Воспоминания как мы выжили в немецкой оккупации

Константин Воротной
Воспоминания моей матери о войне:
жизнь в немецкой оккупации

Моя мать Елизавета Дмитриевна Воротная (Луференко) (7 июня 1929 – 13 февраля 2018)  последние годы писала воспоминания о прошедшей войне – она родилась п.Вышков (ст.Злынка) Новозыбковского района Брянской области. Там прожила более двадцати лет. В конце августа 1941 г., через два месяца  после начала Великой Отечественной войны, сюда пришли германские войска и жители оказались в немецкой оккупации. Мать почти всю жизнь боялась  рассказывать, что она была в оккупации, и нам, своим детям, тоже говорила, чтобы мы об этом периоде ее жизни никому ничего не рассказывали. Впрочем, в середине 1980-х, когда в стране жизнь стала более свободной, она иногда предавалась воспоминаниям об этом периоде своей жизни. Подробности же автор узнал только из воспоминаний, которые она написала незадолго до своей смерти.
В некотором смысле ей повезло – родись Лиза Луференко годом ранее, ее вполне могли бы угнать в Германию, поскольку в 1943 г. ей исполнилось бы 15 лет. К тому же она была небольшого роста, казалась болезненной, поэтому немецкие оккупанты на таких девушек внимания не обращали.
Воспоминания моей матери – это свидетельство человека, который  почти три года провел в оккупации, познал все «прелести» немецкого оккупационного режима, поэтому пусть заткнутся те, кто заявляет о том, что мол, немцы несли русским европейскую культуру и цивилизацию. Моя мама целиком познала эти самые европейские «культурные ценности». Не дай Бог!!!

ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ 1941 – 1945 ГОДОВ

О том, что война с Германией будет, люди догадывались давно и даже шептались об этом на кухнях, боялись, как бы кто посторонний не услышал. И она разразилась. Поэтому, 22 июня 1941 г., когда стало известно о начале войны, нападении фашистской Германии на СССР, у ворот спичечной фабрики «Ревпуть» в поселке Вышков прошел митинг. Выступали представители всех местных организаций – образования, культуры, администрации – призывали сплотиться перед лицом нависшей опасности, защитить нашу советскую Родину, выражали уверенность в том, что уже в ближайшее время враг будет разбит и изгнан  за пределы нашей страны.
На следующий день, 23 июня, в вышковской  школе собрали всех учащихся, тоже говорили о войне, об уверенности в нашей победе над врагом. Однако вскоре  собрание пришлось прервать  - высоко в небе появился самолет,  стал снижаться. Сначала  решили, что это советский летчик летит бомбить немецкие войска, но кто-то из учителей вовремя сообразил, что это немецкий самолет, поэтому они  потребовали, чтобы мы, учащиеся школы,  быстрее бежали по домам. Только успели мы разбежаться, как самолет вышел на позицию, то есть, собирался разбомбить школу, и сбросил бомбу. Впрочем,  бомба упала не на здание школы, а во дворе ее, взрыв  вывернул с корнем могучую сосну, стоявшую неподалеку.
И с этого дня, 23 июня 1941 г., наш поселок и окрестности немцы бомбили почти каждый день. Дело в том, что по  середине поселка Малый Вышков проходила основная железнодорожная  магистраль    «Москва – Брянск – Гомель – Минск – Берлин». Поэтому фашисты и бомбили вдоль этой железной дороги. Да еще и  истребители «Мессершмитт» летали над самыми крышами, очень низко,  и гонялись за каждым человеком, даже лица ухмыляющихся немецких летчиков можно было увидеть.
