Любовь поправшие I. 22

В семье внука императора Николая Первого, великого князя Константина Константиновича, пять его старших сыновей, князей императорской крови, с самого начала войны со своими полками ушли на фронт. Старший - двадцативосьмилетний Иоанн Константинович ординарцем при штабе 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии; второй – двадцатисемилетний Гавриил Константинович флигель-адъютантом в лейб-гвардии Гусарском полку; третий брат – двадцатитрёхлетний Константин Константинович Младший поручиком лейб-гвардии Измайловского полка; четвёртый – двадцатиоднолетний Олег Константинович корнетом лейб-гвардии Гусарского полка; и пятый – двадцатилетний Игорь Константинович, окончивший Пажеский корпус 12 июля 1914 года и недавно произведённый в корнеты, тоже в лейб-гвардии Гусарском полку.
«Наши три гусара», как называл их отец, Игорь, Гавриил и Олег, втроём служили в лейб-гвардии Гусарском полку. Полк этот вместе с лейб-гвардии Драгунским полком входил во 2-ю бригаду 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. В гвардейские гусары нижних чинов традиционно брали хорошо сложенных русобородых шатенов на лошадях серой масти в первый и  третий эскадроны, гнедой масти с отметинами во второй эскадрон, белой масти в четвёртый и серой – в пятый и шестой эскадроны. Командовал полком генерал-майор Шевич Георгий Иванович. Олегу Константиновичу предлагали быть ординарцем в штабе дивизии, но он предпочёл остаться в полку, чтобы лично принять участие в боевых действиях на Северо-Западном фронте. Генерал-майор Шевич поручил ему ведение полкового дневника. И бывший александровский лицеист со рвением изголодавшегося по работе журналиста принялся освещать в нём исторические события из походной жизни гвардейских гусар. Помимо официальной рутины он не забывал вести и свой собственный дневник, куда записывал сокровенные мысли, зарисовки событий, впечатления, в которые потом хотел посвятить отца, великого князя Константина Константиновича как своего духовного наставника, наиболее близко разделяющего его литературные и умственные интересы. Были там и лирические посвящения его невесте, княжне императорской крови Надежде, дочери великого князя Петра Николаевича, с которой он был помолвлен незадолго до начала войны. Озарённый светлой любовью к ней и трепетом радости скорого брака, он уходил на войну. И хоть радостно ему было запечатлевать свои мысли и повседневные события кавалерийской службы в дневники истории, всё более все желания князя сосредотачивались на жажде подвига: он днём и ночью мечтал о своём уходе из штаба полка и о принятии командования взводом. Командир полка, как мог, по-отечески оберегал его, от всяких безрассудств и геройств. Ещё в самом начале войны князь Олег не без гордости записал в своём дневнике: «Мы все пять братьев идем на войну со своими полками. Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».
Не забывал он уделять внимание и своей любимой кузине, великой княжне Марии Николаевне, справлялся о её настроениях, сердечных переживаниях и планах на жизнь. Та скупо ему отвечала, скрывая за общими и ничего не значащими фразами, своё истинное настроение, наученная своим личным опытом и обожжённая материнской суровостью нравственных экзекуций.
Олег настойчиво и терпеливо добивался от командира полка принять взвод. И в двадцатых числах сентября наконец-то желание его осуществилось. Просто командир устал уже уговаривать князя и сдался на милость его навязчивых просьб. Двадцать седьмого сентября Олег Константинович, командуя взводом, близ деревеньки Пильвишки в районе Владиславова следовал в одной из застав передовой кавалерии. Разведкой был обнаружен германский разъезд и лихие гусары кинулись их атаковать.
