5. У Хельги дома

      Чем более думал Якоб о новой знакомой, тем больше его охватывало желание услышать продолжение истории симпатичной старушки, хотя он уже знал основное.
      Так иногда бывает, когда читая книгу человек начинает догадываться о финале, но тем не менее, будучи увлечён сюжетом, скрупулёзно вычитывает предложения, смакуя удовольствие от погружения в захватывающий мир, нарисованный словами автора.
      Якобу нравилось слушать плавную речь Хельги Мольтер, которая умелым изложением своих воспоминаний давала возможность увидеть её историю как-будто его глазами. Наверное, она о многом умолчала, и кто знает, скажет ли вообще о самом тайном, но это и манило – уловить суть несказанного в уже произнесённом. Ему хотелось стать посвящённым в запутанную тайну и разгадать её как сложный, числовой кроссворд, который требует раздумий и терпения.
      Ещё он испытывал едва осознаваемое волнение от чужого прошлого, которое коснулось и его. В нём, в прошлом, покрытом патиной ушедших лет, кроется всегда тоска по будущему, и где прошлое на известном промежутке, встав где-то в условной середине, предстаёт однажды сегодняшним моментом. Всегда день настоящий является следствием причин, возникших в прошлом. Не забывая прошлого, нам представляется возможность увидеть особым зрением план бытия, касающийся нас лично. Как в шахматной игре, можно подумать на несколько ходов вперёд, передвигая затем фигуры текущих и будущих событий. Если удаётся победить на промежуточном этапе, или свести партию с невидимым соперником вничью, то возникает чувство эйфории. Несчастен тот, кто недоступен этому изысканному чувству: в нём растворяется туманная недосказанность причудливого сна и возникает грустное удивление от осознания, что в нашем мире всё намного проще, чем это кажется на первый взгляд. У прошлого есть фундаментальная особенность – никогда оно не повторится, но им можно управлять, если игрок на шахматной доске жизни умеет в настоящем сделать нужный ход конём или пожертвовать слона и офицера.

      Наступило воскресение. Не без толики волнения входил Якоб в высокую, массивную дверь дома. Она находилась в той части строения, называемой эркером, дающему место для широкой лестницы, ведущей к верхним этажам. По таким вносились без проблем шкафы, диваны и даже рояли. Большие окна давали много света. Пожалуй, они были единственной деталью видимых изменений, произошедших с домом за последние как минимум лет сто. Энергосберегающие стеклопакеты стали обязательным условием любого домовладения, но в данном случае они были  почти неотличимы от оригинальных, так как были одеты в деревянные рамы тёмного оттенка.
      Дверь в квартиру фрау Мольтер была не менее импозантна, чем входная, посередине которой было вырезано смотровое оконце. Она имела когда-то бежевый цвет, а потрескавшись и выцветя от времени, стала похожей на старинный артефакт резной слоновой кости.
      Старушка встретила словами, слегка в них запинаясь: «Входите. Рада вас видеть. День чудесный. Вы оделись как в театр, вам этот галстук очень идёт. Не стесняйтесь. Ой, кажется у меня беспорядок». Похоже, лёгкое волнение испытывала и она.
      Якоб сделал комплимент, сказав что сегодня она выглядит как статус-дама королевского двора. На ней было строгого покроя платье, с длиными рукавами и высоким воротником. Оно было тончайшего серого сукна, со множеством пуговиц, покрытых чёрной эмалью. Низ платья был украшен фиолетовой оборкой, а манжеты с воротником имели такой же цвет. Смелое сочетание контрастных тканей дополнял тонкий, чёрный пояс с пряжкой старой бронзы. Протянув ей букетик из неизменных трёх роз, на этот раз бордовых, он пожелал ей доброго здоровья. Старушка упорхнула за вазой: Якоб бегло осмотрелся. В своих предположениях он не ошибся – обстановка квартиры имела известный шик послевоенных лет.
      Гостиная была просторной и уютной. Два больших окна наполняли её потоком света. Портьер или гардин на них не было, а только ажурная тюль с бахромой до пола, которая немного скрывала батарею отопления.
      Высокие потолки давали ощущение воздушности, а белые стены, фотографии в неярких окантовках и несколько картин на них, успокаивали глаза и чувства. Два шкафа с витринами, стёкла которых были за позолоченой решёткой; две тумбы, диван, овальный стол, четыре стула, кресло – всё сочеталось в цветовых оттенках. Махагоневая мебель мерцала на солнечном свету, напоминая игру пламени.
