Что в имени

  Молодая девушка и ее  мама  возвращались из эвакуации  на  свой страх и риск. В далекую любимую  Одессу. По правде говоря, недолго они в Одессе и пожили до войны.
Кадрового большевика  направили в Одессу после гражданской.  Привез молодую жену. с которой познакомился в армии.  Лет десять они прожили в Одессе. Там у них родилась дочь. И партия послала своего бойца в Ригу. Он был из Латвии.   Учли его партийный стаж, знание местных особенностей и языка. Работал он в торговом представительстве. В Одессу семья  вернулась уже после присоединения Латвии к СССР, когда торговое представительство стало не нужно.
 
   Так мама рассказывала Леше о своей семье.  Дочерью большевика, родившейся в Одессе, была его мама. Родившейся. но недолго в Одессе  жившей. Уехала в Ригу лет пяти, а вернулась пятнадцатилетней. А тут война. Лешина бабушка с мамой уехала в эвакуацию. А дедушка, мамин отец, ушел на фронт. И вскоре погиб.   
 
   Война заканчивалась.Одессу освободили. Бабушка с мамой  боялись, что вернутся на пепелище. Но квартира уцелела. Ждали счастливой  мирной жизни. А через года три после их возвращения вернулся в родной город и демобилизованный офицер, будущий Лешин папа. Стандартная история.

   Стал он доучиваться. ведь на фронт ушел со студенческой скамьи.  В те послевоенные годы при распределении после института не учитывалось, местный ты или нет. Главная задача - восстановить разрушенное войной. Лешиному папе повезло. Попал в Новороссийск. Морем хорошая связь с Одессой. Рожать первенца молодая жена из Новороссийска поехала в Одессу. Не просто под крыло к своей маме, а в культурный центр, где и медицина на уровне, и у ее мамы, будущей Лешиной бабушки, имелись и нужные связи, и льготы как у вдовы красного командира и старого большевика.
 
  В Одессу Лешины родители наведывались регулярно. И маленького сына брали с собой.  Папа, работник морского порта, пользовался служебным бесплатным билетом на себя и членов семьи. А тут, когда подошло время Леше идти в школу, маме приспичило снова рожать. И бабушка взяла Лешу к себе в Одессу.  И дочке, то есть, Лешиной маме, будет легче с малышкой, и старший внук начнет учебу в культурном центре. Так что, Леша не только родился в Одессе, в школу пошел там же. И по анкете он выходил настоящим одесситом. И нужно признаться, в этом городе, не похожем на Новороссийск, он совершил много открытий.
 В Новороссийске он не вникал в тайны фамилий. Михалков, Маршак - советские детские поэты. Какая разница?  Про композиторов и про художников он знал мало.  И бабушка начала интенсивно повышать уровень знаний внука. И вот Леша уже различал на картинках, где картины Репина, Саврасова, Левитана.  Понемногу расширял кругозор. Как вдруг бабушка расширила его кругозор единым махом. Она ненароком проронила, что художник Левитан - еврей. Бабушка, убежденная интернационалистка, не видела в этом ничего одиозного. Но Лешу это ошеломило. Он не сомневался, что все, что создано в стране, сделали русские. И картины в том числе.  Бабушка рассмеялась

- А все остальные люди, что, прохлаждались?
Леша смутился. Прежде эта тема его не занимала.  И тут же, на коммунальной кухне, бабушка с соседкой тетей Лидой, принялась решительно кромсать и перекраивать его картину мира:
 -  Ты сейчас в школу пойдешь, - сказала бабушка, -   Так имей в виду, у вас в классе будут разные дети. У нас в стране, а особенно в Одессе, разные народы живут.
- Я знаю, - сказал Леша, - Я просто про Левитана не знал. 
- Если его звали Исааком, кто же он такой?  -  сказала тетя Лида.

 Леша удивился уже своей недогадливости. Он слышал и прежде имя художника, но значения этому не придавал. А бабушка, не учитывая, что детскому мозгу нужно время для обработки новой информации, тут же добила внука: среди известных ему писателей немало евреев. Маршак, Лев Кассиль.