Горячий гнедой конь помчал романтика-лицеиста за уходящим к лесу противником. Это были конные егеря в зеленовато-серых мундирах со стоячими воротниками и в шлемах с заострённым навершием. Гусары летели им наперерез, вытаскивая из ножен сабли и устрашающе свистя и гикая. Неповоротливые, грузные немцы, видя, что не успеют оторваться, повернулись во фронт принимать бой. Их пики, словно копья рыцарей-крестоносцев, грозно смотрели на врага, как и их взгляды из под воображаемых поэтом шлемовых забрал. Гусары шли на сближение, и вскоре залязгала клинками рубка. Перед глазами Олега носились всадники, яростно поднимая коней на дыбы, сверкали сабли, разящие смертью наточенной стали. Немцы падали подстрелянные и порубленные, смятые гусарским натиском. Князь подскакал к месту боя в конце стычки, когда на земле уже валились раненые и оставшиеся, кто не успел всё-таки вырваться, бросали оружие и сдавались в плен. И тут один из раненых немецких кавалеристов, уже находясь на земле под убитой лошадью, внезапно, почти не целясь, скорее машинально, чем умышленно, непроизвольно, по привычке убивать, выстрелил в князя и свалил с коня. Резкой болью пронзило молодое тщедушное тело. Юноша вскрикнул и забился в конвульсиях. Того егеря остервенело зарубили подоспевшие гусары. С немца упал латунный шлем-пикельхельм с металлическим шипом в навершии, в рассечённом светло-коричневом тканевом чехле которого виднелся кокардой в посеребрённой пластине оскорблённый зарубком русской стали прусский орёл в растопыренных перьях размётанных крыльев. Гусарский клинок вязко вошёл в гладко уложенную на пробор шевелюру брюнета, будто её обладатель собирался посетить театр, а не готовился в бой.
Князя срочно отправили в госпиталь в Вильну, где он был вне очереди прооперирован. Но заражение крови – главный бич фронтовых госпиталей, уже начало своё таинственное колдовство умерщвления плоти. Верховный Главнокомандующий в расстроенных чувствах отбил телеграмму царю, в которой приукрасил роль князя и значение его подвига в произошедшей лёгкой стычке с разведкой неприятеля:
«При следовании застав нашей передовой кавалерии были атакованы и уничтожены германские разъезды. Частью немцы были изрублены, частью взяты в плен. Первым доскакал до неприятеля и врубился в него корнет Его Высочество Князь Олег Константинович».
Текст Высочайшего приказа с формулировкой «за мужество и храбрость, проявленные при атаке и уничтожении германских разведчиков, при чем Его Высочество первым доскакал до неприятеля» двадцать девятого сентября Олегу привез отец вместе с пожалованным ему орденом Святого Георгия 4-й степени. Умирающий сын выслушал формулировку награждения и тихо сказал: «Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома». Он умирал в здании Виленского реального училища, в котором был развёрнут военный госпиталь. Рыдающая сестра милосердия склонялась над молодым князем, корчащимся в предсмертной агонии, пытаясь хоть чем-то отвлечь и облегчить его страдания. А он сквозь стиснутые от боли зубы шептал ей: «Жизнь, милая сестричка, это не удовольствие, не развлечение, но крест».
Великий князь Константин Константинович привез умирающему сыну Георгиевский крест его деда.
— Крестик Анпапа!— прошептал князь Олег.
Он потянулся и поцеловал белую эмаль. Крест прикололи к его рубашке. Вскоре больной стал задыхаться… Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; Великая княгиня грела холодевшие руки. Брат Игорь Константинович стоял на коленях в ногах. Вскоре окончилась молодая жизнь… Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на его груди.
Тело Олега сопровождала семья до имения Осташёво. Мать погибшего, великая княгиня Елизавета Маврикиевна забрала на похороны из полка двух других сыновей, с отчаяния требуя от них навсегда оставить военную службу. Под рыдания матери сын Гавриил всю дорогу в вагон-салоне с досады твердил: «Жаль, что я не убил этого Вильгельма ещё год назад, когда был в Берлине у него на приёме!».
Траурный поезд с телом князя медленно подъезжал в осенней расхлябанной распутице окрестного бездорожья к станции Волоколамск. На платформе стояли войска и крестьянские массы народа. Как полагалось при похоронах обер-офицера, к тому же князя императорской крови, войска встали «на караул», оркестр заиграл «Коль славен». К платформе было подано орудие с лафетом, на который и поставили гроб с телом князя, уставив цветочными венками, словно гробницу фараона.
