3. Хельга и Ральф

      В понедельник попасть в больницу не получилось: Якоб был вынужден срочно уехать в другой город для проверки оборудования, давшего сбой в работе. Вернулся поздно, и понятно, ни о каком визите не могло быть речи. Весь день упрекал себя в том, что не догадался узнать у фрау Мольтер номер телефона.
      Следущий день выдался спокойным, – шеф разрешил уйти с работы раньше, компенсируя часы переработки за предыдущий день. Поев, отдохнув, приняв прохладный душ, Якоб, как обычно, хорошо оделся: коричневые туфли, бежевые брюки, бледно-голубую сорочку с коротким рукавом, шёлковый галстук сочной синевы с косой полоской.
      Соседка, завидя Якоба выходящего из дома, сказала как всегда: «Ага, точно на свидание собрался». – Он улыбнулся, подтверждая: «Да, на свидание, с очень интересной дамой».
      Заехав по дороге в цветочный магазин, купил шесть белых роз, попросив их разделить на два букетика с тремя цветами. Около шести он был в больнице, отметившись сначала у дежурной медсестры. Она не очень удивилась цветам, достав из шкафа две вазы толстого стекла: одну для своего букета, – другую для пациентки, к которой заявился посетитель. Наливая из крана воду, попутно рассказала в двух словах, что анализы в порядке, с учётом возраста старушки, и скорее всего её скоро выпишут; если не завтра, то в четверг; к тому же, она сама высказала желание уйти домой.
      Постучав в дверь и выждав несколько секунд, Якоб вошёл, увидев фрау Мольтер сидящей на кровати к нему спиной. Не поворачиваясь, она подняла руку, жестом пригласив пройти, сказала: «Я знаю это вы, Якоб, больше некому. Мне только что сняли электроды: хочу немного посидеть, а то лежать уже нет сил».
      Обойдя её, поймав взгляд серых глаз, он поздоровался, пожав сухую руку. Поставил вазочку с цветами, подвинул стул и сел напротив, извинившись за вчерашний день, сославшись на непредсказуемость работы. Заметил вслух, что она выглядит совсем здоровой, – хотя присочинил, конечно, но по другому сказать не повернулся бы язык.

      – Я вас ждала, хотя бы потому, чтобы услышать как вы льстите. Разговаривала в мыслях с вами, выстраивая потускневшие воспоминания. Поплакала. Жаль когда жизнь на исходе, хотя должна признаться – иногда сама желаю поскорей уйти. Устала жить, быть одинокой. Создатель правильно придумал – не должно быть ничего вечного. Из ничего приходим и уходим в никуда. Имеет ли ваша жизнь план, Якоб?
      – В последнее время я сам всё больше задумываюсь над этим. Нет, плана у меня нет. Пока был молод, стремился к одному, другому, и да, строил планы, но сейчас мне кажется, что у меня всё есть. Стремиться стало не к чему – просто живу изо дня в день, стараясь быть в ладу с самим собой и миром. Планов нет, и не знаю, хорошо это или плохо. Остались лишь мечты, хотя чем старше становлюсь, тем меньше верю в то, что в них осталось достаточно накала для воплощения.
      – Из суеверия я никогда не говорила никому, о чём мечтаю. Я разделяю по смыслу мечтательность с мечтой. Мечтательностей было много: мне было их не жаль, если они исчезали, не свершившись. Были мечтания покрепче, которые нужны были для достижения промежуточных целей, для ублажения души и тела. В уже зрелом возрасте появилась настоящая мечта и она стала единственной – умереть хотя бы на день раньше мужа. Как видите, мечта ожиданий не оправдала – я его намного пережила. Мы с ним всегда мечтали, только вот теперь не знаю, чем были наши мечты. Я думаю, это было что-то среднее между мечтательностью и настоящей, всепоглощающей мечтой. Другие всегда мечтают о любви и счастье, только звучит это как-то обще и неконкретно. Не могу сказать, что прожила свои года без счастья. Напротив, даже в самые трудные моменты я знала, что самое главное в своей жизни я нашла. Моим непреходящим счастьем был муж. Мой Ральф. Ушёл на небо уже как десять лет, но он всё ещё со мной. Когда мне не с кем говорить, я рассказываю ему о череде событий. Сейчас он очень хороший слушатель, не то что раньше. – Фрау Мольтер засмеялась. – Он был гремучей смесью противоположностей, но мы с ним всегда находили общий язык. Ральф был мечтателем, хоть раньше это было не в почёте. Всегда у немцев ценился прагматизм, вот он таким и вырос – прагматиком с малюсеньким изъяном.
