Каракан. На конкурс Даилды Летодиани

 Завтра едем в Каракан, - объявил парторг, - помните, что такое Каракан?
Помнили все, даже новенькая учительница  рисования Татьяна Ивановна. В агитбригаде она появилась осенью, приехав по распределению в школу.   Каракан  была центральная усадьба самого богатого в районе колхоза-миллионера. Высшая форма собственности, как говорил парторг. 
- Каракан – Черная речка,- размышляла вслух Татьяна Ивановна. До этого дня агитбригада ездила по самым отдаленным деревенькам, где и выступать толком  негде было, клубы или старенькие или совмещенные с какой-нибудь конторой.
- Слухи ходят, у них новый клуб двухэтажный, а зал такой большой, что весь наш клуб вместе с крышей поместится, сплошные золото и бархат, - поежилась  Валентина.
   Клуб оказался одноэтажным, построенный  из серого кирпича,   фойе  с картинами местного художника было небольшое, а зал подавлял роскошью. Кресла,  с бордовыми мягкими сиденьями и спинками в желтом обрамлении, стояли, украшенные желтыми лакированными подлокотниками, и  казались золотыми.  Помпезный занавес тоже был бордовым с золотыми кистями по бокам и стилизованным изображением снопа пшеницы посередине. Под потолком сверкала хрустальная люстра из множества крошечных лампочек.
Первой всегда начинала Татьяна Ивановна, с лекцией по искусству серебряного века.  Одежда на ней была привычная, боевая – черное бархатное платье чуть выше  колен,  глухое,  с длинными рукавами, и любимой серебряной брошкой у самого горла. Валенки она сняла.  На ногах капроновые чулки и черные лакированные туфли.  И когда в зале потух свет,  и на экране появилось изображение девушки, освещенной солнцем (парторг достал старую «Яузу» и магнитофон  уютно бормотал  под боком), она забыла обо всем, кроме живописи. Краски и только  краски! Долой постылых передвижников! И вот уже на смену девушке явилась бледная дама в голубом. Засияла радуга над лесом и прудом, замелькали маски Коломбины, Арлекина и Пьеро. Под струями дождя и порывами ветра брел с придворными старый король мимо фонтанов с золотыми амурами, мимо  стриженых под замки деревьев.  Падал с заснеженных вершин демон и выходил на опушку ночного  леса козлоногий Пан. Краски то сверкали, как  драгоценные камни, то застывали однородными облаками и окружались черными контурами. Красные кони купались в зеленых прудах,  и красная конница неслась вдоль недостижимого горизонта.  Фигуры людей то вытягивались, то сжимались, то напоминали иконы, то вывески, то лубочные картинки. Когда на экране вольготно разлегся пьяный солдат под забором, на задних рядах молодежь, бодро щелкавшая до этого кедровые орехи,  начала хохотать, но на ребят дружно зашикали учителя, что сидели в первых рядах. Татьяну Ивановну это уже не смущало и не сбивало с ритма. Она была в столь знакомом всем лекторам трансе, что доставляет такое наслаждение, что обесценивает все другие  эмоции.

   Наконец, фигуры людей стали напоминать роботов, распались на треугольники и круги и весь экран заполнил черный квадрат в белой рамке. Музыка смолкла.
Хлопали ли ей,  или свистели, как обычно, Татьяна Ивановна уже не помнила, как не помнила сначала выступление бригады. Пел хор, звенели частушки под баян, программа успешно катила, как всегда отточенная и насыщенная, а она сидела на стуле за кулисами, сжав руки между колен,  до самого перерыва, боясь расплескать странное чувство, которое поэты называют вдохновением.    В коротком перерыве Елена быстро украсила сцену. Декорация  у нее была одна – двухметровое полотно с изображением скачущего белого коня. Неофициальный герб Бабарыкино, наверное, одного из самых старых сел Сибири, На фоне герба и появились из темноты и встали,  звеня цепями тени узников,  бредущих по этапу в Сибирь. У каждого из них была своя судьба и свой короткий рассказ. Парторгу нравился, конечно,  большевик из Туруханска. После пьесы снова выступал хор.   Пели все,  Татьяна Ивановна успела переодеться в русский костюм и пела с воодушевлением, но уже хотелось  домой.    Возвращались в  Бабарыкино уже в темноте. Окна автобуса снова замерзли, но впереди рядом с силуэтом водителя можно было иногда заметить огоньки редких деревень у горизонта.  По традиции сначала развезли школьников по домам, а потом все вместе направились к Валентине. Старая ее бабка уже постаралась, истопила печь, накрыла на стол. В русской печи ждала их огромная сковорода жареной рыбы и вареная картошка в чугунке, на столе под салфеткой дышал теплом только что испеченный каравай, на белой скатерти в глубоких тарелках лежали соленые огурцы и помидоры, а в мелких тарелках квадратиками  фирменное сало с мясными прожилками. Парторг достал из сумки  бутылки  пшеничной  водки, мелодично звякнув стеклом,  и даже бутылку столичной.   
- Откуда рыба, Валентина?
- А то не знаете. Как с Владивостока состав с рыбой пригнали, так все свиньи на  ферме рыбу едят  и все свинарки, едят и нахваливают. Рыба это что! В коробках чего только не встретишь! – она извлекла из ящика комода, как фокусник из шляпы, большую желтую морскую звезду с шестью лучами и приколола ее на груди, - почти как золотая!
После первого тоста за агитбригаду, Сергей первый размечтался,
- Все-таки наши рейды пьянят не хуже водки. Я вот как  приеду, чувствую, что семь заходов за ночь могу сделать!
- Ну, ты хватил. Хотя бы два разика, - хихикнула Валентина,  и Татьяне Ивановне показалось, что звезда  перепрыгнула с одной ее груди на другую.
- Шоферы все могут. Это главные люди на селе. У половины учительниц мужья – шоферы. Это сельская интеллигенция!
- Интеллигенты люди независимо мыслящие. Они рассуждают о жизни и смерти, а ты о чем можешь размышлять?
- Могу и о смерти, хоть это для трезвых разговор. Вот ездил я летом в Бакчар и еще дальше, ночевал в какой-то деревушке, так за кружкой чая такого наслышался  от мужиков. Их в тридцатые годы привезли откуда-то с Украины. Привезли их семьи раскулаченные,  перед зимой, глубокой осенью и выгрузили в тайге. Живите. Вырыли они землянки, накрыли их  бревнами, какие смогли бабы напилить, лапником, костры жгли, а морозы в тот год были жуткие. Привезли двести человек, до весны выжили сто. Все грудные дети погибли. А как война началась, пошли те, кто выжил, воевать и половина молодежи опять погибла. Это не о жизни и смерти?
- Эти перегибы партия осудила, - заметил парторг, - давайте лучше танцевать.
Танцевали под радиолу.  Сергей  прохода не давал Татьяне Ивановне, и в медленных танцах частенько его руки за ее спиной опускались куда ниже положенной талии. Приходилось его одергивать. Под конец вечеринки она совсем загрустила и уже поползли мысли печальные. В Ромске ее никто не ждал, да и нигде не ждал. Мастерскую свою она вряд ли потянет. А Бабарыкино село хорошее, перспективное. Выйти замуж, родить девочку, в  новой красивой школе работать, ездить с агитбригадой по селам.

А когда вышли  на улицу,  они с Сергеем неожиданно  начали целоваться посреди улицы Ленина под зимними звездами, что сверкали ярче редких фонарей. Сергей не грубил, целовался старательно и ласково,  и были эти поцелуи на тридцатиградусном морозе особенно сладкими,  и звенело в воздухе, как колокольчик, странное слово Каракан