Не отправленные письма... 3

Не отправленные письма / 3
(1971 – 2011)
(Из личного архива В. Леф)
 ________________________________

(1973 - 1975)
________________________________________

11
С.Л.: Сашенька, здравствуй. Тише, не удивляйся, что я пишу. А просто так. Почти некому написать, во всяком случае, обо всём том, о чём хочу вдруг написать тебе.
С., я думаю, что могу надеяться, что ни о строчке моей кроме тебя самого никому не будет известно. Ну, вот и хорошо. Тогда пишу.
Только что по радио прозвучала мелодия, мне она очень нравится. «Милый мой» или «Мой милый» называется, и не помню чья, – то ли югославская, то ли польская. Но музыка великолепная. Дома у меня есть пластинка, и там эта песня. А купила я её здесь, потому что услышала однажды, и напомнила она мне песню, которую когда-то ты пел, да и слышала я её всего однажды в твоём исполнении. Но ты был великолепен, этого скрывать нельзя.
Так вот, «Милый мой» мне напоминает Сашиного Карлсона, а сегодня мне страшно грустно. Нет, ну могу ли я не написать тебе? (Я смеюсь, а ты?..)
Знаешь, Сашок, запуталась я немного в жизни, т.е. была у меня всегда такая привычка – делать не то, что хочу, а делать то, что не хочу. И были это всегда глупости, причём, в мелочах.
В чём-то серьёзно важном для меня я оступалась редко, а вот в «деталях», чёрт возьми, всё казалось – иначе буду не – сов – ре – мен – ной. Теперь понимаю, как всё это бывало и глупо, и пошло, и не нужно. А всё от скуки (моё оправдание перед самою собой).
Хочу задать тебе один вопрос. Понимаешь, спросила бы у кого-то другого, да не у кого как раз, а мне надо найти на него ответ поскорее. Как ты думаешь, можно выходить замуж из жалости? Когда ни о какой любви, ни даже уважении речи нет, но только из жалости? К себе ли, к нему, - не важно даже, но именно из жалости?
Т.е., я хорошо знаю, что нужна ему, он уже боится остаться без меня, почему-то не видит для себя иного выхода, иначе не сможет жить (так он, во всяком случае, поверяет мне свои чувства).
И не потому, что влюблён без ума, увы, но потому, что нашёл такую же одинокую страждущую, как сам. Это не трудно понять? Мне нужно решиться. Вот уже две недели (а знакомы мы около года) я хожу, шепчась сама с собой: да – нет, да – нет…
Только что сказала себе:  - А почему бы и нет? Конечно, да, это и работа, и Москва, и положение в обществе, - а через минуту: - Зачем? С чужим несчастным человеком? Пытаться дать счастье ему и вечно быть несчастливой самой? Тут же появляется другая мысль: - А так ты счастлива, счастливее ли одна?
Это легко сказать: одна! Но это смертоносно. Случайные встречи, даже не увлечения, а так, скуки ради, - как это противно. Этот же человек интересен уже тем, что странен и не похож на других…**
Пусть твоя А. не видит во мне соперницу. У каждого своя дорога, возможно, у вас общая, предначертана богом. А я верю в божьи дороги, многое могу предугадывать, предчувствовать. Кроме собственной дороги. Вот и теперь. Есть человек, с которым, кажется, очень нравимся друг другу, но который, похоже, ждёт решительного шага от меня (как когда-то у нас с тобой, очень напоминает те отношения), а мне это противно, напоминает торг, и я склоняюсь скорее к шагу – замуж из жалости. Так–то…
Сашенька, извини моё письмо. Возможно, оно дерзость, но мне хочется слышать твоё слово, постороннее, но умное.
До свидания. Не спрашиваю – как ты живёшь и что думаешь, если решишься ответить – сам напишешь о себе. Не так ли?
А Ак-е бытие в последний приезд показалось таким мелким, неважным, что ни за что не хотелось бы возвратиться. Хотя в минуты грусти вспоминается многое из той жизни.
Жду твоё письмо. Хотя отвечать ли – в твоей воле.
Желаю всего доброго. На – пи - ши! В. М - ва, Б-13, Миллионная,…..
(1973)

