Цыганские джинсы и я, Глория

1.

При первой возможности убегаю на улицу. Из-за жестоких полемик дома нестерпимо.

Почему?

Мама у меня прославленный блогер, типа Ольги Бузовой, миллионы подписчиков. В блогах родимая хвалит себя (спортсменка, кулинарка, обалденная женщина и т.д.) и… российскую власть. А это ведь золотая жила. В смысле, если лизать нашей вертикали одно сокровенное место.

Папа у меня бравый мент, майор. Именно бравый. Он даже похож на легендарного Швейка. И, как это ни дико, ярый сторонник оппозиционера Навального.

Мой 14-летний брат Гриша, склонен к анархизму, обожает А.А. Блока. То и дело цитирует: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Грезит на фонарных столбах вешать зажравшихся олигархов.

А я? Что же я?

Недавно исполнилось 17 лет. Мама в радужном конверте подарила мне сто евро. Я ведь над политическими схватками. Молчу в тряпочку. Родительница пока не потеряла ко мне симпатию. Все-таки я, как ни крути, кровинка.

С соткой евро в кармане дождевика отправляюсь на прогулку к Казанскому вокзалу. Живем мы неподалеку. Это рандеву всегдашнее мое развлечение. Друзей у меня почти нет. Я некрасива, низкоросла, изрядно конопата, какой-никакой парень, увы, отсутствует.

Брожу в энтропийной, хаотичной толпе, жадно таращусь на милующиеся парочки.

Господи, боже мой, неужели и мне когда-нибудь повезет?

Пора бы уже… Возраст берет за глотку.

Подходит дочерна загорелая цыганка. На ней шафрановый сарафан, блескучий на солнце. Цепко хватает меня за локоть:

— Красотка, давай погадаю!

— Какая еще красотка? Совсем тю-тю?

— Позолоти ручку, дорогая, узнаешь свою судьбу. Милого отыщешь, найдешь и крутые бабки.

— Нет у меня ничего. Хотя… Вот только 100 евро, — опрометчиво показываю матушкин презент.

Цыганка цап-царап радужный конверт и себе глубоко в декольте.

— Отдайте! Я позову полицию! У меня папа — мент! Оборотень в погонах!

— Т-с-с! Вот тебе от меня подарок, — сует мне пакет. — Будет тебе, блажная, огроменное счастье. Верь мне!


2.

Цыганка с моей соткой скользнула в толпу, аннигилировалась, испарилась. В руке же у меня целлофановый пакет. Глянула внутрь. Какие-то потерханные джинсы.

Являюсь домой, рассказываю о случившемся.

— Глупейшая история… — будто от уксуса гюрзы кривится мама. — Такое могло случиться только с тобой. Рохля!

— Как выглядит цыганка! — взрывается папа. — Особые приметы? Без руки? Без ноги? Косая? Рябая? Шепелявит? Картавит?

— С третьим глазом… — уныло усмехаюсь я. — И с пятым ухом.

— Не грусти, дочурка, — мама сменяет гнев на милость, щелкает застежкой жемчужного кошелька, протягивает мне сотку евро. — У меня, понимаешь ли, сегодня именины сердца. Набрала очередной лям подписчиков. Только, лапушка, никаких больше цыган!

— Всех цыган нужно оскопить, как диких котов, — перекатывает желваки мой брат Гриша, поэт, развозчик пиццы «Жар-Птица», представитель скреп и глубинного народа.

— Какой кровожадный! — проглядываю я на просвет нарядную сотку. — А с джинсами что делать?

Батя дыбит седую бровь:

— В мусоропровод их… К чёрту!

— Облить бензином и сжечь! — подхватывает Гриша.

— Ты хоть взгляни на них, — смеется мама. — Вдруг они и впрямь обладают какой-нибудь магической силой.

Иду к себе, достаю драные брюки. А запах-то, запах! Если оставлять, нужно срочно стирать. Амбре, ей же ей, помоечное. Валит с ног.

Что за лейбак?

«Глория». Причем кириллицей. Нет привычной латыни.