      Таких шкафов сегодня уже не продают, – подумал Якоб, – можно купить лишь их жалкую подделку. К деталям он не успел присмотреться – вошла хозяйка, поставив вазу с цветами на тумбу у окна. Спросила, чего бы он хотел охотнее, кофе или настоящий чай. Соблазнённый словом «настоящий», Якоб выбрал чай, одновременно сказав, что будет рад чем-нибудь помочь. – «Нет, нет, помогать не надо. Вы мой гость, а мне нетрудно. Подумаешь, вытащить из шкафчика пирожное, приготовить себе кофе и вам чай».
      – Мне у вас нравится, фрау Мольтер. В квартире ощущается особенная атмосфера. Пахнет пряностями и чистотой. Много света, художественная обстановка полна утончённого замысла, а деревяные полы вообще такая редкость. Давно вы здесь живёте?
      – Не очень, каких-то лет двадцать-двадцать пять. Переехала сюда после того, как у меня открылась аллергия на влажность, которой был пропитан дом Ральфа. В нём десятилетиями жила плесень, всё время разрастаясь. Если на жилых этажах всё можно было просушить, то в подвале она вообще была неистребимой. Знаете, двести лет назад не было цемента, отталкивающего воду, подвалы не изолировались битумом, а кирпич и камень не мог удержать проникновение влаги. С какого-то момента я заболела и Ральф купил нам эту квартиру. Дом этот тоже старый, ему более ста лет, но как видите, он чист, ухожен и в подвале делается регулярная просушка с обработкой. Мы с мужем очень полюбили наше новое жильё. После того как отошёл от дел, Ральф не перестал бывать в родном доме, частенько пропадая в гараже. Так дом и стоит сейчас, закрытым. За последние десять лет после смерти мужа я там была всего несколько раз, чтобы проветрить и найти кое-какие документы. Плачу за него исправно все налоги, но продать не поднимается рука, хотя это уже давно надо было сделать.
      Старушка тем временем поставила на стол тарелки, чашки, десертные вилки, салфетки. Сходила за пирожным на кухню, внеся его на удлинённом блюде из тонкого фаянса. В своих стенах двигалась она довольно бодро, не переставая улыбаться. Спросила Якоба, не хочет ли он мороженого или вина, на что тот ответил вежливым отказом. – «Только чай, для сохранения ясной головы, а то в присутствии такой красивой дамы я за себя не отвечаю» – пошутил он.
      – Вы обаятельно делаете комплименты. Я мало общалась с мужчинами, всё больше с Ральфом, а он у меня был скорее противоположностью по отношению к вам. Муж всё делал для меня, исполнял желания, которых было немало, но делал это всегда прямолинейно, добавляя небольшую толику эмоций.
      – Этот чай, – старушка наливала тёмно-золотистую жидкость в чашку, – я покупаю в чайной мануфактуре, или попросту сказать, в чайном магазинчике в центре города. Хозяин лавки говорит, что этот сорт приходит к нему из Англии, и там он продаётся в очень редких магазинах – особый, драгоценный сорт. Обманывает, наверно, сочиняя красивую легенду, но чай действительно обладает ароматом. Я редко пью чай, всё больше кофе, который покупаю, в свою очередь, в кофейной мануфактуре. «Ах, какие были слова раньше, – воскликнула она, – я всё ещё говорю «контора, мануфактура». Попробуйте, вам понравится».
      – Чудесный, – выдохнул Якоб, отпив из чашки. Действительно, очень ароматный: хорош не только на запах, но и на вкус. Мне такой не попадался. А что любил пить ваш муж? – хотя могу попробовать угадать – он как и вы, предпочитал пить кофе, без молока и сахара, так?
      – Да, мне нравится ощущать горечь благородного напитка и лёгкую возбуждённость через несколько минут. У Ральфа от кофе прояснялась голова. На работе он мог выпить десять и больше чашек за день. Слава богу, что не курил, но при этом обожал запах табака. У него было несколько жестяных коробочек с хорошими сортами. Когда ему надо было подумать, он открывал крышку одной из них, просил принести кофе, и под воздействием двух ароматов углублялся в процесс работы. Изредка баловал себя ещё одним ароматом – дорогого коньяка, выпивая глоток-другой. Неизменно каждый день выпивал бутылку дармштадского пива. В обед или после работы. Кстати, и я всегда любила выпить пива. А вы что охотно пьёте?
