«Ничейный» дистрикт (Пограничье)
Предисловие
Кто вы, подполковник Галямин
Люди тундры
Конек-горбунок на берегу океана
Отец Иоанн или история одного журнала
Предисловие
14 мая 2016 года в отечественной истории промелькнула интереснейшая дата, по своему содержанию и значимости достойная, чтобы по ней разработали сценарий и создали фильм. Исполнилось 190 лет со дня подписания в Санкт-Петербурге «Трактата, заключенного между Его Величеством Императором Всероссийским и Его Величеством Королем Шведским и Норвежским. О Границах меду Россиею и Норвегиею в Лапландских погостах».
Для непосвященного человека этот трактат ничего не значит, но для жителей некогда Советского Заполярья, это памятник попустительства царского правительства в вопросах территориальной целостности нашей, некогда великой страны.
Эта тема была забыта долгое время. Думаю, что не по политическим соображениям, а в виду «закрытия» вопроса, так как после Второй мировой войны, а точнее в 1947 году, группа советских и норвежских геодезистов и топографов провела демаркацию (разграничение) советско-норвежской границы и признала границу незыблемой. Незыблимой для государства, но не для памяти жителей, населяющих этот, казалось бы неприветливый, но такой прекрасный край.
«Дальний Север, дикая пустыня… Куда ни обратится взор, везде видит топи и болота да голую землю, или громады голых скалистых гор, вершины которых восходят к бледным небесам. Ничто не ласкает глаза, ничто не лелеет слуха — ни соловьи, ни жаворонки, столь близкие сердцу русского человека, не залетают сюда. Зима долгая, лето короткое, такое короткое, что промерзающая земля не успевает отогреваться. Скупо улыбается солнце с далекого неба, по которому то и дело ходят серые тучи, подгоняемые ветром; ветру тут раздолье широкое. Здесь все мрачно, тревожно, веет холодом и смертью». Так описывает свои впечатления от Заполярья журналист П.А Россиев в церковной повести «На севере диком» 1904 год издания.
Норвежцы называли эту землю Финмаркен, а русские - Лопской землей.
Разбираться, кто первым пришел на эти земли, дело бездарное. Хотя норвежцы, безусловно, освоили эту территорию раньше, чем русские. «Местную крепость Вардёхюс построили ещё в XIV веке для защиты от могущественной Новгородской республики». – гласят переводы с норвежских источников. Если на берегах Варангер –фьорда возникали крепости Варде, Вадсе с постоянным населением, то русские мужики-поморы дошли только до юга Кольского полуострова и основали там становище. И только в пятнадцатом веке Кола стала городом. По побережью Баренцева моря возникали только становища. Царское правительство пыталось заселить заполярный край, привлекая население освобождением от налогов, от воинской повинности, но увы…Дело не пошло. Прирост населения поморов был отрицательным, а норвежская нация в Заполярье увеличивалась.
«Наш пустынный Мурманский берег спал еще девственным сном, когда в Финмаркене уже зарождались признаки широкой культуры, возникали города и крупные поселки, а на острове Вардэ стояла крепость с постоянным гарнизоном и замок, где жил губернатор. Так пишет русский чиновник, секретарь Архангельской Казенной Палаты Чулков Николай Осиевич.
Норвежцы освоили не только побережье Варангер - фьорда, что является пограничной территорией с Россией, но и по разрешению российского царского правительства колонизировали неприветливые земли западного Мурмана, больше известного как полуостров Рыбачий. Дело было в другом, не в льготах. Для норвежца -север это образ жизни, характер, страсть. Для русского - непрекращаемая борьба за выживание.
Но было и много общего. Север, холодный, неуютный. Да, тот Север, который начинался от Полярного круга и выше. Он задевал у обеих стран значительную часть территорий и выковывал специфические группы людей для проживания на этих непростых землях.
Во второй половине XVIII века выдающийся деятель норвежской культуры Герхард Шёнинг указывал на «северность» как на базовый элемент норвежской национальной культуры. Норвежцы, считал он, имеют отличное от своих соседей-скандинавов происхождение. Если шведы и датчане пришли с юга, то норвежцы пришли с севера, чтобы «жить среди гор и скал, снега и холода». В представлениях скандинавов ад (Нифльхелль) представляет собой тёмные земли во льдах и со страшенным, неимоверным морозом. Северный элемент как основа норвежского национального самосознания приобрел особое значение во второй половине XIX - начале XX веков. Это был период становления норвежской нации.
Русский же Север был «Меккой» для пустынников. Неугомонные старцы шли в «Лопские земли» для пробуждения спящего края несли «слово божье» лопарям-саами, которые гоняли оленьи стада по кромке Баренцевого моря и нисколько не страдали от отсутствия «окормления» божьего. Но православные миссионеры сделали свое дело. На «Ничейной земле» встали форпосты православия: часовня на реке Нейден, церковь Бориса и Глеба на реке Паз, Трифонов печенгский монастырь на реках Манне, Печенге. А религиозные ориентиры в то время были важнее пограничных столбов.
Такова была специфика восточных районов Финнмарка. Это были «ничейные земли», точнее, « ничейный» дистрикт (район), на который в равной степени претендовали Россия и Норвегия.
Норвежцы дорожили каждым метром своей земли. И не упускали случая присовокупить еще. Даже если это тундра. Россию больше интересовали личности, с которой можно было взять налог. В тундре ими были саами, по русски- лопари. Вот и гонялись две страны за кочевым народом: норвежцы в налоговом запале доходили до Колы, русские данники - до Тромсе, несмотря на внешне добрые отношения.
Но русский человек велик разумом и безмятежен душой. Его бог –ветер в поле. Если норвежцы, приобретя независимость в 1814 году, бились за каждый кусочек своей земли, то наши великороссы еще в далеком 1326 году в лице новгородских послов, прибывших к королю Швеции Магнусу, объявили, что «дело разграничения передают воле Божьей». «Божья воля» затем, на протяжении ряда столетий, была такова, что лопари, поданные России, превратились в подданных двух, а то и трех стран. Обирали местное население кто как мог. Но всему приходит конец. Восемнадцатый век славен тем, что определялись границы, формировались нации. Разобрались и на крайнем севере в ничейном дистрикте. Постепенно этот, как его официально именовали датчане «Фэлледс дистрикт» или «Общий район», сокращался.
Наше государство легко расставалось со своими землями, В 1826 году при демаркации норвежско-русской границы ушлый геодезист с подполковничичьими погонами прирезал во имя шведско-норвежской унии 3 тысячи квадратных километров, и все сошло с рук. Сговорчивый российский комиссар подписал официальную карту, подготовленную шведами и получил за это орден Меча плюс золотую табакерку с бриллиантами и личной монограммой короля Карла XIV Юхана. Ходили слухи, что сам министр иностранных дел российской империи граф Карл Нессельроде напутствовал подполковника: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет».
Изучая материалы давно минувших лет, возникает вечный вопрос: когда у человека теряется грань ответственности, совести перед Отечеством? Современные историки во весь голос доказывают, что подполковником Галяминым не владел злой умысел. Он просто добросовестно выполнил свои обязанности по демаркации границы. Но почитайте материалы прошлого и позапрошлого века. Они кричат от вопиющей несправедливости. И кричат не дремучие лопари о своих потерянных угодьях. Пишут ученые мужи, люди ,облаченные государственной ответственностью. Да и подарки от шведского короля с учета не сбросишь. Напрасно саами указывали Галямину на целую приходскую зону, сложившуюся вокруг церкви Бориса и Глеба, — он с легким сердцем согласился отступить на Паз - реку, как на том настаивали шведско-норвежские делегаты. Они, в отличие от Галямина, прекрасно ориентировались в местной топографии.
Что это? Вьевшееся в кожу русского человека мздоимство? Или русское наплевать? Землицы-то немеряно. Что тут делить на ребрах северовых.
«Россию глазом не обьять…» как сказал великий поэт. Еще какая удача, что церковь Бориса и Глеба как кованый гвоздь зацепилась за левый берег реки, что шведские эмиссары вынуждены считаться с ней.
Российское правительство в более поздние времена пыталось исправить ошибку и подвергнуть ревизии столь огульно проведенную границу. Была возможность пересмотреть вопрос в Крымскую войну, начавшуюся в 1853 году. Но война складывалась неудачно для России, да и Швеция, обеспокоенная постоянным будирование вопроса о границе, заручилась поддержкой Британии и Франции в обмен на готовность вступить в войну с Россией. По окончанию Крымской войны, в которой Россия получила тяжелейшее поражение, вопрос о пересмотре границы был забыт.
Норвегия постоянно жила в напряжении, что более мощная соседка потребует пересмотра границ. Русскому обществу не давала выходка Галямина, да и вся многовековая история показывала неправильность проведения границы. «Помог» 1905 год. Россия признала независимость Норвегии, а вместе с тем и целостность ее территории.
Наступил 1944 год. Советские войска погнали немцев с территории советского Заполярья. Разогнались так, что вошли в Северную Норвегию и продвинулись до реки Тана и фактически заняли земли трех некогда спорных саамских погостов, поделенных в 1826 году при русско-норвежском разграничении.
Архангельский ученый М.Супрун в книге «Освобождение Восточного Финнмарка» рассказывает о пребывании советских войск до сентября 1945 гола в провинции Финмарк в ожидании приказа идти дальше на юг, вплоть до города Тромсе.
- Я думаю, это было сделано намеренно, - поясняет Валинг Гортер, соавтор Супруна с норвежской стороны – У СССР были планы передвинуть границу, образуя «большую сухопутную и морскую стратегическую зону прикрытия». Рекомендовалось передвинуть границу на реку Тана или взять в долгосрочную аренду полуостров Варангер для прикрытия с воздуха и моря Печенги, Мурманска и прилегающих к ним территорий. Шла речь о военном присутствии СССР на острове Медвежий и архипелаге Шпицберген. Изучался и вариант создания советских баз в Северной Норвегии вплоть до Тромсе. Но что-то щелкнуло в механизме внешней политики, и Сталин дал команду сворачиваться и уходить за государственную границу, оставив ее без изменения, то есть в пределах 1826 года.
Норвежцы перевели дух, когда последний советский солдат покинул их страну. « Спасибо за то, что вы пришли и вдвойне, за то, что ушли» - говорили жители северной Норвегии. На всякий случай Норвегия в 1948 году вступила в блок НАТО.
Шли годы. Почил в бозе Советский союз. Герб СССР на зелено-красном столбе сняли и вместо него взгромоздили растерянного от такой почести двуглавого орла. Граница с Норвегией стала порвежско - российской. Тут и началось. Россия решила со всеми дружить. Мало дружить, даже заискивать, перед четырехмиллионной Норвегией. « У нас нет потенциального противника» - заявил министр иностранных дел ельцинского правительства Козырев.
К слову сказать, проблемы у СССР и Норвегии были и после второй мировой войны. Это неподеленный «серый участок» Баренцева моря, богатый рыбными ресурсами, а позднее нефтью и газом.
Спор был вялотекущий. Норвегия, предлагала свою методику деления. СССР- свою. Так и минуло больше сорока лет. Генеральные секретари ЦК КПСС сменились «общенародно избранными» президентами, и те стали налаживать добрососедские отношения.
Не все знают, а многие даже не слышали о том, что в 2011 году Россия подарила Норвегии огромные территории в Баренцевом море.
Речь идет о передаче Норвегии 90 тысяч квадратных километров акватории Баренцева моря с богатейшими залежами нефти, газа и рыбными ресурсами.
15 сентября 2010 года президент России Дмитрий Медведев и премьер-министр Норвегии Йенс Столтенберг подписали Договор о разграничении морских пространств и сотрудничестве в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане. Ключевым условием Мурманского договора было разделение пополам спорной зоны в Баренцевом море (примерно 175 тыс. кв. км) и признание эксклюзивных прав России и Норвегии на рыболовство в пределах своего сектора. Что интересно, ратификация прошла, можно сказать, под грифом «секретно». Впервые за последние годы о событии такого масштаба не сообщили центральные СМИ. Точнее, информация была, но она имела совсем другой характер - что-то вроде «О достигнутых договоренностях с Норвегией по спорным территориям».
Министр нефти и энергетики Норвегии Улу Буртен Муэ восторженно прокомментировал «Отличную новость». Было от чего. «Представленные результаты геологоразведки доказывают, что юго-восток Баренцева моря - самый интересный из новых районов норвежского континентального шельфа», - цитирует министра Barents Observer. На отданных территориях Баренцева моря, которую уступили норвежцам, нашли углеводородов на 30 млрд евро. До передачи территорий около 60% всего российского улова рыбы и морепродуктов в Баренцевом море добывалось в районах, которые новый договор отдал под юрисдикцию Норвегии.
Ну чем не граф К.В.Несельроде наш «всенародно избранный»! «Наших интересов там нет. Отдайте им , что попросят» - напутствовал министр иностранных дел подполковника Галямина В.Е, отправлявшегося в 1826 году разбираться с демаркацией российско –норвежской границы.
А так бы хотелось услышать в ответ на притязания российских земель слова российского императора Николая I « Где раз поднят российский флаг, там он уже спускаться не должен».
Кто вы, подполковник Галямин
Предисловие
С незапамятных времен Российская империя прирастала землями. Причем часто государственная власть не ведала, что делают ее поданные. Русская земля всегда славилась пассионариями. Так историк Лев Гумилев охарактеризовал беспокойных людей, которым тошно было сидеть на одном месте. Это были не обязательно «государевы» люди. Неугомонные казаки, сбившись в ватаги, шли покорять Сибирь или, подобно соратникам Семена Дежнева, садились на кочи и плыли в надежде на лучший исход. Военный корпус не отставал от буйных артелей: открывал и присоединял Дальний Восток, Сахалин, а некоторые доходили до Аляски. Государство только признавало «Де факто» свершившемуся.
Но так было не всегда. Случалось, что государство бездарно теряли присоединенные земли, тем самым ослабляя границы российские. Так случилось в 1826 году на «Ничейных землях» Кольского полуострова, когда по прихоти геодезиста, сдвинувшего слегка нитку теодолита, Российское государство потеряло около ста километров побережья Баренцева моря и три тысячи гектар оленьих пастбищ. На этих землях шумели семужьи реки, а в бухты, по-поморски «Губы», - заплывали киты и тюлени. Это была не только экономические убытки. Трудно оценить потери стратегического плана, когда незамерзающее побережье отошло другому государству.
«Ничейные земли» или «дистрикт», так называли эту территорию сопредельные государства: Россия и Датско-норвежское, а позже Шведско-норвежское королевства. В месте соприкосновения Норвегии и России раскинулась никому не ведомая страна. Страна холода и мрака. Имя ей - Лапландия.
«Лапландия - это край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край поседевших, лохматых ельников и морошковых болот… - пишет в книге «Жизнь, обычаи и мифы Кольских саамов в прошлом и настоящем» саамская пистальница Надежда Большакова. - Здесь камни цветут мхом и кустарниками ягод, а на спинах великанов-валунов стоят причудливые, корявые сосны, расходятся в «танце» низкорослые березки, и поднимается настроение, глядя на это чудо природы, а карликовый мелколистник так заплетет по тундре редкие тропы, что пробираешься по ним с трудом».
Лапландия - край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня… Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей - это колыбель, мать, отчий дом. А сколько осенних красок в природе Лапландии! Она, словно вобрав в себя все цвета радуги, выплескивает их на людей. Здесь осень звенит в лимонно-оранжевые колокола. Рыжие, бурые, золотые листья берез и рябин на фоне черных гор, зеленых сосен и елей завораживают. Вечерами очертания сопок оживают, затевая немыслимые игры света и тени, пробуждая воображение, создавая сказочные образы.
Магические слова для многих народностей: Гиперборея, Ребра Северовы, Заполярье. Эти слова, как заклинание, гнали к полярной звезде неугомонных землян. Причем пассионарии одинаковы по существу. Здесь не играет роли язык, национальность. Они разные эти люди, но они одинаковы. В чем сходство между людьми так непохожими друг на друга в быту, в вере? Только в одном: упертости в достижении цели. Как наши мужики шли пешком со средней полосы России на Кольский полуостров, так и норвежцы - с плодородного юга к негостеприимным местам Финмарка, самой северной оконечности Норвегии.
Спала огромная страна за Полярным кругом. Шумели политические грозы, но шумели они где-то там, внизу, под семидесятыми параллелями. Канула в прошлое новгородская вольница, притихли воинственные корелы. Спал огромный норманский край, нарушаемый разве что миграцией саамских оленьих стад, которым без разницы, где пастись.
Неспешно текло время по своему великому руслу. Полярные ночи сменялись полярными днями. Только северное сияние оживляло мертвое пространство. По небу от края до края блуждает клубок удивительного разноцветья, недостижимого ни одному художнику. Он разный этот клубок. Может быть молочно-белый, словно сконцентрированный снежный вихрь, который в миг распустится и белым шлейфом накроет тундру. И под этим фантастичным зрелищем лежал огромный дистрикт, по которому, подчиняясь законам миграции, передвигаются оленьи стада от одного лопарского становища до другого. И освещало северное сияние им путь от одной стороны границы до другой.
Идут маленькие люди по тундре, им торопиться некуда. Все с ними рядом: и еда, и дом. Были бы живы олешки. Удивительно миролюбивые люди, эти лопари. Нет у них воинственности. Все их обирают: будь то скандинавы или воинственные новгородцы. «Стало, идет, стало» (тролли) - в ужасе кричат саами и лезут в свои тупы, в надежде отсидеться. А кто будет их грабить – им без разницы, лишь бы не били. Границы не было. Были ориентиры.
Для убедительности своей правоты на норвежской границе стояла часовня Оскара второго. Стояла сурово, как шведский ландскнехт, исподлобья поглядывая на русскую территорию. За спиной рыцаря плескалось неприветливое Баренцево море. На русской территории смотрелась в прозрачные воды реки Паз русская лубочная красавица: церковь Бориса и Глеба. Без рыцарских доспехов, как и положено страдальцам-князьям, но непоколебимая в своем убеждении.
Финнмарк стал своеобразным «общим районом» («felles distrikt»), где дань собирали норвежцы и русские. Сборщики дани с обеих сторон сновали туда-сюда по «общему району», порой норвежцы забирались в русские земли, а русские в норвежские. Так и жили. Но пришел восемнадцатый век,
В 1814 году вместо датско-норвежской унии появилась уния шведско-норвежская. Шведы-нация жесткая, своего не упустит. Они решили присоединить остатки «общих территорий», наплевав на все предыдущие уступки русских. В 1825 году начинаются провокации шведов на российской территории, примыкающей к границе. На русских землях начали селиться норвежцы, стал вырубаться лес, расцвело воровство оленей у саамов, подданных российской короны. Российская сторона должна была реагировать. И она среагировала…
Сейчас, читатель, я назову фамилию человека, по воле которого ушлые норвежцы «увели» у Российской империи три тысячи гектаров тундры. Это подполковник топографической службы Галямин. Запомните его имя: Валерий Емельянович. Это имя на Крайнем Севере стало нарицательным, как Иуда. То, что он натворил, почти двести лет назад и сейчас отдается в сердцах коренных северян, будоражит умы ученых. Для многих непонятен шаг, который совершил подполковник Галямин. Мнения разделились по правомерности его действий. Кто-то не находит в них состава преступления, Кто-то, особенно его современники, более категоричны. Но обо всем по порядку.
Галямин В.Е. родился в 1794 году в бедной дворянской семье в городе Гродно. В семнад¬цать лет он посту¬пил в Институт Корпуса инженеров путей сообщения, который закончил в 1814 году. После чего служил в чине поручика – инженера третьего класса в Корпусе инженеров путей сообщения. Затем последовал стремительный рывок в карьере безродного офицера. В июле 1816 года он был переведен в Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. В 1817 году - он уже штабс-капитан. За усердное исполнение поручений в 1819 году пoлучает от Александра первого «Высочайшую» награду — бриллиантовый перстень. Успешно продвигается по служебной лестнице: капитан - в 1819 году, подполковник - в 1822 году.