Святый боже! Это же мое имя…

Странное, весьма странное совпадение. Синхрон по легендарному Карлу Юнгу.

Глория (если нырнуть в интернет), значит — славная, с нимбом святости.

Такое диковатое имя подгадали мне родители.

Стараясь не дышать, натягиваю обновку. Точно на меня! Туз в туз. По длине, на бедрах, на тощей моей заднице.

Немедленно в стиралку! В «Тайд», в «Досю»!

Ой, что это со мной происходит?!

Я будто стала сильнее, выше, уверенней.

А сердце как лупит? Прям вечевой колокол!

Вспомнился недавний разговор с подружкой Ирой.


3.

С Иркой мы пару недель назад провалили экзамены в театральный институт им. Щукина. Не солоно хлебавши, по Сретенке брели домой.

Мрачно вопрошаю:

— Иринка, что со мной не так?

— Ты о чем? — подружка с жадностью ест «Пломбир», сочные губы ее в мороженом, парни на нее оглядываются. Хотя Ира под стать мне, коротышка с обветренной конопатой мордочкой. — Об экзамене?

— Тьфу, на экзамен! Вон как на тебя парни пялятся. А меня будто нет. Я человек-невидимка.

— Это так! Ты, Глория, какая-то, прости, подружка, варёная. Ни рыба, ни мясо. Нет в тебе сексуальной искры, брызжущей витальности. Всегда будто только что с похорон. Кому это надо?

— Нужно быть типа тебя?

— Ага…

— То-то у тебя нет постоянного ухажера.

— Говно-вопрос. Я еще, как мартовская кошка, не нагулялась. Предохраняться умею. Стоп-стоп… Никак ты девственница? Подруга, колись!

— Ну да… Есть такое дело…

— Цыпка, мой тебе совет, раздуй в себе ментальный пламень! И бой-френды пойдут на тебя косяком. Пачками! Будешь менять их, как лайковые перчатки!

— Твоими бы устами… Кстати, ты блузку залила мороженым.

— Ага! Ладно, побегу. Мне еще зубрить Станиславского.

— Зачем?

— Как зачем? Думаю, атаковать школу-студию МХАТ. Ведь есть у меня талант? Или нет?

— Не нам судить…

— В тебе точно есть. На сцене ты не варёная. Какой-то в твоих глазах загорается божественный огонь. Странно, что ты провалила экзамен. Ну, пока-пока. Чао-какао. Целую крепко, твоя репка.

Ирка чмокает меня в щеку, эдакой хрустальной стрекозой улетает.


4.

Так вот же… Вернемся к нашим баранам. Натягиваю я чмошные джинсы и чую что-то не то.

Шасть к зеркалу.

Я не стала выше, но косточки мои распрямились, осанка исправилась. На веснушчатом лице зажглось нечто победоносное. Будто все мои внутренние проблемы окончательно сняты, наконец-таки я смогла полюбить саму себя.

Не та ли эта витальность, о коей болтала Ирка?

А это что такое?

Да-да!

Над моим темечком зажегся шафрановый нимб. Еле заметный, мерцающий, но все же, все же…

Выключила свет, задернула плотные полотняные шторы.

Этот нимб сквозит в темноте!

Не меняя джинсы, иду к предкам. Они, впрочем, как всегда находятся в состоянии идеологической сшибки, драки.

Стою в коридоре. Решила, чтобы быть в курсе, послушать.

— Света, вот скажи мне, зачем ты каждый день заполняешь свой блог? Словесный понос? Недержание? Интеллектуальная диарея!

— Серафим Иванович, товарищ майор, к твоему сведению у меня семь миллионов подписчиков. С ненасытностью жаждут каждое мое слово. Меня охотней читают, чем каких-нибудь Шопенгауэров и Ницше. Не говоря уже о замшелом Монтене!

— Дура, какая же ты дура! Монтень недоделанный.

— Поумней некоторых.

— А зачем ты с азартом вылизываешь задницу этого воровского режима?