      Должна добавить, что и раньше неумение мечтать не расценивалось как порок – люди должны были быть просто порядочны по отношению к другим, вне зависимости от склада их характеров. Однако, вы сами наверно знаете – с порядочностью во все времена дело обстояло плохо. – Старушка хитро прищурилась: «Вы вот сказали, что есть мечты. Судя по вашему облику я бы предположила, что вы успешны, и не потому что много мечтаете, а потому что занимаетесь каким-то делом. Я бы хотела узнать то и другое. Мечты – их что, у вас много? Если не секрет, поделитесь ими».
      – Право неудобно, фрау Мольтер, вы будете смеяться. Если одну мечту можно объяснить рассудком, то над другой останется лишь пошутить. Их у меня немного, всего две, но в каждой есть ожидание чуда. Одна совсем проста: хочется встретить женщину, которую я полюблю. Знаете, постепенно начинаю страдать от одиночества и груза лет. Есть некоторое ощущение ущербности от того, что до сих пор один. Уже за пятьдесят, и женщин было много, но дольше двух месяцев отношения не длились: меня начинали раздражать характеры, которые вносили диссонанс в мои привычки, предпочтения. Я понимал вдруг, что наш с ней взгляд на одно и то же проявляется в странном искажении сути вещей. Я пробовал просить принять моё видение, но наталкивался всегда на равнодушие непонимания. Я знаю, мужчины, женщины, у каждого из нас свой мир, и кажется, мне просто не повезло пока встретить ту, о которой говорят «вторая половина». Возраст и опыт заставляют всё меньше верить в находку, которую назвал бы любовным кладом.
      Другая моя мечта более нереальна: с детства болею утопическим желанием найти клад настоящий. Сначала это были мысли о сокровищах, спрятанных пиратами на островах. Золотые слитки, монеты, бриллианты. Хотел узнать дорогу в Эльдорадо, найти каньон Маккены. Сделать подкоп к подвалам какого-нибудь индийского храма. Став чуть постарше, понял что это смешно и невозможно.
      Думал – надо искать неподалёку. Обследовал руины замка «Франкенштайн», который стоит на горе в Мюльтале. Казалось, что только мне удастся найти какую-то деталь, незамеченную другими. Поискам, к большому сожалению, мешали днём туристы, а ближе к вечеру объект закрывался. Забраться внутрь ночью не было проблемой, но кто-то увидел блуждающий свет от фонаря: меня поймали. Смеялись долго, узнав что ищу клад, и отвезли домой. Оказывается, я был далеко не первым. Потом узнал, что дворец Леопольда, что в центре Дармштадта, хранит в своих стенах тайны не менее значительные, чем слух о богатствах флибустьера Кидда.
      Мне было уже за сорок, а я как мальчишка продолжал искать, мечтать, при этом понимая нереальность и пустоту исканий. Просиживал в библиотеке до закрытия, выискивая старые книги местных краеведов. Там однажды и познакомился с Бульцем. Он, кстати, говорит, что кладами усеяна вся наша округа. Другими кладами, в которых можно обнаружить дух исторической старины. Так относительно недавно в подвалах фирмы «Мерк» были обнаружены части древних мумий. В другом месте города были найдены доспехи пятисотлетней давности. На чердаке деревенского дома, правда не у нас, в Баварии, был обнаружен хрустальный череп. В одной из старинных библиотек нашёлся клад редких серебряных монет.
      Недалеко, в Шварцвальде есть несколько пещер, в одной из которых нашли скелет единорога. В рассказах и легендах всего мира жил этот дивный зверь, но доказательство его существования было найдено именно там, в Чёрном лесу. В другой пещере, по преданиям, жил отшельник, монах-венецианец, владевший секретом превращения неблагородных металлов в золото. Легенда говорит – много золота спрятано в пещере до сих пор, но клад охраняет большой, ужасный чёрный пудель.