Нужно отдать должное: профессионал он был великолепный. В библиотеке ПГУПС сохранилась карта Санкт-Петербурга и окрестностей, выполненная Валерианом Галяминым. Кроме этого преподавал в Корпусе топографов. Отличная биография инженера-геодезиста. Так, наверное, он бы и остался в учебниках по геодезии, картографии как профессиональный геодезист, если бы не одно «но».
Как опытный топограф, Галямин был откомандирован на работы по рекогносцировке границы между российской Финляндией и шведской Норвегией. Справился он с заданием на удивление быстро. В сентябре 1826 года Галямин прибыл в Петербург с норвежскими чиновниками для отчета Коллегии иностранных дел «Об установлении границы с лопарями». За отличное исполнение этого поручения получил 2 тысячи рублей, орден Меча и бриллиантовую табакерку от короля Швеции и Норвегии. Заметим: не от правительства Российской империи, от короля Швеции и Норвегии. Далее, он по – прежнему служит интересам России, за что был награжден российскими орденами и почетным оружием.
Можно по-разному относиться сегодня к восстанию декабристов, но нельзя отрицать того, что их лозунги и дерзкий, смелый вызов самодержавию оказали огромное влияние на умонастроения не только современников, но и нескольких последующих поколений. После подавления восстания началось активное преследование его участников и сочувствующих. В. Е. Галямин, как установило следствие, не был членом тайных декабристских обществ, но он тоже был наказан — за то, что сжег, а не передал Следственной комиссии, письмо родным декабриста А. О. Корниловича, преподавателя географии в Училище топографов. За что и пострадал. В. Е. Галямин был освобожден от всех должностей, исключен из Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части и переведен в Петровский пехотный полк. Галямин попал в число «карбонариев».
Так бы и вошел он в скрижали достойных людей России, но история с границей не давала покоя не только лопарям, коренным жителям Лапландии, но и прогрессивной части общества. Беспокоиться было о чем патриотам России: граница была сдвинута на восемьдесят верст восточнее. Россия, благодаря манипуляциям профессионала-геодезиста потеряла больше трех тысяч гектаров земли и лишилась выхода в стратегический Варангер-фьорд.
«По совершенно необъяснимым условиям проведения… границы с Норвегией, - писал в 1897 году известный исследователь Севера контр-адмирал Сиденснер, - мы отдали норвежцам несомненно нам принадлежащий берег Мурмана от Ворьемы до устья Паза, вследствие чего все русские, посещающие эту местность, подвергаются каждый раз осмотру до нелепости исполнительных по службе норвежских таможенных чиновников».
Так бы и затихла эта история под спудом времени, став достоянием кабинетных ученых, если бы не одно «Но». Имя этому «Но» - книга Бориса Полякова «Кола», изданная Мурманским издательством в 1983 году. Эта книга вколыхнула жителей Заполярья. Ее ценность усиливалась тем, что писатель сохранил реальные действующие лица того времени и ни на шаг не отходил от исторической канвы. Реальность событий и, главное, ситуацию с разделением границы, подтвердил профессор-историк Киселев А.А., заведующий кафедрой истории Мурманского государственного педагогического института. Не верить ему мы не могли, так как труды профессора Киселева А.А. по краеведению Кольского полуострова вышли за пределы Российской Федерации и получили заслуженное признание у скандинавских соседей. Да, утверждает маститый ученый, на лицо вердикт продажи государственных интересов России. Итак, читайте:
Кто вы, подполковник Галямин.
Размашистыми шагами по стране шел1983 год. Первый год после смерти генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева Л.И. Державу тряхнуло, и она вздрогнула. Казалось, что страна после такого потрясения не сделает ни шагу. Но обошлось. Потоптались и снова пошли. На пост первого коммуниста был избран Ю.А.Андропов. Ну и что скажите вы. Да вообщем-то ничего, если бы не одно событие. Событие простое: - конференция партийной организации Печенгского района. С нее все и началось.
В то время, время повального дефицита, дефицитом было все. Но самым главным, так сказать, основным дефицитом была...была...не трудитесь угадывать, молодое поколение. Лучше спросите у родителей, и то с условием, что им за сорок. Они не задумываясь ответят: книга. Да. Художественные книги, которые сейчас лежат на прилавках оптом и в розницу. Лежат разные : похабные детективы, скаберезные истории. Рядом с ними сиротливо ютится классика, хотя не читают уже ни тех, ни других.
В те далекие восьмидесятые книга являлась огромным дефицитом, а советский народ (была такая общность, не удивляйтесь) признан самым читающим народом в мире. Народ стоял ночами за подпиской, обменивался книгами, зачитывал до дыр интересные произведения. Все было. Но это уже было.
На таких мероприятиях, как партийная конференция, у коммунистов была возможность купить дефицитную книгу. Отдел пропаганды и агитации райкома партии правдами и не правдами выбивал дефицитные фонды. Для облкниготорга такие мероприятия были выгодные. Под шумок он сбывал несметное колличество издательской продукции под видом нагрузки. В основном это были страдальцы по теме: «Политиздат». Так и получалось: одна книга - дефицит, две других-…да, именно из вышеобозначенной тематики.
При регистрации на конференцию я получил блокнотик красного цвета с текстом интернационала на обложке. Текст был необходим для пения. С текстом у всех была проблема. Он не запоминался. К блокнотику прилагался беленький листок с печатью общего отдела райкома. Его нужно было обменять на пакет с книгами, что было и сделано. Двух название не помню, а третья - «Кола», прочитал на красивой обложке. Борис Поляков - автор. Нужно сказать, что никто не знал, что это за книга. Не знали и автора. Скорее догадались, что она - дефицит. Дело нехитрое: сравнили с двумя другими - и вывод.
В зале, пока шли процедуры организационного порядка, стоял шелест. Но вопреки всему листали не партийные документы, разложенные для ознакомления. Листали «Колу». Потом шелест прекратился, и в зале возникло подозрительное молчание. Все же конференция: событие районного масштаба. Народ встречается, общается. А тут тишина. Первый секретарь райкома Н.М. Волосников приподнялся со стула и вгляделся в зал. Он понял все. Улыбнулся и пошел к микрофону. Очень корректно напомнил присутствующим о своем предназначении сегодня, о партийной дисциплине вообще. А книгу «Кола» (народ вздрогнул и оторвал глаза от страницы этой книги) можно будет почитать дома.
- Кстати, - произнес он неформально: - Уникальная книга о наших краях. Написал ее непрофессионал, наш земляк, Борис Поляков.
Это была первая, как бы сейчас сказали, презентация новой книги. И какой! «Колу» я запомнил на всю жизнь. Она и сейчас стоит у меня на полке с книгами о Севере.
С первых страниц окунаешься в нехитрый быт северян середины XIX века. Любовь к своему суровому краю. Любовь человеческая. И защита родной земли. В 1854 году английский корвет вошел в Кольский залив и сжег Колу. Коляне, почти безоружные, защитили свой город, отстояли его, не пустили захватчиков.
Меня поразили и интересуют до сих пор люди, герои книги. Это городничий города Колы Шешелов, благочинный, священник Воскресенского собора, купец рыбопромышленник Герасимов. Они пытались дознаться правду о границе между Норвегией и Россией, проходящей в сорока километрах от поселка Никель, на месте которого был Печенгский саамский погост.
Так, благодаря партийной конференции, жители Печенгского района смогли, практически первыми в Мурманской области, познакомиться с «Колой». Нужно ли говорить, что эта книга переходила из рук в руки любознательных посельчан. Люди читали, обменивались мнениями. А если учитывать, что при магазине «Книга» было общество книголюбов, то нужно ли говорить какие там разгорались споры. Мы были причастны к границе. Жившие на самом крайнем северо-западе СССР, в пограничном закрытом районе, мы физически ощущали пограничье.
Разговоры разговорами, а правду о границе знать хотелось. А тут такая смута: граница проведена неправильно. Без учета российских интересов. Самые умные бросились искать источники в районной библиотеке, но там было пусто. Будучи в Мурманске я нашел в букинистическом магазине книгу Г. Метельского «По кромке двух океанов», в которой упоминается поселок Никель. Но летоисчисление в ней велось с 1944 года, когда советские войска вошли в тогда еще финский поселок Колосйоки. И все. Никакой перспективы приоткрыть тайну.
Но народ любознателен. По крохам выяснялось, что границу провели совсем недавно по историческому измерению: в 1826 году. И, что самое главное, провели без учета национальных ориентиров. А ориентиров оказалось много: это часовня святого Георгия, что до сих пор стоит на реке Нейден в Норвегии, церковь Бориса и Глеба на реке Паз. Ее можно увидеть с реки, если пробраться в пограничную зону.
-Да и вообще, это русская земля - в сердцах бросил один старожил, охотник и рыболов. Потом хлопнул полстакана водки, закусил, чем бог послал (нужно ли говорить, что беседа с такими атрибутами шла на привале) и продолжил:
-Сам не знаю, но люди сказывали. Хотите, верьте, хотите – нет. - Снова пауза. Кто-то из нетерпеливых бросил:
-Семеныч, ну не томи, рассказывай! Семеныч, а это и был старожил Печенгского района, насладился вниманием. Потянул время, закурив вонючую папиросу. Не торопясь, затянулся, пустил кольца и только тогда продолжил:
-Да что тут скажешь. Продали нашу землицу - не спеша начал он. Соратники по охоте, зная нрав старого Семеныча, терпеливо дожидались продолжения вещания.
-Давно это было. В прошлом веке - повторил он задумчиво.
-Вообще - то здесь одни лопари жили. Русские только на промысел приходили из-под Колы - снова заговорил он.
-А этот народ границ не признает, кочевники. Куда олени, туда - и они. Мы с ними после войны намаялись - Семеныч замолчал.
Нужно сказать, что Семеныч был местный Дерсу Узала. Он знал весь район, и даже пограничную Норвегию. Причина проста: до войны был призван в погранвойска в Заполярье и охранял границу от финнов. В зимнюю - (так звали на севере финскую войну) - гнал финнов на запад. В Великую Отечественную войну - противостоял немецким егерям на хребтах Муста-Тунтури, что на полуострове Рыбачьем. А в 1944году сам бог велел перейти границу и освобождать Северную Норвегию. Если его раскрутить на воспоминания, что мы и делали, он мог много рассказать. Мы даже прощали ему легкое привиранье при повествовании, и выставление собственной персоны на передний план.
-Вот ты мне, Виктор Алексеевич ( это я), книжечку дал почитать. «Кола» называется. Я ее от корки до корки прочитал, да еще старухе своей вслух читаю. Так что я тебе ее скоро не верну - покосился на меня Семеныч. Его ремарки были пропущены мимо ушей. Народ жаждал информации.
-Так вот автор, как его... фамилию запамятовал... - заерзал Семеныч.
-Поляков - подсказал кто-то.
-Вот- вот, он самый, Поляков - оживился Семеныч.
-Кстати, он наш, Мурманский, в Коле живет. Да его многие знают, шоферит он. Простой мужик, а, глянь, такую книгу написал - Семеныч задумался.
-Дал же Бог способность: книги писать - продолжал он.
-Я вон сколько событий в памяти храню, сколько пережито. Ан нет у меня способностей, - задумчиво произнес наш старый приятель.
Здесь я отвлекусь. Сколько раз корил себя, что не записывал байки и рассказы этого человека - легенды. Несмотря на возраст, он обладал великолепной памятью и помнил труднопроизносимые названия населенных пунктов, рек, озер. Помнил все горные вершины. Все помнил. Слушаем Семеныча дальше.
-Я как-то с пограничниками сидел - вновь ожил Семеныч. Здесь мы промолчали, так как Семеныч мог оказаться где угодно. Даже в пограничной зоне, куда смертным путь заказан.
-Сидим, рыбу ловим. Зимой дело было - пояснил Семеныч, словно это имело к рассказу отношение.
-Холодно, ветерок по льду гуляет. Водочку для сугрева потребляем - продолжал старый. Мы терпеливо сносили все это вступление. Иначе нельзя: обидится.
Так вот - словно не замечая нашего нетерпения дойти до сути - вещал Семеныч -смотрим, бежит солдатик. Явно - к нам. Ну, бутылки снежком припорошили и начальник их, стало быть, приосанился. Он не ошибся. Солдатик его искал. Вообщем, возникла проблема с проездом кого-то из священников в Борисоглебскую церковь. Начальник проблему разрешил - снова пошел в повествование Семеныч - и…покосился на пустой стакан. Кто-то из аудитории срочно исправил ситуацию.
-Семеныч, что с границей!- Не выдержал один из сидящих. И тут же был уничтожен пронзительным уничтожающим взглядом Семеныча:
-А ты куда-то торопишься? - Окрестные сопки содрогнулись от хохота.
Стояла удивительная ранняя осень Заполярья. Мы уютно расположились на берегу безымянного ручья, несущего свои воды в озеро Сальмиярви. Прозрачная, искрящаяся вода, весело перепрыгивала с камня на камень, напевая о чем-то своем. Семеныч внимательно всмотрелся в воду, цокнул языком и сказал:
-Семужний ручеек - то. - Затем распрямился, облокотился о валун, вытянул ноги. Сел удобнее.
-С границей говоришь - он помолчал.
- Так пропили границу – закончил Семеныч неожиданно. Мы недоуменно уставились на него. Ну, загибает, старый!
-Пропили границу за три бутылки норвежского рома, - повторил он упрямо.
- Чего смотрите? Все просто. Кто там страной правил, не знаю, врать не стану. То ли Алексашка, то ли Николашка. Только он поручил кому-то определиться с границей между Норвегией и Россией. И вот этот хрен с бугра... - все, простите, читатель. Воспроизвести вольное повествование исторических событий я не могу. Смешал старый воин всех царей и их посланников в кучу вместе с определенной субстанцией. Но поздние источники подтвердили справедливость и реализм вольной трактовки Семеныча.
В результате демаркации границы у Норвегии оказалась три тысячи квадратных гектаров земли ничейного дистрикта (нейтрального района) и около ста километров незамерзающего побережья Баренцевого моря и реки Якобсэльва. Границу провели по середине реки Паз с одним исключением. Норвежцы согласились обозначить русское присутствие в виде церкви Бориса и Глеба площадью полтора квадратных километра. Так приблизительно рассказал нам Семеныч перепитии с границей.
Семеныч замолчал, переведя дух. Мы ошарашено молчали. Наполненные стаканы сиротливо перемигивались гранеными боками. О них забыли! Такая история. Детектив! Компания у нас была вполне грамотная: молодые специалисты, приехавшие из столичных вузов. Мы увлекались историей Печенгского района. Исходили все его тропы. Находили массу интересных вещей, создавали музей. Вообщем, народ был тертый. Но здесь притихли. Такое слышали впервые.
-Семеныч, - не выдержал кто-то. - А ты про выпивку к чему рассказал?
-Думаешь, вру - развеселился Семеныч - не веришь?- Да погранец сказал, а он - политработник. Чего ему врать!
-Так и сказал? За три бутылки норвежского рома? - Переспросил кто-то из недоверчивых.
-Ну не верят! Какой мне смысл врать, - возмутился Семеныч. - За что купил, за то и продаю - обиделся он. -Да, чуть не забыл. Еще орденом этого прохиндея, что линию границы сдвинул, норвежским наградили и табакеркой. Вот так! - Хлопнул себя по коленям Семеныч.
Народ потрясенный молчал. Было что-то символичное в этом молчании под небом Заполярья в сорока километрах от этой самой границы. Действительно, что мы знали о нашем Пограничье. Ровным счетом ничего и информацию нашего ветерана оспорить никто не мог. Да и не стал бы. А то, что такие сведения могли вырваться только у пограничного офицера, охотно верю. Кто в то время мог изучать такие предметы как теория и история границ.
-Семеныч? А какая фамилия была у офицера, который демаркацию проводил - снова задали вопрос Семенычу.
-Да, понимаешь… Как-то растерялся и не спросил - нехотя ответил Семеныч. Что здесь скажешь. К нашему всеобщему недовольству фамилию Семеныч действительно не знал. Нечто он бы умолчал. Фамилия офицера осталась неизвестной. Тем и закончился исторический диспут на охоте.
Мы продолжали жить в Никеле, и Норвегия будоражила нас. Она была совсем рядом. Хотелось знать больше о этой стране.
Норвежцы. Что мы слышали о них? Чтобы совсем себя не уличить в невежестве скажем, что о Норвегии знали, как о стране фиордов, которая омывается Гольфстримом. Что там все взрослые катаются на лыжах, дети рождаются с лыжами на ногах. В Осло проходила зимняя Олимпиада в 1952 году. Наиболее продвинутые вспомнят имена Фритьофа Нансена, Раула Амундсена. Грина спутают с Григом большинство. О художнике Мунке и слыхом не слыхивали. И ничего удивительного. Своих не помним.
А если сказать, что Григ переписывался с Чайковским, то глаза слушающих округлятся. Хотя ничего не округлятся: «Ну и что скажут. Подумаешь, мало ли кто с кем переписывался и переписывается».
Но с Чайковским - случай особый. Он в своем дневнике записал, что в музыке его норвежского друга для каждого русского есть что-то: «Близкое, родное, немедленно находящее в нашем сердце горячий сочувственный отклик». А рязанские любители музыки Грига ему памятный адрес к шестидесятилетию прислали. Это было в начале прошлого века. Он и сейчас хранится в музее Грига в Бергене.
Фритьоф Нансен чуть не женился на Софье Ковалевской (да-да на первой женщине-математике), которая в то время заведовала кафедрой математики в Стокгольмском университете. Его, Нансена, познакомил с этой ученой дамой Норденшельд, тоже известный полярник. Они встретились на катке… «Увы, такова жизнь» - иронизировала над собой Ковалевская. Нансен выбрал Еву Сарс, известную певицу и спортсменку, дочь ученого-океанографа, основателя Бергенского музея
Чехов очень хотел приехать в Норвегию. У человека все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли - это была его жизненная позиция. Все эти качества Чехов увидел в Фритьофе Нансене. Чехов даже хотел написать пьесу, посвященную великому полярнику, отправившемуся на Северный полюс. Для восприятия Чехов даже собрался в Тромсе, но он был уже болен…
Выпускники филфака, может быть, Гамсуна вспомнят. Но это только выпускники филфака, имеющие скандинавскую ориентацию. Почему? Да потому, что Гамсун призывал к сотрудничеству с Гитлером, когда фашисты оккупировали Норвегию. Поэтому мы его не знаем. Но норвежцы хоть и не могут простить ему этой выходки, но все одно помнят его, даже печатают и читают его произведения. Хотя для национального престижа обьявили Гамсуна в тот период слабоумным. Он даже в их «Желтом доме» посидел. Но умер вполне благопристойно, в собственном доме в возрасте девяносто трех лет.
Хорошо сказал один его современник: «Если архитектор, построивший прекрасное здание, совершит потом преступление - его следует наказать. Но вряд ли нужно при этом наглухо забивать досками окна и двери построенного им дома». Хотя это помогло очень слабо. Разгневанные норвежцы не ленились приехать к Гамсуновскому загородному дому, чтобы бросить через садовый забор его, гамсуновские, книги. Грузовики увозили книги тоннами.
Норвегия- родина сырорезки и скрепки–это заслуга клуба кинопутешественников.
Что еще? Нефть, конечно. Их рачительное распоряжение внезапно свалившимся богатством у нас в печенках сидит. Дескать, вот они, а мы… ну и так далее. Не удивительно, что съездить туда очень хотелось. Одним глазком посмотреть, что это за страна фьордов. Были счастливчики. Ездили в Киркенес, центр фюльке ( провинция) Финмарк по культурному обмену. Возвращались таинственные, задумчивые. Ну а мы довольствовались информацией из газет, книг и…из рассказов тех, кто там побывал.
Прошли годы. Многим историческим небылицам время дало свои оценки. И что вы думаете? Прав был наш Семеныч, краевед и историк по призванию, хотя сам этого не ведал. Прорвались сведения. Император Николай I доверил ведение пограничных переговоров с шведским дипломатом бароном Нильсом Фредериком Пальмшерной подполковнику В.Е.Галямину и отрядил его для демаркации границы.
