В. Федотов. Человек-фрагмент. Вторая книга

2018 год               

За завтраком Анастасия неожиданно сказала: «Я поняла, почему мужчины такие жадные. Они, наверное, чувствуют свою ответственность за семью. За то, что ее надо кормить, одевать, учить детей. И боятся, что у них не хватит на это денег».
«Интересная версия», – заметил я.
А про себя подумал: «У моей жены иногда мелькают удивительно оригинальные и глубокие мысли».
                (7.02.18)

* * *
После «пука гневных рецензий», который я получил от пятого курса, мелькнуло и мне, наконец, доброе слово. И пришло оно от человека, которого я меньше всего рассчитывал услышать. Этим человеком оказалась Соловьева  Т.В..
Это она своим телефонным звонком, а потом и письмом вернула мне уверенность в своих силах, помогла  вновь обрести душевное спокойствие.
Она сказала (по телефону), что, наконец-то, прочитала мою книжку, («Давно надо было прочитать. Это моя вина»), и что книжка ей понравилась («Все в ней правда»). Хотя… Чувствовалась в ее голосе какая-то недоговоренность. Как будто она хотела что-то сказать, но не решалась. 
А потом я прочитал ее письмо. В нем она делилась своей болью. «Вам будет интересно узнать, – писала она, – что моя мама болела шизофренией. Поэтому, мне кажется, Ваши впечатления от больниц очень легки. По сравнению с моими. Вы даже не представляете, КАК это может быть…»
И тогда я понял, что никакой человек не способен  почувствовать чужую боль, пока сам не испытает такую же. 
                (19.02.18)

* * *
А о чем еще писать, как не о любви и о смерти!? Это ведь главное.
Любовь рождает жизнь. Наполняет ее смыслом и радостью.
Смерть ее разрушает.
Вот и все.
                (по поводу некоторых замечаний читателей, 14.03.18)

* * *
Сегодня мне приснился странный сон. Снилось, что я оказался в каком-то медицинском учреждении. Женщина в белом халате обратилась ко мне со словами:
«Ваше лицо мне знакомо…».
«Мы встречались?», – в свою очередь спросил я.
«Вы включены в программу самоликвидации», – вместо ответа сказала она.
«Как самоликвидации? – заволновался я. – Что это такое?»
«Не беспокойтесь, – продолжала она, – за Вами будут ухаживать. Здесь хорошее питание. Все будет нормально».
«Что значит “нормально”, – продолжал возмущаться я. –  “Самоликвидация” – разве это нормально? Чертовщина какая-то».
Чем закончилась эта история неизвестно. Но слово «самоликвидация» запомнилось. Какое-то нехорошее слово. Пугающее. 
                (13.04.18)

                * * *
Иногда говорят: «Человек – сам кузнец своего счастья». Особенно любят такие выражения молодые люди – мало пожившие, мало повидавшие.
А я бы сказал по-другому: «Человек – сам кузнец своего несчастья». И часто он это делает неосознанно, забыв об осторожности, об опасностях, подстерегающих его на каждом шагу.
Приведу свежий пример. 
Недели две назад я пошел сажать за дом дерево. В одной рубашке и без головного убора. А на календаре было 6-е апреля. Дул ветер. Я вспотел. Меня «продуло». И в результате – бронхит. Слава Богу, что этим все ограничилось.
…За пять дней болезни я ослабел и постарел, кажется, на несколько лет. Бриться, правда, не перестал. Но зарядку уже не делаю. На улицу не выхожу. Не могу ни писать, ни читать. Не могу даже повторять про себя стихи, которые всегда помогали мне в такие минуты. Я просто лежу и тупо смотрю в одну точку, в окно или в потолок. Все время прислушиваюсь к своему состоянию и краем уха (на автомате) пытаюсь понять, что там говорят по московскому радио.
И иногда, в моем воспаленном мозгу мелькает мысль о том, что вот так, наверное, человек и уходит из жизни. Постепенно, медленно, без особого  сопротивления. Лежит часами, сознание его постепенно слабеет, интерес к окружающему падает. Он уже ни на что не реагирует, все больше уходит в себя. И в конце концов уходит навсегда.
Как-то я услышал по радио фразу: каждый человек доживает до своего рака. Т. е. до  смертельной болезни, которая у каждого своя. Когда упала моя мать и сломала  шейку бедра, это был ее «рак», которого она так боялась. А умерла совсем от другого.
Человек не может жить вечно. Это знают все. Он стареет, дряхлеет… Но при этом у него еще сохраняются силы, чтобы продолжать свое земное существование.  Его организм еще не готов умирать. Вот тогда-то судьба и «помогает» ему… Помогает, например, упасть на ровном месте, что-то сломать, где-то простудиться, чем-то заразиться. И в конце концов – умереть.
                (9.05.18)

