Берегите женщин

Будучи на одном второсортном банкете, по случаю не помню даже чего, я увидел стоявшую неподалеку от меня шикарную, лет около сорока, даму в черном коротком платье с небольшим разрезом на боку. От этого разреза красивое, с блестками, платье казалось еще короче, чем было на самом деле. Ее большая пышная грудь высовывалась из тесного декольте, словно хлебные, разбухшие от дрожжей булки из тесных форм для выпечки. Модное платье было стянуто узеньким пояском с блестящей бляшкой, что подчеркивало очень приличную для ее возраста, без признаков корсетов и утягивающего белья, талию. В районе левой бретельки, выше груди располагалась красивая брошь в виде бабочки. На мочках ушей гламурной дамы висели, дополняя живописную картину, длинные, в виде ёлочных сосулек, дорогие серьги с блестевшими в них зелеными камушками.
Где-то в середине застолья она встала из-за стола, томно посмотрела на меня и медленно, качая бедрами, пошла в узкий коридор, который вел в подсобку. Подчиняясь какому-то непонятному чувству или зову, я покорно побрел за ней. В темной и пыльной, заваленной какими-то картонными коробками каморке, где мы неизвестно как оказались, она закурила сигарету и сказала мне шепотом, приблизив свое красивое лицо почти к моему уху:
– А я люблю дерзких мужчин...
При этом она как-то загадочно улыбнулась и искоса, словно пристяжная лошадь, которой мешают смотреть кожаные латки на глазах, посмотрела сначала на меня, а потом на перекошенную, словно пропеллер аэроплана, дверь, сквозь которую слабо пробивались с воли узкие полоски света. Более идиотскую  ситуацию трудно было себе представить. Мои чувства были схожи с чувствами новичка минера, впервые попавшего на минное поле.
В заполненном гостями зале, буквально в нескольких метрах от подсобки, где-то  сидел ее законный супруг, но, похоже, факт присутствия на банкете мужа смущал ее меньше всего, и на красивом лице дамы, даже в полутьме, можно было прочитать готовность приставить ему рога с первым встречным, даже в условиях жуткой антисанитарии. В ее жестах и словах чувствовалась какая-то мужская решительность и бескомпромиссность. Она была для меня светской столичной красавицей, несмотря на это, я прекрасно понимал, что она – красивое и капризное дитя периферии со всеми плюсами и минусами этого обстоятельства.
К слову сказать, женщины с периферии часто ни в чем не уступают столичным, в том числе и в глупости. Причем их это совсем не портит. Что же еще, если не красота и глупость, делают женщину такой привлекательной, сексуальной и желанной для мужчины? Повышенное внимание красивой женщины, особенно если она замужем, делает практически из любого мужчины конченого идиота. Подпускать к себе любую красивую женщину ближе пяти метров всегда очень опасно. Эти гражданки вырабатывают внутри себя какие-то малоизученные и токсичные вирусы любви и активно распыляют их вокруг, заражая большие пространства, посещаемые довольно часто ничего не подозревающими представителями сильного пола. Заразившись этим вирусом, мужчины со слабым сексуальным иммунитетом начинают страдать редкой, к тому же малоизученной формой шизофрении. Это проявляется в том, что они забывают дорогу домой, имена своих жен, в них начисто пропадает чувство самосохранения и даже жадность и скупердяйство. Пораженные таким вирусом страдальцы ничего не замечают вокруг, даже ревнивых, вооруженных до зубов и очень агрессивных мужей, которых в перерывах между рыбалкой, охотой и футболом иногда, время от времени, начинают накрывать припадки жгучей ревности. В этот короткий период ревнивые мужья особенно опасны для окружающих.
Было слышно, что за дверью банкет набирал обороты. Оркестр врезал цыганочку, но все это уже мало меня интересовало. Есть не хотелось, пить и разговаривать о футболе тоже. Похоже, что я уже подцепил вирус, и он начал потихоньку свою разрушительную работу. Я искал в темноте глазами только ее и думал только о ней. Есть мужчины, чаще всего одинокие, которые после принудительного инфицирования долго страдают, так и не решаясь подойти к предмету своего вожделения, а потом тихо и незаметно для окружающих сходят с ума. Главным симптомом действия этого смертоносного вируса является навязчивая потребность у больного постоянно покупать наряды и давать деньги предмету своего обожания. Еще одним признаком такого умопомешательства является непреодолимое желание добежать до ближайшего цветочного павильона и, скупив там все цветы, бросить их к ногам своей дамы, не задумываясь даже над тем, как эта ветреная женщина объяснит лежащему дома на диване в комнатных тапочках мужу, откуда взялось в их квартире такое изобилие дорогих и ненужных в семейной жизни красивых растений. Не скажет ведь она, что случайно обнаружила охапку цветов в подъезде. Безусловно, такое оправдание не устроит даже очень либерального и очень глупого супруга.
Наконец, докурив сигарету и беззастенчиво бросив окурок в какую-то кучу бумаг в углу, светская львица пошла к выходу.
Поразивший меня вирус давал знать о себе все сильнее и сильнее. С каждой минутой он проникал в мой организм все глубже и глубже и, наконец, добрался до головы. Что-то вдруг щелкнуло в ней, и я неожиданно ощутил прилив беспричинной радости и непреодолимое желание сделать какую-нибудь большую и серьезную глупость, причем не откладывая.
– А вы мне сразу понравились, – сказал я ей, услужливо открывая дверь и подавляя в себе нарастающее с каждой минутой идиотское желание выбежать на улицу за букетом.
– Вы все врете, – сказала брюнетка, кокетливо надувая пухлые губки.
Я не нашелся, что ей возразить. Мое обычное красноречие неожиданно в этот раз мне изменило. Болезнь, заставшая меня врасплох, прогрессировала с каждой минутой. Меня, словно магнитом, тянуло к этой женщине. От нее веяло пусть второй, но всё еще молодостью, дорогими духами, романтикой тайных ночных свиданий при луне, пальмами, тёплым южным морем и какой-то щемящей, зовущей за собой в мир грез и фантазий интригой. Мы остановились в самом углу зала и продолжили, стараясь не привлекать к себе внимания, нашу приятную беседу.
– А вы забавный, – опять сказала знойная брюнетка, оглянувшись и в очередной раз пронизывая меня насквозь, словно атлантическая Медуза Горгона, смертоносными невидимыми лучами, исходящими из её больших, словно блюдца глаз, с длинными наклеенными ресницами.
За столиком возле колонны сидел лупоглазый пожилой мужчина и почему-то постоянно нам улыбался.