Вот и зазвучала эта фамилия! Это уже вам не «хрен с бугра» начала восьмидесятых! Запомните эту фамилию: Галямин Валериан Емельянович. Перед офицером инженерных войск стояла задача - выяснить рубеж исконно русских земель и провести границу в соответствии с ним. Но петербургский посланник с непостижимым равнодушием отнесся к государственным интересам империи. Напрасно лопари указывали ему на целую приходскую зону, сложившуюся вокруг церкви Бориса и Глеба, на древние поморские становища - он с легким сердцем согласился отступить на реку Паз, как на том настаивали шведско-норвежские делегаты. Они-то, в отличие от Галямина, прекрасно ориентировались в местной топографии. Сговорчивый подполковник, не производя рекогносцировки (!) государственной границы, подписал официальную карту, подготовленную предусмотрительными шведами. Галямин получил за это шведский орден Меча плюс золотую табакерку с бриллиантами и личной монограммой короля Карла XIV Юхана. И, как добавляют источники, еще и три бутылки рома.
Вот откуда расхожий термин: «Пропили границу»! Но, когда мы сидели на берегу гостеприимного ручья, знать этого не могли. У нас была только одна книга «Кола» и народный источник информации - Семеныч. Мы верили и не верили Семенычу. С чего бы ему врать, хоть мы и были на охоте. Опять же книга «Кола» засела в головах, что с границей дело нечистое. Мы были крепко ошарашены: на дворе стояли восьмидесятые годы и такого разгула взяток, как сейчас, представить себе не могли. Тем более на государственном уровне. Хотя чего здесь такого: взятка в России дело обычное.
Мы еще не могли знать, что в стране произойдут такие перемены, что коллизии с границей померкнут. Граница с Норвегией откроется, но поедем мы туда из другой страны. Нашей страны не стало. Страны, к которой мы привыкли, которой гордились. Из всех последствий начавшейся перестройки виделось положительное только одно: это открытие границ. Открылся и наш Борисо - Глебский пропускной пункт, через который советский народ, который сам себя уничижительно прозвал «Совок», хлынул в соседнюю страну. Кто из-за любопытства, кто зарабатывать всеми способами, на которые способен человек.
Когда речь идет о границе, об ее истории то нужно понимать, что речь пойдет не о геодезическом факторе, застывшей нитью в прицеле теодолита, не о физической демаркационной линии. Нужны символические аспекты. Социальное содержание границ, как правило, обходят стороной писатели. Да что там писатели! Ученые избегают заниматься этим. А зря. Это богатейший материал для изучения роли границ в формировании национального и этнического самосознания.
Помню, я пересекал границу с Норвегией, когда над пограничным пунктом еще сияли буквы «Союз Советских Социалистических республик», а на красно-зеленом столбе размещался герб СССР. Это вызывало гордость. Затем недальновидные политики пустили ветры перемен, и результатом стал транспарант с буквами «Российская Федерация». А на пограничном столбе, как на насесте, сел двуглавый орел, вытащенный из прошлого. Ему не по себе, этому орлу. Он не на месте. Его водружатели явно не в ладах ни с историей, ни с литературой.
-Прервалась цепь времен - не нами написано, не нам отменять. Вот и смотрит косенький орел в разные стороны рассеянным взором, тянет свои худенькие лапки, ища точку опоры. А на него снисходительно смотрит добротный норвежский лев. Они старые знакомые, орел и лев. Только лев все это время набирал силу, а византийский орел деградировал в «ножки буша».
Приоткрылись архивы и скудно, неохотно стали поступать сведения о границе, пожалуй, самой маленькой, но самой стабильной.
Рушилась огромная страна. Словно куски подмытого берега отваливались союзные государства. Появились новые границы. А граница с Норвегией стоит незыблимой с 1826 года. Сколько ни было попыток со стороны царизма, потом советских деятелей изменить границу, но, как ни странно, все оставалось на своих местах.
Но вернемся во времена, которые будоражили умы героев «Колы». На пороге стоял 1823 год, не за горами - восстание декабристов. Не известный еще Галямин В.Е, закончил Институт корпуса инженеров путей сообщения и занимался съемками окрестностей Санкт-Петербурга. Никому не было дела до «Ребер Северовых», как называли тогда Заполярье. А оно жило. Далеко за полярным кругом столетиями шел прямой контакт двух народностей: славянской и германской.
Холодные воды омывали неприветливые берега, аскетизмом веяло от черных, подчас аспидных скал, но шли в этих водах поморские шняки и кочи. Навстречу им попадались норвежские иолы, которые в свою очередь искали птицу счастья в заполярных краях. Поморы, эти российские мужики, частенько под покровом ночи, а ночь полярная длилась не один месяц, приходили в «Норвегу». Норвежцы тоже не были благообразными дядями с чисто выбритыми подбородками и трубками – носогрейками. Они зарабатывали неплохие деньги на контрабандном роме, спаивая немногочисленное население российского Кольского края.
- До бога высоко до царя далеко - говаривал бородатый помор, перекрестившись на Николу. Ни в чем не уступал ему и гладколицый норвежец, покосившись на портрет короля Карла IV. Оба шли в рискованное плавание. Для пущей безопасности не ленились и пушечку на борт закатить. В море всякое бывает.
Поморы в старину были людьми ушлыми, тороватыми, искусством купить подешевле - продать подороже владели изрядно и копейку считать умели. Да и купец того времени - это не толстый дядька, что сидит в лавке и лузгает семечки. Тогдашние купцы (особенно морские) торговать ездили не только с иконами. Пищали, сабли – этого добра было в достатке на борту, мол, чтобы от лихих людей при случае отбиться. А случаи бывали разные. Порой «мирные купцы», засунув совесть и Библию подальше, превращались в... пиратов. Грабили коллег по бизнесу из тех, что слабее и беспечнее. В море было не до романтики.
Так и существовали два народа: русский и норвежский. Огромная неподьемная Россия, надеющаяся на Бога и на «Авось» и маленькая, но подвижная пассионарная Норвегия. Что, впрочем, не мешало им общаться, и даже изобрести свой отдельный, ни на кого не похожий язык? «Рюске-ножке».
Но ничейный дистрикт не волновал русское чиновничество. «Охвостье»- так острили столичные умники. Министр иностранных дел России граф Нессельроде называл Заполярье «Землей лопарей».
Отношения между странами отличались мирным характером. Русско-норвежская граница всегда была стабильной. Да и протяженность ее была скромной – не более 200км. Царские власти никогда не считали эту границу важным объектом. Как отметил Ерик Егеберг, норвежский историк, Россия и Норвегия были «Cвязаны здесь хвостами». «Голова» России находилась в Санкт-Петербурге, и ее внимание было обращено туда, где другие великие державы угрожали русской гегемонии, – на Балтику, Черное море, Дарданеллы и Дальний Восток. А здесь, так называемый дистрикт, нейтральная зона.
«Норвежцы и русские соседствуют тысячу лет, и между этими народами и их странами не было серьезных конфликтов» – так начинает свой труд по истории российско-норвежских отношений норвежский ученый К. Селнес.
Казалось бы, что делить. Желто-бурый «лишайник», выползающий и карабкающийся на вершины огромных камней. Множество низин, большинство из которых хранили воду, образовывая линзы маленьких озерков. Вокруг, насколько хватает глаз каменное плато. Кое-где топорщатся березки высотою не более пяти метров. Поверхность камней покрывает, местами разрываясь, ковер из лишайника и ягеля. И сопки. Насколько хватает глаз, волнуются они гребнями, словно стиральная доска, чтобы дойдя до края земли взбугриться мощными скалами и, сойдя с ума, оборваться вниз.
Нашим поморам повезло больше: Кольский полуостров обширнее. К северу вел не узкий ручеек вдоль холодного северного моря, а перед ним, русским мужиком, расстилались необьятные, несоизмеримые с Норвегией, просторы тайги, тундры. Норвежцы оказались упорнее: они дошли и обжили места более северные, за семидесятой широтой.
«Наш пустынный Мурманский берег спал еще девственным сном, когда в Финмаркене уже зарождались признаки широкой культуры, возникали города и крупные поселки, а на острове Вардэ стояла крепость с постоянным гарнизоном и замок, где жил губернатор. Образовав в 1814 году самостоятельное государство, норвежцы проникались сознанием своей народности и дорожили каждым клочком своего отечества. Их лопское население стало подвигаться под напором европейцев на Восток и широко разлилось по нашим пределам. Наши русские лопари — Нявдемские, Пазрецкие и Печенгские, забили тревогу, так как их выгоды были нарушены…». Так пишет русский чиновник, секретарь Архангельской Казенной Палаты Чулков Николай Осиевич. Свою статью «К истории разграничения России с Норвегией» он посвятил истории подготовки демаркации границ Норвегии и России 1826 года и подробному изложению экспедиции В.Е. Галямина по установке пограничных столбов на Паз-реке и прилегающих территориях. Было это в 1901 году. Пожалуй, это одна из интереснейших статей, в которой раскрывается неповоротливость Русской империи, и ее безразличие к национальным окраинам. Рассуждения Чулкова Н.О.удивительным образом перекликаются с беседами героев «Колы», когда они бесконечными зимними вечерами рассуждали о привратностях судьбы границы.
Шло время, и отсутствие границы стало причиной постоянных трений между Россией и Норвегией или, вернее, между Россией и Швецией в XIX веке. Север, а точнее Заполярье, обживалось. Уже не только лопари гоняли свои стада с востока на запад и обратно, не считаясь с государственными условностями. Солдаты гарнизонов Варде и Вадсе занимались рубкой леса, сбором ягеля. Не брезговали умыкнуть десяток - другой оленей у печенгских и пазрецких лопарей. Требовалась государственная защита. Но кто мог помочь русским поданным лопарям? Только исправник, да и тот находился в Коле.
История донесла предложения архангельского губернатора: «…все эти места принадлежат России, а берега те заняли в разные годы самовольно норвежские лопари…». Затем идет пояснение, что норвежцы манкируют сложными для русского языка и уха лопарскими названиями рек. То есть подменяют названия рек, отсюда и расхождение в 80 верст.
Важным критерием, послужившим, по мнению архангельских чиновников причиной несогласия с норвежским проектом проведения границы по Пазреке, было наличие церковных строений на территории погостов. Согласно показаниям кольского мещанина Шабунина, на берегу Паз реки находилась церковь Святых Бориса и Глеба, построенная в 1566 году. Показания Шабунина подтвердил архангельский мещанин Гаврила Плотников, имевший на территории нявдемского погоста промыслы. В дополнение к показаниям кольского мещанина, в губернской канцелярии была отыскана жалованная грамота Ивана Грозного, по которой монастырю преподобного Трифона в 1556 году были дарованы земли всех трех оспариваемых погостов. Эта информация беспокоила наших героев, и они не могли понять позиции правительства
Ответ из Санкт-Петербурга пришел на удивление быстро. Уже 29 апреля 1825 года Архангельск получил ответ от управляющего делами Министерства иностранных дел Павла Дивова. Формулировка была краткая: «Необходимо прекратить следствия по жалобам лопарей, по причине передачи дела на усмотрение пограничной комиссии, куда от российской стороны командировался подполковник В.Е.Галямин и прапорщик Вейкарт».
На историческом небосклоне взошла новая, никому не ведомая, звезда. События, до этого тянувшиеся годами, разворачивались с поразительной для того времени скоростью. Уже в июне 1825 года Галямин с норвежскими комиссарами отправились на берег Паз реки для проведения разграничения. Галямин не подчинялся архангельской администрации и те даже не получили отчета о работе. Далее все уже известно
Практически весь «общий район» в том виде, как его представляли себе норвежцы, отошел к Шведско-норвежской унии. Была попытка пересмотра Конвенции, предпринятой российской стороной в 1830-е годы. Это была просьба Великого Княжества Финляндского допустить «их» саамов к побережью Северного Ледовитого океана. Но просьба успехом не увенчалась. Конец этим попыткам положила Крымская война 1853-56 годов. При подписании в ноябре 1855 г. договора между Англией, Францией и Швецией, последняя ставила своей целью не только возвращение Финляндии в результате благоприятного завершения этой войны, но и сохранение границ на Севере в соответствии с положениями Конвенции 1826 года. Какие уж там требования пересмотра, когда Россия, потерпев поражение, не имела права держать флот в Черном море. Более позорной войны крымской, была только японская.
Российско-норвежская сухопутная граница была установлена впервые как граница между российскими и шведскими владениями в соответствии с Петербургской конвенцией от 2 (14) мая 1826 года о разграничении в «Лапландских погостах» и существует практически в неизменном виде.
По роду деятельности я часто был в Норвегии. Побывал на всех «знаковых» местах русского присутствия. Грустно было. Столько потерять земли. Причем земли стратегически важной, в первую очередь, для обороноспособности страны.
Меня интересовал подполковник Галямин. Кто он? Обычный мздоимец, коими всегда славилась Россия, или верный служака, которому наплевать было на интересы России, лишь бы выполнить приказ. Дошли слухи, что сам министр иностранных дел граф Карл Нессельроде напутствовал подполковника: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет». И он отдал! А шведы знали, что просят! Получив все, что было задумано, несмотря на скандинавскую сдержанность, они щедро отблагодарили подполковника.
Одним из первых, кто пролил свет на личность подполковника, был Санкт-Петербургский государственный университет путей сообщения, больше известный как Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Мало пролил. Еще и выбил золотыми буквами как славного сына отчества. Судя по обильной, покрытой елеем, информации СПГУПС, Галямин был действительно: « Слуга царю…». Но, как ни странно, засветился в деле о декабристах и даже пострадал. За ним тянулся след участника по делу декабристов. Это смущало городничего Шешелова, одного из героев “Колы», реально жившего в то время человека, который тоже был привлечен по делу о декабристах и в результате оказался сосланным из Санкт-Петербурга в далекую Колу. Для него было непонятно, что человек, сочувствующий декабристам, мог так поступиться государственными интересами.
Известный путешественник В.И.Немирович – Данченко в своей книге «Страна холода» изданной в 1877 году, Галямина награждает нелестными эпитетами: «Недобросовестности некоего чиновника – Галямина», «Взяточник Галямин». Затем четко: по военному, он добивает подполковника Галямина: « К сожалению, у Галямина не нашлось ни чести, ни преданности отечеству, а судя по преданию, известному всему северу, была только непомерная жадность». Галямин не смог ознакомиться с книгой. Он умер в 1855 году.
По мнению министра иностранных дел России графа Нессельроде, Галямин исполнил поручение «С отличным благоразумием». Он был обласкан с обеих сторон: его вернули в свиту государя, а шведский король облагодетельствовал подарками, составной частью которых были три бутылки норвежского рома.
Нужно отметить, что шведские комиссары не были даже упомянуты в документах и поощерениях. Да и чего их поощерять. Они просто добросовестно исполнили свою работу. Запомните эти фамилии: полковник Шперк, майор Мейлендер и инженерный офицер Павлодан. Норвежцы их помнят, в отличие от подполковника Галямина в России.
Не мудрено, что действия Галямина вызвали недоумение не только у героев «Колы». Ряд российских чиновников и общественных деятелей подвергли подполковника жесткой критике за проявленную им уступчивость на переговорах о границе, называя ее «замысловатою» и «странною».
Ходили слухи о якобы полученной взятке от шведско-норвежских комиссаров за уступку русской территории и о том, что Галямин в ходе переговоров в Лапландии был «в невменяемом состоянии».
Это подтверждает Чулков Н.О. Он пишет, что «слуга царю» подполковник Галямин, « Не обратил на сие никакого внимания» на лопарей, которые «старались показать ему старую границу и просили рассмотреть оную подробно». Но « …Он, Галямин, до постановления пограничных теми же комиссарами (норвежскими, прим автора) знаков, все время находили[сь] в местечке Васин норвежского владения». Вот это геодезист! А если добавить, что он был в «невменяемом» состоянии!
Это все цитаты, ничего не придумано. Особенно впечатляет «Невменяемое состояние». Может, как раз и были использованы три бутылки рома? Снова всплыл лик старожила Печенгского района Семеныча с его исторической фразой «Пропили границу».
Но совесть Галямина мучила: «Осенью 1826 года подполковник Валериан Галямин, осуществлявший российско-норвежское разграничение, а потом проводивший демаркацию новой границы, составил записку «о возможном сокращении границы со Швециею и Норвегиею». Финляндии, входившей к тому времени в состав Российской империи, предлагалось обменять внутреннюю территорию, вдающуюся в глубь Норвегии, на пространство, находящееся «между рекою Паз рекою, границею Великого Княжества Финляндского и рекою Таною». Этими данными поделилась известный краевед Печенгского района, директор местного музея В.А.Мацак, составитель уникальной энциклопедии «Печенга», лауреат премии Д.С.Лихачева.
То есть не успели еще, образно выражаясь, высохнуть чернила на Петербургской конвенции, разделившей в мае того же 1826 года российские и норвежские пределы, а границу уже пытались пересмотреть. Этот пересмотр, совершись он, позволял сократить рубежную линию более чем вдвое и давал финнам тот самый выход к Ледовитому океану, который они позже обрели в районе Печенги. Но Шведско-норвежская уния набирала силу. Россия же на их фоне выглядела не столь привлекательно как после победы над Наполеоном. Ей можно было и отказать.
Вплоть до начала ХХ века русские и саамы, живущие на Кольском полуострове, особенно на северной его окраине, говоря об осуществившемся разграничении, обязательно поминали недобрым словом подполковника Галямина, с которым и связывали тогда установление границы в конкретных ее очертаниях. Причем имя его порой употреблялось даже с добавление слова «Иуда». Считалось, что именно Галямин за мешок червонцев, а по другой версии - за связку мехов, продался норвежцам и провел рубежную черту в ущерб России.
Дальше больше: 17 (30) октября 1905 года Российская империя признала независимое Норвежское государство, разорвавшее унию со Швецией, «Во всей его территориальной целостности», т. е. официально подтвердила правомочность российско-норвежской границы, установленной в 1826 году. Такие вот последствия от 1826 года и действий человека, имя которого теперь неотрывно связано с норвежско-российской границей. Таких последствий, конечно, не ожидали наши герои: городничий Шешелов, благочинный, купец Герасимов. Они не могли слышать эту историческую фразу, произнесенную министром иностранных дел графом Нессельроде: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет».
Может корень зла был в этой фразе? О равнодушии графа к интересам России ходили легенды. Прославился он многочисленными интригами против национально ориентированных русских государственных деятелей, литераторов, военных. Протестант, до конца жизни не научившийся правильно говорить по-русски. «Смеясь, он дерзко презирал страны чужой язык и нравы…». Как это знакомо! Как знать, заступи бы пораньше на его должность князь Горчаков, может, и граница с Норвегией осталась бы там, где ей и положено было бы быть: на 80 верст западнее.
Специалисты, тот же Сиденснер, тщательно исследовавшие вопрос размежевания границы никакого предательства в действиях Галямина В.Е. не обнаружили. В этом и состоит парадокс: явного, очевидного предательства не было, но сама Конвенция была такой, что жители российского приграничья посчитали ее предательской. Отсюда и возникла история о Галямине. Пожалуй, такая народная оценка разграничения 1826 года ярче всего свидетельствует о том, насколько «выгодным» оно было для нашего Отечества.
Обидно. Но, может, Бог и наказал Галямина. В 1855 году он умер и почетно похоронен на кладбище в Санкт-Петербурге в некрополе Воскресенского Новодевичьего монастыря. Но проверка временем - самая лучшая проверка. Несмотря на сироп, разлитый вокруг фамилии Галямина В.Е. Санкт-Петербургским университетом путей сообщения, имя его неизвестно, могила утрачена, потомков нет. Реабилитировать его, похоже, никто не собирается.
А что же «Кола?»- Спросите вы. «Кола» жива. В этом году ей исполнится тридцать пять лет. В 2010 году книга была награждена Библиотечной премией “Открытая книга”. Премия присуждается один раз в три года автору самой читаемой краеведческой книги, получившей высокий общественный рейтинг среди населения Мурманской области
По ней поставлен спектакль Мурманским областным драматическим театром. Жизнь героев Бориса Полякова продолжается.