      – Насчёт пива наши вкусы совпадают. Пиво – лучшая жидкость, которую принимает организм. Остальное по обстоятельствам. Пью с удовольствием светлое рейнское вино, если в меню есть жареное мясо. С сыром наслаждаюсь красным итальянским. Иногда бывает шнапс, водка, и коньяк конечно, но крепким не злоупотребляю. Я из тех людей, кто пьёт не для того, чтобы пьянеть, а чтобы насладиться.
      – Странно. Вы Якоб, с моим Ральфом вроде не похожи, но чётко прослеживаются параллели. Порой мне кажется, что разговаривая с вами, я говорю с мужем. Он тоже не любил пьянеть и выпивал исключительно для удовольствия.

      Так пили они чай, обмениваясь фразами. Общение обволакивало простотой. Якоб хвалил пирожное, съев два разных. Рассказывал немного о себе, по просьбе Хельги. Старушка внимательно слушала: кивала иногда, соглашаясь, вероятно, со своими мыслями, или покачивала головой, что означало удивление. Понятно, плохо о себе Якоб не говорил, выискивая эпизоды, в которых он лишь намёками обозначал стиль своей жизни, в котором многое было ненормальным. Сказал, что не любит, а иногда не может сопротивляться своим эмоциям, и часто поэтому стоит на грани, – осознавая безрассудство, которое может привести к беде, и тем не менее, не в силах риску сопротивляться. Оговорился, засмеявшись, что с возрастом всё чаще побеждает разум. Рассказал кем работает и любит то, чем занимается.
      В целом жаловаться не на что, – закончил Якоб небольшую исповедь, – если бы не мысли о политике, которые могут испортитиь настроение. Поняв, что не в моих силах что-то изменить, выкидываю их просто из головы, хотя это, кажется, неправильно. У вас остались какие-то воспоминания о национал-социалистах?
      – О да! Наша юность была отравлена идеей, которая казалась грандиозной. К чему это может привести мы все знаем. С Ральфом мы редко говорили о политике. Он, как и вы, осознавал свою беспомощность, и всю энергию растрачивал на работу. Дел было много – он работал как мой отец, с рассвета до заката, особенно на фазе становления. Там было мало места для меня, но я конечно, понимала. Понимала и помогала как могла – хотя бы тем, что не капризничала и не жаловалась на его отсутствие. Потом, позже, всё встало на свои места.
      – Фрау Мольтер, расскажите немного о вашем муже. Из ваших упоминаний о нём нарисовался портрет, и мне интересно, совпадёт ли мной нафантазированное с действительностью.
      – О, Ральф был очень противоречивым, но каким-то образом полярности в нём уживались. Оставаясь требовательным к самому себе, он ожидал этого же от тех, с кем работал. На чью-то ошибку мог испустить молнию из глаз, поскрипеть зубами, ударить ладонью по столу, ругнуться, а потом спокойно разбирал с человеком ситуацию, шаг за шагом объясняя технологический процесс. Был довольно сух в общении с другими, но по большому счёту ему никто не мог сказать, что он несправедлив.
      Есть люди, которым в жизни много чего легко даётся. Нельзя сказать, что они ничего не делают для достижения цели, но как-будто им чаще везёт, чем не везёт. Конечно, успех в какой-то мере зависит от везения, но только человек упорный, устремлённый, ни на минуту о деле не забывающий, имеет подлинный успех. Однако надо помнить – успех материальный – понятие довольно иллюзорное и за него всегда надо платить потерями в чём-то другом. Обычно это нелады в семье и множество соблазнов, которые возникают с приходом больших денег.
      Он рано усвоил духовный принцип «отдал – получил». Сначала надо отдать: творчество, любовь, знания, жизнелюбие, свой опыт, вдохновение. Когда появляются деньги, надо уметь разумно ими распорядиться. Нельзя попасть в ловушку алчности, работать по инерции без радости и удовольствия, а только с целью заработать.
      Простите меня Якоб, за скучное морализаторство. Вы спросили – я отвечаю как могу. Сначала я многого сама не понимала; сопротивлялась его поступкам, но время показало, что Ральф всегда имел предпосылки к мудрости, которая со временем лишь вызревала. Основной его принцип был – «делись тем, что у тебя есть бескорыстно и от всего сердца». Знаете, это непросто осознать.