* * *
Как хорошо жить по правилам! По правилам дорожного движения переходить улицу, например. И с благодарностью отмечать, что водители тоже соблюдают эти правила.
А сколько таких правил в быту?! В общении с соседями, с коллегами по работе.
Правила облегчают нашу жизнь. Делают ее более организованной и предсказуемой.
Но, наверное, не всем такая «правильная» жизнь может нравиться. Иначе не было бы на наших дорогах столько  происшествий. Не было бы проблем в семейных и досемейных отношениях.  Был бы порядок на работе.
Как мне всего этого не хватает.
                (на пешеходном переходе, 18.05.18)

      * * *
На мою просьбу не давать мне новых курсов в новом учебном году, Соловьева Т.В. по телефону не очень внятно сказала, что это будет решаться «коллегиально». А потом добавила, уже более решительно: «Как я Вам уже говорила, здесь возможны два варианта. Или давать Вам какие-то противные курсы, или сокращать ставку, переходить на более низкую часть ставки.
В другой раз, когда я завел разговор о конкретных курсах, которые у меня могли быть, но их почему-то не стало, она как-то неуверенно и точно извиняясь сказала: «Но это же не я…».
«А кто же? – хотел спросить я. – Разве не Вы составляете нагрузку?» Но почему-то сразу не спросил. А потом уже было поздно.
Но я понял главное. Соловьева получила четкую установку на «выдавливание» меня из штата кафедры. А лучший способ для этого – это дать такую нагрузку «пенсионеру», выполнять которую будет и неинтересно, и невыгодно. От которой он сам в конце концов откажется. 
                (25.05.18)

Примечание к написанному. Соловьева сдержала слово. Она не стала давать мне «противных курсов». Но и других тоже не предложила. В итоге получилось – 292 часа. Это примерно одна треть ставки.
                (5.07.18)

                * * *
«Виктор Александрович, – обратилась ко мне Светова, – моя дочь Вика просила передать Вам огромное спасибо за курс о “шестидесятниках”, который Вы им читали. Она сказала, что никто лучше Вас его прочитать не мог».
«А когда это было? – спросил я. – Она у меня училась? Я ее не помню».
«У Вас она училась, у Вас, – сказала Светова. – Как и все остальные».
Сидевшая поодаль Леонова (преподаватель с соседней кафедры) улыбнулась на мои слова: «Важно, что она тебя помнит…».
Светова на секунду задумалась: «В 2004 году Вы им читали этот курс. У нее была возможность сравнить…».
Где-то на периферии сознания у меня мелькнула мысль: «А что же она раньше молчала? Почему только сейчас сказала об этом?»
Но спросил я о другом: «А где она работает?»
«Она была в декретном отпуске. Работала какое-то время на “Маяке”. Живет в Подмосковье».
«Спасибо за добрые слова, – поблагодарил я, – В последнее время я больше слышу критику в свой адрес».
В это время на кафедре сидела Козловская со своим дипломником. За другим столом расположилась Соловьева тоже со своими дипломниками. Никто не обратил на наш разговор никакого внимания.
Когда я уходил, то встретил взгляд Гордеевой. Она смотрела мимо меня.
               (на кафедре, 4.06.18)

