пошлите ему, пожалуйста, доверенность на часть, которую Вы дали Ольге: это необходимо. Леон вступил в службу и просит у меня денег; но я не в состоянии содержать всех; я сам в очень расстроенных обстоятельствах, обремененный многочисленным семейством, содержа его трудами и не смея заглядывать в будущее. Павлищев попрекает меня за расходы, которые я делаю, хотя я и не сижу ни на чьей шее и хотя не обязан давать отчета никому, кроме моих детей. Он утверждает, будто они всё равно будут богаче его сына, — об этом я ничего не знаю, но не могу, и не хочу быть великодушным за их счет.
Я рассчитывал съездить в Михайловское и не мог. Это расстраивает меня по крайней мере еще на год. В деревне я бы много работал, — здесь я ничего не делаю, как только раздражаюсь до желчи.
Прощайте, дорогой отец, целую Ваши руки и обнимаю Вас от всего моего сердца».
Отчаяние поэта можно понять: эта последняя квартира, которую он снял перед дуэлью на Мойке, обходилась ему в четыре с лишним тысячи рублей в год ( четыре миллиона «на наши», то есть, четыреста тысяч в месяц!) А в квартире живут еще две женины сестры-вековухи, которые должны блистать в свете, чтобы хотя бы как-то устроить свою судьбу, но этот блеск братья Гончаровы  не всегда вовремя оплачивают и раскошеливается Пушкин,  живут няньки и слуги,  приходят и гости, которых надо кормить, в том числе, и мерзавец Дантес, которого бы лучше было сразу отравить…
Но, вполне возможно, как-то  сорока миллионов («на наши»-Т.Щ.) дохода в год Пушкину и хватило бы на семью, если бы он не ввязался в заведомо убыточное дело – издание собственного журнала «Современник». Даже дешевая бумага с гончаровских Полотняных заводов не окупала это предприятие. Конечно, наступает разочарование, так ярко отраженное в том же диалоге книгопродавца с поэтом:

Книгопродавец.
Итак, любовью утомленный,
Наскуча лепетом молвы,
Заране отказались вы
От вашей лиры вдохновенной.
Теперь, оставя шумный свет,
И Муз, и ветреную моду,
Что ж изберете вы?
Поэт.
                Свободу.
Книгопродавец.
Прекрасно. Вот же вам совет;
Внемлите истинне полезной:
Наш век — торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что Слава? — Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
Предвижу ваше возраженье;
Но вас я знаю, господа:
Вам ваше дорого творенье,
Пока на пламени Труда
Кипит, бурлит воображенье;
Оно застынет, и тогда

Постыло вам и сочиненье.
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Что ж медлить? уж ко мне заходят
Нетерпеливые чтецы;
Вкруг лавки журналисты бродят,
За ними тощие певцы:
Кто просит пищи для сатиры,
Кто для души, кто для пера;
И признаюсь — от вашей лиры
Предвижу много я добра.

Теперь, в 1836 году, Пушкин может поиронизировать и над собой – издателем, который хочет получить много «злата, злата, злата» и материального «добра», чтобы обрести свободу. Но без денег ее нет. А денег нет…
И вот в такое тяжелейшее время Пушкина мучает его бывший наставник по «Арзамасу», ныне  министр  народного просвещения, Уваров. Вымарывая из текстов Пушкина многие места, он технически сокращает его заработки. Оружием Уваров избирает не что иное, как повесть «Капитанская дочка». Это приводит Пушкина в такое неистовство, что он пишет ужасную эпиграмму на Уварова, обличая его в  жадности к деньгам и непорядочности. В это время  родственник жены Уварова,  богатейший и бездетный граф Шереметев, тяжело заболел. Уваров поспешил отдать распоряжение опечатать его квартиру как умершего. Но граф выжил, и огромное наследство, на которое рассчитывал  министр, уплыло от него. И в этот момент Пушкин сделал свой «выстрел» стихотворением «На смерть Лукулла»:

Ты угасал, богач младой!
Ты слышал плач друзей печальных.
Уж смерть являлась за тобой
В дверях сеней твоих хрустальных.
Она, как втершийся с утра
Заимодавец терпеливый,
Торча в передней молчаливой,
    Не трогалась с ковра.
В померкшей комнате твоей
Врачи угрюмые шептались.
Твоих нахлебников, цирцей
Смущеньем лица омрачались;
Вздыхали верные рабы
И за тебя богов молили,
Не зная в страхе, что сулили
    Им тайные судьбы.
А между тем наследник твой,
Как ворон к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
    В пыли бумажных куч.
Он мнил: «Теперь уж у вельмож
Не стану няньчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах, благо, есть излишек.
Теперь мне честность — трын-трава!
Жену обсчитывать не буду,
И воровать уже забуду
    Казенные дрова!»

33

В советских школах, когда учителя приводили это убийственное стихотворение Пушкина, они сильно упирались в эти  самые «казенные дрова» и уверяли, что николаевский министр-миллиардер («на наши»-Т.Щ.) взаправду воровал дровишки. На самом деле он «воровал» путем цензурных сокращений текстов заработки Пушкина, которые исчислялись миллионами. Об этом в советском литературоведении было не принято рассуждать. Великий поэт доложен был представать перед советскими школьниками как бессребреник, отдающий  последнюю женину шаль в заклад. А шаль эта стоила тысяч пять рублей («на наши» – пять миллионов). А в другой при царском дворе ходить было невозможно. Ну, как говорится, все познается в сравнении. Вот пора и нам познать что-то, чтобы расширить рамки понимания причин если и не гибели, то  отчаяния обоих поэтов. А тут отчаяние последних месяцев жизни  Пушкина очень  похоже на отчаяние последних месяцев жизни Лермонтова.
Этот поэтический «выстрел» в Уварова, конечно, не прошел Пушкину даром.  В России было мало искуснейших интриганов, подобных  «арзамасцам» Тургеневу, Уварову, Полетике. И все  они так или иначе внесли свой «посильный» вклад в травлю поэта. Мастером особого вида интриги в виде всевозможных провокаций был Уваров. Своими выпадами против Пушкина он, как свидетельствуют  очевидцы и историки,  уничтожал и его и  русскую литературу. Пока в конце концов Пушкин был не уничтожен окончательно физически. А на историческую сцену промышленного предпринимательства российского издательского дела и журналистики вышел  выученик Уварова Краевский, ставший монополистом в этом деле и зарабатывавший большие деньги, о которых только мечтал Пушкин ( о 60 тысячах (миллионах «на наши» - Т.Щ.)  годового дохода от  выпуска «Современника».
Искусные провокации Уварова против Пушкина стоили тому жизни, ибо вселили в поэта безумное отчаяние и вогнали в тяжелую депрессию, в состоянии которой он и совершил практически самоубийство на Черной речке.
Но после смерти поэта Уваров пошел еще далее – ему стукнуло в голову «родить» новую идею для России – русские без славян!  Этот голубой любитель и знаток  древнегреческого искусства (ну как геям без него!) провозгласил: все, чего достигли русские в своем развитии, они достигли сами без  всяких там славян…
Подобными провокациями это старый масон-гомосексуалист мог обмануть кого угодно, но только не Николая Первого и русских вельмож, возглавлявших русскую науку и литературу. Одним из них был граф Сергей Строганов, попечитель Московского университета. Богатейший человек в России (80 тысяч крепостных), он на собственные средства развивал археологию, это он организовал раскопки в Керчи скифского золота. И вот его втянул в провокационные споры Уваров. И организовал все так, что университеты России получили известие о скорой реорганизации и даже закрытии. Профессора пришли в ужас и, естественно, начали публиковать протестные  статьи. Которые, по сути, были протестом в адрес правительства Николая.
Строганову пришлось покинуть свой пост. Он уволился из Московского университета и переехал в Петербург. Но только для того, чтобы разоблачить зарвавшегося министра и снять с него все покровы его продажной масонской сути. Строганов повел дело так, что Уваров совершенно запутался в своих собственных провокациях, а последняя стоила ему отставки. Он организовал публикацию статьи, в которой автор оспаривал решения императора по  переустройству работы университетов. Интересно, что сами профессора не вмешивались и молчали, а Уваров решил высказаться. Тут же на него было донесено, что он ратует за усиление цензуры в целях возбуждения недовольства литераторов. А в это время в Европе шли революции (1848-1849 годы). Николай был в бешенстве от провокаций Уварова. У того случился инсульт. После чего министр подал в отставку.
Кто же так жестоко расправился с обидчиком и гонителем Пушкина, посягавшим на  миллионные гонорары поэта? Граф Сергей Строганов был троюродным братом Натальи Гончаровой по линии князей Загряжских, сыном графа  Григория Строганова, который был назначен опекуном семьи Пушкина после его гибели.

34

Тут надо понимать, что речь идет о больших деньгах, которые мог бы получать Пушкин. Но которые по чьей-то злой воле он не получил, а был вогнан в тяжелую депрессию и отправился на тот свет в расцвете лет.
 Через три года после гибели Александра Сергеевича, в 1840 году, за год до смерти Лермонтова, издатель Александр Дмитриевич Киреев, за спиной которого стоял Краевский ( а за его спиной – Уваров), попытался  вложить большие средства в издание полного собрания сочинений Пушкина. Но получил отказ. От кого?
Здесь надо вспомнить решение  Николая Первого облагодетельствовать семью погибшего поэта.  Обратимся к дневнику Тургенева: «3 часа пополудни. На записке Жуковского о П. государь отметил заплатить все частные долги за него, выкупить заложенное имение, которое вероятно перейдет к его детям, если отец и брат покойного получат вознаграждение, вдове пенсию (вероятно 5/т. кои получал муж). Двум сыновьям до службы по 1500 руб. каждому и тоже вероятно дочерям, 10/т. руб. на похороны и великолепное, издание его сочинений в пользу сирот. — Смирдин сказывал, что со дня кончины его продал он уже на 40/т. его сочинений. Толпа с утра до вечера у гроба. — Жук. говоря с государем сказал ему а peu pr;s: «Так как В.В.для написания указов о Карамзине избрали, тогда меня орудием то позвольте и мне и теперь того же надеяться». — Гос. отвечал: «Я во всем с тобою согласен, кроме сравнения твоего с Кар. Для Пушкина я все готов сделать, но я не могу сравнить его в уважении с Кар. тот умирал как Ангел». Он дал почувствовать Жук. — что и смерть и жизнь П.не могут быть для России тем, чем был для нее Кар. Случилось, что в день отпевания, т. е. завтра в театре дают его пиесу. Пойду смотреть. — Вяземский, и другие, хотят издать в пользу его Современника, каждый по одной части — всего 4 в год — в пользу семейства. Я даю все мои письма, кои хотел напечатать Пушкин в нем.
1 февраля. Вчера получила вдова указ, что ей 5/т. пенсии; да на 4 детей по 1500 на каждого до службы и до замужества. Все долги платят, частных до 70/т. если не более. Если встретишь Соболевского, то скажи ему или дай знать, что Пушк. в первый день дуэля велел написать частные долги и надписал реестр своей рукой довольно твердою. Тут и его долг кажется 6/т. р. Следовательно он верно заплачен будет. Передай ему это от меня, хотя чрез M-me Ансело, где он часто бывает. Заложенное имение выкупается, 10/т. на похороны и великолепное издание на счете Гос. в пользу детей, а друзья издают под председ. Жуковского целый год Современника: Вязем., Плетнев, К.Одуевский, Краевский».
Деньги государь выделил из казны, конечно, немалые. Но вот только один факт: издатель Смирдин, по тексту дневника Тургенева,   за сутки после смерти поэта продал его книг на 40 тысяч рублей ( 40 миллионов «на наши» -Т.Щ.) Забирая в опеку издание пушкинских творений, Николай Первый не мог не  предполагать,  какие это будут
деньги! Конечно, не те сто тысяч, которыми он покрыл долги Пушкина и не пять тысяч пенсии его вдове…
Нажиться на издании книг поэта царь не разрешил никому, кроме,  государства, естественно. Так что можно сказать, народ России любовью своей оплатил долги Александра Сергеевича и весьма скромное  государственное содержание его семьи. Россия же взамен получила такие доходы за прошедшие – заметьте – не пятьдесят лет, а все последующие два века – что  едва ли их кто-то взялся бы сегодня подсчитать.

35

Итак, борьба Александра Сергеевича Пушкина за собственное издательское дело закончилась для него смертью. То же самое случилось с Лермонтовым.
Но была между ними в финансовом смысле большая разница. В отличие от Пушкина  Лермонтов был богат, точнее, его бабушка, Елизавета Алексеевна Арсеньева. Которая, несмотря на свой высокий дворянский статус не брезгала заниматься бизнесом. В том числе, и нелегальным.
Две бабушки – Мария Алексеевна Ганнибал и Елизавета Алексеевна Арсеньева представлены в истории русской литературы как два ангела великих поэтов России. Но так ли это? Что общего между ними и в чем разница?
Общее прежде всего то, что, вдоволь натерпевшись от своих мужей, и Мария Алексеевна и Елизавета Алексеевна рано остались в одиночестве со всеми бедами, которые на них обрушились. Марию Алексеевну Осип Ганнибал безжалостно бросил и сошелся при живой жене с вдовой капитана Устиньей Толстой (по мужу, родственнику известных Толстых). Он даже тайно и незаконно обвенчался с нею, а чтобы  законная жена молчала, выкрал у нее годовалую дочь – будущую мать Александра Сергеевича Пушкина – и передал ее в руки своего приятеля, помещика. Мария Алексеевна обратилась за помощью к императрице Екатерине Второй. Жалобу разбирал Державин, будущий покровитель поэта. Брак Осипа Ганнибала и Устиньи Толстой был расторгнут, ребенок вернулся к матери. Но Устинья Толстая всю жизнь судилась с Ганнибалом и заставляла его судиться с женой за  ее состояние. Неимоверными усилиями  Марии Алексеевне удалось сохранить и деревню под Петербургом ( где проживала няня Пушкина Арина Родионовна), и Михайловское. Продав эту деревню,  бабушка поэта купила имение под Москвой. Она всю жизнь находилась рядом с дочерью, психику которой, скорее всего,  повредил отец, была ей во всем опорой, крестила и выхаживала внучат, пятеро из которых, увы, умерли в младенчестве.
Почему-то возникает мысль: если бы бабушка Александра Сергеевича была жива в пору его женитьбы на Гончаровой, вполне возможно, она помогла бы выжить и этой семье, запутавшейся до смерти в долгах и интригах света?
Женская судьба у Елизаветы Алексеевны Арсеньевой сложилась так же, как  и у Марии Алексеевны Ганнибал. Супруг ее пил, безобразничал, вел себя неадекватно, сошелся с соседкой-помещицей, пока ее муж был в армии, а когда тот вернулся, скоропостижно умер от горя. Дочь Елизаветы Алексеевны, будущая мать Лермонтова, выросла нервной и болезненной и вскоре после родов скончалась. Бабушка  еле выходила  единственного больного внука.
Но, в отличие от Марии Алексеевны, Елизавета Алексеевна после смерти мужа сильно приумножила свое состояние. Она всю жизнь без устали занималась не только Тарханами, но и умела добыть иные доходы, скрытые даже от внука. Который считал, что  бабушка имеет  деньги только от  продажи сельскохозяйственной продукции Тархан.
На самом деле историки подсчитали пять видов бизнеса, с которых Елизавета Алексеевна имела прибыль. Первый, конечно, производство и продажа  хлеба. Второй – овцеводство. Третий – доходы с винных заводов. Два из них принадлежали ее брату в пензенской Столыпинке  и в пятигорской Новостолопиновке на Кавказе, в них она вклаждывала средства, и один – ее собственный в Тарханах. Четвертый - денежный оброк с тарханских крепостных торговцев. Этот источник - самый скрытый, самый надежный, к тому же не доставлявший хозяйке никаких забот и трудов. Просто местный купец-холоп приносил Арсеньевой в указанный срок указанную сумму, а ей оставалось только сосчитать ее и убрать в надежное место. По неполным данным в Тарханах насчитывалось более десятка оброчных крестьян. Отдельные из них проворачивали торговые операции в тысячах рублей. Пятый источник - продажа крепостных под видом отпуска их на волю. В помещичьей практике такого рода способ был широко распространен. Вспомним классический пример с Тарасом Шевченко. Он получил вольную от помещика Энгельгардта за 3000 рублей.
Но был еще и шестой, совершенно нелегальный. Как сейчас бы сказали, подпольное содержание казино. Елизавета Алексеевна научилась ловко играть в карты, которые в начале 19 века только входили в моду. К игре она приучила и родственников, у которых постоянно выигрывал крупные суммы, которые пускала в дело. В Тарханы к ней приезжали играть за 15 верст офицеры из соседнего полка.
Вот откуда появление пьесы Лермонтова «Маскарад». Безумных картежных фанатов  он мог наблюдать прямо у себя дома.  И главным действующим лицом в «маске» тут была его собственная бабушка! Которая постоянно твердила внуку о вреде расточительства, и необходимости экономить. Ей в унисон вторила и родня. Удивлялся твердому нежеланию Лермонтова брать плату за свои сочинения писал, как известно,  его троюродный брат Аким Шан-Гирей: «... Я часто говорил ему: «Зачем не берешь ты ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, однако платили же ему книгопродавцы по золотому за каждый стих», но он, смеясь, отвечал мне словами Гете: «Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая награда».
Вот что пишет сам Лермонтов о домашней атмосфере, когда бабушка бывала им недовольна. В письме к М.А. Лопухиной от 15 февраля 1838 года он жаловался: «Когда я возвращаюсь домой, я слышу только истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения, — это нечто отвратительное...».  У бабушки в руках находился самый сильный и безотказный ее козырь - пугало неурожая. А о других ее доходах Лермонтов и понятия не имел. Разве он мог представить, что капитал Елизаветы Алексеевны только в наличных средствах – 300 тысяч рублей (триста миллионов «на наши» - Т.Щ.)!
Почему она скрывала это от внука? Не потому ли, что его обуревала мысль издавать свой журнал, а для этого требовались большие деньги. Могла ли бабушка и вся большая родня Лермонтова желать этого издания? Ведь тогда бы огромные деньги  были бы истрачены, брошены на ветер.
Нет, они не были истрачены на журнал. Лермонтов погиб, страстно мечтая об отставке и о своем журнале. Похоронив внука, все триста тысяч  Елизавета Алексеевна  отписала своей родне. И Тарханы с винокуренным заводом, и доли в двух других заводах – все отошло Столыпиным. Арсеньева сделала так, что его тетки – три сестры его отца, Лермонтовы,  не получили ничего – личное наследство поэта было мизерным.
Но вот чего не могла предвидеть предприимчивая старушка, так это доходов от книг ее внука, которые перешли по наследству после судебной тяжбы с издателем Киреевым теткам поэта. И это были очень немалые средства. Но перешла только часть. Остальное отсудил себе издатель Киреев – родственник Николая Соломоновича Мартынова…

36

А теперь самое время перенестись на Кавказ, в дом Верзилиных в Пятигорске. Начало лета 1841-го. Развязка близка. Но  завязалась она роковым  образом в 1829-м.
Именно в этом году Верзилины купили свой злополучный дом в Пятигорске. Вот как отмечали биографы этот дом: «Между местными жителями пользовался особенным уважением дом бывшего наказного атамана всех кавказских казаков (собственно Кавказской казачьей бригады) генерал-лейтенанта Петра Семеновича Верзилина, сослуживца Ермолова. Имея дочь от первого брака Аграфену Петровну, Верзилин женился на вдове полковника Марии Ивановне Клингенберг, имевшей дочь Эмилию Александровну. От этого брака родилась еще дочь, Надежда Петровна. Кроме этих барышень, наезжала и приемная дочь - Карякина, бывшая за купцом. Хлебосольный хозяин, радушная хозяйка и три красивые, веселые дочери привлекали в дом молодых людей. Веселье, смех, музыка и танцы часто слышались сквозь открытые окна гостеприимного дома».
И в 1829 году Пятигорск посещает Александр Сергеевич Пушкин, в отчаянии от отказа матери Натали Гончаровой выдать за него замуж свою дочь уехавший самовольно на Кавказ в армию генерала Паскевича. В истории этой поездки  осталась встреча Пушкина с падчерицей Верзилина – Эмилией Клингенберг, которую он, восхищенный красотой пятнадцатилетней девушки, назвал «розой Кавказа».
И словно темная тень беды поселилась в этом доме, перекинувшись от трех сестер Гончаровых, поселившихся вскоре рядом с Пушкиным в Петербурге, к трем сестрам Верзилиным, у которых снимал жилье Лермонтов в роковом 1841-м. Одна из Гончаровых плела интриги за спиной поэта с Дантесом. Одна из Верзилиных  подговаривала кого-то из офицеров  убить Лермонтова. Какие все-таки странные роковые совпадения! А, может быть, они исходили из одного источника? «Почерк»  у того, кто инициировал все эти интриги, был один и тот же…
А ведь Николай Первый, видимо, знал о надвигающейся катастрофе. Не потому ли вдруг последовало срочное распоряжение 30 июня Лермонтову  немедленно выехать к месту  постоянной службы? Но поэт все жил и жил в своем домике с Монго у  Чилаева, по соседству с домом Верзилиных. Он ждал известия от бабушки из Петербурга о возможной отставке и в отчаянии  написал свое последнее стихотворение «Пророк»:

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья;
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

Не об этом ли с отчаянием думал и Пушкин накануне своей погибели? Нужда в деньгах и презрение Света, невозможность заниматься любимым делом и давление семьи,- именно  при таких обстоятельствах уходили от нас величайшие поэты.

37

Семья Верзилиных была одной из двух  самых уважаемых генеральских семей в Пятигорске и вообще на Кавказе.  Вдовец Верзилин, красавец, успешный в военной карьере (он дослужился до наказного атамана Линейного войска на Кавказе), имевший дочь от первого брака, женился на вдове полковника Александра Федоровича Клингенберга Марии Ивановне.
В то время Кавказское линейное казачье войско вместе с Черноморским занимало оборонительную линию от  устья Терека до устья Кубани. Вот какая территория находилась под управлением генерала Верзилина. Но ко времени последнего пребывания Лермонтова на Кавказе Верзилин уже находился в Польше при генерале Паскевиче.
Есть сведения, что на должность наказного атамана Верзилина рекомендовал Паскевич. Однако  в Петербурге служил Карл Федорович Клингенберг, вполне возможно, брат покойного первого супруга Марии Ивановны Александра Федоровича Клингенберга, полковника,  командира 6-й резервной артиллерийской бригады. Эта бригада в  1812-1814 годах находилась в Молдавии и Бессарабии и сдерживала турецкую армию во время войны России с Наполеоном.
Карл Федорович Клингенберг закончил Артиллерийский и шляхетский корпус. В 1822 году был комендантом Нарвы. Затем занял должность директора Павловского кадетского корпуса. В то время, когда Лермонтов бывал в доме у Верзилиных, Карл Федорович исполнял должность главного директора всех кадетских корпусов и присутствовал в совете  учебных заведений. Его очень ценил Николай Первый.  А  при Александре Первом он пользовался большим расположением и у Аракчеева, переписывался с Настасьей Минкиной и ее сыном Михаилом Шуйским. Клингенберга считают одним из первых серьезных пионеров военно-педагогического дела в России.
Возможно, что  Карл Федорович был дядей Эмилии Клингенберг, знаменитой «розы Кавказа». Однако в бытность Лермонтова у Верзилиных о ней ходили нехорошие слухи: говорили, что у Эмилии была связь с князем Владимиром Барятинским, братом князя Александра Барятинского, который в 1856 году стал наместником царя на Кавказе.
Летом 1839 года в Пятигорске находившийся на лечении князь Владимир Иванович Барятинский ухаживал за Эмилией Клингенберг, и как тогда говорили, князь “сорвал знаменитую La Rose du Caucase (Роза Кавказа)”. В. И. Барятинский от женитьбы уклонился, но, по свидетельству Инсарского, перевел Эмилии Клингенберг 50 тысяч рублей.
По свидетельству Я. И. Костенецкого “однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время, как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: “Не правда ли, хорошенький кинжальчик?” “Да. Очень хорошо, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей”, — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву”.
Через три года после любовной интриги  Эмилии и Барятинского  в доме Верзилиных появляется Лермонтов и говорит ей какие-то ужасные слова, намекающие на то, что она избавилась от ребенка Барятинского! Неужели и впрямь он мог так вести с себя с той, которую отметил своим вниманием Пушкин? Большая загадка.
Но неприязнь Лермонтова тут могла быть усилена тем, что в Петербурге ходили нехорошие слухи о супруге одного из дядьев  поэта,  Алексея Григорьевича Столыпина, -  Марии Васильевне Трубецкой, фрейлине императорского двора. Говорили, что она до замужества  имела любовную связь и с сыном Николая Первого Александром, и с его адъютантом Александром Барятинским. Это происходило в 1837-1838 годах. Но затем Александр завел другую любовницу, а рассчитывавшая на брак с Барятинским в 1939 году вышла замуж за Алексея Григорьевича Столыпина, который в этом же году стал адъютантом герцога Максимилиана Лейхтенбергского.
Он был вторым сыном Евгения Богарне (сына Жозефины и пасынка Наполеона Бонапарта) и Августы из Виттельсбахов, принцессы Баварской, дочери короля Баварии Максимилиана I. В 1837 году, по поручению своего дяди баварского короля Людвига I, он посетил Россию, чтобы участвовать в кавалерийских маневрах. В России герцог был тепло принят императорской семьей и познакомился с дочерью  Николая І великой княжной Марией Николаевной. В октябре 1838 он стал её женихом, а 2 июля 1839 состоялась их свадьба. В этом браке родилось семеро детей, которым Николай Первый после смерти герцога присвоит титул императорских высочеств.
И вот в  это царское мероприятие попытался влезть князь Александр Барятинский, затеявший интрижку с великой княжной Марией Николаевной. Вроде бы фрейлина Трубецкая была не прочь выйти за князя Барятинского, богатейшего жениха России. Но события  совершились так, как пожелал император.
Мария Николаевна вышла замуж за герцога Лейхтенбергского, Марию Васильевну  срочно выдали замуж за его адъютанта Столыпина, а Барятинский с великим князем Александром отправились  в Европу.
Между прочим, на свадьбе своего дяди в Аничковом дворце присутствовал и Лермонтов. Это – после ссылки на Кавказ за стихотворение против романовского двора в 1837 году.
Говорят, что, обидевшись на намеки в адрес царственной семьи в пьесе Лермонтова «Маскарад» Мария Николаевна заказала графу Соллогубу памфлет на поэта. И тот написал в 1840 году повесть «Большой свет», где высмеял  бедного поэта, жившего на бабушкин счет и стремящегося  быть в высшем свете.
Может быть, какие-то секреты высшего общества Петербурга могли дойти до Лермонтова и через его дядю Григория Даниловича Столыпина, потому что какие-то события, описанные в «Маскараде», действительно произошли. Вот и семья Мартыновых подозревала, что поэт в романах изображает их жизнь. Но если приглядеться,  то чем Пиковая дама Пушкина не бабушка Лермонтова,  профессиональный картежный игрок, у которого в рукаве всегда мог быть козырный туз? Прообразов героев произведений поэтов в высшем обществе было немало. Чем, к примеру, княжна Мэри  не  Эмилия Клингенберг, на которой отказался жениться князь Барятинский?
В 1842 году именно Григорий Данилович Столыпин хлопотал перед императором о перевозе тела племянника из Пятигорска в Тарханы. В 1847 году он умер в Саратове от холеры. У него и у Марии Васильевны Трубецкой остался сын.
И куда как хуже, чем Лермонтову от великой княжны Марии Николаевны и Соллогуба, от царской семьи пришлось самому Александру Барятинскому, когда в 1848 году Николай Первый вздумал женить его на бывшей пассии, вдове Столыпина да еще с ребенком от первого брака! Что было с бедным Барятинским…
Он как раз  возвращался в отпуск с Кавказа и уже под Тулой узнал от брата о воле  императора. Барятинский тут же повернул обратно на Кавказ и доскакал до Ставрополя, когда его нагнал царский гонец.
Прошло несколько месяцев, и Барятинский получает повеление от Его Императорского Величества немедленно прибыть в Петербург по служебным делам. Ослушаться князь не мог. Но Барятинский понимал, что Столыпину привлекает не столько княжеский титул, или сам он, сколько его большое состояние – 16 тысяч крестьянских душ плюс мелочи. Имение Барятинских после смерти отца формально принадлежало князю Александру Ивановичу, а три его брата получали ежегодно определённую сумму денег. И если отказаться от брака со Столыпиной А.И. Барятинский не мог, так как это разгневало бы Николая I, а также могло плохо сказаться на его дружбе с Цесаревичем, то он мог отказаться от имения... В Рождественский Сочельник Александр Иванович приехал в дом к своему брату Владимиру и повесил на ёлку запечатанный конверт. В конверте оказался акт, по которому Александр Иванович отказывался от всех прав на имение в пользу своего брата Владимира. Ему же полагалась только скромная сумма выплат в семь тысяч рублей серебром ежегодно. На самом деле все доходы с имения делились между братьями пополам до тех пор, пока в 1856 году А.И. Барятинский не был назначен наместником на Кавказ.
Узнав об этом, госпожа Столыпина потеряла всякий интерес к князю Барятинскому и стала искать нового жениха. В 1851 году она вышла замуж за Семёна Михайловича Воронцова, который уже в 1852 году был пожалован титулом князя. На этом браке род Воронцовых и угас. А Александр Барятинский уже в преклонном возрасте женился на молоденькой грузинке, племяннице знаменитого поэта Вахтанга Орбелиани.
Но в 1839 году, пока Александр Барятинский, устраненный от  двух любовных интриг с великой княгиней и с Трубецкой-Столыпиной, собирается в Европу, его брат Владимир блудит в Пятигорске, обольщая Эмилию Клингенберг.
Был ли Лермонтов влюблен в «розу Кавказа»? А, может быть, он заботился о своем троюродном брате Акиме Шан-Гирее? Который в это время находился в Петербурге и даже хотел уезжать в Америку. А Лермонтов писал бабушке, чтобы вместо Америки Аким ехал в Пятигорск. Что он хотел этим сказать?