— Подбирай, Серафимушка, выражения! И открой свои глазки! С нашим президентом РФ Абрамкиным мы стали жить на порядок лучше. Двадцать лет нон-стоп в шоколаде.

Я выхожу к родителям.

— Дочка, что это такое? — ахает мама.

Я одергиваю джинсы на бедрах:

— Что не так?

Папа трет кулаками глаза:

— Над твоей головой, дочурка, золотистый нимб! Или же мне надо срочно бежать к окулисту.


5.

Золотистый, точнее, шафрановый, как сарафан цыганки, ореол надо мной точно ярился.

Его увидели не только предки и анархист Гриша, но и кошка-трехцветка Маркиза. Она сначала агрессивно зашипела, а потом подошла, страстно потерлась о мою ногу.

— Одно из двух, — хмурилась мама. — Или мы все здесь сошли с ума. Эдакое гуртовое помешательство. У нас коллективные глюки. Либо, дочурка, ты стала принимать какие-то сильнодействующие витамины.

— Она наркоманка! Торчок! — дьявольски громко хохочет Гриша. — Продалась чикагским пиндосам.

— Братишка, пора поумнеть… Как джинсы-то?

— Ничего, — лепечет батя. — Только простирни. Амбре — ураган.

— И простирну и высушу. Да в них и прогуляюсь. Любопытно, заметит ли пипл мою нимбоносность?

Мама обнимает меня:

— Ты думаешь, причина сияния — цыганские джинсы?

— Откуда мне знать? Вот и хочу испытать у Казанского вокзала.

Вышла, гуляю. Ноль внимания на мою, блин, избранность.

Нет, я ошиблась. Парни глядят на меня, даже очень глядят, да тотчас и отворачиваются. Будто я им не по зубам. Небожительница, городская фея-недотрога.

Батюшки-светы! А вот и моя цыганка. Опять с пакетом.

Подхожу к ней.

— Уважаемая, — говорю, — а что это за джинсы вы мне впендюрили?

— Гуляй, девка, лесом! Первый раз тебя вижу.

— Как ваша фамилия, товарищ цыганка?

— Товарищ русская, — скалится охальница, — сейчас шарахну пакетом по твоему нимбу. А в пакете — огнестойкий кирпич. Мало не покажется.

— Как зовут вас? — почти ору я.

— Ну. ладно… Томка Жемчужная. Больше ничего не скажу.

— Как это ничего? В чем фишка джинсов?

— Фишка? Зубри своего Станиславского с Мейерхольдом. Ничего не форсируй. Звезда над тобой уже взошла. Не прощелкай судьбу, дочка!


6.

Кто такая Томка Жемчужная? Колдунья? Волхв? Заброшена к нам пресловутым Госдепом?

Пугать ее ментами, конечно, было глупо. Всего-то за сотку евро я приобрела нимб. Его даже кошка Маркиза видит. А котяр не обманешь.

Ладно, тему с ореолом пока закроем.

Решила я на пару с Иркой атаковать школу-студию МХАТ.

Сначала пришла в своем обычном прикиде. Синее ситцевое платьице в белый горошек, канареечные босоножки. Нимб, наверняка, не горел. Все-таки я первый экзамен сдала.

— Что-то, милая барышня, в вас есть, — пыхтел вишневой трубкой мэтр А.В. Табачников. — Какие-то зарницы. Всполохи гениальности. А вот в реальной жизни вы совсем иная. Будто, простите меня, варёная.

— Скажите, Артем Валерьевич, а моя подружка, Ира Синицына? Почему ее завалили? Как она вам? Неужели бездарна?

— Халдейка и хамка! Чмо! Пусть попытает судьбу на какой-нибудь ткацкой фабрике. Например, «Большевичка».

— Это убьет ее…

— Не убьет! А то, что не убивает, делает нас только сильнее. Это наш президент РФ сказал. Или кто-то другой. Такой же буйный.

Шландаем с Иркой по Тверской-Ямской. На подругу таращатся, меня будто нет.

— Расстроилась? — кошусь на Ирину.

— Еще чего! В запасе у меня школа-студия театра Содружества Наций. Не мытьем, так катаньем проскользну на сцену.