* * *
Как мы жили!? Боже мой, как мы жили с Анастасией, пока она не получила квартиру от своего института!? Наверное, только в молодости люди могут выдержать такую жизнь. Я имею в виду жилищные условия, в которых мы тогда находились.
Сначала мы ютились у ее матери. Потом – у моей матери. В однокомнатных квартирах. Без удобств. Я об этом уже писал. Потом, наконец, правдами и неправдами вселились в небольшую комнатушку в доме на Ярославской.
И так – десять лет. Десять лет нас окружали керосинки, печки, дрова, водопровод и туалет во дворе. Ни умыться как следует, ни подмыться. И еще – соседи, от которых порой хотелось бежать куда глаза глядят.
Но мы выжили. Я работал на водоканале и учился заочно в пединституте. Мы строили планы на будущее. Воспитывали сына. Надеялись когда-нибудь получить новую квартиру.
«Детей надо было рожать», – сказала Анастасия, думая о чем-то своем.
«Каких детей..!», – воскликнул я.
«Обыкновенных», – ответила она.
И это правда. Бытовые трудности прошли. А детей у нас – только Алеша.
                (28.06.18)

         * * *      
Когда между нами возникают ссоры, с криками и взаимными оскорблениями, мне хочется уйти из дома.
Мысленно я одеваюсь, беру самое необходимое (зубную щетку, например) и ухожу. Куда? Я представляю себе. как я иду к другой женщине, которая живее одна, любит меня и всегда рада моему появлении.
За все годы нашей совместной жизни я так и не нашел такой женщины. И не искал
             (1.07.18).

                * * *
Уже несколько дней в Астрахани стоит жара 40; и выше. Люди ходят потные и раздраженные. Ссоры вспыхивают внезапно и по пустякам.
Я – не исключение. Могу «сорваться»  в любую минуту. Анастасия смотрит на меня и молчит. Может быть, она тоже сдерживается.
 Как это важно в семье – сдерживаться
                (1.07.18)
Примечание читателя. «Очень правильная мысль! Постоянные скандалы в семье – это всегда очень большой выброс негатива. Рано или поздно наступит момент, когда после криков и взаимных оскорблений не останется ничего другого, кроме как собрать вещи и уйти. Лучше просто промолчать. Тяжело, но в большинстве  случаев оно того стоит».
                (Ольга К., ноябрь 2018).

                * * *
…Утро началось как обычно. Где-то в половине восьмого я окончательно проснулся. Умыл лицо, почистил зубы и, вооружившись мокрой тряпкой, стал протирать полы в спальной и прихожей, чтобы сделать физзарядку.
И вот, в какой-то момент, ползая с тряпкой по полу,  я подумал: а ведь точно так же начиналось мое утро вчера, позавчера, неделю назад, месяц назад. Я делал такие же движения, в такой же последовательности, с той же целью. И изменить их или отказаться от них было не в моих силах. Как будто кто-то запрограммировал меня именно на такой порядок действий. Как будто я выполнял чье-то указание. Как будто я не человек со своей волей,  желаниями и интересами, а чья-то функция. Человек-функция.
                (03.07.18)

Примечание к написанному. Первые функции для человека придумал  Бог.  Он сказал Еве, что она в болезни будет рождать детей. А Адаму – что он в поте лица  будет есть хлеб, пока не возвратится в землю, из которой взят.
Все так и получилось. Только с некоторыми поправками.

* * *
Почему пожилые мужчины тянутся к молодым женщинам?
Не потому ли, что они хотят утолить свою тоску по утраченной молодости?
                (перечитывая «Лолиту» В. Набокова, 8.07.18)

Примечание к написанному. Они-то «хотят». А каково при этом молодым женщинам? Что они чувствуют?

* * *
Вчера я много думал о своей работе. И пришел вот к какому выводу. Мне надо увольняться. На этот раз окончательно и бесповоротно.
Если мне понизят ставку до 0.3 или 0.1, работать больше не имеет смысла. И увольняться надо до начала учебного года. Так будет честнее, как сказала Анастасия. На первой же кафедре объявлю об этом.
                (10.07.18)

                * * *
То, что вчера казалось невозможным, оскорбительным, сегодня таким уже не кажется. «Никогда не говори никогда», – гласит народная мудрость. И это правильно.
На днях мы ходили с Анастасией в пенсионный фонд. И там узнали, что индексации, которых были лишены работающие пенсионеры с 2015-го года, после увольнения с работы вернутся к ним в полном размере. 
А если так, подумал я, то почему бы и дальше не поработать еще годик?  Хотя бы и на 0.25 ставки? Все больше, чем пенсионная надбавка. 
Но главное даже не в этом. Еще год я смогу общаться со студентами. Обсуждать с ними свою книгу. Разбирать стихи.
                (4.08.18)

                * * *
Почему так трудно уходить с работы? Что в этом событии такого, что воспринимается некоторыми людьми как трагедия? Одна моя знакомая после того, как ее добровольно-принудительно отправили на пенсию, впала в глубокую депрессию.
Уходить  с работы тяжело. Это правда. Тем более, если отдал этой работе многие годы.   
Но все познается в сравнении.
А уходить из жизни легко? Когда вообще все обрывается?
Вот где настоящая и непоправимая трагедия.