38

Известно, что в Америку ехали за свободой и бизнесом. Почему Аким засобирался туда, если у его матери был  свой бизнес на Кавказе? Это имение Шелкозаводское, где  не только  производили шелк, но и вино. Однако именно в это время Мария Шан-Гирей испытыавала трудности в управлении имением, и оно  не давало  таких прибылей, как раньше. Ему был нужен молодой хозяин, но Аким оставался в Петербурге.
А если Аким был влюблен в Эмилию? Ведь  он и его младший брат Алексей знали сестер из дома Верзилиных с детства. Более того,  ее мать и мать  Шан-Гирея могли планировать их брак как выгодный для продолжения бизнеса Шан-Гиреев. И в таком случае слухи о ее связи с Владимиром  Барятинским  сыграли тут свою роль.
Значит, с одной стороны Лермонтову было неприятно  помнить, находясь рядом  с Эмилией, о слухах в отношении его новоявленной тетки – Марии Трубецкой и об Александре Барятине, но в Пятигорске эту ситуацию  напомнили слухи о связи Эмилии с Владимиром Барятиным, от которого она якобы получила 50 тысяч рублей компенсации за подпорченную девичью репутацию.
Но видимо Шан-Гиреи и мать Эмилии еще не расстались с мыслью породниться. Если это было так, то понятно, как могла взбесить Лермонтова  новая интрижка, которая сплеталась между Эмилией и Мартыновым  в начале лета 1841-го. Не о своей, а о влюбленности  Акима в «розу Кавказа» и о желании его матери женить его на Эмилии  мог  думать Лермонтов, когда делал такие  ужасные намеки Эмилии. И считать так есть  одно очень веское основание – тот факт, что Аким Шан-Гирей все-таки женился на Эмилии Клингенберг, правда, десять лет спустя. Что не помешало ей еще через пять лет, в возрасте 41-года, родить дочь. Ну не зря же она всю жизнь прожила на лечебных водах Пятигорска.
А была ли Эмилия Клингенберг завидной невестой? Нам ничего не известно о материальном положении семьи Верзилиных в Пятигорске. Но можно даже сегодня кое-что просчитать.
Годовое жалованье генерала в то время  было 6000 рублей (шесть миллионов «на наши деньги -Т.Щ.) Это немного, если учесть, каких затрат требовала светская жизнь даже в провинции.
После смерти первого мужа Мария Ивановна  Клингенберг с дочерью переехала из Тифлиса в Пятигорск, купив на его окраине  маленький дом. У Верзилина также был дом неподалеку от того, который впоследствии вошел в историю. Этот дом, который называют  домом Горбылева, генерал сдавал внаем курортникам, и Николай Мартынов  проживал именно там летом 1841-го вместе с Глебовым, Зельмицем, Раевским и Л. Пушкиным, братом Александра Сергеевича Пушкина, который принес много неприятностей поэту накануне его дуэли с Дантесом своими непомерными тратами денег.
В 1829 году молодожены Верзилины покупают дом у полковницы Поповой, а в 1832 году генерал просит у Попова (видимо, супруга Поповой и главы администрации Пятигорска) выделить ему казенный участок в 2 тысячи кв. метров для строительства большого дома. Это – 20 соток. Уже в начале развития курорта в Пятигорске сотка земли тут стоила 300 рублей (триста тысяч «на наши» -Т.Щ.) Значит, цена этого участке  была «на наши деньги» - шесть миллионов. Это столько же, сколько в Москве. Почему так дорого? Да потому, что уже к этому времени  курорт в Пятигорске  давал очень приличные доходы тем, кто тут проживал и сдавал дома внаем, а также владел курортным лечением для частных лиц.
Есть данные, что летом 1841 года Чилаев сдавал  флигель за 100 рублей серебром (150-170 ассигнациями) Лермонтову и Монго (этот дом теперь называется «домик Лермонтова» в музейном комплексе в Пятигорске). В самом доме жили Васильчиков и Трубецкой. Сколько дохода за год мог иметь Чилаев только с этих помещений? Не менее четырех тысяч рублей серебром. А ведь у всех проживающих в городе было по несколько домов, а Мария Ивановна Верзилина сдавала  и какие-то казенные  комнаты, судя по сохранившимся документам. И рассчитывала построить еще большой дом рядом, в самом центре Пятигорска. Летом 1841 года Верзилина сдавала «дом Горбылева» пяти офицерам – Глебову, Зельмицу, Раевскому, Л. Пушкину и Мартынову. Какой доход с курорта имела генеральша, сейчас трудно сказать, не имея полных данных о недвижимости семейства. Но, думается, не менее тысяч двадцати  за год, не менее. Значит, с жалованьем генерала Верзилина этот доход был около тридцати тысяч рублей серебром. Но мы не знаем, были ли у него усадьбы в окрестностях Пятигорска или в Ставрополе, где поначалу находился его штаб. Так что  25-30 тысяч серебром – это минимальная сумма, о которой можно иметь представление.
Но что такое в то время – 100 рублей серебром? Чтобы оплатить эту сумму за отдых в Пятигорске, Лермонтов должен был потрать годовой доход с 2000 гектаров ржи на бабушкиных полях. А в поместье Арсеньевой в Тарханах было 3000 гектаров пахотных земель. Всего же со всех шести видов своей предпринимательской деятельности, в  том числе, и винных откупов, и нелегальных, Арсеньева имела в год дохода 30 тысяч рублей. О чем Лермонтов даже не догадывался, считая, что бабушка  отдает ему едва не последнее – и только за счет продажи хлеба.
Какими же значительными должны были представляться ему доходы Верзилиных, которые они получали практически без всяких затрат. И поэтому понятно, зачем Лермонтов звал Акима Шан-Гирея обратно в Пятигорск, отговаривая его уезжать в Америку – поэт видел возможность хорошо зарабатывать на кавказском курорте. Но рядом с сестрами в доме Верзилина крутился Мартынов… И это могло раздражать Лермонтова, который, может быть, и сам  мог размышлять о женитьбе на одной из сестер.
Кстати, об этих злосчастных 50 тысячах, присланных якобы Владимиром Барятинским Эмилии Клингенберг – а ведь можно предположить, что эти деньги он присылал и на покупку для него земельного участка в здешних местах. Ведь продал же свой замечательный театр в казну Александра первого  прадед Лермонтова Алексей Емельянович Столыпин, чтобы купить под Пятигорском усадьбу, названную впоследствии  Столыпиновкой. Целый знаменитый театр в Москве за клочок земли на Кавказе!
Знал ли Лермонтов о том, что  свою долю  на винном заводе в пятигорской Столыпиновке имела и Елизавета Алексеевна Арсеньева? И что Столыпин Моного, который  тем летом ходил в гости к Верзилиным вместе со своим племянником, имел там  700 гектаров? Едва ли он вникал в эти дела, потому что бабушка  скрывала от него свой бизнес и  доходы. Как тщательно скрывала и то, что наличными у нее имеются 300 тысяч рублей  (триста миллионов «на наши» -Т.Щ.) Она не открывала своей тайны и все уговаривала внука не уходить в отставку (как считают историки, так советовал ей Бенкендорф).
Через четыре года после смерти Лермонтова  и эти огромные деньги, и Тарханы, и винные заводы получат родственники поэта. Шан-Гирей откупит Столыпиновку  у родни, а потом  возьмет в приданое за Эмилией и дом  Верзилиных и переедет  в него жить и займет на Кавказе видное положение и как предприниматель, и как административный и общественный деятель, управляя одним из уездов.

39

Говорят, если вы хотите узнать правду, ищите, кому это было нужно.  Могла любимая племянница Елизаветы Алексеевны, мать Акима Шан-Гирея, знать о  настоящем состоянии своей тетки и хранить это втайне? А если знала, то могла сообщить о нем генеральше Верзилиной, планируя выгодный брак сына с ее старшей дочерью. Ну а генеральша и ее дочери могли создать интригу против излишне нервного и непредсказуемого поэта. Но почему бы им не рассматривать Лермонтова как одного из женихов – ведь  непросватанные дочери-то были две? Во-первых,  Елизавета Алексеевна, как известно, не хотела женить внука, а во-вторых, у Марии Шан-Гирей было два сына. И  оба, в конце концов, женились на сестрах.
Трудно себе представить такое вероломство?  Ну тогда вернемся к Мартынову, но под тем же предлогом – хочешь узнать правду, ищи, кому это было нужно.
Где-то за месяц-два до Лермонтова в Пятигорск прибыл Александр Николаевич Кушинников, жандармский подполковник, который был командирован Бенкендорфом для секретного «надзора за посетителями минеральных вод». Кто он? Исполнительный и добросовестный службист спецслужб, как отмечают биографы. С 1839 года – офицер для особых поручений , не раз отмечен «монаршим благоволением» в приказах. Наблюдал за порядком во время ежегодных праздников в Петергофе, где присутствовали особы императорской фамилии. И вот необычное поручение – следить за порядком в Пятигорске во время пребывания там Лермонтова.
Так «кстати»  все получилось, что сразу после дуэли он был введен в состав следственной комиссии. Бенкендорф получал все сведения о следствии именно от Кушинникова. И оно прошло так, как хотели бы и сами участники, и их высокопоставленные родственники, и сам Бенкендорф?
Но есть тут одна  странная деталь. Этот  подполковник Кушинников был родным братом И.Н. Кушинникова, издателя, который вместе с другим издателем, А.Д. Киреевым, выпустил единственное прижизненное  издание «Стихотворения» Лермонтова, отпечатанного в 1840 году тиражом в 1000 экземпляров в типографии И.И. Глазунова. Кушинников и Киреев финансировали выход этой книги и заплатили Лермонтову первый большой гонорар, с которым он и отправился на Кавказ.
Простое совпадение? Может быть… если не обратить внимание на то, что А.Д. Киреев – родственник Николаю Соломоновичу Мартынову.
Этот Киреев принадлежал к  пензенскому роду дворян Киреевых, которые неоднократно вступали в браки с Мартыновыми. Одна из Мартыновых-Киреевых, Варвара Михайловна, росла в поместье Арсеньевых вместе с Елизаветой Алексеевной и  стала матерью Святослава Раевского, выйдя замуж,  а Арсеньева была крестной этого Святослава.
Так вот он и сделал «рекламу» Лермонтову, распространяя его стихотворение «На смерть поэта» в 1837 году. А потом познакомил его со своим родственником Киреевым. Но предварительно был арестован и  отбыл год в ссылке на Севере по вине Лермонтова, который на допросе признался, кто распространял его стихи. Он  писал Раевскому в Петрозаводск: «Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что стал виной твоего несчастья. Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет и что если я запрусь, то меня в солдаты…, но я уверен, что ты меня понимаешь и прощаешь и находишь еще достойным своей дружбы… любезный друг, не позабудь меня и верь все-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал. Вечно тебе преданный М. Лермонтов».
Александр Дмитриевич Киреев воспитывался в Московском университетском благородном пансионе и с 1832 года занимал очень высокую должность управляющего конторой императорских Петербургских театров. В этой должности он прослужил до 1853 года. Русский писатель-мемуарист ( управляющий поместьем князя Александра Барятинского) В.А. Инсарский писал о нем:  «Он был могущественным и неограниченным повелителем всего театрального мира… Кто не знает и не помнит Киреева? Если говорили о театрах, если вы имели какое-либо дело до театра, на первом плане был Киреев, как будто ни Гедеонова, ни других личностей, имеющих значение в этом мире не существовало».
Этот Киреев  в 1840 году вместе с Краевским попытался получить заказ на частное издание произведений Пушкина и намеревался даже потратить большую сумму для этой цели. Но им было отказано. Вообще за издательской деятельностью Киреева стоял Краевский, которого уже тогда характеризовали очень нелестно в издательско-писательских кругах.
Николай Первый не отступил от своего слова – издание произведений Пушкина шло только госзаказом. Но Краевскому и Кирееву тут вдруг «крупно повезло» - Лермонтова  убил Мартынов! И сразу, уже в 1841 году, они делают второе издание его книги  «Один из героев нашего времени» (авторское название) под новым  заголовком Краевского «Герой нашего времени». И с этого времени  они начали получать хорошие деньги на  творчестве поэта. Пока в Туле не спохватились тетки Лермонтова и не подали на Киреева в суд. И стали тоже получать доход с книг племянника. Но большую его часть суд все-таки оставил за родственником Николая Мартынова. Так и хочется спросить: как награду, что ли?
Вот кому достались большие деньги великого русского поэта, который перед дуэлью находился в крайне нервном состоянии, обдумывая возможность издавать собственный журнал, имея в кармане сущие копейки  первых гонораров и  помощи от бабушки, в то время как он был очень даже богат.  Но от него это тщательно скрывали те, кто в скором времени забрал эти богатства себе : Столыпины,  Верзилины, Лермонтовы  и… родственник Мартынова.
А странная все-таки эта была «Пиковая дама» Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она так успешно играла, так ловко прятала «козырного туза» в рукаве (не только скрыла  настоящие размеры наследства от внука, но и сделала мизерным его наследство, оставшееся от покойной матери), что обыграла и его и саму себя. Могла ли она представить, когда, не жалея средств,  содержала  в своих домах десятерых внучатых племянников, в том числе и  Шан-Гиреев с их матерью, что они-то и получат все ее  большое накопленное для любимого Мишеньки состояние? А обездоленные ею тетки Лермонтова будут до конца жизни получать огромные гонорары с его книг? Поистине – добрыми намерениями устлана дорога в ад.
40

Такая вот случайность, что солидное состояние Лермонтова досталось его родственникам и родственникам его убийцы. Случайность, что Шан-Гиреи женились на сестрах Верзилиных, получив не только деньги своего троюродного брата, но и наследство сестер. Случайность, что Стлыпин-Монго получил часть денег Лермонтова и уехал в Европу, где занялся переводом его романа «Герой нашего времени» и получил за это гонорар.
Случайность, что брат издателя первых книг Лермонтова (компаньона Киреева - родственника Николая Мартынова) Кушинников оказался в Пятигорске в нужное время и, словно случайно дождавшись дуэли, вел следствие, пущенное по ложному следу ее участниками и свидетелями.
А была ли случайность в том, что восемь из десяти членов лермонтовского «кружка 16» выехали на Кавказ одновременно с ним и находились рядом   до самой смерти поэта? Их никто не высылал, все они  приехали сюда по своей воле: Монго-Столыпин, Фредерикс, Александр и Сергей Долгорукие, Жерве, Г.Гагарин и Александр Васильчиков. Но если Жерве и Фредерикс были в армии, то Ксаверий Браницкий, уехавший сначала в Польшу,  именно в это время вернулся на Кавказ - в то место, куда Лермонтов не доехал, остановившись в Пятигорске. Можно ли предположить, что и там неизбежно ждала его расправа?
Все они отдыхали, принимали лечебные ванны, веселились на местных балах, посещали дом хозяина арендуемого ими жилья Верзилина, волочились за  дочерьми генерала и… что еще? И поддерживали травлю, которую устроил Лермонтов  Мартынову.
Травлю, которая стала для истории основным поводом к дуэли.
Когда читаешь о подробностях взаимоотношений Лермонтова и Мартынова в Пятигорске, то ясно понимаешь: только крайнее озлобление поэта против своего товарища за какой-то поступок могло вызвать такую агрессию. Но сколько бы ни искали исследователи  этот  поступок, они его пока не нашли. И все списывается на плохой характер Лермонтова.
И эпиграммы, и карикатуры, даже целый коллективный альбом карикатур на Мартынова, прямые оскорбления, – все это со стороны офицера Лермонтова было похоже на безумие!
Но как это похоже на поведение Пушкина накануне  дуэли с Дантесом. И он так же, находясь в окружении  самых близких друзей, совершал странные поступки и шокировал свет. На балах злился, «скрежетал зубами», делал ужасное выражение лица, произносил громко невнятные фразы, чем возбуждал насмешки среди аристократов, которые, как свидетельствовала  Софья Карамзина (дочь историка Николая Карамзина),   ничего необычного в поведении его жены и не замечали. Такие флирты  просто даже были обязательны на балах и маскарадах. Софи Карамзина соперничала  с сестрами Гончаровыми, сама была страстно влюблена в Дантеса, до такой степени не скрывая своих чувств, что  старая княгиня Загряжская, обряжая племянницу Екатерину Гончарову  к венчанию, просто выгнала прочь  Карамзину, не позволив ей быть на свадьбе. И та убежала, рыдая. И никто при этом никого не застрелил…
И если бы Пушкин не заострял внимание на поведении   вздыхающего по Натали Дантеса, никто бы не стал позволять себе шутить за спиной поэта. Но почему же ему было так плохо? Уже смертельно раненый он сказал осматривавшему его врачу Арендту : «Я жить не хочу…»
Интересно, что София Карамзина отметила в своих письмах к брату Андрею такой факт. Натали Пушкина совершенно равнодушна к Дантесу, когда рядом ее муж, но как только тот отходит от нее, она начинает проявлять внимание к французу, кидать ему выразительные взгляды и вздыхать.
Я думаю, на семью Пушкина была произведена настоящая психологическая атака с двух сторон. С одной стороны это были Геккерен и Дантес. С другой – самые «близкие друзья» в лице Вяземского, Карамзиных и  Александра Ивановича Тургенева. И эти атаки имели гипнотическое свойство.
Любовь, сексуальное увлечение сами по себе сильнейший гипноз, который меняет людей до неузнаваемости как в хорошую, так и в плохую сторону. А если этот природный гипноз подогревать еще специальными приемами, то можно добиться  самого решительного результата – к примеру, самоубийства.
Как Дантес и Геккерен обрабатывали  Наталью Николаевну, это известно из сохранившихся документов. Попав под это влияние, она страдала и мучилась невыносимо. Она просто, видимо, сгорала изнутри. Опытный в таких мужских проделках Пушкин видел страдания  супруги и страдал вместе с нею, не зная, как помочь. В их семье случился настоящий ад, который необходимо было скрывать от посторонних глаз и делать вид, что ничего особенного не происходит: ездить на балы, принимать гостей, воспитывать четверых детей, а Пушкину еще и заботиться о сестре и о непутевом младшем брате Льве Сергеевиче, который (тоже вот странная случайность!) через четыре года оказался рядом с Лермонтовым в доме Верзилиных.
Геккерен, Дантес, жена, ее сестры и родня Пушкина разрывают его жизнь в клочки. И в это время кто неотступно находится рядом с ним? Александр Иванович Тургенев, демоническая сила русского либерализма, наставник не только Пушкина, но и  самых талантливых поэтов России  того времени Батюшкова и Баратынского. Оба сошли с ума.
В 1830 году Пушкин посетил безнадежно больного Батюшкова, которого  перевезли в Москву из европейской психиатрической клиники. В те годы и появилось  стихотворение Александра Сергеевича «Не дай мне бог сойти с ума»:

Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
    Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
   Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
    Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
    Нестройных, чудных грез.

И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
    В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
    Ломающий леса.

Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
    Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
    Дразнить тебя придут.

А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
    Не шум глухой дубров -
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
    Да визг, да звон оков.

Над смыслом этого стихотворения второй век бьются исследователи и столько уже всякого написали. Но как-то не пришло им в голову проанализировать, отчего это самые лучшие  русские поэты и писатели сходили с ума. В то время, как Пушкин страдал рядом с атакованной  Геккереном и Дантесом женою, сам находясь на грани нервного срыва, а затем через четыре года Лермонтов в Пятигорске неадекватно атаковал Мартынова, в Италии начал сходить с ума Гоголь. Рядом с которым теперь часто находился Александр Иванович Тургенев.

41

У главных банкиров мира есть основополагающие правила, которые они хранят  еще с незапамятных времен, переняв их от тайных орденов. Эти правила сейчас известны каждому любознательному ребенку, но в 19 веке они для народа были тайной за семью печатями, а души поэтов потрясали своим цинизмом и законом поклонения власти сатаны. Об этом  и писал в своих последних стихах Баратынский:

И по-прежнему блистает
Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы…
…Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!
(«Последний поэт»)

Эти стихи посвящены Вяземскому и были сильно раскритикованы Белинским, который приветствовал «век железный» и его революционность. А вот Шевырев писал в журнале «Московский наблюдатель» за 1835 год: «Не голодом материальным общество уморило поэта; нет, оно уморило его изобилием… и он умолк от упоения и сытости; он продал себя обществу, как Фауст Мефистофелю, и заградил себе путь в тот мир, для которого призван… Ответ на вопрос века о деле поэта в общем деле человечества гораздо глубже разрешён одним из наших отечественных поэтов в стихотворении «Последний Поэт»…». Цитируя последние строки стихотворения, Шевырев заключал: «Среди этого всеобщего позлащения скелета человечества, которым превосходно выражено промышленное стремление эпохи, и лучшая возвышенность на его черепе, где сияла обыкновенно звезда поэтического гения, покрылась самою твёрдою пластинкою благородного металла. К нам возвратился золотой век уже в настоящем смысле, без метафоры, и поэт, вместо рубища Омиров, облёкся в злато».
Мысли о «злате» мучили Пушкина и Лермонтова. Поэту нужна чистая душа, а тут – искушение. Но мучили их  самые «близкие друзья». Чего они хотели от поэтов, на какую борьбу направляли их  талант, подавляя их волю?
Российская оппозиция, которой служили лучшие писатели страны, была настолько неоднородной и разновекторной, что до сих пор  ее направления не выяснены. Коротко  охарактеризовал ее Ленин в статье «Памяти Герцена»: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала - дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями “Народной воли” Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. “Молодые штурманы будущей бури” - звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря, это - движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах.
Чествуя Герцена, пролетариат учится на его примере великому значению революционной теории; - учится понимать, что беззаветная преданность революции и обращение с революционной проповедью к народу не пропадает даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы; - учится определению роли разных классов в русской и международной революции. Обогащенный этими уроками, пролетариат пробьет себе дорогу к свободному союзу с социалистическими рабочими всех стран, раздавив ту гадину, царскую монархию, против которой Герцен первый поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом».
Но все они – и дворяне, и помещики, и декабристы, и Герцен – имели разные цели в своей борьбе и разные пути. К сожалению, мудрый Ильич так и не рассказал человечеству об этой разнице. Ему ведь было важно двинуть в необразованные массы само понятие революции.
И через  двести лет русский пролетариат так ничего и не понял про Вяземского, Сперанского, тем более, про Александра Ивановича Тургенева, о котором и русские интеллигенты-то ничего не знают. А между тем революционное движение присутствовало всегда  в высших эшелонах, как сейчас бы сказали, русской власти. В оппозиции  к собственному двору был Иван Грозный. Петр Первый, Елизавета и Екатерина совершили  дворцовые перевороты,  Александр Первый разрешил убить собственного отца. И, начиная с Екатерины Великой, все пускали к себе на службу масонство как иезуитскую науку сопротивления и продвижения европейского прогресса в русскую жизнь.
Александр Первый и Сперанский собирались крупно выступить против дворянства, применив конституционную монархию. Они развели в России такую подпольную сеть сопротивления, которая собиралась  вообще смести династию Романовых. Николай Первый все это усмирил, пятерых повесил, сотни сослал в Сибирь, но масонство не устранил, хотя формально и запретил. Более того, он его финансировал! Арестовав  имущество и деньги Герцена в России, Николай первый  передал их в управление  банкиру Ротшильду. Но тот, открывая кредитную линию царю, попросил освободить  деньги Герцена от  ареста. И император сделал это. Ну а уж Герцен на них, как сказал Ленин, развел активную пропаганду  во всем мире против своей родины и разбудил-таки террористов, убивших сына Николая, Александра Второго.
Кто же был запевалой в этом подпольном хоре? Рюриковичи! Именно самая высокая аристократия старинных родов выступала оппозицией к правящей династии. И Лермонтов очень хорошо подметил это в стихотворении «На смерть поэта», в пьесе «Маскарад». Да и как ему было не знать эту оппозицию, если его бабка дружила со Сперанским, а  дед Столыпина-Монго Мордвинов был одним из главных масонов России, ратующий за пожизненные привилегии  аристократам древних родов?
Отвезя на погост Пушкина,  Тургенев взялся за воспитание Лермонтова. А рядом были Карамзины и Вяземский – потомок Владимира Мономаха, главного рюрика-собирателя России. Вот кто стоял за масонами этой аристократической линии, вот кто правил бал на сходках у самого сатаны. Вот кому были нужны поэты железного века, который мог поменять картину российской власти. С европейской помощью, конечно же. И сновал туда-сюда через границы России обиженный до смерти Николаем Первым Александр Иванович Тургенев, истово служа международному масонству, выполняя его инструкции с помощью изощренных приемов. И один из них, конечно, эзотерика и гипноз.
В квартире Александра Сергеевича Пушкина осенью и зимой 1836 года схлестнулись две нечистые силы – Геккерена и Тургенева (читай – Вяземского). Если Геккерен и Дантес  сводили с ума Наталью Николаевну, то Пушкина, возможно, «утешал» Тургенев. И это «утешение» плохо действовало на поэта. Как? Мне вспоминаются  сеансы массового масонского гипноза Кашпировского на российском телевидении в конце восьмидесятых. Поскольку я уже  принимала гипноз как лечение у одного из лучших психиатров нашего города перед тем, как  сделать свою  карьеру в Москве, то и Кашпировского я приняла без страха. Его сеансы перед телевизором меня успокаивали. Но вот что я заметила – и в первые сеансы гипноза у психиатра, и в эти, от Кашпировского, я начинала освобождаться от всего стороннего и начинала лучше видеть то, что рядом со мной. После одного из таких сеансов я вдруг поняла, что мой старенький дедушка скоро умрет (он умер через две недели). То есть, гипноз «прочищал» мое зрение и заострял мои ощущения.
И если гипноз Тургенева был именно таким, то Пушкин яснее ясного видел то, чего ему было бы не надо видеть -  козни Геккерена и Дантеса против его несчастной жены, которая билась в их сетях, как пойманная птичка. И это лишь усугубляло его тяжелое душевное состояние, доведшее его до ужасного конфликта с Геккереном и дуэли.
А вот что писала Софья Карамзина сразу после гибели Пушкина своему брату: «Теперь я расскажу об одной забавной мелочи среди всех горестей: Данзас просил разрешить ему сопровождать тело, но государь ответил, что это невозможно, потому что он должен быть отдан под суд (впрочем, говорят, это будет только для соблюдения формы), и назначил для того, чтобы отдать этот последний долг Пушкину, господина Тургенева как единственного из его друзей, который ничем не занят.  Тургенев уезжает с телом сегодня вечером, он немного раздосадован этим и не может этого скрыть. Вяз<емский> хотел тоже поехать, и я сказала Тургеневу: «Почему бы ему не поехать с вами?» — «Помилуйте, со мною! — он не умер!»
Тут уж нескрываемая чертовщина рвется на волю и вспоминается «Гробовщик» Пушкина. Вяземский же сообщает в одном из писем в январе 1840 года:  «У Тургенева есть прекрасная миссия, это — говорить». И затем в это же время  пишет о себе родным: «Письма мои в самом деле чертовски умны, так что самому страшно. Уж не нечистая ли сила пишет за меня?»

42

Но ведь нечто похожее мы наблюдаем в поведении Лермонтова в Пятигорске летом 1841 года.  Недаром здесь  его и его товарищей прозвали «бандой Лермонтова». То есть, они все вели себя очень плохо, отнюдь не останавливая  поэта, напротив, подзадоривая его против Мартынова и сестер Верзилиных. А у них были на тот момент свои, и очень непростые проблемы. Самого генерала недавно царь уволил с его высокой должности, и он был вынужден уехать к Паскевичу в Польшу. Домашние дела и счета вела его малограмотная супруга, занимавшаяся и сдачей жилья в наем, то есть, попросту говоря, лично зарабатывая деньги на содержание семьи. У Мартынова была куча неприятностей: недавно умер его отец, дела семьи пошатнулись, сам он был вынужден уйти в отставку, лишенный почему-то, как и Лермонтов, заслуженных в боях наград. Позже Мартынов попытался вернуться в армию, но ему было отказано. Зная об этих обстоятельствах, как мог Лермонтов  терзать Мартынова и Верзилиных? Загадка.
Остается только думать, что поэт просто сошел с ума. А что, если это было близко к тому - как и у Пушкина? И по той же причине – гипноз, внушение. Накануне своего отъезда на Кавказ  Лермонтов часто встречался с Тургеневым. Уехав, вроде бы, оторвался от «наставника». Но не остался один – вслед за ним увязались его друзья по «кружку 16». Все, конечно, масоны. Пребывая в таком  нервном состоянии, поэт, конечно,  чувствовал, что с ним что-то не так, но что-то мешало ему остановиться. Но он ясно видел все, что происходит вокруг него, описав это в своем последнем стихотворении «Пророк»:

Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!