      Я думала: как это? – отдать деньги, которые заработаны путём умственных и физических усилий на грани истощения? Нет, ни за что! Постепенно, с годами пришла ясность. Когда в жизни человека все каналы настроены правильно, когда у человека в личных отношениях царит гармония, и в обществе, его окружающем, он чувствует себя востребованным и принимаемым, то и с финансами у него  будет стабильно и прекрасно! Жаль, сегодня люди думают иначе. Старые морали им кажутся пережитками средневековья. Даже там, в далёком, мрачном времени, палачи, зарабатывая отсечением голов небольшие состояния, делились щедро серебром с бедными людьми и жертвовали церкви. Наверное, это передалось Ральфу особыми путями по крови предков.
      Я вам уже говорила; в начале шестидесятых приехал из Америки в гости Эрвин, брат Ральфа. Он убедил его начать собственное дело. Был составлен договор о займе денег. К тому времени умер дядя Густав, а мы удачно продали семейное гнездо Нортов и пустующую бойню. Эрвин в скором времени перевёл в банк Франкфурта оговоренную сумму и всё завертелось. Ах, если бы я знала, что десять лет нашей жизни будет брошено в жертвенный огонь, в котором сгорали нервы, время, сон, уверенность в успехе, то я бы попыталась отговорить Ральфа от затеи.
      Было трудно, невероятно трудно. Я продолжала работать на заводе, став к тому времени заведущей лабораторией. Думала уволиться, чтобы быть рядом с мужем, но чем я могла ему помочь? Ждала его дома, не упрекая, выслушивая, окутывая заботой. Я знала все детали развивающегося дела. Переживала, если возникали проблемы, и радовалась, когда они благополучно разрешались.
      Давайте я не буду много говорить – всего ведь не расскажешь. В итоге через некоторое время фабрика стала приносить хорошие доходы, работа спорилась и основные трудности забылись, хотя без них, как сами знаете, большое дело представить невозможно. Муж как-то мне признался, что возникающие трудности и придают удовлетворение в работе. Любил инженерные головоломки, разгадывать кроссворды, и нравилось решать сложные ситуации, которые подкидывала жизнь.
      Большие деньги его не испортили, спасибо небу. После того как были отданы кредиты и долги, он треть доходов жертвовал на нужды города. Участвовал в строительстве школы, культурного центра. Когда диакония Мюльталя начала  возводить городок для инвалидов, он на свои собственные деньги построил механические мастерские, оснастив их всем необходимым. Было и многое другое, всего уж не упомню.
      После уплаты всех налогов счёт в банке рос, деньги копились – у мужа появилось время. Мы стали уезжать на отдых – нечасто, но тем не менее. Ехали на нашем «Бьюике» на север, на остров Зюльт. Чудеснейшие воспоминания. Жили в деревне у моря, в частном пансионе. Днём много гуляли, лежали в дюнах, загорая и слушая, что нам рассказывает ветер. Вечерами сидели в разных ресторанах, слушали музыку, пели. Да, раньше люди, соединённые на отдыхе случайной встречей, дружно, в сто голосов, могли петь песню, взявшись за руки и покачиваясь в такт мелодии.
      Когда Ральфу исполнилось семьдесят лет, он продал фирму, душой и сердцем оставшись в ней. С известной периодичностью заходил узнать, как идут дела, давал советы. Чувство такта ему никогда не изменяло – он не был навязчивым, поэтому его охотно принимали. Все знали его много-много лет и уважали.
      Появилось время и его надо было чем-то занимать. Муж с другом, таким же заядлым механиком, как и он, проводили его в гараже. Был постепенно восстановлен старый «Дойтц», к которому Ральф относился как к живому существу. Ремонтировали вместе машины знакомым; любил возиться с мотоциклами. Однажды, незадолго до смерти, ему попался какой-то старый «Мерседес». Не смог устоять – отдал приличную сумму за изрядно поржавевший, неходовой автомобиль. Кажется, они его восстановили, но что с ним стало, я не знаю. Может быть стоит до сих пор в гараже, снова заржавев, а может он его подарил другу, с которым делил эту страсть. Насколько знаю, того человека тоже уже нет в живых.

      – Фрау Мольтер, я созрел для фотографий. От вашего рассказа создалось впечатление – теперь мне хочется увидеть Ральфа. Мне он рисуется высоким, строгим, уверенным в себе героем старых фильмов. Не скрою, я также с трепетным желанием хочу увидеть, какой вы были раньше. Хочется надеяться, что ваши платья имели более короткую длину.