– Наверно, это ее муж, – подумал я.
Получалось, что я на глазах у мужа прилюдно кадрю его жену. Я почувствовал себя ужасно глупо и одновременно неловко. Так глупо и неуютно чувствует себя мужчина, которого под столом хватает за коленки чужая жена в присутствии сидящего рядом с ней супруга.
– Я сегодня с мужем, – как бы оправдываясь, сказала она, стараясь перекричать громко игравший ансамбль и наклоняясь к моему уху.
Ее дыхание было таким горячим, словно это была не женщина, а мартеновская печь.
– Он у меня простой, вы его не бойтесь. Он старше меня, и я называю его Папиком. – Она улыбнулась, обнажив два ряда белых ровных, без признаков кариеса зубов хищницы.
– А я и не боюсь, –  немного наигранно и несколько театрально сказал я. – С чего это вы вдруг взяли, что я кого-то боюсь?
Она повернулась ко мне спиной и медленно пошла уверенной походкой светской львицы. Даже в полутьме ресторанного коридора было видно, как хорошо она сложена. Крутые, плотно облегаемые коротким платьем, бедра будоражили мое воспаленное и разгоряченное нашей беседой воображение. Безупречные коленки и голень прекрасно смотрелись в гармонии с черными, на высоком тонком каблуке, туфлями.
После горячего всегда начинается главная, неофициальная часть торжества, когда все тосты давно уже произнесены, подарки подарены и охрипший тамада, путавший весь вечер имена и фамилии гостей, другом которых он пытался сегодня предстать и многих из которых вообще видел первый раз в жизни, наконец, умолкает на радость окружающим.
Незнакомка неожиданно вынырнула из облака сизого дыма и подсела ко мне за столик, абсолютно не стесняясь внимательно наблюдавших за нами двух солидных, увешанных с ног до головы украшениями, престарелых дам. Очевидно, их собственная личная жизнь давно дала трещину, и теперь они получали удовольствие от того, что следили за тем, как выстраивают свои отношения другие.
Гости потихонечку напивались. Силы их оставляли, и банкет медленно шел на спад. Уже можно было без опасения быть неправильно понятым, пригласить на танец чью-нибудь жену, скучающую за столом, позволив себе, как бы невзначай, опустить руку намного ниже талии целомудренной супруги во время танца и, тихонечко придвинув даму к себе немного ближе, чем того требует приличие, сказать ей томным шепотом профессионального соблазнителя сальную  двусмысленную фразу:
– Вы здесь сегодня самая красивая, и если бы не уважение к вашему пожилому и измученному подагрой супругу и давнее с ним знакомство, то я бы, наверно, за вами слегка приударил.
Женщины в таких ситуациях обычно переводили все в шутку и говорили,  что непременно об этом расскажут мужу. Эти обещания они, естественно, никогда не выполняли.
На таких вечерах можно было сказать даме любую пришедшую в отуманенные алкоголем мозги глупость, которая в другое время и в другом месте вызвала бы бурю напускного протеста и возмущения. Здесь же сказанная вслух глупость воспринималась вполне естественно, с пониманием и даже с благодарностью. В знак того, что снаряды, пущенные из вашего орудия, легли точно в цель, вам тихо и, как бы случайно, поощрительно сжимали  руку и чуть дольше, чем того требует приличие, задерживали ее в своей милой маленькой ручке.
Этот вечер ничем не отличался от десятков других подобных вечеров, если не считать того обстоятельства, что дама в черном  не выходила у меня из головы. Опыт общения с женщинами в подобных компаниях дал мне возможность немного расслабиться, и я даже позволил себе сделать ей довольно пошлый комплимент.
– Такие красивые ноги, как у вас, нельзя показывать нормальному мужчине, – сказал я моей новой знакомой выверенную, отточенную и отшлифованную на других женщинах фразу.
Мы по-прежнему сидели за столиком рядом, ее муж приветливо нам улыбался, а изрядно надоевший оркестр своим неимоверным грохотом мешал нормальному интимному общению. Она смотрела на меня снисходительно и немного вульгарно. Ситуация была похожа на временное перемирие между враждующими армиями, когда наступающая сторона собирается с силами, чтобы, улучив момент, смять потерявшего бдительность противника и на его плечах ворваться в осаждаемую крепость. Это меня не пугало, потому что я давно был готов к капитуляции и не собирался оказывать какое-либо серьезное сопротивление. Бездонная пучина чувств поглотила меня, и я, не в силах бороться, безвольно отдался власти стихии.
– Вероятнее всего, я сегодня не засну, – добавил я для верности.
– Это почему же? – кокетливо спросила брюнетка, немного отстраняясь и заглядывая мне в глаза, как бы желая убедиться в том, что эта лесть искренняя, а не напускная.
– Да потому, что вы вместе с вашими красивыми ногами поселились в моем разбитом сердце и равнодушно смотрите на то, как я погибаю.
Она мило улыбнулась и пристально посмотрела на меня, стараясь еще больше окутать меня своими чарами.
Я остался доволен собой. Фраза, безусловно, удалась, но меня беспокоило то, что сердце мое билось немного учащенно от того, что она сидела рядом, и я почувствовал, что растворяюсь и тону в аромате ее духов и любовных флюидов, перемешанных с синеватым облаком сигаретного дыма, висевшим прямо над нашим столиком.
Брюнетка молча встала и пошла в направлении скучавшего в одиночестве мужа, продемонстрировав при этом еще раз свои действительно восхитительные, немного полноватые, но стройные ноги. Она довольно быстро вернулась, чему-то улыбаясь, взяла меня за руку и повела танцевать, не спросив при этом, хочу я этого или нет. Несколько раз она пыталась меня вести, но я ласково останавливал ее и направлял сам. Она слушала глупости, которые я нес, и снисходительно улыбалась.
Собственно, за этим женщины и ходят на такие мероприятия, а вовсе не за тем, чтобы натрескаться там, как их мужья, водки, закусив ее отварной осетриной и курицей по-пекински, выкурить несколько сигарет в компании себе подобных и, обсудив проблемы мировой политики и футбола, приехать на такси домой, бросить надоевший галстук в корзину для грязного белья, а пиджак с оторванными с мясом пуговицами повесить в ванной на унитазный бачок, и потом уснуть в коридоре на коврике.
– Я за вами давно слежу, – сказала брюнетка, приближая свои губы к моему уху, чтобы перекричать окончательно потерявших совесть музыкантов.
– Вы работаете следователем, и зовут вас Анастасия Каменская? – со смехом спросил я.