P. S. Пока писал эту заметку, мелькнула мысль о том, что добровольный уход с работы, т. е. увольнение по собственному желанию, – это как добровольный уход из жизни, самоубийство.
Конечно, параллель странная, может, лаже неуместная, Но почему-то она пришла в голову.
                (утром, в ванной, 21.06.18)

* * *
Я – человек-одиночка. Это еще одно определение моей личности, моей сущности. Кажется, я уже об этом  писал. 

…Всякое соревнование мне претит. Всякая борьба за место (на дорожке в бассейне, например), в табели о рангах (на работе), в рейтинге (успеваемости) мне противна.
                (после посещения бассейна, 21.08.18)

* * *
В этом году исполняется десять лет с тех пор, как я начал писать эту книгу. Столько лет понадобилось И.А. Гончарову, чтобы написать «Обломова». Но – это Гончаров. А где я?
Десять лет – считается большим сроком. Так долго писатели обычно не пишут свои книги. А если пишут, то это становится классикой. И каждое последующее поколение открывает в них что-то свое. 
                (21.07.18)

Примечание к написанному. Я вот о чем подумал. Книги пишутся годами, а в школе и в вузе их читают и изучают в течение недели, максимум – двух недель. Разве это правильно? Разве можно за неделю разобраться в том, что, например, написано в «Евгении Онегине» или в «Преступлении и наказании»?  Не говоря уж о том, что эти произведения вообще надо читать в другом, более старшем возрасте.
         
* * *
Все эти дни готовлюсь (собираюсь с духом) к главному событию моей теперешней жизни – к увольнению с работы. К окончательному уходу на пенсию.
Основные эмоции, которые я при этом испытываю – сдержанная радость и такая же сдержанная тревога.
Радость – от неотвратимо приближающейся свободы.
А тревога – от мысли, что же я буду делать с этой свободой.
 (вечером, просматривая в интернете литературные журналы, 22.08.18)

* * *
…Буду читать Марка Аврелия. Учиться у него не бояться смерти.
А еще – буду воспитывать  в себе смирение и бескорыстие. А также –  ограничивать себя в удовольствиях, особенно телесных, И – не обижаться на вероломство и неблагодарность современников.
                (23.07.18)

* * *
Два дня назад я послал Соловьевой письмо.  Спросил, на какую часть ставки я буду работать в этом году? Ответа пока нет.
                (29.07.18)

* * *
Ответ пришел такой: «Уважаемый Виктор Александрович, – писала Соловьева, – по поводу ставок руководство настроено решительно - категорически сокращать, но доплачивать почасовкой. Поэтому это будут, видимо, 0,25 ставки с доплатой».
Моя ставка сокращается, как шагреневая кожа. Значит ли это, что, когда она сократится до нуля, я, как герой Бальзака, умру?
                (30.07.18)

Примечание к написанному. Последние слова надо бы вычеркнуть. Еще накличешь на себя  какую-нибудь беду. Говорят же, что слова иногда материализуются, т. е., превращаются в дела, события.
А с другой стороны… Если что суждено…   

* * *

Как люди живут одни? Как они справляются с одиночеством? Может быть, привыкают. Или им деваться некуда.
Жизнь обессмысливается, когда все делаешь только для себя, Для себя готовишь еду, убираешь квартиру, зарабатываешь деньги…   Скучно.
И радость, и успех, и большой заработок, – все это теряет смысл, когда нет возможности поделиться с близким тебе человеком, услышать его похвалу, одобрение. 
              (первый день без жены, 3.08.18)

* * *
Слушаю по радио роман современного автора и думаю: «Откуда он все это узнал? Где подслушал эти разговоры? Как смог так точно передать сложнейшие движения человеческой души?
Я так не могу. И хотел бы, да не могу. Не умею выдумывать, сочинять. Все, что пишу, я должен лично пережить, услышать, увидеть.
  (слушая радио-спектакль по роману М. Шишкина «Письмовник», 4.08.18)