Люди тундры
Под Медведицей Большой вдали синеет край Саамов,…
Народ ты крепкий, рожденный солнцем! Враги тебя не победят, язык свой только золотой храни, и предков древних слог запомни: саамам Саамскую Страну!
Национальный гимн саамов
В высоких широтах Европейского севера лежит страна. Ее называли по разному: Гиперборея, Ребра Северовы, Дантов ад… Но все проще. Имя ей Лапландия. И живет там тысячелетиями уникальный народ. Саами-ему имя. Или лопари, как их прозвали еще в далекие времена скорые на прозвища ушлые новгородцы.
Лапландия включает в себя Кольский полуостров России, северо-восточные районы Финляндии и двух королевств – шведского и норвежского. Саамы живут здесь уже несколько тысячелетий, и их жизнь – жизнь оленеводов, охотников и рыболовов немыслима без слияния с окружающей их полярной природой.
Велика эта полярная пустыня. Протянулась она вширь и даль на сотни километров. На востоке она сползет тундрой к Белому морю, на западе- крутыми скалами обрушится в Северное море. На севере гудит, неиствует море Баренцево, на горизонте сливаясь с Северным Ледовитым океаном. Зима тут наступает рано, может в сентябре заявить о себе холодными ветрами со снегом и дождем. Закатывается солнце, что светило почти три месяца днем и ночью. Зябкая поросль пожелтеет, свернется под дыханием холодного ветра хвиюса. К концу сентября глубокий снег покрывает пустыню, леденеют горы, начинает завывать пурга. Ночь воцарилась, и будет править она до конца февраля, пока бледное желтушное солнце не взойдет. Сполохи одни станут теперь озарять это мертвое царство, переливаясь целым морем всевозможных цветов и будто бросая бесчисленные искры на снежный полог тундры-пустыни.
Лапландия – земля студеная, с промозглым пронизывающим осенним ветром, зимними снежными бурями, сугробами до пояса, а то и в рост человека, с затяжной весной и коротким комариным летом.
Русский писатель М. М. Пришвин, побывавший в Лапландии в 1907 году, сравнивал кольское лето с дантовым адом: «Комары теперь не поют, как обыкновенно, предательски жалобно, а воют, как легионы злых духов... Мы бежим, преследуемые диаволами дантова ада». Это - для пришельцев. Но для коренных жителей Лапландия-это колыбель, мать, отчий дом, где каждая березка, каждая сосенка словно родные. Не зря норвежский писатель Кнут Гамсун написал, в романе « Последняя Радость», что лопари: « это помесь людей с карликовыми березами». Гамсуноведы спорят, что он хотел этим сказать, но едины в одном, что лопари- дети природы, они неразрывно связаны с тундрой.
Он очень самобытен, этот маленький северный народ. Много он таит в себе загадок. Когда они пришли в эти, казалось бы, нежизненные края. Кто они? На взгляд священника Митрофана, настоятеля церкви в селе Варзуге, что стоит на побережье Белого моря, это остатки племен, потомки самого Каина, Они сохранились здесь. И хотя нет особых характерных черт во внешности, лопари имеют свою, ни с кем не пересекающуюся антропологию. Были такие исследования перед революцией, только забыты они сейчас. Оказывается, неповторимы многие черты в антропологии лопарей: отпечатки пальцев, зубов, косточка в ключице, кости черепа. Ученые разных стран и различных национальностей ломают копья над поставленными вопросами.
А они были просто детьми природы, язычниками. Религия саамов была целостным образом жизни, тесно связанным с природой и культурой. Природа была полна духов и святых мест, таких как холмы, ручьи и камни. Люди поклонялись силам природы, грому, солнцу, ветру и воде.
-Вот наши леса, -говорили лопари, - они священные. Мы по-клоняемся им, так как в них обитают грозные духи. Они жестоко нака¬зали бы того, кто сорвал бы хоть одну ветвь с дерева. Саам не будет саамом, если не станет колдуном –нойоном, сообщают в своих записях исследователи Севера.
Саами приписывались самые неестественные свойства и сила. Вспомним у Шекспира в «Комедии ошибок» есть отголосок этой славы жителей Лапландии. Вслушайтесь: «Не сомневаюсь я, что это все проделки чародейства, что много здесь лапландских колдунов».
Лопари охотно принимали христианство, но и не расставались с язычеством. Православные священники рассказывали, что лопари шли в храм, слушали проповеди, после чего справляли свои обряды, принося жертву на родовом капище. С удовольствием принимали причастие, но не проглатывали его, а доносили до становища и делились с оленями, чтобы увеличить стадо. Историк Карамзин Н.М. с интересом отмечал, что веруя во Христа, сей народ, продолжал обожествлять солнце, луну, звёз¬ды, озера, источники, реки, леса, камни, горы, имел жрецов…. И, ходя в церк-ви христианские, не изменял и своим кумирам. Они уверяли в своей верности христианству, но говорили, что они не смеют коснуться своих идолов, хранимых ужасными духами.
Так и кочевал олений народ с востока на запад и обратно за своими оленями, уходя все дальше на север к полуночному солнцу, которое не заходит летом и на долгое время уходит с небосклона зимой. Только северное сияние всполохами освещает путь этому народу, идущему куда-то. Им без разницы куда идти. Лишь бы олени были здоровы, а олень знает куда идти. В далекие времена они уходили на побережье все дальше и дальше от непрошенных гостей, которые не прочь поживиться их оленями.
-Стало! Стало идет- в ужасе кричали маленькие люди и лезли в свои полуземляные жилища вежи, чтобы отсидеться. А закованные в латы шведско-норвежские ландскнехты и лихие новгородцы в нагольных полушубках и не собирались калечить небольших, похожих на подростков, людей. Они угоняли оленей. Это трагедия для тундровых людей. Без оленей саамы не выживут. Олени — вся их жизнь.
- Мы едим их мясо и носим одежду из их шкур, простеганных их сухожилиями, их шкурой укрываемся во сне, из их костей делаем орудия труда, их жиром освещаем куваксы. На оленях ездим и оленям поем свои песни! – говорят саами. - Мы только выглядим по-разному, а кочуем по тундре одинаково. Как же нам не быть оленями? – говорит саами своим духам, монотонно, чтобы не спугнуть духов удачи, стуча в бубен. - Сам подумай — убивая оленя, я переливаю его кровь в свою. Его мясом живу. Мои дети существуют благодаря мне, а я — благодаря оленю. Значит, мы братья по крови. Мы — люди-олени. – поет охотник, моля привередливых духов о удаче на охоте.
Терпелив маленький олений народ. В сказаниях о нашествии врагов очень явственно вырисовывается далеко не воинственный характер лопарей. Почти нигде не упоминается, чтобы лопари вступили бы в битву с врагами, большею частью они избавлялись от них силою колдовства или хитростью.
Но иногда и он восставал против нахальства соседних корел, чуди, ненцев. Рождались богатыри и давали достойный отпор захватчикам. Гибли богатыри в неравных схватках, и заливала саамская кровь тундру. И появились в тундре камни с пятнами похожими на кровь. Камни так и называются «Лопарская кровь».
Шло время, развивалась государственность. Саами становились поданными России, Датско-норвежского королевства. Но чаще они были двоеданными, то есть платили дань тем и другим. А то и троеданными, когда к грабежу присоединялась Финляндия. А они покорно платили, лишь бы их не трогали.
Наш транспорт бодро мчался на северо-запад, в сторону Печенгского района Мурманской области. Серый клинок шоссе безжалостно разваливал скалистую плоть Печенгского перевала. Некогда непреступная твердыня бараньих лбов уступила человеческому натиску и нехотя освободила место для дорожного полотна. Навстречу машине летела тундра с искрученными жестокими ветрами стволами заполярных берез, которые по – пластунски прижимались к земле, сохраняя жизнь. Из мха выпирали гранитные клыки. Они, хищно осклабившись, дожидались своего часа, когда непутевый водитель, взяв слишком крутой вираж, окажется в их власти. Верхушка перевала попирала небо, и серые облака вольготно разлеглись на склонах. Мотор, надрывно воя, выносил машину на вершину. Тогда открывались перспективы древней Печенгской земли: суровой, нелюдимой. Волнами, одна за другой, шли покатые сопки на воссоединение с сопками скандинавского полуострова, а те в свою очередь, перерождались в гранитные разломы норвежских фьордов. Где-где островками обитания человечества проскакивали поселки, разьезды, военные городки. Картина открывалась путешественнику довольно невзрачная: кучка замусоленных пятиэтажек, ангары для боевой техники, полуразрушенные бараки. Не верилось, что полвека назад это были места проживания кольских саами. Стояли их погосты: Печенгские, нявдемские. Жили люди на своей родной земле, рождались, растили детей, умирали… Так было.
Ехали и задумывались: какая численность этой уникальной нации, некогда гонявшей оленей по всему Скандинавскому и Кольскому Заполярью. Статистика доверительно сообщает, что цифры рознятся. От шестидесяти тысяч до восьмидесяти. Но на русский сектор приходится всего лишь тысяча семьсот человек. Мы невольно вздрогнули. Да это численность одного многоэтажного дома! Знаток статистики печально кивнул. Лихолетий, выпавших на голову этого народа, хватило бы на целую нацию.
В 1826 году шведско-норвежская и российская комиссия разделили ничейный дистрикт Финмарка, северо-восточного района Норвегии, исконной территории саамов. Разделила прям-таки в классических традициях Российского правительства. Министр иностранных дел граф Карл Нессельроде напутствовал руководителя российской экспедиции подполковника Галямина словами, ставшими историческими. История донесла их до нас: « Отдайте им все, что попросят. Наших интересов там нет». Нить теодолита вместе с территорией поделила некогда единый саамский народ на российский и шведско –норвежский без согласия на то самого народа. Российские лопари -саами, живущие в спорном районе, стали поданными другого государства. Они оказались отрезанными от русской земли, от православной веры. И хотя прохождение новой границы было максимально упрощено для кочевого народа, связь с родной землей они неумолимо теряли.
События 1917 года усилили пограничные рубежи нового государства: СССР. Саами предпочли остаться за советским барьером. Потом- война с Финляндией. Она окончательно расставила точки. Старожил здешних мест вспоминал, что после возвращения Печенгского района в лоно Советского Союза и с образованием новых границ с Суоми часть этого уникального народа ушла в Финляндию. Но кто-то остался.
-Ох и намаялись мы с ними- вздыхает местный Дерсу Узала, после войны служивший в милиции: - Лопарь границ не признает: куда олень пошел, туда и он. А советские пограничники своей колючей проволокой все их пути-дороги перегородили. Пограничники уставали по тревоге подниматься.
-Застава! В ружье- вспоминает он, закуривая, - а нарушитель старуха-лопарка, в проволоке запуталась. И ей не докажешь, что она нарушитель государственной границы. Твердит лопарка свое, что шла к сестре. Всегда здесь ходила и не поймет, почему теперь нельзя ходить по этой тропинке, по которой девчонкой бегала. И ей без разницы, что сестра живет теперь в Финляндии, а она – в СССР.
-И смех и грех- усмехается старый служака.
-И что с ними делали, с такими нарушителями? Задерживали? -Спрашивает кто-то из сидящих в машине.
-Да что ты!-Смеется рассказчик. - Пограничники даже нарушение границы не оформляли. Передавали нарушителей нам, в милицию, а мы их отвозили к месту жительства. К тому времени лопари уже были оседлыми на своих погостах. Привезем, отпустим, а через какое-то время снова звонок от пограничников: -Забирайте нарушителей. Приезжаем -а там та же бабушка!-заканчивал он повествование под общий хохот.
Миновали речку Печенгу, берега которой испокон веков служили местами зимних погостов для печенгских лопарей. Грустное зрелище. Некогда семужняя речка превратилась в сточную канаву. Богатые хвойные леса, дающие зимой приют саамам и их оленям, исчезли. Сернокислотные дожди комбината «Печенганикель» разрушили ландшафт и уничтожили традиционные пастбища. Затем милитаризация и бурное развитие сырьевой базы на Кольском полуострове привели к тому, что сократились стада оленей. А какой лопарь без оленя? Закончилось тем, что всех лопарей Кольского полуострова собрали в Ловозерском районе в селе Ловозеро и расселили в современных пятиэтажках.
Миновав пограничные столбы, выкрашенные в желто-белый цвет с гордым золотым львом, мы едем в центр норвежской провинции Финмарк город Киркенес. Город совсем рядом с российской границей. Севернее по побережью Варангер-фьорда разместились города Варде, Вадсе. Это крепости, основанные еще в тринадцатом веке для защиты норвежских саами. И сейчас их крепости стоят как ландскнехты, смотрят с прищуром на восток.
Нас встречает глава местной общины скольт-саамских лопарей Отто Боорисен. Он рассказывает нам о норвежских саами. Но предмет его гордости – это последняя община православных лопарей, или как их здесь называют скольт- саами. Это самый западный русифицированный саамский погост. На их родовом пастбище построена самая северная православная часовня Святого Георгия.
-Я скольт- саами, мой отец был скольт- саами… Мы все скольт-саами…задумчиво говорит старый человек в национальной саамской одежде, расшитой арнаментом пазрецких лопарей. Мы, скольт- саами, люди православные -гордо говорит Отто Боорисен. Он рассказывает нам о том, как скольт- саами буквально спасли последний оплот православия в Норвегии. В 1980-е годы норвежской администрацией Финмаркена было предпринято беспрецедентное давление на лопарей Нейдена с целью ликвидировать последний островок Православия, сохранившийся здесь от российского Нявдемского прихода, и превратить Трифоновскую часовню св. Георгия в филиал музея города Киркенес. Настоящую осаду в часовне неоднократно выдерживал последний крещенный в Православии житель Нейдена, староста и «хранитель ключа» с 1967 года, Егор Иванович. Родившийся в 1897 году и принявший крещение с именем Георгий, Егор Иванович сумел отстоять в многолетнем противостоянии с норвежскими властями православную святыню Нявдемского лопарского погоста – Свято-Трифоновскую часовню. Егор Иванович скончался в 1981 году, завещав хранить ключ от часовни своим сыновьям Ивану Ивановичу и Миките Ивановичу.
Сегодня трудно сказать, сколько православных осталось в районе Нейдена. Известно только, что последние «русские лопари» давно переселились на финскую территорию. Последняя служба в часовне состоялась в 1916 году, а самое позднее захоронение на маленьком местном православном кладбище относится к 1927 году.
Позже, норвежские друзья покажут мне в альбоме по истории Финмарка интересную фотографию, датированную 1927 годом. Неизвестным фотографом запечатлена старая женщина: скольт- саамка Катарина Летов. Под фото в пояснительной записке говорилось, что скольт- саами, хотя и стали «норвежскими» в 1826 году, но сохранили до сих пор свою культуру, сложившуюся под русским влиянием. Это не пустые слова. Еще в 1948 году в Нейдене оставалась одинокая старая саамка, которая с благоговением поддерживала порядок в часовне. Последняя православная сказительница лопарских преданий Сара Романова, она же – бессменная хранительница ключа от Трифоновской часовни, скончалась в 1967 году.
Переводчик монотонно, стараясь не мешать слушать саамскую речь, переводил. Внезапно он привстал и стал с напряжением следить за речью рассказчика. Затем озабоченно произнес:
-Ничего не пойму. Он говорит о каком-то Иване. Чтобы вникнуть в смысл сказанного, просит старика написать непонятное для него имя. Буква за буквой в блокноте появилось: "IVANNA KARIZNY". Выяснилось, что этот «Ivanna» жил давным-давно и оставил скольтам знаменитую грамоту, подтверждающую их права.
- Да ведь это же... - Иван Грозный - внезапно осенило нас.
-Да-да, Иванна, - закивал головой старик. - Он оставил грамоту, которая подтверждает, что в древности именно скольты были хозяевами долины реки Нейден.
-Это был великий русский борец за дело саамов -скольтов - с пафосом произнес Отто Борисен.- Его имя «Ивана». Мы переглянулись. Выходит, Иван Грозный был действительно великий борец за дело скольтов. Старик показал нам грамоту, вернее оттиск, снятый с архивного материала. С трепетом каждый из нас подержал эту копию. От нее пахло Русью. Далекая Московия позаботилась о правах своих поданных.
Отто Борисен уверен, что Король Норвегии Харальд V вникнет в проблемы скольт-саамов и вернет им их исключительных права на землю и рыбную ловлю в Нейденской долине. Это права, принадлежащие когда-то их предкам. Отто Борисен возглавляет борьбу скольтов за свои права и посвятил этому все свою жизнь. Он писал еще отцу нынешнего короля Улафу V. Но успеха не возымел. Это не огорчило его.
-Тогда было другое время -качает головой борец за права скольт- саамов. Норвежское правительство было другое. Саамов хотели ассимилировать с норвежцами, создавали условия, чтобы они не могли разговаривать на родном языке. Но это все позади.
А еще у него есть мечта: найти оригинал грамоты, дарствовавшей скольт- саамам самим Иваном Грозным права на их земли. Он уверен, этот старый, но с ясными молодыми глазами человек, что грамота найдется, что она спрятана в надежном месте. Грамота, которая подтверждает, что земли полярного Финмарка были истинно русской землей и в подтверждении этому как форпост русского православия на ней стоит часовня Георгия Победоносца.
Для нас, граждан теперь уже новой страны, было грустно слушать Отто Боорисена. Мы потеряли целый народ. Народ, который стерли с карты некогда великой Российской империи, потом СССР. Для нас было непостижимо, как люди, которых бросило российское правительство, сохраняло память о нем и всячески позиционировали себя с прошлой родиной. Потеряв связь с российским государством, и не имея православного окормления, лопари Нейдена стали принимать крещение в лютеранских кирхах. Но крестились православными именами и всячески стремились сохранить свою внутреннюю православную духовность и историческую память. Большинство из них и сегодня православные. Они и в быту сохранили русскую культуру. Одежда «скольт-саамов», и ныне напоминает скорее русские сельские наряды, нежели обычный саамский костюм. Удивительно как еще существуют семьи лопарей, потомков саамов-скольтов, которые сохраняют православие. Есть еще «Ивановичи» и «Борисовичи», которые верны вере предков. Нужно отметить с благодарностью норвежцев, что они не чинили скольт- саамам особых препятствий. Существовало Евангелие на лопарском языке, при церкви Бориса и Глеба была библиотека для русских саами. Были православные корни, были. Но все это оборвалось в 1940 году, когда российские лопари ушли в Финляндию. С грустью думалось о прошлом русского крайнего севера. Лапландии, такой близкой и такой теперь далекой. И потерянной навсегда.
Свою речь Отто Боорисен закончил пафосно:
-Не может лопарь умереть, не помолившись Трифону Печенгскому, великому русскому просветителю лопарей в церкви Бориса и Глеба, что на Паз-реке. Любовь к великому «лопарскому апостолу, заступнику и отцу», которую в течение столетий хранит в своем сердце каждый русский лопарь, неистребима. Вот уж поистине, что мы в ответе за тех, кого приручили. Приручили и бросили. Уж чего, а таких казусов в российской истории хватает. И в новой, и в новейшей.
Встаем из уютных кресел, проходим по музею. Рассматриваем бесхитростные картины саамского художника Й. Савио, посвященные жизни саамов. Пора прощаться.
С государством всегда шла церковь. Не исключение было и Заполярье, страна язычников. С запада шли протестанты, с востока- православные старцы. Алчно смотрели святые отцы на угодья саамов и старались обратить их в свою веру. Под воздействием православного русского влияния сложилась целая группа саамов, живущих в районе рек Печенги, Пасвика и Нейдена. Они именовались у нас «русскими лопарями», а в Норвегии – «скольт-саами». «Русские лопари» крайне скрупулезно соблюдали все православные ритуалы. Как любой, приходящий в дом, первым делом крестились, и кланялись иконе, прежде чем поздороваться с хозяевами. Они совершали омовение перед утренней молитвой, и строго воздерживались от куренья и строго соблюдали пост. Старая языческая вера потихоньку выдыхалась. Это произошло после того, как стали рукополагать в священники крещеных лопарей. Лопарские священники священное писание переводили на бытовые истории лопарей в силу своего понимания. Их разума не хватало, чтобы постичь всю премудрость Божию, но старания усердия и чистых помыслов хватало с лихвой. Вера приживалась в тундре, но как-то понарошку, по-детски. Вроде игры. Лопари крестили лбы, ездили на исповедь в Печенгский монастырь, чтобы поставить свечку перед иконой в церкви Бориса и Глеба. Собираясь домой, они подставляли батюшке заплечные вуксы и шапки, чтобы увезти в них благодать божию для родственников, пропустивших обедню.