      Замки Фрауенштайн, Ройсенштайн, и множество других, хранят в себе тайны о кладах, которые могут оказаться совсем не выдуманными. Известно, что сказки и легенды всегда возникали на основе реальных событий. Вот и я читаю слухи и легенды, дошедшие до наших дней, мечтая найти уже не золото, а хотя бы свидетельство древней старины. Впрочем, некоторые старые книги или доспехи тоже можно выгодно продать.
      Якоб рассмеялся, завидя вытянувшееся лицо фрау Мольтер, добавив: «Вы можете меня принять за сумасшедшего, я не обижусь».
      – Нет, не скажу так, вы не сумасшедший, но вижу что довольно ненормальны, как бывает ненормален человек, играющий сам с собой в шахматы. Жаль, у меня нет в запасе тайны, которую могла бы вам поведать, а то бы охотно это сделала, чтобы не уносить её с собой в могилу. – На этих словах глаза старушки игриво блеснули. – Самое дорогое чем обладаю – это некоторые мрачные детали прошлого, касающиеся нашей родословной, которую мы с мужем всегда хранили в секрете от других. Хранили, но это не очень помогало. Молва и слухи былых времён очень живучи.
      – Фрау Мольтер, воспоминания порой могут иметь особенную ценность, выражаясь в ином, духовном смысле. Мне было бы интересно узнать о вас, о том, как было раньше. От вас исходит излучение другой эпохи, и это интересно. Вы вот обмолвились о родословной: поделитесь тем, что знаете, о том что помните, если вам не будет трудно.
      – Нетрудно, и даже есть желание в последний раз перетряхнуть воспоминания, хотя многое из памяти ушло. Вы вызвали мою симпатию; вижу вы искренне увлечены историей и я не против начать рассказ, но он может оказаться долгим и ничем не примечательным. Обычное переплетение событий и совпадение, которое не может быть случайным. В таких случаях говорят – судьба. Её сценарий может удивить вас, как удивлял он меня всегда. Ну что же, немного расскажу сегодня, оставив интригу окончания до следущего раза. Когда он будет, не знаю, так как меня могут завтра выписать домой. Я оставлю номер телефона и буду рада увидеть вас у себя в гостях.

      – О детстве и юности рассказывать не стану: там нет ничего особенного для воспоминаний. Родилась в семье мясника, у которого была своя бойня на окраине, и большая лавка в центре города. Отца почти не знаю, и видела его не каждый день, хоть жили в одном доме. Вставал он раньше всех, уходил до рассвета по своим делам, а их было всегда много.
      У него было несколько помощников, но тем не менее его присутствие было везде необходимо. Имел свой трактор с прицепом. Скупал по договорам скот у крестьян, свозил на бойню. Забить животное, разделать тушу, дать указания по выделке шкур; свежее мясо разделить на продажу и на изготовление колбас; следить за исправностью всех механизмов; своевременно доставить новую партию свежего товара в город и много-много чего другого, что подразумевает в себе эта непростая работа.
      По мере подрастания – а я была младшей и единственной девочкой среди шести детей – все получали свои задания в общем деле. Мать вела весь день продажу в лавке при помощи наёмной работницы. Домашнее хозяйство лежало на плечах бабушки, пока она была жива. Лет с десяти и я стала помогать – по дому или в лавке. Детства как такового не было, ни у меня, ни у братьев – всем находилось дело и кроме всего надо было хорошо учиться. Отец был очень строг вообще, и особенно в вопросах обучения. Он хотел видеть своих сыновей не в кожаных фартуках, заляпанных кровью, а людьми добывающими свой хлеб другим, более приличным трудом. Мечтой его было видеть детей учителями или инженерами. В общем всё к этому и шло, если бы не война. Когда она началась, мне было пятнадцать. Два старших брата уже закончили институты, найдя себе работу, двое других учились на разных курсах, а последний брат готовился поступать. Их всех забрали на войну.
      Давайте Якоб, я пропущу детали, сказав лишь, что братья не вернулись с фронта. Родители почернели от горя, но надо было жить и двигать дело, которое уже почти не шло. Найти хотя бы одну корову на забой стало трудной задачей. Люди были истощены морально и обеднели.