43

Царя не могла не волновать поднятая Пушкиным, а за ним и Лермонтовым, проблема «лишних» людей в России. Надвигающийся «железный» век  вверг их в глубокую депрессию, лишил воли к жизни, к чувствам. Но проблема была не только в представителях подобной молодежи. Николай начал строить железные дороги, создавать  акционерные общества, английские купцы, опираясь на новых российских предпринимателей, развивали  текстильную промышленность. И аристократия должна была участвовать в этом процессе, как бы сейчас сказали, модернизации общества. Примером тут служили самые высокие вельможи – Воронцов, Бенкендорф. Но в основной-то массе аристократия, представляющая древние роды, сопротивлялась «железному» веку, наподобие русским поэтам. Но только по иной причине – она просто не хотела перемен, уповая на трудолюбивый и дешевый крестьянский горб. И вот эти-то люди также оказывались теперь «лишними», потому что  бегущий вперед век мог оставить их позади. И оставил, в конце концов,  что  зафиксировал  уже Чехов в своем «Вишневом саде».
На примере того же пятигорского курорта, которому Николай уделял  большое внимание, можно было убедиться, что приходят новые виды бизнеса, которые гораздо выгоднее ковыряния земли сохой. Как должны были себя чувствовать помещики? Конечно, «лишними» людьми.
Заметим, что  действие романа «Героя нашего времени» происходит именно на Кавказе, где уже другая жизнь, другая работа и другие отношения между людьми.
Мог ли допустить Николай развитие депрессии в обществе такими упадническими книгами и стихами Лермонтова?  В которых  праздный двор был представлен  обителью маскарадного бесовства, а жизнь за его стенами – непонятной и угнетающей сознание?
Конечно, Николай и сам понимает, что Россия не успевает за Европой, что она лениво ползет, а не двигается по пути прогресса. Хотя есть планы, есть внешнеполитические и внешнеэкономические победы, которые должны содействовать этим планам. Но общество неразвито, чиновники тупы и вороваты, сельское хозяйство архаично и отстало… И царь приветствует пьесы Гоголя - «Ревизор» до такой степени успешен на сцене, что это даже пугает писателя, который начинает задумываться над своим влиянием на сознание общества. Николай считает, что Гоголь ему помогает, в отличие от Лермонтова, который еще и прямо вмешивается в его внешнеполитические отношения, устраивая дуэль с сыном французского посла…
И вот уже «банда Лермонтова», поощрявшая его травлю Мартынова, тоже, кстати, выходца из масонской семьи да еще состоявшей в родстве с главным масоном России  Новиковым,  тащит его, как агнца на заклание,  на дуэль, на которой он погибает при до сего времени невыясненных обстоятельствах. И отпевать его запрещено.
Интересно, что старшая сестра Мартынова смело уверяла знакомых:  Н. С. Мартынов был вынужден выйти в отставку из-за дуэли с Лермонтовым. Считают, что она лгала. А, может, просто говорила о том, о чем не хотели говорить окружающие – о заказном убийстве? И не просто о заказном – а о ритуальном? На котором был убит «демон» Николая Романова теми, кому поэт  доверял и с кем проводил время в тайном «кружке 16»?
«Не могу не упомянуть о Мартынове, которого жертвой пал Лермонтов,- писал один из очевидцев. - Жил он в Москве уже вдовцом, в своем доме в Леонтьевском переулке, окруженный многочисленным семейством, из коего двое его сыновей были моими университетскими товарищами. Я часто бывал в этом доме и не могу не сказать, что Мартынов-отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку «Статуя Командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры, беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом. Стоило ему появиться в компании молодежи, часто собиравшейся у его сыновей, как болтовня, веселье, шум и гам разом прекращались и воспроизводилась известная сцена из «Дон-Жуана». Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты, причем его партнеры ощущали тот холод, который, по-видимому, присущ был самой его натуре».
 Некто Ф. Ф. Маурер, владелец богатого московского особняка, подтверждал, что Н. С. Мартынов вел в его доме крупную карточную игру. Маурер даже уверял, что это было единственной доходной статьей Мартынова.
В 1841 году В. Г. Белинский писал: «Только один князь Вяземский мог бы у нас написать историю литературы русской в отношении к обществу, так, чтоб это была история литературы и история цивилизации в России от Петра Великого до нашего времени». «Князь Вяземский играл одну из первых ролей в литературе этого времени, был в приятельских отношениях со всеми его действователями. Да, у нас есть люди, которые превосходно могли бы делать и то, и другое, да они мало делают, или ничего не делают». Но так ли уж бездействовал потомок Владимира Мономаха?
После смерти Пушкина, в 1839 году, Вяземский за литературные заслуги получает членство в российской Академии. После смерти Лермонтова, уже в октябре 1841 года, - и в Санкт-Петербургской  Императорской Академии наук. В 1846 году облагодетельствован и его племянник, сын сводной сестры Екатерины Вяземской и Николая Карамзина,  Андрей Карамзин – он женится на Авроре Демидовой-Шернваль. Не то фаворитке, не то родственнице Николая Первого, в чьей судьбе он принимал горячее участие, будучи сватом в ее замужестве за богатейшим человеком России Павлом Демидовым. После свадьбы он прожил недолго, и теперь все его  баснословное состояние переходило под управление Андрея Карамзина.
После воцарения Александра II, Вяземский 22 июня 1855 года вернулся из Швейцарии в Россию и получил пост товарища министра народного просвещения, а в декабре 1856 - марте 1858 одновременно возглавлял Главное управление цензуры, руководил подготовкой цензурной реформы. В конце 1850-х годов он пользовался немалым влиянием при дворе, был одним из любимых приближенных императрицы Марии Александровны , посвятил немало стихотворений ей и другим членам правящего дома (в том числе в 1868 году написал стихи на рождение будущего императора Николая II датской принцессой Дагмар, женой Александра Третьего, планировавшей впоследствии  замену династии Романовых на выходцев с Кавказа). 31 августа 1855 года стал тайным советником, 25 декабря 1855- го - сенатором, 3 марта 1861 года – гофмейстером  Двора Его Императорского Величества, 28 октября 1866- го - членом Государственного совета и обер-шенком Двора Его Императорского Величества. В 1861 году в Петербурге было торжественно отпраздновано 50-летие литературной деятельности поэта.
Но, вполне возможно, деятельность Вяземского в борьбе за престол рюриковичей,  потомков Владимира Мономаха, была продолжена в 20 веке уже совсем другим человеком. Вяземский по матери-ирландки  - о*Рейли. И он просил Александра Ивановича Тургенева, постоянно  выезжавшего в Европу и подолгу жившего в Англии, найти  там его родственников. Далее об этом ничего не известно. Но кто тогда таинственный и до сих пор неразгаданный о*Рейли, который столько дел натворил в России в начале 20 века? Известный шпион организовывал в Москве эсеровское восстание в 1918 году,  убийство  германского посла Мирбаха, покушение на Ленина. И прямо заявлял, что готов стать новым царем России. Этого о*Рейли чекисты поймали и расстреляли (хотя  этот факт никем не установлен точно, как и факт расстрела семьи Романовых), но кто этот человек на самом деле и почему он однофамилец  князя Вяземского, так и осталось неизвестным. Но едва ли можно сомневаться, что если бы план  английской разведки удался, и о*Рейли возглавил бы правительство России, то сразу же всплыло бы имя Владимира Мономаха – Рюрика как подтверждение  права его «потомка» о*Рейли на русский престол.
Между прочим, Александр Герцен, по отцу Яковлев, происходил из древнего рода Кобылы, предков Романовых, и был  родней  царям. И женился он на Захарьиной,  также из рода Романовых. И хотя тайно увез ее из Москвы, при дворе были очень довольны этим браком. Александр Иванович Тургенев, который  принадлежал  к группе масонов-«социалистов», идейным вдохновителем которой был Герцен, в определенное время не сошелся с Вяземским в целях борьбы. Вяземский социализм не признавал, преследуя чисто аристократические цели своей оппозиции к Романовым. Может быть, именно поэтому он и пошел к ним на службу, чтобы поддерживать существующий режим династии против  рвущейся к захвату власти в России другой, неведомой и чуждой ему силы.


44

И вот в эту геополитическую «молотилку» попали  Пушкин и Лермонтов.  Александр Иванович Тургенев во время дуэли  Лермонтова и Мартынова был в Европе.  Вместе с Иваном Гагариным (которого подозревали в распространении «диплома рогоносца»)  читал стихи Лермонтова о Наполеоне.
Со смертью поэта все концы об организации  его дуэли с сыном  французского посланника Баранта будут спрятаны. И можно просто наслаждаться творчеством великого поэта.
Теперь Александр Иванович  часто встречается с Гоголем. Тот чувствует, что с ним что-то неладно. Он  кидается в православие, бросает «Мертвые души», хотя получил аванс от Николая Первого, и  садится за религиозную «Переписку с друзьями». Он призывает русское общество обратиться к Богу. В России его не понимают и даже осуждают. Гоголь разочарован. Он постоянно переезжает с места на место, потом бежит в Иерусалим, но и там, у гроба Господня, не находит покоя. Он понимает, что его одолевает нечистая сила. Гоголь – еще одна жертва  масонского зомбирования?
Не первая и не последняя. Ходивший под масонами Александр Первый «своевременно» скончался в Тамбове от опухоли мозга  накануне масонского декабрьского восстания, а «несгибаемый» Аракчеев в это  время кидался в могилу  убитой Минкиной и не поехал к царю в Тамбов. Бенкендорф отправил  жандармов предотвратить дуэль Пушкина и Дантеса в другую сторону от Черной речки. Вспомним, как вдруг заболел эпилепсией Достоевский, работавший на деньги  купцов-староверов,  друживших с масонами и иностранной разведкой. Как удавился Есенин, едва возмечтавший издавать православный журнал «Поляне». Как неадекватно вел себя Маяковский, разрешивший свои проблемы с помощью пистолета. А как неожиданно заболел Ленин, убивавший православных попов и кончивший свою жизнь в ненависти к христианству и в таких же эпилептических припадках…
Да и поведение последнего Романова на российском престоле  накануне  уже революции 1905 года было мало понятно.  А уж накануне февральской, зимой 1917-го, бесовство полностью захватило российское общество во главе с Николаем Вторым. Чего стоит хотя бы «сверхъестественное» лечение наследника Распутиным.
Есть мнение среди историков, что атеистическое письмо Пушкина не было главной причиной его отзыва из Одессы и высылки в Михайловское, а что  причиной была  просто месть Воронцова.  Но давайте вспомним, что Пушкин был посвящен в масоны в одесской ложе Овидий и наверняка прошел там психологическую обработку, которая позволяла воздействовать на его сознание. Хотя, конечно,  еще ранее,  в пору его обучения в лицее, сам Тургенев мог проводить с ним сеансы гипноза. Воронцов, являясь внуком  главного масона России  18 века – Романа Илларионовича Воронцова, родного брата канцлера, сам искушенный масон, понимал, что  делают с сознанием молодого Пушкина его «друзья». Вот об этом дурном влиянии и писал Воронцов Нессельроде. И тема отхода от православия к атеизму – к сатане – была, конечно, главной. Вот почему в Михайловском  поэт был отдан под надзор  священников Святогорского монастыря. Вот почему так  убивался его отец,  Сергей Львович Пушкин, о безбожии сына, которое могло сделать его изгоем в обществе. Так что мудрый и  посвященный Воронцов действительно спасал Пушкина от одесских бесов. За что они и отплатили ему весьма жестоко – эпиграммой, которая вошла в историю, как главная –омерзительная – характеристика замечательного правителя Новороссии.
Известно, что Жорж Дантес очаровал высший свет Николаевского Двора. И кто в него только не был влюблен – да все первые красавицы Санкт-Петербурга. А что такое дурман любви? Это инструмент подчинения себе людей, которым политический интриган ловко пользовался.  Напомню: Жорж Дантес был сыном крупного французского дельца-промышленника из Сульца, владевшего замком, который ранее принадлежал Ордену тамплиеров (храмовников). Замок достался семье не случайно. Дядя Дантеса был командором Ордена тамплиеров. Семья Дантесов, исповедуя храмовничество, находилась на особом положении среди "братьев". После смерти дяди состояние Дантесов не пошатнулось, а, напротив, благодаря "секретным друзьям" значительно увеличилось. Сведения о том, что Дантес, приехав в Россию, был беден, всего лишь миф. Тот же досужий Тургенев узнал, находясь во Франции, что  Дантес наследовал за отцом 200 тысяч франков ( примерно 200 миллионов «на наши» -Т.Щ.)
Напомним: тайный план храмовников высших степеней, по мнению большинства историков, заключался в том, чтобы завладеть властью в различных королевствах и установить свое всемирное "тысячелетнее царство". Храмовники и в самом деле навели страх на многие королевства, добились для себя в ряде государств льготных статей, вынудили состоятельных вельмож даровать ордену целые графства. "Рыцари храма" слишком увлеклись. В ночь на 13 октября 1307 года вожаки тамплиеров были схвачены и преданы в руки инквизиции. Но орден не исчез, а продолжал тайно существовать.
Если Николай Первый и хотел принести в жертву  Жоржа Дантеса ради высокой политики, чтобы выслать из России посла Геккерена и помочь своему зятю, голландскому принцу Оранскому, не потерять Бельгию, то судьба в лице сатаны распорядилась иначе. Погиб Пушкин. А Бельгия в 1839 году  стала независимой страной, усилив Францию. И Николай сам подписал ратификацию закона об отделении Бельгии от Нидерландов, чего эта страна так и не простила, по всей видимости, России.
Освободившись навсегда от двух пугавших его русских «демонов», Николай Первый не опасался  общаться с одним из главных демонов Европы –Дантесом. И тот в очередной попытался накинуть покрывало на глаза русского царя, когда приехал в 1852 году в Потсдам и  на неформальной встрече представлял  нового императора Франции – Наполеона Третьего. Не только Россия, вся Европа волновалась – не повторит ли Наполеон Третий события 1812 года, объявив себя императором, не начнет ли мстить и отвоевывать  прежние  позиции? Но сенатор Дантес, встретившись с Францем-Иосифом и с канцлером Буолем, заверил их, что  Франция хочет всего лишь выйти из дипломатической изоляции. Однако, добившись аудиенции у Николая Первого, который также прибыл в Берлин, Дантес не сумел убедить и его в мирных намерениях нового императора Франции. Выслушав Дантеса, Николай Первый лишь сказал, что Наполеон Третий человек честный и он полагается на него.
Через несколько месяцев началась Крымская война, объявленная России коалицией в составе Британии, Франции, османской империи и Сардинского королевства. Она была проиграна Россией.
За год до ее окончания, в 1855 году, Николай Первый умер от простуды. Очевидцы же говорили, что это больше было похоже на самоубийство императора, который, будучи простуженным, продолжал гулять по Петербургу легко одетым.

45

В истории  так и остались загадкой два основных факта  в дуэлях Пушкина и Дантеса и Лермонтова и Мартынова. Первый:  почему Геккерен и Дантес атаковали семью Александра Пушкина? Второй: почему Лермонтов атаковал  Николая Мартынова? Эти две загадки так и остались неразгаданными, со временем обрастая  лишь все большим количеством версий.
Как одну из них  можно назвать гипноз над женой Пушкина со стороны  масонов Геккерена и Дантеса, а также искушенного потомственного масона Александра Ивановича Тургенева над самим Пушкиным, который с юных лет находился под его влиянием. Именно эти люди  очень много времени находились рядом с поэтом накануне роковой дуэли.
Но кто оказывал гипнотическое влияние на Лермонтова в Пятигорске?  Да любой из тех членов «кружка 16», которые  выехали на Кавказ вслед за Михаилом Юрьевичем. Даже Ксаверий Браницкий неожиданно поспешил из Польши  на Кавказ и прибыл именно в то место, куда  должен был приехать к месту службы Лермонтов. То есть, можно предположить, что поэт был в осаде «друзей» с двух сторон – и в Пятигорске, и там, куда  требовал его немедленного прибытия царь. Если бы дуэль не состоялась на курорте, она, вполне возможно, состоялась бы в другом месте?
Но не мог ли оказывать гипнотическое воздействие на Лермонтова сам Николай Мартынов?  Тут стоит вспомнить, что написал Вяземскому Тургенев, узнав о смерти поэта: «… убил какой-то Мартынов…»  Как это Александр Иванович мог не знать Мартынова, сына богача и масона Соломона Мартынова, сестра которого была замужем за дядей Николая Новикова, главного «авторитета» масонов России? Делу которого служил отец Александра Ивановича, попавший под следствие вместе с Новиковым. Видимо, Александр Иванович и тут «заметал следы» своими неискренними записями в  дневнике и в письмах.
Масонский столб на месте дуэли Лермонтова и Мартынова под Пятигорском поставили в 1915 году. Зачем? Ради обвинения убийц или ради их торжества?
А ведь и  сам Тургенев мог быть зомбирован с младенчества собственным отцом, членом масонского ордена еще с конца 18 века ( двое братьев Александра Ивановича умерли от нервных болезней. Об одном из них – Сергее – он и плакал на свежей могиле Пушкина). Его отец Иван Петрович Тургенев глубоко изучил масонские тексты, перевел их и распространял в России. Это «Познай самого себя» Иоанна Масона, «О истинном христианстве» Иоганна Арандта, «Аналогия, или Защищение ордена Вольных каменщиков». А сам он написал «оригинальное» сочинение «Некоторое подражание песням Давидовым».
И Пушкин, и Лермонтов также  родились в масонских семьях – отец Александра Сергеевича,  Сергей Львович Пушкин, был масоном, бабушка Михаила Юрьевича водила тесную дружбу со Сперанским и, вполне возможно, была не чужда черной магии, увлекаясь профессиональной карточной игрой (как и ее сосед Николай Соломонович Мартынов, между прочим). И конечно, стараясь обеспечить детям известность и успех в обществе, их родители-масоны могли позволить провести над ними еще в младенчестве некие таинственные обряды. А любой, даже «бабкин», заговор, как известно, имеет влияние на младенческую, ничем не защищенную, нервную систему. Такие заговоры  и лечат и калечат. До сих пор их природа не изучена. И не зря в народе существует поверье о необходимости оберегать новорожденных от дурного глаза и крестить как можно раньше.
Можно предположить, что уже в раннем детстве  в нервной системе и Пушкина, и Лермонтова был проложен канал, по которому  мог проникать гипноз масонов и  подвергать их влиянию таких людей, как Тургенев и даже Мартынов.
Сейчас это называют секретными дистанционными  психотропными средствами, с помощью которых проводятся как  террористические, так и политические и  идеологические диверсии, причем, даже массового характера. Изощренным масонским влиянием на  массы считаются современные церемонии  награждения самых популярных поп-артистов. Мадонны, леди Гаги  и других. Когда использование в ходе церемонии или концерта оккультных элементов символизирует быстрое достижение славы и успеха, через отправление масонских ритуалов, в которых совершаются и символические человеческие жертвоприношения, на что намекают обильно испачканные кровью тело и лицо исполнительницы. Специалисты говорят, что каждый кадр в  клипах Гаги, элемент декора, макияжа несёт посыл иллюминатов.
Россия закрывается от этой бесовщины православием, не отступая от своей религии. Но вот что интересно:  мы знаем  самые известные символы масонов в мире. Какие?  К примеру, монумент Джорджа Вашингтона в столице Америки, Эйфелева Башня в Париже и… памятник Пушкину у алтаря Свято-Успенского собора. Как известно,  памятник заказывала Наталья Николаевна, супруга поэта. Может быть, ей так и не удалось к тому времени освободиться от масонского гипноза? Может быть… Но странным получился этот памятник – он все же похож на русскую печь с трубой и словно смеется над всякой иностранной чертовщиной.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1

 Екатерина Вторая долго возилась с Николаем Новиковым, масонским совратителем невинных русских душ, и он остался жив. Но внук императрицы не был таким гуманным и пресекал опасное вольнодумство в корне, не останавливаясь и перед крайностями. Однако выстраивал тонкую игру вокруг своей жертвы, по-видимому еще и  наслаждаясь ее мучениями перед бесславным концом. Вы спросите – а откуда  сведения о таких странных играх государя?  Да из его же приказов, писем, дневников, касающихся Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя (и Достоевского, конечно, но с ним игра растянулась на десятилетия, хотя и завершилась традиционно – с участием женщины, сестры писателя, которая довела его до смертельного припадка).  Напрашивается мысль: Николай был садистом? А что в этом удивительного: вы знаете в истории человечества хотя бы одного доброго и человечного императора? Меня же интересует одна существенная деталь: почему все смерти  наших гениев сопровождались громким обнародованием неприглядных фактов их биографий? Чтобы понять это, стоит обратиться к нашему времени.
               Современные «смерти с позором» известных людей, как ни удивительно, могут помочь найти некоторые ответы на загадки вокруг смертей поэтов Пушкина и Лермонтова. Взять хотя бы кончину при загадочных обстоятельствах одной   нашей известной певицы летом 2020 года. Вот это был позор так позор! Оказалось, что умница, красавица, подарившая хит, полюбившийся народу на долгие годы и ставший культурным достоянием  целой страны, успешная женщина при деньгах и недвижимости в столице, была тяжелой алкоголичкой, токсикоманкой и садо-мазохисткой. Можно представить, что ее квартира стала настоящим сексуальным адом накануне ее смертельной травмы и госпитализации. Сейчас все подозревают в преступлении ее новоявленного мужа, который перекочевал в ее квартиру с сайта знакомств в Интернете, но, судя по пристрастию этой парочки к бесконтактному сексу, мог быть с ними и кто-то «третий» - виртуальный, кто и «смастерил» всю эту грязную историю. Зачем было лить столько грязи на несчастную? Позже выяснилось, что «шестинедельный» супруг певицы  претендует на ее наследство. То есть, квартиры в Москве семья лишается однозначно, потому что свою долю муж  продаст. Но и это – не главная причина. Самое важное тут то, что он заявил права на известный хит, он хочет  для себя авторское право на него. Зачем? Чтобы иметь потом всю жизнь отчисления или чтобы передать эти права кому-то в другой стране? Думаю, - второе.
             Охота за любым национальным достоянием  всегда идет в каждой стране. На этом делают колоссальные деньги те, у кого есть деньги, чтобы это делать и кто знает, как это делать. Например, люди, причастные к управлению государствами. Оглянемся на Романовых. Николай Первый осуществил свой проект по «созданию» четырех гениев русской литературы – Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя - в то время, когда в стране уже было развито издательское дело, когда между крупными издательствами и изданиями  возникла серьезная коммерческая конкуренция, которая увеличивала тиражи и доходы. Не знаю, мог ли император представить, что через 80 лет после его правления, в СССР, добытые им сокровища будут приносить советской казне миллиардные доходы, но самое первое полное посмертное издание произведений Пушкина он приказал осуществить исключительно за государственный счет, хотя за право публикации боролись известные частные издания.
   Есть современные труды исследователей, которые подробно описывают издательскую деятельность Пушкина – в ней он проявил себя как очень серьезный предприниматель и профессионал, смело вступивший в опасную конкуренцию с уже действующими изданиями. Сегодня об этом можно было бы наснимать увлекательные криминальные телесериалы, даже непонятно, почему за них никто не берется, а киношники все мусолят и мусолят лишь семейные дела Пушкина на телеэкранах. Но цена всей этой весьма рискованной  деятельности поэта была совершенно ничтожна по сравнению с той, которую имело от нее государство СССР, развившее издательское предпринимательство  в невиданных масштабах.
Скромные тиражи сочинений Пушкина  в 1200 экземпляров, 2400 или 5000 и даже 15000 — цифра, о которой «в доброе старое время», как о небывалой, кричали газеты - тиражи эти после Октября 1917 года стремительно возрастали, приближаясь к миллионным. За годы Советской власти книги Пушкина были напечатаны в количестве двух миллионов сорока трех тысяч названий, общим тиражом около девяноста шести миллионов экземпляров на 84 языках народов, населяющих Страну Советов. Значит, по грубым прикидкам, госказна СССР получила от этих продаж где-то  около полумиллиарда рублей. По курсу того времени -  полмиллиарда долларов. По сегодняшнему курсу – тридцать миллиардов рублей.
              Да не тут ли уж кроется  такое единение  подходов к биографиям этих  четырех гениев у Романовых и у членов Политбюро СССР? Может быть, действительно все дело в коммерции? Доходы казны заставляли и заставляют удерживать официальные биографии поэтов в одних и тех же рамках «смерти с позором» во все времена и при любом политическом режиме и даже в других странах? Именно эти биографии и сегодня поддерживают государственные издания как один из стабильных источников доходов государственного бюджета.
             Но почему – «смерти с позором»? А это «историческое оправдание» Романовых за их гибель. Очень выверенный ход. Как будто они знали, что их будут обличать в СССР. И обличали. Но до определенной грани. Почему?  А чтобы национальную гордость страны не разрушать. Ведь кроме государей есть еще и народ. В отношении него не должно быть сомнений. Потому что  рожает гениев все-таки народ. В нем родятся таланты. В общем, получается коромысло – все в меру плохи, но в целом – нация гениев. Это в любой стране так.




                2


        Вернемся к Лермонтову. Почему младший брат Акима Шан-Гирея – Алексей – женился на Надежде Верзилиной, сводной сестре Эмилии Клингенберг, которая была на десять лет моложе? На момент  скандала между Лермонтовым и Мартыновым в доме Верзилиных этой девушке было всего шестнадцать лет. Неужели и она участвовала в проделках старшей сестры? Конечно! Вспомним ее слова, которые приводят очевидцы: эта юная особа настолько не скрывала свою ненависть к Лермонтову, что была готова просить или даже просила кого-то из знакомых офицеров убить его … То есть, так спешила девушка-подросток завершить это страшное дело, которое ей уже начинало надоедать.
     Что же все-таки могло подвигнуть это семейство на «войну» против провинившихся молодых офицеров, сосланных на свою погибель на Кавказ царским правительством? Можно предположить, что причиной этому был банальный шантаж  Третьего Отделения после действий в отношении Эмилии со стороны Владимира Барятинского. А надо сказать, что и Владимир, и его брат Александр были еще те авантюристы. Да они и не могли оставаться иными, служа Бог знает в каком поколении Романовым, для которых, как и для властителей всех времен и народов, главным в управлении являлись дворцовые и международные интриги, многие из которых плелись исподволь и годами, и определенной части придворных там назначалась своя роль.
       Получил ее и Александр Барятинский. После того, как, ведя распутный образ жизни в высшем свете, в 1835 году он подобрался к великой княжне, дочери императора Николая Первого, Марии Николаевне, и об этом пополз слух в обществе. Вот так и он стал одним из тех молодых офицеров, которые получали в наказание направление на службу на Кавказ. В марте 1835 года личным распоряжением Николая I Александр Барятинский был командирован   в Кабардинский егерский полк  действующей армии.
 Там он с отличием участвовал в делах закубанских горцев, был ранен пулей в бок. В том же году  вернулся в Санкт-Петербург и был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость». Назначен состоять при наследнике цесаревиче Александре (впоследствии императоре Александре II). В 1839 году стал его личным адъютантом.
Теперь это было безопасное время для влюбленных выходок Александра Барятинского – дочь Николая Первого вышла замуж, как пишут историки, по любви, за герцога Максимилиана Лейхтенбергского, внука французской  императрицы Жозефины, жены  Наполеона Бонапарта. А Барятинский стал ухаживать за ее сестрой Ольгой, засидевшейся в девушках. У него был  пунктик – жениться на ком-то из представительниц династии Романовых – из-за своего высокого происхождения. И в старости он женился-таки на  молодой грузинке Орбелиани,  из семьи грузинского царя Ираклия Второго, отбив ее у собственного адъютанта (вспомним, как совсем недавно английская королева Елизавета Вторая «отбила» у мужа  невесту для своего внука, принца  Гарри, актрису и модель, но главное – прямого потомка в дальнем колене  короля Франции Эдуарда Второго – и поженила их!).  Хотя  в том же году мог стать супругом любовницы  цесаревича Александра  Марии Трубецкой, которая без памяти, как говорили, была влюблена в него еще с тринадцатилетнего возраста, когда подростком он поцеловал ее в театре. Но в 1839 году вышла замуж за двоюродного дядю Лермонтова Алексея Григорьевича Столыпина.
Это было очень важное, можно сказать даже, роковое, событие в жизни Лермонтова, однако, совершенно недостаточно осмысленное исследователями.
Чтобы разобраться с этим фактом, нужно заглянуть в покои императрицы Александры Федоровны, супруги Николая Первого. И сделать это – в 1832 году.

                3

Но сначала зададимся вопросом: почему Николай Первый и, тем более, его супруга Александра Федоровна, урожденная принцесса Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина Прусская, сестра прусских королей Фридриха Вильгельма Четвертого и Вильгельма Первого, проявляли такой большой интерес к  поэту Лермонтову? Чем он им мешал и, если был нужен, то зачем? Историки построили несколько версий неприязненных отношений  императорского семейства и Лермонтова, но не обратили внимание на такие «мелкие» детали, которые отметают все их догадки и дают абсолютно иную картину событий 1839 года.
Одна из таких исторических версий – чисто женский интерес Александры Федоровны к популярному  автору восхитительных стихов в то время, когда она переживала особый период в своей жизни. С 1832 года семейное счастье омрачало её расстроенное здоровье (она выносила восьмерых детей) и невозможность приспособиться к климату Петербурга. Из-за частых болезней она была вынуждена уезжать лечиться на европейские курорты. Душевную боль приносили ей мимолётные увлечения мужа, особенно его связь с Варварой Нелидовой, возникшая после того, как врачи уверили государыню в опасности новой беременности для её жизни и посоветовали прекратить половые отношения с мужем.
          Странно, что при этом собственный круг друзей-мужчин Александры Фёдоровны в 1830-е годы составляли молодые кавалергарды Скарятин, Куракин, Дантес, Бетанкур и Александр Трубецкой, которого в письмах к подруге Софи Бобринской императрица ласково называла «Бархат». Поговаривали, и не без оснований, что у императрицы чахотка. Кроме того, у нее были припадки эпилепсии.  Тяжелую нервную болезнь она приобрела во время восстания декабристов, когда испугалась, что бунотовщики убьют ее детей.
Не минуло нервное расстройство по этой причине и самого императора – после декабрьских событий 1825 года его характер кардинально поменялся, стал злым, мстительным и раздражительным.
Но тут надо бы назвать вещи своими именами:  и государь, и его жена   в страшные для них дни получили тяжелое психическое потрясение, которое, к сожалению, не прошло и не вылечилось, а осталось как хроническое заболевание. Их обоих одолевала маниакальная подозрительность, которую они тщательно скрывали, как и подобает безумным, за «театром веселости и развлечений». Понимая это, современники отмечали, что Александра Фёдоровна умела владеть собой, скрывать под маской безоблачного счастья обиды и слёзы, старалась казаться здоровой и весёлой, когда её мучила лихорадка. Маркиз де Кюстин в 1839 году писал, что императрица не только танцевала все полонезы на свежем воздухе с открытой головой и обнажённой шеей, но и «будет танцевать до тех пор, пока у неё не станет сил держаться на ногах». При этом он не преминул отметить, что в свои сорок лет государыня выглядит гораздо старше своего возраста.
Именно тогда, в 1830-х годах, в моду вошли публичные маскарады. Здесь высшие сословия могли чувствовать себя более вольготно и затевать любовные интриги. Николаю I пришлось смириться с необходимостью воздерживаться от близости с супругой, но на маскарадах же царь начал заводить одну любовницу за другой. Супруге он об этом не рассказывал, однако сам  тщательно следил за верностью Александры Федоровны, даже лично принялся утверждать список тех, кто будет танцевать с императрицей на официальных мероприятиях. Чаще раза в год одна и та же фамилия в этом перечне не повторялась.
В это время отмечено увлечение императрицей князем Александром Трубецким, а императора – « бедной родственницей Романовых» Варварой Нелидовой (из рода Отрепьевых). Но если с любовной связью императора все понятно, то могла ли императрица позволить себе постельные утехи «на стороне», если врачами ей это категорически запрещено?  Нет, разумеется, и «поддельные» отношения с молодыми людьми лишь усиливали ее  нервное расстройство, толкали на всевозможные «экзотические» поступки.