* * *
За несколько дней до отъезда Анастасии в Америку я заболел. Простыл, наверное. Воспалился сначала левый глаз, потом – правый. Из носа текло. Общее состояние было плохое.
Не знаю, о чем она думала в эти дни, но внешне она стала заметно внимательней  и заботливей. Как будто хотела загладить…
И я подумал: что же еще должно случиться со мной, чтобы она отложила свой отъезд7 Умереть мне что ли?
                (7.08.18)

* * *
В доме стало тихо и пусто. Как будто из него вынесли всю мебель.
                (Анастасия улетела в Америку, 8.08.18)

* * *
 «Вся книга пропитана меланхолией и сожалением. Как будто вы не знаете о том, хотели бы вы для себя такой жизни или все же пошли по неправильной дорожке. Будто бы корите себя за то, что когда-то женились на беременной женщине и сами не знаете, любите вы ее или нет».
                (Мария Т., май 2018)

Автор этой заметки подобралась к главному, хотя и ошиблась в деталях. Никакого сожаления по поводу того, что я женился на беременной женщине, у меня не было и нет. Все тогда было сделано правильно.
Меня другое беспокоит.
Я не могу простить ее за то, что она заставила меня полюбить ее. Что она привязала меня к себе этой любовью, и я никак не могу разорвать эту связь.
Я не могу простить ее за то, что к ней прикасались другие мужчины. Что она была близка с ними, отвечала взаимностью.
И неважно, что это было до меня. Хотя я уже тогда был (по крайней мере, в моем сознании). И какие-то отношения между нами уже наметились.
Я не могу ее простить за то, наконец, что первым написал ей письмо из Армии и тем самым восстановил наши отношения, прерванные после техникума,
В чем же причина моего беспокойства? Почему я «не могу ее простить»? Ревность? Эгоизм? Или – обида ребенка на то, что его мама встречается/с незнакомым мужчиной?
Не знаю. Все перемешалось. И не отпускает.
                (вспоминая ночной сон, 10.08.18)

Примечание к написанному. «Не могу простить…»  – это  сильно сказано. Все намного проще и спокойнее. Просто в моей душе  уже много лет  сидит одна заноза. И время от времени она дает о себе знать. И причиняет мне боль.

Примечание к написанному. «Какие между вами были отношения? Что я выдумываю! Если что  и было, то только в моем воображении. Так… Взгляды, переживания. Она об этом  ничего  и не знала».
                (разговор с самим собой)

* * *
Еще вчера я спрашивал себя: зачем я пишу эти заметки? Именно сейчас, в августе 2018 года, а не десять лет назад, когда все начиналось.
Ведь книга, в сущности, уже закончена. Об этом пишут даже некоторые читатели. Вышло уже два издания. Третьего, скорее всего не будет. А я все пишу и пишу эту нескончаемую книгу под названием «отрывки из моей жизни». И  никак не могу остановиться. И, наверное, уже не остановлюсь, пока кто-нибудь или что-нибудь меня не остановит.
Так зачем же я ее пишу?
Сегодня, мне кажется, у меня есть ответ на этот вопрос. Эти заметки нужны мне для того, чтобы… Когда я их пишу, я как бы вступаю в разговор с самим собой, с моими студентами, с людьми, которые когда-нибудь (каким-то чудом) прочитают мою книгу в полном объеме.
Когда я это пишу, я живу. У меня появляется ощущение жизни, – полезной, нужной
                (10.08.18)

* * *
Преподаватели-то у нас есть. Заменить есть кем. А вот личностей что-то не видно.
           (думая о тех, кто пришел на смену, 11.08.18)

Примечание к написанному. А может быть, личности сегодня и не нужны? А нужны послушные исполнители? С ними спокойнее. А это ведь главное на производстве: чтобы была стабильность и порядок. Что тоже, в общем-то, неплохо.
               