В первые же дни войны жителями нашего поселка были построены блиндажи в один, два и три «наката». В этом деле принимали участие не только взрослые, но и дети. Ближайшим от нашего дома блиндаж был в один «накат». Но я боялась идти внутрь  и стояла у входа. Но чаще всего мы просто ложились на землю, как на знаменитой фотографии, и смотрели, как отрываются от самолета бомбы. Мы знали, что если он сбрасывает их прямо над нами, то она упадет не на нас, а значительно дальше. Одновременно со сбрасыванием бомбы «Юнкерсы» пикировали и включали сирену, которая выла, пока он пикировал. Прошло много лет, но я до сих пор помню  вой сирены и взрывы от бомб…
О том, что будет бомбардировка, мы узнавали по появлению над поселком самолета-наблюдателя «Фоккевульф-190», его еще называли «рама», поскольку имел два фюзеляжа. Он появлялся очень высоко, потом снижался, облетал окрестности и улетал. А через некоторое время появлялись «Юнкерсы» и начиналась бомбежка. Часть «Юнкерсов» летели дальше на восток, а другие  начинали нас  бомбить, после чего улетали обратно на запад.
Судя по тому, что бомбардировки постоянно усиливались,  все стали понимать, что немцы наступают  и Красная Армия никак не может их остановить. О том, что происходит на фронте, мы могли только догадываться, поскольку радиоприемников почти ни у кого в поселке не было, а те, у кого они имелись, а это сотрудники местной администрации и некоторые учителя, старались об этом не распространяться, чтобы их не обвинили в паникерстве и упадническом настроении. Да и указаний из областного центра (в 1937 – 1944 гг. Злынковский район, в который входил и Вышков, был включен в состав Орловской области) о том, что надо приступать к эвакуации, не поступало.
И только в середине августа 1941 г., через два месяца после начала войны, когда стало понятно, что немцы уже близко  и  Вышков будет оккупирован,  с фабрики «Ревпуть» стали эвакуировать оборудование, погрузкой занимались  все сотрудники.
Моего папу, Дмитрия Федоровича Луференко, который тоже работал на этой фабрике, долго не хотели отпускать, но потом все же дали автомобиль на две семьи, чтобы мы уехали. Это было в конце августа 1941 г. Но было уже поздно. Мы только доехали до деревни Муравинка, в которой родился мой папа, в семи километрах от Вышкова на левом берегу р.Ипуть, как пришлось остановиться – неподалеку уже были немецкие танки  и пехота, мы их даже видели издалека. Так мы попали в окружение. Взрослые – мужчины и женщины – стали копать окопы, но место оказалось неудачным. Деревня Муравинка располагается на очень крутом высоком берегу реки Ипуть. Здесь же неподалеку расположилась и воинская часть Красной Армии. И воины установили орудийный расчет как раз неподалеку, метрах в 20 от  нашего окопа, они даже не знали, что мы вырыли здесь окоп. Когда немецкие солдаты стали переправляться через Ипуть, наши стали стрелять по ним из орудий. Немцы их обнаружили и открыли ответный огонь. Окоп наш был всего в один накат, осколки немецких снарядов градом сыпались на наш окоп.
Мы не надеялись, что останемся живы после 12-часового сидения в этом окопе и постоянных обстрелов со стороны немцев. Но Бог пожалел нас, поскольку не было ни одного прямого попадания в окоп, иначе никого из нас в живых бы не осталось. 
Вечером бой затих. Красноармейцы вынуждены были уйти в лес – закончились артиллерийские снаряды, да и вообще боеприпасы. Солдаты и офицеры были голодные, измотанные, они  что-то сварили в котле, но поесть не успели, так быстро пришлось уходить. Только перед началом боя что-то перекусили и нам принесли целое ведро каши с мясом. А почти целый котел с едой остался.
Когда стрельба закончилась, мы пошли в Муравинку, к родственникам папы. Здесь это самое ведро с кашей и съели – когда в следующий раз придется еще сытно покушать. Так и произошло…
Некоторое время продолжалась тишина, а потом началась стрельба из автоматов. Оказалось, в деревню вошли немецкие  автоматчики и стали стрелять кур, свиней, коров. Всю кашу с мясом, которую оставили  наши солдаты,  съели немцы. Жителей разогнали по домам, сами пошли дальше, видимо, преследовать наших солдат, а в деревню вошли другие немцы.