Поклонение «русскому богу» сочеталось у саамов с традициями языческих обрядов. Они усердно посещали церковь или часовню в зимнем погосте, а переселяясь весной на родовые промысловые угодья, брали с собой иконы. Прибыв на место, укрепляли их на ветвях близко расположенных от жилья деревьев. Лики святых в обрамлении весенней листвы весьма напоминали положение древних идолов в языческом капище. Не прекращались и жертвоприношения сеидам. Крестить лопарей крестили, но это не означало, что они приняли евангелие и стали примерными прихожанами. Апостолов Петра и Павла можно было видеть нарисованными жженой костью на каждом шаманском бубне. Там они бородатые, благообразные помещались в самом центре и неодобрительно поглядывали на хозяев мхов и ягеля. А кебун оленьей ножкой с аметистовым копытцем норовил попасть по святым. В сказках саами маленькие проказники чахкли, тундровый народец, пуляли из рогаток по пухлым янгелятам, те отвечали им стрелами из луков, но это была не война, а игра. Те и другие дети-какой с них спрос.
Все это проносилось у нас в головах, когда мы взяли курс на Карашок, центр норвежских саамов. Промелькнул купол церкви Бориса и Глеба, бывшей последним оплотом православия на Норвежской земле. Но скольт-саами оказались отделены от православной святыни все той же колючей проволокой, какой отделили печенгских саами от их братьев в Финляндии в 1940 году.
В придорожных кустах то и дело мелькают рогатые головы и олени выходят на дорогу. Не боясь транспорта, они неспешно переходят ее, а то и подолгу стоят, уставившись на машины. Мимо нас проносятся мотосани с пастухами, ничем не отличающимися он норвежцев. Только головные уборы у них национальные: копируют оленьи рога, да верхняя одежда -колт расшита затейливым орнаментом. Они приветливо машут нам руками и исчезают в снежной пороше. Они совершенно не похожи на тех лопарей, землей которых издавна пугали население стран, с более умеренным климатом. Что только не говорили о стране заполярного солнца. Здесь, в царстве вечной зимы и вечных бурь, в самой ужасной глуши Гипперборейской Скифии, по мнению греков, жили сказочные чудовища. Даже народы скандинавского корня, населяющие угрюмые и холодные горы Норвегии, считали наш Кольский полуостров недоступною смертным областью великанов и злых духов, которые, как неопределенные фантомы утреннего тумана, встают и реют над этою областью сумрака и безлюдья.
Наш транспорт уверенно ехал по отличной максимально безопасной дороге, минуя аккуратные норвежские поселки и хутора. Наша цель: посетить тематический парк Сапми и сийда (siida – саамское поселение), где представлены как зимние, так и летние традиционные саамские жилища. Если повезет, то можно попасть на музыкальные мероприятия, которые довольно часто проводят коммуны.
Нам повезло. Шли местные праздники культуры саамов. В ресторане, оформленном под зимнюю саамскую тупу, танцевали саами. Танцевали самодеятельные коллективы ближайших коммун. Это танцевали саами, люди тундры. Шло удивительно превращение охотника, вернувшегося с охоты в зверя, которого он скрадывал. Затем прыжок - и перед вами застывшая птица с вытянутой шеей. А вот всеобщий хохот: это скопирован вороватый песец, что шляется возле стойбища…Импровизирована, вложена в танец незамысловатая жизнь саамского погоста.
Вспыхнул свет и волшебство закончилось. Гости аплодисментами благодарили артистов. Они стояли застенчивые и счастливые, хозяева этой, казалось, негостеприимной земли. Своей земли, на которой они родились и которую не променяют ни на какую другую. Действительно это так. Нет у них районных коэффициентов и полярок, чтобы удержать их в суровом Заполярье. Саами едут в Тромсе или в Осло, получают образование и возвращаются к себе, в свою страну Лапландию.
Концерт продолжался. На сцене появилась молодая саамка в традиционном синем колте. Темные волосы распущены по плечам. Глаза полуприкрыты. Она стояла, отрешившись от всего.
Раздался звук шаманского бубна. Шаманский бубен это совершенно не то, что закрепилось в нашем представлении, навязанном, как ни странно, африканской культурой или индейской. Это совершенно другое. Звук саамского бубна - это шелест снега, переметаемого по твердой поверхности тундры. Это звук крыльев взлетающей куропатки. Затем глухой удар. Он немедленно заставляет мобилизоваться. Это может быть что угодно: упала с крутого горного карниза глыба снега или начинает ломаться лед на реке. Много чего можно представить под звуки бубна: была бы фантазия. Затем начинается пение. Пение не имеет ничего общего с горловым пением бурятов или тувинцев. Отличается и от монотонных тягучих напевов северных народов. Это больше смесь шаманских ритмов. Певица исполняла йойк, национальный, присущий только саами вид песнопения. Певец исполняет йойку от чьего-либо лица. Это может быть и человек и животное. Йойк устанавливает эмоциональную связь между людьми, животными и природой. Но не владеющим языком саами эти мотивы не отличить не смогут. Нужно закрыть глаза и слушать. Вскоре ты начнешь покачиваться в ритм и такт поющего. Наш переводчик нашел перевод текст на норвежский язык и смог перевести:
-Прислушайся к звукам северного сияния! Это голос тех, кто ушел, голос наших: предков. Они в наших именах, они в линиях наших ладоней, они в легендах, в песнях, которые мы поем, в нашем смехе... они в сердце всего живущего.
Когда мы умрем, душа вознесется к небесам. Вот откуда берется северное сияние. Свет, который жил некогда в глазах наших предков, сияет теперь в северном небе! Мы часть природы. Мы навеки связаны с ней невидимыми нитями. И если ты заплутаешь по жизни, наклони ухо к земле и слушай!
Внезапно песня закончилась. Это тоже особенность йойка: он может прерваться когда угодно. На вопрос, где йойк начинается и заканчивается, просто не существует ответа. Певица поклонилась и ушла со сцены. На аплодисменты она не среагировала и на люди не появлялась. Похоже, она так и не вышла из транса, в который вогнала себя. На этом концерт закончился. Гости расходились неохотно и с сожалением, что все закончилось.
Как же был вкусен ужин из оленьего мяса обильно политого брусничным вареньем!
Не за горами и провинция Инари. Мы шутим, что как саами кочуем из одного государства в другое, так как даже не заметили норвежско-финской границы. В салоне машины было тепло и уютно. Отдохнувшие, мы рассеянно следили за ландшафтом за окном. Природа поменялась. Тундра и лесотундра сменились на густые хвойные леса. Они наступали на дорогу. Казалось, что выскочит сейчас лохматое чудище, заухает, запрыгает перед машиной. Но машина вспугивала только бестолковых полярных куропаток, которые слетались на дорогу клевать камушки.
Угощаясь кофе, предусмотрительно взятое в Карашоке, мы делились впечатлениями. И все время возвращались к истории скольт-саамов. Вспоминали про царскую грамоту, истории, связанные с просветителем лопарей кольским святым Трифоном-Печенгским.
-Эх! Если бы было лето, можно было задержаться на денек и сплавать на западное побережье Нейденской губы к утесу Аккобафт –произнес наш спутник, который вчера блистал эрудицией по Трифону Печенгскому и по саамскому православию. Мы удивленно повернули к нему головы. Что еще утаил от нас наш уважаемый краевед.
-А что там? -Произнес тот, кто нетерпеливее.
-Место там уникальное. На скале светится крест- и снова замолчал. Затем, словно собравшись с мыслями, продолжил:
-По преданию, преподобный Трифон узнал, что на Акко собирается много лопарей, и кебуны (шаманы) совершают там жертвоприношение. Забивают оленя. Тогда преподобный, добравшись водным путем до языческого капища, встал в лодке, поднял руки к утесу и осенил язычников крестным знамением. В тот же момент ударила молния, и крест запечатлелся на скале. Шаманы после этого, как повествует легенда, превратились в камни, а жертвы их – в прах. Мы молчали, пораженные эрудицией коллеги. Мы не были профессионалами-историками. У нас были другие специальности, а встречи с саами мы организовывали через своих норвежских партнеров.
-Откуда информация? - Суховато, применительно к своей профессии, спросил рассказчика коллега.
-От знакомого священника. Он богослов, интересуется историей Кольского полуострова. Пишет работы о Трифоне Печенгском, о православии в Лапландии. Дока, что касается истории лопарей. Сейчас ездит по исконно лопарским местам, бывшим погостам в Ловозерском районе, по побережью и свершает церковные требы.
-А он откуда знает? - Не успокаивались неверящие.
-Это интересная история- усмехнулся разсказчик- он услышал ее на встрече с протестантскими священниками в Киркенесе. Их даже свозили туда. К утесу можно только водой добраться. При подходе к утесу в верхней его части виден отчетливый белый крест, образованный, пересечением прорезывающих гранит кварцевых жил.
-Красивая легенда - вздохнул кто-то.
- Красивая…согласился собеседник.
Вот и провинция Инари, центр финской саамской общины. Среди соснового леса уютно разместился научный центр саамской культуры и музей. Перед ним на флагштоке развевался саамский флаг, принятый на Конференции северных саамов в 1986 году. Вначале флаг показался нам несколько ярким и непонятным. Но потом, вглядевшись, мы поняли весь глубокий смысл, который вложила в расцветку флага норвежская художница Астрид Баль. Четыре цвета флага (красный, синий, зелёный и жёлтый) символизируют объединение саамов четырех стран: Норвегии, Финляндии, Швеции и России. Круг флага представляет собой солнце (красный полукруг) и луну (синий). Саами, не имеющие своей государственности, получили свой флаг.
Музей встретил нас непривычной тишиной, прерываемой негромкими комментариями экскурсоводов в национальных костюмах финских саамов. Тускло мерцают мониторы, стоят натуральные жилища саами. Я ныряю в низкую дверь летнего саамского жилища-куваксы и, очутившись на мягком оленьем меху, затихаю. В полумраке оглядываюсь, замечаю наушники. Надеваю их и…я в тундре. Явно слышу крик птицы. Затем глухой щелчок, словно сломался сухой сук. Это выстрел. Затем жалобный крик подранка. И шелестящий шум, сопровождаемый непривычным для цивильного уха стуканием. Это идет оленье стадо, шелестя копытами о снег и сталкиваясь рогами. И крики. Крики пастухов. Резкие, гортанные. Нет аналога в мире звука такому крику. Затем свист аркана, хруст снега под копытами упирающегося животного.
Мои сотоварищи уже сходили в буфет, напились чаю с пирогами с брусникой, а я все сидел. Вырваться из чарующего мира звуков тундры не было сил. С сожалением снял наушники и выбрался из жилища. Время требовало выезда. Мы прощаемся с гостеприимными хозяевами и выходим на морозную площадь. У меня в пакете лежал бубен. Копия настоящего шаманского бубна. Он нашел себе место рядом с саамским ножом из Киркенеса.
Печально было возвращаться домой. Нас встретили угрюмые пограничники, подозрительно рассмотревшие документы. Затем вечно недовольные таможенники придирчиво осмотрели наш нехитрый багаж. Придрались к сувенирным ножам, посчитав их за холодное оружие. Мы привычно чувствовали себя виноватыми. Только в чем?
Но все формальности закончились. Открылся шлагбаум и- здравствуй Россия с ее неухоженными дорогами, безлюдьем. Впереди несколько часов дороги. После впечатлений полученных за поездку народ подавленно молчал. Рассеянно глядя в окно машины, я вспомнил весну, когда по делам службы выезжал в центр российских саами, лопарей, как их называют в Мурманской области. Село Ловозеро Ловозерского района Мурманской области.
Стоял светлый заполярный день, когда зима еще не ушла, а весна настойчиво претендует на свое место под солнцем, которое очень активное в это время. Уазик уверенно наматывал километры «Ленинградки» и вскоре показалась отворотка на Ловозерское направление. Как по команде поредела и уменьшилась в росте растительность, уступив место ползущим карликовым березкам. Впереди были ловозерские тундры. Внезапно водитель, удивленно хмыкнув, притормозил. Я очнулся и увидел упряжку оленей, которая стояла на дороге, вывалив языки и тяжело поводя боками. На нартах сидел лопарь в малице, откинув капюшон и подставив коротко остриженную голову солнцу. Каюру было жарко. Капельки пота выступили на лбу, а черные волосы, взлохмаченные ветром, заиндевели, будто седыми стали, даже брови инеем покрылись. Лопарь держал в руках модный в те времена двухкассетный магнитофон, который оглашал просторы тундры песнями модного ансамбля того времени «Бони-М». Лопарь был в великолепных, солнцезащитных очках в модной каплеобразной оправе. Мы вышли из машины, разминая ноги, поздоровались. Лопарь поприветствовал нас и сказал, что сейчас освободит дорогу. Мы не спешили. Оказалось, что наездник один из сыновей знаменитого на весь Кольский полуостров оленевода Ивана Чупрова. Он сделал прикидочную гонку ко дню Севера, традиционному празднику Кольского Заполярья.
Водитель достал термос и вскоре мы прихлебывали крепкий кофе, казавшийся в тундре необыкновенно вкусным. Разговорившись, перешли к проблемам русских саами. Лопарь, представился учителем местной школы. Эти проблемы были его живой болью. Он грустно рассказывал, что вроде бы все хорошо в их национальном округе. Правительство принимает программы по возрождению саамов. Ловозеро становится поселком городского типа, а лопарей все меньше. Молодежь заканчивает школу и уходит на соседний горно-обогатительный комбинат, а в местных оленеводческих колхозах- недостаток пастухов. Язык помнят только старики.
-Сам-то как с языком? - Поинтересовался я.
-Изучаю, но трудно дается. В школе язык не преподавали. Отец обрусел и помнит только отдельные слова. Вся надежда на бабку, но она все забывает. Старая уже- махнул рукой саами.
-А как же там?- Я кивнул в сторону запада.- Все саами владеют языком.
-Был я там - отхлебнув кофе, сказал учитель.- Подарок, кстати, оттуда -показал он на магнитофон.
-Говорят они действительно на языке саами. Но он у них и не пропадал. У нас саамский язык исчез. Его даже не преподавали. Выросло поколение лопарей не говорящих на родном языке. Сейчас восстанавливаем по крупицам. Привез несколько кассет. Язык образный и очень музыкальный. Многое идет от древних шаманских обрядов. Лапландские шаманы давно были известны в Европе. Еще в XVI - XVII веках молва о могущественных лапландских «чародеях» шла далеко за пределы Лапландии-учитель перевел дух, отпил кофе.
-Помните у В. Шекспира в «Комедии ошибок»: ...Заехал я в страну воображенья? Иль город здесь лапландских колдунов?.. Лапландские колдуны даже в эпос других народов попали. У эстонцев, например, в сказке «Семь лет в Лапландии» они упоминаются. И все про колдовство, заметьте. Я восхищенно смотрел на него. Такое слышал впервые. Учитель, видя мою заинтересованность, оживился, забыл о кофе и увлеченно рассказывал.
-Калевалу читал? – Спросил меня саами, пытливо поглядев поверх очков. Я покраснел, скрыв, что начинал читать, но так и не осилил. Уж очень своеобразен карельский эпос. Учитель тактично не заметил моего смущения.
-Я ее почти наизусть знаю, особенно где про саами рассказывается. Вот, на пример. Это один из героев - Лемминкяйнен, заглянув в жилище обитателей Похъёлы (Лапландии), видит там следующую картину: «...Колдунов полны покои. С музыкой у стен сидели, Громко пели чародеи, Прорицатели - у двери, Знахари же - на скамейках, Заклинатели - на печке». В Калевале лопари характеризуются как народ, сильный хитростью и умением колдовать. Колдовство - самая излюбленная тема в преданиях и сказках русских лопарей -сказал лопарь.
Затем вспомнили национальных поэтов: Октябрину Воронову, Аскольда Бажанова. Поговорили о Александре Антоновой, преподавателе саамского языка, буквально возродившую саамский букварь.
Мы еще поговорили о проблемах малых народов. Казалось бы, созданы все условия для небольшого народа, а лопарей все меньше и меньше. В России их около тысячи восьмисот, а в Ловозере не больше восьмисот человек. Да и те почти не говорят на своем языке, теряют свой национальный колорит. Оказывается недостаточно материального благополучия в тундре. Нужно прививать любовь к своей земле, своей профессии. А это в школах упустили. Теперь все плоды налицо.
Поблагодарив за кофе, каюр вытащил из снега хорей, тормозящий нарты, гикнул, и отдохнувшие олени быстро взяли темп. Мы стояли и смотрели, как медленно исчезает в пороше оленья упряжка. Казалось, что с ней исчезает частичка огромной безмолвной тундры. И если эта частичка исчезнет в изморози жизни, мы навсегда потеряем что-то непоправимое, большое, чего не будет хватать всю жизнь.
Конек-Горбунок на берегу океана.
- За горами, за долами, за широкими
морями. Против неба на земле жил старик
в одном селе. А потом сказал:
- Я тут как в сказке Пушкина живу - «У
самого синего моря». Ю.Д.Козырев
Я сидел на веранде кафе и смотрел на раскинувшийся передо мной город. - Киркенес, сколько лет я тебя знаю. Услышал о тебе, когда в 1981 году приехал в пгт Никель Печенгского района Мурманской области и увидел твои далекие огни.
- « Киркенес – город в северо-восточной части Норвегии в 8 км от норвежско-российской границы. Киркенес был основан поселенцами из центральной и северной Норвегии в 1863 году. Название города происходит от главного здания первоначального поселения – церкви. Киркенес дорос до статуса города после открытия в его окрестностях месторождений железа в 1902 году –хранится у меня пожелтевшая от времени выписка из энциклопедии.
Слушал, как заморских гостей, своих коллег, когда они возвращались по культурному обмену из такой близкой и такой далекой заграницы. Начиная с 1982 года, что-то сработало в головах правительственных кругов. Стали происходить культурные обмены между приграничными городами. Чаще всего это были коллективы художественной самодеятельности норвежских комунн Сьер- Варангера провинции Финмарк. Таким я и помню наш Никель, когда приезжал автобус из города Киркенеса с самодеятельными артистами. Советская сторона отвечала тем же, добавляя к артистам художников и прочую творческую интеллигенцию.
Потом - перестройка. У меня нет оснований славить ее и бить в бубен, но одно положительное явление в ней вижу. Произошло, пусть не поднятие, а приподнятие железного занавеса. Мурманск обзавелся норвежским консульством, появилась возможность довольно быстро получить трехдневные визы. И потянулись в сторону КПП «Борисоглебский» бывшие советские граждане, а теперь «совки », ловить жар-птицу или хотя бы собрать ее перышки в вожделенной загранице.
Мутные воды перестройки вбросили меня в самый омут капиталистических отношений, а эти отношения не представимы без коммерческих банков и расчетного обслуживания возникших рыночных структур. Банк, в котором я был управляющим, открыл корреспондентский счет с норвежским «Спаренбанкеном», а потом и «Де Норскебанком». Это означало, что появились «personal relashion» с управляющими этих банков. Ситуация была непростая, так как, в первую очередь, норвежские банкиры присматривались «кто есть ху», как говорил один косноязычный с жутким южнорусским акцентом. После чего начиналась работа. Она требовала понимания процессов, происходящих в разных банках, и мы часто выезжали по обмену опытом друг к другу. Вместе с производственными отношениями возникали дружеские.