- Обычные еврейские фамилии, -  сказала бабушка.
 Заметив, что Леша не успевает схватывать, тетя Лида решила растолковать:
 -  Ну ведь это легко заметить. Русские фамилии обычно берут начало от слов, которые ты знаешь. Например, от имен. Иванов - от имени Иван. Петров – от имени Петр. Сталин – от имени сталь. Каменев - от имени камень. Все просто.
- Вот в моей фамилии чувствуется что-то? –  спросила бабушка, - Ну, подумай, какое?
- Дерево? – догадался Леша.
- Правильно! - бабушка обрадовалась сообразительности внука.

 Бабушка обрадовалась его сообразительности. А он не обрадовался. Что бабушкина фамилия происходит от слова дерево, каждый дурак поймет. Но было бы лучше, если бы в ее фамилии звучало что-то героическое, величественное. Отдающее камнем или сталью, мечами и пушками. Но бабушку ее деревянная фамилия, как видно, вполне устраивала.

 - А фамилия Маршак тебе ничего не скажет,  - добавила бабушка, - Она скажет только тому, кто знает еврейский язык.
- И что она скажет? – спросил Леша.
- Вот уж не знаю. Нужно Абрама попытать, - сказала бабушка,
- Дядю Абрама? – удивился Леша, - Он знает еврейский язык?
- Ну.  Он, ведь, еврей.  Абрам – это еврейское имя.
Бабушка говорила об Абраме Полякове, жившем с женой и дочкой Машей в соседней комнате. Но до разговора с бабушкой имя Абрам Леше никак не подсказывало, что дядя Абрам еврей. Леша привык к этому имени. А вот теперь стал анализировать. Но снова столкнулся с загадкой. Фамилия Абрама была Поляков. Явственно слышалось русское слово - поле.   

- А разве Поляков еврейская фамилия? –  удивился Леша.
- Так бывает, - сказала бабушка, - У евреев случаются и русские фамилии. Или похожие на русские. Его семья, наверное, выходцы из Польши. Поляк – отсюда и Поляков.
- Так он поляк?
- Нет, еврей.
Леша все больше терялся.
- А Маша? – спросил он, - У нее же русское имя.
- А Маша наполовину, - ответила тетя Лида.
 - Как это наполовину?
- Обыкновенно, -  краткий ответ подразумевал, что Леше пора знать такие простые вещи.   
- А между прочим, это русское имя идет от еврейского, - сказала бабушка.
И тем она добила Лешу.  Все смешалось в его голове.  Как можно быть кем-то наполовину?  Как одно имя идет от другого?

С того разговора Леша стал больше прислушиваться и присматриваться. 
-  Одесса – это большая советская энциклопедия, - частенько говаривала тетя Лида, и добавляла -  Ну, допустим, малая советская энциклопедия. Но Привоз – это большая вавилонская энциклопедия.

– Энциклопедия – это книги, в которых написано обо всем, - объясняла бабушка.
- А Одесса почему энциклопедия?
- Очень просто. Вот, например, Дерибасовская. Ты знаешь почему она называется Дерибасовская? А Ришельевская?
И Бабушка рассказывала Леше, кто такой Дерибас, кто такой Ришелье, Ланжерон. И какое отношение вавилонское столпотворение имеет к Привозу.
  - Вот, ходить недалеко, - говорила бабушка, -  Мы живем на улице   лейтенанта Шмидта. Шмидт – это не русская фамилия. Он из немцев. В России жили немцы.   