      Потом была та злополучная ночь в феврале сорок четвёртого года, когда город был уничтожен. Американцы позже говорили, оправдывая англичан, что целью бомбежек были химические заводы на северной окраине города. В ночь налёта дул сильный ветер, и сброшенные на территорию завода сигнальные снаряды приземлились южнее, в центре. На их свет ведущий бомбардировщик сбросил груз зажигательных бомб, в городе начались пожары, а остальные машины отбомбились по уже горящим мишеням. Пожару таких масштабов стоит лишь разгореться. Среди руин разрушенного центра возникла огненная буря, которая сожрала всё и отравила воздух ядовитым газом. Когда продукты горения опустились на землю, население далеко за пределами бомбёжки задохнулось или отравилось почти поголовно. Из всех жителей города в огненном аду погибло более сорока тысяч. В ту ночь родители остались в лавке, своими силами готовясь к трудовому дню. Когда тела их раскопали, мне посоветовали не смотреть.
     Так я осталась сиротой, правда была уже взрослой. Кое-какие запасы продовольствия в подвале были, дров отец тоже заготовил, но до окончания войны было далеко. Все чувствовали, что она проиграна, но когда закончится – не знали. Надо было выживать.
      Брат отца, дядя Густав, живший во Франкфурте и которого я видела всего два раза, меня нашёл. Он тоже оказался в зоне бомбёжки, но чудом спасся, потеряв однако всё, и думал найти приют у нас. Мы вместе плакали, жалея всех погибших и самих себя. Он был уже довольно стар, но что делать – мы стали жить вместе. Он помогал мне как только мог, охраняя и отапливая дом,  экономно планируя убогий рацион. В апреле этого же года я устроилась на работу, на тот самый завод, который британцы хотели разбомбить. Вакансий было много, ведь многие сотрудники погибли. Платили правда мало, хватало на хлеб и какую-нибудь дешёвую крупу, но по тем обстоятельствам это было счастьем. Вечерами мы сидели с дядей у печи на кухне и вели разговоры, из которых я и узнала о себе.
      Старушка вздохнула: «Да, Якоб, так я узнала о себе». Помолчав, продолжила:
      – Моя девичья фамилия Норт. В семье никогда не говорили о предках. Знала только бабушку, но мне на ум не приходило расспрашивать о её родителях, о других родственниках. Если бы дядя Густав меня не нашёл, я бы и о нём не вспомнила. В своё время он имел какую-то должность на почте, начав карьеру с простого разносчика газет и писем. В войне потерял двух сыновей, жена умерла тремя годами раньше. Жилой дом во Франкфурте, в котором у него была квартира, был повреждён настолько, что в нём запретили жить. С собой он взял из дома мешок с необходимыми вещами и сумку с «памятью», как он говорил. В ней были семейные фотографии и документы, вырезки из газет, выписки из церковных книг, какие-то отдельные, ветхие листы с неровными краями, как будто вырванными из книги под самый корешок. Он пытался всю сознательную жизнь найти следы родственников, не зная о них, но подозревая что они были. Раньше все без исключения семьи были многодетными, однако в силу царящих тогда условий каждый, став взрослым, шёл своей дорогой. Разлетевшись из отчего дома по городам и весям, родственные связи быстро забывались.
      У дяди Густава была, как сказали бы сегодня, сильная ментальная связь со своим дедом. Мой Ральф тоже хорошо помнил деда, хотя тесно общаться им не приходилось, а Густав всё время ходил за дедом по пятам. Они любили друг друга, что раньше сильно выбивалось из рамок семейного общения, основанного на прагматизме. Так вот Густав с детства запомнил рассказы деда о прошлом, в котором их род был одинаково как уважаем, так и презираем. Дед обладал хорошей памятью, и те факты которые ему достались в свою очередь из воспоминаний его собственного деда, ясно сохранились.
      Оказывается, несколько сот лет назад большое семейство Нортов, проживавших в соседней с гессенским герцогством земле, занималось довольно мрачным делом – казнило и мучило людей. Правда, это были исключительно преступники, которым суд назначал меру наказания, а предки были теми, кто приводил приговоры в исполнение. Одним словом – семейство, или династия, палачей. По тем временам профессия необходимая.