12
С.Л.: Сашенька! Сегодня я в который раз вспоминаю тебя, милый мальчик. Вот сейчас сижу перед зеркалом – красивая, милая, молодая, умная, думающая. Курю сигарету за сигаретой – и любуюсь на себя в зеркалах. Красива, да, блаженная улыбка на губах – накрашенных, правда, что очень не нравилось тебе обычно. И вот склонила голову, скосила глаза в боковое зеркало – и вдруг этот взгляд прищуренных глаз – шальной, печальный, надеющийся, - показался таким похожим на взгляд твой: ты смотрел так же обычно (и не только на меня, к сожалению), и вспомнился ты.
Знаешь, это очень грустно, что я уехала, и должна тосковать по родной земле, по родному ветру, дорогам и травам, -  здесь, далеко от дома, моего детства, моих радостей прошедших, от тебя.
Да, я встречала многих мужчин, юношей, парней. Все они были по-своему интересны, в какой-то миг волновали меня, на время успокаивали моё жаждущее воображение, но ни один из них, поверь, не оставил в душе той затаенной, печальной грусти, как ты.
Я пришла к мысли, что человек должен жить и творить там, где он вырос, где родился, где помнит мать, отца, где пел первые песни, впервые чувствовал, любил.
Только это будет справедливо, это как зов природы, как её клич, - и там человек может делать много, творить, работать, радоваться, растить детей.
О, Саша! Я мысленно вернулась к тебе, от которого мысленно бежала два года назад: зачем?
Да, у тебя была другая девочка, и ни ты, ни она, ни я не знали, кто из нас кого любит, и кто любит крепче. Не правда ли? Ты так часто оставлял её, тем самым придавая смелости мне, ты не мог её бросить на глазах у всех, кто жёстко следил за твоими поступками.
Но какое нам было дело до них, если внутри рождалось чувство, если моё сердце льнуло к твоему ежесекундно, всегда? Эта глупая боязнь людских глаз, суждений, зла. Не выдержала первой я – уехала.
О, зачем я уехала тогда? Ты остался. Чтобы погибнуть, быть несчастным. Я уехала, чтобы умирать от печали, тоски, разочарований.
Да, я стремилась к большему – к мечте, к труду, к познаниям. Но как же этот отъезд не изменил моей жизни, моих внутренних терзаний.
Саша! Я могла бы вернуться, я хотела б вернуться, но кто меня ждёт там? И не ты – ты боишься меня, как огня. Ни мама. К сожалению, мы не понимаем друг друга, и нам трудно вместе.
Моя работа? Да, да, я мыслю о ней, я помню её. Она влечёт меня на родину, чтобы все силы – ей, чтобы писать, любить, быть среди людей и нужной им. А в порыве творчества создавать образы, находить слова, мысли.  Откапывать впечатляющее – и отдавать… всё без остатка, лучше всех, для всех.
Знаешь, как это великолепно – завтра развернуть газету и быть довольной своим трудом: это хорошо, это удачно; это неожиданно метко, и радоваться тому. И, знаешь, как мучительно больно видеть слабые строки, в которых едва уловима мысль, - и не яркая, и не выразительная, и банальная, - и знать, что это тоже кое-как написала ты… И какая печаль потом не даёт тебе покоя, ярмом висит на твоей шее в твоей памяти: не доделано, фальшиво, ничтожно… Ах, Сашенька, как я люблю это – писать, и как хочу это делать.
Мой друг, сейчас я порою прихожу в отчаяние: то плохи люди, с которыми встретилась, то условия нудные, то погода, то настроение, наконец, а, значит, - я сама такова.  Да, всё зависит от меня самой, и, тем не менее, не редки минуты горького опустошения, почти дикости, отчаяния.
Но и тогда, Саша, я верю в мир, в людей, ради которых живу, ведь все мы созданы друг для друга, только – друг для друга, человек для человека. И тогда я, Сашенька, ищу надежду, взращиваю её в большую веру: да, всё будет у меня, и жизнь так же прекрасна, какою виделась в 13, 17 лет, и так же очаровательно будущее, и добры люди, и ярко солнце, и великолепен труд. Понимаешь ли ты это, думалось ли тебе когда-нибудь об этом? И теперь, когда я блаженно сижу у зеркал, - по-прежнему молодая, верящая, ждущая, - я думаю, Саша, почему мы не вместе?
Ведь для полного счастья мне не хватает лишь тебя. О, да, мог бы быть кто-то другой – любой, и не глупее, и красивее, и достойнее, но я не ценю их, я не нахожу в них тебя. Эти встречи если не тяготят меня, то скучны, и я знаю, мгновенны, я скоро забуду о них, и правильно. Они ни к чему, если где-то есть ты, если был только ты, остался в памяти, вошёл в мою юность и остался там навсегда.
Саша, Саша! Могу ли я беспокоить тебя теперь, напоминать о себе, звать? Имею ли право? Возможно, забыта, отвергнута, - я как в 17 лет продолжаю звать тебя, и ждать, и верить.
(1973)