– Нет, – ответила она тихо, не прижимаясь ко мне, как это делают некоторые женщины, когда хотят соблазнить мужчину, а прижимая к себе меня. У нее были довольно цепкие руки, к тому же я не очень сильно хотел вырваться.
– Зовут меня Виолетта Львовна, и я вовсе не милиционер. У меня своя небольшая строительная фирма. Я целыми днями кручусь рядом с опалубками, блоками, швеллерами и плитами перекрытий. И, представляете, не вижу ни от кого никакой благодарности. Эти подлые сотрудники меня постоянно обворовывают. Просто не знаю, что делать? – Виолетта Львовна вопросительно посмотрела на меня, как будто это именно я подбивал ее сотрудников, кристально честных и порядочных людей, своим бескорыстием снискавших себе почет и уважение горожан, продавать налево и направо цемент, кирпич и даже дорогую импортную сантехнику.
– Да, – со вздохом и напускным сочувствием к ее проблемам согласился я с ней. – Я вас понимаю. Сейчас трудно найти человека, на которого можно положиться. Живешь и ждешь каждый день, где тебя облапошат. Просто какой-то кошмар. Мне вас искренне жаль.
– Вы смешной и забавный, – сказала Виолетта, в очередной раз прижимая меня к себе. – И, по-моему, чересчур скромный.
Я опустил свою руку ниже ее талии и затих, как нашкодивший на уроке школьник, в надежде, что учитель не заметит его проступка. Она ничего не сказала.
Танец закончился. Муж Виолетты, немолодой мужчина с морщинистым вялым лицом и мешковатой малопривлекательной фигурой, сидел в статической позе, с равнодушием взирал на банкет, растерзанный гостями стол, играющий оркестр, танцующие пары и откровенно скучал. На нас с Виолеттой он почему-то не смотрел совсем.
– Приходите завтра ко мне домой, – сказала вдруг Виолетта. – Я покажу вам несколько редких изданий книг. Вы ведь, кажется, немного букинист?
Она сунула мне в руку визитку, на которой были с немыслимыми вензелями выведены ее фамилия, имя, отчество, домашний адрес и номер телефона. Затем, не торопясь, красиво, как Софи Лорен в молодости, покачивая своими прелестями, она прошла в холл, где толпилась стайка молодых мужчин. Они расступились перед ней, как расступаются льды северных широт перед ледоколом из боязни быть беспощадно изломанными и раздавленными.
Я вышел вслед за ней, Виолетты уже не было. Она куда-то исчезла. Мне пришлось вернуться назад. Здесь было накурено и душно. За столом по-прежнему полулежал на стуле ее муж, хитроватого вида пожилой мужчина. Лицо его имело такое выражение, словно пару минут назад он скушал целиком кислый грузинский лимон. Мужчина с равнодушием смотрел на танцующих женщин, периодически наливая себе в рюмку водки и ловко опрокидывая ее в рот. Как только я вошел, кислое выражение его лица сменилось на удивленно-насмешливое. Его ухмылка мне показалась обидной. Так смотрят на человека, который ни с того ни с сего вышел на улицу в двадцатиградусный мороз в полосатых семейных трусах и тюбетейке, прихватив с собой еще и сачок для ловли бабочек.
***
Сначала я думал не идти, но ноги сами понесли меня по указанному в карточке адресу.
Цветов я, естественно, не купил, чтобы не выглядеть в глазах ее мужа полным и законченным провинциальным идиотом.
Когда я поднялся на третий этаж дома, нашел нужную мне квартиру и позвонил в дверь, мне долго не открывали. Меня это даже обрадовало, и я, трусливо поджав хвост, собирался уже скрыться в темных недрах подъезда, как дверь неожиданно открылась, и на пороге появилась Виолетта. Одета она была в канареечный домашний халат и блестящие туфельки на каблучках. В зубах она держала толстую дымящуюся сигару. Я был немного шокирован видом красивой женщины, похожей в этот момент на гангстера.
Видимо, мое лицо было таким глупым, что она спросила у меня:
– Вы удивлены тем, что я курю сигару?
– Да, – ответил я, проходя в квартиру и робко присаживаясь на плюшевый огромный диван, который стоял почему-то посередине комнаты.
Напротив дивана стоял большой, с метровым экраном, телевизор, другой мебели в комнате не было. Видимо, Виолетта в этих вопросах предпочитала аскетизм, не видя в шкафах и  тумбочках никакого прока.
– Честно сказать, я никогда не видел женщин, курящих сигары, – чистосердечно признался я.
– Понимаете, – сказала хозяйка квартиры, отводя в сторону руку и выдувая из себя ароматный сизый дым,– сигарета не дает полноценного наслаждения от вкуса табака, а сигара дает. А я очень люблю острые ощущения.
Она загадочно посмотрела на меня.
– Вы меня понимаете?
Я согласно кивнул головой. Она приветливо улыбнулась открытой манящей улыбкой и плюхнулась абсолютно без церемоний рядом со мной на диван, закинув ногу на ногу и обнажив при этом, как бы невзначай, черный в сеточку чулок с широкой ажурной резинкой немного выше колена. Мы выпили с ней немного водки, поболтали о том, о сем. Она мне показала пару действительно редких книг, и я хотел попрощаться с гостеприимной хозяйкой и вежливо уйти, потому что встреча с ее мужем в мои планы на сегодняшний день не входила.
– Скажите мне, только прямо, по-мужски, не виляя хвостом, я вам нравлюсь как женщина? Вы хотите сейчас обладать мною? – спросила она шепотом, пододвигаясь ко мне так близко, что я стал чувствовать жар ее пышущего здоровьем горячего тела.
Ее прямой вопрос застал меня врасплох. Если бы в этот момент кто-то под страхом смерти спросил у меня мое имя, я бы вряд ли смог его назвать.
Не дождавшись хоть какого-нибудь вразумительного ответа, она грациозно сбросила с себя красивый канареечный халат, под которым скрывались от посторонних глаз большие мраморные груди, оказавшиеся неожиданно прямо у меня перед носом, шелковые черные трусики и такие же эротичные, подчеркивающие белизну и гладкость кожи, чулки. Весь этот арсенал был направлен исключительно против меня.
Не в силах оказать даже слабое сопротивление и уступая превосходящим силам противника, я обвил ее рукой за талию, на которой, к своему удивлению, не обнаружил признаков жировых отложений, и уста наши, по ее инициативе, слились в длительный и страстный поцелуй.