     Леша умел читать по складам. Но ему не позволяли шляться по соседним улицам, изучая их названия. Однако, не улицами едиными жива энциклопедия.  Подъезд - чем не энциклопедия. Пока дойдешь до бабушкиного третьего этажа, минуешь шесть дверей коммунальных квартир.  И на стене около каждой двери четыре-пять почтовых ящиков. На каждом ящике крупно выведена фамилия жильца и приклеены названия газет. Чтобы почтальон не путался. На бабушкином ящике «Правда» и «Чорноморська комуна». На ящике Поляковых «Правда» и «Пионерская правда» для их дочки Маши. На ящике Ольги Орестовны «Правда» и суровая «Учительская газета». У тети Лиды на ящике только фамилия - Петрова.
-  Писем мне не шлют, даже по праздникам. Разве, что милиция обо мне вспомнит. - говорила тетя Лида, - Телеграмм отродясь не получала. Газетами соседи снабдят. А новостями покупатели так утрамбуют, с работы иду – новости в голове как шарики катаются.
Но надписями на почтовых ящиках дело не кончалось. Под звонком у двери висел перечень фамилий: сколько раз кому звонить. 
Когда Леша ходил в гости в соседний подъезд к Мишке Минскому, там можно было продолжить изучение фамилий. И к некоторым фамилиям никакое русское слово не подходило.   И когда Леша приносил в квартиру новую фамилию, тетя Лида начинала рассказывать, что за гражданин под этой фамилией скрывается. Тетя Лида была моложе Лешиной бабушки, но знала все.  Куда больше бабушки. Вот так бабушкин дом, стал первым Лешиным университетом.

   К третьему курсу института Леша дорос до Бабеля. Точнее, он созрел летом, точно помидор.    В стройотряде работал в бригаде с неким Женей Матушевичем. Тот, узнав, что Леша одессит, упомянул Бабеля. А узнав, что Леша его не читал, настоятельно рекомендовал
И вот, приехав домой из стройотряда, Леша решил налечь на Бабеля. В книжном шкафу стоял серенький томик. Но как наляжешь, когда каникулы заканчиваются, нужно решать: Бабель или пляж. Бабель не убежит. Его можно взять с собой. Мама встретила Лешину просьбу с откровенным нежеланием отдавать книгу на растерзание в Москву.  И Леша услышал старую историю. 

Среди бабушкиных книг Бабеля не было. Мама сомневалась, что бабушка его вообще читала, но бабушка категорично утверждала, что «Конармия» - поклеп на Красную армию, а «Одесские рассказы» -  воспевание бандитизма. Томик Бабеля попал к маме случайно, когда она уже стала взрослой и цензоры, типа бабушки, не стояли за спиной.  Книга редкая, приобретенная из третьих рук, по случаю, когда мама уже жила в Новороссийске, напоминала маме об Одессе. Даже если просто стояла на полке.
После этих слов мама тяжело вздохнула, сказала Леше, что он даже цены книге не знает.  И она не знает, что она с ним сделает, если он, не дай бог, потеряет. Общежитие - проходной двор. И взяла с него клятву беречь книгу, как зеницу ока. Но судя по ее грустному взгляду, мысленно она с книгой распрощалась.
Пока Леша трясся на верхней полке, он читал Бабеля.  Никто из соседей на книгу даже не взглянул. А мама говорила, что раритет.  А как же ему в Москве охранять книгу? Общага не вагон.  Не носить же все время с собой? Но бог, как видно, имел свое решение. Он еще летом напустил холеру. 
 Что такое начало учебного года? Тем более, на третьем курсе. Третьекурсники - ребята ушлые, обстрелянные, понимают, что первые благословенные погожие дни сентября погоды в учебном году не делают. А отметить начало нового курса – святое дело. Гудели по-черному. Ели – пили полночи. А утром у Леши что-то заныло.  Только приехал в институт, двинул в медпункт. А оттуда прямым ходом, скорой, укатали его на обсервацию.
  Там его раздели, до трусов, дали пижаму. А все, что было с ним. Забрали на обработку. В палате – шаром покати. Трое его товарищей, по несчастью. Южан, которых черт попутал в эти дни оказаться в Москве и пожаловаться на живот. И четыре горшка в углу. Выходить из палаты нельзя даже в коридор.  Суровые медсестры приносят еду, если это можно назвать едой, и выносят за ними содержимое горшков.  Леша сокрушался: такая скукотища. Ни книги в палате, ни журнала. Никаких культурных развлечений, кроме разговоров. Он пересказывал соседям по палате пару рассказов Бабеля, которые успел прочитать в поезде.  Но увидел, что тем языком, что в книге, у него не получается. А своим языком – наверное, получалось не интересно.  Соседей не впечатлило. Никто из них о Бабеле до этого не знал и после Лешиных пересказов не захотел узнать. Правильно мама говорила ему: Бабеля пересказать своими словами невозможно. Его нужно читать.
Через две недели его отпустили. Бактерию в нем не нашли.  Но спец-раствором обработали все его вещи, включая портфель, с которым он в тот злополучный день приехал в институт. Обработали и все, что в портфеле. А в портфеле были не учебники, а томик Бабеля, с которым он боялся разлучаться