Траурная процессия тронулась на Осташёво. Князья и офицеры на лошадях, княгиня с соседками-помещицами и родственницами дома в экипажах. Крестьянский люд, содравши шапки, бежал и плёлся сбоку вдоль дороги. Мальчишки шныряли мимо, грязные, юркие, как воробьи, ростом меньше орудийного колеса. Повсюду следовали за гробом вереницы народу: крестьянки в платках, отставные солдаты в шинелях, старики, ветераны и инвалиды прошедших войн. Было третье октября… Грязь и распутица. Отпели и похоронили молодого князя на берегу Рузы, в западной части по-осеннему увядающего парка усадьбы. Присутствовавшие на похоронах были приглашены во дворец Великого князя на поминальный обед. Для крестьян поминальное угощение было приготовлено в двух чайных лавках.
Отец, хоронивший сына, был физически и морально раздавлен. Он толком ещё не успел оправиться от того стресса, который испытал в самом начале войны, когда отдыхал с супругой и младшими детьми в Германии. Война началась внезапно и он был арестован и позорно выпровожден за пределы Германии. Пришлось хлебнуть унижений, ранее не знакомых его гордой особе. И теперь такое горе. Он лишался любимого сына, чьи литературные перспективы тешили больное самолюбие великого князя. Словно смысл жизни теряла теперь его старость.
- Я велю заложить в память о сыне на месте его погребения храм-усыпальницу,- всхлипывал Константин Константинович, обращаясь к супруге, дёргая по-старчески плечом и вытирая слёзы платком. - Что-нибудь в древне-русском стиле по образцу новгородских церквей. Олежек так любил историю, Древнюю Русь и Господин Великий Новгород. В усыпальницу помещу саркофаг. Будет церковь со входом на запад и со звонницей в восточном углу, с апсидой и одноглавым куполом. Мы будем туда приходить и молиться об упокое его души. Помнишь, как в 1908 году во время нашего путешествия по Волге мы посетили во Владимире Успенский собор, где от монголо-татар в 1238 году погибла вся семья великого князя Юрия Всеволодовича. Я видел, когда мы все осматривали ризницу, Олег молился перед гробницей погибших княгинь. Так и вижу его сейчас одинокую коленопреклонённую фигуру в полумраке древнего собора…
Жена не разделяла православные вкусы и духовную чувствительность и ранимость мужа. И после  похорон Елизавета Маврикиевна всё больнее стала его упрекать за то, что в военные отдал сына.
- Война эта бессмысленная! – всё повторяла она. – Глупость! Зачем воюете?! Это всё Великобритания! Она натравила Россию и Германию друг на друга, чтобы они обе сгинули в кровопролитной бойне. А сама она будет дальше гегемоном властвовать над миром.
- Как ты можешь так говорить! - расстраивался всё-более Константин Константинович. – Сын пролил свою кровь не зря, за Царя, за Отечество, за великое дело!
- Какое великое дело? Ну, скажи, кому была нужна его смерть?
- России! Войскам! Они воодушевления полны и отмстят за его гибель армиям кайзера!
И спорили два пожилых человека, уставших от жизни, взаимно отвергших любовь, в имении своём не находя более ни в чём отдушины и покоя, в удушающей их муке бессилия что-либо изменить. И всё также на полях сражений юные мальчики гибли в кровопролитных боях, и гвардии, позолоченной в парадном напылении, редели ряды. Великая страда сенокосов молодых жизней стояла над Галицией и Вислой, ожидая обильную жатву смерти. Несчислимо косилась жизнь, и смерть собирала свои осенние урожаи. Немецкие  пулемёты и артиллерия, словно спелую рожь, косили русскую гвардию. Лапчатые кресты Тевтонского ордена, Железные кресты прусских наград, чёрные орлы Германской империи, заимствованные с аквилы древнеримских легионов, и Балкенкройцы или поперечины креста на гюйсах дредноутов и боках аэропланов и танков зловеще зияли чудовищной мощью агрессивного германского милитаризма, устрашая собою два фронта – французов и русских.   