      Первым человеком из семейства Нортов, попавшим в район Дармштадта была Кристиана Норт, отданная замуж за отпрыска другого семейства палачей, осевших в Бессунгене. Было это или в конце шестнадцатого, или в начале семнадцатого века. В то время сын палача мог взять в жёны только дочь другой династии палачей, такие были законы. Как понимаете, предварительного знакомства у новобрачных не было – их просто ставили перед фактом, не спрашивая, хотят они этого или нет. Разводов раньше не было и не могло быть – разрушить семью могла только смерть одного из супругов.
      Воспоминания детства не давали дяде Густаву покоя, и став постарше, он стал интересоваться родословным древом предков, отыскивая отрывки информации во всех возможных местах, что было, кстати, очень непросто. Одним словом, мозаику из добытых сведений он сложил в некую картинку, в которой однако было много «белых" пятен. Итак:
      Кристиана Норт вышла замуж за Мартина Мольтера предположительно в самом начале семнадцатого века. У них родилось множество детей, но сколько, неизвестно. Повзрослев, они тоже все стали заложниками профессии, разъехавшись работать по соседним землям. Шло время. Есть упоминание о том, что через одно поколение два этих рода снова пересеклись. По выкладкам дяди Густава, внучка Кристианы Норт и Мартина Мольтера, урождённая Эльфрида Мольтер, вышла замуж за одного из сыновей семейства Норт. По сути, она соединилась в браке с не особо дальним родственником, с кузеном, что было, впрочем, в порядке вещей тех времён. Прошло ещё время, сменились поколения и на свет появилась я, Хельга Норт, понятия не имеющая о своей родословной. Теперь, после рассказов дяди, я знала что являюсь потомком не совсем обычного семейства.

      Шли дни за днями, месяц за месяцем. Война закончилась. Я работала всё так же на заводе, закончив курсы и переведясь в лабораторию. Стало полегче и денег стали платить чуть больше. Мне было двадцать, но радости молодости не ощущалось. Мужчины, особенно молодые, были большой редкостью и им обычно не давали проходу, заигрывая и соблазняя, несмотря на строгость устоев и положения. В основном это были американские солдаты, появившиеся в городе после войны. Я была хороша собой. Не раз и не два мне предлагали познакомиться, но в моих глазах американцы были врагами; я не могла себе этого позволить. Мне повезло в том смысле, что меня не домогались откровенно, но я и сама старалась быть меньше в общественных местах.
      Вскоре всех оставшихся в живых граждан стали привлекать к разборке руин. Понятно, это были в основном женщины разных возрастов. Работа была невероятно трудная и опасная, но избежать её было невозможно. В свои выходные и несколько часов после основной работы мне надо было ходить к местам расчистки, отмечаться за приход и за уход. Домой приходила поздно и сил не оставалось ни на что. Хорошо, что был дядя Густав, который готовил нехитрую еду и грел воду к моему приходу.
      В один из выходных, в воскресение, в нашей группе по очистительным работам появился молодой человек. Парень лет двадцати пяти, немец, без видимых увечий, что было равносильно чуду. Он был из тех, кто умел работать резаком, разделяя крупные металлические детали на части или отрезая торчащую отовсюду арматуру. Раскачивал ломом стены, давая им рухнуть. Сбивал молотком штукатурку и раствор с кирпичей. В общем, делал то, что надо было делать всем остальным. В тот день была моя очередь поливать места расчистки водой, чтобы не было много пыли, которая казалась сущим ядом при вдыхании. Также разносила воду для питья. И вот, гонимая по большей мере любопытством, я подошла с ведром воды и кружкой к новенькому, предложив, если он хочет, попить воды. Мы встретились глазами. В тот момент случилось необъяснимое. Увидела, как из его серьёзных, карих глаз как будто вышел луч синего цвета, вошёл в мои глаза, разлился по всему телу неизведанным до той поры ознобом. Задохнувшись, я протянула ему кружку, не отводя взгляда от его глаз. Он взял её, не отводя своего взгляда от моих. В это мгновение я уже знала, что полюбила на всю жизнь. С одного взгляда. В тот раз ни одного слова мы не сказали друг другу, – я повернулась и ушла. Работала не поворачивая в его сторону головы, стеснялась.