Мы вернулись в свой окоп на берегу Ипути. Здесь уже стояли немцы и выясняли, кто живет в этом окопе. Не обнаружив красноармейцев, они успокоились. Вскоре  где-то высоко в небе появился самолет, один из немцев сказал по-русски «наш», но я его перебила и сказала «нет, наш», но папа успел схватить меня за руку и утащить в окоп. Всю ночь мы провели в этом окопе. Наутро привели из дома папы (т.е.из Муравинки) корову, она была ранена в дойку (вымя), пытались ее лечить. Провели в окопе еще ночь и на следующее утро решили вернуться в Малый Вышков. Расстояние до него от Муравинки всего 7 километров. Для нас это было почти ничего – ведь  каждый день многие жители деревни ходили отсюда на работу на фабрику. А дети из Муравинки,  начиная с 5-го класса, ходили пешком в школу в Малый Вышков, каждый день туда и обратно. Транспорта в те времена, понятное дело, не было, поэтому ходили пешком  каждый день зимой и летом. Так что для нас это не было проблемой. Папин брат дядя Федор (Федор Федорович Луференко) проходил это расстояние   - 7 км – всего за 40 минут.
Когда пришли домой, то оказалось, что из дома все имущество – почти вся мебель, одежда, постельное белье – кто-то вынес. Кстати, не обязательно, что это сделали немцы, скорее всего, кто-то из соседей совершил мародерство.  Самое обидное – украли коробку с нашими фотографиями, весь наш семейный архив…
В начале сентября 1941 г. Вышков был окончательно оккупирован немцами…
Почти с самого начала войны нам приходилось спать на полу из-за бомбежек, а когда пришли фашисты – из-за обстрелов и постоянной стрельбы. Дело в том, что наши дома стояли на территории фабрики, а немцы ее тщательно охраняли. Ставили на крыльцо  нашего дома пулемет и всю ночь стреляли в сторону леса, где скрывались оставшиеся в окружении красноармейцы и партизанские отряды, коих в брянских лесах было немало и именно их немцы опасались больше всего.
Вскоре немцы начали угонять молодежь в Германию – юношей и девушек от 15 лет и старше. Они оцепляли фабричные цеха  войсками и вылавливали молодежь. Потом под конвоем уводили всех на железнодорожную станцию (Злынка), грузили в товарные вагоны и увозили в Германию. Их родители, вообще, родные, умоляли фашистов не трогать их детей, падали на колени, но немцы их отгоняли и били прикладами винтовок и автоматов, пинали сапогами. Такого плача и стона я никогда не видела за всю свою жизнь, много лет прошло, а я все  помню, как будто это было вчера. Не дай Бог такое увидеть еще раз!
Некоторым молодым юношам и девушкам удавалось бежать еще до погрузки во время облавы. У нас в доме было высокое крыльцо, там жили куры, вот туда и прятали сбежавших  молодых людей. А когда охрана уходила, точнее, была смена караула, дети выводили их за ограду фабрики, в которой мы знали все лазейки, о которых немцы и не догадывались.
Впрочем, облавы на молодежь проходили по всей округе, а не только на спичечной фабрике, тех, кто пытался бежать, расстреливали из автоматов и винтовок, или спускали им вдогонку здоровенных собак-овчарок. Поэтому спастись от угона в Германию удалось лишь немногим вышковцам. Почти никто из германского плена не вернулся…
Вскоре после прихода немцев в начале сентября 1941 г. они стали решать «еврейский вопрос», искали выходцев из еврейских семей повсюду. Тем более, что их у нас было много, здесь еще до 1905 г.  проходила «черта оседлости». (в 1905 г.царь Николай Второй подписал Манифест о даровании свободы подданным Российской Империи, в том числе, и отменил «черту оседлости» для евреев) Те евреи, кто не успел уехать, были расстреляны в первые же дни оккупации.