                4

Маскарады давали возможность Александре Федоровне вести себя как женщине непристойного поведения, когда она позволяла себе приставать к понравившимся ей мужчинам  под маской на лице. Подобные низкие нравы царят теперь во всем высшем свете Петербургского общества, но даже тем, кто не хотел бы участвовать в этих аморальных маскарадах, приходится также надевать маски и танцевать на  скверных балах – так велит царь.
Именно об этом  пишет в своем дневнике А.С. Пушкин в 1834 году, в частности, о роковом событии, с которого началось разрушение его семьи: «1 января. Третьего дня  я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau …» И далее: « Всё это кончилось тем, что жена моя выкинула. Вот до чего доплясались». Тут же: «Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа. Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума».
Но это же – сюжет драмы Лермонтова «Маскарад» о безумном картежнике и ревнивце Арбенине, которую он написал в 1835 году. И в этом образе можно узнать и самого императора, по-сумасшедшему ревновавшего императрицу на маскарадах. (Позднее оскандалившийся «маскарадный» Безобразов был сослан на Кавказ, а его жена – в Москву). Эта пьеса, запрещенная цензурой, сколько бы поэт ее не переделывал,  в полном виде так  не увидела света до 1864 года. И у биографов поэта сложилось мнение, что именно она вызвала недовольство  венценосной семьи, еще до стихотворения «На смерть поэта».
          Отметим: именно здесь же в своем дневнике Пушкин записывает: «Царь дал мне взаймы 20 000 на напечатание «Пугачева». Спасибо». И тут же отмечает:«Государыня спросила у меня, куда ездил я летом. Узнав, что в Оренбург, осведомилась о Перовском с большим добродушием».
Одна короткая запись, но как много она значит и для Пушкина и для Лермонтова!  В ней присутствует фамилия генерала В.А. Перовского. Именно о нем  пишет в своих дневниках уже после гибели Александра Сергеевича, в феврале 1839 года, императрица Александра Федоровна.
        В это время императрица заинтересовалась автором "Смерти поэта". В начале января 1839 года В. А. Соллогуб писал В. Ф. Одоевскому: "Императрица просила стихи Лермонтова, которые Вы взяли у меня, чтобы списать, и которые, что более соответствует моему, чем Вашему обычаю, Вы мне не вернули". Не отсюда ли начинается задание Соллогубу написать пасквиль на Лермонтова «Большой свет», который летом того же года ему закажет дочь Александры Федоровны – Мария Николаевна?
Его имя упоминается императрицей в эти же январские дни, но в другой связи. "На днях я была на маскированном балу у Энгельгардта (именно эти балы и  подвергал обструкции в своих стихах Лермонтов –Т.Щ.), - пишет она сыну - наследнику 12 января 1839 года. - Я очень веселилась, интригуя Головина, молодого Салагуба, Апони и т. д. и т. д. Было переполнено и в самом деле очень весело".
Эта же маскарадная ночь описана в дневнике подробнее: "9 января... к Сесиль (Фредерике), там нашли Вишнякову, Труб(ецкую), Катр(ин). После приятного ужина в четырехместной карете в маскарад. Как интересно! Салагуб, Головин, Апони, - объяснялась с Перовским, судорога в ноге прошла..."  Описывая уже 3 февраля свой следующий маскарадный выезд, императрица упоминает друзей поэта - А. А. Столыпина-Монго, А. П. Шувалова, А. Карамзина: "Вечером Софи Б(обринская), Перовский в кабинете. После 11-ти в карете С(офи) под маской и (в костюме) летучей мыши с Лили, Трубецкой в маскарад. Атаковала Монго и Шувалова, Карамзин, Трубецкой..."
  А 8 февраля отмечен разговор о Лермонтове с В. А. Перовским в Петергофе: "...Читала с Катр(ин) до 1/2 9. Н(икс) лихорадит. .. Перовский (нрзб.) о Демоне". Затем: "Н(икс) нездоров, я велела пригласить Арендта, вместе читали, завтракать к Шамбо, назад в ландо одни. Н(икса) мучил сплин. Мишель обедал у меня, Н(икс) нет. Вечером чтение Перовского"*.
Смысл этих лаконичных заметок расшифровывается в записке императрицы к Бобринской, очевидно написанной 10 февраля 1839 года:
"Вчера я завтракала у Шамбо, сегодня мы отправились в церковь, сани играли большую роль, вечером - русская поэма Лермонтова Демон в чтении Перовского, что придавало еще большее очарование этой поэзии.- Я люблю его голос, всегда немного взволнованный и как бы запинающийся от чувства.
Об этом у нас был разговор в вашей карете в маскарадную ночь, вы знаете».

5

    Только  слишком экзальтированной даме придет в голову развлекаться  ночью чтением  жутковатой поэмы «Демон» рядом с самым красивым молодым человеком столицы Столыпиным Монго, молодым дядей  Михаила Лермонтова и его близким другом, в карете, которая несется в шумный  маскарад великосветского свального греха холодного зимнего Петербурга. Можно представить, что императрица увлечена автором «ужасника» 19 века, но млеет-то она – от  голоса Перовского, взволнованного и запинающегося от чувств»…
Вот в фамилии этого замечательного «чтеца» и кроется великая тайна происходивших на тот момент событий вокруг Лермонтова, с которым ни императрица, ни император ни разу лично и близко не встретились, но  он поглощал подчас все их внимание. А чтецом был ни кто иной, как очень известный известный и заслуженный  сорокачетырехлетний Василий Алексеевич Перовский, участник Отечественной войны 1812 года.
    4(16) сентября попал в Москве во французский плен, где пробыл до 1814 года. Состоял при начальнике главного штаба на Венском конгрессе 1814-1815 годов, служил в лейб-гвардейском Егерском полку (1816-1828 годы), адъютант великого князя Николая Павлович (будущего императора Николая Первого –Т.Щ.). Член  «Союза благоденствия» (1818 год), вскоре отошел от декабристов, участвовал в подавлении их выступления.
 Член Комитета о преобразованиях учебных заведений (1826 год), участник русско-турецкой войны 1828-1829 годов.
Генерал-майор свиты Его Императорского Величества (1828 год), директор канцелярии начальника Морского и Главного морского штабов (1828-1831 годы). Исполняющий обязанности военного губернатора нескольких полицейских частей Санкт-Петербурга во время эпидемии холеры в 1831 году.
Оренбургский военный губернатор (1833-1842 годы), генерал-адъютант (1833 год), совершил неудачный поход на Хивинское ханство в 1839-1840 годах.
     В.А.Перовский 7 апреля 1857 года по болезни вышел в отставку и 8 декабря того же года скончался в Алупке, имении Воронцовых, холостым и бездетным.
Но как же такой именитый господин оказался в феврале 1839 года всего лишь в роли чтеца поэмы «Демон»? Правда, у ног самой императрицы…
Да, этот генерал-майор свиты Его Императорского Величества был еще и не в таких «ролях». И не случайно Пушкин упомянул его в своих дневниковых записях еще за 1834 год.
Известно, что из этой поездки Пушкин привез сюжет для «Ревизора» Гоголя. В августе 1833 года он прибыл в Нижний Новгород, где местный губернатор Бутурлин принял его за тайного ревизора. Принято считать, что прообразом городничего и послужил Бутурлин. Тем более, что Хлестаков в комедии Гоголя в своём путешествии повторяет часть маршрута Пушкина.


6

             Но все тот же вездесущий, но «непричастный»  В. Соллогуб рассказывал позже, что сюжет пьесы Н. В. Гоголя «Ревизор» был подсказан следующим эпизодом. Когда А. С. Пушкин приехал в Оренбург осенью 1833 года собирать материалы о пугачёвском восстании, то «узнал, что о нём получена графом В. А. Перовским секретная бумага, в которой последний предостерегался, чтоб был осторожен, так как история пугачёвского бунта была только предлогом, чтобы обревизовать секретно действия оренбургских чиновников». То есть, заслуженный и греющийся в лучах славы рядом с императором генерал и стал прообразом  смешного и нелепого городничего в пьесе Гоголя «Ревизор»?
    Выходит, что так оно и есть. Но смешно ли это в действительности? Если  посмотреть на события того времени, то это  не смешно, а трагично и  связано со страшной смертью замечательного человека, «настоящего ревизора», который действовал по личному заданию Николая Первого, начавшего борьбу с коррупцией, молодого и преданного России офицера Александра Ивановича Казарского.
Побывав с ревизиями в нескольких губерниях, Казарский, с которым был лично знаком Пушкин,  летом 1833 года по заданию императора отправился ревизовать Черноморский флот. Он обнаружил там преступную коррумпированность самого главнокомандующего адмирала Грейга, но  не успел довести дело до конца, потому что был отравлен крысиным ядом и умер в страшных мучениях. Уже в 1834 году в Севастополе по распоряжению нового адмирала –Лазарева - был заложен памятник герою. Восхитительный монумент по проекту художника Брюллова (говорят, что заказчиком был сам Николай Первый) был открыт в 1839 году. Когда осмеянный на весь свет оренбургский, простите,  гоголевский, «городничий» холодной зимней ночью в карете читал императрице  страшную поэму Лермонтова «Демон» голосом, от которого она приходила в восторг.
И было бы смешно представлять, как волновался  Василий Алексеевич Перовский, предупрежденный кем-то о приезде «ревизора» Пушкина, если бы сегодня не было так грустно от мысли, что в это же время уже жестоко убили в Николаеве  красивого молодого человека, патриота своей страны, славного боевого офицера, «настоящего ревизора» Александра Ивановича Казарского. Сама собой напрашивается мысль о том, кто мог предупредить Перовского о визите досужего поэта?
Им мог быть А.Н. Мордвинов, начальник канцелярии Третьего Отделения. В процессе работы над «Историей Пугачева» Пушкин посчитал совершенно необходимым посетить места событий и 22 июля 1833 года обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему поездку в Казань и Оренбург. 29 июля, по поручению Бенкендорфа, начальник канцелярии III Отделения А. Н. Мордвинов в письме Пушкину попросил его о дополнительном разъяснении причин планируемого путешествия. В ответе Мордвинову  поэт написал, что уже два года он был занят историческими изысканиями, отвлекавшими его от литературных трудов, что он хочет написать роман о событиях, имевших место в Оренбурге и Казани, «и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии». В первых числах августа Мордвинов направил докладную записку императору Николаю, в которой почти дословно повторил доводы Пушкина. На сохранившейся в архивах докладной записке сохранился автограф Бенкендорфа: «Государь позволяет». 7 августа Мордвинов известил Пушкина о полученном разрешении на поездку, 11 августа министр Несельроде на этом основании предоставил ему 4-месячный отпуск. А.Н. Мордвинов постоянно с тех пор был в курсе мельчайших подробностей путешествия Пушкина и обеспечения его  необходимыми архивными документами (их были тысячи! – Т.Щ.)

7


Но почему у неизвестного доброжелателя губернатора Оренбурга А.В. Перовского вдруг возникла такая необычная мысль о «настоящей» миссии поэта на Урал? О том, что он будет ревизовать царских чиновников? А если А.Н. Мордвинов или кто-то другой из Третьего Отделения и самого ближайшего окружения императора знал о действительно каком-то особом задании Николая Первого поэту? Но не думаю, что это задание касалось ревизии как таковой. Скорее всего, царю  от Пушкина было нужно совсем другое – произведение типа «Горе от ума» Грибоедова, которое  высмеивало бы и сурово обличало нравы  чиновников в провинции. Ведь путешествие Пушкина в Сибирь состоялось сразу после убийства приближенного к императору ревизора Казарского, и Николай Павлович захотел  убийственным смехом в адрес коррупционеров «казнить» всех мздоимцев в России разом.
Косвенно на такую договоренность указывает тот факт, что Пушкин очень давил на Гоголя, буквально заставлял писать пьесу, передав ему сюжет «Ревизора», вернувшись из поездки, о которой Гоголь знал очень подробно. Это тоже странно. И отказ Пушкина стать вторым Грибоедовым, записным царским сатириком, наверняка мог сильно рассердить царя, который, возможно, видел именно его знаменитое имя под  разгромной пьесой. Но Пушкин добился того, что Николай Первый получил-таки произведение, которое  хотел, а, кроме этого, нового гения России – из рук великого поэта прямо в царские руки. И император принял Гоголя и приблизил к себе до самой его и своей смерти. Тем более, что Пушкин очень  порадовал его текстом «Истории пугачевского бунта», на который, увы, не  было ни одной положительной рецензии от критиков – кроме царской. Но за «бунтом» тут же была опубликована «Капитанская дочка», вызвавшая восторг у читателей.
     Казалось бы – невероятно, что Николай Первый мог замыслить использовать Пушкина в качестве шпиона-налоговика в дальних губерниях. Но в том-то и заключалась особенность его правления, что он умел использовать людей для таких целей, о которых и подумать было нельзя. Однако этот прием очень распространен в разведке, главным представителем которой в любом государстве является его правитель.
И вот всего лишь один из таких примеров «невероятных» приемов Николая Павловича именно в деле ревизий – декабрист Александр Николаевич Муравьев ( двоюродный брат А.Н. Мордвинова). Он -    участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии 1813—1814 годов, а также один из основателей декабристского движения. Но впоследствии - генерал-лейтенант, Нижегородский военный губернатор, сенатор. Как ни странно. Наверное, единственный  пример не только скорого прощения осужденного к высылке в Сибирь декабриста, но и стремительного возвышения его по карьерной лестнице.
Он был арестован в имении жены селе Ботове Волоколамского уезда 8 января 1826 года по приказу от 5 января 1826 года. 13 января доставлен в Санкт-Петербург на главную гауптвахту, 14 января переведён в Петропавловскую крепость. Осуждён по VI разряду 10 июля 1826 года; приговорён к ссылке в Сибирь без лишения чинов и дворянства. Выехал из Санкт-Петербурга в Якутск 28 июля 1826 года; супруга решила последовать за своим мужем, но им было запрещено ехать вместе.  После ходатайства тёщи, княгини Е. С. Шаховской, место ссылки было изменено на Верхнеудинск. Муравьёв узнал об этом по дороге в Якутск. Прибыл в Верхнеудинск  24 января 1827 года. Просил разрешения поступить на гражданскую службу, что было разрешено 30 ноября 1827 года. 19 января 1828 года был назначен городничим в Иркутск, вступил в должность 23 апреля 1828 года. 11 июля 1831 года назначен на должность председателя Иркутского губернского правления в чине статский советник.
25 июня 1832 года был назначен председателем Тобольского губернского правления; прибыл в Тобольск 28 октября того же года. С 30 октября 1832 года исправлял должность тобольского гражданского губернатора. Из-за конфликта с генерал-губернатором Западной Сибири И. А. Вельяминовым 25 января 1834 года переведён в Вятку на должность председателя уголовной палаты. Однако преемник Вельяминова Н. С. Сулима в конце того же 1834 года выразил желание возвратить А. Н. Муравьева в Тобольск на прежнюю губернаторскую должность. 25 мая 1835 года назначен председателем Таврической уголовной палаты. В 1837 году несколько раз исполнял обязанности гражданского губернатора. Из-за конфликта с генерал-губернатором графом Михаилом Воронцовым, 6 ноября 1837 года переведён на должность архангельского гражданского губернатора. Из-за крестьянских волнений в Ижемской волости уволен от должности губернатора 7 июня 1839 года.
С 15 апреля 1843 года состоял на службе в Министерстве внутренних дел. 16 февраля 1846 года назначен членом Совета министра внутренних дел, проводил ревизии различных губерний.
Как видим, организатор декабристского движения, находясь на высоких должностях после короткой высылки в Сибирь, не ладил с николаевскими аристократами, что не помешало ему оставаться на этих должностях и двигаться выше. И не эта ли его черта характера пришлась по душе Николаю Павловичу, который, в конце концов, назначил его главным ревизором России в 1846 году? Наверное, ревизором он был беспощадным и никому не давал спуску. Вот вам и  главный декабрист-мятежник, государственный преступник…


8


          Вернемся к А.Н. Мордвинову. Он был дальним родственником адмирала Н.С. Мордвинова, который, в свою очередь, приходился родственником Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Княгиня Мария Аркадьевна Вяземская, урождённая Столыпина, в первом браке Бек — гофмейстерина, статс-дама, внучка адмирала графа Н. С. Мордвинова, двоюродная тётка поэта , жена  князя Павла Вяземского. Именно через А.Н. Муравьева Лермонтов обращался к Мордвинову с просьбами о заступничестве после запрета драмы «Маскарад» цензурой III отделения.  Как известно, обращение ничего не дало, «Маскарад» не увидел  печати и постановок. Но что, если Мордвинов, желая все-таки помочь поэту, оказал  ему услугу, предупредив  оренбургского губернатора  Перовского о  визите Пушкина? И Перовский из признательности  познакомил ( по просьбе Мордвинова)  императрицу  Александру Федоровну со стихами поэта и тогда-то  читал  ей поэму «Демон» в карете, мчащей их на маскарад? Конечно, это фантастическое предположение, тем более, что это чтение «Демона» состоялось пять лет спустя после путешествия Пушкина и когда его уже не было в  живых – в 1839 году.
     Но заметим:  после написания стихотворения «Смерть поэта»  в 1837 году Лермонтов снова обращается к А.Н Мордвинову, чтобы избежать гонений. Тот не нашёл в первоначальной редакции, без последних 16 строк, ничего предосудительного (даже назвал «прекрасным»), однако, счел нежелательной его публикацию. В марте 1839 года, спустя месяц после поездок Перовского с императрицей на костюмированные балы,  Мордвинов был уволен с поста управляющего  канцелярии Третьего Отделения, его место занял Леонтий Дубельт. Которого он сам продвигал по службе.
Как бы там ни было, а произведения Лермонтова привлекли внимание венценосцев. Но, как быстро выяснилось, не поэтической красотой, а целесообразностью для очень большого плана во внутренней и внешней политики Николая Первого. И не «Демон» был ему нужен, а «Герой нашего времени». Но не в лице бунтующего Печорина, а в лице мудрого служаки на кавказской войне Максим Максимыча. Почему?
Нужно вернуться к генералу В.А. Перовскому.
В начале 1839 года генерала постигла большая неудача. Но прежде, чем о ней рассказать подробно, зададим себе вопрос:  как мог Перовский, будучи губернатором Оренбурга, зимой 1839-го читать «Демона» в карете императрицы в Петербурге? Может быть, это был другой Перовский? Да нет, тот самый. И был он в столице в это время с особой миссией – с подготовкой плана похода русской армии на Хиву, который он возглавил и проиграл. Вот в чем была его большая неудача.
И все-таки, остается загадкой: как и зачем могло такое произойти, что после легкомысленного чтения в карете, мчащейся по маскарадам, всего через месяц генерал Перовский уже осуществлял военный поход на Хиву, имеющий огромное стратегическое международное значение? Или… эти поездки в маскарады были ни чем иным, как разведкой, которую осуществляла  Александра Федоровна, прихватив в помощники многоопытного Перовского? И все эти развлечения в карете в присутствии молодых офицеров были просто спектаклем, собственным «маскарадом» Ее Императорского Величества, под которым она скрывала желание узнать настроение петербургских аристократов в преддверии новой войны на Востоке, а, главное, выведать у великосветских болтушек, известно ли кому-то о тайных планах императора, который в это время уже ожидал в столице необычного гостя из Англии – маленького, никому не известного человечка немецкого происхождения – почти карлика и почти ребенка… Человечка, который должен был перевернуть всю жизнь в России!
Современные политики и историки ищут доказательства участия Романовых в событиях, которые привели к  Октябрьской революции 1917 года. Есть много фактов дворцовых усобиц, заговоров, противоречий в венценосном семействе. Но чтобы понять, что именно Романовы открыли двери  революции в России, приведшей к падению  великой империи, нужно отступить именно в 1839 год, в то время, когда никто бы и подумать не мог ( и сегодня не может) о революционных наклонностях в настроении Николая Павловича.


9


           Но после провала планов Александра Первого политического и экономического реформирования страны  с участием дворян, его брату, принявшему правление, пришлось эти планы сильно корректировать. Внимательно наблюдая за бурным развитием Англии, Николай Первый все больше  испытывал желание сблизиться именно с этой страной. Фразу, сказанную Лениным после  казни его брата (фатальное совпадение), «Мы пойдем другим путем», по справедливости нужно бы отдать Николаю Павловичу. Он продолжил дело своего брата, но так, что даже его приближенные поначалу ничего не заметили! Это была потрясающая «подпольная» работа!
В чем же она заключалась? В сговоре с иностранными государствами – с вольным городом Бремен Германского союза и Англией. В конце тридцатых годов 19 века Россию еще можно было называть «жандармом Европы», поскольку она пока что  контролировала новые территориальные образования там после победы над Наполеоном. А именно на Венском конгрессе был создан Германский союз вместо распущенной в 1806 году Священной Римской империи. В него входили Австрия, королевства Пруссия, Бавария, Саксония, Ганновер, Вюртемберг и четыре города-республики – Франкфурт, Гамбург, Бремен и Любек.
           Теперь, как говорится, «следите за руками»: ненавидя французскую революцию 1830 года, нового, «буржуазного», короля Франции  Луи Филиппа, из-за которого либеральное  революционное движение перекинулось и в Германию,  Николай Первый в 1839 году принимает в России эмиссара из Манчестера,  родившегося и получившего образование и воспитание именно в свободном, конституционном городе Бремене, одним из первых в Германии освободившем крестьян от крепостной зависимости – Людвига Кнопа.
           Тот, кто узнал бы о двойных стандартах в мышлении русского императора-реакционера, беспощадно подавившего бунт декабристов в 1825 году, и о его тайном сговоре с Англией и конституционным Бременом в 1839 году, мог бы назвать его государственным изменником. И, возможно, был бы прав…
          То, что сделал Николай Первый, было гораздо рискованнее и революционнее, чем  планировал его брат, император Александр Первый. Практически одновременно с Англией он начал в России промышленную революцию, которая затем совершила в короткое время  настоящий переворот в российском обществе, породив  новый класс влиятельной и богатой буржуазии – купечества и промышленников. Веками русские цари не могли справиться со своими антагонистами – боярами и дворянами-аристократами, сколько бы они не меняли их местами, не гнобили и не «переделывали», отрезая бороды и одевая в европейское платье, пытаясь приблизить их к прогрессу. Николай Павлович решил эту проблему быстро и радикально.

10

Для подобных преобразований нужна особая идеология. Часть ее – литературные произведения  талантливых авторов, направленные на проведение  определенной политики власти в жизнь общества. Вот, видимо, почему так старательно изучала царская семья  в 1839-м, а затем в 1840-м годах творчество поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Даже его ужасное  стихотворение «Смерть поэта», можно сказать, было им на руку, поскольку привлекло к молодому писателю  внимание российского общества. И царь уже был готов приблизить к себе поэта для своих практических целей, но вдруг обнаружил в опубликованном романе … себя самого и в образе холодного и бессердечного убийцы Печорина, и в образе противного, самонадеянного и глупого Грушницкого, да еще эта княжна с английским именем Мери! Если его покойный  брат император Александр Первый в образе Александра  Чацкого в пьесе Грибоедова «Горе от ума»  «пришелся ко двору» Николая Первого, то «герой» Лермонтова, вырвавшийся на волю без высочайшего разрешения,  вызвал гнев царя.
Сохранилось его известное письмо Александре Федоровне, которое он написал во время путешествия на корабле в июне 1840 года, прочитав  только что опубликованный роман Лермонтова, который, на мой взгляд, и стоил ему жизни: «…нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они производят болезненное действие, потому что в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора.
Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и не осуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать отвращения. Счастливый путь, г. Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать».



11


Незадолго до смерти, возможно, понимая это настроение императора, Лермонтов написал  замечательное, хотя и очень грустное, предисловие ко второму изданию «Героя…»: «… Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее на находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы. Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности! Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!»

12

Зачем же нужен был Николаю Первому такой литературный  герой, как Максим Максимыч из Кавказского корпуса? Затем, чтобы российское общество  того времени  убедилось в необходимости людей, которые сражаются за интересы страны на восточных рубежах. А там с 1813 года  шла непрекращающаяся схватка за торговые пути для азиатского хлопка в Россию. Она имеет политическое название «Большая игра», жертвами которой, собственно, и стали четыре гения России: Грибоедов, Пушкин, Лермонтов и Гоголь. Да и Достоевскому от нее досталось едва не до смерти.
Большая игра  (другое русское название — Война тене;йй) — геополитическое соперничество между Британской и Российскойимпериями за господство в Южной и Центральной Азии в XIX — начале XX в. Выражение the Great (Grand) Game впервые использовал офицер на службе Ост-Индской компании Артур Конолли на полях копии письма, отправленного британским политическим представителем в Кабуле губернатору Бомбея в 1840 году. В широкий оборот термин был введён Редьярдом Киплингом в романе «Ким»  в 1901 году.
Интересно, что убежденный масон и друг английского короля Георга Пятого  писатель Киплинг в этом романе создал образ мальчика-сироты, воспитанного в Индии и ставшего с детских лет шпионом. Как этот образ напоминает нам другой – Людвига Кнопа, юноши, почти ребенка, прибывшего в Петербург из Англии  с великой международной  миссией, о которой не знал никто, кроме императора Николая Первого, задумавшего  выиграть в этой «Войне теней». Кстати говоря,  знаменитого на весь мир Киплинга, в отличие от русских гениев,  английский король  не убил, он до конца жизни был его другом, и Киплинг прожил очень долго и счастливо, в самом ее конце публично воспев свое любимое масонство в стихах «Материнская ложа»:


 ... Мне зёрна чёток памяти перебирать не лень.
Придёт воспоминание – не даром прожит день.

Я помню своих  Братьев, я не забыл имён.
«Рейл-Вэй», путейцы, станция и колокола звон.
Кондуктор был, тюремщик, редактор и сержант,
Полковник-полицейский, помещик, интендант.

Мне дорог бравый Рандл… ну, память, подскажи!
Бизли, Акман и Донкин, и Фрамджи Эд-Ульджи…

При встречах в людных улочках не скажем мы «Привет!»,
На взгляд знакомый радостно не улыбнёмся вслед.
Мы не знакомы в обществе банкиров и купцов,
Где чистоган господствует – кумир всех подлецов.

Но в Ложе нашей Матери нет Братьев нас родней,
Где Подмастерьем Истину познал из уст друзей.
Не жестов и не символов секреты – только Труд,
Покой и Просвещение народы обретут!

Сословные условности, цвет кожи и цвет глаз,
Язык, происхождение – не разделяют нас!..


13



Теперь – о «Большой игре». Начиная с 1813 года, британская дипломатия с беспокойством наблюдала за военными успехами русских войск против Персии, завершившимися подписанием Гюлистанского и Туркманчайского договоров.

          12 (24) октября 1813 года был подписан Гюлистанский мир (Карабах), по которому Персия признала вхождение в состав Российской империи Восточной Грузии и Северной части современного Азербайджана, Имеретии, Гурии, Менгрелии и Абхазии; Россия получила исключительное право держать военный флот на Каспийском море.
             Эта война и стала началом «Большой игры» между Британской и Российской империями в Азии.
             В 1814 году Персия подписала договор с Великобританией, по которому она обязалась не пропускать через свою территорию в Индию войска какой бы то ни было державы. Великобритания, со своей стороны, согласилась добиваться пересмотра Гюлистанского договора в пользу Персии, а в случае войны обязалась предоставлять шаху денежную помощь в размере 200 тысяч туманов в год и помогать войсками и оружием. Британские дипломаты, добиваясь прекращения персидско-турецкой войны, начавшейся в 1821 году, подталкивали Фетх Али-шаха и наследника престола Аббас-Мирзу на выступление против России.
             Напряжённая международная обстановка 1825 года и восстание декабристов были восприняты в Персии как наиболее благоприятный момент для выступления против России. Наследник престола и правитель  иранского Азербайджана  Аббас-Мирза, создавший с помощью европейских инструкторов новую армию и считавший себя способным вернуть утраченные в 1813 году земли, решил воспользоваться столь удобным, как ему казалось, случаем.
             Главнокомандующий русскими войсками на Кавказе генерал А. П. Ермолов предупреждал императора Николая I, что Персия открыто готовится к войне. Николай I, ввиду обострявшегося конфликта с Турцией,  был готов за нейтралитет Персии уступить ей южную часть Талышского ханства. Однако князь  А. С. Меньшиков, которого Николай I направил в Тегеран с поручением обеспечить мир любой ценой, не смог ничего добиться и покинул иранскую столицу.
       Началась Русско-персидская война 1826—1828 годов — военный конфликт между Российской и Персидской империями за господство в Закавказье и Прикаспии, в результате которого Россия окончательно закрепилась в этом регионе и присоединила к своей территории Восточную Армениюю. Теперь военные неудачи заставили персов пойти на мирные переговоры. 10 (22) февраля 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор (в с. Туркманчай близ Тебриза), заключённый между Российской и Персидской империями, по которому Персия подтверждала все условия Гюлистанского мирного договора 1813 года, признавала переход к России части Каспийского побережья до р. Астара,Восточной Армении. (На территории Восточной Армении было создано особое административное образование — Армянская область, с переселением туда армян из Ирана). Границей между государствами стал Аракс.
           Кроме того, персидский шах обязывался выплатить России контрибуцию (10 куруров туманов — 20 млн руб.). Что касается иранского Азербайджана, то Россия обязалась вывести из него войска по выплате контрибуции. Также персидский шах обязался предоставить амнистию всем жителям иранского Азербайджана, сотрудничавшим с русскими войсками. Но, подстрекаемые англичанами, персы устроили бунт в Тегеране, во время которого погиб Грибоедов.


14


            Предыстория же «Большой игры» такая. Ещё в 1600 году в Индию проникли англичане, основав там Ост-Индскую компанию и превратив всю Индиюв свою колонию.
Начиная со времён Петра I, Российской империей в Среднюю Азию снаряжались экспедиции и направлялись дипломаты для установления дипломатических связей с местными ханствами. Со временем Российская империя всё дальше и дальше продвигалась на Ближний Восток и в Среднюю Азию, и к началу XIX века российские и британские интересы в регионе столкнулись.
         Теперь  снова, как говорится, «следите за руками» и увидите, какое  истинное мошенничество используют историки, рассказывая о смерти императора Павла Первого. Подробно тому, как они высмеивают намерения Ивана Грозного жениться на английской королеве Елизавете Первой, объясняя это не его  серьезными геополитическими  устремлениями, а слабоумием царя, наши историки точно также высмеивают намерение Павла Первого завоевать Индию. В 1801 году  он поддержал идею Наполеона Бонапарта о совместном походе русско-французской армии в британскую Индию. В январе того же года в Среднюю Азию направились 20 000 казаков, однако, в марте они получили приказ об возвращении обратно в Россию в связи со смертью императора. Так что убийство Павла было международным заговором, а не дворцовым, т совершено в пользу Англии. После этого на протяжении двадцати лет планы завоевания «жемчужины британской короны» в Петербурге всерьёз не обсуждались.
          Но в 1822 году правительство неожиданно озаботилось судьбой «отечественного товаропроизводителя», введя высокие налоги на импорт готовой одежды. Дела российских текстильщиков пошли в гору, однако, им по-прежнему не хватало импортного сырья.
          Тогда-то   Александр Первый, видимо и составил план модернизации отечественного текстильного производства, но собственными силами, без помощи Европы. Он рассчитывал на хлопок с завоеванных территоий. Англия же была на чеку, и  России пришлось вести войну за войной на Востоке и пережить декабрьское восстание.
              Николай Первый пошел другим путем, вступив в  тайные договоренности с Англией. И получил-таки не только  восточный хлопок, но и машины, технологии и специалистов из самой Англии. Только теперь противнице России пришлось закрыть глаза на ее завоевания территорий на востоке, поскольку для английских машин в России нужно было очень много хлопка. Вот когда Николаю Первому понадобились патриотические художественные произведении о  героях кавказских войн типа Максим Максимыча Лермонтова. Но поэт осуждал и эти войны, и перемены, наступавшие в обществе в связи с  началом развития бизнеса и промышленного производства текстиля.
Российская же империя мотивировала своё расширение на восток желанием цивилизовать отсталые народы Средней Азии, открыть рынок сбыта для среднеазиатских товаров (в том числе хлопка), прекратить опустошительные набеги местных народов на её владения. Лев Феофилович Костенко писал: «Нечестолюбивые замыслы и никакие другие своекорыстные расчёты руководят Россией в её поступательном движении в Среднюю Азию, но исключительно только желание умиротворить тот край, дать толчок её производительным силам и открыть кратчайший путь для сбыта произведений Туркестана в европейскую часть России».