— Какая ты упрямая… Горжусь тобой!

— Не идти же мне швеей-мотальщицей на фабрику «Большевичка»?

— Господи, спаси и сохрани!

— Вот и я о том же. Помнишь Чехова? Мы еще увидим небо в алмазах!

— Конечно, увидим. Как ты метко говоришь, говно-вопрос.


7.

На следующий экзамен в школу-студию МХАТ я натянула отстиранные джинсы «Глория» и произвела фурор.

— Над вами, детка, будто ярится золотое сияние, — весь утонул в клубах трубочного дыма Артем Валерьевич. — Это я вам как режиссер МХАТа говорю. У меня глаз-алмаз, наметанный.

— Да, нимб в наличии, — хмурится доцент кафедры сценической психомоторики Зинаида Парамоновна Хмырь, старая, противная тетка. — Только зачем вы выбрали монолог Гамлета? Есть проблема половой самоидентификации?

— Если есть, то это хорошо! В тренде-бренде! — смачно хохочет Табачников.

— Нет у меня такой проблемы, — краснею я как помидор. — Я просто влюблена в перевод Бориса Пастернака.

— Гениальный поэт! Мученик! — со слезами на глазах вскрикнула Зинаида Парамоновна. — Над ним, я уверена, как впрочем и над вами, горел золотой ореол. Только, само собой, ярче. Много-много ярче!

Я уже хотела покинуть здание МХАТа, как на выходе, у гардеробной, меня перехватил Артем Валерьевич.

— Глория, — говорит бархатным, в самое сердце проникающим, голосом, — я тут на досуге пересмотрел на видео сдачу экзамена вашей подруги, Иры…

— Синицыной!

— Ну, да… С категорическим отказом мы явно погорячились. В ней что-то есть. Мерцает какой-то… болотный огонек. В амплуа простушек она выглядела бы очень даже ничего. Пусть к нам заглянет.

— О! С превеликим удовольствием передам ей ваше авторитетное мнение.

— И еще… Зачем, прости господи, вы носите эти поганые джинсы? Проблема с деньгами? Могу одолжить.

— С наличностью всё Ок. А джинсы эти чудесные. Именно они зажигают над моей макушкой нимб.

— Ха! Обожают девчонок с чувством юмора. Вы идете в гору!


8.

Как вернулась домой, сразу позвонила Ирке Синицыной. Она прибежала, мы живем рядом.

— Ну, не томи! Что с экзаменом? — спрашивает.

— Все нормалек. Артем Валерьевич даже поцеловал мне руку. Но дело не в этом. Табачников тебя просит завтра к нему заглянуть.

— Меня? Я же его жутко разочаровала. Руку он мне не целовал. Только что не плевался.

— Не гони лошадей! Тпру! Ошиблись они с решением. Талант у тебя есть. И немалый!

— Что ты говоришь! Радость-то какая!

— А то! Табачников уверяет, что ты очень даже годишься на амплуа простушек.

— Каких еще, к чёрту, простушек? — топает ногой Ирка. — Я хочу играть трагические роли. Офелию, Джульетту, наконец, мать Терезу…

— Погоди, шальная. У меня сверкнула мысль. Только не удивляйся.

— Что такое? А Табачников твой — идиот! Пусть сам, вонючий старпер, играет простушек-лохушек!

— Эко ты завелась… Просьба моя такая. Надень эти джинсы. Мы ведь с тобой одного роста.

— Не буду я напяливать эту дырявую дрянь. По ней плачет помойка.

— Прошу!

Ирка, кусая губы, натянула штаны. Я во все глаза таращилась над ее головой.

Нет! Ореол не зажегся…

Трехцветная кошка маркиза на Ирку даже не дернулась.

Значит, джинсы «Глория» работают только на мне. Странно! А я так хотела помочь Ирке с театральным экзаменом.


9.

В школу-студию МХАТ я поступила. Джинсы ли тут сыграли свою роль? Талант ли мой? Не знаю!