У моего одноклассника две сестры приехали к родителям на лето. Никто не думал, что немцы придут сюда так быстро. У сестер были грудные младенцы. Всех выловили немцы и погнали на расстрел, заставили идти 8 километров на еврейское кладбище. У нашего младшего класса была  пионервожатая десятиклассница Фира Гуревич, она тоже не успела уехать. Когда их вели на расстрел, она всю дорогу, все 8 км пела песни! Знала, что ее ждет и не покорилась оккупантам, не плакала и не умоляла ее пощадить. Героическая девушка, пошла на смерть с высоко поднятой головой!
Из знакомых нам евреев в живых осталась только одна женщина – 2 года ее прятала у себя женщина из соседней деревни в подполе. Может, кто-то об этом и знал, но предателей не нашлось, никто ее не выдал, а ведь за это – укрытие евреев – могли расстрелять всю ее семью…
Понятно, что учебный 1941 – 1942 г. мы не учились.  К тому же весной 1942 г. нашу школу немцы переоборудовали под госпиталь. А для учебы выделили какие-то подсобные помещения в разных концах поселка.
С 20.00 вечера до 6.00 утра немцы  установили комендантский час – запрещено было находиться на улице. Впрочем, мы и так старались как можно реже выходить на улицу.
После ухода фронтовых частей  немцев их сменили тыловые части. Они стали устанавливать свою власть. Были назначены  старосты, управляющие, полицейские. На фабрику приехал управляющий – немец, хорошо знавший русский язык. Главным инженером фабрики назначили уроженца нашего же поселка Евгения Вольского, поляка по национальности. Он остался почти случайно – тяжело болела его мать и они не успели, как и мы, эвакуироваться. Впрочем, ничего плохого за время оккупации немцами нашего поселка он нам не сделал, только работал и работал. Кроме того, его мать была в хороших отношениях с нашей мамой Александрой Кирилловной Луференко (Шелест) – обе были польского происхождения, а это сближало. К тому же они нередко брали у нас молоко, корову мой папа все-таки сумел вылечить.      
После освобождения Вышкова войсками Красной Армии Е.Вольского первоначально арестовали, но его младший брат Виктор Вацлавович Вольский оказался героем войны, адъютантом маршала, прославился во многих  в боях, получил звание Героя Советского Союза. Он собрал много подписей наших земляков, что его брат не сделал ничего плохого против населения, и Евгения Вольского отпустили. Брат потом поступил в МГИМО, стал знаменитым ученым-экономистом, всю жизнь помогал брату. 
В Вышкове немцы организовали лагерь  военнопленных. Сначала его охраняли фронтовые части, потом их заменили  на тыловиков.  Сначала  это были немцы, но вскоре на охрану лагеря поставили выходцев из Западной Украины, бандеровцев. Именно при них военнопленным было хуже всего. Тем более, что и начальником лагеря стал  бандеровец. Они так зверствовали в отношении советских пленных, убивали и пытали их такими  изощренными и зверскими способами, что даже немцы  были в шоке от такого садизма,  они были  намного хуже эсэсовцев. Нередко из лагеря доносились выстрелы – значит, опять расстреливают пленных. Иной раз по ночам из лагеря доносились душераздирающие крики и стоны, и мы понимали, что  бандеровцы кого-то так жестоко пытают. Хуже зверей!
Военнопленные не просто так сидели в лагере, их водили на работу на фабрику. Некоторые работники фабрики, в их числе был и мой папа Дмитрий Федорович Луференко, сумели организовать несколько побегов военнопленных.   