– Было бы очень мило, если бы сейчас, именно в эту минуту сладострастия и любовной неги, всем на радость вернулся неизвестно куда уехавший законный муж, – подумал я. – Это уж водевиль какой-то или вообще черт знает что.
Я лежал и не понимал, что происходит.
– Не бойся, милый, – тихо и ласково сказала Виолетта. Она читала мои мысли, как открытую книгу. – Его сегодня не будет. Впрочем, завтра, скорее всего, тоже. У нас с ним паритет. Я в его дела не лезу, а он в мои. Все абсолютно современно и демократично. К тому же, врачи ему посоветовали держаться от женщин подальше, если он не хочет раньше времени сыграть в ящик.
– Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? – со смехом сказала она. – Но имейте в виду, это наша семейная тайна.
Она приложила палец к своим очаровательным полным губкам, давая тем самым понять, что данная тайна разглашению не подлежит.
Мне стало не по себе. Улыбающаяся и довольная рожа ее мужа почему-то всплыла у меня перед глазами, захотелось выйти на свежий воздух и немного собраться с мыслями. Но я остался, потому что уйти от такой женщины я просто уже не мог.
Две недели пролетели в каком-то чаду и угаре. Мы регулярно встречались с Виолеттой Львовной то у нее на квартире, то у меня. У нее чаще. Неизменной атрибутикой наших встреч были виски, текила, бренди, скотч, какие-то замысловатые коктейли, нюхательный табак, кальян и, конечно, сигары. Пили по-европейски, без закуски. Каждый напиток употреблялся исключительно из специальной, предназначенной только для него, посуды, занимавшей отдельный большой шкаф на кухне. Она во всем этом хорошо разбиралась и регулярно этим пользовалась. У меня такого разнообразия стаканов, стопок, рюмок и фужеров не было, поэтому Виолетта не любила бывать у меня в гостях. К тому же она считала, что мужчина должен приходить к женщине, а не наоборот. С самой первой встречи Виолетта Львовна вела себя так, что я чувствовал себя в ее присутствии глупым и беспомощным цирковым тигренком рядом с пышной и бедрастой укротительницей с хлыстом в одной руке и револьвером в другой, не хватало только клички и отдельной клетки, в которой я мог бы отдыхать после представления.
– Я буду звать тебя Димоном, – заявила она мне однажды.
Меня такая постановка вопроса немного удивила и даже расстроила. Еще никто и никогда не предлагал мне стать Димоном. Поначалу я сопротивлялся и даже нервничал.
– Не хочу я быть никаким Димоном, – говорил я ей.
– С какой стати я должен становиться каким-то там Димоном? – обижался я. – А может, мне стать Эммануилом или Аристархом?
– Нет, – сказала Виолетта. – Какой ты Эммануил? Возьми себя в руки. Ты Димон, посмотри на себя в зеркало, тут и спорить не о чем.
Подойдя к зеркалу и внимательно посмотрев на себя, никаких признаков, характерных именно для Димона, я в себе не нашел, но спорить не стал, списав все на женскую вздорность и глупость.
Прошло всего несколько дней, и уж не знаю, как оно так получилось, но я поймал себя на мысли, что стал откликаться на Димона.
– Димончик! – ласково говорила мне она, сводя руки у меня на шее и немного кокетливо склоняя свою симпатичную головку набок. – Ты обещал приготовить на ужин отбивные.
Я покорно шел на кухню и готовил отбивные, пока Виолетта Львовна, все это время лежавшая на диване в моих комнатных тапочках, просматривала журнал «Клаксон» и наблюдала по телевизору чемпионат Англии по футболу.
Кроме футбола и пива, как выяснилось, она просто обожала быструю езду на автомобиле, охоту, рыбалку, жареное мясо, стендовую стрельбу, преферанс, мужской стриптиз и игру на бильярде. Если на дороге, по которой она ехала, будучи за рулем, кто-то, по ее субъективному мнению, вел себя неправильно, она сигналила нахалу, останавливала машину и неприличными жестами при помощи рук и пальцев показывала ему всю степень неуважения, которое она к нему испытывала.
Ей все сходило с рук, то ли потому, что ее уже хорошо знали в нашем маленьком городишке, то ли просто предпочитали не связываться с ней, считая ее сумасшедшей.
Что ж, в ее поведении действительно, с точки зрения житейской логики, присутствовали элементы сумасшествия. Взять хотя бы карты. По пятницам Виолетта ездила в гости к знакомым и играла там, как заправский гусар или драгун, в преферанс на деньги, по пяти рублей за вист. В преферанс я, к моему стыду, играть не умел, поэтому мне приходилось шататься по квартире в ожидании, когда же она, наконец, поймает очередной «мизер» или оставит «без двух» толстого хозяина квартиры, который, садясь играть, вместе с картами клал на стол пачку валидола.
Муж ее, казалось, совсем не замечал нашего романа и был занят только тем, что появлялся один или два раза в неделю в ее офисе, брал у нее какие-то деньги, в которых, видимо, нуждался постоянно, так как был лишен хоть какого-нибудь источника существования в виде магазина или хотя бы маленького агентства, и исчезал опять на неделю.
К продуктам она относилась равнодушно, можно даже сказать наплевательски. Виолетта их не покупала, не готовила и вообще не знала, с какого бока к ним подойти. За все время нашего с ней знакомства она ни разу не переступила порога собственной кухни, не купила в магазине даже булки хлеба и не смахнула тряпкой пыль в своей новой большой четырехкомнатной квартире, где, признаться, царил полный бардак. В ее спальне висела большая фотография размером метр на полтора грязно-белого, в яблоко, английского сеттера. В зале на стене сверкало металлом дорогое бельгийское ружье с отделанным серебром прикладом.
– Пойнтер, – говорила она, – прекрасная собака для охоты на перепела. Может быть, она даже лучше, чем шотландский сеттер. Хотя, впрочем, пойнтер плохо берет боровую дичь, в частности, вальдшнепа. Но, если говорить прямо, то, конечно, дратхаар мне нравится больше всего. Дратхаар – собака универсальная, она может и перепела взять и водоплавающую птицу: чирка, например, шилохвоста, материковую утку, канадскую казарку и даже пичанку.
– А почему же это даже пичанку? – понимая всю свою невежественность в вопросах стрельбы по боровой дичи, возражал я.
– А потому, что пичанку очень тяжело пробить мелкой дробью, пуха много.
Я затихал, оставив в покое дратхаара и понимая, что мне никогда не понять, почему пойнтеру не нравятся дикие гуси и он предпочитает им перепела.