15



       Одной из причин Хивинского похода, который подготовил сразу после чтения поэмы «Демон» в карете государыни Александры Федоровны, осуществил его и проиграл в 1839 году В.А. Перовский, и стала Большая игра — российско-британское противостояние в Средней Азии и на Ближнем Востоке. Основными задачами похода, определёнными на заседании особого комитета Азиатского департамента в марте 1839-го, было прекращение набегов хивинцев на подвластные Российской империи территории, освобождение российских пленных в Хивинском ханстве, обеспечение безопасной торговли и транзитов грузов и исследование Аральского моря. Предположительно одной из целей было смещение тогдашнего хивинского хана Алла Кули-хана и возведение на престол человека, более лояльного к Российской империи.
По мнению некоторых исследователей, поход мог быть подготовкой к более масштабным военным действиям и последующим завоеванием Россией узбекских территорий.
Как писал И. Виткевич, адъютант Перовского, направленный им с разведывательной миссией в Среднюю Азию:"Ныне власть и влияние нашего управления простирается почти не далее пограничной черты Урала и не внушает ни кайсакам, ни областям Средней Азии особенного уважения". «С нашего каравана взято хивинцами с одних бухарцев на 340 бухарских червонцев, или на 5440 рублей. С татар наших берут, как известно, вдвое противу азиятцев… У татар наших развязывают тюки, бьют людей и собирают с неслыханными притеснениями и злоупотреблениями; из развязанных тюков хватают и тащат товары во все стороны…». «Если посмотришьсвоими глазами на эти самоуправства, о коих у нас едва ли кто имеет понятие, то нисколько нельзя удивляться застою нашей азиатской торговли.» «Хивинцы ездят по Сырдарье, до самого Ак-МечетаТашкентского, где отделяется Куван от Сыра, и грабят беспощадно чумекейцев наших, которые зимуют здесь и прикочевывают на лето к Оренбургской линии между Орска и Верхнеуральска.» «Ныне же насилиеэто вошло в употребление, и наши так называемые подданные (киргиз-кайсаки), будучи с нашей стороны освобождены от всякой подати и в то же время подвергаясь, по беззащитности своей, всем произвольным притеснениям и поборам хивинцев, поневоле повинуются им более чем нам и считают себя более или менее подведомственными хивинскому хану».
Россия хотела в этом районе получить новый стратегически важный торнговый путь: в регионе Хивинского ханства было большое количество хлопка, который на рынке стоил дорого. Хлопок было долго и небезопасно везти через казахские степи, поэтому более быстрым и безопасным путём могла бы стать Аму-Дарья (если бы она впадала, как думали в то время, в Каспийское море).
           Для Российской империи поход оказался безуспешным. Войска вернулись в Оренбург, потеряв в походе 1054 человека, преимущественно из-за холода и болезней. Из вернувшихся 604 человека были положены в госпиталь в связи с заболеванием цингой, многие из них не выжили. 600 русских пленных, отставших от отряда, а также взятых хивинцами в плен на пограничных постах ещё до начала похода, вернулись в Россию в октябре 1840 года. Одновременно с возвращением пленных, хан Хивы издал фирман, в котором его подданным запрещалось брать в плен русских или даже покупать их у других степных народов]. Очевидно, что несмотря на неудачный исход похода Перовского, Кули-хан не хотел дальнейшего обострения отношений с Россией.


16


      Проблемы с эффективными поставками импортного хлопка в Россию без всякой войны решил агент английской королевы Виктории немец Людвиг Кноп. Всего за десять лет ему удалось стать крупнейшим поставщиком хлопка из Америки, Египта, Индии и Туркестана, где у него были собственные плантации. В связи с бурным развитием хлопчатобумажной промышленности ввоз хлопка в Россию (в целях его переработки) вырос с 1,62 тыс. т. в 1819 г. до 48 тыс.т. в 1859 г., то есть почти в 30 раз, причем особенно быстро хлопчатобумажное производство росло в 1840-е годы. Таких темпов, как за 40-е годы, с учетверением за одно лишь десятилетие, не знала даже Англия в свои лучшие годы промышленного переворота XVIII века.
          История развития производства хлопка в России, начатая Кнопом, продлилась до времен СССР. Рост цен на американский хлопок и трудности с его доставкой в конце ХIХ заставили власти России приступить к его выращиванию в Туркестанском крае. Было решено превратить Туркестан в хлопковую базу Российской империи.
Но Средняя Азия не могла удовлетворить все потребности российской промышленности, поскольку Хива и Бухара еще не были полностью поглощены Российской империей. Эти ханства, хотя входили в состав России, но имели практически неограниченную власть во внутренних делах. Россия по-прежнему была вынуждена закупать хлопок в США. Извне его ввозилось около 60 процентов. В связи с чем в 1910 году встал вопрос о превращении Бухарского и Хивинского ханства в полные колонии России.
          Вступление Российской империи в Первую мировую войну отложило присоединение Бухарского эмирата и Хивинского ханства к России. Тем самым до революции Туркестанский край не смог обеспечить хлопковую независимость российского государства. Только с 1930-х годов, после победы над «басмачами» (то есть окончательного присоединения Средней Азии), Россия в лице СССР обрела полную хлопковую независимость. Но об этой войне  в школах и в отечественных кинофильмах говорилось без упоминания истории развития текстильной промышленности в России и СССР, начиная с неизвестного проекта Николая Первого, пошедшего на  тайные  экономические и политические договоренности с Англией во имя технического прогресса страны.
      Начиная с 1938 года, на территории Узбекистана начались грандиозные народные стройки каналов для полива хлопковых плантаций, в которых участвовало и сельское население и горожане. Методом народных строек были сооружены Большой Ферганский, Северный Ферганский и Южный Ферганский каналы, Южный и Северный Ташкентские каналы, Зеравшанский канал, Каракумский канал, Катта-Курганское водохранилище и многие другие. Построены и реконструированы осушительные каналы, улучшено мелиоративное состояние заболоченных земель. В результате в советское время дренажные работы получили большой размах. Благодаря широкой сети каналов, построенных в годы советской власти, засушливые и пустынные земли Узбекистана превратились в аграрные земли. Появились новые крупные районы хлопководства.
         В итоге Узбекистан превратился в «хлопковую державу», стал мощной хлопковой базой СССР, но потерял высохшее Аральское море.



                17


      Теперь вернемся в Зимний дворец и попытаемся посмотреть на описываемые ниже и хорошо известные многим события, понимая действия императора Николая Первого в свете его тайных договоренностей с Англией по ее участию в техническом  вооружении российского текстильного производства. Тогда многое увидится совсем в ином свете.
         В 1835 году, еще при жизни Пушкина, вокруг императрицы Александры Федоровны образовался кружок кавалергардских офицеров, дежуривших при ней. Она называла их «мои четыре кавалергарда». Среди них были: штаб-ротмистр Адольф Августович Бетанкур; поручик князь Александр Борисович Куракин; поручик Григорий Яковлевич Скарятин; поручик князь Александр Васильевич Трубецкой. В письмах императрицы Александры Федоровны к графине Софье Бобринской, опубликованных Э.Г.Герштейн в 1962 году, кавалергард Скарятин фигурировал под кличкой: Маска, Трубецкой — Бархат.
Но вместе с этими офицерами гостиную императрицы посещали и другие, среди них – Жорж Дантес. Как справедливо считали, именно отсюда выходили в свет  коварные интриги, стоившие жизни Пушкину. Однако, судя по происходившим с избранными императрицей приближенными офицерами событиям, сами кавалергарды не всегда могли объективно оценить свое положение и предназначенную роль.
            Так в 1836 году Дантес решил посвататься к сестре Александра Барятинского, Марии, одной из самых знатных и богатых невест России. Но, несмотря на дружбу и привязанность к французу, Барятинский ему отказал. А уже через месяц Дантес сватался к свояченице Пушкина  Екатерине Гончаровой. Именно такой была вторая часть его роли (первая – адюльтер с женой поэта, третья – смертельная), тщательно разработанная – только вот вопрос – кем, остается нерешенным для исследователей по сей день.
Но, возможно, ответ кроется в фамилиях людей, которые, по распоряжению Николая Первого, пристально следили за тем, как развиваются события в «золоченой клетке» импертарицы.
Дочь поэта Ф.И.Тютчева Анна Федоровна, с 1853 года фрейлина цесаревны Марии Александровны, внучки Николая Первого, в своих воспоминаниях писала об императрице Александре Федоровне: «Император Николай I питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него эта была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки».
А следил за связанными «крыльями» императрицы А.Х. Бенкендорф, шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (служба госбезопасности). Вместе с ним этой работой занимался Алексей Федорович Орлов, внебрачный сын Федора Орлова, одного из братьев, помогавших Екатерине Второй взойти на престол. По ее указу все «воспитанники» Федора получили дворянство и права на наследство отца. Алексей Федорович сделал блестящую карьеру при дворе, в 1844 году сменил на посту Бенкендорфа.


18

Будучи под таким пристальным вниманием главы госбезопасности, разве могли кавалергарды сделать что-либо, что вышло бы из-под контроля императора? Никогда! Как говорится,  все эти  приближенные к императрице юноши ходили «по одной доске». И могли делать только то, что им разрешали или приказывали. Понятно, что судьба Дантеса полностью под контролем, он делает только то, что ему можно, а не то, что он сам хочет.
Посмотрим еще раз на «сценарий», по которому вели Пушкина к смерти. Навязанная его жене интрига с Дантесом, безденежье, невозможность  эффективно издавать журнал, изнуряющие сплетни в свете. В итоге – тяжелая депрессия. И, наконец, главный удар – «диплом рогоносца», повлекший за собой смертельную дуэль с Дантесом.
А теперь – о людях и обстоятельствах, среди которых в опасном окружении, словно в засаде, оказался поэт.
Прежде всего – это его жена, Наталья Николаевна, вольно или невольно сыгравшая роль погубительницы мужа. Затем – ее сестры. Одна – Александра - давала повод к грязным сплетням, другая – Екатерина -  ввела  врага Пушкина Дантеса в  дом  сестры и зятя, где сама-то пребывала на правах приживалки.
Затем – отец и теща, которые не протянули руку помощи Пушкину и внукам в тяжелейше для них время в 1836 году. Думаю, по одной и той же причине – из-за запрета императора оказывать  помощь, дабы поэт не получил даже лазейки для выхода из царского плена.
И, конечно, сестра Ольга и брат Лев, которые безжалостно тянули из него деньги.
То есть, в гибельном сценарии были задействованы самые близкие люди, родные, которые не только не противились этому положению, но, как Ольга и Лев,  «бежали впереди паровоза».
Еще два имени необходимо упомянуть – писателя Соллогуба, который принес  анонимку Пушкину и передал ее ему в руки первым из всех адресатов, и Александр Тургенев, поселившийся в это время по соседству с поэтом и часто посещавший его в предсмертные дни, а затем по приказу Николая Первого сопровождавший гроб с его телом в Михайловское.

19


Когда произошла дуэль Дантеса и Пушкина, то в гостиной императрицы, где развлекались привилегированные кавалергарды, они могли бы  с полным основанием  отметить: первый пошел! И это был Дантес, к которому питал особое расположение Александр Барятинский. Но в день кончины Пушкина, 29 января, появилось стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», а 7 февраля  и он подписал себе смертный приговор, добавив к стихотворению после посещения его Арендтом, врачом, лечившим Пушкина после дуэли, шестнадцать заключительных строк:

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

                Лермонтов был арестован предположительно 18 февраля и содержался в одной из комнат верхнего этажа Главного штаба, а затем с 27 февраля находился под домашним арестом в квартире Е. А. Арсеньевой до отъезда 19 марта на Кавказ через Москву. А. Н. Муравьев писал: «Ссылка его на Кавказ наделала много шуму; на него смотрели как на жертву, и это быстро возвысило его поэтическую славу».
             Но, оказывается, еще не время было говорить вслед высланному за убийство поэта Дантесу : « Второй пошел!». Время это настало только в январе 1838-го, когда Лермонтов вернулся с Кавказа в Петербург. Кто же мог быть этим «вторым» вслед за Дантесом, кого в роскошной гостиной императрицы могли «назначить» палачом и жертвой одновременно?
         Может быть, тот – кто именно в это время сбежал от своей высокой покровительницы? Беглецом оказался фаворит Александры Федоровны, Александр Трубецкой, «Бархат», как она ласково называла его. Именно после гибели Пушкина и высылки Дантеса из России  он изменил императрице с итальянской балериной Тальони, которая в 1837 году прибыла в Петербург. Причем, сделал это, не скрываясь, на глазах у всех!
Но, кажется, главным обиженным тут оказался… император. Который, скорее всего, по просьбе жены не стал преследовать сбежавшего «Бархата», а обрушил свой гнев на его брата, Сергея Трубецкого, чья жизнь с тех пор пошла под откос.
Стиль такой был у Николая Первого – использовать близких родственников своих недругов, не выбирая средства. Мало того, именно он и  определял отношения между некоторыми родственниками своих приближенных - аристократов. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, а также окружающие их семейства входили в этот «заколдованный» императором круг.
Так почему совершил свой невероятный поступок фаворит императрицы, перебежав демонстративно от нее к танцовщице? Не потому ли, что заподозрил – вслед за Дантесом убийцей могут сделать его? И, грубо говоря, дал деру. Жизнь его с тех пор не сложилась, в истории он остался жалким сплетником и мошенником. И жизнь его брата Сергея Трубецкого была полностью загублена. В том же январе 1838-го Николай его насильно женил на своей беременной и распутной фаворитке Мусиной-Пушкиной, объявив Сергея отцом ребенка. Но это было только начало его злоключений…

20

              Если так сильно испугался Александр Трубецкой, что  по собственной воле покинул ряды фаворитов в Зимнем, то отчего вдруг возник этот  испуг? Может быть, он увидел, что в ход уже снова идет прежний сценарий,  с помощью которого был погублен Пушкин? Не удивительно: трудно было не заметить искушенному царедворцу, что события вокруг Лермонтова  прямо-таки «копируют» события вокруг Пушкина накануне  его смерти. И люди задействованы все те же!    Александр Иванович Тургенев также ловко восстановил против Лермонтова Баранта, как ловко он восстанавливал  Пушкина против  Карамзина,  Александра Первого и Аракчеева. Эпиграммы на этих людей были для юного выпускника лицея входным билетом в общество изощренных московских масонов – покровителей русской литературы и ее авторов в 19 веке. А Соллогуб с его «заказной» злой повестью-памфлетом на Лермонтова «Большой свет» и позорный «диплом рогоносца», который именно он принес Пушкину - нет ли и тут связующей нити?
Даже такая мало кому известная фамилия, как Жадимировский, всплывает уже через десять лет после смерти Лермонтова, но в связи и с ним, и с Пушкиным – через пятнадцать лет после его гибели. Сейчас эта фамилия на слуху у  искусствоведов и историков Петербурга, где под особую охрану Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры (КГИОП) попал «Особняк и дом Жадимировских ». Сообщается, что в 1793 году участок приобрел купец Жадимировский. Его родственники владели домами в северной части того же квартала у Конюшенного переулка. Это был известный петербургский купец, процветающий коммерсант, миллионер и коммерции советник. И.А. Жадимировский возглавлявлял крупнейший в столице семейный купеческий клан предпринимателей и крупных домовладельцев. Предприимчивые купцы Жадимировские во множестве скупали участки, занятые старыми особняками и дворовыми каменными флигелями, и либо надстраивали их дополнительными этажами, либо сносили и возводили на их месте доходные дома. И сегодня в Санкт-Петербурге есть остров Жадимировский, который по сей день носит имя своего хозяина – известного купца-миллионера 19 века.
            В 1851 году по столице стали распространяться слухи о неразделенном увлечении Николая Павловича Романова красавицей-невесткой Ивана Алексеевича Жадимировского. Однако попытки Николая I покорить красавицу Лавинию остались безуспешными. Говорили, что ее стойкость при отражении всех атак любвеобильного Николая Павловича объяснялась не супружеской верностью Лавинии своему законному мужу Якову Жадимировскому. Якобы она сама была безумно влюблена в офицера-красавца Сергея Трубецкого. При попытке бегства их задержали на одной из российских застав и с позором этапировали в Петербург, где почти одновременно прошло два судебных процесса. Первый – семейный – на набережной реки Мойки в доме № 8, в семейном кругу купцов Жадимировских. Второй – военный суд над заключенным в Александровский равелин Петропавловской крепости Сергеем Трубецким, которого разжаловали в солдаты и отправили в сибирскую ссылку.
Интересно, что муж Лавинии – Яков Жадимировский – не предпринял против супруги-беглянки никаких строгих мер. Напротив, спокойно и даже уважительно принял жену и вскоре увез ее в Европу. И это о многом говорит. Прежде всего о том, что для Сергея Трубецкого этот побег была очередная «подстава», точно также, как и другие – его насильственная свадьба по воле Николая Первого на Мусиной - Пушкиной и участие в дуэли Лермонтова и Мартынова в качестве секунданта.
           За что же царь так терзал несчастного молодого кавалергарда, брата  фаворита своей жены, Александра Трубецкого? Наверное, это было наказание именно сбежавшему к итальянской балерине от императрицы Александру Трубецкому. И Яков Жадимировский всего лишь помог царю отправить Сергея Трубецкого в Сибирь, где он пробыл до смерти Николая, и в 1856 году вернулся в свое поместье. Но через три года умер там в возрасте 44 лет – здоровье не выдержало всех этих испытаний. А его брат, спрятавшись в Европе, подальше от великолепной гостиной своей царственной покровительницы, прожил до 76 лет.
Значит, не просто так богатели купцы Жадимировские – они исправно несли службу государю, в частности, его спецслужбам. Поэтому и вызывает сомнение судебное дело, которое возбудил против Пушкина один из домовладельцев Жадимировских – Петр Алексеевич, брат Ивана Алексеевича Жидимировского.
          Один из серьезных скандалов у  поэта разгорелся с владельцем дома на углу Морской и Гороховой улиц, богатым купцом Петром Алексеевичем Жадимировским, где проживала семья поэта с 1 декабря 1832 года по 1 декабря 1833-го. Сохранились три расписки о получении денег от Пушкина приказчиком Жадимировского И. Ананьиным: 2 декабря 1832 года Пушкин внес 1000 рублей, 10 декабря -1000 рублей (за период с 1 декабря 1832-го до 1 апреля 1833 года). Из третьей расписки (недатированной) следует, что Пушкин внес 1100 рублей, оплатив квартиру до 1 августа 1833 года.
                Но в мае 1833-го  он с семьей переехал на дачу на Каменный остров и больше на квартиру в доме Жадимировского не возвращался. 1 сентября 1833 года, в его отсутствие, Н. Н. Пушкина заключила новый контракт на наем квартиры в доме А. К. Оливио  на Пантелеймоновской улице. Жадимировский обратился в суд, требуя возместить ему убытки из-за нарушенного контракта. Хотя долгов перед ним у Александра Сергеевича не было, поскольку квартира была оплачена по август, а съехали Пушкины еще в мае, дело было передано в 4-й департамент Санкт-Петербургского надворного суда, где решено 15 апреля 1835 года в пользу Жадимировского. Пушкин обжаловал решение, и дело 26 августа 1835 года перешло для ревизии в 1-й департамент Санкт-Петербургской палаты гражданского суда. Решение надворного суда было оставлено в силе, а из дела была составлена «записка» для прочтения обеими сторонами. 6 марта 1836 года Пушкин отказался читать «записку» и «чинить» по ней «рукоприкладство», то есть, утвердить подписью свое согласие с ее содержанием, и 10 июня 1836 года на него был наложен штраф в 53 рубля 17 копеек за неправильную подачу иска.
То есть, три года 4-й департамент Санкт-Петербургского суда держал поэта на крючке, который закинул миллионер Жадимировский, желая получить с Пушкина какие-то копейки в качестве компенсации за нанесенный, по его мнению, ущерб от досрочного съезда с квартиры в его доме? Ну кто в это поверил бы! А  Пушкину было не до шуток в  1836 году, когда в его жизни наступил тяжелый кризис. Вот такие были действия по указанию царя «героев невидимого фронта», убийственная «деятельность» которых до сих пор не оценена «по достоинству» нашими современниками и фамилии их пока что остаются в тени.

21


Можно подумать, что гостиная жены императора Николая Первого, Александры Федоровны, которую посещали ее приближенные кавалергарды, в том числе, и самый красивый, как считали, в Петербурге, молодой человек – Алексей Аркадьевич Столыпин Монго, двоюродный дядя Лермонтова, но моложе него на два года, была гнездом разврата и должна была создавать негативную репутацию царской семье. Но ничего подобного! Императрица не скрывала ничего, что там происходило и оставила об этом немало откровенных писем своим приятельницам. И, судя по тому, в чьем ведомстве находилось это «гнездо», свои исторические «свидетельства»  Александра Федоровна оставила нарочито «откровенными» лишь для изощренной маскировки того, чем на самом деле занималась царская семья в этом «гнезде».
Можно  предположить, что оно было своего рода «отделом» Третьего Отделения по разработке стратегии и планирования многоходовых спецопераций, предназначенных для пресечения опасной для российской государственности деятельности представителей самых значительных фамилий. Если приглядеться к этой «работе» царской семьи, то она была весьма и весьма многотрудной и напряженной, и должно было пройти немало времени, должны были произойти какие-то важные  прогнозируемые или планируемые события с вовлечением в них определенных людей и с распределением среди них нужных ролей, чтобы в конце, как черт из табакерки,  наверх выскочил палач и водрузил над  спецоперацией венец смерти.
Конечно, не сама императрица или ее дочери, Мария и Ольга, составляли эти убийственные планы, этим занималось Третье Отделение – Бенкендорф, а затем Орлов, но свои задания они имели.
Вообще, как мне кажется, этот план и стратегия были  разработаны «рамочно»  для всех четырех  наших героев – Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя.  А затем лишь варьировались в соответствии с обстоятельствами. Поэтому можно найти в разработках спецслужб того времени для каждого нашего героя общие, очень похожие, подходы.
Их служба была связана с министерством иностранных дел,  и в случаях с Грибоедовым, Пушкиным и Лермонтовым закончилась международными скандалами, но в «очень правильное время». Гоголь не служил по этому ведомству, однако, десять лет жил в Европе и именно  там слишком близко подобрался к весьма неожиданной, но неизвестной пока широкой публике, международной проблеме России, желая отобразить ее во втором томе «Мертвых душ», что могло напугать Николая Первого, которому это было невыгодно. Если в случае  с Пушкиным и Лермонтовым это касалось Нидерландов и Франции, то в случае с Грибоедовым и Гоголем – Англии.
Но международные скандалы, с которыми связаны имена Грибоедова, Пушкина и Лермонтова, были Николаю Первому выгодны.
С «помощью» гибели в Тегеране русского посла Грибоедова, удалось покорить бунтовавшую с подачи Англии  и Франции против  Туркманчайского мира Персию и взять за смерть поэта большие «отступные», которые по сей день остаются национальным достоянием в алмазном фонде  России.
Смерть Пушкина «помогла» расправиться с уличенным в шпионаже послом Нидерландов в России Геккереном и напомнить Франции хотя бы на короткое время ее место, которое она заняла в Европе после  победы России над Наполеоном.
Дуэль Лермонтова с сыном французского посла де Баранта по факту стала  причиной  отъезда  последнего из России на долгий срок, что почти  прервало дипломатические отношения России и Франции, где воцарился ненавистный Николаю Первому  «король буржуа»  Луи Филипп, севший на трон в результате революции во Франции 1830 года, который жаждал протектората над находящейся в процессе отсоединения от Нидерландов Бельгии в результате этой революции и последовавших затем событий в Польше, о которых Пушкин написал в своем  роковом стихотворении «Клеветникам России», а также вступивший в союз с Египтом против Сирии и Турции.
В 1837 году  Дантес убил  нашего поэта, Николай Первый помирился с  нидерландским  принцем Оранским, но бельгийский вопрос все еще  стоял в Европе, угрожая перерасти в войну. И 18 ноября 1839 года начался конфликт Лермонтова с Барантом, в центре которого оказался приятель  французского посла, «друг» Александра Сергеевича Пушкина и сам дьявол  международного масонства, Александр Иванович Тургенев.  Когда Лермонтов зимой вернулся с Кавказа, куда был выслан за стихотворение «Смерть поэта» в 1837 году, то именно Александр Тургенев передал ему просьбу сына Баранта объяснить свою позицию в отношении французской нации в стихотворении «Смерть поэта», поскольку именно от этого ответа зависело приглашение поэта на новогодний бал во французское посольство. И Лермонтов тотчас же откликнулся письмом:

«Милостивый Государь
Александр Ивановичь
Посылаю вам ту строфу, о которой вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова ваша милость.
...«Его убийца хладнокровно
Навел удар — спасенья нет!
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво? — из далёка
Подобный сотне беглецов,
На ловлю денег и чинов
Заброшен к нам по воле рока,
Смеясь он дерзко презирал
Чужой земли язык и нравы:
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый
На что; он руку поднимал !»
За сим остаюсь на всегда вам преданный и благодарный
Лермонтов
На обороте:
Его Превосходительству Милостивому Государю
Александру Ивановичу Тургеневу»

Конечно, из этого отрывка видно, с одной стороны, что речь идет именно о Дантесе, а с другой – и обо всех иностранцах, жаждущих славы и денег в России. Тургенев, понимая, что стихотворение несет в себе тяжелое обвинение всем  заграничным карьеристам, нет разницы, что французская нация тут не указана конкретно,  выкрутился чисто дипломатическим способом – он не поспешил дать свой ответ. Но Лермонтов и без него был все-таки приглашен на новогодний бал во Французское посольство и поехал на него. А Тургеневу, как человеку мудрому и искушенному во всяких политических играх, пришлось написать письмо Вяземскому, в котором он оправдывал свое невольное и нежелательное  участие в конфликте поэта и сына Баранта.

22


Но уже одно то, что именно в это время Александр Тургенев  послужил своего рода «мостиком», по которому  к Лермонтову подобрались во французском посольстве, а сам поэт получил возможность приблизиться к внешнеполитической жизни России, говорит сам за себя. Вольно или невольно, но Тургенев был замешан в конфликте Лермонтова и Эрнеста Баранта. Он не был наивным человеком, который давал бы разыграть себя  дипломатам и спецслужбам «втемную». Тургенев давно был скомпрометирован и шантажирован  смертным приговором  брату за участие в декабрьском восстании. Спасло Владимира Тургенева только  его пребывание во время следствия в Европе. Откуда он так и не сумел выбраться, сколько бы ни умолял его Александр Тургенев, который какие только  поручения Николая Первого ни выполнял.
И такой человек не понимал, к чему идет дело, что история Пушкина с Геккереном и Дантесом практически один к одному повторяется теперь с Лермонтовым и отцом и сыном Барантами? Но какова была цель вопроса о  знаменитом стихотворении? Может быть, это был всего лишь крючок, заброшенный для того, чтобы подцепить Лермонтова на тщеславии, которое не позволило бы ему отказаться от рокового бала во французском посольстве? И, не дав вовремя ответа Эрнесту Баранту, Тургенев надеялся, что Лермонтова не пригласят и все обойдется? Не обошлось – поэта все-таки пригласили, и именно  это планировалось и было важно для «сценаристов». Зачем?
Для того, чтобы понять, как Лермонтов оказался замешанным в сложнейшей международной политической игре крупнейших мировых держав, нужно внимательно проследить за событиями того времени при дворе Романовых в России и на международной арене.
В 1833 году, когда еще не был решен окончательно вопрос о независимости Бельгии, а нидерландский посол Геккерен решил для чего-то «обзавестись»  сыном французского происхождения – красавцем Дантесом, наместник Египта, номинально подвластного в то время Османской империи, Мухаммед Али напал на Сирию и завоевал ее. А в мае 1838 года дал понять европейским державам, что хочет получить для своей страны независимость. Луи Филипп поддержал его, желая заполучить Сирию, чем вызвал бурное негодование Великобритании, России, Австрии и Пруссии. Отношения Николая Первого и французского короля еще более обострились. До такой степени, что российский эстеблишмент ожидал даже развязывания новой войны.
Но французский посол де Барант считает в это тревожное время свое положение в России успешным и неуязвимым и в 1838 году, в самый разгар «восточного конфликта»,  вызывает к себе сына Эрнеста для того, чтобы сделать его первым секретарем посольства в Петербурге. Не подозревая, что ли, что русский император всего лишь обманул его бдительность, дав возможность приблизиться к  петербургскому научному  обществу, даже позволив ему стать почетным членом Петербургской академии наук. Опытный дипломат Барант до самого лета 1841 года, когда ему пришлось навсегда покинуть полюбившуюся ему Россию, пребывал в неведении действий Николая Первого, сплетавшего против него и, тем более, против его еще более наивного и легкомысленного сына-дуэлянта Эрнеста, сложнейшую политическую интригу. И счастье Баранта, что из нее он и его семья вышли живыми и невредимыми.  И то, наверное, лишь потому, что  исход отношений Франции и России на тот период  был мирным.
Что бы там не считал  посол де Барант, а приближенный к императрице Александре Федоровне Александр Трубецкой, видимо, заподозрил неладное. Наверное, он  уже разглядел начало того же самого сценария, по которому его товарищ  по великосветским забавам, красавец, сын посла Геккерена Дантес, убил Пушкина и был изгнан с позором из страны (хорошо еще, что не повешен!)  И вот в Россию приезжает  еще один юный красавец  - сын теперь французского посла, еще один молодой и непутевый француз и такой же карьерист, как и Дантес.  Возможно, Александр Трубецкой  заподозрил, что роль следующей жертвы на очередной «политической» дуэли будет предназначена ему – как месть государя за внимание к нему императрицы. И Александр Трубецкой бежит из Зимнего дворца к танцовщице Тальони.
25 января 1838 года Вяземский сообщает Мусиной-Пушкиной:
«Наикраснейший мало появляется в свете. Говорят, будто он поменял балы на балет и пребывает у ножек Тальони».
Императрица с обидой следит из дворцового заточения за развитием этого романа. Она пишет Бобринской: «Саша Трубецкой как безумный». Это истинные ее чувства или все-таки игра? Кто знает, может быть, истинные чувства в игре.
Интересно, что сам Александр Трубецкой не пострадал из-за своего вероломства, его всего лишь десять лет после этого не выпускали в Европу. Но за его отступничество пострадал  брат, Сергей Трубецкой, которому Николай Первый испортил жизнь и довел до преждевременной кончины. Однако Александр не мог заступиться за брата, как не смог это сделать и Александр Тургенев. И даже верная служба двору  сестры Трубецких – Марии – не помогла.