Немецкие охранники фабрики однажды увидели, как мы ходили доить коров и стали караулить, когда мы пойдем в сарай. Маме и соседкам пришлось доить коров под присмотром немцев, они стояли у ворот сарая и ждали, когда она закончится. Один из немцев отливал молоко в свою посуду, обычно это была какая-нибудь фляга, нам почти ничего не оставалось. Зато ранним утром, когда немцы еще спали, мы успевали корову подоить и все молоко оставалось нашим.
В середине 1942 г. на фронте стало тяжело  и немцам пришлось отозвать свои части, даже тыловые, на передовую, а также для борьбы с партизанами, которых у нас, в Брянской области было много. Поэтому на смену немцам были присланы мадьяры (венгры) для охраны фабрики и концлагеря. Они были ничуть не лучше бандеровцев, также зверствовали и издевались и над пленными, и над работниками фабрики, запугали жителей поселка. При них мы вообще боялись выходить на улицу.
Впрочем, мадьяры были здесь не очень долго, их тоже отправили на фронт, на смену им пришли итальянцы. Они вообще не хотели воевать с Красной Армией, оставили фронт, поэтому их и прислали на охрану фабрики. Немцы их презирали и держали за людей второго сорта, не разрешали  пользоваться продуктами, которые присылали им из Италии по железной дороге, все забирали себе, даже приставили к вагонам охрану. Поэтому итальянцы стали ходить по поселку, просить жителей покормить их, за это в обмен предлагали свою одежду, особенно хорошими были у них дубленки (на дворе уже была поздняя осень). Более того, стали продавать жителям оружие, и не только винтовки и автоматы, а даже артиллерийские орудия. А еще пытались обучить нас, детей, итальянскому языку, я до сих пор помню наименование дней недели – сабота, доминика (воскресенье). К населению они относились очень доброжелательно, врагов в русских они не видели. Но их быстро убрали и отправили в тыл, на запад.   
Итальянцев сменили чехи, они вели себя по отношению к нам довольно  нейтрально – мол, живут и живут.  Потом прислали словаков, а те, по мнению немцев, были еще хуже – стали помогать местному населению. Нескольких словаков немцы даже расстреляли за то, что те отказались заниматься поборами с населения поселка. Так что их тоже скоро куда-то услали.
Нам повезло, что не было финнов, нам рассказывали, что они были не менее жестокими, чем бандеровцы и мадьяры…
Чтобы привлечь молодежь на свою сторону, немцы устраивали танцы в бывшем клубе. Многие девушки поселка туда ходили. А мы, подростки, сидели под окнами зала и следили, кто с кем танцует. И вот парадокс – на митинге, который состоялся сразу же после того, как нам объявили, что началась война, одна из лучших десятиклассниц, школьная активистка, ее звали Соня, выступала с пламенной речью, говорила о сплочении рядов, что мы все должны встать на защиту своей Родины. А на танцах познакомилась с одним немцем по имени Фриц (так его звали на самом деле), стала с ним жить и у них через девять месяцев родился сын. Родители Сони были в ужасе от такого поведения их дочери.
Когда немцы стали отступать, они потребовали от Фрица забрать Соню и их сына с собой. Он взял, но уже на территории Белоруссии сдал их в лагерь военнопленных. Им повезло – вскоре лагерь освободили войска Красной Армии и Соня устроилась в одну из воинских частей санитаркой. О том, что ее сын родился от немецкого офицера, она, естественно, не сказала. Потом вышла замуж за советского офицера, имя сына сменила на русское. К родителям возвращаться не захотела, к тому же, в поселке хорошо знали, как она жила с немцем. Правда, родители, несколько раз к ней ездили, но никому ничего не рассказывали. А мне об этом стало известно только потому, что моя двоюродная сестра дружила с сестрой Сони.
Хотя никакого радио у нас не было, немцы запрещали его иметь, в первые же дни оккупации изъяли все радиоприемники, мы все же понимали по их поведению, что они терпят поражение, начинают отступать. Особенно по артиллерийской канонаде, которая все ближе подвигалась к нам с востока, значит, Красная Армия наступала. Да и «Юнкерсы» стали летать не так высоко, а отбомбившись, старались как можно быстрее улететь.