Мужские привычки этой женщины меня поражали. Я бы не удивился, если бы однажды Виолетта начала курить трубку, набивая ее по утрам капитанским крепким табаком, или, купив себе недорогой байк и отрастив усы, бороду и живот, отправилась пугать на городских дорогах удивленных гаишников и прохожих. Когда эта красивая женщина, сидя в баре, начинала пускать дым кольцами, а потом, набрав его в легкие, выпускала через нос, мне становилось не по себе. За месяц нашего знакомства мы с ней посетили все окрестные рестораны, кафе и бары, прихватив также несколько ресторанов и ночных баров в других городах. Моя печень, привыкшая к здоровому образу жизни, и нетренированные пивом почки начинали мало-помалу напоминать о себе. Вся моя выходная одежда была пропитана запахом табака, лицо сделалось бледным, под глазами отчетливо выделялись синюшные мешки, свидетельствовавшие о том, что дальнейшие тренировки в различных питейных заведениях города и на дому у Виолетты приведут меня в ближайшее время в наркологический диспансер.
Однажды мы отправились с ней на рыбалку по ее настоянию и даже требованию. Рыбалку я не любил с детства, потому что ничего не понимал в этом бесцельном, с моей точки зрения, занятии по наблюдению за перемещением поплавка по поверхности воды. Я сопротивлялся как мог, но, в конце концов, сдался.
– Понимаешь, Димончик, – говорила она мне, надевая камуфляжный костюм. – Сазан каспийский очень капризный и идет только на выползня, причем выползня местного. Нужно взять с собой донные удочки, жмыховки, комбайны, а если сазан вдруг не пойдет, тогда будем спиннинговать. Только жаль, что сазана на спиннинг не возьмешь. На спиннинг хорошо идут окунь, местная щука, жерех, судак, и можно поймать даже небольшого сома.
По приезду на место, которым оказалось лежавшее где-то далеко в Калмыцких степях заросшее камышом вонючее болото с полуразвалившимся сараем на берегу, я наотрез отказался наживлять на крючки местных выползней – мерзких червяков двадцатисантиметровой длины и в палец толщиной. Счастливые рыбаки из нашей команды, все в рыбьей чешуе, словно витязи в доспехах, бросали на дно лодки, предварительно ударив по голове толстой палкой, жирных сазанов, с большими, как у грузчиков, спинами. Спиннинговать я тоже не стал – ни щуку, ни судака, ни даже обычного окунька, который, по Виолеттиным словам, сам на крючок садится.
Место было просто райским. Неподалеку от нас, обвив своим серым телом камыши, грелось на солнце сразу несколько гадюк. Немного дальше от воды, совершенно случайно, я увидел дюжину скорпионов, каждый размером со спичечный коробок, которые, если верить энциклопедии, могут запросто отправить на тот свет любого, даже очень крепкого мужчину при условии, конечно, что он им понравится.
Когда я показал двум местным сопровождавшим нас рыбакам на рептилий и насекомых, они рассмеялись и сказали, что, если их не трогать, то они тоже никого не тронут. Это меня немного успокоило, потому что затевать войну с представителями фауны в мои планы не входило. Приходилось рассчитывать на порядочность со стороны местных гадюк и скорпионов, а заодно и клещей. Спали мы в сарае на сене, предварительно наевшись ухи и напившись водки.
Через два дня рыбалка, наконец, была закончена. Слава богу, в этот раз судьба была милостивой по отношению к нам. Никто так и не был укушен кишащими вокруг скорпионами, а гостеприимные гадюки так и не решились нанести визит в сарай, в котором мы ночевали, видимо, боясь нарушить наш покой. Два или три раза я слышал подозрительный шорох и шуршание чего-то на полу, и мне казалось, что вот-вот какая-нибудь тварь заползет ко мне прямо в спальный мешок, но все как-то само собой стихало, и в тишине калмыцкой степи были слышны только храп и посапывание мирно спящих пьяных рыболовов.
– Отлично отдохнули, – сказала Виолетта, выгружая из машины рыбацкий инвентарь, который мы отвезли к ней на дачу. – В следующий раз махнем на недельку на Каспий.
Я приехал с рыбалки, в отличие от Виолетты, разбитым и больным и потратил целую неделю на то, чтобы хоть как-то прийти в себя.
За месяц общения с Виолеттой Львовной я похудел на пять килограммов, осунулся, стал нервным, подозрительным и нежизнерадостным человеком. Казавшаяся когда-то грациозной, ее походка теперь напоминала мне походку драгунского офицера, идущего в галифе на подтяжках и в кавалерийских сапогах с рублеными носами и с прикрученными шпорами по паркету, брякающего при этом нелепой саблей, волоча ее за собой по полу. Когда Виолетта входила в комнату, я нервно вздрагивал и услужливо заглядывал ей в глаза, предвосхищая ее многочисленные желания, я даже перестал с ней спорить, как это делал раньше, с одной-единственной целью – не навлечь на себя ее гнев. С некоторых пор я стал даже понимать ее мужа, последнего мерзавца и негодяя, который, переложив весь груз ответственности за свою брутальную супругу на меня, весело и беззаботно жил, регулярно ссуживаясь деньгами у своей благоверной. Вечерами он хлестал пиво в тихом уютном ресторанчике с немецким названием, сберегая при помощи алкоголя изношенную длительным совместным проживанием с Виолеттой нервную систему.
– Какие подлецы эти мужья, – возмущался я, расхаживая у себя по комнате. – Все они мечтают о том, как бы сплавить своих жен любовникам для того, чтобы жить в свое удовольствие, потягивая пивко с водочкой, кушая бутерброды с икрой и наслаждаясь рыбалкой, охотой и футболом. А я, как дурак, должен ходить на цыпочках вокруг какой-то мегеры с двустволкой в одной руке и с удочкой в другой, которая называет меня Димоном, обкуривает вонючими сигарами и заставляет с ней за компанию пить виски с пивом, что пагубно отражается на моем подорванном рыбалками, бильярдами, кабаками и барами здоровье.
Когда Виолетта намекнула мне, что она намерена в ближайшее время посетить собачьи бои, я впервые серьезно задумался о расставании.
– Она не убирает квартиру, не любит стирать и считает, что мужчины существуют только для того, чтобы готовить на кухне люля-кебаб, мыть грязную посуду, подгонять автомобили к подъездам и подносить патроны во время охоты на перепела, запыхавшись от быстрого бега и вывалив язык,– размышлял я, лежа у себя дома на диване. – А эти несчастные продукты? Она даже не знает, где нужно их покупать, сколько стоит на рынке мясо и где расположен сам мясной павильон, да и, вообще, есть ли у нас в городе рынок.