  Прежде элегантно серый томик, после пыток хлором выцвел, потускнел, погрустнел, как еврей, скитавшийся сорок лет по пустыне. Обложкой он теперь напоминал затасканный учебник сопромата. И не вызывал у Лешиных соседей по общаге не то чтобы интереса, -наоборот, вызывал ту естественную антипатию, аллергию, какая возникает у студента к учебнику.
Верный клятве, Леша хранил Бабеля в тумбочке у изголовья кровати. Он ложился спать, а книга донимала запахом хлорки. Одежда уже выветрилась. А книга упорно сопротивлялась.  Ожог хлорки уберег ее от посторонних взглядов, как девушку с ожогом на лице, на которую никто не позарится. Даже взять в руки не нашлось охотников. А Леша, помня мамины предостережения, рекламу не кидал.  Пересказывать не собирался. И, что удивительно, ни одного из видевших у него эту книгу, - а их было с десяток, не меньше, -  никого не заинтересовала фамилия Бабель. Никто не знал, кто это такой.

 Роберт Лорьян, из Лешиной группы, повертел томик в руках, с трудом прочитал выцветшие буквы на переплете:
-  Ба-бель? Женщина?
- Почему женщина?
- Потому что Бабель, -  логика Лорьяна была проста.
- Вовсе не женщина, - сказал Леша.
- Француз?
 Леша не ответил. Решил: пусть по умолчанию Бабель побудет французом.   
 
Одна только Оля Подзорова, узнав от Лорьяна про Лешину книгу, пришла и попросила почитать. Давно хотела. Да нигде не найти.
- А ты знаешь, кто такой Бабель? -  с сомнением спросил Леша.
- Ты за кого меня имеешь, - Оля насмешливо улыбнулась, произнеся, как она думала, по-одесски, -  Это одесский писатель.
- Я спросил потому что ни Рогов, ни Суворов, ни Лорьян про него знать не знают, - объяснил свои сомнения Леша. 
  - А что они знают кроме интегралов? Ты спроси: они что-то из Булгакова читали? Или Солженицына?
 Леша иногда удивлялся, что Олю потянуло в их институт, если она с Булгаковым дружит, а с интегралами нет.
 Дружить с такими авторами, как по проволоке ходить. Булгакова не печатали, а за самиздатовские страницы Солженицына могли и из института турнуть. Но, одно Лешу подтолкнуло доверить Оле книгу: она дала Бабелю почти такое же определение, как Лешина мама. Не русский, не советский писатель. А одесский. Словно Одесса, как говорила мама, – это отдельная, суверенная страна со своей отдельной, суверенной литературой. 
Оля приняла из Лешиных рук еще пахнущую хлоркой книгу, как отец в роддоме принимает от жены ребенка.
- Ты ее брал с собой в обсервацию?
- Ты думаешь мне дали возможность что-то брать? Меня же из института прямым ходом, под белы ручки.  А книга у меня в портфеле. Там у меня все отобрали. Вернули, когда выписывался.
- Ну ничего. Бывает, эпидемии, бывает, на благо литературе, – сказала Оля, -  Пушкин сидел в Болдино во время эпидемии холеры. И вот вам Болдинская осень. А Боккаччо написал «Декамерон» во время эпидемии чумы. Ты читал Боккаччо?
- Не читал, - сказал Леша.
- Это вещь. Я для тебя достану, - пообещала Оля.

Как же можно девушке, читавшей некоего Боккаччо, не дать почитать  Бабеля?  Может быть Боккаччо покруче Бабеля.
   Но Оля, принесла ему «Мастера и Маргариту». На три дня. Точнее, на три ночи. Она сама доставала книги на короткое время и глотала их ночами. Но бледно отпечатанные под копирку листы, ночами читались с трудом.  В Лешиной голове все путалось: кто, с кем, кого. Когда Леша признался, возвращая книгу, что не испытал того упоения, которое гарантировала Оля, она только фыркнула и посмотрела на него, как Пастер на бактерию. И с Боккаччо Леша пролетел. 