-Как это было давно, – думал я, принимая бумажный стакан горячего кофе от светловолосой викингессы. - Киркенес, ты стал не такой провинциальный, каким я тебя увидел в восьмидесятых. Оно и понятно, прошло около тридцати лет. Столько всего изменилось в этом мире. Не стало страны под названием СССР, пропала нация «советский народ». Да чего там перечислять, что произошло. Главное, что я встретился с тобой, Киркенес. Сижу на знакомой веранде, пью кофе и рассматриваю тебя. Вот она, площадь с памятником солдатской матери. В стороне просматривается памятник воину-освободителю. Стоит фигура советского бойца с автоматом в руке. На памятнике надпись: «Отважным советским солдатам в память об освобождении города Киркенеса в 1944 году».
Знакомое здание «Де Норскебанка». Кажется, что сейчас выглянет из окна управляющий банком Бьерн Селиус и скажет; - Виктор, хай! Мне сообщили, что ты прилетел еще утром. Заходи, я готовлю кофе. Но закрыты окна кабинета управляющего, да и сам Бьерн давно уже в Осло. Рядом - библиотека. Это было пристанище российских моряков, где они могли посидеть в теплоте и уюте, попивая бесплатный кофе с печеньем. Для некоторых это была единственная возможность перекусить, когда бессовестные нувориши, приватизировавшие суда мурманских флотов, месяцами не выплачивали рыбакам зарплаты.
Если посмотреть в другую сторону, то увижу морской рыбный порт. Там стоят суда с российскими флагами. Они сдают выловленную по российским лицензиям рыбу.
По мере знакомства, норвежские коллеги вводили меня в историю своего края. От них я узнал первое название этого поселения, Оно, название, звучало весьма неблагозвучно: Pisselvnes – «Мыс писающей речки». И никому до этого поселения дела не было. Но в местечке Бьорневатен, что под Киркенесом, в 1902 году геологи нашли крупное месторождение железа. Возникло железорудное производство «SudVaranger Gruve», куда входят карьер по добыче руды, комбинат по обогащению железной руды и незамерзающий порт в Киркенесе. Не мудрено, что население выросло до пяти тысяч человек. Для северной Норвегии это уже город.
Я помню, что было время, когда, истощив запасы железной руды, местные власти прорабатывали идею строительства железной дороги, чтобы составами таскать руду из Оленегорска. Эта идея родилась перед страхом растущей безработицы, но не получила дальнейшего развития по ряду причин, одной из которых была непредсказуемость России. Было решено вернуться к добыче руды, несмотря на низкую рентабельность. И ничего, работают.
На моих глазах создался Музей пограничных земель, Экспозиции посвящены, главным образом, Второй мировой войне. Затем возникнет экспозиция в штольнях рудника местечка Бьорневатен. Музей посвящен тяжелому времени для жителей Киркенеса, когда они были вынуждены спрятаться в штольнях рудника, чтобы спастись от угона немцами. Когда жители отказались покидать штольни, гитлеровцы были готовы взорвать их вместе с без малого тремя тысячами человек. Спасли население Киркенеса советские разведчики, проникшие в рудник. Норвежцы помнят это и благодарны России.
- Что еще сказать о тебе, Киркенес, чем ты нас привлекал, жителей уже не Советского Заполярья. Пожалуй, отличительной особенностью этого заполярного городка являлась любовь его жителей к цветам. Цветы в Норвегии повсюду, и я затрудняюсь определить: то ли это одно из основных пристрастий норвежцев, ставшее традицией, то ли традиция, переродившаяся в пристрастие. Для нас, приехавших с серого, отравленного кислотными дождями Никеля, казались фантастически нереальными заросшие цветами небольшие аккуратные домики. Обилие цветов не только в частном секторе, но и на улицах и у присутственных зданий. Даже сейчас, несмотря на осеннее время, веранда, на которой я сижу, напоминает оранжерею.
-И чего мы будем делать? – Отвлек меня от размышлений голос, доносившийся справа. «Голос» говорил на русском языке и достаточно громко, чем мы, русские, всегда выдаем себя и вызываем беспокойство у окружающих. Норвегия в этом не исключение. Но, похоже, с громкими голосами русских, киркенеские норвежцы смирились. Оно и не удивительно. Сколько сформировалось смешанных семей, начиная с восьмидесятых годов, сколько родилось детей, для которых русский язык – второй. Так что на «шум» поднял голову один я. Скосив глаза, увидел двух молодых людей, сидевших за соседним столиком. Они пили кофе, закусывая гамбургером из лососины, и разговаривали. – Ты подожди кипятиться. – Убедительно вещал голос. - Ну кто знал, что в это время года лодки по реке Паз не ходят. Можно, конечно, попробовать и поговорить с кем-нибудь из местных. За хорошие деньги они довезут нас до церкви. Здесь я сделал стойку, вывернул шею и вслушался. Не часто можно услышать, как молодые люди говорили о церкви Бориса и Глеба, русской православной церкви, находившейся на левом, норвежском берегу пограничной реки Паз в особом анклаве площадью в один километр квадратный. Я знал, что местные туристические фирмы сориентировались с спросом российских туристов и организуют лодочные поездки к борисоглебскому мосту, чтобы с воды посмотреть на российскую реликвию.
- Сколько же они возьмут с нас? – Задумчиво произнес другой. - Я уже всем в Мурманске наобещал, что посещу эту церковь, сделаю фото. Представляю, как бабка расстроится. Она видела эту церковь, когда они наступали в 1944 году. Только видела она ее в огне.
-Да я все понимаю, но обстоятельства сильнее нас – уныло ответил второй. - А потом, ты что забыл, что церковь находится на территории Российской Федерации и нас из Норвегии туда не пустят. Посмотрим с воды и все. - Затем он посмотрел на часы и спохватился, - закругляемся, на вахту пора.
- И то правда. Чего-то мы загулялись. – Согласился с ним его приятель.
- Слушай, не беда. - Заговорил другой.- В следующий заход нужно будет все спланировать. Прокатиться на лодке до церкви и обратно времени много не займет. Сделаешь фото с воды, и твоя бабуля будет довольна. Потом ты забыл, что у нас же на контроле еще и река Якобсэльве. Там, в поселке…как его…забыл…Ладно, вспомню… тоже часовня стоит, только норвежская. Мне батя рассказывал. Он здесь в погранцах срочную служил, так ему эти места известны. В устье реки расположена норвежская церковь, совсем рядом с Россией. Им говорили, что ее норвежцы специально построили, чтобы «застолбить» границу. Там какая-то темная история была по разделу спорных территорий между Норвегией и Россией. В 1826 году, по-моему. Вообщем, нужно все посмотреть по интернету и поехать. Пошли.- Скомандовал он.
Меня совсем переклинило. И было из-за чего. Сидят двое молодых людей, явно российские рыбаки, пьют кофе и сожалеют, что не смогли попасть на экскурсию к церкви Бориса и Глеба, что расположена по реке Паз в российском анклаве и вдобавок знают о поселке Гренсе, что в устье реки Якобсэльве, где жил последний русский эмигрант Юрий Дмитриевич Козырев. Вот уж неисповедимы дела твои, Господн. Пока я собирал растерянные мысли в горсть, молодые люди рассчитались с официанткой и пошли в сторону порта.
-И Русь уже не та, и мы уже не те. – Пришла мне на ум какая-то поэтическая заумь. И есть от чего, вам скажу. Я вспоминаю стенания жителей Киркенеса, когда армада рыбацких судов под трехцветным флагом стали заходить в норвежские порты и сдавать там рыбу. В это время Мурманский рыбный порт стоял, уныло опустив клювы кранов. Выгружать было нечего. Таможенная политика, далекая от забот о государственном бюджете, заставила мурманских рыбопромышленников выгружать рыбу в Киркенесе. Мало этого. Задранные расценки на мурманской судоверфи вынудили ремонтировать суда тоже там же, в доках Киркенеса. Я помню, когда высказался по поводу перевоплощения города в процветающий промышленный центр норвежского Заполярья, мой знакомый похлопал меня по плечу и сказал: - Так это на ваши деньги все построено. Чем дольше правительство России будет вести свою антигосударственную политику, направленную якобы на ликвидацию плановой экономики, тем больше денег оседает в норвежских банках, так как бизнес боится оставлять свои заработанные деньги в банках России. Мой знакомый был прав. Норвежские банки лопались от российских денег, а мы нищали, разорялись под шаманские лозунги нью демократов. Вспомнить только слова «всенародного» президента: «Жить будете плохо – но недолго. Сегодня мы живем хуже, чем вчера. Но лучше, чем будем жить завтра!». Я слышу своих коллег по бизнесу из сопредельных государств. – И этого человека вы выбрали президентом – восклицали они. Что скажешь: каждый народ достоен своего лидера.
Российские рыбаки скоро почувствовали себя хозяевами в городке и началось…Что может начаться в таком благопристойном городке, где жило пять тысяч норвежцев, в домах которых не запирались двери и не было понятий забора. Да, как это ни прискорбно, воровство, пьянство и прочая, прочая… Даже вспоминать не хочу разбитных девах на улицах городка, матерящихся «бизнесменов» из России. Было от чего нам краснеть под укоризненными взглядами норвежских коллег, было.
А «батя» одного из рыбаков знал, что говорил. Их, наверняка, зам.политы застав просветили по поводу часовни, стоявшей у устья реки Якобсэльвы, впадающей в этом месте в Баренцево море. Она была построена у норвежской деревушки Гренсе Якобсельв в 1869 году в качестве духовной «сторожевой башни», обращённой в сторону Востока. Своё название часовня получила в честь Оскара II, посетившего эти места в 1873 году. В те времена русско-норвежская граница была достаточно условна, что вызывала определенные трения, особенно между рыбаками и саамами-оленеводами с обеих сторон. Норвежцы же, зная о большой религиозности русского населения, решили, в целях закрепления границы, построить на высоком пригорке хорошо видимую издалека лютеранскую церковь. И не зря. Пусть не напротив, но не так и далеко, на реке Паз стояла русская церковь, названная по имени князей Бориса и Глеба. Она также символизировала наличие православной веры на норвежской земле. А символы веры, это знаете… почище границ было в то время. Не зря в старых картах эта часовня особо отмечена: «Последняя граница - освященная Святым крестом».
Поселок Гренсе - Якобсельв. Эта самая дальняя континентальная точка Норвегии, расположенная в 2465 км от Осло. Она издревле использовалась и русскими, и норвежцами, и финнами. Религия - религией, а дело - делом. Баренцево море не место для прогулок. Здесь собирались ушлые купцы независимо от вероисповедания и национальностей. Торговали они друг с другом и подчас контробандно.
Знакомством с поселком я обязан своему приятелю - норвежцу, который приехал в Мурманск. Он попросил меня отвезти его в Киркенесский аэропорт. Зная непредсказуемость таможенного контроля, да и пограничников тоже, я выехал далеко загодя до времени отлета. Вопреки моим опасениям, формальности были проведены быстро и вот мы в Норвегии. Аэропорт рядом, торопиться некуда. И тут мой друг заявил, что ему давно хотелось посмотреть самую северную часовню в стране. Кто бы был против. У меня никогда не хватало времени посетить эту деревушку, приютившуюся на самом краю Баренцевого моря. Еще с никельских времен я слышал, что в поселке Гренсе - Якобсельв проживает семья русских эмигрантов первого поколения. Фамилия их Козыревы.
Сказано-сделано и, повернув машину в сторону, которую показывал указатель, мы бодро двинулись на северо-восток вдоль неширокой и неглубокой пограничной речушки Якобсельв. Мой спутник с интересом рассматривал другой берег, на котором в каких-нибудь 30 метрах от нас мелькали российские пограничные столбы, виднелась сторожевая вышка.
По-норвежски эту местность называют Гренсе- Якобсельв, по-восточносаамски - Вуерьем, по-западносаамски - Вуорьям, по-русски - Ворьема, а по-фински - Вуореми. Эти названия говорят о том, что здесь, в долине реки Гренсе Якобсельв , проживали не только норвежцы, но и финны. Мигрировали саами со своими стадами оленей. Заходили шняки с русскими поморами. По дороге вдоль реки до самого моря встречаются небольшие хутора. Большая часть из них сейчас пустует и используется только в летний сезон. Цивилизация и в Норвегии сказывается: доживают старики свой век на хуторах, а молодежь уезжает в города. Летом здесь будет многолюдно, а сейчас…Осень, ничего не скажешь.
Мы часто останавливались, так как мой приятель, большой любитель фотодела, просил остановиться, чтобы снять тот или иной вид. Я попробовал его вразумить, что существует пограничный контроль, который регламентирует сьемку российской территории. Какое там! Не отрываясь от сьемок, мой приятель обронил, чтобы я предупредил его при появлении пограничников. Норвежская сторона границы, это не российская территория, где уже за сорок километров полное безлюдье, да и на КПП тебя не похвалят за фотосьемку. Так что моего приятеля было не убедить, и я на него махнул рукой. Сев на прогретый осенним солнцем валун, рассеянно следил за фотографом, изредка предупреждая, чтобы он не увлекся и не перешел речку. А там - Россия.
Мною овладели воспоминания о русских эмигрантах, оказавшихся на норвежской стороне. Мало кто знает, что территория, по которой мы едем, была общей. Да, она была двоеданной, то есть принадлежала России и Норвегии, вернее шведско-норвежскому королевству. Проживали здесь саами, гонявшие по «ничейной земле» оленей и ловившие в реках Паз, Якобсэльве рыбу.
Во фьорды заходили российские промышленники. Там еще остались следы русских становищ. «Ничейный дистрикт» (район) прозвали петербургские умники эту необьятную территорию, охватывавшую побережье двух островов: Скандинавского и Кольского.
Потом наступил 1826 год, произведена демаркация границы, явно не пользу Российского государства. «Отдайте им, что попросят. – Сказал граф Нассельроде, будучи министром иностранных дел, командируемому подполковнику Галямину. – Наших интересов там нет». Ушлый геодезист «добросовестно» выполнил поручение вельможи, запросто отдав более 60 верст побережья, богатого рыбой, ягелем.
Вопрос недальновидности и взяточничества в этой сложной ситуации до сих пор волнует историков и жителей Заполярья. Я не хочу повторять научные изыскания специалистов по пограничным территориям, славословие Санкт-Петербургского института железнодорожного транспорта в адрес выпускника корпуса путей сообщения Галямина. Истину мы не найдем, а память народная, хоть и категоричная «пропили границу», но всегда реально отражает ход вещей.
Вот и Грюнсен. Так норвежцы зовут этот поселок. До границы тут - рукой подать. Вот она: на одной стороне речушки Якобсельв российский пограничный столб, на другой - норвежский. Речка здесь же, поблизости, впадает в неласковое, беспокойное море. Когда-то в поселке круглый год кипела жизнь, а теперь все оживает только летом. Люди покинули «Грюнсен». Дома стоят закрытые. Над ними сурово стоит часовня Оскара второго. Сама часовня закрыта, открыты только ставни, смотрящие как в сторону моря, так и в сторону крутой скалы, поднимающейся от нее прямо вверх. История появления часовни достаточно интересная и уходит корнями к 1826 году. Несмотря на то, что граница была определена, местное население двух стран не спешило выполнять требования властей.
«В детстве мы вброд переходили реку и дружили с русскими. Сейчас мы можем видеть и слышать русских на том берегу, но нам не разрешают разговаривать с ними. Жаль, хоть мы уже и привыкли к этому.» - гласят сохранившиеся в архивах газеты «Афтенпостен», воспоминания Улауг Ханслиен, почтальонши того времени в Гренсе – Якобсельв.
Солдаты из крепостей Вардегуз и Вадсе в этом месте заготавливали дрова. И в пылу трудового рвения заходили на русский берег пограничной речушки. Русские поморы «забывались» и посещали свои становища, оказавшиеся на норвежской стороне. Местные оленеводы-саами вообще границы не признали и мигрировали, как олени захотят.
Все эти нарушения побудили капитан-лейтенанта Хейердала, коменданта этих мест, предложить властям построить церковь. Так как русские с большим уважением относились к духовному вообще, власти полагали, что появление здесь церкви будет способствовать и более уважительному отношению к границе. На российском берегу уже стояла церковь Бориса и Глеба, как символ российского присутствия. Церковь была возведена к лету 1869 года.
Кроме этого, здание церкви приобрело дополнительное назначение и стало служить навигационным знаком. В 1883 году стены из серого камня были побелены, чтобы ее легче было заметить с моря. Летом в 1873 году король Оскар II посетил Гренсе - Якобсельв. По его желанию церковь стала называться его именем. Сохранилась даже мраморная плита с надписью на норвежском и саамском языках, которая была установлена па церковной стене.
Мой приятель энергично защелкал фотоаппаратом. Я ему не мешал. Свою «мыльницу» даже не доставал, Я давно выработал свое правило. Если хочешь что-то запомнить, не мельтеши с фототехникой. Встать, застынь и смотри. Смотри долго и запоминай все, даже мелочи. Позже, если ты, конечно, хочешь это записать, мелочи помогут тебе восстановить картину увиденного.
Я стоял и смотрел на поселок, который когда-то, по историческим меркам не очень давно, был российской территорией. Что по этой каменистой земле ходили бородатые купцы-поморы, встречались с норвежцами, с гладко выбритыми лицами, обрамленными бородами. У них был общий интерес, обьединяющий торговых людей всех национальностей: прибыль. А прибыль вражды не терпит. Они, купцы, выработали даже свой язык «рюске-ножке», чтобы лучше понимать друг друга. И в своем понимании, нужно сказать, они преуспели.
Рыба была важным товаром в меновой торговле с русскими поморами, которые приходили сюда из Беломорья с грузом пиломатериалов для строительства домов, бересты для покрытия крыш, муки, крупы и других товаров. Установление границы предполагало обложение таможенной пошлиной товаров, перевозимых морским путем. Это не обрадовало торговых людей, как протестанского, так и православного вероисповедания. А тут еще раздел территории и появление границы. Норвежцы – не русские. Свою выгоду королевство почувствовало быстро, и в 1870-е годы в Гренсе - Якобсельв в сезон «русской торговли», с апреля по сентябрь, был открыт таможенный пост, который с 1885 года стал работать круглогодично.
Где-то здесь стоит дом русских эмигрантов Козыревых. В нем жил Юрий Дмитриевич Козырев, сын первых эмигрантов По рассказам своих знакомых я знал, что дом стоит прямо на берегу моря и в шторм брызги летят в окна. Пошел искать. Найти дом русского оказалось просто: белый двухэтажный коттедж в самом конце грунтовой дороги.
«С видом на Россию» - как любил говорить хозяин дома. Юрий Андреевич Козырев, да и его отец, Андрей Дмитриевич, всю жизнь смотрели со стороны на Россию. Причем не только в переносном, но и в самом прямом смысле слова. Судьба была к ним сурова. Андрей Дмитриевич сбежал в Норвегию не в самые лучшие времена. Норвегия была крайне бедной страной. Ему самому, его семье довелось вдоволь хлебнуть горького эмигрантского житья, пережить войну. Однако ни разу, никто не слышал ни от него, ни от его сыновей не то что упрека, но даже намека на упрек родине, которую его семья когда-то вынужденно покинула.
Его сын, Юрий Андреевич, любил говорить: - За горами, за долами, за широкими морями. Против неба на земле жил старик в одном селе.- А потом сказал: - Я тут как в сказке Пушкина живу - «у самого синего моря». Он был прав, русский человек, отец которого нашел приют в начале прошлого века в холодной заполярной Лапландии, которая стала родиной для его детей.
Говор он сохранил коренной, русский. Так разговаривали архангельские поморы в начале XX века, и слушать этот язык, не замутненный современным сленгом, неологизмами, было истинным наслаждением. - Словно ключевую воду пить, - отмечали люди, общавшиеся с ним.
Дополняют полноту картины поселка Гренсе воспоминания Сигвальда Норманна Ханссена, начальника телеграфа в Киркенесе, который по долгу службы часто был в поселке: «Высокие волны Баренцева моря белой пеной разбиваются о берег в устье Грейсе - Якобсельв. Порывы штормового восточного ветра доносят брызги волн до маленьких окон скромного бревенчатого дома. А за толстыми стенами из русского леса тепло и спокойно. Огонёк лампадки под иконой с ликом Иисуса Христа тускло освещает гостиную: Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Мф., 11, 28. - Вот что написано на свитке в руках Спасителя». С трудом веришь, что такое мог написать норвежец, но это действительно так. Архивы газеты «Афтенпостен» подтверждают это.