Подруг у нее не было. Дружить она предпочитала исключительно с мужчинами. Все это, в  конце концов, переполнило чашу моего терпения и стало мне потихоньку надоедать. Расставание было неизбежным. Единственное, что меня сдерживало, так это небольшой ручеек нежности к Виолетте, который остался от большой некогда реки страсти. За время, проведенное вместе с Виолеттой, река чувств сильно обмелела, потеряла свою былую судоходность и в скором времени могла высохнуть совсем.
На собачьи бои я не поехал, сославшись на занятость на работе. Я думал, что собачья тема на этом исчерпана и несколько успокоился, но она всплыла снова несколько неожиданно.
– Неплохо было бы завести дома небольшую собачку, а, Димончик? – спросила она у меня как-то вечером.
– Какую собачку? – испуганно спросил я Виолетту.
– Ну, например, буля. Они очень импозантно смотрятся на прогулке.
Я кое-что, несмотря на мою неосведомленность, слышал о бультерьерах, и все это не вызывало во мне никакого оптимизма. Иметь близкое знакомство с собакой, которая легко, словно куриную косточку, перекусывает своими мощными челюстями человеческую ногу, я не хотел. Это было выше моих сил, во мне проснулся инстинкт самосохранения. К тому же, я еще не забыл недавнее знакомство с гадюками и калмыцкими скорпионами.
Подумав и хорошенько все взвесив, я решил, что жизнь мне дороже Виолетты и нужно разом и решительно поставить точку в наших отношениях.
– Нужно как-то деликатно сообщить ей, что я больше не могу быть ее другом, потому что это разрушает меня как личность, – размышлял я, сидя на кухне. – В конце концов нужно хоть на что-то решаться. Нельзя больше это терпеть, иначе я просто потеряю свое лицо. Собственно, я его уже потерял после того, как в первый раз отозвался на Димона.
Решив не откладывать это щекотливое дельце в долгий ящик, я набрал номер ее сотового телефона. Раздался звук знакомой песни, и я услышал низкий грудной, до боли знакомый голос Виолетты. Неожиданно мне на секунду стало жалко расставаться с этой женщиной, несмотря на все ее недостатки и мужские причуды и даже на прямую угрозу моей жизни со стороны кровожадного бультерьера. Видимо, я к ней привык и, как всем людям, мне было тяжело расставаться с прошлым. Но сказано – сделано. Нужно быть твердым и непреклонным, я, в конце концов, мужчина. Хватит либерализма и слюнтяйства.
– Виолетта, – сказал я ей, стараясь быть лаконичным и бесстрастным. – Нам необходимо с тобой серьезно поговорить.
После небольшой паузы в трубке откашлялись.
– Димончик, – сказала она очень ласково, опять обзывая меня этим унизительным для меня именем.
– Я никакой не Димончик, – сказал я ей твердым, но немного дрогнувшим голосом. – Мое имя ты прекрасно знаешь, и я не намерен больше терпеть твои выходки, – вспылил я, пытаясь свести все к элементарной бытовой ссоре.
– Димончик, – повторила она мне ласковым и завораживающим, как у Сирены, голосом, – если ты думаешь от меня улизнуть, то знай, что у тебя из этого ничего не выйдет, я тебя не отпущу, дорогой. Еще ни один мужчина не бросил меня. Всех бросала только я. Все, милый, целую. Вечером увидимся. Мы тут нулевой цикл заканчиваем, я контролирую отсыпку площадки инертными материалами. Я понимаю твои терзания и сомнения относительно меня, но сейчас приехать, к сожалению, не могу, иначе мои подчиненные пустят машины налево. Твоя ревность, Димончик, просто смешна! Вечером буду поздно. Приготовь что-нибудь вкусненькое.
Из телефонной трубки доносились рев КамАЗов и нецензурная брань водителей. На этом связь прервалась.
Вечером я не поехал к Виолетте. А на следующий день пошел в поликлинику и взял больничный. На удивление, мне его дали довольно быстро. Видимо, мой потрепанный вид вызвал у докторши жалость и сострадание. Я вернулся домой и, немного подумав, отключил телефон.
Чем я мог ответить Виолетте на калмыцких гадюк и скорпионов, охотничьи бахилы, спиннинги для ловли астраханских щук, стреляющие дуплетом двустволки, немыслимые удары кием с оттяжкой и последующей отбортовкой, уток, предпочитающих почему-то дробь №2 и никакую другую, ароматные, невыносимые по своей крепости, километровые сигары, Димончиков, свайные фундаменты и потасовки на парковках с применением бейсбольных бит и монтировок? Только посещением спа-салонов, маникюрш, регулярными визитами к косметологу, шейпингом, успокаивающим нервную систему шоппингом, двухчасовыми беседами с друзьями по телефону о новинках косметической промышленности и невыносимой вечерней головной болью перед тем, как ложиться с ней в постель. Другого выбора, к сожалению, она мне не оставила. Я был к этому не готов, потому что осознавал и чувствовал себя мужчиной и не мог применять эти женские штучки на практике. Именно по этой причине я принял единственно правильное решение, которое позволяло мне сохранить мой мужской статус и самоуважение, – это  немедленно, а главное тихо и без шума, с ней расстаться.
***
На следующий день я совершенно случайно встретил ее мужа в одном из кафе в центре города. Он в разгар рабочего дня пил пиво, ел жаренное на углях мясо и, казалось, был просто счастлив.
– О, дружище, – обрадованно обратился он ко мне как к старому закадычному приятелю. – Сколько лет сколько зим? Пивка не желаешь?
Я согласился. Мы выпили с ним по бокалу принесенного официанткой пива. Он оказался милым и душевным человеком.
– Слушай, – сказал я ему, – что мне делать? Ты мне должен помочь. Твоя жена вторглась в мою жизнь, как тайфун или цунами, и проехалась по ней гусеницами тяжелого танка Т-72. Я больше так не могу. Я погибаю. Ты же муж! Ты не можешь оставаться в стороне, ты должен, просто обязан как-то на все это реагировать. Набей, в конце концов, мне морду, устрой сцену ревности и запрети ей, наконец, встречаться со мной. Словом, делай же что-нибудь! Не сиди сиднем!
Мои слова были наполнены отчаяньем и безысходностью. Но муж Виолетты на них никак не отреагировал. Он спокойно попивал свое пиво и дожевывал большой кусок жареного мяса, который только что положил в рот.