А через некоторое время стало совсем понятно, что немцы вскоре уйдут – они начали взрывать здания в поселке. Нам пришлось уйти в Малинов остров – небольшой  холм  на берегу р.Ипуть, в трех  км на северо-запад от Вышкова, там стоял старый опустевший монастырь. Во время разлива это место оказывалось отрезанным практически на три месяца от остального мира, потому и было названо «островом». Да и в другие времена года этот участок был труднодоступен из-за непролазных кустарников и лесных чащоб. Именно здесь появились первые строения нового монастыря. Одной из первых построили деревянную церковь, освященную в 1767 г. иеромонахом Вениамином из Ветки. С этого времени берет свое начало монастырь, названный в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Упразднен в 1929 г.
Во время половодья туда можно было добраться только на лодках в течение 1,5 месяцев. Учащиеся школы постоянно туда переправлялись на лодках. Вот и мы туда ушли. Устроили большой шалаш. Нас было 8 человек – папа (Д.Ф.Луференко), мама (А.К.Луференко – Шелест), сестра папы с мужем, я сама, и семья соседей из трех человек.
Но и на острове было не спокойно. Немцы взрывали железную дорогу и осколки за 2-3 км долетали и до нашего шалаша.
Через несколько дней мужчины пошли к реке, я увязалась вместе с ними. Там, на другом берегу, мы увидели цепочку немецких солдат. Они немного постояли на берегу и ушли вглубь. Потом вообще все стихло. Папа и наш сосед пошли на разведку. Когда вернулись, объявили, что немцы совсем ушли. Мы переправились на берег пошли к дому. Вдруг навстречу нам выскочили три всадника, оказалось, наши разведчики. Это был август 1943 г. – ровно два года немецкой оккупации.
И 1 сентября 1943 г. мы пошли в школу! Почти половина учителей остались прежними, в основном, женщины, а другая половина – мужчины либо после тяжелого ранения, либо те, кто проходил лечение и вскоре должен был вернуться на фронт. Все те же предметы – физика, история, химия, математика, алгебра, геометрия, тригонометрия, черчение, военное дело. Практически все это преподавали мужчины.
На военном деле у нас была обязательная строевая подготовка с боевыми винтовками (СВТ, то есть, самозарядная винтовка Токарева), мы их на скорость разбирали и собирали, пели строевые песни. 
На самом деле учебные занятии начинались с начала октября, в сентябре копали картофель, в соседней деревне в колхозе собирали яблоки, помогали при молотьбе на молотилке зерна, подавали в барабан хлеб, отгребали зерно, иногда подгоняли  лошадей, которые крутили молотилку.
Дома тоже не бездельничали. Девочки мыли полы, посуду. На моем попечении  были корова, теленок. Для них я жала на ночь траву серпом,  потому как мама умела только косить траву косой, а серпом управляться не умела. А я серпом работала хорошо, жала и траву, и просо, которое мы сеяли.
В школе мы мыли полы и дежурили по ночам по двое и по трое.
В 10 км от Вышкова нам выделили  участок  леса для заготовки дров для школы на зиму. Мальчики пилили деревья, а девочки обрубали сучья и перетаскивали их на телеги. Обычно вставали в 4 – 5 часов утра и шли пешком 10 км. Когда вечерело, возвращались домой. А на следующее утро все сначала.
В учебное время у нас была художественная самодеятельность – хор, драмкружок. Хор выступал в госпиталях перед ранеными. 
Кстати, я заметила, что мальчишки мало дрались между собой. Может быть, потому, что кроме школы, у них было много работы дома – отец на работе, мама занята по хозяйству, все остальное и ложилось на детей. Я, например, заготавливала дрова, пилила, колола. Но никто не жаловался, все понимали, что  была война, потом восстановление хозяйства после немецкой оккупации.