      Старушка снова довольно рассмеялась: «Вы неисправимы, Якоб. В программе сегодняшнего дня у меня был намечен показ фотографий, конечно, однако вы не угадали насчёт Ральфа. Он имел средний рост, в молодости был худ, а в последние годы сложением не отличался, к примеру, от вашего. У меня даже закралась шальная мысль попросить вас одеть один из его костюмов, – но сначала фотографии».
      Достав из шкафа два больших альбома с толстыми, как у книги, обложками, положила их на стол, сев рядом, справа. Вздохнула: «Тут вся наша жизнь». Открыла первую страницу. С одной из чёрно-белых фотографий на Якоба смотрел мужчина уставшим взглядом припухших глаз. Чуть лысыват, лицо в морщинах, крупный нос, большие уши. На другом фото он же, рядом с женщиной, похожей на фрау Мольтер. Она тоже казалась уставшей, но чуть улыбалась, краешками губ. Улыбка была заметна и по искорке в глазах, которую смог уловить фотоаппарат.
      – Мои родители – сказала, заглядывая сбоку, фрау Мольтер. На других вы увидите, каким был Дармштадт до войны, и парочку, где он лежит в руинах.
      Перевернув страницу, показала мясную лавку, которая принадлежала когда-то родителям. Большая вывеска и витрина впечатляла своим видом. В ней были видны два окорока, висевшие по сторонам. Разнообразные колбасы, толстые, тонкие, кругами, палками, висели и лежали на остальном пространстве. В глубине был виден прилавок, в котором громоздились куски мяса. Одна продавщица была занята покупателем, другая же смотрела в окно, подняв руку для приветствия – она знала, что их снимают.
      – Так выглядел городской музей до сорок четвёртого года – показала старушка пальцем, переворачивая новую страницу, – а так после бомбёжки. Практически он был полностью разрушен. Восстановили его только в шестьдесят пятом году.
      На этом фото видно цепочку из женщин, разбирающих завалы. Возможно и я там есть, не знаю. Люди сняты с дальней перспективы, трудно понять, кто есть кто.
      Здесь мне пятнадцать лет, моя первая взрослая фотография. Совсем не похожа на себя, правда? А здесь мне двадцать. Через несколько месяцев я встречу Ральфа.
      Девушка на фотографии была стройна, одета в юбку, длина которой доходила до лодыжек. Широко раскрытые глаза смотрели в объектив усмешкой взрослеющего человека. На следущих снимках девушка преображалась, постепенно превращаясь в ту, которая сидела сейчас рядом. Всё чаще рядом был мужчина, который звался Ральф.

      Он не был высоким, однако потому что был худ, казался таковым, особенно, если рядом стояла Хельга. На всех фотографиях он был, что называется, прилично одет. Всегда светлая сорочка, галстук, костюм, согласно моды данного момента. На ранних снимках пиджаки имели широкие лацканы, были двубортными, а брюки имели высокий и свободный крой. На голове неизменно сидела шляпа с широкими полями. Туфли, словно купленные только что.
      Вытянутое лицо напряжённым взглядом в объектив старалось выразить серьёзный вид, а плотно сжатый рот, и форма челюсти выдавали в нём человека, имеющего независимый характер. Довольно симпатичный, с тёмными, коротко стриженными волосами. Длина волос создавала контраст к размеру ушей, когда нельзя сказать, что они были небольшими, однако общий вид от этого не портился, как не портит порой лицо симметрия выдающегося носа.
      На фотографиях из шестидесятых он был всё ещё худ, но с лицом более улыбчивым. Неизменные костюмы, отражающие стиль той эпохи узким низом брюк, лакированными туфлями и пиджаками, в которых уже не было солидности традиционных форм. Вьющиеся волосы стали немного длиннее и не были прикрыты никаким головным убором. На нескольких снимках Ральф позировал у своего автомобиля – большого «Бьюика" светло-серого цвета, украшенного со всех сторон блестящими деталями хромировки, которыми и знамениты американские автомобили послевоенных лет и этой марки.
      Фотографии из отпусков; на работе, в кругу рабочих; в кабинете за столом и трубкой телефона, зажатой между плечом и подбородком, в то время как он что-то писал. Виды на фабрику издалека, внутри цехов. Друзья, к которыми он рядом. Здесь он подметает двор, а там стоит с напильником у верстака. Гараж, дом – всё как обычно бывает в альбомах рядового человека.