* * *
Мне очень хотелось бы, чтобы в искусстве (в литературе в первую очередь) действовал такой закон. То, что интересно тебе,  интересно и твоим читателям,  слушателям, зрителям.
Тогда бы я был спокоен. Потому что, слишком много из того, что я пишу и что кажется мне важным и занимательным, при взгляде со стороны может оказаться чепухой, безделицей, никому не нужной писаниной.
Некоторые читатели так и пишут: «Скучно», «Неинтересно». Значит «закон» не работает?
                (18.08.18)

* * *
Одна «рассерженная» читательница показала мои «отрывки» коллеге по работе, историку по специальности. Та прочитала и вынесла свой «вердикт»: «Видно, много у человека свободного времени и сил, чтобы копаться в прошлом. Кто он? У него проблемы? Пусть идет работать в школу. Не будет времени – не будет и проблем».
В чем-то эта учительница права. Когда у меня была большая нагрузка, мне не хотелось ни писать, ни читать. Все время уходило на подготовку к занятиям.
Но! Человек не должен так работать. Такая работа утомляет, отупляет, иссушает. Не дает возможности поднять голову и посмотреть, что происходит вокруг.
Учителя в современной школе (особенно учителя со стажем) берут по полторы, две ставки. И вместо 18 часов в неделю дают 30  и более. Конечно, при таком графике у них не остается времени не только на «творчество», но даже на то, чтобы просмотреть последние методические и научные журналы.
А есть ведь еще семья, дети, муж, готовка, стирка, уборка. Времени остается только на то, чтобы проверить тетради и кое-как подготовиться к урокам.
                (19.08.18)

                * * *
Если бы я был более настойчивым и уверенным в себе, я бы, наверное, стал «писателем». Беру это слово в кавычки, потому что писатели, это… какие-то особенные люди.  Это Пушкин, Тургенев, Булгаков.  Те, кто умеет сочинять, придумывать истории, создавать свои миры и населять их своими героями. У меня этого нет.
Так вот. Поступил бы я в конце концов в Литературный институт, закончил его, стал бы печататься где-нибудь. В общем, превратился бы в заурядного литературного работника, каких в нашей стране много.
Но я не сумел или не захотел (побоялся) полностью отдаться тому делу, к которому чувствовал призвание. Не был способен, как говорил Пушкин, «для звуков жизни не щадить». Не умел рисковать
                (25.08.18)

* * *
Ничего особенного в этот день не случилось. Вместо того, чтобы встать и сказать: «Я больше не работаю», – и положить заявление на стол, я «возмущенно» сказал: «Почему они нас не увольняют, если у нас лишняя ставка?»
На это мне разными голосами было отвечено: «Увольнять пенсионеров запрещено», «Не хотят выплачивать компенсацию за полгода».
«Так это что, – удивленно-негодующе спросил я, – примитивная жадность?»
«Да, жадность», –  ответили мне.
На этом мое возмущение закончилось.
Опять проявилась моя давняя слабость – нерешительность. Неумение или нежелание принимать окончательное решение.
У меня еще хватило сил сказать Соловьевой грустным голосом: «Я бы  хотел все это закончить».
Но после того, как она попросила (искренне или жалея меня): «Не надо, Виктор Александрович, не заканчивайте», – я окончательно сдался и, как «облегченный бык-трехлеток», покорно написал заявление о переводе на 0.25 ставки. 
         (после заседания кафедры, 28.08.18)

P. S. Весь остаток дня я думал и гадал, правильно я поступил или нет. Но так ничего и не придумал. Аргументы «за» и «против» распределились примерно поровну.
Когда я поделился с Анастасией своими сомнениями, она уверенно сказала: «Ты сделал правильно». И добавила: «Алеше тоже считает, что работать – лучше, чем не работать».

Примечание к написанному. И все-таки сделан еще один шаг к окончательному уходу с работы. Дальше сокращать мою нагрузку уже, кажется, некуда. И, в известном смысле, я получил свободу действий. Теперь уже никто мне не скажет, что моя нагрузка не соответствует моей ставке. И не будет «угрожать» мне новыми курсами, которые так потрепали мои нервы в прошлом году.