Меня просто бесило его спокойствие. Он медленно доел мясо и обратился ко мне, доверительно кладя, как доброму приятелю, руку на плечо.
– Друг мой, я понимаю и даже, отчасти, разделяю и вхожу в твое положение, – сказал он заговорческим голосом. – Трудно тебе с Виолеттой, не приведи господь, как трудно, уж я-то знаю, поверь. Сам прошел через это горнило. Эти современные бизнес вумен…
Он испуганно посмотрел на дверь и перешел на шепот. Было видно, что он немного нервничает и чего-то боится.
– От таких сейчас многие страдают. Впрочем, не все так плохо. Потерпи еще немного. Виолетта постоянно ищет новые ощущения, – пояснил он, оглядываясь.
– Знаю, – сказал я, немного успокаиваясь. – Она мне об этом как-то говорила.
– Вот-вот, – сказал муж. – И на моей памяти больше двух месяцев эти «ощущения» у нее никогда не продолжались. Сколько вы уже с ней м-м-м, – он  немного замялся, не зная, как сформулировать вопрос, – дружите?
– Полтора месяца, – обрадованно ответил я.
– Ну, вот и славно, – сказал он, почему-то потирая руки.– Еще две недели, и ты свободен.
Он закурил и отхлебнул из бокала пиво.
– Только не бросай ее, – сказал он мне шепотом. – Она знаешь какая? Если что не по ней, на любую крайность пойдет, вплоть до рукоприкладства.
Экс-муж приложил руку к своей щеке, видимо, вспомнив «лучшие» годы своей счастливой супружеской жизни.
– Так что ты с ней поаккуратнее, – добавил он.
– Мне-то что теперь делать? – спросил я и с надеждой посмотрел на либерального супруга, который по закону обязан был оградить меня от своей жены.
– Терпи пока, дорогой, терпи, – посоветовал он. – Чуть-чуть осталось. Надолго ее обычно не хватает, жизнь ей начинает казаться пресной и скучной, и она подыскивает себе что-нибудь более…– он замялся, подбирая нужное слово, – ну, острое, что ли, – сказал он, как бы извиняясь перед отсутствующей Виолеттой за резкость. – А ты потерпи, ради всех нас потерпи, твоя доброта тебе зачтется. Недолго ведь осталось. На рыбалке были?
– Были, – ответил я.
– На охоте с борзыми были?
– Были, – сказал я. – Они меня чуть в клочья не разодрали.
– Ну вот, видишь, – ласково сказал он мне, – самое страшное уже позади. Осталось набраться терпения, собрать в кулак все свое мужество и сделать последний бросок к заветной свободе.
– Понимаю, что тяжело, но потерпеть надо. – В его голосе я слышал искреннее сочувствие к моей нелегкой судьбе.
Мы попрощались, пожав друг другу руки, его ладонь была немного влажной и вялой, похожей на холодец. 
Он оказался прав.
Ровно через две недели вечером в районе бильярдной я встретил расфуфыренную, с признаками серьезной работы косметологов и визажистов Виолетту с хорошо одетым, высоким, астенического вида молодым человеком. Судя по одежде и машине, молодой человек был явно из зажиточной семьи и рублями деньги не считал. На мое счастье, она меня не заметила.
– Зайдем, Димончик, – говорила она, обращаясь к галантному молодому человеку в черном плаще и шляпе, со вкусом одетому, как и полагается лучшим представителям золотой молодежи города. – Партеечку сыграем, расслабимся, выпьем по кружечке пивасика, потом поедем куда-нибудь ужинать, милый.
Виолетта была, как всегда, деловита, кокетлива, лаконична и красива. Судя по бодрому виду и блестящим глазам Димончика, на рыбалке он еще не побывал и со скорпионами, фалангами и гостеприимными гадюками пока не познакомился.
– Ничего, – злорадно подумал я, – у тебя, голубчик, еще все впереди – и гадюки, и бультерьеры, и фаланги и еще много такого, о чем ты даже не подозреваешь, находясь под воздействием вредоносных Виолеттиных вирусов.
– А через недельку на охоту поедем, милый, на Чограй. Джипик у папы возьмешь. Говорят, там от уток в глазах черно. Будем на подсадных охотиться. Это очень романтично,– говорила она, поднимаясь по ступенькам и открывая перед ним дверь, галантно пропуская его вперед.
Молодой человек только преданно кивал головой и во всем соглашался со своей богиней. Вероятно, он находился в чаду, в угаре нежных чувств, не убитых еще двустволками, натасканными борзыми и ядовитыми сигарами. Глаза ему застилала розовая пелена влюбленности, и он не видел, куда несет его широкая и полноводная, полная рифов и подводных камней, безумная река страсти.
– Судя по его неспортивной фигуре и безвольному взгляду, с Виолеттой ему придется туго, – подумал я.
На дворе стоял ноябрь. Было довольно тепло, но уже начавшие срываться редкие дождинки говорили о том, что погода будет меняться и теплые, желтые и красные от листвы, осенние дни сменятся на серые от непролазной грязи и зачастивших дождей недели плохой меланхолической погоды.
– Надо же, какого молодого себе оторвала, старая вешалка! Умеет баба жить, – с чувством легкой зависти подумал я, глядя, как за ними закрывается дверь бильярдной.
Я уже совсем было собирался уехать, как вдруг мое внимание привлек знакомый автомобиль. Это был «мерседес» мужа Виолетты. Он вышел из него, как обычно, сутулясь, и довольно шустро, с несвойственной для него поспешностью стал подниматься по ступенькам заведения.
– Да у них, похоже, полное взаимопонимание, – подумал я. – Все налажено. Новый ухажер – новые денежные поступления. Что-то вроде семейного подряда. Он ей свободу ощущений и самовыражения, а она ему финансовую поддержку.
Старый альфонс, видимо, хорошо знал свое дело. Уже через пять минут он вышел на улицу, в спешке засовывая что-то во внутренний карман пиджака. На его лице сияла улыбка. Судя по довольной физиономии мужа-компаньона, улов был явно неплохим.
Я завел машину и тронулся с места. Домой ехать не хотелось, и я вдруг вспомнил, что меня звали сегодня на какой-то банкет по случаю юбилея чьей-то супруги. Обещали, что будет весело и что будут незамужние женщины со стороны юбилярши. Я развернул машину по направлению к указанному в приглашении кафе, по пути купив букет цветов для именинницы. В дверях меня встретил приятель, который обнял меня так, как будто мы с ним не виделись, как минимум, лет двадцать.