***
В ходе общего наступления Юго-Западного фронта 21 августа русские войска заняли Лемберг, которому сразу же было возвращено его историческое название Львов, данное ему галицийским князем Данилой Романовичем при основании в середине XIII века. 22 августа был взят Галич. Девятая армия опрокинула противостоящего противника и второго сентября 1914 года, взяв польский город Сандомир, создала плацдарм на реке Сан для удара на Краков. Тридцать австрийских дивизий отходили, чтобы не быть окружёнными Девятой, Четвёртой и Пятой русскими армиями. К восьмому сентября русские заняли всю восточную Галицию, всю Буковину и осадили Перемышль. 10 сентября Русская Императорская армия взяла Лупковский перевал и перешла Карпаты. Галицийская битва закончилась поражением Австро-Венгрии. Войсковая корреспонденция пестрила представлениями к наградам. В штабах соединений поднимались тосты за здоровье Императора и освобождение от швабского ига коренной русской вотчины – Галиции. За неё комадарм 9А Лечицкий первым в Великую войну получил одну из самых высоких наград – Георгиевское оружие с бриллиантами.
В этих условиях Германия, чтобы помочь союзнику, поражение которого от русских в Галицийской битве ставило Австро-Венгрию на грань военной катастрофы, начало переброску 11-го, 17-го, 10-го и резервного корпусов из Восточной Пруссии к Ченстохову, где была сформирована 9-я армия Макензена. Германское командование решило нанести оттуда удар на Ивангород и Варшаву во фланг русским, преследующим австрийцев. Объединённую группировку противника в составе 9-й германской армии Макензена и 1-й австрийской армии Данкля возглавил Пауль фон Гинденбург, шестидесятисемилетний генерал, воевавший ещё при Бисмарке во Франко-прусской войне 1870-1871 гг. в двадцатитрёхлетнем возрасте, а ныне виновник самсоновской катастрофы и одиозная фигура в Германии, прославившийся своими блестящими победами на Восточном германском фронте против русских.   
Русские противопоставили Гинденбургу собранные у Варшавы и Ивангорода силы двух фронтов: Северо-Западного, главкомом которого с третьего сентября стал генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский, и Юго-Западного генерала от артиллерии Николая Иудовича Иванова. Рузский стягивал к Варшаве Второю армию Шейдемана, пополнив её тремя сибирскими корпусами. Иванов 11 сентября 5-ю армию Плеве, 4А Эверта и 9А Лечицкого стал оттягивать от реки Сан на север и развернул вдоль Вислы по обе стороны крепости Ивангород.
15/28 сентября германская 9-я армия генерала Макензена начала наступление на Варшаву и Ивангород, тесня корпуса 2-й и 4-й русских армий, которые понесли большие потери. К 29сентября/12 октября немцам удалось занять весь левый берег Вислы вплоть до Варшавы. В руках русской армии оставались лишь предмостные укрепления Ивангорода и Варшавы и плацдарм у Козенице, которые, не смотря на все усилия противника, ему не удалось взять. Немцы забрасывали тяжёлыми снарядами русские укрепления в предместьях Варшавы, вымещая злобу и компенсируя техническим превосходством своё наступательное бессилие.
Семёновский полк в составе 1-й гвардейской пехотной дивизии вёл оборонительные бои 24 сентября – у деревни Ляс-Дембове, 28 сентября – у деревни Хотца Дольна. После он был отведён в резерв и готовился для контрнаступления во фланг и тыл 1-й австрийской и 9-й германской армиям, ожидая известий из-под Варшавы, где Гинденбург увяз в ожесточённых боях за плацдармы, бросая в мясорубку боёв свои гвардейские резервы.
30 сентября 2-я и 5-я русские армии начали развивать наступление по левому флангу противника и Гинденбург перебросил от Ивангорода к Варшаве все свои основные силы, пытаясь выставить заслон. 1-я австрийская армия Данкля трещала по швам. Русские готовились к решительному броску. В эти дни подготовки к наступлению 9-й армии – в первой декаде октября, когда Семёновский полк ожидал каждый день положительных вестей из-под Варшавы, Михаила Тухачёва вызвали в штаб полка. Батальонный командир полковник Вишняков напутственно его покритиковал.
- Тухачёв! Вас в штабе полка дожидается дочь генерал-майора барона де Боде. Подпоручик, я вас прошу все эти шуры-муры с девицами оставить до победы. Не место им во время войны! Чтобы в первый и в последний раз, подпоручик!
- Слушаюсь, господин полковник!