      На фотографиях последних лет Ральф выглядит спокойным и счастливым. Всё тот же независимый взгляд, но острой серьёзности в нём уже нет – в глазах читается перекочевавшая туда с губ улыбка. Костюмы стали снова скорее классическими, сорочки больше серыми и голубыми. В раздавшемся в ширину теле не чувствовалась былая лёгкость – появилась возрастная импозантность, которую Ральф подчёркивал иногда красивой тростью, перстнями на руках, красивой шляпой. Основным украшением его счастливого лица была, конечно, Хельга, которую он нежно обнимал, склонив в её сторону побелевшую голову.

      – Вы очень подходите друг другу, – произнёс Якоб, когда последняя страница альбома была закрыта. – Вам повезло, обоим. Тот клад любви, который мной пока не найден, был вами обнаружен на обломках горя. Я думаю, вы это оба понимали. Горы золота и бриллиантов лишь пыль в сравнении с обнаружением любви. Даже сегодня видно, что клад не потускнел, в его духовном смысле. Ральф всё так же влюблённо на вас смотрит с фотографий, а вы очень хорошо отзываетесь о нём. Завидую, и живите, пожалуйста, долго. Мне надо о ком-нибудь заботиться, – после смерти мамы я думаю лишь о себе.
      – Не буду обещать, что это будет долго, но год-другой мне надо побыть ещё, чтобы уладить все открытые дела. Пунктуальность, доставшаяся в наследство от родных и мужа, обязывает устранить неспокойствие души.
      – Фрау Мольтер, если нужна моя помощь, то я готов её оказать. Есть время, машина, деньги – есть искреннее желание быть полезным. Так что не стесняйтесь, хорошо?
      – Договорились, Якоб. Я уже говорила, что с вами мне легко общаться. Если вы готовы мне помочь – что же, я этим воспользуюсь самым бессовестным образом.
      Старушка засмеялась, подливая чай в чашку Якоба, поворачивая тарелку с пирожными тем боком, на котором они ещё остались. – «Ешьте Якоб. Теперь вам понадобятся силы. Ешьте и слушайте».
      В последуюшие два часа фрау Мольтер снова рассказывала о муже, о том, каким он был по отношению к другим, и как другие отзывались о Ральфе. Каких усилий ему стоило построить и наладить дело, сколько здоровья он на этом потерял. Как страдал о невозможности жить в родном доме из-за меня, моей болезни, бывая, однако, в нём часто, среди недели и по выходным. С годами обострилась ностальгия – он просто приезжал в дом, сидел в кресле отца, вдыхал табак, вспоминал детство. По выходным мастерили с товарищем в гараже, хвастаясь друг перед другом оставшимися в руках умением и сноровкой. Говорил, придя домой, что на этот раз они отремонтировали старый мотоцикл управляющего производством. В другой раз была помятая в аварии машина одного из слесарей. Он находил себе занятие для рук и для души, изредка навещая фабрику, следя за ходом производства. Умер там же, на диване в кабинете, выпив чашку кофе. Врачи сказали – остановилось сердце. Его пытались оживить, но безуспешно. Просто его время кончилось и его забрали сверху. Мне почему-то времени выделили больше, – кто знает, для чего. Пути господни неисповедимы.
      Говоря с Якобом, старушка думала о своём, делая всё чаще паузы, погружаясь в воспоминания, душой прикасаясь к тому, чего уже никогда не вернуть.
      – Да Якоб. События меняются вместе с нами, по годам, и тем не менее, мы остаёмся в мыслях с тем, что пустило корни в сердце. Мы жили окружённые страстями и работой, заботой друг о друге, однако что-то меняется  умом – не сердцем. Сейчас сердце в ожидании встречи на небе с Ральфом, а ум говорит, что надо сделать последние распоряжения на земле. В голове стал вырисовываться план, хотя многое ещё требует осмысления. Поживём – увидим, но ясно одно – уже надо торопиться.

      Жизнь исчисляется не временем, а событиями. Они не возникают сами по себе, их формируют действия. В свою очередь действия являются результатом осмысления идей и приложенных усилий для их осуществления. Мир знает примеры начинания  великих дел, создания немалых капиталов посредством терпения и трудолюбия, однако большинство людей живут вполне себе обычной жизнью, довольствуясь работой на кого-то и среднестатистической зарплатой. Одни могут позволить себе купить самолёт, другие ездят всю жизнь на подержанных малолитражках.