13
Диночка, захотелось поделиться с тобой мыслями. А их – путаница и каша в моей голове в данный момент, и самое неприятное – некому их высказать, никому они не понятны и не нужны. А в моей голове их уже – невообразимый рой, кипящий и бурлящий, давящий на меня ни про что, и ни за что.
Итак… всё обычное: леность, безжизненность, вялость. Это и ежедневно, и ежеминутно, и ежесекундно.
Пора уезжать, всё менять, а этот ад, чад и смрад мне истинно надоел.
Не пойму, и что только в моей жизни не уложилось в норму?
Ну, первое зло –  бесталанность, а, может, вовсе не так уж бесталанна, да не умею работать, не даю выхода тому, что несу в себе? не хватает характера, воли, трудолюбия?..
Стараюсь во всех обстоятельствах оставаться живою, т.е. не делать перенагрузку на мозг и лоб, но кожей даже чувствовать жизнь, хотеть, желать.
Надоело это всеобщее пессимистическое обвинение обстоятельств во всех несбывшихся, летучих мечтаниях, хотя они (условия) действительно негодные, удушающие и т.п.
Единственно дурное во мне – это оглядка на мненья людей, их оценки и т.п. Да пошли они…к бабушке в огород! А я – куда хочу.
И отныне это будет. Вот сдам экзамены, рассчитаюсь с работой, если б могла – распродала бы «тряпьё» - и на волю!
По крайней мере, так мне всё это представляется. Но, как ты понимаешь, никакой конкретной мысли или решения пока в себе не содержу.
Порвать – да, знаю как и зачем, - а дальше… что бог пошлёт. Не так ведь он бессердечен, чтоб не надеяться на него?..
Впрочем, пока не сдала ни одного экзамена. 11-го рус. лит-ра: Толстой, Достоевский, Короленко, Чехов, Щедрин, Гаршин. Любопытно. Последнюю лекцию нам читал некто Линков – молод, бесшабашен, знающ, строг, - почти простоват, но увлечён литературой серьёзно, - чувствуется, что весьма отрадно. Мне нравится, когда так, но вдруг обнаружила, что маловато прочла по программе, и вот дня три-четыре глотаю всё сразу: «Господ Головлёвых», что-то из Чехова, «Записки из подполья» Достоевского, потом «Записки из мёртвого дома», повести Толстого, сегодня «Идиота»…
Стыдно признаться, но я до сих пор не читала этой штучки. Боже, какая прелесть! Я Достоевского боготворю, это чудо. Великое, истинное, превосходное! В наш век подобные люди перевелись, либо гибнут, как мухи, либо плачутся в жилетку (как я, шучу).
Но у меня уже устали глаза, а лицо стало цвета земли или кирпича, измождённое, а в глазах - сеть покрасневших жилок вместо белков, зрачки огромные, не улыбчивые, какие-то ржавые гвозди, а не глаза. Но зато дышу миром Достоевского, это вдохновляет душу.
Не знаю, что написать ещё. Надоело однообразие, скука, серость. До чёртиков. И радуюсь, что всем телом, мозгом, душой умею ещё противиться этому, плеваться, надеяться.
Чёрт побери, разве это жизнь? И вдруг понимаю, что жизнь стала пеплом с тех самых моментов, когда перестала жить заботами детскими и вошла в мир этих взрослых.
Господи, сплошная мерзость: корысть, выгода, эгоизм, ни простоты, ни душевности, ни искренности. Ей богу, я тот же князь Мышкин, только, может быть, внешне не выражаюсь подобно, но в душе, в мыслях, в естестве…
Даже смешно. Надо переменить обстановку хотя бы затем, чтобы писать, предаваться мысли, - чистой, идиллической даже,  чтобы не видеть сплошь тупиц, глупцов, горлопанов…
Да, мысли у меня чёрные, с просветлением на будущее. Но свет не умер! Я убеждена, что нужно пройти сквозь мрак, причём вот так, тяжело и мелко ступая, как я до сих пор, с тем, чтобы ярче и полнее показалось то, что на свету.
Так-то... Надо заниматься. Пиши, как живёшь ты.
…Опасаюсь за здоровье. Душевные болезни не проходят даром, а на меня страшно смотреть. Правда. Не лицо, а страх божий.  То же самое – плечи, руки, вся – не 23 года, а 36, по крайней мере, а то и 46. Ну, пока! Удач! Здоровья! Пиши. В.
(1974)