У Михаила сердце от неожиданной радости выпрыгивало из груди. Какой-то неведомой волной счастья его окатило немилосердно, но было так приятно в тревожном волнении от предвкушения встречи с любимой девушкой, что он махом вскочил в седло и поскакал в штаб на батальонной ординарской лошади, от  возбуждения неуклюже подпрыгивая в седле, в неровном скаче перемахивая кустарник.
- Да смотрите Ванечке на глаза там не показывайтесь! – вдогонку ему ещё кричал Вишняков.
А Михаил летел, не различая дороги, навстречу к любимой. И попадись бы ему на встречу в то самое время какой-нибудь шальной австрийский разъезд, не сдобровать бы влюблённому подпоручику и поплатиться жизнью за такую беспечность.
София сидела в штабе с двумя вестовыми из казаков второй очереди в кавалерийской шинели, искуссно подогнанной по её миниатюрной фигурке. В глубоких гротах её тёмно-голубых глаз пылал, как в камине, огонь возбуждения, азарта и страсти. Михаил, не помня себя, ни чинов, ни имён, кинулся к ней навстречу. Она тоже, не в силах совладать с тягой молодости, в влюблённом порыве повисла у него на шее. Полковой адъютант, понимающе, вызвал унтер-офицера и распорядился проводить молодых на квартиру. Но так не притязательна пылкая молодость, ждущая встречи и жаждующая влюблённого уединения. Бурная страсть бросила их в объятия друг к другу. Они захлебнулись в ней и только по истечении неведомого им количества времени, очнулись где-то на соломе в полутемной освещенной свечкой халупе.
- Ну, как ты, Софьюшка?! Откуда ты здесь?! Как ты меня нашла?!
Она вскидывала, нежно глядящие на него глаза.
- Поверь, любимый, мне – разведке, не так-то сложно теперь отыскать гвардейский полк на войне.
- Ты в действующей армии? Зачем?! В которой части?
- Всё по порядку, милый. Вопросов слишком много… Ты знаешь, я ведь всё рассказала maman о нас… Во всех деталях, во всех подробностях, словно гусар на попойке, хвастающий перед сослуживцами в полку о своих любовных похождениях. Она была в шоке. Так я отомстила ей за упечение меня в этот монастырь – Смольный! И, пока она раздумывала, приходя в себя, что со мной делать и как бы больнее и жёстче меня наказать, я убежала из дома. Благо, наступила война и я помчалась к отцу в Варшаву, в его лейб-гвардии Санкт-Петербургский полк. Служу при нём при штабе вестовым на правах вольноопределяющейся или вольнопёра, как говорят солдаты. Была уже не раз в разведке. С седьмого октября отец - командир 1-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии. Дивизия входит сейчас в XXIII АК Второй армии. Дивизией командует генерал-майор Чернавин Владимир Всеволодович. Корпусом командует генерал от инфантерии Владимир Николаевич Данилов, герой русско-японской войны. В корпусе его все называют «генерал от наступления». Теперь в прямом подчинении у отца два полка: лейб-гвардии Кексгольмский и лейб-гвардии Литовский. И я уже знакома, представь себе, с их командирами генерал-майорами Борисом Викторовичем Адамовичем и Константином Константиновичем Шильдбахом. В составе Второй армии мы бьёмся под Варшавой.
- Да, эта жуткая история с 2А в начале войны и самоубийство командарма Самсонова. Как вы пережили это?
- Потеряно было три корпуса. Это ужасная катастрофа! Поменяли многих начальников. В конце августа сместили командира XXIII-го корпуса генерала от инфантерии Киприана Антоновича Кондратовича. А в начале сентября сместили и Главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала от кавалерии Якова Григорьевича Жилинского за этот провал. Вместо него с третьего сентября генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский.
- Да, бывший командир 3А.
- А что ваш Гвардейский корпус? Держится? Смотрите! Мы на вас, на элиту армии ровняемся! Представляешь, ищу тебя, мотаюсь с казачками по фольваркам и местечкам, попадаю в штаб 1-й гвардейской пехотной дивизии, к которой вы, семёновцы, относитесь…
- А также преображенцы, измайловцы, егеря…, - любовно теребя завитки волос Софии, ласкал её Михаил.
