Пирожки

Она тихо подошла ко мне сзади, когда я уже собиралась садиться в машину, и слабым голосом произнесла:

- Деточка, купи у меня книжечку.

Я обернулась. Старушка в плохонькой одежонке протягивала потрёпанный томик какой-то беллетристики.

Изрытые траншеями вен руки с артрозными пальцами, которыми она нервно теребила книжку. Добрые глаза. Она уж никак не была похожа на бабулек-мафиози, которые загребают миллионы на доверчивых жертвователях.

- Ты же, наверное, любишь читать? Возьми, это хорошая книжечка, всего за 10 гривен, — старушка смотрела с отчаянием и мольбой.

- Держите.

- Но это же 100 грн! У меня нет сдачи…

- Не надо. Это вам.

- Ох, деточка, спасибо тебе, — щёки покрылись румянцем смущения. — Ой, а книжечку, книжечку-то возьми…

- Оставьте себе. Мне просто захотелось вам помочь.

- Спасибо, спасибо тебе, деточка…

Она хотела что-то добавить, наверное, что-то вроде «дай тебе бог здоровья», но я уже села в машину.

Я видела её часто: по утрам, когда спешила на работу, и по вечерам, когда плела уставшее тело домой, наблюдала за ней из окна офиса.

Она сидела под окнами дорогого магазина, иногда — одна, иногда рядом с уличным музыкантом. Сидела всё с той же книжечкой и с розовой кофточкой-самовязкой, которую безуспешно пыталась продать.

Каждую неделю я старалась подбросить ей денег. Старушка принимала любую копейку с благодарностью собачонки.

Когда пришли холода, старушка всё так же сидела под магазином в своём прохудившемся пальтишке.

Я купила ей чаю и пирожков с яблоками. Старушка приняла эту еду с таким восторгом, будто её кормили в мишленовском ресторане. 

Я уже было хотела уходить, когда услышала:

- Пирожкиии…

Старушка тихо плакала.

- Да, пирожки.

- С яблоками…

- Что-то не так? — я присела рядом.

- Любимые пирожки моей доченьки. Были. Я пекла их каждые выходные, когда она навещала меня. Пекла до того момента…5 лет назад…

Старушка уткнулась в мякоть пирожка, целовала его и рыдала навзрыд, не сдерживая слёзы при постороннем человеке. Она плакала минут пять, затем продолжила:

- Моя девочка приходила уставшая и хмурая. Давала мне конверт с деньгами, садилась ужинать, молчала, всё время смотрела куда-то в одну точку. И только когда мы пили чай с пирожками, она немного оживала.

Едва уловимая улыбка воспоминания тронула уголки старушкиных губ.

- Она почти ничего не рассказывала. Говорила лишь, что на работе тяжело, что устала. Моё сердце чуяло, что с доченькой что-то неладное творится. Я спрашивала, чем могу ей помочь, но она только отмахивалась: «Мам, просто дай мне ещё пирожок».

Старушка снова рыдала.

- Однажды мне позвонили её соседи и сказали, что моей Светочки больше нет. Она выбросилась из окна. Просто жила, а потом просто ушла. Некому мне больше печь пирожки.

Я не знала, что полагается говорить в таких случаях, не могла подобрать правильные слова, поэтому просто обняла худенькие, трясущиеся плечи старушки и разревелась вместе с ней.

- Как я могла пропустить? Как я могла не почувствовать, что моей кровиночке плохо? Да что я за мать такая?

- Вы ни в чём не виноваты. Вы не могли знать, а она, возможно, не хотела вас расстраивать своими бедами.

- Но расстроила, — она снова завыла.

- Простите меня. Я с этими пирожками открыла вашу рану…

- Нет-нет, деточка, ты ни при чём. Ты же тоже не знала. Спасибо тебе за помощь.

Мы ещё какое-то время сидели вот так, обнявшись, затем я ушла.

Больше я её не видела.

Где-то через месяц на старушкином месте я увидела того самого музыканта, который иногда сидел рядом с ней.

- Простите, вы не знаете, куда пропала старушка? Она тут иногда с книжечкой сидела.

- Семёновна? Да говорят, померла.

Нет, я думаю, она не «померла». Она ушла печь любимые пирожки для своей Светочки, только уже на другом свете.