23

Александр Трубецкой если и подозревал, что ему хотят навязать какую-то плохую роль, то ошибался. Для задуманной  «международной» дуэли нужен был человек с более высоким статусом – не только по рождению, но и по общественному положению. И Александр Трубецкой французу Эрнесту Баранту никак не подходил. «Пример» Пушкина и Геккерена мог  вполне вдохновлять тех, кто разрабатывал следующую операцию по компрометации теперь уже французского посольства. А небеса ( в лице самих Романовых, разумеется) как раз уже послали России нового великого поэта,  Третьему же Отделению – подходящую жертву.
Представители фамилии Трубецких понадобились лишь для продвижения замысла, его «идеологического» наполнения. Но не Александр Трубецкой, а его брат и сестра, Сергей и Мария, под угрозой кнута и пряника неведомо для себя участвовали в страшном сценарии готовящейся гибели Лермонтова.
Смотрим далее хронологию разворачивающихся в это время событий.
19 апреля 1839 года, наконец, решился «бельгийский вопрос» - был подписан Лондонский договор, также известный как Первый Лондонский договор или Конвенция 1839 года, подписанный представителями Великобритании, Австрии, Франции, Пруссии, России и королевства Объединённые Нидерланды. В соответствии с этим договором европейские державы признавали и гарантировали независимость и нейтральный статус Бельгии, а также подтвердили независимость Люксембурга.
        Наступила пора европейским державам решить и «восточный вопрос». В том же 1839 году на Египет двинулась Османская армия. А Стамбул предоставил европейским державам полномочия вести переговоры об урегулировании от лица Османской империи.
       В это время было очевидно, что Николай I решил использовать недовольство Англии длительным вмешательством Франции в «восточные дела», чтобы изолировать ненавистную ему «революционную» июльскую монархию «короля баррикад» Луи-Филиппа и разбить дипломатическое согласие Англии и Франции по другим вопросам. Русский император не прочь был содействовать политическому перевороту во Франции и приходу к власти племянника Наполеона I — Людовика-Бонапарта. Николай рассчитывал при этом, что борьба за французский престол отвлечет Францию от событий на Ближнем Востоке.
        Поэтому всеобщее внимание в этот момент было приковано к попыткам России «поссорить» Англию с Францией. И вот тут интересны события при дворе Николая Первого, которые отражают его  политические пристрастия.
  На «дворцовую сцену» в Зимнем в 1839 году выходят две высокопоставленные женские фигуры. Их появление имеет  значение как для Европы, так и для не равного им по высоте положения поэта Лермонтова. Который только что вернулся из ссылки с Кавказа, куда был отправлен после сочинения своего знаменитого стихотворения «Смерть поэта», оскорбившего честь  всего аристократического окружения царской семьи. Но, как ни странно, она вовсе не против, чтобы бунтарь находился совсем рядом – прямо во дворце. И Лермонтов получает приглашение на свадьбу своего двоюродного дяди и очень близкого друга  Алексея  Григорьевича Столыпина и сестры братьев Трубецких, Марии Васильевны Трубецкой, фрейлины императрицы. Шаферами на бракосочетании -  Александр Трубецкой и  второй двоюродный дядя Лермонтова и его близкий друг – Алексей Столыпин Монго. Оба из знаменитой гостиной  приближенных кавалергардов императрицы.
         И вот Лермонтов среди высокопоставленных гостей,  но какие чувства испытывает поэт? Чтобы это понять, необходимо знать, что Мария Трубецкая – это  любовница  цесаревича Александра Николаевича, будущего императора Александра Второго. Однако с тринадцати лет эта девушка любит Александра Барятинского, друга цесаревича, который, кажется, не возражает против этой увлеченности своей подруги… В общем, все при  дворе знают о типичном ле труа этой троицы, которая и после свадьбы Марии Трубецкой не отказалась от своих забав.
       Поэт тоже в курсе дворцовых сплетен и понимает, что такое это свадьба – всего лишь очень дорогой подарок хорошо послужившей наследнику престола девушке. Но ведь «подарком» - в мужья -  ей выбран его дядя и близкий друг, который стоит сейчас под венцом с распутницей, поникнув  опозоренной головой. Мало того, что у него отобрали честь, его, по сути, лишили и огромного состояния, которое теперь по праву принадлежит его супруге.
     После этой свадьбы Лермонтов впадает в тяжелую депрессию. Рассказывая московским друзьям о своем литературном успехе в высшем кругу, он говорит о своей скуке, желании бежать на Кавказ или хотя бы в отпуск в Москву. В письме, посланном А. А. Лопухину в конце февраля или начале марта 1839 года, Лермонтов говорил о каких-то конкретных фактах, усугубивших его тяжелое настроение. «Признаюсь тебе, я с некоторого времени** ужасно упал духом...» — начинает Лермонтов, но... передавая это письмо П. А. Висковатову, Лопухины оторвали его конец. По словам Висковатова, «враги охотно выставляли Лермонтова прихвостнем Столыпина в гостиных столицы». К этому времени и относятся письма поэта к Лопухиным, свидетельствующие о его чрезвычайно угнетенном состоянии.

24

Но не только двусмысленное положение  дяди из-за брака с Марией Трубецкой угнетает Лермонтова. По ассоциации с историей Александра Сергеевича Пушкина в 1836 году, он ожидает и для себя теперь чего-то вроде «диплома рогоносца». Основание опасаться есть.
     Через несколько  месяцев он «получает» то, чего  ожидал - еще один ощутимый моральный удар – от дочери царя Марии Николаевны, которая заказала Соллогубу повесть «Большой свет» - злую карикатуру на Лермонтова, где пущена в ход и эта злая сплетня о его отношениях с дядей. Соллогуб ретиво кинулся исполнять поручение великой княгини, и к ее свадьбе с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским летом 1839 года повесть уже готова и ее читают в Петербурге и в Москве пока что в списках. Но она готовится к изданию.
Усугубляют и делают пугающим  оскорбление поэта те факты, что в это время Алексей Григорьевич Столыпин назначается  адъютантом  к мужу Марии Николаевны, а автор повести «Большой свет» - тот самый граф Соллогуб, который принес в ноябре 1836 года  запечатанный в конверт «диплом рогоносца» на квартиру Пушкину.
   Как видим, и сценарий  тот же, и исполнители – те же!
       Но едва ли тогда кому-то в голову  могли придти эти странные и страшноватые совпадения. Двор размышлял совсем о другом: о значении свадьбы русской принцессы с родственником Людовика Бонапарта, которого Николай Первый хотел бы видеть королем Франции вместо ненавистного ему «короля буржуа» Луи Филиппа, Максимилианом Лейхтенбергским.
          А тут еще 26 октября 1839 года «Русский Инвалид» отметил в хронике петербургской жизни, что прибывший из Любека пароход «Наследник» доставил в русскую столицу «камергера короля вюртембергского Баччиокки» - родственника Людовика Бонапарта и герцога Лейхенбергского. Баччиокки провел в Петербурге два месяца. Все это время он усердно посещал светские салоны, обращая на себя всеобщее внимание. Он сделался модной фигурой.
       Лермонтов не приближен ко двору, но именно в это время – 18 ноября 1839 года - у него начинается конфликт с сыном французского посла Эрнестом Барантом.
       Отношения России и Франции  обостряются еще больше, и в декабре 1839 года русский посол во Франции граф Пален выехал в Петербург. Он оставался в России около трех месяцев. Столь долгое отсутствие в Париже главы русского посольства в момент, когда внимание мировой дипломатии было приковано к участию Франции в «восточных делах», было воспринято французским правительством, как враждебная демонстрация.
      Русский дипломат в Париже  барон Медем  сообщал 4 января 1840 года в частном письме к министру иностранных дел Нессельроде, что если пребывание Палена в России продолжится, то французский король Луи Филипп примет крайние меры и отзовет Баранта из Петербурга на неопределенный срок.
         Тяга Луи-Бонапарта к союзу с русским царем несомненна. Об этом уже говорят не только дипломаты, но и весь  большой свет Петербурга. Однако 13 января 1840 года III отделение начинает  дело, озаглавленное: «О дошедшем слухе, что принц Луи-Бонапарте намерен прибыть в Россию». В секретном письме, содержащемся в этом деле, Бенкендорф извещает вице-канцлера Нессельроде о «высочайшем» повелении «для предупреждения неприятностей как нашему правительству, так и самому принцу Луи-Бонапарте» распорядиться о том, чтобы в случае, если слух этот подтвердится, Бонапарту не был бы засвидетельствован паспорт". Так что не все так, как кажется.
      Но в разгар этих международных «страстей» нервы не выдерживают у  двух молодых людей, и в феврале 1840 года  состоялась дуэль Лермонтова с Эрнестом Барантом. Она «вписалась» в контекст тревожных международных событий, когда при дворе Николая Первого уже открыто говорили о войне с Францией. Но император решил иначе.
      6 марта 1840 Пален выехал в Париж. Весь этот период — с декабря по март — Барант занимал в Петербурге выжидательную позицию, готовый в любой день выехать из России. А 6 марта он писал к Гизо, в это время французскому послу в Англии: «Я только что избежал, своего рода, разрыва. Г-н Пален направляется сегодня к своему посту. Таким образом, я остаюсь на своем, не для того, чтобы трудиться, как Вы, над соглашением, имеющим важнейшее значение, но чтобы ничего не делать, мало говорить, наблюдая за одним из важнейших пунктов Европы».
       Барант говорит здесь о подготовке международного договора по Египту – именно он предотвратил войну между Россией и Францией. 15 июля 1840 года были подписаны Лондонские конвенции, исключавшие Францию из Четверного союза европейских держав (Англии, Австрии, Пруссии и России), выступивших за поддержание целостности Османской Империи против египетского паши – союзника Франции. С этого момента тема России не сходила со страниц французских газет: в ней стали видеть либо возможную союзницу, главное преимущество которой в том, что у нее иные азиатские зоны влияния, либо заклятого врага, союз с которым не нужен и невозможен.

25

    Посол Франции сохранил свой пост, но не подозревал, что лишь на короткое время: может быть, Николай Первый не хотел видеть его на этом посту у себя в Петербурге как представителя ненавистного ему Луи Филиппа? Или в чем-то поведение дипломата не устраивало его?
А пока что он пребывал в российской столице только потому, что «Аннушка» в Пятигорске еще «не разлила масло». Летом 1839 года, пока в Петербурге праздновали свадьбу дочери императора Марии Николаевны и  герцога Максимилиана Лейхтенбергского, а писатель Соллогуб засел за повесть «Большой свет», брат Александра Барятинского, личного адъютанта  цесаревича Александра Николаевича, Владимир Барятинский,  мчался в Пятигорск излечивать свои фронтовые раны. И он никак не мог обойти дом, где цвела «роза Кавказа», которая уже умела «работать» с депрессивными молодыми офицерами, покорно принимавшими на Кавказе свое наказание за различные провинности. С некоторых пор «утешение»  было ее «профилем». Правда, «излечение» всякий раз  заканчивалось для них большим разочарованием – «роза» только соблазняла, но не была доступна. И молодые люди мчались в бой, подставляя в отчаянии грудь  шальным пулям. Во всяком случае, так свидетельствовали очевидцы.
   Но в случае с Владимиром Барятинским пострадала репутация самой «розы», которая неправильно поняла намерения князя. Впрочем, что у них там было и за что  Эмилия Клингенберг, как говорили, получила 50 тысяч рублей накануне приезда сюда Лермонтова с его «бандой» в мае 1841 года, так и осталось покрыто мраком тайны.
Сразу после дуэли Лермонтова с  сыном французского посла Баранта в Петербурге вышла в свет  скандальная повесть Соллогуба «Большой свет». И это было второе публичное оскорбление после свадьбы его дяди Алексея Григорьевича Столыпина на  любовнице цесаревича Александра Николаевича Марии Трубецкой. Пока Лермонтов пытался справиться с депрессией, вызванной этими событиями, царский двор поспешил оскорбить его в третий раз. 11 апреля 1841 года он получил приказ из Генерального штаба в 48 часов покинуть Петербург и отправиться в Тенгинский полк. После дуэли прошел год, к чему же вдруг такая спешка – в 48 часов?
Семья Романовых ясно дала  понять поэту, что не желает его присутствия в обеих столицах в дни празднования бракосочетания Александра Николаевича с Великой княжной Марией Александровной, дочерью великого герцога Людвига Второго Гессенского, именовавшейся до принятия ею православия принцессой Максимилианой Вильгельминой Августой Софией Марией Гессен-Дармштадтской.  Оно должно было состояться  16 (28) апреля 1841 года в Соборной церкви Зимнего дворца.
  Если в 1837 году высланный на Кавказ за стихотворение «Смерть поэта» Лермонтов покидал Петербург как герой, вызывая интерес и восхищение многих своих поклонников, тогда только об этом и говорили в столице, то теперь никому до его отъезда не было дела – все внимание было приковано к свадьбе цесаревича. И празднования планировали аж до самого июля.
     25 апреля Лермонтов встретился в Туле с Алексеем Столыпиным Монго и в конце мая они  уже жили на съемной квартире у капитана Чилаева в Пятигорске, рядом с домом генерала Верзилина и по соседству с Николаем Мартыновым.
  Для биографов по сей день остается загадкой: почему так совпало, что вслед за Лермонтовым на Кавказ еще зимой 1840 года отправились его приятели по «кружку 16-и», а  весной и летом 1841-го снова оказались рядом с ним в Пятигорске не только члены этого кружка Столыпин Монго, Гагарин и Васильчиков, но и Сергей Трубецкой, Сергей Пушкин, ставшие  свидетелями и участниками ссоры в доме Верзилиных, а затем и самой  смертельной дуэли? И сегодня многих не покидает сомнение: а не было ли задумано их участие Третьим Отделением, нет ли их вины в  организации преднамеренного убийства поэта, каким и оказалась дуэль у подножия горы Машук?
        Если  дуэль Лермонтова и была тщательно разработанной операцией по его уничтожению, то она была спланирована и расписана до мельчайших деталей так, что истинные события до сих пор никому неизвестны. Ведь нельзя же, на самом деле, верить материалам допроса двух секундантов – Васильчикова и Глебова, которые, как и Мартынов, на следствии скрыли участие Сергея Трубецкого и Алексея Столыпина Монго. На этом поединке не было ни врача, ни возницы с бричкой, чтобы осмотреть и увезти раненого. Даже в отсутствии этих свидетелей можно ли  говорить обо всех деталях дуэли Лермонтова и Мартынова со слов всего лишь двух заинтересованных человек, участников убийства?
         Но одно точно можно сказать:  все участники и свидетели этого события в истории навсегда остались под подозрением в предательстве Лермонтова. И, по всей видимости, именно такова и была задача тех, кто планировал эту операцию задолго до того, как произошла дуэль – навсегда скомпрометировать друзей и даже родственника Лермонтова, оппозиционную молодежь с известными фамилиями.

26

Но зачем это понадобилось Николаю Первому? Эти молодые люди действительно представляли опасность для государства? Или все-таки они были просто компанией своевольных и разгульных мажоров того времени, которых необходимо было приструнить?
       А, может, все-таки государь знал что-то более важное, что пугало его?
       Есть серьезные факты, которые биографы Лермонтова не посчитали таковыми, обратив их в анекдот.
Секунданты и убийца указывали, что причиной дуэли стала ссора, которая произошла между Мартыновым и поэтом накануне 13 июля на вечере у генеральши Верзилиной. Дамы, присутствующие на этом вечере, впоследствии подтверждали, что Лермонтов был весел и отпустил не совсем удачную шутку в адрес Мартынова, по-французски предостерег юную девушку от общения со странным человеком в горском наряде с большим кинжалом наперевес. Вот это и стало историческим анекдотом – большой кинжал Мартынова, над которым якобы без устали  потешался поэт.
          Но были  еще три, даже четыре кинжала – два маленьких кинжальчика на поясах у Эмилии и ее сестры Надежды, ценный коллекционный кинжал на поясе у самого Лермонтова и… «Кинжал» - стихотворение поэта, которое было опубликовано в конце мая 1841 года в журнале «Отечественные записки».
           А только ли для красоты молодые люди в гостиной Верзилиных «обвешали» вдруг свои пояса этими кинжалами и кинжальчиками? Кто на самом деле язвил по поводу опасного оружия горцев: Лермонтов или Мартынов и сестры Верзилины? Именно у них был повод затеять эту некрасивую склоку вокруг Лермонтова из-за его опубликованного стихотворения «Кинжал». Которое, на первый взгляд, ничем особенным не привлекало внимания, если бы не огромный скрытый за ним смысл. Прежде всего он заключался в самом кинжале, который Лермонтов получил в подарок от вдовы  Грибоедова  Нины Чавчавадзе из  ее фамильной коллекции и которому посвятил свое стихотворение. Ее он навестил еще в 1837 году и был поражен историей их семьи и собирался написать «роман из кавказской жизни».  Вот это стихотворение:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза - жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

         «Светлая слеза – жемчужина страданья» праправнучки  грузинского царя Ираклия Второго, оброненная на грозный кинжал из черных глаз, исполненных «таинственной печали» и сверкающих, как сталь этого грозного оружия при трепетном огне, - это напутствие потомка  воинственного правителя, который на поле боя бесстрашно сражался за свободу Грузии с армией иранского шаха, потомок которого  безжалостно путем интриг погубил  мужа Нины – Александра Грибоедова.
         Но не такой ли блеск черных глаз, сверкающих как сталь, вел и Грибоедова с саблей наголо в Тегеране на бой с целой толпой иранских фанатиков? С  неукротимой пылкостью, которую впоследствии публично осудил Николай Первый, принимая в оплату за невосполнимую жертву России великолепный алмаз «Шах».
         И если Лермонтов появлялся с этим царским кинжалом Нины Чавчавадзе, которую в Грузии считали чуть ли не святой, в доме Верзилиных, то какие чувства должна была испытывать признанная Пушкиным «роза Кавказа», вокруг которой  вились в Пятигорске  среди молодых офицеров  не самые лучшие слухи? А, может быть, стоит совсем в другом смысле рассматривать фразу Лермонтова о маленьком кинжальчике Эмилии Клингенберг, которым, как он однажды ей заметил: … особенно ловко колоть детей?  Ведь вот какую гнусность оставил  один из доброхотов о поэте, в которую невозможно поверить – чтобы он так прямо и по-хулигански намекнул Эмилии о  последствиях ее романа с Владимиром Барятинским. А своими детьми, между прочим, называли солдат и офицеров русские военачальники. В том числе, и тех самых молодых офицеров, присланных на Кавказ на исправление и попавших в  смертельные сети «розы Кавказа».

27

Да, Нина Чавчавадзе была необыкновенной женщиной страстей высочайшего накала. Почти десять лет спустя после гибели ее мужа Лермонтов уходил от нее, как и он, в полном смятении чувств и с душой, наполненной таким стремлением к сопротивлению деспотии и рабству, что об этом даже думать страшно. Да, в его стихотворении «Кинжал» - «прощальном привете» тяжело оскорбившим его Романовым – нет ничего такого, что могло бы насторожить власть. Но это обманчивое впечатление,  лермонтовский «Кинжал» - всего лишь ключ к сейфу, в котором хранилась тайна. И это – стихотворение Пушкина «Кинжал». Именно к нему адресует Лермонтов читателя, ведь даже начало его «Кинжала» -  точно такое же, как у Александра Сергеевича:
         
Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия Позора и Обиды
Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,
Свершитель ты проклятий и надежд,
Ты кроешься под сенью трона,
Под блеском праздничных одежд.
Как адский луч, как молния богов,
Немое лезвие злодею в очи блещет,
И, озираясь, он трепещет,
Среди своих пиров.
Везде его найдет удар нежданный твой:
На суше, на морях, во храме, под шатрами,
За потаенными замками,
На ложе сна, в семье родной.
Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник Закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Ты Кесаря сразил – и, мертв, объемлет он
Помпея мрамор горделивый.
Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:
Презренный, мрачный и кровавый,
Над трупом Вольности безглавой
Палач уродливый возник.
Апостол гибели, усталому Аиду
Перстом он жертвы назначал,
Но вышний суд ему послал
Тебя и деву Эвмениду.
О юный праведник, избранник роковой,
О Занд, твой век угас на плахе;
Но добродетели святой
Остался глас в казненном прахе.
В твоей Германии ты вечной тенью стал,
Грозя бедой преступной силе –
И на торжественной могиле
Горит без надписи кинжал.

               Большинство современников Пушкина и исследователей его творчества считали, что в этом стихотворении  наиболее глубоко проявились радикальные и антиправительственные взгляды поэта. В свое время стихотворение получило широкое распространение в русской армии.
          Сам же Пушкин в своем письме к Жуковскому В.А. уверял, что он дал слово Карамзину не писать против правительства и свое слово держит, что это стихотворение тоже написано не против правительства. Нет оснований считать, что это не так, тем более, что в период создания стихотворения поэт находился в ссылке в родительском имении и крайне не хотел бы, чтобы у правительства вновь возникли отрицательные впечатления о его политической позиции.
          В стихотворении описывается три политических убийства, совершенных в разное историческое время. Первое совершает Брут против Цезаря: «…Брут восстал вольнолюбивый: Ты Кесаря сразил…».
           Второе - это убийство Шарлоттой Корде Марата, лидера французских якобинцев 1793 года, казнивших Людовика Шестнадцатого и его жену Марию Антуанетту: «…усталому Аиду… вышний  суд послал Тебя и деву Эвмениду». «Тебя»- это обращение к кинжалу, а под богиней-мстительницей Эвменидой подразумевается Кордэ. Аид символизирует Марата.
          И, наконец, третье убийство. Совершает его юный студент Занд, убивший писателя А. Коцебу. В России это убийство вызвало тогда большой резонанс.
          Пушкин не случайно выбрал именно этих убийц. В своем выборе он руководствуется историческим содержанием их поступков. Так, симпатии поэта на стороне Брута, которого автор описывает как «вольнолюбивый». Поэт оправдывает Брута, убившего тирана из-за любви к Закону; Кордэ, убившую Марата из-за бесконечного террора якобинцев; Занда, казнившего Коцебу как изменника, мешающего свободе и объединению германских земель.
Давая в своем «Кинжале» «ключ» к тайне  политических намерений, которую раскрывало достаточно свирепое, я бы сказала, стихотворение  молодого Пушкина «Кинжал», Лермонтов, конечно же, еще больше  пугал Романовых.  И Эмилия Клингенберг – «Аннушка» - «разлила» - таки «масло».
В июле 1841 года сосланный на Кавказ поэт Лермонтов за дуэль с сыном французского посла Эрнестом Барантом был убит на дуэли  Николаем Мартыновым.
В августе 1841 года французский посол Проспер де Барант навсегда покинул Россию.
По ходатайству высокопоставленного дяди Лермонтова и его друга Алексея Григорьевича Столыпина, супруга Марии Васильевны Трубецкой, тело поэта через год перевезли в Тарханы.


28

Какой же «исторический негатив» был вложен (точнее было бы сказать, подобран) еще при царизме в биографии четырех гениев русской литературы? Обвинение, приписываемое Грибоедову, во время  его деятельности главой русской миссии в Иране, состоит в том, что в его свите оказалось несколько нечистоплотных и невыдержанных людей ( в том числе, его  родственники по линии жены, Нины Чавчавадзе), которые творили в Персии беззакония, в том числе заведующий прислугой Рустам-бек. При этом как-то забывается, что эти люди помогали посланнику в выполнении его нелицеприятных действий, и что именно Рустам-бек взял в плен в Тавризе во время русско-персидской войны Аллаяр-хана, зятя Фетх-Али-шаха, первого министра Персии, одного из инициаторов войны против России. Не мудрено, что разжигавшаяся к Рустам-беку вражда имела явный источник – и не только иранский, но и британской разведки.
После случившейся в Тегеране трагедии, когда погиб русский посол,
Генерал Паскевич считал необходимым заручиться мнением самого государя, а не действовать самостоятельно в этой внезапно обострившейся и без того сложной обстановке. В конце марта главноуправляющий в Грузии наконец-то получил ответ от вице-канцлера. В нем Нессельроде излагал реакцию Николая I на трагические события и условия примирения сторон: "Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени. Отношение вашего Сиятельства ко мне по сему предмету Государь Император изволил читать с чувством живейшего прискорбия о бедственной участи, столь внезапно постигшей Министра нашего в Персии и всю почти его свиту, сделавшихся жертвою неистовства тамошней черни. Достоинству России нанесен удар сильный, он должен быть торжественно изглажен явным признанием верховной Персидской власти в совершенной ей невиновности по означенному случаю.
           При сем горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что Шах Персидский и наследник Престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и это сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями тегеранской черни, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила Шаха в 1826 году начать с нами войну..."
           Так родился и потом широко распространялся миф о непрофессионализме Грибоедова, который за свою преданность и героизм получил в итоге чёрную неблагодарность и прямую клевету от представителей верховной власти.
            Далее вице-канцлер сообщал Паскевичу согласие государя на приезд в Петербург либо Аббас-Мирзы, либо сына его с извинительным письмом от шаха в качестве единственного шага, "дабы в глазах Европы и всей России оправдать Персидский двор". Решение об отсрочке платежа 9-го и 10-го куруров, о которой так настаивал в свое время Грибоедов, Николай I предоставлял принять самому Паскевичу.
         Ни сам вице-канцлер, никто другой из чиновников, ни тот же Паскевич не обмолвились и словом, в какие жесткие условия поставили Грибоедова, требуя от него неукоснительный сбор денежных средств, не считаясь с возможностями персиян и не соглашаясь с отсрочкой или со смягчением условий контрибуции. Так и не дождавшись приемлемых советов и решений, Грибоедов вынужденной несговорчивостью навлек на себя негодование персидской стороны. А Николай Первый с почестями встретил  посланника Ирана и принял от него огромную компенсацию за смерть главы русской миссии в Тегеране.
             В посмертных биографиях Пушкина и Лермонтова мы имеем до странности похожий семейный «негатив» еще от их предков. Их бабушки по материнской линии – Мария Александровна Пушкина-Ганнибал и Елизавета Алексеевна Арсеньева-Столыпина – имели  неблагополучных мужей, от которых много претерпели.
Главным же отрицательным моментом  в биографии Александра Сергеевича до сих пор остается его женитьба на Наталье Николаевне Гончаровой – на девушке из неблагополучной семьи, погубившей его. А у Михаила Юрьевича Лермонтова – его плохой характер, который довел его до дуэли с близким приятелем Мартыновым. Биографию Николая Васильевича Гоголя  окрасила в черный цвет ни его  бедность и неустроенность в молодости, ни более чем странный характер его отца, ни его жизнь убежденного холостяка, а ужасная смерть безумца, расписанная до предельно неприличных физиологических подробностей.
             Историки  выбрали и закрепили в биографиях знаменитых русских поэтов такие факты, которых  характеризуют их как людей с серьезными недостатками,  на века ставшими хрестоматийными при изучении жизни и деятельности наших признанных гениев. И глупо было бы думать, что происходил этот «биографический отбор» без участия Романовых.


29

А если понять и принять этот факт, то можно понять и принять и тот факт, что  эти четыре смерти  были не случайными, а у каждой  существовал свой сценарий. Что касается гибели Грибоедова в Тегеране, то тогда же стало известно: за ней стояли не только иранские власти, но и английская разведка, которая участвовала в разжигании ненависти к русской миссии и сеяла клеветнические вымыслы на самого посла и его родственников. Но Николай Первый не стал  публично обличать английские власти в вероломстве, а обвинил в некомпетентности и плохом характере Грибоедова и за  опущенным «занавесом» этого смертельного театра принимал щедрую компенсацию от иранских властей за нарушенный договор и разбой. Ну что ж, у дипломатии свои приемы и традиции.
        Куда сложнее понять то, что произошло в Пятигорске накануне гибели Михаила Лермонтова. Хотя события эти описаны, казалось бы,  подробно, но вопросы все равно остаются. И один из них – это большая разница в описании поведения поэта со слов его близких товарищей, приехавших вслед за ним на Кавказ, и других свидетелей. По словам друзей, Лермонтов вел себя невыносимо  на вечеринках в доме генерала Верзилина, скатываясь до оскорблений и  дочери хозяйки дома, Эмилии, и Николая Мартынова. А по уверениям других людей, Лермонтов был само обаяние и любимец  публики, собравшейся на тот момент в Пятигорске. На мой же взгляд, именно в этом доме и разыгрывался основной сценарий предстоящей гибели поэта, сценарий заказанный. Можно сказать, здесь и произошло главное преступление против Лермонтова – с помощью Эмилии Клингенберг была сплетена смертельная интрига, закончившаяся дуэлью. У этой «верзилинской» склоки есть предыстория -  плохие «девочки» Верзилины и плохие «мальчики» – «банда» Лермонтова.
           Но что же представляла из себя эта, самая известная на Кавказе, семья генерала Верзилина?
         Вдовец Верзилин, красавец, успешный в военной карьере (он дослужился до наказного атамана Линейного войска на Кавказе), имевший дочь от первого брака, женился на вдове полковника Александра Федоровича Клингенберга Марии Ивановне.
              В то время Кавказское линейное казачье войско вместе с Черноморским занимало оборонительную линию от  устья Терека до устья Кубани. Вот какая территория находилась под управлением генерала Верзилина. Но ко времени последнего пребывания Лермонтова на Кавказе Верзилин уже находился в Польше при генерале Паскевиче.
Есть сведения, что на должность наказного атамана Верзилина рекомендовал Паскевич. Однако родственные связи жены Верзилина ведут нас дальше - в Петербург и в царский дворец.  В Петербурге служил Карл Федорович Клингенберг, вполне возможно, брат покойного первого супруга Марии Ивановны Александра Федоровича Клингенберга, полковника,  командира 6-й резервной артиллерийской бригады. Эта бригада в  1812-1814 годах находилась в Молдавии и Бессарабии и сдерживала турецкую армию во время войны России с Наполеоном.
              Карл Федорович Клингенберг закончил Артиллерийский и шляхетский корпус. В 1822 году был комендантом Нарвы. Затем занял должность директора Павловского кадетского корпуса. В то время, когда Лермонтов бывал в доме у Верзилиных, Карл Федорович исполнял должность главного директора всех кадетских корпусов и присутствовал в совете  учебных заведений. Его очень ценил Николай Первый.  А  при Александре Первом он пользовался большим расположением и у Аракчеева, переписывался с его любовницей Настасьей Минкиной и ее сыном Михаилом Шуйским. Клингенберга считают одним из первых серьезных пионеров военно-педагогического дела в России.