                * * *
Новые условия работы, когда каждому из нас приходится считать чуть ли не каждый академический час, изменили нас не в лучшую сторону. Желание сохранить или увеличить свою нагрузку толкает преподавателей на поступки, мягко говоря, не очень красивые.
Я уже писал о том, какой шум подняла Гордеева, когда я, по небрежности иди по недосмотру заведующего кафедрой, прочитал заочникам ее курс по истории русской литературы рубежа Х1Х-ХХ вв. А она, в свою очередь, вынуждена была читать тем же заочникам мой курс по истории русской литературы 1920-1940-х гг.
В конце концов все выяснилось. Гордеевой вернули ее курс. А мне… А мой курс куда-то исчез. Заочники писали мне письма с просьбой прислать список произведений для чтения. А я смотрел  свою нагрузку и не находил в ней этого курса.
Спрашиваю Соловьеву – она говорит, что эта дисциплина в нагрузке у «Надежды Валентиновны». Спрашиваю «Надежду Валентиновну» – та уверяет, что у нее этого курса нет. Может быть, говорит, Козловская читала. Это ведь ее курс.
И вот теперь, два месяца спустя, в начале нового учебного года, я узнаю, что этот курс читала-таки Гордеева. А сказала мне об этом ее «подруга» Козловская. А когда я выразил сомнение, мол, «она мне сама говорила», все та же Козловская тоном, не допускающим возражений, заявила: «Она, она читала. Еще лекции у меня брала. Я читаю только теоретические курсы».
Вот так. Осталось провести очную ставку.
В этом же году похожая история случилась с другим моим курсом на заочном отделении – с историей русской литературы 1950-1970-х гг. Ни Соловьева, как заведующая кафедрой, ни Калиновская, к которой скорее всего перешел этот курс, ничего определенного сказать не могут. Ей (той же Калиновской) может быть  и неловко, и стыдно ощущать себя в этой ситуации. Но, как говорится,  своя рубашка ближе к телу.
                (31.08.18)               

Примечание к написанному. Но та же Гордеева не раз помогала мне. Запомнилось, как она оформила для меня заявку на грант, которую требовало начальство. А я не ответил ей тем же. В последнее время она прислала мне несколько рабочих программ, которых сам я сделать не мог. И я благодарен ей за это.
Помогала мне и Калиновская. Когда Григорьев в очередной раз «нагрузил» меня новым курсом, она, по моей просьбе, взяла его себе. И тем спасла от «перегрузки».
Вообще, надо сказать, любой человек сложен и противоречив.  И одной краской его не помажешь.

Примечание к написанному. Мой институтский приятель  Боря Ермолаев (выпивали когда-то вместе) как-то раз сказал мне: «Ты, Виктор, всех стараешься примирить, всех оправдать. На все у тебя есть свое объяснение».
Наверное, он прав. Я не люблю острых углов и резких, однозначных и категоричных высказываний. Хотя, иногда надо бы сказать твердо «да» или «нет».

* * *
Та учительница была права. Сейчас у меня почти каждый день занятия. И я ничего другого делать не могу и не хочу. Писать что-то свое просто не получается. Нет ни времени, ни желания. Даже компьютер открыть некогда.
Но прав и я. Человек не должен так работать. При таком графике он превращается, как говорил Пушкин, в «поденщика», в «раба нужды, забот». Радости от этого мало. Точнее – ее совсем нет.
                (5.09.18)

* * *
Надо писать так, чтобы у читателя слезы выступали на глазах и комок подступал к горлу. От радости или от гордости. А может, от благодарности. А еще – от восторженного удивления перед тем, что такое вообще возможно написать, поставить, сотворить.
(слушая радиопостановку по повести Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке», 16.09.18)

Примечание к написанному. Когда-то давно я прочитал статью известного литературного критика о повести Б. Васильева «Завтра была война». Запомнилась одна фраза из этой статьи. Автор утверждал, что если у читателя выступают слезы при чтении повести, то это плохой признак, признак сентиментальности, несерьезной литературы, беллетристики.
Тогда я чуть было не поверил этому критику. Готов был поверить. Сейчас, слава Богу, поумнел и понял, что слезы на глазах – это эмоции. А эмоции в литературе – это главное. Все остальное приходит потом.   