      Потом была неделя, где мне пришлось работать в другом месте. На следущее воскресение мне дали отдохнуть. Потом работала снова на старом месте, но его не было, всю неделю. Одним словом, я не видела незнакомца, о котором думала каждую секунду, целый месяц. Спрашивать о нём стеснялась, но оказалось, он сам спрашивал обо мне. Знакомая, с которой мы были часто вместе на расчистке и работали на одном заводе, сказала что новенький мной интересовался, но обмолвилась об этом коротко, буквально двумя словами. Кто он и как его зовут она не знала. Конечно, моё сердце вспыхнуло и радостью и удивлением от этого известия.
      Дядя Густав видел, что со мной что-то происходит. Улыбался, подозревая, что я влюбилась. Пытался выведать детали, но что я могла ему сказать? Сама ничего не знала.
      В одно из последующих воскресений носила очищенные кирпичи на площадку, где их складывали штабелями. Разогнув уставшую спину, передыхала несколько секунд. Почувствовала легкое постукивание по своему плечу, обернулась. Стоял он, чуть улыбаясь. Спросил: «Пить хочешь?». – «Да, хочу». – «А пиво хочешь?» – «Пиво-о-о? – удивилась я – а откуда ты знаешь, что я люблю пиво?» Он засмеялся: «Ну ты же немка».
      В городе, ближе к центру, уже были открыты первые булочные, стали продавать пиво, открылись кое-какие места, где можно было покушать или выпить кофе. Мы отпросились на полчаса;  старик бригадир отпустил нас, сказав «ммм» и закатив понимающе глаза. Так мы познакомились и никогда уже не расставались, до самой его смерти.
      В тот день он о себе ничего не рассказал. Сказал только, что его зовут Ральфом. Ему двадцать пять и у него есть старший брат, который находится сейчас предположительно в России, в плену. Живёт за окраиной города, в Мюльтале, в доме родителей, который им достался в свою очередь от их родителей. Дом хоть и старый, но хотя бы целый. Полчаса быстро истекли, и мы договорились встретиться вновь в свободное от работы время.
      Как потом рассказывал Ральф, он тоже был сражён непонятным ощущением при первой встрече, а через несколько дней понял, что влюбился. В тот день сама судьба свела нас среди городских развалин. Она же и написала сценарий нашей общей жизни, в которой были и глубокие падения, и удача, и где навсегда осталось уважительное отношение друг к другу.

      – Якоб, что-то я устала говорить. Не помню, когда в последний раз такое было, чтобы я болтала без умолку. Вам интересно слушать историю чужих людей?
      – Я слушал затаив дыхание. Мне нравится, что ваши воспоминания так многословны, – в них можно выслушать подробности давно ушедших лет, а мне интересны всякие детали. Если вы устали, то посоветую вам отдохнуть. Прилягте. Наверно, скоро уже привезут ужин.
      – Пожалуй, так и сделаю, насиделась. Пора отделить прошлое от настоящего, дать сердцу успокоиться. Всегда начинаю волноваться, вспоминая Ральфа. Сегодня я накоплю сил, упорядочу мысли, а завтра мы продолжим. Если меня вдруг выпишут, а я думаю, так и будет, то запишите номер телефона.
      – Телефон запишу обязательно, но давайте договоримся: если вас выпишут, то домой отвезу вас я. Пока пройдёт утренний обход, пока подготовят документы к выписке, будет уже за полдень, думаю, часа два-три. Вы спокойно пообедайте, соберитесь, а там и я подъеду, а если немного задержусь, то подождите.
      – Договорились. Вы знаете, мне торопиться некуда – буду вас ждать. Очень приятно кому-нибудь сказать «буду ждать». До сих пор ждала только прихода смерти.
      Губы старушки сложились в подобие улыбки, уголками вниз. Вздохнув, сказала: «Да, наступает время, когда человек начинает думать об избавлении от всего, что кажется уже ненужным».
      Открылась дверь в палату, зашла дежурная медсестра. Спросила, всё ли в порядке: сказала, что через пять минут занесёт ужин и таблетки, но сначала измерит давление.
      Не желая стеснять новую знакомую, которая наверняка уже хотела в туалет, Якоб пожелал фрау Мольтер хорошего остатка дня и спокойной ночи.