Кстати, немцы немного восстановили спичечную фабрику – надеялись остаться здесь навсегда. А при отступлении взорвать ее просто не успели, только железную дорогу.
Фронт остановился  где-то около  35 – 40 км от нас, у Добруша и такое положение сохранялось около месяца. Наши самолеты-штурмовики располагались на аэродроме километров в 7 – 10 от нас. Мы считали, сколько их отправлялось на запад, на немцев, и сколько возвращались обратно на аэродром. И очень переживали, когда обратно летели не все самолеты.
После того, как ситуация на фронте изменилась и немцы начали отступать, стали бомбить наши бомбардировщики. По звуку падения бомб мы научились отличать наши от немецких – наши шумят при падении, а немцы при бросании бомб включают сирену и пикируют.
Когда фронт отодвинулся к Гомелю, снова появились немецкие «Юнкерсы» и «Мессершмитты». Они бомбили до тех пор, пока Красная Армия не освободила от немцев Минск. Мы знали все военные новости, потому как в каждом доме стояли наши военные. У нас в доме одно время стоял капитан. Но когда наступление  наших продолжилось, фронт двинулся на запад, эта часть тоже ушла. Потом была девушка-связистка, затем еще и еще, поживут  1 – 3 дня и уходят дальше на фронт. Они отдыхали, мы готовили им еду. В ответ военные отдавали нам свои съестные припасы – американскую тушенку, колбасу, другую снедь. А еще – солдаты раздавали нам жевательную резинку, ее жевала вся детвора поселка. Причем, резинка была разная на вкус и цвет. Некоторые  из местных не использовали ее, а продавали на рынке.
Одежда у нас была, в основном, военная  - шинели, шапка-ушанка, гимнастерка, сапоги, планшетка. Все это носили и мальчики, и девочки. У меня, правда, был портфель, его папа привез мне из Ессентуков. Он оказался у моей тети, поэтому и сохранился.
Когда воинские части ушли, нам стало жить хуже. Хлеб – по норме. Правда, овощи, фрукты, молоко, яйца были свои – люди держали коров и кур, после ухода немцев люди снова завели свое хозяйство.  Впрочем, половину молока приходилось отдавать на приемный пункт.
А вот с одеждой и обувью было очень плохо. На рынках одежду приобретали в обмен на продукты, в основном, молоко и яйца, а также на муку и спички в деревнях. Хлеб пекли из картошки или дубовых желудей с добавлением муки.
Лучше стало только после победы 9 мая 1945 г., когда на армию стали меньше выделять денег и направили их на нужды населения…
Чем больше мне становилась лет, чем дальше от нас уходила война, тем больше я осознавала, какую трагедию мы все пережили. Нам несказанно повезло, что остались живы. А ведь все могло закончиться по другому. И не было бы ни этих воспоминаний, не было бы ни меня, ни моих родных,  ни моей семьи, мужа, детей. Не дай Бог, чтобы такое повторилось, не дай Бог кому-то из нас  еще раз пережить такое! Молю Бога, чтобы война больше никогда не повторилась! 
P.S.: Казалось бы, записки-воспоминания обычного человека о жизни в оккупированном поселке. Но именно они в наибольшей степени отражают те переживания и страдания простого народа, находившегося в постоянном страхе за свою жизнь, жизнь своих родных, поскольку в любой момент каждого из них могли в любое время вывести из дома или поймать на улице, подозревая в связях с партизанами (вокруг поселка были густые леса и немцы не без основания полагали, что там могли прятаться партизаны, что так и было в действительности). С некоторыми жителями Вышкова так и поступили. Такие воспоминания даже в большей степени отражают трагедию войны, нежели мемуары военачальников или сухие строчки протоколов следователей о преступлениях оккупантов (не только немцев) на временно захваченных ими территориях…