Должно быть, эти слова стали основным законом для супругов Ксении Михайловны и Дмитрия Алексеевича Козыревых, с которыми так немилостиво обошлась судьба во время русской революции в 1917 году.
Они дали обет остаться верными своей Родине - Святой России, но также и своему новому Отечеству.
- Хозяина сейчас нет,- обьяснил словоохотливый житель, - он уехал к дочери. Я подошел к дому. Да, все так и есть. Бревенчатый дом прочно стоит на каменном фундаменте у самого «синего моря». Только море не синее, а свинцово-серое и не располагает к сказкам Пушкина. Его волны тяжело, неуклюже наползают на каменистый берег и можно только представить, с какой силой море может обрушиться на незащищенный берег.
-Здравствуй, Юрий Дмитриевич, здравствуй - пробормотал я. –Мы с тобой не знакомы, но я столько наслышан о тебе, что, кажется, все знаю о вашей семье. И не по прочитанному. Мне рассказывали о вашей семье печенгские старожилы, которые в октябре 1944 года освобождали Киркенес от немцев. В Гренсе - Якобсельв не было размещено больших немецких частей и он избежал бомбардировок со стороны авиации Северного флота. Так что поселок уцелел, в отличие от Киркенеса.
Советские войска десантировались на правый и на левый берег реки Гренсе - Якобсельв и быстро «выжали» немногочисленное подразделение немецких прожектористов и пехоты. Положение немцев было безнадежным, и они после короткой перестрелки отступили по горному перевалу в Яр-фьорд. Освобожденное население Гренсе - Якобсельв первым в Норвегии снова смогло поднять норвежский флаг. Как знать, скорее всего, встречал советских солдат твой отец, Дмитрий Андреевич Козырев. Ты же, Юрий Андреевич, в это время был в рядах Северного флота и вернешься в родной поселок позже.
Во время войны ты был молодым человеком, но хватил ее с лихвой. Говорят, что ты воевал в составе моряков Северного флота, затем записался в норвежское сопротивление. В 1945 году ты не ушел вместе с советскими войсками, а остался на своей новой родине, ставшей роднее, чем призрачная Россия. Почему? Об этом можно только догадываться…Хотя чего догадываться. Нужно почитать книгу: «Оставшиеся без родины. История кольских норвежцев» норвежского журналиста Мортена Йентофта о судьбе кольских норвежцев, проживавших в рыбацком посёлке Цып-Наволок на северо-восточной оконечности полуострова Рыбачий на самой границе с Норвегией и поймешь, что остался он не напрасно. В советских лагерях требовались рабочие руки…
Будучи в Никеле я заинтересовался историей семьи Козыревых. Действительно. На самом краю земли в Норвегии живет русская семья, эмигрантов первой волны, которая нашла счастье на чужбине. Оно, конечно и не удивительно, что глава семьи Дмитрий Андреевич Козырев эмигрировал в Норвегию. Время было такое. Не все смогли примириться с таким переворотом, что случился в стране.
Информация о Козыревых проскакивала как искорка между разговорами на привалах у озера Сальмиярви, речек Яникоски, Раякоски. Я их и сейчас вижу своих старших друзей, ветеранов войны, проживших жизнь на крайнем северо-западе СССР. После стопки – другой ветераны закуривали и, не спеша, видя мой неподдельный интерес к истории района, начинали иронизировать над «истинно русскими» названиями рек и озер. Они много знали, мои друзья. Нахватавшись информации, как правило, просочившуюся из закрытых источников, не стесняясь в выражениях, клеймили всех «николашек» за невнимание к Заполярью. Это их термин «пропили границу». Но особенно становилось интересно, когда ветераны вспоминали свое боевое прошлое. А оно у них, как правило, начиналось в Зимней воны на границе с Финляндией и заканчивалось Петсамо-Киркенесской операцией в октябре 1944 года, когда войска армии генерала Щербакова и моряки Северного флота освободили город Киркенес и провинцию Финмарк. Некоторые из ветеранов оставались там до сентября 1945 года, после чего внезапно, по приказу, быстро ушли. «Спасибо вам за то, что вы пришли – вспоминали они слова норвежцев –и, вдвойне, – за то, что ушли». Нечто подобное я услышу в созданном норвежцами музее «Пограничье»
Семья Козыревых попала в самую гущу военных действий по изгнанию немецких егерей и, конечно, мои старшие друзья помнили их. В статье памяти Юрия Дмитриевича в норвежской газете «Сер-Варангеравис» я прочел, что во время войны он «перебрался в Россию и вернулся с русскими войсками в 1944 году».
Меня охватил зуд по посещению этой, такой близкой, но и такой далекой страны. –Да нет там ничего особенного- вещал кто-нибудь из бывалых. –Городишко пять тысяч человек. Можешь себе представить пару улиц, площадь. Памятник воину-освободителю, все! Я бубни что-то вроде, что лучше один раз увидеть…и держал свое в уме.
Как я уже говорил, что в Никель приезжали группы норвежцев по культурному обмену. В ответ формировались тоже группы. Помимо творческих людей в нее попадали люди далекие от искусства. Но только я заикнулся о своем желании, как председатель райисполкома, мужик справедливый и жесткий, обрезал меня. - «Поработай, докажи…потом посмотрим»- четко сформулировал он свой отказ. Глядя на мою растроенно-огорошенную физиономию, заведующая отделом культуры, обаятельная умная женщина, взяла меня пол локоток, отвела в сторону и сказала, что поможет мне получить информацию по интересующему меня вопросу. У нее есть журнал с напечатанными «Дневниками» Юрия Нагибина. Он был в Норвегии в 1972 году в составе писательской делегации и каким-то образом посетил места проживания Козыревых и даже поговорил с матерью Юрия Дмитриевича.
Теплота, с которой Нагибин описывал Норвегию, взволновала меня. -«Норвегия - это чистое золото» -пишет писатель. - «Прекрасная, сказочная Норвегия, в которой я ни черта не понял в свой первый приезд в 1965 году…» - продолжает он в своем дневнике.
И вот, главное: «Но какая страна! В добрую и затейливую минуту сотворил Господь эту удивительную, так прекрасно растерзанную морем землю. Что за гениальная выдумка – фиорды, эти наполненные синей водой ущелья. Тут всё дивно: и густые леса на юге, и каменистая голизна севера, и серые лишайники, и березы-кривулины. А деревянная церковь и кладбище на берегу Норвежского моря! А маяк на холме! На кладбище я увидел могилу с русским северным крестом под двухскатной кровелькой. Надпись: «ДNMNTPNN АНДРЕЕВNЧ КОЗЫРЕВ».
Здесь меня всегда клинит. Как мог, пусть писатель, попасть в это далекое место. Нагибин свое появление в Гренсене не обьясняет, а только описывает встречу с вдовой Дмитрия Андреевича Козырева, Ксенией Михайловной, живущей в домике неподалеку от кладбища. А это родители Юрия Андреевича, в то время проживавшего там.
Юрий Нагибин от нее узнал историю семьи Козыревых. Кратко он написал о ней. Дмитрий Андреевич помор, бывший школьный учитель, сбежавший в Норвегию от царских властей. После революции домой он не возвратился, новые власти ему тоже не пришлись по душе. А Ксению Михайловну ночью выкрали его друзья рыбаки и доставили сюда. К профессии учителя муж не вернулся: «Учишь, учишь добру, а вырастают бандиты, и занялся ловом трески, семги, селедки, охотой и фермерством». –процитировала слова своего умершего мужа Нагибину его супруга.
«Мой тезка Юрий работает здесь смотрителем маяка, остальные разъехались по всей стране. Ксения Михайловна сохранила чистую русскую речь, но писать разучилась, поэтому так нелепа надпись на могиле. В других отношениях она совершенно онорвежилась и, рассказывая о недавней смерти мужа и своем вдовстве, смеялась до слез. Это характерно для обитателей северной Норвегии – говорить о несчастьях со смехом. Самозащита, что ли?… Дети зовут мать к себе, но она не хочет перебираться на юг, ей будет не хватать шторма, который так чудесно заплескивает в окна».- Делится своими наблюдениями писатель.
«На здешней каменистой почве растут картошка и кормовые травы, они держали коров. Жили хорошо, нарожали кучу детей. Юрий работает здесь смотрителем маяка, остальные разъехались по всей стране. Ксения Михайловна сохранила чистую русскую речь, но писать разучилась, Муж ее умер, покоится здесь же на кладбище при каменной часовне Короля Оскара II» -продолжает описывать жизнь эмигрантов Юрий Нагибин.
А это записано Нагибиным, вероятно, позже. «То и дело натыкаемся на нашу границу. В одном месте граница вбилась клином в норвежскую землю, разорвав реку, которая была в этом районе основным средством связи. Дело в том, что на левом, норвежском берегу оказалась заброшенная православная церковка XVI века, ну и разве могли наши власти, исполненные чистой веры, глубокой религиозности и уважения к историческому прошлому святой Руси, оставить Божий дом в руках басурманов? Но здешние люди, похоже, верят в чистоте души этой наглой и лицемерной лжи». Оставим неприязнь к советским властям на совести Юрия Нагибина, так как российский анклав был определен еще в 1826 году. Страна Советов здесь не при чем.
Все это пролетело в моей голове, когда я мысленно разговаривал с хозяином дома. Подошел довольный приятель. Он сделал по моей просьбе несколько снимков, и мы тронулись в обратный путь. Встреча с хозяином дома не состоялась, но у меня было впечатление, что я видел его, общался с ним.
Казалось бы все. Что еще можно было узнать о семье Козыревых. Старший Козырев Д.А. скончался, Ю.Д. Козырев, его сын, проживает здесь. Дети выросли, разьехались по Норвегии.
Полетели годы. Нет, будет правильнее сказать - помчались годы. Словно брошенные фантики кувыркались они в пыли и грязи перестройки. Перевороты, расстрелы парламента, дефолты – до памяти ли тут.
Совершенно неожиданно, можно сказать случайно, в одной из местных газет я прочитал небольшую заметку: Ушел из жизни Юрий Дмитриевич Козырев. Русский эмигрант, проживший в Норвегии всю жизнь. «Граница опустела», - сказал один из мурманских писателей, узнав о смерти Козырева Ю.Д.
Часовня короля Оскара II, где проходила поминальная служба, - там, в Гренсе -Якобсельв, была полна народа. Люди приехали, несмотря на зиму, расстояние и плохую дорогу. В почетном карауле, словно у гроба высокопоставленной особы, стояли солдаты Сер- Варангерского гарнизона. Среди прочих добрых слов об ушедшем говорилось и о том, что Юрий Дмитриевич сумел стать гражданином Норвегии, сохранив при этом русскую душу.
В течение 84 лет своей жизни Юрий Дмитриевич кем только не работал - и сварщиком, и моряком, и смотрителем маяка. Профессии, согласитесь, по нынешним временам не самые престижные. Однако с ним общался и фотографировался на память наследник норвежского престола кронпринц Хокон, посетивший «Гренсен» летом 1996 года, дружил российский генеральный консул в Киркенесе Василий Коваль, считали за честь познакомиться российские и норвежские писатели и историки. Он любил людей, и люди его любили. Двери его дома в Гренсе- Якобсельв всегда были открыты для гостей, в том числе и для русских. Все приграничье Козырев знал как свои пять пальцев, более того, работал над книгой об истории этих мест. До последнего времени сам выходил в море на рыбалку. Его рассказами о природе, о прошлом невозможно было не заслушаться. Заканчивалась статья выдержкой из норвежской газеты «Сер-Варангер авис»: «Незадолго до смерти он позвонил одной из своих дочерей и продиктовал ей по телефону русскую молитву. Эту молитву она должна передать дальше - из рода в род».
По сути дела, с его уходом окончательно отрезан от нас обширный пласт не только норвежского, но и нашего собственного, российского прошлого. Прошлого, без которого, как известно, не бывает и будущего. Впрочем, в будущем России Козырев не сомневался.
- Я желаю русским людям счастья, - сказал он однажды. - Хочу, чтобы трудные годы скорей остались позади. Чтобы Россия набрала силу, чтобы все жили в достатке и мире. Может, не сразу, но, в конечном счете, все именно так и будет.
Я держал газету в руках, терзаясь запоздалыми угрызениями совести, что так и не доехал, так и не поговорил… Я вспоминал слова своего старшего товарища, который постоянно говорил мне, что нужно тебе встретиться с Козыревым. Интереснейший человек, …и ты, должен будешь написать о нем. Прости меня, Александр Семенович, я выполняю твое напутствие, но слишком поздно…
Позвонив в редакцию газеты, напечатавшую статью о Козыреве Ю.А. я ничего внятного не услышал. Никто от российской стороны на похоронах не был, и текст написан на базе переводного материала.
Помог мне в сборе материала о семье эмигранта…снова Юрий Нагибин. Вернее не он, а его рассказ «Сентиментальное путешествие». В нем писатель рассказывает о путешествии бывшего командующего немецкими войсками в Северной Норвегии по местам прежних боёв. Заехал он и в Гренсе - Якобсельв, где мать, Юрия Андреевича, Козырева Ксения Михайловна, не знавшая, кто перед ней стоит, поведала немцу о том, что в военные годы сыновей её, Юрку и Андрюшу, забрали советские моряки:
« - Ночью на шверботе пришли. Ребята цельный год у них во флоте прослужили... Здесь меня смущает фраза Нагибина: «Забрали». Для нас, русских, слово «забрали» очень многое значит. Забрали как «языков» или парни, кстати, норвежские поданные, сами отправились служить в Красную армию? Дальше- больше.
…Она достала из комода старинный альбом с почерневшими серебряными застёжками, где были наклеены фотографии.
- Это вот старший лейтенант Леонов, который сыновей моих увёл ( Увел! Нагибин упрямо ведет линию, что у ребят не спрашивали их желания). Он теперь капитан второго ранга, дважды Герой, до сих пор письма пишет. А это вот Юрка с Андрюшей, видите, тоже в морской форме. Они радистами служили».
Было совсем непонятно, чего это женщина раскрыла душу перед незнакомым человеком. Но так пишет писатель в своих «Сентиментальных рассказах», хотя в «Дневниках» ни словом не обмолвился о встрече Ксении Михайловны с германским гражданином.
Я, пожалуй, на этом бы и успокоился, если не произошла неформальная встреча с журналистом газеты, опубликовавшей статью о похоронах Ю.Д.Козырева. Он, в отличие от меня, лично видел Ю.А.Козырева, общался с ним.
- Странное дело, - говорил журналист,- читая «Сентиментальные рассказы» у меня было ощущение, что Нагибин был в доме Козыревых.
- «Детали, приведённые Нагибиным, настолько точны, что у меня возникло ясное ощущение: он бывал в доме Козыревых - там, где спустя десятилетия гостил я. И не матёрому нацисту, а известному советскому писателю показывала Ксения Михайловна Козырева семейный альбом, рассказывала о сыновьях» - рассуждал журналист.
Следуя его совету, я снова перечитал сцену встречи Ксении Михайловны с германским туристом в рассказе «Сентиментальное путешествии» Юрия Нагибина. Дотошно пересмотрел « Дневники» писателя и у меня тоже сложилось впечатление, что Нагибин просто создал сцену встречи немецкого офицера и его супруги с Ксенией Михайловной, вложив в текст разговора свою информацию, ранее услышанную от нее.
- Зачем? – Был мой вопрос.
–Не знаю – пожал плечами журналист. –Наверное, какой-то писательский прием.
-А если к ней действительно приезжал кто-то из бывших? – Спросил я журналиста. Коллега подумал и ответил, что, навряд ли норвежские власти пропустили бы такого «туриста». В памяти северонорвежцев крепко сидит «гвоздь», когда немцы при уходе хотели взорвать штольню с укрывавшимися там жителями города Киркенеса. Кстати, Нагибин чувствовал это настроение и описал в рассказе «Сентиментальное путешествие», сцену, когда бывший командующий немецкими войсками с женою пришли на рудник, в штольнях которого прятались жители Киркенеса, то их встретила молчаливая, враждебно настроенная, толпа.
Встреча с журналистом помогла мне узнать историю семьи Козыревых. Нужно отметить, что история семьи Козыревых, их появление в Норвегии, описанное Юрием Нагибиным в рассказе «Сентиментальное путешествие» отличается от пересказчика в лице мурманского журналиста. Я выбрал в качестве реального источника последнего.
Козырев Ю.А.. - потомок эмигрантов первой волны, перебравшихся в Страну фьордов вскоре после революции. Высокий, общительный старик, сохранивший неподражаемый, исконный поморский говор, много рассказывал о прошлом этих мест, о своих родителях, о собственной судьбе.
Его родители, Ксения и Дмитрий были из среды старой русской интеллигенции. Она родилась в Архангельске в 1899 году в семье морского капитана. Однажды на рыбалке со своим отцом в Двинской губе она повстречала Дмитрия, за которого впоследствии вышла замуж. Дмитрий родом был из Пинежского уезда Архангельской губернии, учительствовал. Молодая семья поселилась в Мурманске. Конфликты с Советской властью у Дмитрия Андреевича, по словам Юрия Дмитриевича, произошли якобы из-за нежелания вступать в большевистскую партию. - « Отец был верующий, к тому же монархист» - взволнованно говорил Юрий Петрович. Во избежание репрессий Дмитрий в 1921 году сбежал в Норвегию. Через три года, с помощью друзей- рыбаков, Ксения с тремя детьми уплыла в Варде, где к этому времени трудился Дмитрий на жиротопном производстве.
-В Варде отец работал на жиротопном промысле – продолжал рассказывать Юрий Андреевич, затем переехали в Гренсе-Якобсельв.
Они расчистили место для своего хозяйства и поставили себе из бревен одноэтажную избу. Позднее поставили баню и хлев для скотины.
Ксения работала по хозяйству, воспитывала детей. Дмитрий занимался рыбной ловлей, но временами уезжал на работу в Варде на заработки, чтобы прокормить жену и семерых детей. Материальная роскошь их не окружала.
Семья Козыревых продолжала оставаться маленьким оазисом русской культуры и веры в Гренсе - Якобсельв, но это никоим образом не умаляло их привязанности к своему новому Отечеству. В их доме готовили и пекли по-русски. Лампадка горела возле иконы с утра до вечера. А произведения Пушкина, Толстого. Горького и Достоевского читались в оригинале.
«У детей было плохо с обувью, - как-то рассказывала Ксения другу их семьи, - а до школы было далеко, несколько километров. Пока стояли морозы, то можно было обойтись валенками домашнего производства. Но как только начинался дождь, или становилось теплее, детям приходилось носить единственную в семье пару калош по - очереди».
Однажды, когда она осталась с детьми одна, она пришла в такое отчаяние, что попросила помощи у Господа. Сразу же после этого море прибило к дому 14-15-метровое бревно. Ей предложили за бревно 10 крон. «Мне не нужны деньги, - ответила Ксения,- но не могли бы вы послать их в Варде в обмен на пару калош...». Калоши они получили, так что теперь двое из детей могли ходить в школу одновременно.
Умер Дмитрий Андреевич, по словам Ксении Михайловны от «Старости», когда ему «за восемьдесят перевалило». Юрий Нагибин в «Сентиментальных рассказах» пишет, что «У него все болело, живого места не осталось – рыбак, насквозь продутый, просквоженный северным ветром».
Ксения Михайловна прожила с мужем более пятидесяти лет, золотую свадьбу сыграла и семерых детей вырастила, ныне разъехавшихся по всей Норвегии. Она пережила мужа на восемнадцать лет.
Ксения Михайловна придерживалась русской православной веры на протяжении всей своей 88-летней жизни. Вера была тем немногим, что она могла взять с собой из России.
«Я хоть по рождению русская — Козырева Ксения Михайловна, да онорвежилась тут до последней кровинки, все ихнее переняла, вот только бога русского почитаю» - фиксирует слова женщины Юрий Нагибин.
