Малуша

  На фото: 3-я Останкинская ул. Наши бараки.1945г. Мы с папой и мамой,(которая на папу сердится), идём погулять в Шереметьевский парк, в воскресенье. А папа нас фотографирует фронтовой трофейной  "Лейкой" (позже - фотоаппарат ФЭД -Феликс Эдмундович Дзержинский). Слева зеленеют всходы посаженной нами картошки.

                М А Л У Ш А

                Рассказ

                Детям - жертвам всех войн

                посвящается

          Наш дом в Останкино. Соседка по бараку  маленькая, как и я, девочка с редким именем - Малуша. Иногда мы с ней играем в "дочки-матери" с  самодельными куклами из тряпок и ваты. Под круглым столом, что посреди нашей (не её) комнаты. Для незаметной нашей тихой игры это лучшее место уединения и уюта. Скатерть свешивается со всех сторон почти до полу. И у нас там свой собственный  "микро-мир". Малуша девочка кроткая и послушная, и в игре всегда "дочка". Слабое дитя военных лет. Она хрупкая и словно прозрачная, с голубыми прожилками на висках, с завитками тонких, белых волосиков. Её хуторские родители настоящие рыбаки с севера, а здесь у нас они "эваки"- то есть, эвакуированные. Прибыли откуда-то из Коми. Прижились, работать пристроились. Её однорукого отца - инвалида, потерявшего когда-то левую кисть при работе с рыболовецкой снастью, на фронт не взяли. Но на заводе "Калибр" (по производству снарядов средней дальности), который недалеко от нас, на Ярославском шоссе, его сразу поставили к ленте конвейера бригадиром, командовать бабами и подростками. Других мужиков-то не было, все ушли на фронт. И он стал даже в почёте. И жена его невзрачная, простоволосая  работала там же в соседнем цеху откатчицей. После войны они, конечно, мечтали (собирая по копеечке деньги), вернуться с дочкой домой. В свою родную зелёную глушь. К могилам предков, в любимый и рыбный край Коми.
 Однажды, когда родителей не было дома, Малуша случайно нашла запрятанный где-то в глубине шкафа завёрнутый в тряпицу пакет с деньгами, заработанными тяжким трудом. Малуша не спеша разобрала пальчиками цветные  бумажки купюр.
Среди них ярко краснели  десятирублёвки и на каждой портрет Ленина - дорогого вождя.  Тогда обрадованная малышка выбрала из пачки, именно эти красненькие "картинки" со знакомым добрым лицом. И, усевшись за стол,  прикусив язычок, стала старательно и наивно, склонив головку, ножницами аккуратненько вырезать из каждой бумажки овальный портрет  милого дедушки Ленина. Потом, отодвинув ладошкой обрезки в сторону, с удовольствием долго  раскладывала "личики" по кругу перед собой на клеёнке. Как порой её мама вечерами раскладывала на столе игральные карты. "На удачу. На прибыль, здоровье, на счастье".  А пришедшему с работы  отцу Малуша сразу похвасталась, смотри, мол, пап, как у меня красиво всё вышло. Но тот... потрясённый увиденным, замер. Просто остолбенел. Застыл. Стоял на месте как вкопанный. И вдруг как ударит её своей тяжёлой рукой по затылку... И та сразу так тихо, беззвучно и мягко повалилась со стула на пол. Сразу замертво. Не шевелясь, не дыша. 
   Хоронили Малушу серым утром, тогда почему-то  принялся моросить дождь, (видно, даже и небо с горя заплакало), в маленьком узком  гробике. "Вот в подарок вам гробОк из берёзовых досОк". Под  резко-заполошные, порой на весь двор, вскрики её горемычной матери. С утра полоумно расхристанной и не чесаной. Вокруг телеги молча, без слов, понуро стояли соседки с детьми. Гробик лежал на телеге,  запряженной послушной лошадкой. (Достать машину-полуторку не удалось, так как отца увезли в милицию с сердцем, а не в больницу, как было бы надо). Капли дождя падали на  восково-бледный лик Малуши. Недвижной, как кукла. В незнакомо-белом платочке. На её лобик, чистый, как у святой. На мелкие пальчики, по-птичьи скрюченные на груди. Но безутешная мать, севшая рядом на телегу на клочья сена, поскорей, бережно прикрыла гробик крышкой. Возница неспеша тронул вожжи и лошадка, видно, давно некованая, нехотя, опасливо побрела по дворовой траве, истоптанной и сухой. Повезла покойную куда-то за сельхоз-выставку (ВСХВ) на ближнее Хованское кладбице. А соседки, и мы с мамой, поскорей пошли прочь от дождя в барак. И там в сумраке длинного коридора расходились по  своим комнатам и углам. А кто-то - на душную кухню, где теплились огоньки непогашенных керосинок и в мисках что-то варилось. Но все почему-то молчали. "Народ безмолствовал". Говорить было не о чем.
 До конца войны оставалось ещё пол года.