– Ну что ж ты, – сказал он, – бросил меня здесь одного, можно сказать, на произвол судьбы. Я уже думал, что тебя не будет. Здесь так мило, хорошо, главное, знакомых мало, можно спокойно выпить без посторонних глаз. Опять же дамы незамужние есть.
Я отошел от приятеля, чтобы поздравить именинницу, вручил ей букет цветов, пожелал долгих лет жизни и вернулся назад.
– Пойдем-ка, я тебя подсажу к кому-нибудь, – сказал он, практически насильно усаживая меня рядом с какой-то дамочкой средних лет.
Через несколько минут мы с ней разговорились, а после нескольких тостов она мне стала даже нравиться.
– Кто она такая? – спросил я у приятеля минут через десять на перекуре. – Бизнесменша?
– У, брат, не угадал, – сказал приятель. – Бери выше, у нее в подчинении человек двадцать мужиков, и все в погонах.
Мне стало нехорошо.
– Из огня да в полымя, – подумал я.
– Да она хорошая женщина, – напутствовал меня мой изрядно уже подвыпивший приятель. – Все больше дома сидит, никуда не ходит, любит готовить, – сказал он шепотом.
– Правда? – спросил я обрадованно. – А ты не знаешь, на рыбалку она, случайно, не ездит и не собирается ли в ближайшее время завести себе бультерьера?
– Нет, – сказал он категорично. – Не могу, конечно, утверждать, но, по моим данным, у нее таких планов нет.
– Она майор милиции и, между прочим, не замужем,– сказал он. – Очень приличная женщина. Если бы я был холостяком, как ты, то, не задумываясь, женился бы на ней, берег бы ее, усыпал цветами и на руках бы всю жизнь носил. Я смотрел на вас, когда вы сидели рядом. Вы просто созданы друг для друга. Подумай о себе, в конце концов, ты же тоже имеешь право на личную жизнь.
Я задумался над его искренними, идущими от выпитой на празднике водки словами.
Мне, как никому другому, после двухмесячной пытки была нужна тихая и спокойная личная жизнь.
Мой приятель опять обнял меня и поцеловал в щеку.
– Люби ее, – сказал он мне, чуть не плача, – и береги. Такие женщины на дороге не валяются, говорю тебе, как другу. Не современная она какая-то. Говорят, что она может даже борщ сварить.
– Да? – удивленно переспросил я.
– Правда, я сам не проверял, не знаю. Возможно, злые языки просто наговаривают на человека, – прояснил ситуацию мой друг. – А может, и нет. Чем черт не шутит? Я лично домашнего борща уже месяц не ел. Моя кобра предпочитает продукты быстрого приготовления. А когда я заикаюсь о борще, то она так говорит: «Тебе надо, ты и вари. А у меня две руки, а не четыре».
– Но главное все-таки не в борще, а в том, что ты ей нравишься. Это сразу видно, старик, вон как она глазками стреляет. Я ей про тебя кое-что рассказал. Ну, что разведенный, умный, красивый. Она заинтересовалась.
– Даже, – говорит, – интересно на вашего товарища взглянуть хотя бы одним глазком.
– Теперь дело только за тобой, скажи ей что-нибудь хорошее, про ноги там или про глаза. Вобщем, как ты умеешь. Они это любят. Собственно, она, наверное, тебе и сама что-нибудь скажет.
Приглядевшись к моему приятелю внимательнее, немного удивленный его красноречием, я понял, наконец, что он уже безнадежно пьян.
Красивая милиционерша, тем временем, сидела за столом и, действительно, с интересом разглядывала меня в упор, не маскируясь и не скрывая своих намерений. Так бесцеремонно меня еще не разглядывал никто.
– Меня зовут Екатерина Павловна, – сказала она, когда я подсел к столику. – Мне Александр про вас все уши прожужжал, пока вас не было, и так вас расхваливал, и этак, а вы все не ехали и не ехали. Как вам не стыдно? – Она обиженно сжала хорошенькие губки. – Вот я смотрю, – продолжила она – и, действительно, он был прав. В вас есть нечто эдакое харизматичное, несовременное, то, что может заинтересовать зрелую умную женщину без ВП.
– Без чего? – не понял я.
– Без ВП, – ответила она удивленно. – Вы что, ни разу не читали брачных объявлений?
– Нет, представляете, не читал, – как бы извиняясь, ответил я. – Все как-то случай не подворачивался. То времени не было, то желания.
– Вы какой-то нерешительный, – перебила меня милиционерша. – Мы уже с вами в том возрасте, когда следует отбросить ненужные предрассудки и сантименты и перейти от слов к делу. Если я вам хоть немного нравлюсь, то можно попробовать жить вместе. Предлагаю за это выпить, – сказала она.
Я налил две рюмки водки, и мы выпили с ней, глядя друг другу в глаза.
– ВП, между прочим, это вредные привычки, – сказала она, закусывая выпитую водку наколотым на вилку грибком. – У меня их практически нет.
– А рыбалка, охота и бильярд – это вредные привычки или нет? – на всякий случай поинтересовался я.
– Я такими глупостями не увлекаюсь, – ответила милиционерша.
– Характерная женщина, – подумал я, – главное, целеустремленная и искренняя. Кажется, сегодня мне, наконец, повезло. Не имеет вредных привычек, к рыбалке равнодушна, во всяком случае, пока. Понравился ей мужчина, она ему об этом – открытым текстом, а не виляет хвостом, как некоторые, то ей не так, это ей не так. Собаками тоже вроде не интересуется. Мне, вообще, всегда нравились женщины с характером и со стержнем, а самое главное, чтобы без гадюк и всевозможных двустволок, и еще хорошо, если рядом с ней не будет кавказских овчарок, бульдогов и бультерьеров. На такой, если что, и жениться можно, не страшно вручить ей в руки свою судьбу и здоровье.
– Что ж, – продолжал размышлять я, – в конце концов, мой приятель прав, и я тоже имею право на личную спокойную жизнь. И чем черт не шутит, может быть, именно в этот раз мне повезет немного больше, чем с Виолеттой, и она хотя бы не будет забрасывать в спальне спиннинг, обкуривать меня вонючими сигарами и травить, как зайца, борзыми собаками? Не исключено, конечно, что эта милая дамочка может ни с того ни с сего начать проводить в домашних условиях занятия по строевой подготовке или предложит мне выучить наизусть уголовный кодекс, чтобы сформировать сферу общих жизненных интересов. – Я был готов на такую жертву. По сравнению с гадюками, бультерьерами и метровыми гаванскими сигарами, это были такие мелочи, что не стоило о них даже всерьез задумываться.