«Окармливал» русскую паству, осевшую в Норвегии, игумен Трифоновпеченгского монастыря, оказавшегося на территории Финляндии, но приезжать часто он не мог, и церковь в Гренсе - Якобсельв служила определенной заменой Ксении Михайловне. Как христианка она посещала службы в протестантской церкви. Ее постоянное место было ближайшее к центральному проходу сидение на последнем ряду справа. Случалось, что она приходила на службу и в финскую часовню на другом берегу реки.
Ксения Козырева стала общей бабушкой, как для русских, так и для норвежцев. Двери ее дома всегда были открыты, а на столе стояли наготове крепкий русский чай и настоящие русские плюшки. Среди гостей порой были писатели и журналисты, через которых все больше и больше людей узнавало о судьбе этой русской семьи, бежавшей от коммунизма, и поселившейся в нескольких шагах от советской границы.
Ее называли «бабой» или «бабушкой». 61 год она прожила на границе с Родиной, которую покинула в 1924 году.
- Отец, конечно, всю жизнь мечтал вернуться назад, - рассказывал Юрий Дмитриевич, - всю жизнь ожидал, что вот-вот в СССР произойдет переворот. Но, как я теперь понимаю, шансов у него не было. Он умер, передав нам, детям, любовь к родине. И мы, хотя и жили в Норвегии, сердцем оставались в России.
Отьехав от поселка Гренсе-Якобсельв, я остановил машину. Казалось, что вслед мне смотрит протестантская часовня и икона святого Николая угодника, что стоит в доме Козыревых. Символы веры двух разных церквей, но уживающиеся на этом, далеком неуютном месте. Вот уж воистину «Бог многолик, но он един».
Мне было тревожно. Было ощущение, что я что-то теряю. Позже пойму, что потерял часть отечественной истории.
На нас молчаливо смотрела часовня Оскара II, немой свидетель ушедших человеческих жизней, нашедших вечный покой здесь же, на кладбище. Ей есть что помнить, норвежской протестанской церкви. Ее, в отличие от православной церкви Бориса и Глеба, попавшей в самое пекло ожесточенных боев, пощадили снаряды с обеих сторон.
По случаю векового юбилея церковь Оскара II была приведена в первоначальный вид. Сейчас в серокаменном одеянии она молча свидетельствует о своей роли в прошлом: как стража государственной границы, храма Божьего и навигационного знака.
В 1934 году тогдашний крон - принц Улав и крон - принцесса Марта посетили Сер-Варангер. Но у них не было времени съездить в Гренсе -Якобсельв. Впоследствии кронпринцесса принесла в дар церкви Библию. Сейчас эта Библия находится в алтаре церкви. На ее первой странице можно прочесть надпись: «Церкви моего деда -короля Оскара II. Марта, кронпринцесса Норвегии».
В 1969 году на юбилейной службе в церкви присутствовали король Улав V, тогдашний крон - принц Харальд и крон- принцесса Соня. В память об этом рядом с входом в церковь установлена мраморная плита с их автографами. Король Харальд V и королева Соня снова посетили церковь во время своего турне по Норвегии после коронации в 1992 году.
Летом 1996 года кронпринц Хокон посетил село Гренсе - Якобсельв и церковь, названную в честь своего прадеда. Газета «Афтенпостен» напечатала фотографию. На фотографии крон- принц вместе с последними постоянными жителями села Юрием Козыревым (сыном Ксении и Дмитрия) и Хильей Юхансен.
Похоронен Козырев Ю.Д. на старом кладбище, возле церкви короля Оскара II. На нем же покоятся его отец, Дмитрий Андреевич Козырев и мать Ксения Михайловна. Дмитрий Андреевич умер в 1970 году, Ксения Михайловна в 1987 году. На их могилах стоят русские православные кресты. Хоть они и поселились возле своей Родины, им уже никогда не суждено было там побывать. Несмотря на отсутствие населения, кладбище ухожено, стоят живые цветы.
Отец Иоанн или история одного журнала
Просматривая каталоги букинистических магазинов, я наткнулся на запись: «Продается журнал «Из жизни на дальнем русском севере». Магазин из Таллинна любезно прислал сканированную обложку, на которой изображен монтаж из двух карандашных рисунков. На одном – монах рубящий дерево. Это был Преподобный Трифон Печенгский, на другом - монах, читающий проповедь лопарям. На рисунки наложена надпись:« Из жизни на дальнем русском севере». Сомнений не было, речь шла о Трифоновпеченгском монастыре.
Посылка из Таллинна пришла быстро. Я еще на почте вскрыл бандероль и с трепетом взял в руки серый, потертый временем, затасканный многочисленными руками журнал. Листаю страницу, на раскрытом листе - четкая надпись: «Трифоно-Печенгский монастырь, основанный преподобным Трифоном, просветителем лопарей, его разорение и возобновление» автор Н.Ф.Корольков. Внизу: С-Петербург 1908 год. На левой стороне разворота изображение преподобного Трифона Печенгского Чудотворца, Просветителя лопарей. На правой стороне - надпись, написанная четким округлым почерком. Так написать можно только используя старое, давно забытое стальное перо и чернила.
«На молитвенную память Владимиру Кузнецову от схиигумена Иоанна». Дата: 1939 год девятое апреля. – Гласила надпись.
Я перечитал надпись. Сомнений не было: журнал подписал схиигумен Иоанн. Старец Валаамского монастыря, которому выпало тяжкое послушание десять лет быть настоятелем Трифонов Печенгского монастыря. И в какое время! С 1921 по 1931 год он являлся настоятелем обители на Печенге.
Эта бесценная находка вернула меня к событиям восьмидесятого года прошлого столетия.
Я, молодой специалист, был направлен в Печенгский район Мурманской области. Проезжая поселок Печенга, мой попутчик кивнул в сторону мрачного деревянного сруба армейской КЭЧ: « Это Трифонов Печенгский монастырь. Вернее то, что от него осталось: старая церковь рождества Христова». - Место это намоленное, добавил. Таким сохранился до наших дней Трифонов печенгский монастырь, основанный преподобным Трифоном в 1533году как форпост земли русской в Лапландии. Через пятьдесят семь лет финские шведы разорили его, злодейски погубив 116 монахов и послушников, останки которых нашли при ремонте фундамента.
Шел 1982 год. О интернете мы не слышали. Не мудрено, что информации о Трифонов печенгском монастыре я не нашел. Помог случай. Печенгский райком партии готовился к торжественной дате освобождения Печенгской земли от немецко-фашистских захватчиков. Нужна была история района. Обойти такую реликвию как монастырь не могли. Работник газеты «Советская Печенга» дал мне почитать на одну ночь (материалы извлекли из секретной части) потрепанную книгу без обложек с вырванными страницами репринтного изготовления. Прочитав ее, я узнал, кто возглавил Печенгскую обитель после 1920 года, когда монастырь, разоренный большевиками, оказался на территории лютеранской Финляндии.
Помог ей выжить отец Иакинф. Валаамский монастырь направил его настоятелем в сиротствующую обитель. Через много лет я пойму, что прочитал за одну ночь книгу «Валаамские старцы» Янсона М.А., изданную в Берлине в 1938 году.
Иван Алексеев поступил в Валаамский монастырь шестнадцатилетним мальчиком в 1889 году. Его отправили в один из многочисленных скитов Валаама – скит преподобного Германа Валаамского. Окончательно он прибыл на Валаам 28 мая 1901 года и позже, в своих воспоминаниях, писал: «Вот и живу с тех пор в монастыре, и мысли никогда не было, чтобы вернуться в мир». 21 декабря 1906 года Иван был зачислен в послушники Валаамского монастыря, а 22 мая 1910 года был пострижен в монашество с именем Иакинф и поселен в Ильинский скит.
19 октября 1921 года состоялось назначение – настоятелем далекого северного монастыря - Трифоно-Печенгской обители. 13 ноября отец Иакинф был рукоположен в иеродиаконы, 15 ноября во иеромонахи, а 21 ноября возведен в сан игумена. Для самого отца Иакинфа это было большой неожиданностью. Прямо из простых монахов его посвятили в сан игумена с возложением наперсного креста.
Отец Иакинф удивлялся этому, так как, по его же собственным словам, он был человеком от природы робким. Но теперь, после назначения в настоятели, с отцом Иакинфом произошло нечто прямо противоположное: вместо страха появились слезы.
О состоянии души отца Иакинфа тепло и искренне рассказывает монах Иувиан в своем письме к игумену Коневского монастыря отцу Амфилохию: «… сообщаю, что утром 9 декабря отец Иакинф с отцом Азарием и отцом Аввакумом покинули родной Валаам, направив стопы свои в «страну забвенную и полуночную». Отплыли они на почтовой лодке, а проводить их к Никольскому скиту собралось пять человек братии. Отъезжающие держались бодро и старались не обнаруживать своего волнения… Долго мы стояли на берегу, пока лодка не стала затушевываться вдали. Не знаю, что испытывали в это время печенгские отцы, но наши чувства были грустные! Помоги им Господь Бог в их новом, трудном послушании, в чужой обители! Все время отец Иакинф держался удивительно спокойно, в глубочайшей преданности Промыслу Божию».
Держа в руках журнал с автографом отца Иакинфа, я погрузился во время начала восьмидесятых, когда последняя память о Трифонов Печенгском монастыре, церковь Рождества Христова, влачила жалкое существование в виде армейской КЭЧ(квартирно-эксплуатационная часть, ) в поселке Печенга.
В это время страна жила благородным порывом по подготовке празднования сорокалетия Дня Победы в Великой Отечественной войне. Напротив старого, ничем не напоминающего церковь, бревенчатого дома с шиферной крышей, насыпали холм Славы. Там рокотали бульдозеры, возились рабочие, отливая из бетона постамент для танка «Т-34». «Никто не забыт -ничто не забыто» - кричали со всех присутственных мест лозунги. Но забыли об одном. Под полом сруба церкви, то бишь здания КЭЧ, упокоились останки 116 убиенных монахов и послушников Трифонов Печенгского монастыря, сложивших свои головы от шведских финнов под предводительством Весайнена. В декабре 1583 года. финны ворвались в монастырское укрепление. «По благоволению судеб Божьих неиследомых эти еретики безвестно впадше во ограду и …иноков и мирских заклаша мечем…». –Гласят старинные летописи.
Старцы от КПСС и думать не думали, что слава Отечества начинается не только с 1917 года. Она опирается на могилы неизвестных защитников своей Родины. Старцы из Политбюро получили свое: они забыты, а монахи и послушникики, слава Богу, причислены к лику святых и воскресли в памяти русского народа.
Уцелевшие монахи и послушники монастыря собрались в Коле, где в дальнейшем Кольско-Печенгский монастырь существовал до 1765 года, и был упразднён при правительстве Екатерины II. Во второй половине девятнадцатого века царское правительство озаботилось границами своего государства, и под этим влиянием в 1886 году Святейший Синод принял решение о возобновлении Печенгского монастыря.
Силами соловецкой братии Трифонов Печенгский монастырь в начале 20 века при настоятеле архимандрите Ионафане достиг высокого духовного и хозяйственного уровня.
Затем наступило лихолетье 1917 года, когда монастырь попал под молох большевизма, а в 1920 году по Дерпскому договору –он оказался на финской территории.
Вот и наступило время оставить свой след в истории простому монаху из Валаамского монастыря Иакинфу. Валаамский старец схиигумен Иоанн (Алексеев), до принятия схимы — игумен Иакинф, в период с октября 1921 года по октябрь 1931 года был настоятелем Трифонов Печенгского монастыря. Время было сложное. Финны по - хозяйски взялись за Печенгскую область Обширные владения Трифонов Печенгского монастыря были значительно урезаны, церковь Рождества Христова в «Нижнем» монастыре (пос. Петсамо) была отдана лютеранам, в «Верхнем» монастыре (Луостари) 16 зданий были заняты финскими военными. Оставшиеся в монастыре русские монахи управлялись с 1923 года Управлением Финской православной (автономной) церкви Константинопольского патриархата. Но и эта передышка оказалась недолговременной. 30 ноября 1939 года началась советско-финляндская война.
Я стоял у слияния рек Печенга и Манна и пытался представить, как могла выглядеть верхняя пустынь Трифонов Печенгского монастыря. Но где там. Осталось только название поселка Луостари, что с финского означает «Монастырь».
-Ничего ты здесь не увидишь – сказал мне мой коллега, безмолвно стоявший рядом. – Сгорел монастырь в 1944 году. …- вздохнул он.
- Я помню, что здесь церковь стояла – сказал он, помолчав. – Сретенская, ее называли. Это до 1940 года было. Еще до «Зимней войны». Мой спутник прожил все жизнь в Печенгском районе. Призывался на охрану еще советско-финской границы и по привычке называл поселок «Петсамо».
- Монахи отсюда в 1942 году ушли, в Финляндию. Все, что могли унести, унесли. Остатки печенгских монахов ушли в Финляндию в 1944 году. Кто не успел, остальных во главе с настоятелем Паисием красноармейцы увезли в глубь Кольского полуострова. История их неизвестна. – добавил коллега
- Здесь должны быть могилы мучеников Ионы и Германа. – Проявил я эрудицию.
- -Ну, хватился – сказал, как отрезал, мой старший товарищ. – Не только их могилы здесь, по преданиям сам Трифон захоронен. Так где ты их найдешь.- сказал он, глядя на бетонные пятиэтажки военного городка Луостари. – Да и потом, здесь, в 1944 году такие бои шли, все снарядами перепахали.
Чем дальше я вчитывался в старые страницы, тем острее понимал духовный подвиг этих людей, которых не только церковь, народная молва нарекла подвижниками. Они разные, эти люди. Одни выбирали пещеры, затвор, как это было в южных районах России. Их задачей было скрыться от мира. Северные подвижники овеяны особенной теплотой, они близки народному пониманию святости. Одним из них был бывший настоятель Трифонов Печенгского монастыря игумен Иакинф.
Первые годы управления были тяжелы для нового игумена. «Буду трудиться во благо святой обители и прошу вас, святые отцы помогайте мне в трудах, так и в советах» - обращался новый настоятель к печенгской братии.
Разница в устройстве иноческой жизни в Печенгском монастыре по сравнению с Валаамом давала себя знать. «…не откажите извещать нам о Валааме, моей духовной родине». – обращался он в письмах. Тоска по родной обители, да и внутренние разногласия в монастыре, однажды заставили отца Иакинфа заявить братии, что он хочет уехать обратно на Валаам. Но уехать не удалось. Братия упросила его остаться. Так и пришлось отцу Иакинфу еще восемь лет нести тяжелый крест настоятельства. Скорбя о нерадении братии, игумен Иакинф пытался воспитывать печенгских монахов различными способами.
Вот одно из них: «… окончанием летних трудов, теперь прошу вас, ходите в церковь почаще; очень редко ходите, точно миряне: ходите только по воскресным дням, надобно ходить и на буднях».
Другое: «Святые отцы! Скорблю и скорблю о том, что вижу среди братии упадок духовной жизни…», «…так поступать нехорошо: вы позабыли, что я игумен и с властью, и всякая власть от Бога: кто противится власти, тот противится Богу. Виноват игумен, ибо я слабо управляю вами. Св. отцы, я сознаю себя, что я не на своем месте нахожусь и затрудняюсь настоятельствовать...». Отец Иакинф пробыл в « Богоспасаемом Трифоновпеченгском монастыре», как он называл печенгскую обитель, еще восемь лет.
В октябре 1931 года по своему желанию, предписанием архиепископа Германа, он был освобожден от должности настоятеля, но остался духовником Печенгской обители до 24 мая 1932 года. Затем по своему прошению, отец Иакинф был освобожден от должности духовника и переведен в число братии Валаамского монастыря.
14 июня 1932 года он выехал в родную Валаамскую обитель. По прибытии, находился в Предтеченском скиту и состоял его смотрителем. Скит Иоанна Предтечи предназначался для тех, кто избрал для себя более суровый образ подвижничества. 8 мая 1933 года о. Иакинф был пострижен в наивысшую степень монашества – великую схиму с именем Иоанн. Он стал монахом-пустынником, главное послушание которого – непрестанная молитва о спасении своей души и о душах всех скорбящих. Летом 1937 года отец Иоанн перешел из скита в монастырь, где нес послушание в должности главного духовника.
…Я снова вернулся к журналу. Было ясно, что некий Владимир Кузнецов получил от старца столь необычный подарок. Журнал о печенгской пустыни явно хранился у схиигумена Иоанна как память о тех десяти годах, когда он нес тяжкое послушание в заполярном монастыре. Думаю, что он чем-то выделил этого паломника из всех жаждущих общаться с ним. Ответа на этот вопрос я не нашел. Ничего не оставалось делать, как плыть на Валаам.
Острова встретили меня серым туманом, облаками, летящими так низко, что казалось, цепляются за вековые ели. Теплоходы тревожно гудели, чтобы не задеть друг друга. Наступил момент высадки. Обгоняя стайки шустрых паломниц и группы неторопливых туристов, щелкающих фотоаппаратами я вышел к скиту Иоанна Предтечи, где нес послушание великий старец. Я напрасно терзал путеводитель. В нем, только упоминалось, что духовным преемником схимонаха Исайи был схиигумен Иоанн (Алексеев), также валаамский постриженик, бывший настоятель Трифоново- Печенгского монастыря, живший с тремя схимниками на Предтеченском острове в 1930 годы. И все. Мои обращения к послушнику, дежурившему в ските, ничего не дали. Он как-то странно взглянул на меня и сказал, что ему эта история неведома. Ну не ведома, так не ведома.
- А что если Владимир Кузнецов приехал из Таллинна! Журнал я купил в одном из букинистических магазинов столицы Эстонии. В Таллинне в это время жил Янсон М.А. известный историк, автор «Валаамских старцев». Он неоднократно бывал на Валааме, готовя свои статьи по монастырю. Не мог ли Владимир Кузнецов отправиться на Валаам после блестящих лекций историка Янсона и при встрече подарить схиигумену Иоанну новую, только что изданную книгу, а старец в ответ благословил его своим подарком? И как знать, не вдохновил ли подарок схиигумена, который Владимир Кузнецов передал Янсону М.А., на написание новой книги «Валаамский старец». Очень даже может быть - строил я версии вышагивая возле скита.
Умер отец Иоанн легко. Утром 24 мая (6 июня) 1958 года в Новом Валааме, монастыре, который ему пришлось создавать вместе с насельниками, ушедшими из Валаамского монастыря. Позже к ним придут печенгские монахи. Они сохраняли любовь к своему игумену. Когда в годы Великой Отечественной войны настали трудные времена, и пришлось оставлять обитель преподобного Трифона, они попросились в Финляндию, в Новый Валаам, к своему почитаемому бывшему настоятелю.
Также как и в последние годы в Валаамском монастыре, на Новом Валааме схиигумен Иоанн нес послушание духовника, и в то же время был настоящим духовным старцем, который сердцем понимал ближнего, любил его, соболезновал в скорбях. У себя в келье он принимал паломников на исповедь, внимательно выслушивал их, давал правильные советы. Также старец отвечал на многочисленные письма.
Переписка с его духовными чадами стала главным занятием отца Иоанна в свободное от монастырских послушаний время, которым он посылал весточки почти до самой своей кончины. В 1956 году, еще при жизни старца, был издан сборник его писем - «Письма Валаамского старца».
В полном уединении отец Иоанн отдал свою душу Господу. «Похороны были тихия, простыя, скромные – все было так, как он любил и каким он был сам всю свою жизнь»- ( из письма Х). Похоронили схиигумена Иоанна на кладбище Нового Валаама.
Сегодня, спустя почти шестьдесят лет после кончины валаамского старца, схиигумена Иоанна почитают как в России, так и в Финляндии. Новые и новые поколения обращаются к его письмам, черпая в них духовное вразумление и утешение. А многочисленные паломники не дают зарасти тропе к его могиле в Ново-Валаамском монастыре…
…Тишину Валаамской обители разорвал теплоходный гудок. Пора. Я пошел к пристани. Прощай Валаам. Впрочем, почему прощай? До свидания.
Ничейный дистрикт. Пограничье
© Copyright: Виктор Гришин 4, 2021
Свидетельство о публикации №221091601491
Свидетельство о публикации №221091601491
Рецензии