14
Наташенька, привет!
Теперь, наверно, я дойму тебя своими письмами. Чтобы не подохнуть от скуки – приходится браться за перо. Благо, только что убыла последняя из «марф» в моей комнате, а то от её разговоров у меня заходятся мозги.
Как там ты? Клянёшь меня, что не оставила тебе ключи? Никак не могу выбраться в Москву, то нет времени, то денег. Сейчас и вовсе вся живу в долг, числа 10-го что-то получу только.
Итак, Наталья, я корреспондент заводской газеты. Зав. комсомольским отделом. Отдел, впрочем, охватывает и парт., и проф. работу, но какой же с меня пока спрос? На днях пришлю тебе кое-что из моих писулек, поимеешь представление.
Как ты, что нового? Выбери время, ответь, ибо совсем не знаю, когда смогу приехать.
С тоски подыхаю, это точно. И почти жалею, всё же, что не осталась уж лучше дома, чем этот чужой и холодный город Р.
И ты, и Саша были правы, не советуя уезжать из Москвы. Скучаю здесь даже по Грише. Так-то.
Три дня назад было у меня очередное отравление желудка (а здесь магазины совершенно пусты), а вчера опять слопала какое-то прессованное мясо, видимо, не свежее, и сегодня (суббота) весь день провалялась в постели, и чувствую себя ужасно.
Не представляю, что и как со мною буде далее.
Работа так себе – но я не в восторге. Это раз. Второе – живу в общежитии, нас четыре. Какие-то, в общем-то, обыкновенные, но раздражающие меня скушные физиономии неустроенных баб, плюс вечная музыка одних и тех же пластинок через стенку. С ума сойдёшь.
Пиши, что нового. Жду. В.
Январь -75.

 Примечания В. Леф от 16 - 20.09.2019:
            _____________________   
 * Вероятно, по «Введению в литературоведение», учебник которого мне показался неинтересным…
** Любопытно, что этот сценарий я таки осуществлю, но несколько позднее, в 80-81-м годах: выйду за странного и не похожего на других…


(Продолжение следует)