* * *
Между мужем и сыном женщина выбирает сына.
«Поэтому я и езжу  к нему каждый год, – говорит Анастасия об Алеше, – чтобы ему было полегче жить. Хотя бы месяц».
Мне на это возразить нечего. Это что-то непостижимое, иррациональное. Инстинкт матери к своему ребенку. И ради этого ребенка она готова пожертвовать не только любимым мужчиной, но и всей своей жизнью.
Правда, бывают исключения. Например, Анна Каренина.
                (утром, за завтраком, 29.09.18)

* * *
Мама рассказывала. Когда умерла ее мать, отец стал пить с горя. Стал уносить и продавать вещи из дома. Забирался после этого на печку и плакал,  стонал, повторяя одно и то же: «Еня, Еня, Еня…» (бабушку звали Евгенией).
Мама его ругала, говорила, что надо думать о детях, надо продолжать жить. Но он ничего не слушал. Без своей Ени он не хотел жить. Даже дети его не интересовали. Ушел с головой в свое горе.  Через сорок дней он умер.

P. S. Они оба умерли в голодный 1933 год.
                (4.11.18)

                * * *
Давно я не писал о семейных скандалах. И вот опять приходится…
Две недели назад Анастасия категорично заявила, что никаких дней рождений отмечать больше не будет. «Хватит. – сказала она, – Я болею. Мне не до этого».
Но прошло время. Болезнь отступила. И все вернулось на круги своя.
Два дня она готовилась. Закупала продукты. Испекла пирог. Потом пришли ее подружки. И Анастасия начала свой юбилей с коронной фразы: «Ну, поздравляйте меня!».
И все закрутилось.
После третьей рюмки предложили выпить за здоровье мужа. Стали говорить, какой он хороший: не пьет, не курит, посуду моет…
«А может, мне не это нужно», – неожиданно отозвалась Анастасия.
Кто-то неуверенно спросил: «А что же тебе нужно?»
И тогда она, словно очнувшись, сказала то, что от нее ждали:
«У меня хороший муж. Самый лучший. Он меня вполне устраивает».
Но та, первая фраза уже прозвучала. И ее запомнили.
Когда все ушли, я спросил ее, что она имела в виду. Она сначала удивилась (или сделала вид, что удивилась): «Я так сказала? Не помню». Но уже через минуту обиженно ответила: «Мне надо, чтобы ты меня замечал. Ты совсем не обращаешь на меня внимания, не разговариваешь со мной. Уткнешься в свои книги…»
Старая песня о главном. Как в телевизионных сериалах. Занятый работой муж. Тоскующая в одиночестве жена. Не хватает только героя-любовника.
«Тебе совсем нельзя пить», – сухо сказал я.
«А что я такого сделала? – раздраженно спросила она. – Я приготовила на стол, накормила людей, все были довольны. Что я сделала не так?»
«Когда ты выпьешь, – начал я, – ты становишься… слишком возбужденной. Громко говоришь, перебиваешь. В общем, ведешь себя развязно».
«Я громко говорю?..»
Дальше было, как всегда. Классическая семейная ссора, закончившаяся глубоким и непримиримым (до следующего утра) молчанием.
                (26.11.18)

Примечание к написанному. А что, собственно, произошло такого?! Ну, выпила женщина лишнюю рюмку. Ну, сказала какие-то не очень удачные слова. Что же ее за это наказывать? А то, что она полдня не выходила из кухни? Готовила, пекла, варила? А потом села за стол, выпила и расслабилась. И ее за это ругать?
Это неправильно. Люди не роботы. Они могут ошибаться, оступаться. Они ведь живые. И очень уязвимые. Их нужно жалеть и прощать.

P. S.  Вспомнилась пословица: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

P. S. S/ Но почему все-таки большинство скандалов у нас, у русских, приходится на праздничные и выходные дни? На те дни, когда люди должны отдыхать и радоваться?
А может, это не только у нас? Может, так везде? И все это заложено в природе человека? Выпить, закусить и… начать веселиться?

* * *
За все время, пока шла кафедра, я не произнес ни слова. И не потому, что не хотел, а потому, что не понимал, о чем идет речь. То и дело звучали слова: «матрицы», «компетенции» «макеты». При этом, как мне показалось, мало что понимали и те, кто произносил эти слова. 
«Театр абсурда какой-то, – заметил сидевший рядом Григорьев. – Не хватает только человека, который бы описал все это».
«А может, он есть, – ответил я, – и уже пишет…».
«Уж не Вы ли?», – подозрительно посмотрел на меня Григорьев.
«Нет, – улыбнулся я. – Я могу писать только реалистические вещи».
…А вокруг продолжали шуметь непонимающие голоса.
                (на кафедре, 3.12.18)