Она улыбается, нежась и прижимаясь к нему, и продолжает: «Ну, так вот. Рапортую, представляюсь штаб-офицеру, оказывается, самому командиру генерал-лейтенанту Владимиру Аполлоновичу Олохову! Такой импозантный мужчина, видный, представительный, кавалер из себя, стал ухаживать, угощал чаем с шоколадом, рассказывал о себе, о семье, о том, что родом из Лифляндской губернии, о жене Ольге Игнатьевне и о шестерых своих детях. Он так их любит. Милый такой, заботливый отец.
Минуты страсти, пылкие признанья, любовь и ласки, кругом голова…
София, порывисто сбросив с себя всю одежду, предстала перед Михаилом полностью обнажённой. Тухачёв любовался открывшимися ему девичьими прелестями в мерцании крестьянской свечки.
- Помнишь, в Смольном институте ты рассказывал мне на балу о натурщицах, которые открывают своё тело великим художникам и творцам. Смотри же на меня сейчас, любимый и запоминай всю! Я быть хочу твоим вдохновением!
Михаил замер от восхищения.
- Ты стала гладкая, как будто Афродита.
- Я быть хочу всегда богиней твоих грёз!
- Но чем ты бреешься, станком от Gillette Company со сменными штампованными лезвиями из дешёвой углеродистой стали?
- О, нет! Я использовала метод древней депиляции персиянок. Нагрела сахарную пасту, нанесла на интимные участки и позже соскребла.
- Но это больно, видимо!
- Вот закончится война и я стану актрисой или танцовщицей, чтоб все мужчины падали у моих выбритых ног.
Он, не давая ей больше сказать ни слова, крепко заключил её в замок своих объятий.
***
- Ты стала женщиной теперь, моя София. В любви невинную я кровь твою пролил…
- Ну, что с того, коль это нужно для влюблённых?
- Я кровь врагов на фронте должен проливать…
- О, я не враг тебе, мой рыцарь, мой любовник! Я всю себя тебе, мой рыцарь, отдаю!..
***
 Расставались грустно. У обоих было тоскливо на душе.
- Смотри у меня, Тухачёв! С полячками не балуйся, а то, узнаю – отрублю саблей причинное место по самые не балуй! На, вон, почитай между боями. Занятная вещица. Стихи модного поэта Владимира Маяковского, кстати, твоего ровесника. По случаю начала войны.
Михаил трепетно принял и сложил листок бумаги с переписанным стихотворением. На прощание он ещё бережно подержал под уздцы её коня. Девушка, будто отправляющийся на войну казак, нагнулась и поцеловала его сочно в губы, затем лихо откинулась, по-казацки, восседая в седле, гикнула, пришпорив, вороного жеребца, и он понёс её во весь опор, так что сопровождающие  казаки стали еле поспевать за ней следом.
- Ничего себе, кавалерист-девица, - восхищенно провожали её глазами семёновские штабисты.
А Михаил, вернувшись в роту, перед ночлегом, развернул подаренный Софией свёрток бумаги. Там были переписаны красивым женским почерком следующие стихи.
«Владимир Маяковский
ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА

"Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!"
И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струя!


Морду в кровь разбила кофейня,
зверьим криком багрима:
"Отравим кровью игры Рейна!
Громами ядер на мрамор Рима!"


С неба, изодранного о штыков жала,
слезы звезд просеивались, как мука в сите,
и подошвами сжатая жалость визжала:
"Ах, пустите, пустите, пустите!"


Бронзовые генералы на граненом цоколе
молили: "Раскуйте, и мы поедем!"
Прощающейся конницы поцелуи цокали,
и пехоте хотелось к убийце - победе.


Громоздящемуся городу уродился во сне
хохочущий голос пушечного баса,
а с запада падает красный снег
сочными клочьями человечьего мяса.


Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
"Постойте, шашки о шелк кокоток
вытрем, вытрем в бульварах Вены!"


Газетчики надрывались: "Купите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!"
А из ночи, мрачно очерченной чернью,
багровой крови лилась и лилась струя.
20 июля 1914 г.»