Ирина Синицына экзамены тоже сдала. Жутко она глянулась профессору Табачникову в амплуа ментальной лохушки.

— Вы заметили, — щурился со мной наедине Артем Валерьевич, — что у вашей Ирины лицо слегка, как бы мягче сказать, дебильноватое? Что-то в ней есть даже от кретинки.

— Профессор, — нервно чешу я ногу через дырку в джинсах, — я не хочу о своей подруге слушать гадости.

— Ну, почему же сразу гадости? Вы не представляете, сколько теперь в России развелось дураков. Так что, ваша подруга будет весьма востребована. Рыночная её цена взлетит до небес.

— Вот и ладушки… Когда у нас стартуют занятия?

— 1 сентября. Но до этого времени еще нужно дожить. Поэтому у меня к вам есть деловое предложение.

— Мэтр, как мужчина, вы мне не очень. Стары как-то… Артем Валерьевич, дорогой, не обижайтесь.

— Да причем здесь секс? — нешуточно изумляется Табачников. — От амурных поползновений я далек. Пустое! Эротические джаги-джаги меня не заводят. А хочу я вам предложить роль в моем триллере «Цыганка Тамара».

— Как-как? — леденею я.

— У вас плохо со слухом? «Цыганка Тамара». О волшебнице, колдунье, ведунье. Она хочет всем зла, а приносит лишь благо. Помните знаменитый эпиграф Михаила Булгакова к «Мастеру и Маргарите»?

— Конечно! И вы берете меня прямо так? Без кастинга?

— Какой к лешему кастинг? Я вас наблюдаю каждый день. Только вот с рваными джинсами вам придется расстаться. Цыганки не шландают в прикиде североамериканских ковбоев.

— Не вопрос… А для Синицыной роль найдется?

— Подумаю. Один персонаж по сценарию слегка дебильноват. Но слегка! Можно докрутить.


10.

Рваные джинсы «Глория» я несколько раз стирала с «Тайдом» и с «Досей». Магические свойства портки не утратили. И, что особо радует, джинсы мои действовали на родичей примирительно.

 Мама моя, Светлана Шалвовна, притормозила со своим блогом, взяла мудрую паузу, чтобы избавиться от приступов лютого нарциссизма. Занялась разведением аквариумных рыбок — гуппи и меченосцев.

Папа, Серафим Иванович, ушел в отставку из коррупционной полиции и всерьез увлекся спортивной рыбалкой, купил красный надувной бот, ездит на своем небесно-голубом Порше на Оку и Волгу.

Гриша, мой брательник, то ли перерос увлечение агрессивным анархизмом, то ли еще чего, только теперь мечтает поступить в институт охраны окружающей среды и бороться с глобальным потеплением. Говорит, это сучье потепление пострашнее зажравшихся буржуев.

Кошка же Маркиза принесла трех котят. А ведь мы ее из дома не выпускаем. Непорочное зачатие? Даже не знаю.

Да, вот еще что!

Ира Синицына сошлась на короткой ноге с Артемом Табачниковым. Ждет от него ребенка.

— Будет ли свадьба? — хмурюсь я, припоминая, как мэтр за глаза называл Ирку чуть ли не кретинкой.

— Свадьбы не будет! — еще больше моего хмурится Ира. — Предпочитаю быть матерью-одиночкой. Мужественно нести свой крест.

— На какие шиши нести-то?

— С этим всё нормалек! Артемка пообещал на мой счет в Сбербанке скинуть парочку лямов.

— Баксов? Евро?

— Ты чего? Он не настолько богат. Наших, деревянных.

— Ну, с дурной овцы — хоть шерсти клок.

— Какая же он овца? Только староват, конечно. И вологодским козлом воняет.


11.

Съемки мои в триллере «Цыганка Тамара» шли не особенно ладно. Хотя пыжилась я изо всех сил, режиссер был мной недоволен. Он нервно теребил волнистые в проседь бакенбарды:

— Как вы блистали на экзаменах! А сейчас будто… вареная вобла. Даже Ира Синицына свою второстепенную роль играет гораздо лучше. Хотя ей ой как тяжело. Она беременна. От меня, заметьте!