                30

               Возможно, что  Карл Федорович был дядей Эмилии Клингенберг, знаменитой «розы Кавказа». Однако в бытность Лермонтова у Верзилиных о ней ходили нехорошие слухи: говорили, что у Эмилии была связь с князем Владимиром Барятинским, братом князя Александра Барятинского  (который в 1856 году стал наместником царя на Кавказе).
             Летом 1839 года  находившийся на лечении в Пятигорске князь Владимир Иванович Барятинский ухаживал за Эмилией Клингенберг, и как тогда говорили, князь “сорвал знаменитую La Rose du Caucase (Розу Кавказа)”. В. И. Барятинский от женитьбы уклонился, но, по свидетельству его биографа Инсарского, перевел Эмилии Клингенберг 50 тысяч рублей.
              А  самая грязная сплетня о неподобающем поведении Лермонтова в Пятигорске появилась из уст некоего Я. И. Костенецкого, который вспоминал: “однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время, как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: “Не правда ли, хорошенький кинжальчик?” “Да. Очень хорошо, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей”, — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву”.
           Получается, что через три года после предполагаемой (!) любовной интриги  Эмилии и Барятинского,  в доме Верзилиных появляется Лермонтов и говорит ей какие-то ужасные слова, намекающие на то, что она избавилась от ребенка Барятинского! Неужели и впрямь он мог так вести с себя с той, которую отметил своим вниманием Пушкин, давший  юной Эмилии имя «роза Кавказа»? Думается, на такое и последний маргинал бы не решился, не говоря уже о представителе высшего общества, боевом офицере.
         Но предположим, Лермонтов говорил о детях, да только – о каких? Известно, что в армии генералы, командующие войсками, называли  и офицеров, и солдат своими детьми.
            Особенность положения любого русского офицера в Пятигорске в 19 веке, призванного служить на Кавказе,  была в том, что он попадал в ад в раю, или в рай в аду – что одно и то же. Провинившиеся в столицах и «сосланные» сюда отлично были осведомлены, куда и зачем едут. За смертью. Понимал свое отчаянное положение и Лермонтов летом 1841-го.
            А ведь Пятигорск был здравницей для раненых и больных. Для них здесь местные жители создавали условия для веселого и беззаботного времяпрепровождения. Для аристократов старались  две дамы самого высокого статуса в городе, две генеральши: вдова генерал-лейтенанта С.Д. Мерлини  и  супруга генерал-майора П.С. Верзилина. Оба воевали, прославились в сражениях, Мерлини  незадолго до смерти от ран  был комендантом крепости в Кисловодске, а Верзилин исполнял обязанности  наместника на Кавказе. Жены их тем временем успешно занимались в Пятигорске курортным бизнесом, сдавая внаем отдыхающим дворянам жилье.
              Но если заметный дом Верзилиных называли «домом трех граций», поскольку три сестры-красавицы  привлекали сюда множество молодых офицеров и он слыл местом веселых развлечений молодежи, то дом Екатерины Ивановны Мерлини облюбовали немолодые степенные аристократы. Здесь каждый вечер шла напряженная карточная игра. Собственно, весь Пятигорск в то время азартно играл, и его можно было бы назвать сегодня  современным  кавказским «Монако».
                На самом деле, эти два знаменитые дома были настоящими адскими ловушками для «предназначенных к  смертельному наказанию». Да, нужно, наконец, назвать вещи своими именами. Но для того, чтобы понять истинное назначение этих адских «гнезд», нужно пристальнее вглядеться в то, чем жили их хозяйки.
                Еще при жизни Екатерины Ивановны Мерлини сложилась легенда, которую она не опровергала, о том, что в отсутствие мужа, однажды, при внезапном нападении черкесов, она взяла на себя командование гарнизоном и отбила штурм. Она ездила верхом по-мужски и имела манеры резкие и решительные. Дом ее находился в середине пятигорского бульвара, выдаваясь против линии фасадов на несколько метров (на предписания начальства о сломе этого дома она не обращала внимания). В этом доме собиралось самое аристократическое общество (как оно себя само считало), которое, впрочем, кроме карт, ничем тут не занималось. Однако от покойного мужа, любителя живописи, в доме осталось около шестидесяти различных картин, которые привлекали сюда множество любителей искусства и просто любопытных. Ходили слухи, что вдова-генеральша чуть ли не осведомительница Третьего отделения и что она каким-то образом принимала участие в «подготовке» дуэли Лермонтова с Мартыновым. Все это ничем не доказано.
А кто же даже сегодня предоставит исследователям секретные документы Третьего Отделения? Однако мы имеем важный факт: в доме Мерлини общество занималось преимущественно карточной игрой. А что это такое? Это – ловушка для серьезного шантажа любого дворянина, для которого невыплата карточного долга, также, как и бесчестная игра, были несмываемым позором.
                Не в эту ли ловушку попал Николай Мартынов, который в это время вынужден был по неизвестным причинам срочно уволиться из армии? Предполагалось, что из-за нечестной карточной игры. Но точных сведений не было, и Мартынов почему-то  не спешил уезжать  долой с глаз  тайных свидетелей своего позора и все чего-то ждал  и посещал дом Верзилиных, где чуть ли  не собирался свататься к Надежде! До тех пор, пока не случился известный скандал между ним и Лермонтовым, вызвавший смертельную дуэль.
               Объяснение Мартынова во время следствия настолько  нелепо, что  кажется, их давал умственно отсталый человек. Но он вовсе не был таковым – Мартынов был высокообразованным представителем  известной богатой семьи, сын  многоопытного масона и сам масон, обладавший, как показало время,  тайными знаниями. А в объяснении он показывал, что обиделся на Лермонтова по незначительному случаю до того, что решил убить обидчика… То есть, смешливое замечание  в присутствии женщины его бывшего товарища не только по юным забавам, но и по героической совместной службе в кавказском спецназе того времени, оказалось для Мартынова куда более «опасным» нежели  возможность ежеминутно быть разоблаченным в каком-то неблаговидном поступке, из-за которого он был вынужден  уйти в отставку и слонялся теперь неприкаянным по Пятигорску.
              Конечно,  в истории этой жуткой дуэли  понимающими людьми сразу была определена преднамеренная роль Мартынова. Но чья рука его направляла – это остается тайной. Хотя, если называть вещи своими именами, и роль Третьего Отделения в организации операции по устранению Лермонтова в Пятигорске, и ловушка в «карточном домике» Мерлини, в которую, возможно, попал Мартынов, а затем – уже выполнение полученного задания в доме генеральши Верзилиной, где ему помогали сводные сестры Эмилия и Надежда устроить повод для дуэли – все это практически очевидно.

                31

               Но почему эти женщины – Мерлини и Верзилина – брались в Пятигорске за такие грязные дела? Во-первых, их тоже могли в Третьем Отделении  чем-то шантажировать. Во-вторых, сыграла роль банальная корысть. Надо иметь в виду, что делали они свой бизнес в таком месте, которое предполагало подобную деятельность -  место, откуда  нелояльные офицеры отправлялись на смерть. И это место занимать серьезной недвижимостью, которой располагали эти дамы, «просто так» им никто бы нее разрешил. А генерал Верзилин чудесным образом прикупал и прикупал земельные участки под строительство своих курортных «коттеджей». Поскольку сам он особым расположением у императора не пользовался (иначе бы его не отстранили от должности наказного атамана Кавказского линейного казачьего войска и  не отправили к Паскевичу в Польшу), то, вполне возможно, выделяли «золотые» земельные участки за сомнительные услуги его супруги.  Которые со временем взяла на себя ее дочь Эмилия, желая продолжить семейный бизнес?
            Но эта  красивая девушка, которую в 1829 году встретил в Пятигорске Пушкин и, по легенде, назвал ее «розой Кавказа», в 1839 году могла и попасть в такую же ловушку, как и Мартынов два года спустя. У нее случился роман с Владимиром Барятинским, представителем богатейшей и влиятельнейшей фамилии в России. Позднее его брат Александр будет назначен наместником  Александра Второго (своего товарища в юные годы) на Кавказе. Но Владимир не женился на Эмилии, а выслал  для нее на чужое имя 50 тысяч (пятьдесят миллионов «на наши») рублей для решения их  «совместной» проблемы – говорили, что ей пришлось избавиться от ребенка.
               Примечательно, что эта тяжелая история вовсе не сломала ни  Эмилию, ни ее семью, которая и не думала (как и Мартынов два года спустя) переезжать с глаз долой от свалившегося на нее позора. А, может быть, ей кто-то запретил покидать Пятигорск? И Эмилия, как ни в чем ни бывало, продолжала блистать на местных балах, покоряя сердца многих мужчин.
              На одном из балов в 1839 году ее увидел приятель московского почт-директора А. Я. Булгакова П. О. Вейтбрехт, обозначивший падчерицу генерала Верзилина среди пятигорских дам «первым номером». Отметив в своем письме, что она «довольно хорошо образованная», «…получает корсеты и прочие туалетные вещи из Москвы», «стройна, хорошо танцует», Вейтбрехт сообщил приятелю о ее роковой роли в судьбе приезжающих в Пятигорск молодых столичных офицеров. Девица эта, писал он – «есть единственный камень преткновения всех гвардейских шалунов, присылаемых сюда на исправление. Они находятся в необходимости влюбиться в нее. Многие за нее сватались, многие от нее искали в отчаянии неприятельской пули и, оную встречая, умирали». Так не об этих ли загубленных ею «детях» говорил Лермонтов Эмилии?
              Если снова назвать вещи своими именами, то прекрасная «роза Кавказа» Эмилия  Клингенберг после провального адюльтера с князем Владимиром Барятинским стала настоящим «палачом» для всех гвардейских шалунов, «присылаемых сюда на исправление». Их не надо было царскому правительству  высылать на каторгу в Сибирь, вызывая неодобрение либералов и просвещенной Европы, публично расстреливать – все это мило и изящно проделывала  молодая красавица в пятигорском курортном «раю» всего лишь с помощью любовных интрижек.
               Говорили, что  на следующий день после похорон Лермонтова Эмилия весело танцевала на очередном балу, устроенном князем Голицыным. Потому что была равнодушной красавицей, или потому, что испытывала удовольствие от хорошо выполненного задания?
               Удивительна еще одна загадка – это необычные замужества  сводных сестер  Эмилии Клингенберг и Надежды Верзилиной. Десять лет спустя обе они сочетались законным браком с родными братьями Акимом и Алексеем Шан-Гиреями.  Эмилия  в тридцатишестилетнем возрасте вышла за троюродного брата Лермонтова Акима Шан-Гирея, с которым он вместе вырос и которого считал своим родным братом и самым преданным себе человеком.
Большая любовь или что-то другое заставили Акима и очень немолодую Эмилию заключить этот брак? Который так похож на  неожиданный брак Натали Гончаровой-Пушкиной и Ланского,  преданного и пылкого любовника Идалии Полетики и  наперсника ее и Дантеса в деле  с компрометацией жены поэта, вдруг воспылавшего нежными чувствами к обесчещенной ими женщине?
Остается по сей день загадкой. Но наводят на определенные размышления такие факты. Если младший брат Шан-Гирея, Алексей, и его жена Надежда – младшая сводная сестра Эмилии -  уехали из Пятигорска и поселились неподалеку от  Тархан в Пензенской губернии, то Аким и Эмилия спокойно проживали в Пятигорске, в том самом доме, который печально прославился на весь мир как место предыстории смертельной дуэли Лермонтова. И это ничуть не смущало супругов, которые свезли сюда памятную мебель поэта. Более того, Аким выкупил принадлежавшую Столыпиным  усадьбу Новостолыпинку с винокуренным заводом. Состояние его росло,  но  в 1860 году он судился с собственным отцом за свою долю наследства в имении, где проживал его брат. До окончания суда отец не дожил.  С 1866 года Аким стал не только одним из самых богатых, но и  видных общественных деятелей в Закавказье. А, как известно, госзаказы и тогда шли в первую  очередь таким вот людям.
Ему  бабушка Лермонтова оставила большую часть наиболее ценных книг и рукописей внука.
             Может быть, секрет женитьбы Акима Шан-Гирея на Эмилии Клингенберг – тот же, что и секрет женитьбы Ланского на Натали Гончаровой? Аким Павлович принадлежал к числу немногих друзей, посвященных в творческие замыслы поэта. Лермонтов диктовал ему свои сочинения, до нас дошли страницы "Княгини Лиговской", написанные рукой Акима Павловича, у него хранилось много рукописей Лермонтова и списков, в том числе, список 4-й редакции "Демона". В последний свой приезд в Петербург Лермонтов передал Шан-Гирею целую связку черновиков.
           Если Аким был осведомителем Третьего Отделения, то становится понятно, почему  двух агентов в конце концов соединили вместе навсегда. В церковном браке было надежнее сохранить государственные секреты царской охранки. Ну и, кроме того, и Эмилия, и Аким получили в этом браке солидное материальное вознаграждение в виде наследства и собственного бизнеса.
Можно предположить: шантаж и корысть – вот это двигало людьми, которые окружали Лермонтова в Пятигорске и которые были причастны к его гибели. А также, и главным  участником смертельной интриги – Николаем Мартыновым, который был подвержен шантажу из-за карточного шулерства и имел сложное материальное положение из-за смерти отца, Соломона Мартынова, случившейся в то же время.
                А почему младший брат Акима Шан-Гирея – Алексей – женился на Надежде Верзилиной, сводной сестре Эмилии Клингенберг ?  На момент  скандала между Лермонтовым и Мартыновым в доме Верзилиных этой девушке было всего шестнадцать лет. Неужели и она участвовала в проделках старшей сестры? Конечно! Вспомним ее слова, которые приводят очевидцы: эта юная особа настолько не скрывала свою ненависть к Лермонтову, что была готова просить или даже просила кого-то из знакомых офицеров убить его … То есть, так спешила девушка-подросток завершить это страшное дело, которое ей уже начинало надоедать.
          Что же все-таки могло подвигнуть это семейство на «войну» против провинившихся молодых офицеров, сосланных на свою погибель на Кавказ царским правительством? Можно предположить, что причиной этому был все тат же банальный шантаж  Третьего Отделения после действий в отношении Эмилии со стороны Владимира Барятинского. А надо сказать, что и Владимир, и его брат Александр были еще те авантюристы. Да они и не могли оставаться иными, служа Бог знает в каком поколении Романовым, для которых, как и для властителей всех времен и народов, главным в управлении являлись дворцовые и международные интриги, многие из которых плелись исподволь и годами, и определенной части придворных там назначалась своя роль.

32


              Нужно обратить внимание на особую роль, которую играли во всей  этой истории родственники Михаила Лермонтова. А, может быть, он и не случайно оказался  в этом доме  постоянным гостем и снимал квартиру рядом с Верзилиными?  Да уж не был ли он влюблен в «розу Кавказа», и его дурное поведение вызывала  ревность? Но, возможно, поэт (даже допускаю, по просьбе родных) всего лишь хотел по просьбе родных получше узнать, что происходит в доме Врзилиных, поскольку заботился о своем троюродном брате Акиме Шан-Гирее, знакомым с этой семьей, который в это время находился в Петербурге и даже хотел уезжать в Америку. А Лермонтов писал бабушке, чтобы вместо Америки Аким ехал в Пятигорск. Что он хотел этим сказать?
                Известно, что в Америку ехали за свободой и бизнесом. Почему Аким засобирался туда, если у его матери был  свой бизнес на Кавказе? Это имение Шелкозаводское, где  не только  производили шелк, но и вино. Однако именно в это время его мать Мария Шан-Гирей испытывала трудности в управлении имением, и оно  не давало  таких прибылей, как раньше. Ему был нужен молодой хозяин, но Аким оставался в Петербурге.
               А если Аким был влюблен в Эмилию? Ведь  он и его младший брат Алексей знали сестер из дома Верзилиных с детства. Более того,  ее мать и мать  Шан-Гирея могли планировать их брак как выгодный для продолжения бизнеса Шан-Гиреев. И в таком случае дурные слухи о ее связи с Владимиром  Барятинским  сыграли тут свою роль для  негативного отношения Лермонтова к Эмилии.
              Могло быть, что Шан-Гиреи и мать Эмилии еще не расстались с мыслью породниться. Если это было так, то понятно, как могла взбесить поэта  новая интрижка, которая сплеталась между Эмилией и Мартыновым  в начале лета 1841-го. Не о своей, а о влюбленности  Акима в «розу Кавказа» и о желании его матери женить его на Эмилии  мог  думать  Лермонтов, терзаемый мыслью о постоянной нехватке средств в семье (как это представляла ему бабушка).
            Вот что пишет сам Лермонтов о домашней атмосфере, когда бабушка бывала им недовольна. В письме к М.А. Лопухиной от 15 февраля 1838 года он жаловался: «Когда я возвращаюсь домой, я слышу только истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения, — это нечто отвратительное...».  У бабушки в руках находился самый сильный и безотказный ее козырь - пугало неурожая. А о других ее доходах Лермонтов и понятия не имел. Разве он мог представить, что капитал Елизаветы Алексеевны только в наличных средствах – 300 тысяч рублей (триста миллионов «на наши» - Т.Щ.)!
          Не отставал от  бабушки и расчетливый Аким Шан-Гирей, который удивлялся твердому нежеланию Лермонтова брать плату за свои сочинения. Он писал в воспоминаниях: «... Я часто говорил ему: «Зачем не берешь ты ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, однако платили же ему книгопродавцы по золотому за каждый стих», но он, смеясь, отвечал мне словами Гете: «Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая награда».
           В 1840 году в свет вышла повесть графа Владимира Соллогуба (близкого родственника Романовых) «Большой свет», написанная по заказу дочери императора Марии Николаевны, где высмеивался бедный поэт, живший на бабушкин счет и стремящийся  быть в высшем свете. Это был пасквиль на Лермонтова, сродни пресловутому «диплому рогоносца», который получил перед смертью Пушкин и который в запечатанном конверте принес ему все тот же Соллогуб… Как видим, знакомые все лица!
            А была ли Эмилия Клингенберг завидной невестой? Нам ничего не известно о материальном положении семьи Верзилиных в Пятигорске. Но можно даже сегодня кое-что просчитать.
            Годовое жалованье генерала в то время  было 6000 рублей (шесть миллионов «на наши деньги -Т.Щ.) Это немного, если учесть, каких затрат требовала светская жизнь даже в провинции.
            После смерти первого мужа Мария Ивановна  Клингенберг с дочерью переехала из Тифлиса в Пятигорск, купив на его окраине  маленький дом. У Верзилина также был дом неподалеку от того, который впоследствии вошел в историю. Этот дом, который называют  домом Горбылева, генерал сдавал внаем курортникам, и Николай Мартынов  проживал именно там летом 1841-го вместе с Глебовым, Зельмицем, Раевским и Л. Пушкиным, братом Александра Сергеевича Пушкина, который принес много неприятностей поэту накануне его дуэли с Дантесом своими непомерными тратами денег.
В 1829 году молодожены Верзилины покупают дом у полковницы Поповой, а в 1832 году генерал просит у Попова (видимо, супруга Поповой и главы администрации Пятигорска) выделить ему казенный участок в 2 тысячи кв. метров для строительства большого дома. Это – 20 соток. Уже в начале развития курорта в Пятигорске сотка земли тут стоила 300 рублей (триста тысяч «на наши» -Т.Щ.) Значит, цена этого участке  была «на наши деньги» - шесть миллионов. Это столько же, сколько в Москве. Почему так дорого? Да потому, что уже к этому времени  курорт в Пятигорске  давал очень приличные доходы тем, кто тут проживал и сдавал дома внаем, а также владел курортным лечением для частных лиц.
                Есть данные, что летом 1841 года Чилаев сдавал  флигель за 100 рублей серебром (150-170 ассигнациями) Лермонтову и Монго (этот доим теперь называется «домик Лермонтова» в музейном комплексе в Пятигорске). В самом доме жили Васильчиков и Трубецкой. Сколько дохода за год мог иметь Чилаев только с этих помещений? Не менее четырех тысяч рублей серебром. А ведь у всех проживающих в городе было по несколько домов, а Мария Ивановна Верзилина сдавала  и какие-то казенные  комнаты, судя по сохранившимся документам. И рассчитывала построить еще большой дом рядом, в самом центре Пятигорска. Летом 1841 года Верзилина сдавала «дом Горбылева» пяти офицерам – Глебову, Зельмицу, Раевскому, Л. Пушкину и Мартынову. Какой доход с курорта имела генеральша. Сейчас трудно сказать, не имея полных данных о недвижимости семейства. Но, думается, не менее тысяч двадцати  за год, не менее. Значит, с жалованьем генерала Верзилина этот доход был около тридцати тысяч рублей серебром. Но мы не знаем, были ли у него усадьбы в окрестностях Пятигорска или в Ставрополе, где поначалу находился его штаб. Так что  25-30 тысяч серебром – это минимальная сумма, о которой можно иметь представление.
              Что же такое в то время – 100 рублей серебром? Чтобы оплатить эту сумму за отдых в Пятигорске, Лермонтов должен был потрать годовой доход с 2000 гектаров ржи на бабушкиных полях. А в поместье Арсеньевой в Тарханах было 3000 гектаров пахотных земель. Всего же со всех шести видов своей предпринимательской деятельности, в  том числе, и винных откупов, и нелегальных, Арсеньева имела в год дохода 30 тысяч рублей. О чем Лермонтов даже не догадывался, считая, что бабушка  отдает ему едва не последнее – и только за счет продажи хлеба.
              Какими же значительными должны были представляться ему доходы Верзилиных, которые они получали практически без всяких затрат. И поэтому понятно, зачем Лермонтов звал Акима Шан-Гирея обратно в Пятигорск, отговаривая его уезжать в Америку – поэт видел возможность хорошо зарабатывать на кавказском курорте. Но рядом с сестрами в доме Верзилина крутился Мартынов… И это могло раздражать Лермонтова. Но тогда нужно говорить об отношении к нему собственной семьи, неискреннем и потому опасном. Скрывая истинное положение материальных дел, и бабушка, и ее любимая племянница толкали Лермонтова туда,  куда не должна была ступать его нога – в змеиное логово новых коммерсантов России – корыстных первооткрывателей курортного бизнеса на Кавказе - Верзилиных.
              Кстати, об этих злосчастных 50 тысячах, присланных якобы Владимиром Барятинским Эмилии Клингенберг – а ведь можно предположить, что эти деньги он присылал и на покупку для него земельного участка в здешних местах. Ведь продал же свой замечательный театр в казну Александра Первого  прадед Лермонтова Алексей Емельянович Столыпин, чтобы купить под Пятигорском усадьбу, названную впоследствии  Столыпиновкой. Целый знаменитый театр в Москве за клочок земли на Кавказе!
              А знал ли Лермонтов о том, что  свою долю  на винном заводе в пятигорской Столыпиновке имела и Елизавета Алексеевна Арсеньева, скрывавшая от внука свои доходы? И что Столыпин Монго, который  тем летом ходил в гости к Верзилиным вместе со своим племянником, имел там  700 гектаров? Едва ли он вникал в эти дела, потому что бабушка  скрывала от него свой бизнес. Как тщательно скрывала и то, что наличными у нее имеются 300 тысяч рублей  (триста миллионов «на наши» -Т.Щ.) Она не открывала своей тайны и все уговаривала внука не уходить в отставку (как считают историки, так советовал ей Бенкендорф). Получается, что постоянно нуждающийся в деньгах поэт, введенный в заблуждение по поводу собственного же материального состояния, рисковал своей репутацией (и жизнью!), проникая в  «гнездо» Верзилиных с определенной целью получить информацию, ради еще большего благополучия своих близких? Сам же при этом чувствовал себя нищим и несчастным, о чем и написал в своем последнем стихотворении «Пророк»:

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья;
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

               Через четыре года после смерти Лермонтова  и эти огромные деньги (триста тысяч рублей), и Тарханы, и винные заводы получат родственники поэта. Шан-Гирей откупит Столыпиновку  у родни, а потом  возьмет в приданое за Эмилией и дом  Верзилиных и переедет  в него жить и займет на Кавказе видное положение и как предприниматель, и как административный и общественный деятель, управляя одним из уездов.

                33

                Говорят, если вы хотите узнать правду о каком-то событии, ищите, кому это было нужно.  Могла любимая племянница Елизаветы Алексеевны, мать Акима Шан-Гирея, знать о  настоящем состоянии своей тетки и хранить это втайне? А если знала, то могла сообщить о нем генеральше Верзилиной, планируя выгодный брак сына с ее старшей дочерью. Ну а генеральша и ее дочери могли создать интригу против излишне нервного и непредсказуемого поэта. Но почему бы им не рассматривать Лермонтова как одного из женихов – ведь  непросватанные дочери-то были две? Во-первых,  Елизавета Алексеевна, как известно, не хотела женить внука, а во-вторых, у Марии Шан-Гирей было два сына. И  оба, в конце концов, женились на сестрах.
                Трудно себе представить такое вероломство?  Ну тогда вернемся к Мартынову, но под тем же предлогом – хочешь узнать правду, ищи, кому это было нужно.
Где-то за месяц-два до Лермонтова в Пятигорск прибыл Александр Николаевич Кушинников, жандармский подполковник, который был командирован Бенкендорфом для секретного «надзора за посетителями минеральных вод». Кто он? Исполнительный и добросовестный службист спецслужб, как отмечают биографы. С 1839 года – офицер для особых поручений , не раз отмечен «монаршим благоволением» в приказах. Наблюдал за порядком во время ежегодных праздников в Петергофе, где присутствовали особы императорской фамилии. И вот необычное поручение – следить за порядком в Пятигорске во время пребывания там Лермонтова.
              Так «кстати»  все получилось, что сразу после дуэли он был введен в состав следственной комиссии. Бенкендорф получал все сведения о следствии именно от Кушинникова. И оно прошло так, как хотели бы и сами участники, и их высокопоставленные родственники, и сам Бенкендорф?
                Но есть тут одна  странная деталь. Этот  подполковник Кушинников был родным братом И.Н. Кушинникова, издателя, который вместе с другим издателем, А.Д. Киреевым, выпустил единственное прижизненное  издание «Стихотворения» Лермонтова, отпечатанного в 1840 году тиражом в 1000 экземпляров в типографии И.И. Глазунова. Кушинников и Киреев финансировали выход этой книги и заплатили Лермонтову первый большой гонорар, с которым он и отправился на Кавказ.
               Простое совпадение? Может быть… если не обратить внимание на то, что А.Д. Киреев – родственник Николаю Соломоновичу Мартынову.
                Этот Киреев принадлежал к  пензенскому роду дворян Киреевых, которые неоднократно вступали в браки с Мартыновыми. Одна из Мартыновых-Киреевых, Варвара Михайловна, росла в поместье Арсеньевых вместе с Елизаветой Алексеевной и  стала матерью Святослава Раевского, выйдя замуж,  а Арсеньева была крестной этого Святослава.
              Так вот он и сделал «рекламу» Лермонтову, распространяя его стихотворение «На смерть поэта» в 1837 году. А потом познакомил его со своим родственником Киреевым. Но был арестован и  отбыл год в ссылке на Севере по вине Лермонтова, который на допросе признался, кто распространял его стихи. Он  писал Раевскому в Петрозаводск: «Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что стал виной твоего несчастья. Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет и что если я запрусь, то меня в солдаты…, но я уверен, что ты меня понимаешь и прощаешь и находишь еще достойным своей дружбы… любезный друг, не позабудь меня и верь все-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал. Вечно тебе преданный М. Лермонтов».
               Александр Дмитриевич Киреев воспитывался в Московском университетском благородном пансионе и с 1832 года занимал очень высокую должность управляющего конторой императорских Петербургских театров. В этой должности он прослужил до 1853 года. Русский писатель-мемуарист ( управляющий поместьем князя Александра Барятинского) В.А. Инсарский писал о нем:  «Он был могущественным и неограниченным повелителем всего театрального мира… Кто не знает и не помнит Киреева? Если говорили о театрах, если вы имели какое-либо дело до театра, на первом плане был Киреев, как будто ни Гедеонова, ни других личностей, имеющих значение в этом мире не существовало».
                Этот Киреев  в 1840 году вместе с Краевским попытался получить заказ на частное издание произведений Пушкина и намеревался даже потратить большую сумму для этой цели. Но им было отказано. Вообще за издательской деятельностью Киреева стоял Краевский, которого уже тогда характеризовали очень нелестно в издательско-писательских кругах.
                Николай Первый не отступил от своего слова – издание произведений Пушкина шло только госзаказом. Но Краевскому и Кирееву тут вдруг «крупно повезло» - Мартынов убил Лермонтова ! И сразу, уже в 1841 году, они делают второе издание его книги  «Один из героев нашего времени» (авторское название) под новым  заголовком Краевского «Герой нашего времени». И с этого времени  они начали получать хорошие деньги на  творчестве поэта. Пока в Туле не спохватились тетки Лермонтова и не подали на Киреева в суд. И стали тоже получать доход с книг племянника. Но большую его часть суд все-таки оставил за родственником Николая Мартынова. Так и хочется спросить: как награду, что ли? А то, как вел дело о дуэли  и запутывал его в угоду кому-то  Кушинников – не было ли это  своего рода подкупом с дальним прицелом на  большой куш из-за потери наследства  убитого Лермонтова, в том числе, прицелом на доходы от издания его произведений? Их царю было издавать неинтересно, поскольку он не собирался пользоваться деньгами «дьявола», и отдал права на издание определенному им же кругу людей. В этот круг, как видим, входил издатель Краевский – близкий родственник графа Соллогуба, автора  памфлета «Большой свет». Таким образом получается, что Лермонтов уже после смерти  «заплатил» из своих неполученных в связи с гибелью доходов всем тем, кто участвовал в смертельной игре императора против него.
               Вот кому достались большие деньги великого русского поэта, который перед дуэлью находился в крайне нервном состоянии, обдумывая возможность издавать собственный журнал, имея в кармане сущие копейки  первых гонораров и  помощи от бабушки, в то время как он был очень даже богат.  Но от него это тщательно скрывали те, кто в скором времени забрал эти богатства себе : Столыпины,  Верзилины, Лермонтовы  и… родственники Мартынова и Соллогуба. Как горько это понимать!
               Хочу добавить с грустью: а странная все-таки эта была «пиковая дама» Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она так успешно играла, так ловко прятала «козырного туза» в рукаве (не только скрыла  настоящие размеры наследства от внука, но и сделала мизерным его наследство, оставшееся от покойной матери), что обыграла и его, и саму себя. Могла ли она представить, когда, не жалея средств,  содержала  в своих домах десятерых внучатых племянников, в том числе и  Шан-Гиреев с их матерью, что они-то и получат все ее  большое накопленное для любимого Мишеньки состояние? А обездоленные ею тетки Лермонтова будут до конца жизни получать огромные гонорары с его книг? Поистине – добрыми намерениями устлана дорога в ад.