      Последние мечтают, возможно, о случае невероятного везения, но жизнь в подобных случаях очень избирательна – удача благоволит лишь единицам. По каким критериям? – неясно. Известные купоны с клетками предлагают всем равные возможности, но счастье улыбнётся одному из полумиллиарда, и счастье ли? Обычно те, кто выигрывает миллионы в лотерею, через несколько лет более бедны, чем до случая правильно совпавших цифр.
      Какая категория людей права? Какая имеет больший шанс на счастье? А что такое счастье? Быть состоятельным, при этом жить вечными заботами и быть рабом основанного, успешно развитого дела, которое забирает дань в виде нехватки времени, потери нервов и здоровья, или быть тем, которые образуют большинство, живущие от зарплаты до зарплаты, но которые после работы могут не думать ни о чём? Не будь первых, которые дают другим работу, не было бы и тех, которые работу выполняют, зарабатывая себе на пропитание и более-менее комфортабельную жизнь.

      Так думал Якоб, вспоминая прошедший день, старушку Мольтер и фотографии её покойного мужа. На них Ральф выглядел успешным бизнесменом, но судя по рассказам его жены, он деньги не считал чем-то достойным особого внимания. Виллу на Лазурном побережии не построил, кругостветного путешествия не совершал. Работал, деньги раздавал, довольствуясь маленькими радостями обычной жизни обычного человека. Якоб спрашивал себя, что станет с ним, найди он настоящий клад, о котором мечтал всё время? Зачем он ему нужен? Для утоления жажды приключений, для очередного авантюрного эпизода в своей жизни, или всё-таки для того, чтобы стать богатым человеком? Что купит он себе тогда и чем займётся?
      Ответа не было. Он понимал, что его устраивает всё и без огромных денег, но не отказываться же от того, о чём мечталось с детства? Зачем тогда нужны мечты? Зачем устремления, поиски, надежды? Пусть глупые, пусть нереальные мечты, но они ведь были выношены желанием украсить, облагородить собственную жизнь.
      Отложив раздумия по этому поводу на когда-нибудь потом, решил в ближайшем будущем пригласить фрау Мольтер и старого Бульца к себе в гости. Тем самым он хотел скрасить одиночество двух ему симпатичных людей, надеясь на их новые воспоминания. Якоб ловил себя на мысли, что его потребность в новых впечатлениях вполне восполняется от разговоров с ними. Он пока не знал, не мог знать, что посылая знакомство с фрау Мольтер, судьба готовила ему невероятный, оглушающий сюрприз.

      Мелькнули две недели повседневности. На работе был новый, ответственный заказ, который по обыкновению было поручено вести Якобу. В течение недели он каждый день звонил новой знакомой, выспрашивая её о здоровье и не надо ли чего по хозяйству. В воскресение погуляли с ней недолго в парке, наслаждаясь погодой и общением. Старушка согласилась посетить холостяка, обрадовавшись вести, что там будет и почтенный краевед.
      Мимоходом заглянул к Бульцу среди недели, предупредив того о том, что скоро пригласит его к себе и познакомит с сногсшибательной красоткой. Посмеялись вместе. Имени её он не назвал, сказав, что Бульц, наверно, удивится. Посоветовал старику освежить память фактами о прошлом города, чтобы покорить женщину своими знаниями, и одеться по возможности парадно. Бульц обещал быть на высоте.
      Прошла ещё неделя. Проект был успешно завершён. Голова Якоба освободилась от мыслей по поводу рабочего момента и он с удовольствием назначил время встречи – на два часа пополудни ближайшей субботы. Бульц сообщил, что придёт своими ногами, благо, он жил неподалёку, а фрау Мольтер он сказал, что заедет за ней сам.
      Насчёт угощения Якоб долго сомневался: то ли приготовить что-то самому, то ли заказать готовую еду в ресторане. Ему неплохо удавались мясные блюда, особенно прожаренные стейки, но он боялся за гостей, за то, что в их возрасте мясо со сковороды окажется для желудка неприемлемым, и сделал выбор в пользу рыбы и морских продуктов. В итальянском ресторане, в котором он бывал нередко в сопровождении подруг, готовили великолепно, и он решил именно там сделать свой заказ – рыбное ассорти, креветки, антипасти, чиабатту.