— Скажите, что не так? Вы же гуру!

— На каждую дуру не отыщешь гуру… Шучу! Сквозь слезы, конечно. Кровавые слезы! Что не так? В мизансцену вы должны входить с одним лицом, а выходить с другим. Метаморфоза. Чудо преображения. Катарсис! Понятно?

— Артем Валерьевич, миленький, а можно я под этот цыганский сарафан надену свои драные джинсы. Они мне дарят удачу, фарт.

— Ах, надевайте, что вам угодно! Рейтузы… Кальсоны… Только, голубушка, играйте по-пастернаковски, на разрыв аорты. Иначе мне придется вас признать профнепригодной.

Оскорбление от мэтра я мужественно перенесла, стерпела. Что с него взять? У него стиль такой! Он, прелый старпер, уверен, что именно язвительные обиды, унижения, включают потаенную мотивацию артиста.

Натянула я свои джинсы «Глория», под цыганским сарафаном свободного покроя они не заметны, стала играть по-пастернаковски, на разрыв аорты.

— Ну, вот! Другое дело! — потирал руки Табачников. — Над вами опять, кажется, нимб. Или же я к старости стал плох глазами, как обезьяна из басни Крылова.

— Сияние в наличии… — облизывала свои тонкие губы Ирка Синицына. Она явно была не в настроении. Живот, растущий день ото дня, мешал порывистой цыганской (по роли) психомоторике.


12.

Фильм вышел в прокат и получил кассу. Обо мне заговорили как о восходящей звезде. Хотя я и не обольщаюсь. Всё это нимбоносные джинсы. Их работа.

Артем Валерьевич все-таки взял в жены Ирку Синицыну. Она недавно родила очаровательного мальчугана, Святослава. Вес пять кило, рост точно не помню.

— Таланта в тебе, матушка, ни на грош, — беспощадно сказал А.В. Табачников своей суженой. — Чем раньше ты уйдешь со сцены, тем лучше. Сбережешь душу.

— И кем я буду по жизни? — лялькалась со своим мальчиком Ира.

— Не волнуйся. Место есть! Мой друг из ФСБ курирует фонд «Добрые руки». Им нужен директор.

— Какой из меня директор? Ты чего, родной?

— Ты сначала впрягись. Фонд — дело хорошее. Деньги нешуточные. Оружейники в этот фонд несут бабло. По слухам, так даже колумбийские, мать их разэтак, наркобароны.

— Тогда ничего… Попытка — не пытка.

Вчера мне пришло «по мылу» письмо от Стивена Спилберга. Оказывается. Он с восторгом посмотрел нашу «Цыганку Тамару» и ангажирует меня на роль еврейки в международный хит «Список Шиндлера-2».

Признаться, это меня смутило. Какая из меня еврейка? Хотя, с другой стороны, какая цыганка?

Иду я, значит, в своих девичьих раздумьях мимо Казанского вокзала. И прямо-таки сталкиваюсь лоб в лоб с цыганкой Тамарой.

— Ой, — вскрикиваю, — прямо свела судьба! У меня есть вопрос.

— Чего еще?

— Объясните же, наконец, в чем фишка этих рваных джинсов?

— Что не устраивает?

— Все устраивает! Меня сам Спилберг зовет сниматься в своем фильме. И парни на меня таращатся. И денег — вагон.

— Замри! И слушай… Парни в тебя теперь влюбляются, не потому что ты красива. Творческий успех к тебе пришел, не потому что ты талантлива. Деньги у тебя завелись, не потому что у тебя финансовая сметка.

— Все из-за джинсов?

— Не знаю… Может, из-за них. А, может, и нет. Дело в том, дочка, что ты… избранная.

— Как-как? — ошалело блею я.

— Плохо со слухом? Некогда мне с тобой лясы точить. Чао-какао! Пока!

Улизнула в толпу.

Пошла восвояси и я.

Надо привыкать (других вариантов нет!) к своей избранности.

                *** "Наша Канада" (Торонто), 2022