                34

                Такая вот случайность, что солидное состояние Лермонтова досталось его родственникам и родственникам его убийцы. Случайность, что Шан-Гиреи женились на сестрах Верзилиных, получив не только деньги своего троюродного брата, но и наследство сестер. Случайность, что Стлыпин-Монго получил часть денег Лермонтова и уехал в Европу, где занялся переводом его романа «Герой нашего времени» и получил за это гонорар.
           Случайность, что брат издателя первых книг Лермонтова (компаньона Киреева - родственника Николая Мартынова) Кушинников оказался в Пятигорске в нужное время и, словно случайно дождавшись дуэли, вел следствие, пущенное по ложному следу ее участниками и свидетелями.
            А была ли случайность в том, что восемь из десяти членов лермонтовского «кружка 16-ти» выехали на Кавказ одновременно с ним и находились рядом   до самой смерти поэта? Их никто не высылал, все они  приехали сюда по своей воле: Монго-Столыпин, Фредерикс, Александр и Сергей Долгорукие, Жерве, Г.Гагарин и Александр Васильчиков. Но если Жерве и Фредерикс были в армии, то Ксаверий Браницкий, уехавший сначала в Польшу,  именно в это время вернулся на Кавказ - в то место, куда Лермонтов не доехал, остановившись в Пятигорске.
             Все они отдыхали, принимали лечебные ванны, веселились на местных балах, посещали дом хозяина арендуемого ими жилья Верзилина, волочились за  дочерьми генерала и… что еще? И поддерживали (или создавали миф) травлю, которую якобы устроил Лермонтов  Мартынову.
             «Травлю», которая стала для истории основным поводом к дуэли, искусно созданную в навсегда отмеченном в биографии поэта доме генерала Верзилина.
                Когда читаешь о подробностях взаимоотношений Лермонтова и Мартынова в Пятигорске, то ясно понимаешь: только крайнее озлобление поэта против своего товарища за какой-то поступок могло вызвать такую агрессию. Но сколько бы ни искали исследователи  этот  поступок, они его пока не нашли. И все списывается на плохой характер Лермонтова.
              И эпиграммы, и карикатуры, даже целый коллективный альбом карикатур на Мартынова, прямые оскорбления, – все это со стороны офицера Лермонтова было бы похоже на безумие, если бы не многочисленные свидетельства очевидцев тех событий  как раз о совершенно обратном. О том, что Лермонтов был весел и любил балы. О том, что его все любили и были потрясены дуэлью, которую никак не ожидали. И тем загадочнее и ужаснее выглядят события в этом зловещем доме генерала, события, в которых участвовали самые близкие люди поэта, на чьих биографиях также осталось позорное клеймо соучастников убийства.



                35

                Такая вот случайность, что солидное состояние Лермонтова досталось его родственникам и родственникам его убийцы и хулителя. Случайность, что Шан-Гиреи женились на сестрах Верзилиных, получив не только деньги своего троюродного брата, но и наследство сестер. Случайность, что Стлыпин-Монго получил часть денег Лермонтова и уехал в Европу, где занялся переводом его романа «Герой нашего времени» и получил за это гонорар.
           Случайность, что брат издателя первых книг Лермонтова (компаньона Киреева - родственника Николая Мартынова) Кушинников оказался в Пятигорске в нужное время и, словно случайно дождавшись дуэли, вел следствие, пущенное по ложному следу ее участниками и свидетелями.
            А была ли случайность в том, что восемь из десяти членов лермонтовского «кружка 16-ти» выехали на Кавказ одновременно с ним и находились рядом   до самой смерти поэта? Их никто не высылал, все они  приехали сюда по своей воле: Монго-Столыпин, Фредерикс, Александр и Сергей Долгорукие, Жерве, Г.Гагарин и Александр Васильчиков. Но если Жерве и Фредерикс были в армии, то Ксаверий Браницкий, уехавший сначала в Польшу,  именно в это время вернулся на Кавказ - в то место, куда Лермонтов не доехал, остановившись в Пятигорске. На этом персонаже следует остановить свое внимание особенно.
В изданной в Париже в 1879 году книге «Славянские нации»  Браницкий писал:    «В 1839 году в Петербурге существовало общество молодых людей, которое называли, по числу его членов, кружком шестнадцати. Это общество составилось частью из университетской молодежи, частью из кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у другого. Там, после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой, как будто бы III Отделения собственной его императорского величества канцелярии вовсе и не существовало: до того они были уверены в скромности всех членов общества.

              Мы оба с вами принадлежали к этому свободному, веселому кружку — и вы, мой уважаемый отец, бывший тогда секретарем посольства, и я, носивший мундир гусарского поручика императорской гвардии.

            Как мало из этих друзей, тогда молодых, полных жизни, осталось на этой земле, где, казалось, долгая и счастливая жизнь ожидала всех их!

             Лермонтов, сосланный на Кавказ за удивительные стихи, написанные им по поводу смерти Пушкина, погиб в 1841 году на дуэли, подобно великому поэту, которого он воспел.

           Вскоре таким же образом умер А. Долгорукий. Не менее трагический конец — от пуль дагестанских горцев — ожидал Жерве и Фридерикса. Еще более горькую утрату мы понесли в преждевременной смерти Монго-Столыпина и Сергея Долгорукого, которых свела в могилу болезнь. Такая же судьба позднее ожидала и Андрея Шувалова.

           Из оставшихся в живых некоторые оказали заметное влияние на современную политику. Но лишь один занимает видное место еще поныне; это — Валуев, принадлежавший к министерству (внутренних дел –Т.Щ.), при котором совершилось освобождение крепостных и про которого говорят в последнее время, что ему предстоит получить наследство князя Горчакова.

           Что касается нас обоих, то мы согласно с нашими убеждениями пошли другим путем — совершенно отличным от пути наших товарищей».
           К.В. Корчак-Браницкий познакомился с М.Ю. Лермонтовым в лейб-гвардии Гусарском полку. В своей книге «Славянские нации» он писал: «Что касается меня, поляка, я рано стал испытывать глубокую ненависть к императору Николаю, неумолимое бешенство которого обрушивалось на кровавые останки моей страны». Николаю I была хорошо известна оппозиционность Браницкого. Для того чтобы не упускать его из виду, император назначил его адъютантом Паскевича. «Ум его отвратительно направлен, — отзывался он о Браницком. — Это молодая Франция, привитая к старой Польше. Теперь я буду иметь его под рукой. Если он попадется хоть в малейшем проступке, его участь будет тут же решена. Я его зашлю в такие места, где и вороны не соберут его костей».
               Но придворной службе Браницкий предпочитал службу на Кавказе, а в 1845 году ему удалось под предлогом болезни уехать во Францию. В 1854 году он принял французское подданство, т.е. сделался политическим эмигрантом. Деятельность его в эмиграции в основном заключалась в финансировании действий польских эмигрантов, так как он наследовал огромное состояние. В конце жизни Браницкий вступил во французскую консервативную партию.
            Заметим, что сказал император о неповиновении Браницкого:
«Если он попадется хоть в малейшем проступке, его участь будет тут же решена. Я его зашлю в такие места, где и вороны не соберут его костей». Неплохо бы эти слова Николая Первого вспоминать тем, кто яростно защищает императора от подозрения в его причастности к гибели  русских поэтов. Чего уж там сомневаться, коли царь лично признается в своих убийственных намерениях в отношении либеральных вольнодумцев. И говорил он это, видимо, как раз в бытность Лермонтова на Кавказе по царскому указу.
         Но как и зачем оказался Браницкий в этот момент в том месте, куда должен прибыть Лермонтов из Пятигорска? Хотя находился в Польше, но вдруг сорвался и помчался к месту назначения поэта. А не был ли он, хотя и как «темная лошадка», «запасным вариантом» для очередного спектакля с Лермонтовым, который бы и здесь подвел бы его к гибельному поединку с кем-то еще, если бы только поэт  выжил в Пятигорске? И здесь в каком-нибудь доме, в привычной обстановке с приятелем из «кружка 16-и» Бриницким на вечеринке могла разыграться драма с «плохим характером» Лермонтова и закончиться вызовом на  дуэль. Такая догадка вполне уместна, тем более, что Лермонтов не скрывал: он знает, что его смерть близка. Значит, он не видел спасения ни в Пятигорске, ни на службе у Паскевича. Единственное, на что он мог надеяться – так это на то, что Мартынов не убьет его, а только ранит, и он снова будет лечиться и тянуть время до отставки, даже,  может быть, по состоянию здоровья. По сути дела, другого выхода у Лермонтова  освободиться от армии, как щадящий выстрел Мартынова, не было. И он намеренно играл этот спектакль с «плохим характером» в доме Верзилина.
        Для Браницкого  все обошлось благополучно – царь так и не заслал его в места, где бы не собрали его костей, а дело кончилось  хорошими деньгами – огромным наследством и эмиграцией во Францию.
            У главных банкиров мира есть основополагающие правила, которые они хранят  еще с незапамятных времен, переняв их от тайных орденов: безусловное подчинение власти денег. Эти правила сейчас известны каждому любознательному ребенку, но в 19 веке они для народа были тайной за семью печатями, а души поэтов потрясали своим цинизмом и законом поклонения власти сатаны. Об этом  и писал в своих последних стихах Баратынский:

И по-прежнему блистает
Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы…
…Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!

(«Последний поэт»)

             Эти стихи посвящены Вяземскому и были сильно раскритикованы Белинским, который приветствовал «век железный» и его революционность. А вот Шевырев писал в журнале «Московский наблюдатель» за 1835 год: «Не голодом материальным общество уморило поэта (в стихотворении –Т.Щ.); нет, оно уморило его изобилием… и он умолк от упоения и сытости; он продал себя обществу, как Фауст Мефистофелю, и заградил себе путь в тот мир, для которого призван… Ответ на вопрос века о деле поэта в общем деле человечества гораздо глубже разрешён одним из наших отечественных поэтов в стихотворении «Последний Поэт»…». Цитируя последние строки стихотворения, Шевырев заключал: «Среди этого всеобщего позлащения скелета человечества, которым превосходно выражено промышленное стремление эпохи, и лучшая возвышенность на его черепе, где сияла обыкновенно звезда поэтического гения, покрылась самою твёрдою пластинкою благородного металла. К нам возвратился золотой век уже в настоящем смысле, без метафоры, и поэт, вместо рубища Омиров, облёкся в злато».



36

             В Пятигорске друзья Лермонтова отдыхали, принимали лечебные ванны, веселились на местных балах, посещали дом хозяина арендуемого ими жилья Верзилина, волочились за  дочерьми генерала и… что еще? И поддерживали (или создавали миф) травлю, которую якобы устроил Лермонтов  Мартынову.
             «Травлю», которая стала для истории основным поводом к дуэли, искусно созданную в навсегда отмеченном в биографии поэта доме генерала Верзилина.
                Когда читаешь о подробностях взаимоотношений Лермонтова и Мартынова в Пятигорске, то ясно понимаешь: только крайнее озлобление поэта против своего товарища за какой-то поступок могло вызвать такую агрессию. Но сколько бы ни искали исследователи  этот  поступок, они его пока не нашли. И все списывается на плохой характер Лермонтова. Поэтому и возникает версия о преднамеренной игре поэта в доме Верзилина.
              И эпиграммы, и карикатуры, даже целый коллективный альбом карикатур на Мартынова, прямые оскорбления, – все это со стороны офицера Лермонтова было бы похоже на безумие, если бы не многочисленные свидетельства очевидцев тех событий  как раз о совершенно обратном. О том, что Лермонтов был весел и любил балы. О том, что его все любили и были потрясены дуэлью, которую никак не ожидали. И тем загадочнее и ужаснее выглядят события в этом зловещем доме генерала, события, в которых участвовали самые близкие люди поэта, на чьих биографиях также осталось позорное клеймо соучастников убийства.
Вот что писал тридцать лет спустя после дуэли А.И. Васильчиков, один из секундантов: «… жили дружно, весело и несколько разгульно, как живется в этом беззаботном возрасте, двадцать — двадцать пять лет. Хотя я и прежде был знаком с Лермонтовым, но тут узнал его коротко, и наше знакомство, не смею сказать наша дружба, были искренны, чистосердечны. Однако глубокое уважение к памяти поэта и доброго товарища не увлечет меня до одностороннего обвинения того, кому, по собственному его выражению, злой рок судил быть убийцею Лермонтова.
            В Лермонтове (мы говорим о нем как о частном лице) было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых.
              К этому первому разряду принадлежали в последнее время его жизни прежде всех Столыпин (прозванный им же Монго), Глебов, бывший его товарищ по гусарскому полку, впоследствии тоже убитый на дуэли князь Александр Николаевич Долгорукий, декабрист М.А. Назимов и несколько других ближайших его товарищей. Ко второму разряду принадлежал по его понятиям весь род человеческий, и он считал лучшим своим удовольствием подтрунивать и подшучивать над всякими мелкими и крупными странностями, преследуя их иногда шутливыми, а весьма часто и язвительными насмешками.
             Но, кроме того, в Лермонтове была черта, которая трудно соглашается с понятием о гиганте поэзии, как его называют восторженные его поклонники, о глубокомысленном и гениальном поэте, каким он действительно проявился в краткой и бурной своей жизни.
           Он был шалун в полном ребяческом смысле слова, и день его разделялся на две половины между серьезными занятиями и чтениями, и такими шалостями, какие могут прийти в голову разве только пятнадцатилетнему школьному мальчику; например, когда к обеду подавали блюдо, которое он любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда. Раз какой-то проезжий стихотворец пришел к нему с толстой тетрадью своих произведений и начал их читать; но в разговоре, между прочим, сказал, что едет из России и везет с собой бочонок свежепросольных огурцов, большой редкости на Кавказе; тогда Лермонтов предложил ему прийти на его квартиру, чтобы внимательнее выслушать его прекрасную поэзию, и на другой день, придя к нему, намекнул на огурцы, которые благодушный хозяин и поспешил подать. Затем началось чтение, и покуда автор все более и более углублялся в свою поэзию, его слушатель Лермонтов скушал половину огурчиков, другую половину набил себе в карманы и, окончив свой подвиг, бежал без прощанья от неумолимого чтеца-стихотворца.
              Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал еще следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков. Разумеется, что эта шутка не могла продолжаться долго, и Лермонтов поспешил сам заявить хозяину о своей виновности и невинности прислуги и расплатился щедро за свою забаву.
             Мы привели эти черты, сами по себе ничтожные, для верной характеристики этого странного игривого и вместе с тем заносчивого нрава. Лермонтов не принадлежал к числу разочарованных, озлобленных поэтов, бичующих слабости и пороки людские из зависти, что не могут насладиться запрещенным плодом; он был вполне человек своего века, герой своего времени: века и времени, самых пустых в истории русской гражданственности. Но, живя этой жизнию, к коей все мы, юноши тридцатых годов, были обречены, вращаясь в среде великосветского общества, придавленного и кассированного после катастрофы декабря, он глубоко и горько сознавал его ничтожество и выражал это чувство не только в стихах «Печально я гляжу на наше поколенье», но и в ежедневных, светских и товарищеских своих сношениях. От этого он был, вообще, нелюбим в кругу своих знакомых в гвардии и в петербургских салонах; при дворе его считали вредным, неблагонамеренным и притом, по фрунту, дурным офицером, и когда его убили, то одна высокопоставленная особа изволила выразиться, что «туда ему и дорога». Все петербургское великосветское общество, махнув рукой, повторило это надгробное слово над храбрым офицером и великим поэтом.
            Итак, отдавая полную справедливость внутренним побуждениям, которые внушали Лермонтову глубокое отвращение от современного общества, нельзя, однако, не сознаться, что это настроение его ума и чувств было невыносимо для людей, которых он избрал целью своих придирок и колкостей, без всякой видимой причины, а просто как предмет, над которым он изощрял свою наблюдательность.
            Однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали; знаю только, что, выходя из дома на улицу, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: «Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах», — на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: «А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения». Больше ничего в тот вечер и в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере, нам, Столыпину, Глебову и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением».
Если иметь в виду версию преднамеренного «плохого поведения» Лермонтова у Верзилиных с целью  получить «щадящую» пулю от близкого товарища своего Мартынова, чтобы выйти, наконец, в отставку, то все происшедшее в этом злосчастном доме становится понятным. Но, как говорится, ситуация вышла из - под контроля и смерть торжествовала. Потому что за ее «спиной» стоял кто-то могущественный и толкал в спину неизбежность. Если бы не это, то дуэль и могла бы окончиться  раной,  лечением, пусть даже и судом, но освобождением поэта от ненавистной военной службы. И тогда на его друзей не легло бы позорное клеймо соучастников страшного убийства. Напротив, эти пятигорские «проказники» вошли бы в историю в роли благородных разбойников, сделавших добро. Но историю сочиняют императоры, а не поэты.




37
         
Если в оценке происшедшего в Пятигорске отталкиваться от версии намеренного «плохого» поведения Лермонтова в доме генерала Верзилина ради лже-дуэли и горячо желаемого освобождения от службы в армии, то получают объяснение поступки некоторых окружавших поэта людей, чья роль в тех обстоятельствах до сих пор не ясна. К примеру, это Руфин Дорохов, который, можно сказать, стал причиной  смертельной дуэли, включив в ее условия самый опасный пункт, но о котором по пятигорским событиям мы мало что знаем.
Но вернемся к подробностям, которые много раз уже описаны, и я даже не стану называть авторов, они хорошо известны. По словам князя Васильчикова, оставившего свои слюнявые «бабские» воспоминания о плохом характере поэта тридцать лет спустя после дуэли, «… Лермонтов всю дорогу к месту дуэли шутил, говорил, что сам стрелять не будет, да и Мартынов стрелять не станет. Лермонтов продолжал шутить, даже когда заряжали пистолеты. Васильчиков видел по лицу Мартынова, что он будет стрелять и предупредил Лермонтова - это всё не шутки. Вскинув пистолет, Лермонтов отвернулся, презрительно улыбнулся и покачал головой. Мартынов побежал к барьеру, долго прицеливался и произвёл свой ужасный выстрел. Лермонтов присел, а затем упал».
         Официальное известие о смерти поэта гласило: «15-го июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов».
         В официальных документах фигурируют имена двух секундантов — Глебова и Васильчикова; в действительности же на месте дуэли присутствовали четыре секунданта: как известно из мемуаров, решено было скрыть от следствия участие в дуэли А.А. Столыпина (Монго) и С.В. Трубецкого, так как во время суда они могли поплатиться больше других (и Столыпин, и Трубецкой находились на Кавказе на положении сосланных, к тому же было известно, что их обоих ненавидел Николай I). Это решение повлекло за собой и другие изменения в показаниях. Пришлось перераспределить роли двух оставшихся секундантов: Глебов назвал себя секундантом Мартынова, Васильчиков — секундантом Лермонтова. В письме к Д.А. Столыпину 1841 г. Глебов давал обратное распределение функций. Не исключается, однако, что секундантами Лермонтова были Столыпин и Трубецкой. Существует, впрочем, серьезно аргументированное предположение, что Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного ливня и дуэль действительно состоялась при двух свидетелях «по договоренности обеих сторон». Необходимостью скрыть участие в дуэли Столыпина и Трубецкого объясняется также путаница в показаниях о том, кто с кем и на чем приехал к месту поединка.
          Согласно показаниям участников, дуэль происходила 15 июля около 7 часов вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук, в четырех верстах от города. На следующий день при осмотре указанного места Следственной комиссией замечена была «истоптанная трава и следы от беговых дрожек», а «на месте, где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая». Впрочем, время и место дуэли не вызывали сомнений. Дальнейшие показания постепенно уклоняются от истины. Мартынов: «Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти.— Мы стали на крайних точках.— По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять когда ему вздумается,— стоя на месте или подходя к барьеру…». Но в черновике показаний Мартынова было не так: «Условия дуэли были: 1-е. Каждый имеет право стрелять, когда ему угодно… 2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы. 3-е.      После первого промаха… противник имел право вызвать выстрелившего на барьер. 4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено…». Прочитав черновик, Глебов прислал записку Мартынову: «Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие… Теперь покамест не упоминай о условии 3 выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду» («РА», 1893 г., № 8, с. 600 –Т.Щ.).
         «Запроса» не последовало, и Мартынов «всей правды» не сказал: смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами было 15 шагов: Васильчиков позже говорил о 10-и («РА», 1872 г., № 1, с. 211-Т.Щ.). Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Лермонтова и Мартынова отказаться от поединка. То обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа на случай рокового исхода, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.
Однако события развивались по-иному. Мартынов: «…Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок…». Васильчиков: «…расставив противников, мы, секунданты, зарядили пистолеты (установлено, что были использованы дальнобойные крупнокалиберные дуэльные пистолеты Кухенройтера с кремнево-ударными запалами и нарезным стволом, принадлежавшие А.А. Столыпину,— («РЛ», 1966, № 2, с. 122, 126-27.— Т.Щ.), и по данному знаку господа дуэлисты начали сходиться: дойдя до барьера, оба стали; майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела; из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух». Глебов: «Дуэлисты стрелялись… на расстоянии 15 шагов и сходились на барьер по данному мною знаку… После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермонтов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела».
             Между тем в Пятигорске распространился слух, что Лермонтов категорически отказался стрелять в Мартынова и разрядил свой пистолет в воздух. На это указывают почти все известные нам источники: записи в дневниках А.Я. Булгакова и Ю.Ф. Самарина, письма из Пятигорска и Москвы К. Любомирского, А. Елагина, М.Н. Каткова, А.А. Кикина и др.
            Вероятно, соответствует истине и слух о том, что Лермонтов выстрелил (или, по крайней мере, готовился выстрелить) в воздух. Почему? В акте медицинского осмотра трупа указывается: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны». Но такой угол раневого канала (от 12-го ребра до противоположного 5-го межреберья уклон при нормальном положении туловища составляет не менее 35°) мог возникнуть только в случае, если пуля попала в Лермонтова, когда он стоял повернувшись к противнику правым боком (классическая поза дуэлянта) с сильно вытянутой вверх правой рукой, отогнувшись для равновесия влево.
           В пользу выстрела в воздух свидетельствуют и тот факт, что пистолет Лермонтова после дуэли оказался разряженным, и обмолвка Мартынова на следствии: «Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было», и позднейшее признание Васильчикова: «…он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета…». На вопрос изумленного Висковатого (которому Васильчиков сделал это сенсационное признание) — «отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять», бывший секундант ответил, что прежде «он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его». Итак, секунданты скрыли от следствия еще один факт — пожалуй, самый важный: Мартынов стрелял в Лермонтова не только будучи уверенным, что тот в него не целится и не выстрелит, но именно в тот самый момент, когда Лермонтов поднял руку с пистолетом и, возможно, даже успел выстрелить в воздух (необычный угол раневого канала служил одно время главным аргументом для обоснования фантастической версии, что в Лермонтова стрелял не Мартынов, а некто спрятанный в кустах на скале, нависающей над дуэльной площадкой).
         Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут. Васильчиков поскакал в город за врачом, остальные секунданты остались у трупа. Васильчиков вернулся ни с чем: из-за сильного ненастья (во всех источниках упоминается, что 15 июля то начинались, то прекращались ливневые дожди; по-видимому, противники стрелялись под дождем; сильная гроза продолжалась какое-то время после дуэли) никто не соглашался ехать. Затем Глебов и Столыпин уехали в Пятигорск, где наняли телегу и отправили с нею к месту происшествия кучера Лермонтова — Ивана Вертюкова и «человека Мартынова» — Илью Козлова, которые и привезли тело на квартиру Лермонтова около 11 часов вечера.

38

А теперь вернемся к Руфину Дорохову. Итак,смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами было 15 шагов: Васильчиков позже говорил о 10-и («РА», 1872 г., № 1, с. 211-Т.Щ.). Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Лермонтова и Мартынова отказаться от поединка. То обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа на случай рокового исхода, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.
         Если принять во внимание версию о том, что Лермонтов «придумал» эту дуэль, чтобы получить ранение и не ехать к Паскевичу, а продолжать лечиться и ждать в Пятигорске отставки, то ему и не нужно было примирение с Мартыновым, а нужен был выстрел. Но Дорохов проявил себя, как обычно, человеком пылким и  совсем недалекого ума, отнесся к дуэли на полном серьезе и придумал путь к примирению – пугающие смертельные условия поединка. Так он «выхлопотал» у судьбы смертельный исход дуэли. Опять же – если исходить из предложенной мною версии – то Лермонтов и не думал стрелять в Мартынова, ему был нужен лишь выстрел бывшего сослуживца. А вот Мартынов, как и полагал Дорохов, готовился стрелять наверняка и убить противника. И «убойные» пистолеты Столыпина Монго были ему к стати. Тоже – одна из роковых «случайностей» в судьбе поэта? А ведь могли быть и другие пистолеты, и ранение было бы более легким. Но почему в руках дуэлянтов оказались  именно эти? Здесь нужно отдельное тщательное расследование, которое может открыть еще одну тайну гибели Лермонтова.
          Почему же дуэльному  «хлопотуну» Дорохову не пришло в голову, что поединок не будет смертельным? Ведь мог же он обратить внимание на то, как сам Лермонтов и сопровождавшие его товарищи отнеслись к событию – как к  обычной прогулке, очередному острому ощущению, а  ужасная погода только добавляла азарта и желания приключения. Приключения, а не смерти! После дуэли все они так и говорили, что вовсе не думали, что все так закончится. Да, они не знали, только Мартынов знал, и потому с легкостью и хладнокровно выполнил свою миссию.
А Руфин Дорохов был «славный малый», как говорят, но не далекого ума.
Он был участником кавказских войн, одним из друзей М.Ю. Лермонтова. По свидетельству знавших его современников, Дорохов был необыкновенным храбрецом. По словам А.В. Дружинина, он принадлежал «породе удальцов», прославленных Д. Давыдовым, человеком чести, приятным собеседником, талантливой, незаурядной личностью, пробовавшей себя в написании стихов и пьес. Обладая множеством добродетелей, из-за вспыльчивости и неукротимого нрава он был известен также громкими историями и имел славу дуэлянта.
      Руфин Дорохов родился в 1801 году в семье генерал-лейтенанта Ивана Семеновича Дорохова, героя Отечественной войны, скончавшегося от ран в 1815 году и рано оставившем без присмотра своего сына.
Руфин пошел по стопам отца, и уже в 1812 году стал воспитанником Пажеского корпуса, выпустившись из которого в чине прапорщика поступил на службу в учебно-карабинерный Нижегородский драгунский полк. Согласно архивным данным в декабре 1820 года за ношение партикулярной одежды и буйство он был разжалован из прапорщиков в рядовые.
В 1827 году Дорохов прибыл в Нижегородский драгунский полк под командованием генерала Н.Н. Раевского. В дальнейшем в его составе он принимал участие в самых рискованных операциях, за что был награжден золотой саблей и произведен сначала в унтер-офицеры, потом ; в прапорщики, а затем ; в поручики.
В 1833 году в связи с ранениями увольняется со службы в чине штабс-капитана, женится и некоторое время живет в Москве. Здесь он увлекается карточной игрой, в 1837 году попадает в компанию великосветских шулеров и, став жертвой их мошенничества, в исступлении ранит кинжалом одного из своих обидчиков, некоего отставного ротмистра Сверчкова. Дорохова арестовывают, а затем в 1838 году отправляют рядовым в Навагинский пехотный полк, где по ходатайству В.А. Жуковского и Н.Н. Раевского его прикомандировывают к казачьим линейным войскам и зачисляют в десантный отряд, строящий в устье реки Туапсе Вельяминовский порт, где за мужество, проявленное «при крушении судов у черкесских берегов», его производят в унтер-офицеры.
        В 1840 году он возглавляет «команду охотников», состоявшую из казаков и кабардинцев, которая, действуя партизанскими методами борьбы, отличалась отчаянной храбростью и самоотверженностью.
Летом того же 1840 года Руфин Дорохов знакомится с М.Ю. Лермонтовым, прикомандированным в отряд генерал-лейтенанта А.Ф. Галафеева для участия в военной экспедиции в Большую и Малую Чечню. Их знакомство перерастает в такую дружбу, что после ранения и контузии осенью 1840 года Дорохов передает командование своими удальцами поэту. Предположительно, Михаил Лермонтов и Руфин Дорохов в том же году некоторое время провели в Кисловодске, а летом 1841 года в последний раз встретились в Пятигорске. Дорохов знал происхождение почти каждого стихотворения Лермонтова и события, послужившего его написанию, большинство стихов он знал наизусть.
       После смерти поэта до 1843 года продолжал служить на Кавказе. Затем вышел в отставку.
      Летом 1851 года он снова возвращается на службу на Кавказ. 17 января 1852 года, за день до выступления в свой последний поход, Дорохов встречается с А.В. Дружининым и показывает последнему бережно хранимые им вещи поэта, среди которых был альбом с неизвестными стихами и рисунками Михаила Лермонтова. На следующий день Дорохов с отрядом под командованием атамана всех кавказских казаков генерал-майора Ф.А. Круковского был изрублен чеченцами, устроившими засаду в Гойтинском ущелье. Вместе с Руфином Дороховым в Гойтинском ущелье, по всей вероятности, погиб альбом, показанный Дружинину.
         В Пятигорске он прозрел слишком поздно, но, может быть, первым сказал, что «дуэли не было, было убийство». Сказал это  будучи, как и Лермонтов, опытным военным войск специального назначения. И эти слова – уже не те «бабские» слюни  в «воспоминаниях» Васильчикова о плохом характере поэта.
Под раскаты грома, сквозь дождь и бурю, Лермонтов с воодушевлением мчался в тот роковой день к своей свободе – к подножию горы Машук, спеша завершить затеянную им в доме Верзилиных игру. Но те, кто за тысячи километров от Пятигорска планировали иную судьбу поэту, поставили на пути к этой свободе смертельный заслон.