Приехав домой на следующие каникулы, он вернул книгу. И заметил маме, что ни один из соседей по общаге не слыхал про Бабеля.

- Да, - вздохнула мама, - Постарались. Нынешнее поколение не знает, кто такой Бабель.
- Только одна девочка брала почитать, - успокоил Леша.
- И как же зовут эту девочку? - мама, пропела «эту девочку», словно серенаду. Это заставило Лешу напрячься. Он не любил, когда суются в его сердечные дела. А как он понял, мама подумала, что просто так, книги не дают. 
- Какая разница, - сказал Леша.
- Есть разница, - объяснила мама, - Это конечно не имеет никакого значения. Но чаще всего, если девушка интересуется Бабелем, то это либо Софа, либо Аня. Знаешь что такое народ книги?
Леша  понял: мама намекает, что Бабелем заинтересуется, конечно, еврейская девушка.  Он об Оле в этом ключе не думал.  Ничем Оля не походила на еврейку, ни фамилией, ни внешне. Внешне.
- Ее зовут Маша, если тебе это интересно, -  Леша употребил, как он считал, самое что нина есть русское имя,  - Она, кстати и мне «Мастера и Маргариту» принесла почитать. Она просто книжками интересуется. Обещала мне достать «Декамерона». Солженицына читает.
Ты смотри там осторожней с этой Машей, - сказала мама.
Да у мненя с ней ничего нет, с этой Машей. Она некрасивая.
 Пусть хоть Мария  Прекрасная. За Солженицына знаешь, что может быть?


 Прошло время и за Солженицына – ничего, никаких кар. Его стали печатать. Много что стали печатать. Правда, к тому времени, когда в журналах стали печатать то, за что можно было бы прежде пойти по этапу, Лешин сын был того возраста, каким был Леша, когда открывал для себя Бабеля и Булгакова.  Лешина мама этого времени не дождалась.
 А печатать стали действительно много. Как-то Леша, скорее тот, кого только старые друзья теперь звали Лешей, без отчества, разговаривая с одним из знакомых. Зашел разговор о внуках. И Леша сказал, что покупает для внучки журнал «Ешко».
- Что за журнал такой? –  насторожился приятель.
-  Журнал как журнал. Обычный детский.
- Еврейский что ли?
- Почему еврейский.
- Название не русское.
- Ешко – это сокращение от единая школа, - наставительно произнес Леша.
Но по скептическому взгляду приятеля понял, что не убедил.  От журнала с таким названием он ничего хорошего бы не ждал.   

Разговор переключился на другие темы. Но Леша не забыл настороженный взгляд. Странное дело, думал он, почему человечек может воспринимать неизвестное то так, а то с точностью до наоборот.
  Перед ним словно выстроились три его случая. Первый – на бабушкиной кухне. Тогда он маленький,  считая, что все в стране сделали русские, не задумывался над фамилиями. То есть, мел  под одну гребенку: все кругом русское. Ну, тогда он еще был глуп. А взрослые разбирались. Так что тот его детский одесский опыт можно не учитывать.  Но вот , став старше, он уже различал, кто есть - кто. Однако, многие его приятели-студенты странные фамилии автоматически причисляли уже не к русским, к иностранным. Например, к французским.  Почему?  Почему не к тем же еврейским?  Наверное, потому, подумал Леша, что у них было ощущение, как у него маленького, что все - либо русское, как лейтенант Шмидт, или поэт Блок, либо иностранное. А почему теперь взгляды изменились?  Да изменились ли? Может быть. ему кажется? Но все же, почему его знакомый в неизвестном слове первым делом ищет что-то еврейское?
Мгновенного ответа у Леши не было. Этот феномен требует отдельного анализа, решил он. Стоит узнать мнение других.  Но подумав, решил, что мнение других ему ответа не подскажет. Так этот вопрос и остался нерешенным.